Адамов Аркадий Григорьевич. Угол белой стены

   Волошина тихо рассмеялась.
   – Нет, – сказала она покачав головой – Валя не деформировалась.
   – Я почему-то вам во всем верю, – тоже тихо сказал Лобанов.
   – Правда?
   Она казалась удивленной.
   – Правда.
   – Так… я позову Семенова?
   – Подождите. А как, по-вашему, его сестра, не деформировалась?
   – Она мне не нравится, – просто ответила Волошина. – Я не знаю почему. Вернее… Но ведь вы сами ее знаете.
   – Не очень, – вздохнул Лобанов. – Следовало бы больше. К ней, кажется, приходит много людей?
   – Я их не знаю.
   – И бывает очень весело, говорят?
   – Не знаю, – сдержат» ответила Волошина. Я не люблю сплетничать. Пожалуйста, не спрашивайте меня о ней, ладно?
   Лобанов нахмурился:
   – Я тоже не люблю сплетничать. Но вы говорите «сплетничать», а имеете в виду совсем другое. Правда?
   Волошина опустила глаза:
   – Правда…
   – Вы думаете, что это нехорошо, это… непорядочно, что ли, рассказывать мне о другом человеке и тем, может быть, приносить ему вред. Так ведь? – Лобанов незаметно разгорячился. – И получается, что я вас толкаю на эту непорядочность.
   Она посмотрела на него открыто и твердо.
   – Да, так получается. И я этого не хочу.
   – Но это же не так! Вы же… вы же понимаете, о чем и о ком Я вас спрашиваю. Значит, и моя работа непорядочная? Найти преступника, найти вора, убийцу, насильника или… отравителя, например?
   – Ну что вы! – в испуге воскликнула она.
   – А как же я его найду, один? – все больше горячась, продолжал Лобанов. – Как, же я его найду, если мне не помогут те, кто знает хоть самый маленький кусочек пути к нему? А ведь, как правило, это очень сложный путь, он проходит и через другие города, через десятки людей, самых разных, плохих и хороших, которые что-то знают, что-то видели. Нет, вы не правы. Если бы вы были правы, я, например, не мог бы уважать свою работу. А я ее не только уважаю, я ее люблю и считаю нужной, очень нужной, пока существуют такие люди, которые… Вот если бы вы хоть раз видели тех, кого ограбили, если бы вы видели родных убитого, его жену, его детей, если бы вы видели их слезы, вы бы… Я вам точно говорю, вы бы все сделали, вы бы землю перевернули, чтобы найти того, кто причинил такое горе. А я все это видел. И каждый раз это как будто мое собственное горе…
   – Да, вы, конечно, все это видели, – прошептала Волошина, не спуская с Лобанова широко открытых глаз. – И я не права… сейчас.
   – Ну ладно, – махнул рукой Лобанов. – Я, кажется, очень много наговорил. Извините меня.
   – Нет, нет. Просто я вас… обидела. Я понимаю. Это вы меня извините.
   – Ну что вы!..
   Они посмотрели друг на друга и неожиданно улыбнулись, словно каждый понял гораздо больше, чем было сказано, понял, кажется, даже то, что другой только подумал, только на какой-то миг ощутил, и от этого в глазах у них вдруг мелькнула неясная тревога.
   Волошина провела рукой по лбу и неуверенно сказала:
   – Я позову Семенова, хорошо?
   – Да, позовите. А потом… мы еще увидимся?
   Она улыбнулась:
   – Если вам что-нибудь потребуется узнать.
   – А если мне что-нибудь потребуется понять?
   Она кивнула:
   – Тогда тоже…
   И поспешно вышла из комнаты.
   Лобанов медленно огляделся, словно соображая, как он попал в эту незнакомую комнату.
   Хмурясь, он прошелся из угла в угол, придерживая рукой наброшенный на плечи халат, потом опустился на стул. Надо было собраться с мыслями, надо было многое вспомнить. Сейчас войдет Семенов. От этого разговора многое зависит. «Дело серьезней, чем ты думаешь», – вспомнил он слова Коршунова и неожиданно улыбнулся.
   В дверь постучали.
   – Войдите! – крикнул Лобанов.
   Улыбка мгновенно исчезла с его лица, оно стало замкнутым и сосредоточенным.
   В кабинет вошел Семенов. О, это был уже совсем не тот цветущий и самоуверенный человек в модном пальто и дорогой пушистой шапке, который появился однажды в кабинете Лобанова, и совсем не тот расторопный, лукавый и услужливый заведующий галантерейным ларьком, каким видели его на рынке. Когда-то полные, румяные щеки Семенова обвисли и побледнели, заросли светло-рыжей щетиной, глаза ввалились и смотрели тоскливо и как-то отрешенно. Серый больничный халат с зелеными обшлагами, который он придерживал, чтобы не разошлись полы, висел на нем как на вешалке, мятый и испачканный на груди; видимо, Семенов ел неряшливо и торопливо. Белые с синими прожилками ноги еле волочили спадавшие тапочки, и тесемки кальсон болтались вокруг них как-то сиротливо и жалостливо. Вся фигура Семенова выражала уныние.
   Увидев Лобанова, он растерянно остановился. Видимо, встреча эта была для него неожиданной.
   – Садитесь, Семенов, чего же вы, – пригласил Лобанов, внимательно и почти сочувственно оглядывая его.
   – Да, да, конечно… – пробормотал Семенов. Шлепая тапочками и судорожно запахивая халат, он приблизился и тяжело опустился на стул.
   – Итак, Петр Данилович, опасность миновала, и вы почти выздоровели, – сказал Лобанов. – Это, знаете, просто чудо. Ведь положение ваше было ой-ой какое.
   – А, – вяло махнул рукой Семенов. – Мне уже все равно. Сами видите, инвалидом стал.
   – Да, отравление было тяжелым, что и говорить. Вы догадываетесь, кто это сделал?
   Семенов горько усмехнулся.
   – Конечно. С вами, – он сделал ударение на этом слове, – я могу быть откровенен. Это Тамарка, сволочь, голодранка, которую я… почти любил. Только подумайте!..
   – А почему она это сделала, вы тоже догадываетесь? – быстро спросил Лобанов.
   – Как же не догадываться, – зло усмехнулся Семенов. – Очень даже догадываюсь. И я ее теперь…
   – Вы ее теперь долго не увидите, – в свою очередь
   улыбнулся Лобанов. – Она осуждена.
   – Правильно! Судить! Всех! – мстительно воскликнул Семенов, стукнув по колену худым, белым кулаком, и дряблые щеки его порозовели. – Всех судить! И меня! Пожалуйста! И меня! Но и других тоже!..
   В уголках его тонких, дрожащих губ запеклась слюна.
   – Других надо еще поймать, изобличить, – заметил, Лобанов. – Вот, например, задержали мы Сеньку.
   – Мелочь… – презрительно пробормотал Семенов.
   – Конечно, – согласился Лобанов. – Но давайте, Петр Данилович, говорить откровенно. Вам ведь терять нечего. И вам все равно, как вы сказали.
   Семенов настороженно и опасливо взглянул на Лобанова, и тот подумал: «Нет, тебе, кажется, еще осталось что терять», однако все так же доверительно продолжал:
   – В январе вы получили чемодан с гашишем. Мы его, между прочим, нашли и конфисковали. – При этих словах в тусклых глазах Семенова мелькнула злорадная усмешка. – Вам его привезли двое: Иван и еще один человек. Кто их прислал, Петр Данилович?
   Задумчиво пожевав губами, Семенов пробормотал:
   – Не знаю его…
   – Но вы же должны были встретиться с ним хоть раз там, в Ташкенте?
   – Не в Ташкенте, – покачал головой Семенов. – В Самарканде. И вообще это была не встреча, а так, случай…
   Он на секунду умолк, горбясь и не отрывая взгляда от своих ног в больничных тапочках, потом глубоко вздохнул и тоскливо посмотрел на Лобанова.
   – Ладно. Мне действительно теперь все равно. Вот как было дело. – Он снова опустил голову и глухо продолжал: – Однажды я прилетел в Самарканд в командировку из Ташкента…
   «За теми самыми вазами, наверное, – подумал про себя Лобанов. – Жуликом ты уже и тогда был». И спросил:
   – Когда это было, не помните?
   Семенов ответил.
   «Ну, конечно, за вазами ездил», – удовлетворенно подумал Лобанов и попросил:
   – Рассказывайте.
   – Прилетел я, значит, в Самарканд, за день все свои дела сделал и на следующее утро приехал на аэродром, чтобы в Ташкент обратно лететь. А самолет задерживается. Я в ресторан зашел. Заказал что-то. Тут подсаживается ко мне человек. Ну, выпили. Разговорились. Еще выпили. И он мне свой товар предлагает…
   «Удивительно, как они друг друга находят. Прямо-таки носом своего чуют, – – подумал Лобанов. – Хотя в таком деле… случайному знакомому… так сразу…»
   – Вы его раньше не встречали в Ташкенте или в Самарканде? – перебил он Семенова.
   – Представьте, не встречал, – пожал плечами Семенов.
   «Врешь, – тут же решил про себя Лобанов. – Не такой он дурак. И я, кстати, тоже».
   – Значит, он предложил. А вы?
   – Я отказался.
   – Почему же?
   – Как вам сказать…
   – Как есть, Петр Данилович. Вернее, как было. Ведь мы же с вами условились.
   – Да, да. Я ему сказал, что у меня сейчас нет свободных денег. К тому же из Ташкента уезжаю совсем, в другой город. Я сюда, в Борек, перебраться решил. Климат, знаете, там, в Ташкенте, ужасный. Я просто больной ходил. Чувствую, не могу…
   «Ну, еще бы», – насмешливо подумал Лобанов и, снова перебив, спросил:
   – А какой из себя этот человек?
   – Как сказать… лет за сорок, полный. Узбек, наверное. Зубы такие, знаете, острые, прямо волчьи зубы. И глаза… Страшноватый, в общем.
   – Ну хорошо. Вы отказались. А он?
   – А он говорит: «Уезжай, пожалуйста, Дай адрес только, пожалуйста. Гостем буду». – Семенов произнес это с каким-то издевательским акцентом…
   – И вы…
   – Дал… – упавшим голосом произнес Семенов. – До востребования, конечно…
   – А не сестры адрес вы дали?
   – Сестры?.. Может, и сестры. Я уже не помню… Давно это было, знаете… – сбивчиво ответил Семенов, нервно потирая худые руки.
   – Ну, пока неважно. Потом вспомните, если потребуется, – добродушно сказал Лобанов. – И что же он?
   – Написал.
   – И вы ответили?
   – Не мог не ответить. Боялся.
   – И тоже до востребования, конечно?
   – Да, конечно.
   – Как же его фамилия, имя?
   – Фамилия?.. – Семенов пробел бледной рукой по лбу. – Кажется, Борев… Нет, Борисов. Николай… Вот дальше забыл.
   – Это узбек-то? – удивился Лобанов.
   – Да… Вот так… – растерянно подтвердил Семенов. – Выходит, не узбек…
   «Что-то ты, милый, путаешь, – подумал Лобанов. – Или тот путает…»
   – Вы не думайте, я не вру. – Семенов прижал руки к впалой груди и с тревогой посмотрел на Лобанова. – Это точно, что Борисов.
   – Ну хорошо, допустим. А что было потом?
   – Потом? Прошло несколько месяцев. Я уже думал, что он забыл про меня. Обрадовался…
   «Представляю себе эту радость, – саркастически подумал Лобанов. – Немалый барыш из рук-то уплывал».
   – Как вдруг, – продолжал Семенов, – неожиданно приезжает от него человек. Тот самый Иван.
   – Значит, вы в письме адрес сообщили?
   – А что было делать? Он же потребовал. А я…
   – Понимаю. Что же было дальше?
   – Когда он приехал, у меня Тамара сидела. Они познакомились. Потом я ее и встречать послал. На вокзал. Когда они тот чемодан привезли. Я себя в тот вечер неважно чувствовал.
   Лобанов усмехнулся:
   – Будем уж до конца откровенны, Петр Данилович. Сами вы встретить побоялись. Вы же понимали, что преступление совершаете, причем преступление опаснейшее – торговля наркотиками, отравление людей. И потому лишний раз себя под удар ставить не захотели. Тамару на вокзал и послали. Так ведь?
   Пока он говорил, Семенов сидел сгорбившись, низко опустив голову, с взъерошенными, седеющими волосами вокруг кругленькой лысины, и вздрагивал, как от озноба, в своем сером больничном халате, с видневшимися из-под него кальсонными тесемками, на которые он, видимо, все время наступал, потому что концы их были черные от грязи.
   Но сейчас его вид уже не вызывал у Лобанова сочувствия. Он вспомнил тех двух мальчишек, которые по неведенью, из озорства и любопытства, купили у Сеньки гашиш, подумал, что бы с ними стало, если бы они его выкурили и потянулись бы за новой порцией, подумал об их семьях, об ужасе и отчаянии, которые там поселились бы после этого. Лобанову стоило немалого труда сдержать себя и тем же ровным, чуть насмешливым тоном закончить:
   – Вы говорите: Сенька – мелочь. Вы для нас, извините, тоже мелочь. Нам нужен тот, Борисов, как вы его называете. И мы его найдем. Будьте уверены. С вашей помощью или нет, все равно. Вот только вам, Семенов, это не все равно.
   – Я же понимаю, понимаю, – забормотал Семенов. – Пропади все пропадом. Мне бы только жить, дышать. Мне бы только выздороветь. А врачи… Разве это врачи?.. Они ничего не гарантируют.
   – И я вам ничего не гарантирую. Все решит суд. Но если хотите надеяться хоть на какое-нибудь снисхождение, надо его заслужить. Пока вы его ничем не заслужили. Хотите жить? Хотите дышать? Быть здоровым? А я хочу, чтобы жили, дышали, были здоровыми те мальчишки, которые купили у Сеньки вашу отраву! Мы их задержали. Но пока вас тут лечили, этот ваш Борисов…
   – А кто он мне?! Брат, сват, компаньон?! – в от чаянии воскликнул Семенов. – Почему он мой?! Я его знать не знаю! Я его видеть не хочу!..
   – Все верно, – согласился Лобанов, закуривая и ломая о коробок спичку. – Видеть вам его и не требуется.
   Семенов дрожащей рукой вытер со лба испарину и упавшим голосом произнес:
   – Что же я могу теперь сделать? Я ничего больше не знаю, я болен, я устал…
   – Кое-что вы можете, – с ударением произнес Лобанов, делая короткую затяжку. – Например, вы можете сегодня вечером… встретить племянника от дяди.
   Он ожидал испуга, удивления, думал, что Семенов вскрикнет от неожиданности. Однако ничего этого не произошло. Семенов лишь еще больше съежился и пробормотал:
   – Да, да, да… конечно. Я так и знал…
   «Неужели он знал? – с беспокойством подумал Лобанов. – Но это означает…» – И резко спросил:
   – Откуда вы знали?
   Семенов в испуге посмотрел на него и прижал бледные руки к груди.
   – Это должно было случиться, должно… рано или поздно. Он же не знает, что меня постигло… такое не счастье. Он же не знает, что Тамарка, эта дрянь… и вообще он ничего не знает.
   – Пожалуй, – недоверчиво произнес Лобанов. – Ну, а кто же приедет, Иван? Или… как звали второго?
   – Карим…
   – Но ведь никого другого вы не знаете?
   Семенов задумчиво покачал головой:
   – Не знаю…
   – Ну вот, видите. А теперь прочтите.
   Он протянул Семенову бланк телеграммы. Тот осторожно, с опаской развернул его и пробежал глазами текст один раз, второй, потом взгляд его остановился, стал сосредоточен, и Лобанов, внимательно наблюдавший за ним, понял, что Семенов сейчас что-то обдумывает, на что-то, возможно, решается.
   – Где их надо встречать? – сухо спросил Лобанов. – И когда?
   – На вокзале… поезд тридцать восьмой…
   – Это точно? Вечером прибывает и самолет.
   – Точно…
   – Хорошо. Вы не откажетесь поехать на вокзал?
   – Не откажусь, – тихо произнес Семенов, все еще не отрывая глаз от телеграммы, и вдруг встревоженно посмотрел на Лобанова. – А врачи… они пустят?
   – Мы договоримся.
   – Тогда я встречу… Мне теперь уже все равно…
   – Нет, Семенов, вам не все равно. А теперь идите и отдыхайте. Мы за вами заедем.
   Семенов тяжело поднялся, запахнул полу халата и, шаркая тапочками, понуро направился к двери.
   Когда он вышел, Лобанов подумал: «А все-таки на аэродроме мы тоже приготовим встречу. И на квартире у тебя тоже. Да, да. Мало ли что может случиться».
   Он встал, потянулся, неторопливо закурил и прошелся, по комнате. Потом взглянул на часы. Ого! Надо было действовать. И все еще раз обдумать с ребятами, все предусмотреть. Он неожиданно вспомнил, как еще боцман Трофим Приходько с «Архангельска» когда-то говорил им: «Моряк всегда моряк, и бури бывают всюду, братишки». Эх, Трофим, Трофим. Таких бурь даже ты не знал. Ну что ж. Пока что полный вперед! «Моряк всегда моряк», – с удовольствием повторил он.
 
   К вокзалу подъехали, когда совсем стемнело. Семенов, нахохлившись, сидел на заднем сиденье, надвинув на лоб шляпу и подняв воротник модного драпового пальто. Пушистый шарф укутывал его шею да самого подбородка. Возле Семенова расположился Володя Жаткин. Лобанов сидел рядом с водителем.
   Когда машина остановилась перед ярко освещенным вокзалом, Лобанов посмотрел на часы:
   – Так. Значит, до прихода поезда еще пятнадцать минут. Подождем в машине. А ты узнай, – он повернулся к Жаткину и неопределенно пошевелил в воздухе пальцами, – как там и что.
   Жаткин толкнул дверцу и мгновенно исчез в толпе.
   К вокзалу непрерывно подъезжали машины. Люди вокруг суетились, спешили, нервничали, многие с чемоданами, с тюками в руках, некоторые вели детей. Носильщики в белых фартуках грузили багаж на свои тележки. Напряженный гул висел над площадью, сплетенный из урчания автомобильных моторов, звона трамваев, чьих-то возгласов, шарканья тысяч ног, железного голоса репродукторов где-то высоко над головой и далеких паровозных гудков.
   Кипящая, неумолчная жизнь, вся в движении, вся, словно на колесах, захлестывала до краев площадь, которая и сама, казалось, готова была сорваться с места и двинуться в дальний путь вслед за людьми.
   Жаткин появился так же неожиданно, как и исчез. Он наклонился к Лобанову и тихо доложил через приспущенное стекло:
   – Все в порядке.
   – Пошли, Петр Данилович, – сказал Лобанов.
   – Да, да, пошли, – заторопился Семенов, с трудом вылезая из машины.
   Втроем они поднялись по ступеням вокзала, пересекли огромный с высокими сводами зал ожидания и вышли на сырой, обдуваемый ветром перрон.
   Лобанов, заметив, что Семенов слегка пошатывается от слабости и волнения, взял его под руку:
   – Спокойнее, Петр Данилович, спокойнее. Еще раз повторяю: мы их задержим, как только они подойдут. Вам и слова сказать не придется. Если же они вас не заметят, то…
   Он говорил негромко, спокойно и уверенно и чувствовал, как Семенов постепенно успокаивается.
   На перроне было людно и шумно.
   Внезапно откуда-то из дальней тьмы вынырнули два ослепительно-ярких глаза, с шипением и лязгом они накатывались на перрон. Мощный электровоз, блестя и переливаясь в огнях вокзала, плавно вытянул за собой вереницу освещенных вагонов, и они неторопливо проползли мимо людей на платформе, постепенно замедляя ход, и как-то совсем незаметно остановились.
   Люди вокруг затоварили еще возбужденнее, засуетились. Из вагонов стали выходить пассажиры.
   Лобанов и Жаткин с безразличным видом отошли от Семенова, не спуская, однако, глаз с его напряженного, бледного лица. К ним подошла сотрудница их отдела с чемоданом в руке, и они теперь стояли втроем, словно провожая ее, и оживленно болтали. Невдалеке прогуливались еще двое сотрудников, один из них тоже держал чемодан. Лобанов знал, что на противоположной платформе тоже находятся двое его ребят и все выходы в город надежно «закрыты», а на площади дежурят машины.
   Это была далеко не первая операция по задержанию опасных преступников не только в жизни Лобанова, но и каждого из ее участников, кроме, пожалуй, Володи Жаткина. Он работал в уголовном розыске совсем еще мало, каких-нибудь два года, сразу после университета. "И Лобанов видел, что Володя возбужден и нервничает, излишне суетится, и время от времени строго поглядывал на него, А Верочка, умница, вдруг попросила его подержать чемодан и окончательно лишила его возможности вертеться и суетиться. Володя покорно держал ее чемодан, сдвинув кепку с потного лба, а свободной рукой поминутно поправлял свернувшееся в жгут кашне на тонкой, почти мальчишечьей шее или нетерпеливо расстегивал, а потом снова, застегивал пальто. Ему было жарко, неудобно, просто невыносимо.
   Семенов стоял сгорбившись, глубоко сунув руки в карманы пальто и чуть надвинув на лоб шляпу, залитый ярким светом лампы, висевшей высоко над его головой, и напряженно вглядывался в снующих вокруг людей. Чувствовал он себя отвратительно. Ноги были словно ватные, и все время его тряс нервный озноб, во рту вдруг стало горько, и голова слегка кружилась от слабости.
   Люди с поезда шли и шли мимо него – мужчины, женщины, некоторые с детьми, – несли багаж, громко, возбужденно переговаривались, и никто не обращал на него внимания, да и сам он никого не узнавал. У него уже начинало рябить в глазах от бесконечного потока чужих, незнакомых лиц, от всего этого шума и суеты вокруг. Он устал и невольно оперся спиной о тонкий ребристый столб, на котором висела лампа.
   И вдруг… Семенов весь напрягся и чуть подался вперед. В толпе мелькнула долговязая фигура в серой кепке и темном длинном пальто. Семенов увидел узкое лицо с тонкими поджатыми губами, густые черные брови и хмурые глаза. Иван!.. Один, без чемодана!.. Он мелькнул в толпе и исчез.
   Семенов ждал. Сейчас появится с чемоданом Карим, сейчас они оба подойдут к нему. Сейчас подойдут! Сердце забилось как-то странно, с болью и паузами.
   В этот момент Иван появился снова, он посмотрел на Семенова, встретился с ним взглядом и вдруг перевел его в сторону, потом опять посмотрел на него и снова отвел глаза, будто указывая Семенову на что-то. Семенов нерешительно проследил за его взглядом и увидел невысокого, коренастого паренька с чемоданом. Тот шел неуверенно, поглядывая в сторону… Да он же следит за Иваном! Тот словно наводит его на Семенова. Так и есть. Парень теперь смотрел на него, он уже шел к нему уверенно, торопливо. А Иван вдруг снова исчез. Значит, Ивана не задержат и он все увидит и передаст. А тогда… Что тогда?..
   Семенов вздрогнул. Парень подошел к нему и с натянутой усмешкой спросил:
   – Вы… Петр Данилович?
   Что произошло дальше, Семенов не успел сообразить.
   К парню с двух сторон приблизились люди. Один из них, наклонившись, тихо что-то сказал ему, и парень в испуге отпрянул назад, к противоположному краю перрона, собираясь, видимо, спрыгнуть вниз, на рельсы. Но двое подошедших удержали его – один за плечо, другой за руку. И парень напрягся, засопел, пытаясь вырваться из их цепких рук.
   И тут случилось нечто вовсе непредвиденное.
   По краю перрона неожиданно метнулся человек, выхватил чемодан из рук парня, швырнул его вниз, на рельсы, и сам прыгнул вслед за ним.
   Это произошло так внезапно и стремительно, что только по ошеломленному виду парня, по гримасе боли, исказившей его лицо, можно было понять, что для него все это было такой же неожиданностью, как и для задержавших его людей. Все трое на секунду словно оцепенели.
   Но тут сорвался со своего места Жаткин и птицей перемахнул через перрон вслед за исчезнувшим там человеком. По пути он нечаянно толкнул женщину, та, вскрикнув, ухватилась за своего спутника, и это привлекло внимание окружающих. Люди столпились вокруг нее и задержанного парня, раздались возмущенные возгласы
   – Хулиган!
   – Он же украл что-то, украл!
   – Не что-то, а чемодан! Вот у этого молодого человека!
   – Не он украл, а другой!..
   – Где милиция? Милиция!..
   – Спокойней, граждане! Его сейчас задержат! Это вы видели чемодан?..
   А вслед за Жаткиным уже соскочил с платформы Лобанов. Больно ударившись ногой о рельсы, он упал и в этот момент увидел в темноте, под платформой, две сцепившиеся человеческие фигуры, услышал тяжелое, прерывистое дыхание, потом короткий вскрик, один из мужчин метнулся и тут же растворился в темноте, прежде чем Лобанов, пригибаясь, добежал до места схватки. Второй человек приподнялся ему навстречу, зажимая рукой плечо. Это был Жаткин. Возле него лежал чемодан.
   . – Александр Матвеевич… – задыхаясь, произнес он. – Ушел, сволочь… Но чемодан… я не отдал… И он ножом… в плечо…
   Володя чуть не плакал от досады и боли. Из темноты вынырнули еще двое сотрудников, соскочивших c соседней платформы.
   – Быстро! – крикнул им Лобанов. – Он туда побежал! Андрей, предупреди ребят на площади!..
   С платформы соскакивали люди, они что-то кричали, спрашивали, предлагали помощь.
   Жаткин, пригибаясь, с трудом двинулся к ним, рукой зажимая раненое плечо и, волоча за собой чемодан. Ему помогли выбраться на платформу.
   Все произошло в считанные минуты. Задержанный парень и оба сотрудника, окруженные толпой людей, продолжали вглядываться в черный провал за платформой. С лица парня еще не стерлись испуг и растерянность. В стороне стоял оцепеневший Семенов, судорожно засунув руки в карманы пальто.
   Появление Жаткина усилило всеобщее возбуждение.
   – Вот он, вот он!.. – закричал кто-то.
   – Это из милиции, вы что?..
   – Он ранен! Посмотрите!..
   К Володе подскочил один из сотрудников, взял у него чемодан и торопливо спросил:
   – Идти можешь?
   – Могу… Плечо только…
   Сотрудник кивнул Семенову, приглашая того следовать за ним, и все двинулись по перрону к выходу в город.
   Где-то далеко в стороне, за бесчисленными путями и вагонами, из темноты доносились тревожные свистки. Там продолжалась погоня.
   На вокзальной площади ждали машины. Вместе с Семеновым в больницу отвезли Жаткина. Володя отбивался изо всех сил, уверяя что плечо уже не болит, а перевязку можно сделать и в санчасти. Но появившийся Храмов был сух и непреклонен.
   Задержанный парень вместе с чемоданом был доставлен в управление. Ждали Лобанова. Первый допрос должен был провести он.
   Сотрудники собрались в его кабинете, обсуждая происшествие.
   – Неаккуратно получилось, – сдержанно сказал Храмов,
   И все согласились: да, получилось неаккуратно, плохо получилось. Конечно, можно было бы привести всякие оправдания. Ведь преступников никто не знал в лицо, они могли обнаружить себя, только подойдя к Семенову, а подошел лишь один, его и задержали. Кто мог предположить, что второй не подойдет? Прошлый раз к Тамаре подошли оба. А то, что они снова приехали поездом, причем тем же самым, наталкивало на мысль, что они действуют по прежней схеме. Наконец, все произошло вечером, на перроне было много народу, теснота, суета… Словом, оправдания и объяснения были. Но каждый понимал, что такова уж их работа, она не принимает ни одно из них. Долг и совесть не позволяли оправдываться. Ранен товарищ, и, возможно, ушел второй преступник, к тому же опасный, очень опасный. Наконец, шум, переполох на вокзале и в результате – разговоры, слухи в городе об этом происшествии. Да, всему этому оправданий не было и не могло быть. Если бы еще удалось задержать того, второго…