Адлер Элизабет. Богатые наследуют. Книга 1

   – Теперь все хорошо, Поппи, – сказал Ник спокойно. – Мы берем тебя с собой в наш дом. Ты больше сюда никогда не вернешься.
   Лицо Поппи дрогнуло, и она стала яростно тереть глаза кулачками, пытаясь остановить катящиеся слезы. Но ее слезы были не слезами облегчения и радости, что она спасена от приюта, и что ее мечта наконец стала реальностью и она будет жить с Константами. Она плакала потому, что она больше не была папочкиной дочкой. Ее детство было принесено в жертву его прихотям и колоде карт. И она не хотела больше его видеть – никогда.

ГЛАВА 19

    1897, Калифорния
   Лежа в постели однажды утром в день своего семнадцатилетия, Поппи думала о том, что прошедшие десять лет были самым идиллическим детством, какое только можно себе вообще представить, и вот теперь приходится с ним расставаться.
   Семнадцать лет – это так много! Она взглянула на Энджел, крепко спавшую на другой кровати. Утреннее солнце, заглянув в открытые окна, осветило ее волосы и они вспыхнули бледным белым золотом. Ее безупречная кожа была розоватой во сне, и Поппи подумала со вздохом, что она выглядит так, как будто только что гуляла на свежем воздухе, тогда как собственная бледная кожа Поппи, наверно, наводит на мысль, что она спала под камнем, как лягушка! Конечно, все знали, что Энджел – красавица, но если и так, Поппи не завидовала ей. Они были подругами с того самого момента, когда встретились.
   Когда Поппи покинула приют вместе с Ником и Розалией, она приняла решение – с этого самого момента она больше не будет плакать – никогда. Она собирается постоять за себя и бороться! Она воинственно смотрела на Энджел – девочку, чье место она так долго мечтала занять, пытаясь отыскать в душе ненависть к ней, а Энджел смотрела на Поппи своими спокойными чистыми, удивленными глазами. Поппи почувствовала, что краснеет, потому что, хотя Розалия и купила ей новую одежду, она по-прежнему была болезненно худой и имела ущемленный, побитый вид сироты.
   – Господи, – сказала Энджел в изумлении. – Ты выглядишь совсем как забавное насекомое с рыжими волосами! – Она засмеялась, и смех ее был таким заразительным, что просто невозможно было устоять, и Поппи тоже рассмеялась в первый раз за все это кошмарное время. Энджел подбежала к Поппи и обняла ее.
   – Всю неделю я только и делала, что ждала, когда ты приедешь, – воскликнула она. – Я знаю, что мы станем лучшими подругами.
   Поппи сразу же полюбила Энджел. Ей хотелось, чтобы ее волосы были бы такими же белокурыми, нежными и завораживающими, подобно лунному свету, как у Энджел, а не ее собственной дикой копной буйных кудряшек; чтобы ее глаза были такими же безмятежно бледноголубыми, как озера кристально чистой воды, в глубине которых скрыта волшебная тайна; ей хотелось, чтобы ее лицо было нежно-розовым и белоснежным, а не бледным, да еще и с веснушками! Ах, почему она не такая же маленькая и хрупкая, как Энджел, а долговязая и нескладная!
   Она стала говорить так же едва уловимо шепелявя, как и Энджел, она также слегка наклоняла подбородок, когда смеялась и морщила нос, когда ей что-нибудь не нравилось. Она даже пыталась укротить свой большой, стремительный шаг, чтобы ее походка напоминала грациозный легкий «полет» Энджел. И вот однажды Розалия отвела Поппи в сторону и попыталась объяснить ей, что два человека не могут быть во всем одинаковыми. Она знает, что Поппи восхищается Энджел, но Энджел – это Энджел, а Поппи – это Поппи.
   – И мы любим тебя именно за то, что ты – это ты. И тебе совершенно не обязательно становиться кем-то другим, – добавила Розалия с улыбкой.
   Конечно, Поппи поняла, как это было глупо с ее стороны, но она не могла пересилить свое тоскливое желание быть Энджел Констант, а не Поппи Мэллори.
   Когда им исполнилось по восемь лет, Ник подумал, что они слишком необузданно носятся по ранчо и подрастают, как дички, и решил, что вместо того, чтобы и дальше позволять им скакать на своих пони, прячась от гувернантки, их следует послать в школу в Санта-Барбару, где Константы построили новый белый прелестный, словно игрушечный, домик с большими окнами и высоким викторианским фронтоном на улице Де Ла Вина. Там были площадки для тенниса и крокета, и чудесные сады с фруктовыми деревьями и душистыми шпалерами роз и клематисов. Там была конюшня для их новых лошадей и большая постройка-кухня, где можно было готовить отдельно еду. Дом был окружен хорошеньким белым забором с ажурными воротами. И в Санта-Барбаре была школа.
   Энджел подумала, что все это очень забавно, и с обычной легкостью влилась в новый строй жизни, но Поппи питала отвращение к происшедшим переменам. Ей была ненавистна одна мысль о том, что каждое утро нужно быть в школе, когда она предпочитает скакать на своей лошади, и ей не нравилась компания своих новых подруг Ей было легче дружить с мальчиками, и вскоре Поппи научилась у них наносить меткие удары, и теперь уже никто не острил по поводу ее рыжих волос, потому что все знали ее нрав и силу ее маленького твердого кулачка.
   Энджел была одной из самых популярных девочек в Санта-Барбаре, и, хотя все помнили, что отец Поппи Мэллори был «паршивой овцой», а Константы просто приютили ее, никто никогда не решался сказать это самой Поппи.
   Только одно, Поппи знала, она делает лучше, чем Энджел – скачет на лошади. Энджел ездила верхом как девочка, а Поппи – как мужчина. Она выглядела такой лениво-уверенной в седле, что когда кто-нибудь видел, как она помогает Нику и Грэгу со скотом и табунами, он начинал понимать, что Поппи может дать сто очков многим взрослым наездникам-мужчинам. Одетая в старую белую рубашку Грэга и черную кожаную юбку для верховой езды, она пришпоривала своего жеребца, несясь по пологому склону плоского холма, гоняясь за сбежавшим бычком, а потом упорно гнала его назад в стадо, пасущееся внизу. В черном сомбреро, надвинутом низко на глаза, она сидела спокойно на лошади, ожидая с пастухами-мексиканцами, пока покупатель не укажет на какого-нибудь жеребца из табуна. А затем, поставив лошадь на дыбы, Поппи быстро и профессионально, как настоящие наездники, отгоняла животное к судну, ждавшему покупателя у берега реки.
   – Тебе надо было родиться мальчишкой, – любил поддразнивать ее Грэг Констант. – В сущности, ты выглядишь так же, как и мы, остается только отрезать эти противные рыжие волосы!
   И он дергал за ленту, убиравшую эти волосы в хвост, и они рассыпались по плечам и струились за спиной, когда она во весь опор скакала на своем жеребце.
   У Грэга были ровные белые зубы и агатовые глаза, которые лучились, когда он улыбался, и он был одним из самых красивых юношей в Санта-Барбаре. Поппи была очень горда: ведь он был ее братом, или почти ее братом.
   Но иногда на Поппи накатывали мрачные воспоминания и мучили ее. И тогда она гадала, где же ее отец. Ей снилось, что она опять была «папочкиной дочкой», и она помнила – словно это было только вчера – взгляд управляющего, когда он сказал ей, что ее отец не вернется, а он послал за чиновником… В его взгляде была смесь симпатии, презрения и жалости, и унижение пронизывало Поппи. Просыпаясь в холодном поту после ночного кошмара, она неслась в конюшню и седлала великолепного арабского скакуна, которого ей подарили в день ее четырнадцатилетия. Она летела галопом по холмам, стараясь избавиться от страха, что однажды папочка вернется и заберет ее опять с собой.
   Не обращая внимания на тропинки, она поехала знакомым теперь коротким путем, замедлив ход, когда оказалась на вершине холма, с которого был виден дом Мэллори. Очень давно Ник рассказал ей о визите хвастливого, чванливого ковбоя из Монтечито, который заявил, что он – новый партнер Ника. Джэб проиграл абсолютно все. Ник и ранчо Санта-Виттория оказались в опасности. Ник был вынужден заложить все, что он имел, чтобы выкупить назад то, что ее отец швырнул псу под хвост! И эта земля должна была перейти по наследству к Поппи.
   Дом Мэллори был необитаем, но Ник всегда содержал его в образцовом порядке. Он радовал глаз свежей белой краской стен и чистыми, сверкающими на солнце стеклами окон. Оставив свою лошадь пастись, она медленно побрела к подножию холма, который до сих пор остался в ее памяти как причудливый ковер из пламенеющих нежных маков, хотя ей сказали, что маки никогда больше не росли здесь с тех пор, как разразилась буря в год ее рождения.
   Гнев кипел внутри нее, когда она смотрела на дом Мэллори и на акры расстилавшейся перед ней живописной, богатой земли – куда только ни кинешь взгляд; и она ощущала ненависть к отцу еще сильнее не только за то, что он постоянно проигрывал в карты ее детство. Он проиграл все, что должно было принадлежать ей. Она говорила себе, что если ее ночные кошмары станут реальностью, и он когда-нибудь вернется и попытается забрать ее отсюда, она будет бороться, она будет кричать и кусаться… она лучше умрет, чем поедет с ним!
   – О чем ты задумалась? – зевнула Энджел, присев на кровать и проводя расческой по водопаду бледных шелковых волос. – Ты выглядишь слишком мрачно для именинницы!
   Поппи подобрала колени, глядя задумчиво на нее.
   – Я только что мечтала, что мой папочка умер, – сказала она с горечью.
   – Что ты говоришь!
   – Но это правда, Энджел. Гораздо легче свыкнуться с мыслью, что ты – сирота, чем брошенная. В тысячу раз хуже знать, что ты просто не нужна. Я клянусь Богом, что если у меня когда-нибудь будут дети, я никогда, никогда их не брошу!
   Соскользнув со своей кровати, Энджел присела рядом с Поппи.
   – Послушай меня, – сказала она Поппи сочувственно и нежно. – Тебе повезло, что отец тебя бросил. Грэг и я любим тебя как сестру, а у мамы и папы появилась еще одна дочь. Никогда не думай, что ты – та же девочка, которую привезли сюда зимней ночью десять лет назад. Я помню, как смотрела на тебя и думала – есть что-то общее и особенное во всех детях из приютов; ты была такая бледная, пришибленная и напуганная. И ты была такая худая – ты и в самом деле выглядела как забавное насекомое с рыжими волосами.
   Поппи вздохнула, проведя рукой по своей непослушной копне густых волос.
   – Я не очень-то и изменилась, ведь так? – сказала она со смехом.
   Их лица были друг против друга, и Энджел стала внимательно рассматривать Поппи. Кожа Поппи была цвета свежих сливок. Пригоршня бледных веснушек была рассыпана по ее маленькому прямому носику и под яркими голубыми глазами, полуприкрытыми темной медью ресниц, и брови разлетались в стороны, как крылья, придавая ей надменный вид, что было неожиданно и странно. У нее были высокие широкие скулы и большой, выглядящий уязвимым и трогательным, рот и крепкие белые зубы. И в свои семнадцать лет Поппи больше не была похожа на забавное нескладное насекомое – у нее была высокая красивая грудь, тонкая талия и восхитительно плавно очерченные бедра, которым Энджел завидовала. Конечно, она была не по моде высокой, но в ней была природная грация и что-то такое… Энджел пыталась найти нужное слово… стиль! Да, именно это, даже на лошади у Поппи был свой стиль!
   – Ты сильно изменилась, – сказала Энджел серьезно. – Правда, Поппи, все, что я могу тебе сказать, ты увидишь сама в зеркале и убедишься, что я права. Я думаю, что ты удивительно хорошенькая и элегантная.
   – Хорошенькая? Элегантная? – усмехнулась Поппи. – Ты, наверно, говоришь о ком-то другом… это больше похоже на описание тебя, чем меня, Энджел.
   Энджел вздохнула.
   – Ты знаешь, что это – неправда, – ответила она примирительно.
   – Энджел, – сказала Поппи. – Как ты думаешь, теперь, когда нам семнадцать, мы влюбимся?
   – Я надеюсь, – Энджел с удовольствием потянулась. – Я просто не могу дождаться! Как ты полагаешь, на что это похоже?
   – Мне кажется, что это нечто такое восхитительное, – пробормотала Поппи и задумалась, поджав колени и положив на них подбородок. – Это, наверно, такое, что дух захватывает… как полет на больших орлиных крыльях, когда взмываешь вверх и кричишь от счастья…
   – Ах, Поппи, какие мы разные, – засмеялась Энджел. – Мне кажется, что влюбиться – это что-то такое воздушное, теплое и уютное… Я, наверно, буду чувствовать нежность и удовольствие, и я буду носить этот теплый свет и счастье в своем сердце каждый день.
   Поппи нахмурилась, глядя на широкие дубовые балки, пересекавшие потолок.
   – Энджел, – сказала она, помолчав. – Ты знаешь, как дети попадают в живот?
   – Это для меня загадка, – вздохнула Энджел. – Мама сказала, что расскажет, когда мы выйдем замуж… и не раньше. Я могу только предположить, что это должно быть просто. Подобно тому, что бараны делают с овцами, а быки – с коровами.
   Их взгляды встретились, и они заговорщически подмигнули друг другу.
   – Ух! – воскликнула Поппи.
   – Ух! – согласилась Энджел, и они рассмеялись.
   – Вот что, – сказала она неожиданно. – Давай, тот, кто первый выйдет замуж, расскажет другому, на что это похоже. Я имею в виду, что делаешь и что чувствуешь.
   И она протянула свою маленькую руку с вытянутым пальцем.
   – Обещаю рассказать, – мрачно согласилась Поппи, сцепив свой согнутый палец с пальцем Энджел.
   – Вот и хорошо, это – тайное соглашение, – сказала Энджел. – Ты никогда не должна забывать об этом, Поппи.
   – Я не забуду, – ответила она. – Но, конечно, ты выйдешь замуж первая. Все парни в Санта-Барбаре уже влюблены в Энджел Констант… – добавила она задумчиво.
   Розалия не переставала удивляться, как две такие разные индивидуальности могли так просто и хорошо подходить друг другу. Энджел была такой спокойной, женственной, с мягким и легким нравом. Поппи была своевольной и угловатой. Энджел была отходчивой и доверчивой, и почти все находила «забавным». Поппи была мятежной и подозрительной. Энджел чувствовала себя уверенно, а Поппи была стеснительна, хотя часто скрывала это за некоторыми неистовыми выходками, которые выглядели так, словно она хотела привлечь к себе внимание. И, конечно, они выглядели по-разному – маленькая спокойная белокурая красавица Энджел и высокая огненно-рыжая порывистая Поппи!
   Она покачала головой в изумлении, когда, с женскими взвизгиваниями и шутками, и мужскими выкриками и смехом, компания из двух дюжин молодых людей погрузилась в экипажи, чтобы отправиться на ранчо Хоуп, а потом – на пикник на пляже. Поппи радостно взобралась на самый верх экипажа и, подобрав свои белые юбки, качалась на тюках; ее всегдашнее черное сомбреро надвинуто на глаза, ее рыжие волосы уже частично выбились из взрослой прически «помпадур». И голубые глаза искрились озорством, когда с победным криком Поппи вытолкнула одного из парней из экипажа.
   Энджел лениво откинулась на тюк с сеном; венок из полевых цветов, собранных одним из ее обожателей, короной лежал на ее белокурых волосах. С надменным взглядом она отстранила его, пожав плечами, и принялась флиртовать совсем с другим.
   Розалия посмотрела на Ника, ее брови приподнялись в отчаянии.
   – Они слишком дикие, – сказала она. – Боюсь, пришло время, когда их пора укротить, и я знаю такое место, где это возможно сделать. Миссис Дибли рассказала мне о чудесной школе в Сан-Франциско, которая железно гарантирует превращение диких юных дочек в очаровательных молодых женщин.
   Они прибыли в Академию для молодых девиц миссис Хендерсон в Беркли с чемоданами, полными новых платьев от местного модельера, и с эскортом, состоявшим из мисс Мэтьюс и двадцатичетырехлетнего выпускника Гарварда Грэга Константа. Энджел уверенно и грациозно вошла в холл. Поппи неохотно шла за ней. Большой дом был изящным и элегантно обставленным, с множеством картин на стенах и кружевными занавесками на окнах. Там также был большой красный восточный ковер и повсюду – цветы, заботливо выращенные или собранные в красивые букеты ученицами; это входило в программу одного из курсов «женских искусств». Но несмотря на явно декларируемую утонченность атмосферы, Поппи нюхом чуяла запах казенного заведения.
   С лестницы слышался легкий гул приглушенных шуток и шепота, и Поппи встретилась взглядом с любопытными глазами дюжины девушек, которые мгновенно исчезли, когда директриса собственной персоной появилась, чтобы встретить прибывших. Мисс Хендерсон была особой с гладкими белыми волосами; она носила строгую серую юбку, белую шелковую блузку с высоким воротником; большая топазовая брошь была приколота около шеи, и Поппи уже успела возненавидеть эту даму. Она совсем не хотела ехать сюда, но в одночасье Энджел уговорила ее.
   Когда Розалия впервые сказала им, что они отправятся в школу в Сан-Франциско, Поппи бушевала в своей спальне, в ярости ерша свои длинные волосы и требуя, чтобы ей объяснили, зачем им туда ехать.
   – Уверена, что это будет кошмар, – кипела она от негодования. – Все эти глупые девицы из общества – и никаких пони, ранчо, ничего из того, что мы любим, Энджел!
   – Ах, я не знаю, – ответила Энджел, расчесывая волосы и мечтательно смотрясь в зеркало. – Может, это будет забавно. Миссис Дибли сказала маме, что нас будут водить в оперу и художественные галереи и музеи, и мы будем немножко учиться говорить по-французски, хотя ты, конечно, уже и так говоришь, и, может, по-итальянски – настолько, чтобы мы могли беседовать с любыми иностранными дипломатами, которых может случайно занести в Санта-Барбару. Мы узнаем, как приветствовать членов королевской семьи – на случай, если когда-либо их встретим – и как правильно устроить для них торжественный обед.
   Она засмеялась, увидев мятежное лицо Поппи.
   – Ну, ну же, Поппи, – сказала она. – Бьюсь об заклад, что мы встретим там массу чудесных девушек. И не исключено, что в нас влюбятся какие-нибудь подходящие парни!
   Поппи запрыгнула в кровать и натянула одеяло на уши. Она не хотела слушать то, что говорила Энджел, она не собиралась ехать в Сан-Франциско и уж совсем ее не прельщала мысль ходить в школу. Ей вообще не хотелось что-либо менять в своей жизни.
   – Мистер Констант, – сказала мисс Хендерсон, протягивая ему руку, – как приятно с вами познакомиться. Конечно, каждый в Сан-Франциско знает вашего отца и знаменитое ранчо Санта-Виттория. Говорят, что это – самое большое ранчо в Калифорнии.
   – Да, это так, мэм, – ответил Грэг учтиво. – Но мой отец приехал в эту страну без гроша в кармане из России. Он добился успеха тяжким трудом.
   Глаза мисс Хендерсон сверкнули, когда она решала, что важнее – богатство Константов или недостатки их воспитания. Раздумывала она недолго.
   – Ах, конечно, но семья вашей матушки, Абрего, одна из старейших и почтеннейших в Калифорнии.
   Она улыбнулась, протягивая свою холодную руку Энджел.
   – Так это Энджел. Какое необычное имя, моя дорогая.
   – Меня назвали в честь города, где родился мой папа – Архангельска, мэм, – ответила она застенчиво.
   Брови мисс Хендерсон слегка приподнялись в удивлении.
   – Как мило, – отозвалась она. – Итак, моя дорогая, я уверена, что у вас появится здесь много приличествующих вашему положению друзей.
   Потом она перевела взгляд на Поппи, стоявшую позади Энджел.
   – А это барышня Мэллори? – спросила она холодно. Она вообще не собиралась брать ее в школу, но Константы настояли на том, чтобы эти две девушки не разлучались.
   – Еще одно хорошо известное имя в Сан-Франциско, – парировала Поппи, вздернув подбородок. – Каждый знает моего отца.
   – Не сомневаюсь! – мисс Хендерсон надменно отвернулась от нее. – Мистер Констант, могу я предложить вам чай? Наверно, это было долгое и утомительное путешествие.
   – Благодарю вас, не стоит, мэм, – ответил он коротко. – Я должен идти. Надеюсь, вы позаботитесь об обеих моих сестрах.
   Поппи бросила на него благодарный взгляд, когда он поцеловал ее на прощание.
   – Крепись, – шепнул ей Грэг с ободряющей улыбкой. Потом он ушел.
   В Академии мисс Хендерсон было двенадцать комнат, в каждой из которых жили по две девушки, и сердце Поппи упало, когда Энджел указали на комнату, где уже поселилась Доротея Уилкс Фрэзер, и Поппи поняла, что их разлучили.
   – Конечно, вы слышали о Фрэзерах – такая хорошо известная семья в Сан-Франциско, – изливала свои чувства мисс Хендерсон. – Я совершенно уверена, что вы и Доротея подходите друг другу.
   – Конечно, – мысленно всхлипнула Энджел, глядя на темноволосую толстую Доротею. – Это будет мило!
   Голова Поппи поникла, когда, с звучащей в ушах любимой фразой Энджел «это будет мило!» она оказалась в указанной ей комнате с угрюмого вида медноволосой девушкой, которая смотрела на нее неприветливо.
   – Вы будете жить с Лаурой Бэнкс, – сообщила ей мисс Хендерсон.
   – О, Господи! – воскликнула она, удивленная. – Я даже не сообразила, что вы обе – с рыжими волосами. Надеюсь, у вас не будет «конфликта темпераментов».
   Ее взгляд задержался на Поппи, когда она закрывала дверь, оставляя новенькую одну с Лаурой.
   – Кровать около окна – моя, – сказала та резко и коротко Поппи. – И стул из грецкого ореха. У нас – один шкаф, и мои вещи уже там, так что можешь делать, что хочешь, с оставшейся его частью. – Сложив руки, она холодно смотрела на свою новую соседку. – И еще одно. Мои волосы – не обычные рыжие, как у тебя. Мои – каштановые.
   Поппи бросила на нее ледяной взгляд, когда открывала двери шкафа. У Лауры были платья на все возможные случаи жизни, и они почти полностью заняли весь шкаф.
   Вынимая салатово-зеленое вечернее платье из органзы, Поппи стала рассматривать его критически.
   – Только такой грязный, жидкий цвет и подходит к твоим каштановым волосам, – комментировала она, швыряя платье на пол. Затем, игнорируя задохнувшуюся от неожиданности и неистовства Лауру, Поппи выкинула наружу охапку одежды. Когда шкаф наполовину опустел, она спокойно сказала: – Теперь у нас равные половины. Боюсь, что тебе придется поискать другое место для всего этого хлама.
   Щеки Лауры вспыхнули, когда она взглянула на Поппи.
   – А ты имеешь хоть малейшее представление, сколько стоят эти платья? – С презрительной улыбкой глядя на платье Поппи от лучшего модельера Санта-Барбары, она провозгласила едко: – Да где уж тебе! И не воображай, что я не пожалуюсь мисс Хендерсон, – добавила она. – Ты здесь всего пять минут, а от тебя уже одни неприятности.
   – Если ты сделаешь это, Лаура Бэнкс, – сказала Поппи, угрожающе сжимая свои маленькие кулачки, – я тебя вздую. И предупреждаю – Грэг говорит, что у меня это неплохо получается.
   – А кто такой Грэг? – спросила Лаура, нервно отступая назад.
   – Грэг – мой брат, – ответила Поппи с победной улыбкой.
   – О-о, нет, он не твой брат, – отрезала Лаура. – Грэг Констант – брат Энджел! Мы все знаем, кто ты! Подожди, вот только мой отец узнает, что я живу в одной комнате с дочерью Джэба Мэллори – он тут все разнесет.
   Поппи почувствовала, что горячая волна приливает к ее лицу. Никто никогда даже не упоминал о ее отце все эти годы, но эта девица знает. Неожиданно дверь комнаты распахнулась и на пороге показалась Энджел.
   – Привет, вы обе! – закричала она. – О, какая райская комната – гораздо лучше, чем моя.
   Она протянула руку Лауре.
   – Я – Энджел Констант, – сказала она, улыбаясь. Поппи закусила губу, чтобы она не дрожала, когда наклонилась над своим чемоданом, вытаскивая вещи и укладывая их в шкаф.
   – Ох, Поппи, разве это все не прелестно? – сияла Энджел. – Ну разве не говорила я тебе, что это будет забавно!
   Большинство и персонала и девушек были вполне вежливы и добры, но Поппи чувствовала, что они знают – она была «другой». И все они хотели стать подругами Энджел. Было ли это из-за ее красоты, ее улыбки, обаяния? Поппи думала об этом, когда стояла и наблюдала, как девушки теснились вокруг Энджел, стремясь сесть рядом с ней за ужином, или когда она передавала маленькие записочки, в которых они предлагали стать ее лучшими подругами. Или также из-за денег Константов? Она не осознавала до нынешнего момента, что Константы были настолько богаты. Она ревниво смотрела, как учителя таяли от улыбки Энджел, прощая ей ошибки во французском, или то, что она не помнила точно место для бокала с вином на банкетном столе или имена художников итальянского Возрождения. Даже мисс Хендерсон лезла вон из кожи, чтобы быть как можно более милой с ней, и впервые Поппи поняла, что Энджел была не только красивой девушкой – она была дочерью влиятельного, знаменитого Ника Константа. Энджел была «наследницей».
   Каждый вечер после гонга девушкам позволялось читать и вести вежливую беседу в «салоне» – так мисс Хендерсон называла большую парадную гостиную на первом этаже. Они по очереди играли ноктюрны Шопена на большом «Стэнвее», иногда кто-нибудь пел или читал романтические стихи, но чаще всего они просто болтали или сплетничали.
   Как всегда, Энджел была в центре внимания маленькой стайки девушек, перекидывавшихся шутками или шушукающихся о своих секретах, и Поппи ревниво наблюдала со своего кресла у окна, где она сидела и делала вид, что читает. И теперь ей стало казаться, что Энджел больше не была с нею, не была больше той, второй стороной в их бывшей когда-то неразлучной паре. Не в силах больше выносить всего этого, она схватила свое пальто из шкафа, побежала вниз по ступенькам и открыла массивную входную дверь. Она неслась вдоль по улице, поворачивая за угол, она не думала о том, куда идет, она просто дышала свежим воздухом свободы.
   Часы в холле пробили половину девятого, когда Поппи проскользнула назад через входную дверь в Академию, гадая, заметили ли ее исчезновение. Сунув пальто и шляпку в шкаф под лестницей, она вошла в гостиную, глядя оценивающе по сторонам, но ей не о чем было беспокоиться. Мередит Мак Гинн играла «Лунную сонату» в сотый раз – и все так же скверно, с ошибками, а другие девушки сплетничали маленькими группками. Казалось, ни одна из них не заметила, что Поппи уходила.