Страница:
Впервые приоткрывшись на недолгий миг, Мордрет дал различить ей страсть и силу, гнев… И Моргиан не помнила себя от страха, боясь не только за него, но уже и самого Мордрета, – ибо что может быть опаснее, чем соединение знания, обиды и мрачной воли?!
Растерянная, удрученная, она не замечала ничего вокруг, нетерпеливо дожидаясь того момента, когда Уриенс и его новая королева должны будут отбыть в Уэльс, и между Мордретом и Артуром пролягут пыльные мили. Она даже не сразу поняла, что произошло, с трудом пытаясь вникнуть в наступившую вдруг неразбериху, оборвавшуюся звоном клинков. …Что бы спустя целую вечность полнейшего оцепенения, приникнуть к окровавленному телу, целуя стынущие губы…
Новая королева Уэльса, фея Моргана, в беспамятстве все поправляла разметавшиеся по плитам кудри, и крик ее недвусмысленно заявлял о причине столь глубокого горя:
– Акколон! Акколон… мой ласковый, веселый, нежный Акколон!
Это было так вызывающе откровенно, что на мгновенье все застыли в стыдливом потрясении. Разумеется, их отношения, как и многие другие ни для кого не были секретом. Но так уж принято, что на подобные приключения следует закрывать глаза, делая вид, что все ограничивается лишь пением баллад и совместными танцами.
Поведение же Морганы, на собственной свадьбе оплакивающей любовника, да еще своего пасынка – было верхом неприличия! Как и сумасбродный вызов королю ныне покойным Акколоном…
Устланный поручением, он вернулся раньше, чем ожидалось, но слишком поздно, что бы помешать свадьбе, и сидел на пире бледный и злой, прожигая ненавидящим взглядом то Моргиан, то отца, то Артура. И понял, понял по взгляду, которым обменялись король с сестрой, когда он подводил ее к мужу – то, чего не смог вынести…
Он не мог поднять руку на отца, женившегося на его возлюбленной… он не мог поднять руку на женщину, пусть даже она и предала его… но виновного он нашел и поступил точно в традиции Каэр Меллота, хотя и знал, что Артур наверняка убьет его… Тем более, Артур был гневен – близость сестры и молодого уэльсца давно раздражала короля совсем не по причине нарушения приличий.
Возможно, отступи Акколон при первой крови, признай поражение, не бейся он так неистово, так – что Артур сражался уже не столько за свою честь, сколько за свою жизнь… Возможно тогда, он покинул бы брачное пиршество, проклиная Моргану – но не умирал бы сейчас на ее руках…
Позже – будут говорить, что это был заговор…
Спор между старыми богами и новыми…
Многих удивляло, что король, – такой благородный и выдержанный, – поддался на оскорбительный вызов, и будут искать причины, воображая и домысливая, копаясь все глубже и глубже…
Как глупо!
Это был спор двух мужчин, любящих одну и туже женщину, еще более горький оттого, что они оба – уже не могут ею обладать…
И слезы – над бездыханным телом… Слезы женщины, которая не в силах примириться с гибелью того, кто ей был дорог! Не взирая на взгляды и слова… И крик:
– Любовь моя, прости! Прости меня! Прости за то, что я сделала с тобой! – ибо в том, что произошло, был только один виновный.
Но этот крик достиг все еще разгоряченного после неистового поединка Артура, который к тому же тоже был ранен, и породил гнев, – ослепляющий, всепоглощающий гнев: гнев неудовлетворенного, невозможного желания, и – оскорбленной гордости…
– Ты! Ты подговорила своего любовника убить меня! Что же ты не воспользовалась своими чарами? Впрочем, чего ждать от женщины! Ты вернулась только затем, что бы отравить каждый мой день! Но я не позволю тебе, змея, вредить и дальше!
Сознавал ли он сам, что кричит, занося меч? Вряд ли – ярость воина, попранное самолюбие владыки, уже привыкшего вершить чужие судьбы, и неутоленная запретная страсть двигали его рукой в тот момент…
Моргиан знала, что сейчас на полу окажутся уже два тела, и единственное, что выхватил угасающий рассудок в этой мешанине событий и лиц были: робкий юношеский голос обласканного ею юного Овейна, потрясенного, смущенного, глубиной и причиной горя будущей мачехи над телом обожаемого брата… И – ответный ему, разивший не хуже меча Артура, сверкнувший лютой ненавистью, мимолетный взгляд Мордрета – на это робкое и испуганное:
– Матушка…
"Мордрет… Что же я наделала!" Кажется, последние слова тоже пришлись в крик…
Мордрет видел и возвращение Акколона и его самоубийственный вызов, хотя сидел он далеко от матери, как и полагается по возрасту и положению – после всех сыновей Уриенса, рядом с однолеткой Овейном, к которому глупо, и от того еще отчаяннее ревновал.
За все долгое время, что уэльсцы были в Каэр Меллоте, юноша ни на шаг не отходил от брата и феи Морганы. С цинизмом придворного пажа, привыкшего к адюльтерам, сплетению тел в темных закоулках не меньше, чем к душещипательным балладам, Мордрет говорил себе, что они берут его с собой лишь для отвода глаз. Но Моргиан никогда не улыбалась ему, своему сыну, так легко и задорно, никогда не смеялась с ним так, как глупым нелепостям неуклюжего и робкого юнца… Нагло и незаслуженно, Овейн пользовался тем, что по праву должно было принадлежать ему!
Чего его лишили за еще не состоявшуюся вину…
Мордрет действительно был близок к убийству, но не Артура!
И он спокойно ждал, чем окончится скандал: все, чего он хотел в этот миг, было чтобы она, все они! – испытали боль, сравнимую с той, к которую он знал изо дня в день…
А в следующий момент душа его окончательно перевернулась, завершая тот путь, который он проделал за год, после возвращения Моргиан, показавшийся ему бесконечным…
Ибо у него – у всех – на глазах его король, его отец, его последний идеал – занес свой священный меч над бьющейся в истерике, убитой горем женщиной…
Не виновной в том, в чем он обвинял ее – уж это-то Мордрет знал точно, ведь она с Вивиан скорее убили бы его, чем позволили бы причинить вред Артуру, не говоря уж о заговорах…
Над его матерью – какой бы она не была…
И в том же безумии, которое вдруг охватило Каэр Меллот и его обитателей, – Мордрет бросился между ними, закрывая ее своим телом, пытаясь отбить несущийся на них Каледвульф голой ладонью…
Только успев подумать с горькой иронией: "Ну, вот вам и пророчества!"…
Он сам не слышал, как кричал в бешеные глаза короля:
– Нет, отец! Нет! …Широкое обоюдоострое лезвие с длиной плоской долой замерло в дюйме от стоящего на коленях юноши. Артур, мгновенно остуженный этим возгласом – во истину сегодня был день, когда срываются все покровы! – смотрел в распахнутые ему навстречу, – такие отчаянные и непреклонные, – нежно зеленые глаза…
– Вот оно как… – только и сказал король, вбрасывая меч в ножны, – Значит, это ты…
И Мордрет понял, что он тоже знает о пророчестве Мерлина…
И тоже винит его…
Но как же так… Что изменили в нем за этот миг слова давно пропавшего чародея?! – спрашивал он себя, глядя в спину тому, кто еще мгновение назад был его опорой, а теперь тоже стал врагом. …Король удалился с места поединка тяжелым шагом человека, узнавшего, что предел его жизни уже отмерян и богини судьбы уже взялись за ножницы. Мордрет без сил повалился на плиты – сам он был не в состоянии больше что-то делать и о чем-либо думать…
Рядом, женщины решились таки поднять Моргиан, кто-то занялся телом Акколона, но к нему – после того, что он выкрикнул, после того, что произошло только что между ним и королем – не посмел подойти никто…
– Так значит ты – мой сын! А я-то гадал… – усмехнулся король, рассматривая застывшего перед ним коленопреклоненного юношу так, словно впервые видел его, – Можно было догадаться! Значит, дело в тебе… странно, что она не подождала еще года два – вряд ли у меня появятся другие сыновья, а она могла бы собрать больше сторонников… Или боялась, что из Уэльса это будет труднее? Рано начинаешь, сын мой!
Власть – портит даже лучших! От последних слов, Мордрет дернулся, как от пощечины… Но вряд ли что-то уже могло потрясти или удивить его, он только сцепил зубы.
– Моя мать, – он тоже выделил эти слова, произнесенные им твердым ровным тоном, – не виновна перед вами! И вы это знаете!
Он не намеревался вступать с королем в противостояние, и был действительно спокоен – как человек, которому терять уже нечего. Тем сильнее оказался его удар, попавший без промаха.
– Каков! – не то рассердился, не то восхитился Артур, – А я, оказывается, не знал тебя, сынок…
Мордред выдал себя только судорожным движением век, – за что?!
– Нрав у тебя и впрямь королевский! И что же мне теперь с тобой делать?
Вопрос был произнесен уже совсем другим тоном, но Мордрет не дал ослабить своей брони, – он чувствовал, что иначе просто упадет и забьется в припадке, как умалишенный…
– Все, что угодно моему королю! – без всяких эмоций отозвался он.
Артур подошел к нему и заставил встать. Руки отца лежали на плечах непомерной тяжестью, как и раздосадованный пристальный взгляд…
Досада?! Неужели он не достоин ничего иного?! На какое-то нелепое, сумасшедшее мгновение Мордрету в самом деле захотелось вытащить кинжал, и броситься на короля, подобно обезумевшему от своей любви Акколону – что бы раз и навсегда избавиться от судьбы, предписанной ему еще до появления на свет – вместе с жизнью… И он видел, что король с легкостью читает сейчас в его помыслах…
Помешательство схлынуло, и Мордрет ужаснулся себе и устыдился.
Наблюдая за ним, Артур улыбался с жесткой насмешкой.
– Да, ты способен на это… – уверенно признал он, и Мордред в первый раз понял, что значит действительно умереть.
– Но ты – мой единственный сын, – спокойно продолжил король, – а значит – именно ты будешь моим наследником! Только… советую не пытаться торопить события и взять больше, чем я даю!
Так не говорят с сыновьями, – даже с нелюбимыми, даже с наследниками – но ни тому, ни другому это в голову не пришло…
– Да, мой король… – ни желания, ни сил оправдываться и убеждать Артура, у него не осталось.
Получив приказ удалиться, Мордрет все же задал еще один вопрос:
– А моя мать? Что будет с ней?
Моргиан по крайней мере никогда не унижала его так. Не била так сильно.
– Не бойся, я не трону ее… – и все же Артур сказал прежде, чем за сыном закрылись двери, – Спасибо, что остановил…
Все происходящее слилось для Мордрета в один неразличимый кошмар. Резкое, внезапное изменение его положения и причина этого – потрясли всех. Ему что-то объясняли, что-то требовали, чего-то хотели и все, все – рассматривали его так, словно у него вдруг выросли рога… Как будто он не прожил рядом с ними годы, как будто здесь что-то из его пристрастий и поступков можно было скрыть…
Привыкнув к пренебрежению, теперь он пытался вынести еще и подозрения, и болезненное любопытство.
Он не мог уже никого видеть, он хотел только спрятаться и хотя бы немного побыть одному, в тишине… И как раз этого ему позволено не было! Ему передали просьбу матери о встречи, но объясняться с ней было уже выше всяких сил.
Он привык к своему положению ублюдка – по крайней мере, он был не один такой. С трудом, но ему удалось смириться с гнетом своего проклятья, твердо решив никогда даже словом не идти против Артура, – просто не представляя, как такое может быть!
До сегодняшнего дня… …Но бремя того же проклятия, ставшего открытым всем – было во истину непосильным!
Мордрет стоял у окна в выделенных ему, – уже как сыну короля, – новых отдельных покоях, спиной чувствуя косые любопытные взгляды слуг, и в голове билась только одна мысль:
За что?! За что…
И очень жалел, что не может заплакать…
Часть 2
Гвенхивар, ферх Оргивран, ненавидела Мордрета! Ненавидела долго и упорно той ненавистью бездетной женщины, видящей, как растут чужие дети. И еще более сильной ненавистью бездетной королевы, видящей, как у подножья ЕЕ трона стоит чужой. Пожалуй, не меньше она ненавидела сыновей любвеобильной Моргиас. И если раньше, – ах, раньше можно было прислушиваться к успокоительным шепоткам, – ведь и первая жена Артура так и не понесла… Можно было, не смотря на уверенные слова сестер короля, верить, что это не ее вина! Но после того, как выяснилось, что у Артура есть сын, вполне реальный и прекрасно всем известный, – все изменилось раз и на всегда…
Гвенхивар не любила детей, не понимала умильного сюсюкания и восторгов иных мамаш. Звонкие детские голоса вызывали у нее лишь головную боль. Но она была королева, – дочь, сестра и жена королей, – и прекрасно понимала, что главное предназначение королев – обеспечить престол сильными и крепкими сыновьями, способными занять и сохранить трон, крепкими плодовитыми дочерьми, способными укрепить династические связи. Она не смогла выполнить своего предназначения королевы, а значит, она переставала быть королевой!
Артур отдалился от нее и причиной этого, живым укором, был зеленоглазый юноша, сын опальной уэльской королевы и феи Моргиан…
Артур был слишком благороден, что бы запереть ее в монастыре или попросту отослать в дом брата, но теперь явно тяготился ею. Гвенхивар ненавидела его за это, понимая, что никогда не любила мужа, а любила его силу и власть, которую теряла.
Гвенхивар ненавидела Моргиан. Она не верила, что рождение Мордрета было случайностью. Разве так бывает? Одна ночь языческого разврата – и дитя Артура, запятнанное кровосмешением, стоит у нее на пути! Непонятное, не нужное никому волшебное возвращение – и покушение на короля…
А мальчик рос, мужал… Ловкий и сильный, он становился одним из первых в воинских забавах. Разумный и выдержанный не по возрасту, он легко запоминал чужие языки, нравы, умел слушать и вести изысканную беседу с не меньшей ловкостью, чем крутить тяжелый полутораручный меч. Он приобрел не то что бы доверие, скорее молчаливое признание его способностей со стороны короля.
Гвенхивар ненавидела его так сильно, что сама боялась своей ненависти и не смела поднять глаз, осыпая похвалами и подарками. Даже сыновья этой жирной распутной коровы Моргиас не вызывали в ней такой ненависти!
Королева Моргиас безошибочно чувствовала настроение королевы Гвенхивар, умело скрывая удовлетворение от того, что задуманная еще покойным мужем Лотом интрига уже почти не нуждается в дополнительных усилиях. В отличие от тихой и незаметной Гвенхивар первой, дочери Леодегранса, которой приходилось давать соответствующее зелье, лоно этой королевы было мертво само по себе. Моргиас всячески старалась отвести и без того ослепленный ненавистью взгляд королевы от сыновей Лота – ее гаранта на будущее… С лицемерным сожалением она признавала, что-де Гавейн слишком горяч, Гаррет – юн и наивен, близнецы и вовсе не стоят упоминания – и тут Мордрет даст им сто очков вперед… Еще бы, сын Артура!
– Незаконный, – поправляли ее.
– Ну-у… – тут же кто-нибудь многозначительно морщился.
Гвенхивар делала вид, что не замечает слухов, но у нее обидно портился цвет лица.
Мордрет становился все старше, ненависть королевы – сильнее, и не оставляла уже места ни для кого иного. И когда во всеобщей свалке мелькнуло такое похожее на Моргиан лицо, она кричала в исступлении:
– Взять! Взять! – ее ненависть наконец-то нашла выход.
Так же, как позже она кричала мужу:
– Это он! Он! Ваш сын! Это его рук дело! Он хотел опозорить меня! Он сам меня домогался!
И видела – Артур ей не верит…
Но у Ланселота, такого немыслимо благородного, – не было причин сомневаться в своей даме сердца. И Артур, не поверивший жене, – поверил ее любовнику…
Монастырь был маленьким, тихим и невзрачным. Монахи, люди искренние, добрые, но невежественные, изо всех сил пытались помочь Мордрету. Могриан благодарила всех известных ей богов, что им не удалось применить свои умения в полной мере, иначе вряд ли она застала бы сына в живых.
Артур в самом деле не тронул сестру. Артур и Уриенс – два короля, двое мужчин, – поняли друг друга… И приняли решение, которое помогло им избежать возможного конфликта и не нарушить политический союз…
Усланная в отдаленный замок в Корнуолле, Моргиан жила почти в заточении и как не тяжка была неизвестность и забвение, она лишь изредка позволяла себе достать гадальную чашу, что бы увидеть происходящее в Каэр Меллоте. Этого было слишком мало, что бы она могла понять, могла знать и судить, что происходит… Но к чему?
Справившись с горем и вновь обретя способность мыслить, Моргиан была потрясена поступком сына. Он бросился под меч Артура, защищая ее, и она сочла, что имеет право надеяться на примирение с ним… Как оказалось, зря!
Пять лет изгнания память упорно приводила, как тогда, находясь под арестом в своих покоях она ждала его, желая наконец объясниться, уверенная, что он поймет, простит… Долго ждала… Оправдывая тем, что его не пускают. Но Мордрет не появился и позже, и не простился с ней перед отъездом в назначенную Артуром ссылку. Моргиан не получила ответа даже на прямую просьбу о встрече…
Она уверилась, что сын не просто безразличен к ней, но ненавидит ее, и не могла не признать, что дала ему много поводов. Ей оставалось лишь влачить свое пустое существование, – жизнь ее была разбита так же, как и сердце…
Единственное, что еще волновало Моргиан – было пророчество Мерлина. Она ждала беды, поскольку знала, что сама заложила для нее основу…
Беда пришла. Разбуженная ночью ледяной рукой, сжавшей сердце, и едва заглянув в чашу, Моргиан с такой поспешностью собралась и покинула замок, что ее не то что не успели остановить, но даже не успели понять в чем дело.
Она промчалась отделяющие ее от умирающего сына мили с такой скоростью, что рассказы ее вынужденного эскорта о том, что фея Моргана улетела от них по воздуху, не выглядели сказкой.
Рана гноилась, Мордрет метался в жару – ему достался хороший удар. В этом приблуде, – а кто-нибудь знает, где находится Бенвик? – Ланселоту не откажешь, он умеет не только баб портить…
Неся у ложа сына бессменную вахту, Моргиан жалела, что и впрямь не обладает такими способностями, как ей приписывают: она бы точно воспользовалась ими, что бы снести одну хорошенькую головку и еще несколько не в меру ретивых, решивших поймать королеву на горячем.
Возможно, убеждала себя Моргиан, их ничего не связывает, кроме крови в жилах, возможно, он ненавидит и презирает ее, но она не могла позволить ему умереть, если была в силах что-то сделать…
Как же она боялась того момента, когда он очнется! Моргиан измучила себя гадая, что он скажет ей после стольких лет молчания. А правда оказалась проще и страшнее…
Мордрет был просто потрясен, увидев рядом с собой эту женщину – ту, которую он меньше всего мог ожидать…
За прошедшие годы она не то чтобы постарела, но как бы поблекла. А на лице застыли усталость и тревога… А еще она плакала. Сейчас, пока никто не видит – тихо, молча, без криков, как тогда, над телом Акколона. Просто слезы сами текли по щекам, но вот Моргиан спохватилась, промокнула их пальцами и поднялась – Мордрет ощутил у себя на лбу ее ладонь, потом губы…
– Хорошо, хоть жар спал… – пробормотала Моргиан.
Он вспомнил: он в монастыре, куда его отвез Гавейн, после свалки в опочивальне королевы. Он ранен, и ранен серьезно…
И с изумлением он понял, что она все время была с ним, выхаживала его! Не важно, как она узнала о случившемся и как нашла его – она приехала… Сколько раз – давно, еще в детстве, – он мечтал о чем-то подобном, а сейчас просто не смел, не умел верить даже собственным глазам.
– Матушка? – выдохнул он, снова устремляя взгляд на проверяющую питье женщину.
– Слава тебе, Керидвенн! – облегчение ее было почти осязаемым.
Моргиан как-то жалко улыбнулась ему, и тоска в ее глазах – одинаковых у них обоих – была такая, что Мордрет начал подниматься…
И повалился обратно, задохнувшись от боли, вызванной неловким движением.
– Мордрет! – она тут же оказалась еще ближе, рассеяно приговаривая, – Потерпи, сынок… Я сейчас! Потерпи…
Мордрет лежал, прислушиваясь к осторожным прикосновениям, и ему хотелось смеяться и плакать одновременно.
Моргиан получила ответ сразу на все свои вопросы, даже те, которые не решалась задать и себе. Ни презрения, ни ненависти не было в глазах ее сына, но каким же горьким стало отразившееся в них удивление!
Так очевидно было, что он не ждал не только ее появления, но и вообще участия к нему, и в первое мгновение – от слабости ли, от изумления – не смог скрыть, как тронут. Осознание пришло в один миг, и Моргиан готова была биться и выть подобно зверю, оплакивая самую большую свою ошибку.
Да, она помнила его открытым веселым ребенком. Да, для нее прошло лишь несколько месяцев. Оставив Моргиас пятилетнего малыша, она не была готова встретиться с недоверчивым юношей, слишком гордым, что бы просить о том, в чем ему отказывали, как бы страстно он того не желал…
Мордрет… как и все, она судила поверхностно о нем, и не подозревая что он способен на глубокое и преданное чувство, забывая что именно такие сильные сердца, порой оказываются самыми уязвимыми для несчастий. Лелея свою боль, – она была уверена, что он равнодушен… Упущенные возможности, драгоценные минуты накапливались и нарастали скатывающимся с горы комом. И едва не погребли их…
Едва?!
Обняв древесный ствол, Моргиан рыдала в монастырском саду, вжимаясь лбом в яблоневую кору: неужели же должна была пролиться его кровь, что бы она наконец поняла как ошибалась в нем?! Мой бедный мальчик, сможешь ли ты простить меня?! О матерь Керидвенн! Одним своим взглядом он сполна расплатился с ней! Мальчик мой, позволишь ли ты теперь хотя бы попытаться отогреть твое сердце?..
Ему стыдно было признаться себе, но присутствие матери, ее забота и ненавязчивое внимание к самым мелким его нуждам – начали тяготить его и раздражать. Мордрет крепился до последнего, но он был не способен еще и сесть самостоятельно!
Слабость, боль, досада, которую они вызывали, и постоянное нервное напряжение от ее нахождения рядом, все же прорвались сквозь все его закаленное долгими годами самообладание.
– Зачем вы так обременяете себя? – поинтересовался он довольно резко.
Моргиас замерла, едва не выронив то, что несла в руках.
– Кто сможет обиходить лучше матери… – пробормотала она, опустив взгляд.
Ей понадобилось время, что бы справиться с собой, но когда она вернулась, то была вполне спокойна. По крайней мере, внешне.
Она опустилась рядом, и, сжав сплетенные на коленях пальцы, и начала говорить – медленно, сосредоточенно и тщательно подбирая слова:
– Мордрет, я знаю, что разочаровала тебя. Знаю, что плохая мать – меня никогда не было рядом… Мои поступки, которые ты видел, врядли способны добавить уважения и любви… Но… на свете нет никого, кто значил бы для меня больше, чем ты!
Мордрет молчал долго, не находя слов, которыми можно было бы ответить на такое признание, после чего просто поднес ее руку к губам. Сколько бы не было тебе лет, какая пропасть не оделяла бы тебя от близких, – всегда хочется услышать, что эта бездна всего лишь ложь… И еще больше хочется поверить, что это правда!
Больше на эту тему между ними не было сказано ни слова, сколько бы они не беседовали. Моргиас рассказывала сыну о своей – его – семье, рассказала и о встрече с Артуром, – все, без утайки… Вспоминала его детство: обычно молодые люди не любят напоминания о своих детских проказах, но Мордрет внимательно, без тени недовольства слушал, слегка склонив голову к плечу… А вырвавшееся у него "Я помню…" об одном из забавных случаев, – когда он пытался научить кота плавать, отозвались для Моргиан волшебной музыкой.
Она не могла наглядеться, надышаться на него, и в какие-то мгновения была даже благодарна Ланселоту, чей удар так тесно их свел, дав возможность узнать и понять, что они нужны друг другу…
Мордрет же был немало смущен открывшейся вдруг силой любви матери к нему. Он не смел сердиться на то, что этого не случилось раньше, боясь спугнуть радость, от того, что это все же произошло. Обмолвка Моргиан о ее плутаниях в безвременьи по тропам Фейри в поисках Мерлина, потрясла его до глубины души – всем сразу: и тем, что она едва не погибла, и тем, что ей даже не пришло в голову оправдываться ими раньше…
Еще не полностью поправившись, он шел по саду, впервые опираясь на чью-то руку, и раздумывал о том, насколько же они похожи. Оба, боясь разочарования, предпочитали скрывать свои истинные чувства, как бы неистово они не бурлили, под маской безразличного покоя. К счастью, удавалось это все же не всегда!
А еще Мордрет чувствовал себя уязвленным тем, насколько раньше он неверно судил о матери. Было неприятно понимать, что и он склонен к заблуждениям не меньше тех, кого всегда упрекал.
"Я это исправлю, матушка. Обязательно", – пообещал он про себя. Нет, прощать Мордрет по-прежнему не умел, но собирался впредь более тщательно подходить к вопросам справедливости и вины.
Случай представился быстрее, чем можно было ожидать. В монастырь явился посланный королем рыцарь. Бедняга явно не знал как себя вести, и покорно ответил на быстрые вопросы Мордрета, не сразу решившись сказать с какой целью он прибыл. …Произошедшее в спальне королевы Мордрет помнил плохо. Да собственно, ему-то и помнить было нечего: он влетел, когда беспорядочная драка шла уже полным ходом, и сразу же самым глупым образом подставился под удар, – а рука у ближайшего друга короля была верная, хотя и несколько в ином смысле, чем обычно имеется в виду.
Растерянная, удрученная, она не замечала ничего вокруг, нетерпеливо дожидаясь того момента, когда Уриенс и его новая королева должны будут отбыть в Уэльс, и между Мордретом и Артуром пролягут пыльные мили. Она даже не сразу поняла, что произошло, с трудом пытаясь вникнуть в наступившую вдруг неразбериху, оборвавшуюся звоном клинков. …Что бы спустя целую вечность полнейшего оцепенения, приникнуть к окровавленному телу, целуя стынущие губы…
Новая королева Уэльса, фея Моргана, в беспамятстве все поправляла разметавшиеся по плитам кудри, и крик ее недвусмысленно заявлял о причине столь глубокого горя:
– Акколон! Акколон… мой ласковый, веселый, нежный Акколон!
Это было так вызывающе откровенно, что на мгновенье все застыли в стыдливом потрясении. Разумеется, их отношения, как и многие другие ни для кого не были секретом. Но так уж принято, что на подобные приключения следует закрывать глаза, делая вид, что все ограничивается лишь пением баллад и совместными танцами.
Поведение же Морганы, на собственной свадьбе оплакивающей любовника, да еще своего пасынка – было верхом неприличия! Как и сумасбродный вызов королю ныне покойным Акколоном…
Устланный поручением, он вернулся раньше, чем ожидалось, но слишком поздно, что бы помешать свадьбе, и сидел на пире бледный и злой, прожигая ненавидящим взглядом то Моргиан, то отца, то Артура. И понял, понял по взгляду, которым обменялись король с сестрой, когда он подводил ее к мужу – то, чего не смог вынести…
Он не мог поднять руку на отца, женившегося на его возлюбленной… он не мог поднять руку на женщину, пусть даже она и предала его… но виновного он нашел и поступил точно в традиции Каэр Меллота, хотя и знал, что Артур наверняка убьет его… Тем более, Артур был гневен – близость сестры и молодого уэльсца давно раздражала короля совсем не по причине нарушения приличий.
Возможно, отступи Акколон при первой крови, признай поражение, не бейся он так неистово, так – что Артур сражался уже не столько за свою честь, сколько за свою жизнь… Возможно тогда, он покинул бы брачное пиршество, проклиная Моргану – но не умирал бы сейчас на ее руках…
Позже – будут говорить, что это был заговор…
Спор между старыми богами и новыми…
Многих удивляло, что король, – такой благородный и выдержанный, – поддался на оскорбительный вызов, и будут искать причины, воображая и домысливая, копаясь все глубже и глубже…
Как глупо!
Это был спор двух мужчин, любящих одну и туже женщину, еще более горький оттого, что они оба – уже не могут ею обладать…
И слезы – над бездыханным телом… Слезы женщины, которая не в силах примириться с гибелью того, кто ей был дорог! Не взирая на взгляды и слова… И крик:
– Любовь моя, прости! Прости меня! Прости за то, что я сделала с тобой! – ибо в том, что произошло, был только один виновный.
Но этот крик достиг все еще разгоряченного после неистового поединка Артура, который к тому же тоже был ранен, и породил гнев, – ослепляющий, всепоглощающий гнев: гнев неудовлетворенного, невозможного желания, и – оскорбленной гордости…
– Ты! Ты подговорила своего любовника убить меня! Что же ты не воспользовалась своими чарами? Впрочем, чего ждать от женщины! Ты вернулась только затем, что бы отравить каждый мой день! Но я не позволю тебе, змея, вредить и дальше!
Сознавал ли он сам, что кричит, занося меч? Вряд ли – ярость воина, попранное самолюбие владыки, уже привыкшего вершить чужие судьбы, и неутоленная запретная страсть двигали его рукой в тот момент…
Моргиан знала, что сейчас на полу окажутся уже два тела, и единственное, что выхватил угасающий рассудок в этой мешанине событий и лиц были: робкий юношеский голос обласканного ею юного Овейна, потрясенного, смущенного, глубиной и причиной горя будущей мачехи над телом обожаемого брата… И – ответный ему, разивший не хуже меча Артура, сверкнувший лютой ненавистью, мимолетный взгляд Мордрета – на это робкое и испуганное:
– Матушка…
"Мордрет… Что же я наделала!" Кажется, последние слова тоже пришлись в крик…
Мордрет видел и возвращение Акколона и его самоубийственный вызов, хотя сидел он далеко от матери, как и полагается по возрасту и положению – после всех сыновей Уриенса, рядом с однолеткой Овейном, к которому глупо, и от того еще отчаяннее ревновал.
За все долгое время, что уэльсцы были в Каэр Меллоте, юноша ни на шаг не отходил от брата и феи Морганы. С цинизмом придворного пажа, привыкшего к адюльтерам, сплетению тел в темных закоулках не меньше, чем к душещипательным балладам, Мордрет говорил себе, что они берут его с собой лишь для отвода глаз. Но Моргиан никогда не улыбалась ему, своему сыну, так легко и задорно, никогда не смеялась с ним так, как глупым нелепостям неуклюжего и робкого юнца… Нагло и незаслуженно, Овейн пользовался тем, что по праву должно было принадлежать ему!
Чего его лишили за еще не состоявшуюся вину…
Мордрет действительно был близок к убийству, но не Артура!
И он спокойно ждал, чем окончится скандал: все, чего он хотел в этот миг, было чтобы она, все они! – испытали боль, сравнимую с той, к которую он знал изо дня в день…
А в следующий момент душа его окончательно перевернулась, завершая тот путь, который он проделал за год, после возвращения Моргиан, показавшийся ему бесконечным…
Ибо у него – у всех – на глазах его король, его отец, его последний идеал – занес свой священный меч над бьющейся в истерике, убитой горем женщиной…
Не виновной в том, в чем он обвинял ее – уж это-то Мордрет знал точно, ведь она с Вивиан скорее убили бы его, чем позволили бы причинить вред Артуру, не говоря уж о заговорах…
Над его матерью – какой бы она не была…
И в том же безумии, которое вдруг охватило Каэр Меллот и его обитателей, – Мордрет бросился между ними, закрывая ее своим телом, пытаясь отбить несущийся на них Каледвульф голой ладонью…
Только успев подумать с горькой иронией: "Ну, вот вам и пророчества!"…
Он сам не слышал, как кричал в бешеные глаза короля:
– Нет, отец! Нет! …Широкое обоюдоострое лезвие с длиной плоской долой замерло в дюйме от стоящего на коленях юноши. Артур, мгновенно остуженный этим возгласом – во истину сегодня был день, когда срываются все покровы! – смотрел в распахнутые ему навстречу, – такие отчаянные и непреклонные, – нежно зеленые глаза…
– Вот оно как… – только и сказал король, вбрасывая меч в ножны, – Значит, это ты…
И Мордрет понял, что он тоже знает о пророчестве Мерлина…
И тоже винит его…
Но как же так… Что изменили в нем за этот миг слова давно пропавшего чародея?! – спрашивал он себя, глядя в спину тому, кто еще мгновение назад был его опорой, а теперь тоже стал врагом. …Король удалился с места поединка тяжелым шагом человека, узнавшего, что предел его жизни уже отмерян и богини судьбы уже взялись за ножницы. Мордрет без сил повалился на плиты – сам он был не в состоянии больше что-то делать и о чем-либо думать…
Рядом, женщины решились таки поднять Моргиан, кто-то занялся телом Акколона, но к нему – после того, что он выкрикнул, после того, что произошло только что между ним и королем – не посмел подойти никто…
– Так значит ты – мой сын! А я-то гадал… – усмехнулся король, рассматривая застывшего перед ним коленопреклоненного юношу так, словно впервые видел его, – Можно было догадаться! Значит, дело в тебе… странно, что она не подождала еще года два – вряд ли у меня появятся другие сыновья, а она могла бы собрать больше сторонников… Или боялась, что из Уэльса это будет труднее? Рано начинаешь, сын мой!
Власть – портит даже лучших! От последних слов, Мордрет дернулся, как от пощечины… Но вряд ли что-то уже могло потрясти или удивить его, он только сцепил зубы.
– Моя мать, – он тоже выделил эти слова, произнесенные им твердым ровным тоном, – не виновна перед вами! И вы это знаете!
Он не намеревался вступать с королем в противостояние, и был действительно спокоен – как человек, которому терять уже нечего. Тем сильнее оказался его удар, попавший без промаха.
– Каков! – не то рассердился, не то восхитился Артур, – А я, оказывается, не знал тебя, сынок…
Мордред выдал себя только судорожным движением век, – за что?!
– Нрав у тебя и впрямь королевский! И что же мне теперь с тобой делать?
Вопрос был произнесен уже совсем другим тоном, но Мордрет не дал ослабить своей брони, – он чувствовал, что иначе просто упадет и забьется в припадке, как умалишенный…
– Все, что угодно моему королю! – без всяких эмоций отозвался он.
Артур подошел к нему и заставил встать. Руки отца лежали на плечах непомерной тяжестью, как и раздосадованный пристальный взгляд…
Досада?! Неужели он не достоин ничего иного?! На какое-то нелепое, сумасшедшее мгновение Мордрету в самом деле захотелось вытащить кинжал, и броситься на короля, подобно обезумевшему от своей любви Акколону – что бы раз и навсегда избавиться от судьбы, предписанной ему еще до появления на свет – вместе с жизнью… И он видел, что король с легкостью читает сейчас в его помыслах…
Помешательство схлынуло, и Мордрет ужаснулся себе и устыдился.
Наблюдая за ним, Артур улыбался с жесткой насмешкой.
– Да, ты способен на это… – уверенно признал он, и Мордред в первый раз понял, что значит действительно умереть.
– Но ты – мой единственный сын, – спокойно продолжил король, – а значит – именно ты будешь моим наследником! Только… советую не пытаться торопить события и взять больше, чем я даю!
Так не говорят с сыновьями, – даже с нелюбимыми, даже с наследниками – но ни тому, ни другому это в голову не пришло…
– Да, мой король… – ни желания, ни сил оправдываться и убеждать Артура, у него не осталось.
Получив приказ удалиться, Мордрет все же задал еще один вопрос:
– А моя мать? Что будет с ней?
Моргиан по крайней мере никогда не унижала его так. Не била так сильно.
– Не бойся, я не трону ее… – и все же Артур сказал прежде, чем за сыном закрылись двери, – Спасибо, что остановил…
Все происходящее слилось для Мордрета в один неразличимый кошмар. Резкое, внезапное изменение его положения и причина этого – потрясли всех. Ему что-то объясняли, что-то требовали, чего-то хотели и все, все – рассматривали его так, словно у него вдруг выросли рога… Как будто он не прожил рядом с ними годы, как будто здесь что-то из его пристрастий и поступков можно было скрыть…
Привыкнув к пренебрежению, теперь он пытался вынести еще и подозрения, и болезненное любопытство.
Он не мог уже никого видеть, он хотел только спрятаться и хотя бы немного побыть одному, в тишине… И как раз этого ему позволено не было! Ему передали просьбу матери о встречи, но объясняться с ней было уже выше всяких сил.
Он привык к своему положению ублюдка – по крайней мере, он был не один такой. С трудом, но ему удалось смириться с гнетом своего проклятья, твердо решив никогда даже словом не идти против Артура, – просто не представляя, как такое может быть!
До сегодняшнего дня… …Но бремя того же проклятия, ставшего открытым всем – было во истину непосильным!
Мордрет стоял у окна в выделенных ему, – уже как сыну короля, – новых отдельных покоях, спиной чувствуя косые любопытные взгляды слуг, и в голове билась только одна мысль:
За что?! За что…
И очень жалел, что не может заплакать…
Часть 2
Гвенхивар, ферх Оргивран, ненавидела Мордрета! Ненавидела долго и упорно той ненавистью бездетной женщины, видящей, как растут чужие дети. И еще более сильной ненавистью бездетной королевы, видящей, как у подножья ЕЕ трона стоит чужой. Пожалуй, не меньше она ненавидела сыновей любвеобильной Моргиас. И если раньше, – ах, раньше можно было прислушиваться к успокоительным шепоткам, – ведь и первая жена Артура так и не понесла… Можно было, не смотря на уверенные слова сестер короля, верить, что это не ее вина! Но после того, как выяснилось, что у Артура есть сын, вполне реальный и прекрасно всем известный, – все изменилось раз и на всегда…
Гвенхивар не любила детей, не понимала умильного сюсюкания и восторгов иных мамаш. Звонкие детские голоса вызывали у нее лишь головную боль. Но она была королева, – дочь, сестра и жена королей, – и прекрасно понимала, что главное предназначение королев – обеспечить престол сильными и крепкими сыновьями, способными занять и сохранить трон, крепкими плодовитыми дочерьми, способными укрепить династические связи. Она не смогла выполнить своего предназначения королевы, а значит, она переставала быть королевой!
Артур отдалился от нее и причиной этого, живым укором, был зеленоглазый юноша, сын опальной уэльской королевы и феи Моргиан…
Артур был слишком благороден, что бы запереть ее в монастыре или попросту отослать в дом брата, но теперь явно тяготился ею. Гвенхивар ненавидела его за это, понимая, что никогда не любила мужа, а любила его силу и власть, которую теряла.
Гвенхивар ненавидела Моргиан. Она не верила, что рождение Мордрета было случайностью. Разве так бывает? Одна ночь языческого разврата – и дитя Артура, запятнанное кровосмешением, стоит у нее на пути! Непонятное, не нужное никому волшебное возвращение – и покушение на короля…
А мальчик рос, мужал… Ловкий и сильный, он становился одним из первых в воинских забавах. Разумный и выдержанный не по возрасту, он легко запоминал чужие языки, нравы, умел слушать и вести изысканную беседу с не меньшей ловкостью, чем крутить тяжелый полутораручный меч. Он приобрел не то что бы доверие, скорее молчаливое признание его способностей со стороны короля.
Гвенхивар ненавидела его так сильно, что сама боялась своей ненависти и не смела поднять глаз, осыпая похвалами и подарками. Даже сыновья этой жирной распутной коровы Моргиас не вызывали в ней такой ненависти!
Королева Моргиас безошибочно чувствовала настроение королевы Гвенхивар, умело скрывая удовлетворение от того, что задуманная еще покойным мужем Лотом интрига уже почти не нуждается в дополнительных усилиях. В отличие от тихой и незаметной Гвенхивар первой, дочери Леодегранса, которой приходилось давать соответствующее зелье, лоно этой королевы было мертво само по себе. Моргиас всячески старалась отвести и без того ослепленный ненавистью взгляд королевы от сыновей Лота – ее гаранта на будущее… С лицемерным сожалением она признавала, что-де Гавейн слишком горяч, Гаррет – юн и наивен, близнецы и вовсе не стоят упоминания – и тут Мордрет даст им сто очков вперед… Еще бы, сын Артура!
– Незаконный, – поправляли ее.
– Ну-у… – тут же кто-нибудь многозначительно морщился.
Гвенхивар делала вид, что не замечает слухов, но у нее обидно портился цвет лица.
Мордрет становился все старше, ненависть королевы – сильнее, и не оставляла уже места ни для кого иного. И когда во всеобщей свалке мелькнуло такое похожее на Моргиан лицо, она кричала в исступлении:
– Взять! Взять! – ее ненависть наконец-то нашла выход.
Так же, как позже она кричала мужу:
– Это он! Он! Ваш сын! Это его рук дело! Он хотел опозорить меня! Он сам меня домогался!
И видела – Артур ей не верит…
Но у Ланселота, такого немыслимо благородного, – не было причин сомневаться в своей даме сердца. И Артур, не поверивший жене, – поверил ее любовнику…
Монастырь был маленьким, тихим и невзрачным. Монахи, люди искренние, добрые, но невежественные, изо всех сил пытались помочь Мордрету. Могриан благодарила всех известных ей богов, что им не удалось применить свои умения в полной мере, иначе вряд ли она застала бы сына в живых.
Артур в самом деле не тронул сестру. Артур и Уриенс – два короля, двое мужчин, – поняли друг друга… И приняли решение, которое помогло им избежать возможного конфликта и не нарушить политический союз…
Усланная в отдаленный замок в Корнуолле, Моргиан жила почти в заточении и как не тяжка была неизвестность и забвение, она лишь изредка позволяла себе достать гадальную чашу, что бы увидеть происходящее в Каэр Меллоте. Этого было слишком мало, что бы она могла понять, могла знать и судить, что происходит… Но к чему?
Справившись с горем и вновь обретя способность мыслить, Моргиан была потрясена поступком сына. Он бросился под меч Артура, защищая ее, и она сочла, что имеет право надеяться на примирение с ним… Как оказалось, зря!
Пять лет изгнания память упорно приводила, как тогда, находясь под арестом в своих покоях она ждала его, желая наконец объясниться, уверенная, что он поймет, простит… Долго ждала… Оправдывая тем, что его не пускают. Но Мордрет не появился и позже, и не простился с ней перед отъездом в назначенную Артуром ссылку. Моргиан не получила ответа даже на прямую просьбу о встрече…
Она уверилась, что сын не просто безразличен к ней, но ненавидит ее, и не могла не признать, что дала ему много поводов. Ей оставалось лишь влачить свое пустое существование, – жизнь ее была разбита так же, как и сердце…
Единственное, что еще волновало Моргиан – было пророчество Мерлина. Она ждала беды, поскольку знала, что сама заложила для нее основу…
Беда пришла. Разбуженная ночью ледяной рукой, сжавшей сердце, и едва заглянув в чашу, Моргиан с такой поспешностью собралась и покинула замок, что ее не то что не успели остановить, но даже не успели понять в чем дело.
Она промчалась отделяющие ее от умирающего сына мили с такой скоростью, что рассказы ее вынужденного эскорта о том, что фея Моргана улетела от них по воздуху, не выглядели сказкой.
Рана гноилась, Мордрет метался в жару – ему достался хороший удар. В этом приблуде, – а кто-нибудь знает, где находится Бенвик? – Ланселоту не откажешь, он умеет не только баб портить…
Неся у ложа сына бессменную вахту, Моргиан жалела, что и впрямь не обладает такими способностями, как ей приписывают: она бы точно воспользовалась ими, что бы снести одну хорошенькую головку и еще несколько не в меру ретивых, решивших поймать королеву на горячем.
Возможно, убеждала себя Моргиан, их ничего не связывает, кроме крови в жилах, возможно, он ненавидит и презирает ее, но она не могла позволить ему умереть, если была в силах что-то сделать…
Как же она боялась того момента, когда он очнется! Моргиан измучила себя гадая, что он скажет ей после стольких лет молчания. А правда оказалась проще и страшнее…
Мордрет был просто потрясен, увидев рядом с собой эту женщину – ту, которую он меньше всего мог ожидать…
За прошедшие годы она не то чтобы постарела, но как бы поблекла. А на лице застыли усталость и тревога… А еще она плакала. Сейчас, пока никто не видит – тихо, молча, без криков, как тогда, над телом Акколона. Просто слезы сами текли по щекам, но вот Моргиан спохватилась, промокнула их пальцами и поднялась – Мордрет ощутил у себя на лбу ее ладонь, потом губы…
– Хорошо, хоть жар спал… – пробормотала Моргиан.
Он вспомнил: он в монастыре, куда его отвез Гавейн, после свалки в опочивальне королевы. Он ранен, и ранен серьезно…
И с изумлением он понял, что она все время была с ним, выхаживала его! Не важно, как она узнала о случившемся и как нашла его – она приехала… Сколько раз – давно, еще в детстве, – он мечтал о чем-то подобном, а сейчас просто не смел, не умел верить даже собственным глазам.
– Матушка? – выдохнул он, снова устремляя взгляд на проверяющую питье женщину.
– Слава тебе, Керидвенн! – облегчение ее было почти осязаемым.
Моргиан как-то жалко улыбнулась ему, и тоска в ее глазах – одинаковых у них обоих – была такая, что Мордрет начал подниматься…
И повалился обратно, задохнувшись от боли, вызванной неловким движением.
– Мордрет! – она тут же оказалась еще ближе, рассеяно приговаривая, – Потерпи, сынок… Я сейчас! Потерпи…
Мордрет лежал, прислушиваясь к осторожным прикосновениям, и ему хотелось смеяться и плакать одновременно.
Моргиан получила ответ сразу на все свои вопросы, даже те, которые не решалась задать и себе. Ни презрения, ни ненависти не было в глазах ее сына, но каким же горьким стало отразившееся в них удивление!
Так очевидно было, что он не ждал не только ее появления, но и вообще участия к нему, и в первое мгновение – от слабости ли, от изумления – не смог скрыть, как тронут. Осознание пришло в один миг, и Моргиан готова была биться и выть подобно зверю, оплакивая самую большую свою ошибку.
Да, она помнила его открытым веселым ребенком. Да, для нее прошло лишь несколько месяцев. Оставив Моргиас пятилетнего малыша, она не была готова встретиться с недоверчивым юношей, слишком гордым, что бы просить о том, в чем ему отказывали, как бы страстно он того не желал…
Мордрет… как и все, она судила поверхностно о нем, и не подозревая что он способен на глубокое и преданное чувство, забывая что именно такие сильные сердца, порой оказываются самыми уязвимыми для несчастий. Лелея свою боль, – она была уверена, что он равнодушен… Упущенные возможности, драгоценные минуты накапливались и нарастали скатывающимся с горы комом. И едва не погребли их…
Едва?!
Обняв древесный ствол, Моргиан рыдала в монастырском саду, вжимаясь лбом в яблоневую кору: неужели же должна была пролиться его кровь, что бы она наконец поняла как ошибалась в нем?! Мой бедный мальчик, сможешь ли ты простить меня?! О матерь Керидвенн! Одним своим взглядом он сполна расплатился с ней! Мальчик мой, позволишь ли ты теперь хотя бы попытаться отогреть твое сердце?..
Ему стыдно было признаться себе, но присутствие матери, ее забота и ненавязчивое внимание к самым мелким его нуждам – начали тяготить его и раздражать. Мордрет крепился до последнего, но он был не способен еще и сесть самостоятельно!
Слабость, боль, досада, которую они вызывали, и постоянное нервное напряжение от ее нахождения рядом, все же прорвались сквозь все его закаленное долгими годами самообладание.
– Зачем вы так обременяете себя? – поинтересовался он довольно резко.
Моргиас замерла, едва не выронив то, что несла в руках.
– Кто сможет обиходить лучше матери… – пробормотала она, опустив взгляд.
Ей понадобилось время, что бы справиться с собой, но когда она вернулась, то была вполне спокойна. По крайней мере, внешне.
Она опустилась рядом, и, сжав сплетенные на коленях пальцы, и начала говорить – медленно, сосредоточенно и тщательно подбирая слова:
– Мордрет, я знаю, что разочаровала тебя. Знаю, что плохая мать – меня никогда не было рядом… Мои поступки, которые ты видел, врядли способны добавить уважения и любви… Но… на свете нет никого, кто значил бы для меня больше, чем ты!
Мордрет молчал долго, не находя слов, которыми можно было бы ответить на такое признание, после чего просто поднес ее руку к губам. Сколько бы не было тебе лет, какая пропасть не оделяла бы тебя от близких, – всегда хочется услышать, что эта бездна всего лишь ложь… И еще больше хочется поверить, что это правда!
Больше на эту тему между ними не было сказано ни слова, сколько бы они не беседовали. Моргиас рассказывала сыну о своей – его – семье, рассказала и о встрече с Артуром, – все, без утайки… Вспоминала его детство: обычно молодые люди не любят напоминания о своих детских проказах, но Мордрет внимательно, без тени недовольства слушал, слегка склонив голову к плечу… А вырвавшееся у него "Я помню…" об одном из забавных случаев, – когда он пытался научить кота плавать, отозвались для Моргиан волшебной музыкой.
Она не могла наглядеться, надышаться на него, и в какие-то мгновения была даже благодарна Ланселоту, чей удар так тесно их свел, дав возможность узнать и понять, что они нужны друг другу…
Мордрет же был немало смущен открывшейся вдруг силой любви матери к нему. Он не смел сердиться на то, что этого не случилось раньше, боясь спугнуть радость, от того, что это все же произошло. Обмолвка Моргиан о ее плутаниях в безвременьи по тропам Фейри в поисках Мерлина, потрясла его до глубины души – всем сразу: и тем, что она едва не погибла, и тем, что ей даже не пришло в голову оправдываться ими раньше…
Еще не полностью поправившись, он шел по саду, впервые опираясь на чью-то руку, и раздумывал о том, насколько же они похожи. Оба, боясь разочарования, предпочитали скрывать свои истинные чувства, как бы неистово они не бурлили, под маской безразличного покоя. К счастью, удавалось это все же не всегда!
А еще Мордрет чувствовал себя уязвленным тем, насколько раньше он неверно судил о матери. Было неприятно понимать, что и он склонен к заблуждениям не меньше тех, кого всегда упрекал.
"Я это исправлю, матушка. Обязательно", – пообещал он про себя. Нет, прощать Мордрет по-прежнему не умел, но собирался впредь более тщательно подходить к вопросам справедливости и вины.
Случай представился быстрее, чем можно было ожидать. В монастырь явился посланный королем рыцарь. Бедняга явно не знал как себя вести, и покорно ответил на быстрые вопросы Мордрета, не сразу решившись сказать с какой целью он прибыл. …Произошедшее в спальне королевы Мордрет помнил плохо. Да собственно, ему-то и помнить было нечего: он влетел, когда беспорядочная драка шла уже полным ходом, и сразу же самым глупым образом подставился под удар, – а рука у ближайшего друга короля была верная, хотя и несколько в ином смысле, чем обычно имеется в виду.