Страница:
Знала бы, с кем придется лечь!
Потом – объявление это… Девушек ищут, не старше двадцати, высоких, стройных и с хорошей пластикой… В школу, с трудоустройством после окончания и пока бесплатную, даже со стипендией. Платить придется, но с первых заработков, а сейчас обучат просто так, и выбрать можно: или демонстрация одежды и белья, или съемки для рекламных роликов, или танцы. Классика, восточные и современные… Восточные танцы Ксении очень нравились.
Клюнула, поехала в Москву, а школа оказалась вовсе не там, а в южных краях, где зреют персики и виноград с инжиром. В Москве только просмотр был, отборочная комиссия и оформление документов. На ура прошла комиссию, оформилась, деньги какие-то получила, паспорт отдала… Тогда и с Керимом познакомилась, он с другими парнями-южанами паспорта собирал, как бы на визы, и девушек поил-кормил. Видный, высокий, красивый… Она ему сразу глянулась – в ресторан сводил, рассказывал про мать-отца, про дом их богатый и про, что всегда мечтал жениться на русской девушке, чтоб волосы как золото и глазки голубые… Вот глазки-то и разгорелись! В гостиницу к себе отвел и был у Ксении первым, а когда всплакнула о потерянном, утешать принялся: учиться будешь и в семье жить, моя газель, родители тебя лелеять станут, внуков им нарожаешь, маму из Смоленска выпишешь… Что ей в том Смоленске? Летом пыль, зимою холод, весной и осенью грязь, и нищета в любое время года… А у нас край богатый, изобильный, и всякая русская девушка – королева! С почтением относятся и ласково так зовут, Наташами…
Ну, вот и стала Наташей… Наташкой раздвинь коленки…
Удавиться, что ли?
Глава 3
Потом – объявление это… Девушек ищут, не старше двадцати, высоких, стройных и с хорошей пластикой… В школу, с трудоустройством после окончания и пока бесплатную, даже со стипендией. Платить придется, но с первых заработков, а сейчас обучат просто так, и выбрать можно: или демонстрация одежды и белья, или съемки для рекламных роликов, или танцы. Классика, восточные и современные… Восточные танцы Ксении очень нравились.
Клюнула, поехала в Москву, а школа оказалась вовсе не там, а в южных краях, где зреют персики и виноград с инжиром. В Москве только просмотр был, отборочная комиссия и оформление документов. На ура прошла комиссию, оформилась, деньги какие-то получила, паспорт отдала… Тогда и с Керимом познакомилась, он с другими парнями-южанами паспорта собирал, как бы на визы, и девушек поил-кормил. Видный, высокий, красивый… Она ему сразу глянулась – в ресторан сводил, рассказывал про мать-отца, про дом их богатый и про, что всегда мечтал жениться на русской девушке, чтоб волосы как золото и глазки голубые… Вот глазки-то и разгорелись! В гостиницу к себе отвел и был у Ксении первым, а когда всплакнула о потерянном, утешать принялся: учиться будешь и в семье жить, моя газель, родители тебя лелеять станут, внуков им нарожаешь, маму из Смоленска выпишешь… Что ей в том Смоленске? Летом пыль, зимою холод, весной и осенью грязь, и нищета в любое время года… А у нас край богатый, изобильный, и всякая русская девушка – королева! С почтением относятся и ласково так зовут, Наташами…
Ну, вот и стала Наташей… Наташкой раздвинь коленки…
Удавиться, что ли?
Но задыхаясь, словно от гнева,
Объяснил толково я: главное,
Что у всех толчковая – левая,
А у меня толчковая – правая.
Владимир Высоцкий
Глава 3
Прага, начало мая
В Праге цвела сирень. Ее аромат, тонкий и нежный, струился с зеленеющей садами горы Петржин и плыл над Пражским Градом, Малой Страной и мутноватыми влтавскими водами. Река, закованная в гранит, бурлила и негромко рокотала, кружила унесенные половодьем ветки, билась о каменные устои мостов. Самый красивый и знаменитый из них, Карлов, был украшен потемневшими изваяниями и готическими сторожевыми башнями: две – на левом берегу, одна – на правом. От башен веяло почтенной древностью – было им шесть или семь веков, а значит, строили их в те годы, когда цивилизованный мир слыхом не слыхивал про Америку. Тем более, про Калифорнию и город Сан-Франциско.
Кэти, судя по восхищенно-почтительному выражению лица, это понимала. Ее ладошки ласкали старый камень парапета, глаза перебегали с левого берега на правый, с горы и башен собора святого Витта на черепичные кровли Старого Города. По заокеанским меркам все эти башни, дома и дворцы были невысокими, однако казались куда величественней небоскребов, напоминая не о промышленниках и банкирах, а о всевластных королях, могущественных полководцах, искусных ремесленниках и героях гуситских войн.
Не отрывая пальцев от парапета, Кэти сделала несколько шажков. Ее туфельки звонко цокали по камню, гулявший над Влтавой ветер развевал каштановые волосы.
– Керк! Чья это статуя, Керк? Вон та, где рыцарь со львом?
– Это король Брунцвик, – пояснил Каргин, обнимая гибкую талию жены. – До того, как стать владыкой королевства, он странствовал в дальних странах и подружился со львом. Еще волшебный меч нашел.
Кэти наморщила лоб.
– Не помню я о таком короле. В каком столетии он правил?
– Ни в каком, солнышко. Брунцвик личность легендарная, но говорят, – Каргин таинственно понизил голос, – что меч его на самом существует и замурован в каменной кладке моста. Когда чехам придется совсем туго, воспрянут от сна зачарованные рыцари, дремлющие под горой Бланик, и поведет их в битву сам святой Вацлав, покровитель здешних мест. На этом мосту белый конь его споткнется и выбьет копытом из мостовой волшебный меч. Поднимет его Вацлав, крикнет: «Всем врагам чешской земли головы долой!» – и так оно, милая, и случится.
Кэти остановилась и внимательно поглядела на него.
– А ты чешской земле не враг?
– Ни в коем случае, – успокоил ее Каргин. – Не воевал я в Праге и ни в одном из чешских городов, и клянусь, что воевать не буду. Если только придется братьев-славян защищать, но это сомнительно – они ведь в НАТО намылились.
Тут ему и в самом деле воевать не довелось. К счастью! В тот год, когда советские танки вступили в Прагу, Каргин еще пешком под стол ходил, а его отец тянул лямку комбата на монгольской границе. В Праге ему случалось бывать проездом, когда летал на Кубу, в Боснию или в другие места, и ни разу больше двух дней он здесь не задерживался. К тому же озабочен был предстоящим заданием и на городские красоты не любовался. А сейчас…
Сейчас было так сладко, так радостно стоять на Карловом мосту с женой, чувствовать, как аромат ее кожи смешивается с запахом сирени, обнимать ее и шептать в розовое ушко старые чешские предания. О красавице Либуше и храбром Бивое, о королях Святоплуке и Брунцвике, о лучанской войне, опатовицком кладе и кутногорских рудокопах… Миг счастья, когда есть только настоящее, и нет ни прошлого, ни будущего – ни поля под Киншасой, заваленного трупами, ни тайной войны в Сараево, ни пылающих селений Руанды, ни югославских бомбежек, ни схваток с «эскадроном смерти» на острове у берегов Перу… Равным образом нет и заботы об операциях ХАК, о людях, что разлетелись по всему земному шару от Турана до Бразилии, о минах, пушках, танках, пулеметах и тому подобной хламоте, которую сейчас и вспоминать не стоило. Здесь, рядом с Кэти, посреди прекрасной Праги, думать хотелось лишь о хорошем.
– Завтра, – услышал Каргин, – завтра мы поднимемся на эту гору, осмотрим замок и собор и будем гулять в садах. Чудные сады, не правда ли, милый?
Возвратившись к реальности, он смущенно почесал в затылке.
– Завтра, ласточка, вряд ли получится. У меня переговоры с чехами.
– Ну, тогда послезавтра.
– Послезавтра – с болгарами… Может быть, ты на пару дней куда-нибудь съездишь? В Карловы Вары, например?
Кэти, лукаво улыбаясь, закинула руки ему на шею.
– Никуда я не поеду, Керк! Я с тобой останусь. Переговоры штука нервная, утомительная… Кто тебя будет вдохновлять? Особенно ночью?
– Некому, кроме верной жены, – согласился Каргин.
Не размыкая рук, они медленно двинулись к правобережью и высокой староместской башне. Туристский сезон только начинался, и зевак на мосту было еще немного. Зато имелись художники, по паре дюжин с каждой стороны, молодые, средних и преклонных лет, но все в просторных блузах и беретах, с красками, тушью, углем или карандашами. Рядом с каждым живописцем – картины и гравюры, прислоненные к парапету или развешанные на стендах. Почти Париж, мелькнуло у Каргина в голове. Даже лучше Парижа – город не чужой, славянский, и люди тут без присущей французам надменности.
– О! – воскликнула Кэти, энергично разворачивая его к одному из стендов. – Ты только посмотри, Керк! Вот это, это и это…
Триптих, понял Каргин. Средняя гравюра – Карлов мост, крайние – вид на гору с садами и Пражским Градом, и на Старый Город. Тонкая работа, искусная, тщательная, под старых мастеров… И художник далеко не молод – пожалуй, восьмой десяток разменял.
– Хочу, – сказала Кэти.
– Нет проблем, – ответил Каргин и, вытащив бумажник, обратился к живописцу в вельветовом балахоне: – Пан говорит на английском или французском?
– Говорит. – Старый художник, присматриваясь к ним, разгладил седые усы. – Аще розумиет немецкий, русский, польский и румынский.
– И русский тоже? – Каргин перешел на родной язык. – Ну, замечательно! Мы хотим приобрести эти три гравюры. Сколько?
Художник замялся.
– Пан из России?
– Да. Из Москвы.
– А ваша девичка?
– Это моя жена. Американка, из Калифорнии.
На лице художника изобразилось сомнение.
– Пан… как это сказать?.. новый русский, да? Из этих, из богатых бизнесменов?
– Нет. Пан просто русский, – ответил Каргин, улыбаясь. Беседа принимала забавный оборот. – А почему вы подумали, что я богат?
– У пана толстый бумажник и жена-американка.
– Бумажник – дар судьбы, а жена… Встретились, полюбили, поженились.
Старик сдвинул берет на затылок, оглядел Кэти с ног до головы и одобрительно причмокнул.
– Зрю, пан не новый русский. Эти, как новые чехи, никого не любят. Им и слова такие неведомы. А я хочу, чтобы мои картины в том доме висели, который согрет любовью.
Кэти дернула Каргина за рукав.
– Вы о чем говорите? Я половины не понимаю… В любви друг другу объясняетесь?
Каргин перешел на английский.
– Нет, ласточка. Мастер сказал, что продаст нам эти гравюры только в том случае, если ты докажешь, что любишь меня.
– А разве этого не видно? – заявила Кэти, взмахнув ресницами.
– Видно, – подтвердил художник, – видно, красна пани! И потому старый Иржи Врба отдаст вам свои работы за сто американских долларов.
– Это даром, – сказал Каргин, раскрывая бумажник. – За каждую по сто! И пусть их нам доставят в отель «Амбассадор», что на Вацлавской площади. Для миссис Алекс Керк.
Покачивая головой, живописец принял деньги.
– Пан уверен, что он не новый русский?
– Абсолютно, – сказал Каргин и, подхватив Кэти под локоток, повлек ее к староместской башне. Они миновали Кржижовницкую площадь, подивились на храм святого Сальватора и Климентинум, двинулись по Карловой улице к ратуше, дождались в толпе туристов, пока не ударят часы и не начнется шествие апостолов, затем повернули на Парижскую улицу и прошли ее из конца в конец, до еврейского гетто и набережной Влтавы. Здесь, в каком-то крохотном кабачке, съели шпикачки и выпили пива, потом, обнаружив уединенную скамейку у самой воды, устроились там и начали целоваться. Каштан шумел над ними свежей зеленой листвой, запах сирени кружил голову, и было им так хорошо, словно весь мир вдруг превратился в прекрасную весеннюю Прагу.
Представители чешской стороны явились точно в двенадцать пятнадцать и, ознакомившись с полномочиями ХАК, тут же подписали три документа: протокол о признании недействительной лицензии на производство пистолетов ТТ и ПМ;[8] гарантию, что вышеуказанное производство будет свернуто в течение двух месяцев; и акт, в котором чехи обязались не экспортировать данные виды изделий и уничтожить их товарные запасы, а ХАК обещала не применять в этом случае штрафов и иных юридических либо финансовых санкций. Покончив с формальностями, стороны распили пару бутылок «Мартеля», и, после третьей рюмки, глава чешской делегации заметил, что ПМ и ТТ были отличным оружием, но устарели морально и не тянут сравнительно с CZ75FA и модернизированным «Скорпионом».[9] Отчего бы «Халлоран Арминг Корпорейшн» не продвинуть эти изделия на широкий рынок, потеснив, к примеру, тем же «Скорпионом» израильский «Узи»? Каргин налил гостям по четвертой и обещал обсудить эту идею с исполнительным директоратом ХАК.
С болгарами, прилетевшими в Прагу из Софии, все получилось много хуже. Миссис Алекс Керк отправилась с галантным Ли Уэстом обозревать еврейское гетто, ныне – музей с синагогами, семисвечниками, расшитыми покрывалами торы и древним кладбищем с могилой волшебника Бен Бецалеля, а Каргин парился в совещательной, выслушивая жалобы на скудость и бедность, проклятия в адрес разоривших страну коммунистов и намеки на нерушимую русско-болгарскую дружбу. Видимо, разведка у болгар была поставлена неплохо, иначе откуда им знать, что мистер Алекс Керк на самом деле русский? Русским же свойственны мягкосердечие и жалость к убогим, и потому в самых чувствительных местах Каргин закрывал глаза и повторял про себя суровые максимы деда: «Продай персам орудия… Продай арабам вертолеты… Продай по самый высокой цене!»
Перед ним сидели сейчас не братья-болгары, а международные мошенники, торговцы поддельным российским оружием и, как доносила разведслужба ХАК, люди весьма не бедные, хапнувшие ряд государственных заводов, имевшие связи с курдами, с афганскими талибами и, разумеется, с албанцами. Их годовой доход исчислялся миллионов в шестьдесят, и львиную долю его составляли те же ТТ, ПМ, патроны и запчасти, а также неведомо как попавшая в Болгарию модель «карманного» револьвера, который можно прятать в рукаве и в дамской сумочке. Так что бедностью тут и не пахло, и были эти типы хоть не из крупных акул, как дедушка Халлоран, но, несомненно, из зубастых щук.
Выслушав их, Каргин кивнул Марвину Бриджу.
– Есть предложение, – сухим профессиональным тоном произнес юридический советник. – Полномочия, полученные ХАК, позволяют нам продлить лицензию. Кроме того, мы готовы вложить в модернизацию производства некую сумму… – он выдержал паузу, – скажем, равную двухгодичному обороту вашей компании. Разумеется, если это представляет для вас интерес.
Болгары насторожились, будто псы при запахе лакомой кости. Наконец, после минутной заминки, Пламен Панчев, глава делегации, спросил:
– На каких условиях?
Бридж – тощий, похожий на воблу, засушенную лет десять назад, – добросовестно перечислил:
– Дополнительная эмиссия акций, передача ХАК контрольного пакета и половины мест в совете директоров, а также постов генерального управляющего и главного менеджера по сбыту.
– Но это значит, что мы превратимся в дочернее предприятие ХАК!
– А что в этом плохого? – промолвил Каргин. – Не будем спорить и ссориться. Будем работать и честно платить налоги.
При упоминании о налогах болгары разом вздрогнули, и один из них пробормотал:
– А если мы не согласимся? Какую альтернативу вы можете предложить?
На этот раз Каргин кивнул Гиру.
– Судебное разбирательство в Софии, очень быстрое и энергичное, – сказал тот. – В результате вас пустят с молотка, и на открытом аукционе мы скупим ваши активы.
– Этот вопрос с вашим правительством согласован, – добавил Марвин Бридж. – С правительством, президентом и большинством сенаторов.
Панчев позволил себе усмехнуться.
– Наши позиции в правительстве очень крепки.
– Крепость позиций определяется суммой, – со скучающим видом заметил юрист. – К тому же все правительства, даже самые продажные, любят получать налоги, а не огрызки в виде мышиных хвостов. Такова реальность, господа!
За столом воцарилось угрюмое молчание. Каргин, прикрыв глаза, думал о том, что есть битвы и битвы; в одних пули свистят, рвутся снаряды и вспарывают штыками животы, а другие ведутся бескровно, но от того они не менее свирепы. Из скромного опыта, приобретенного им за девять последних месяцев, он сделал вывод, что схватки в мире бизнеса ведутся по тем же правилам военного искусства: фланговый обход, разгром тылов и взятие противника в клещи. Затем, как говорил майор Толпыго, пусть побежденный плачет… И платит, добавлял старый Халлоран.
– Мы… мы подумаем, – выдавил Панчев. – Мы просим о новой встрече, дня через три-четыре.
– Принято, – сказал Каргин и поднялся.
«Мартелем» этих гостей не угощали.
Лицо Влада на маленьком, в тетрадный лист экранчике было оживленным. Таким же, как вчера и позавчера во время регулярных сеансов связи, и это означало, что дела идут нормально.
– Кириллов с этим, с интендантом Костенко, прижали бразильян, – прохрипел Перфильев вместо приветствия. – Чуть, понимаешь, переворот не случился: хунта скотоводов и овощеводов против хунты оружейников! Одни хотят консервы делать, другие – «калаши», но в их Бразильянии, похоже, «калаш» против консервной банки не потянет.
– Южная страна, сельскохозяйственная, – отозвался Каргин. – Ты прикажи Кириллову и Кастелло, пусть не очень давят. Народ на югах горячий, а революции нам ни к чему.
– Ни к чему, – согласился Перфильев, – мы от своей еще не отдышались. – Потом добавил: – У Прошки и Флинта в Ата-Армуте все без изменений. Добиваются встречи с сардаром или с кем-нибудь из сераскеров повлиятельней, но пора тишина и никакой реакции. Хотя денег на бакшиши потратили много.
– Сардар и сераскер – это кто такие? – поинтересовался Каргин.
– Это у них новые воинские звания, с восточным, блин, колоритом, – объяснил Перфильев. – Сардар – министр военной промышленности и обороны, а сераскер – генерал.
– А капитан как будет? Ротный?
Влад заглянул в невидимую Каргину бумажку.
– Юзбаши, сотник значит. Вот, Леха, служили мы с тобой лет десять, кровь проливали, а все юзом… Ну, ничего, ничего! – Он ухмыльнулся. – У Прошки тихо, зато Эльбекян шурует во-всю, и есть у него любопытные новости. Эти парни, что мины клепают в Марокко, Тунисе и Алжире, вроде бы и не арабы. Арабы там, конечно, есть, но в главных закоперщиках лягушатники и макаронники, а может, и фрицы руку приложили. Готовы пять процентов платить, если отвяжемся.
– Не отвяжемся, – сказал Каргин. – Проинструктируй Эльбекяна: пусть затаится и на переговоры не идет. Выждать надо, примерно недели две.
– А чего ждать?
– Пока караваны в Сахаре не остановят. Ну, это уже моя забота…
Он распрощался и спрятал черный чемоданчик в объемистый сейф, где хранились кое-какая наличность и гравюры мастера Врбы, тщательно упакованные в картон и бумагу. Связываться со штаб-квартирой было еще рано – в Калифорнии глухая ночь, Мэлори наверняка почивает, и будить его повода нет. Тем более, что разобраться с миноклепальщиками будет удовольствием не из дешевых.
Стукнула дверь, и в комнату порхнула Кэти – возбужденная, раскрасневшаяся, при двух коридорных, тащивших какие-то пакеты, коробки и коробочки. Чмокнув супруга в щеку, она принялась раскладывать все это добро, попутно объясняя, где новая шляпка, где вазы богемского хрусталя, а где подарки родичам – заокеанским и тем, что в Краснодаре. Кажется, кроме музеев и исторических пивных, она обследовала лавки от Парижской улицы до Вышеградского замка.
Каргин поймал ее, усадил на колени и сказал:
– Скоро ужинать пойдем. А после ужина будешь меня вдохновлять. День выдался тяжелый, ласточка, и я нуждаюсь в твоем сочувствии.
– А завтра как?
– Завтра я свободен. Хочешь, в зоопарк поедем, на слоне покатаемся?
– Хочу.
Кэти затихла, прижавшись щекой к его груди, и Каргин, ласково поглаживая ее плечи, вдруг подумал, что за прошедшие месяцы ласточка сильно изменилась. Очень боевая девушка была, самостоятельная, с крутым американским напором, с желанием вырвать у жизни все, о чем мечталось: парня – обязательно богатого, успешную карьеру в ХАК или в иной компании, толику влияния и власти, поездки в Европу… Теперь все это ее как бы не интересовало – кроме парня, разумеется. Словно лопнула скорлупа, размышлял Каргин, треснул панцирь, в котором она пряталась от мира, и из обломков выбралось совсем иное существо, трепетное, нежное… Но не беззащитное! Каким-то шестым или седьмым чувством Каргин ощущал, что есть у ласточки тайная сила, и что за него, за будущих их детей и внуков, она, случись несчастье, горло перервет. С коготками кошка… Что поделать, заокеанское воспитание: врагов не прощать и отвечать ударом на удар.
Кэти пошевелилась, дунула ему в ухо, зашептала:
– Родителей твоих вспоминаю… Отец строгий, жесткий, из генералов генерал, как Джордж Вашингтон или Улисс Грант, а мама… Хорошая у тебя мама, но странная. Может, все матери в России такие, а?
– Какие? – спросил Каргин.
– Понимаешь, когда я маленькой была, совсем маленькой, отец и мать меня ласкали, целовали и на руках носили. Потом – все реже и реже… В двенадцать лет еще могли обнять, а вот в семнадцать – только по плечу похлопать, вот и все контакты на телесном уровне. Хотя любили меня и любят сейчас, и говорят, какая я умница и замечательная дочь. Любят Керк, правда! Ты же сам видел, на свадьбе!
По мнению Каргина, кэтины родители, Дуглас, профессор-филолог из Филадельфии, и Барбара Финли, в девичестве Грэм, были вполне нормальными людьми, воспитанными, сдержанными, но, безусловно, обожавшими дочку. А что эмоций не проявляют, так это понятно: из филадельфийских пуритан, у коих эмоции признак слабости. Да и в иных местах не принято как-то тетешкать девицу, которой стукнуло двадцать три, дочь она или не дочь…
Рассуждал он об этом с высоты своего зрелого возраста, позабыв, что его самого лаской не обделяли – ни в семнадцать, ни в двадцать три.
– Твоя мама, – снова начала Кэти, – она ко мне прикасалась, руки гладила и по щеке, а иногда подойдет, на цыпочки встанет и поцелует в макушку… Молча, без слов… Она такая, что я себя при ней ребенком чувствую, и детство вспоминаю, и ночью плачу, будто чего-то мне недодали, а эти мысли – грех… Грех, милый! Ведь у меня хорошие родители, верно? Только другие, чем у тебя… Почему?
– Ментальность у наших народов разная, – подумав, сказал Каргин. – Вы от британцев происходите, от англосаксов, людей работящих, честных, но суровых, а наше российское племя разбойное и беспутное, зато ласковое. Это и в языке заметно. – Поискав глазами, он кивнул на диван. – Видишь? Диван по-английски так и останется диваном, а на русском можно сказать «диванчик», «диванушка», «диванушечка»… Словом, ласкательных суффиксов вам не хватает!
Кэти рассмеялась.
– Может, и не хватает, но в одном ты, милый, ошибся: предки мои, Грэмы и Финли, вовсе не англосаксы, а кельты, шотландцы с гор. Те еще были разбойники!..
– И это нас объединяет, – молвил Каргин, целуя ее губы.
В эту ночь Кэти была с ним как-то по-особенному нежна. Наверное, предчувствовала разлуку.
В Праге цвела сирень. Ее аромат, тонкий и нежный, струился с зеленеющей садами горы Петржин и плыл над Пражским Градом, Малой Страной и мутноватыми влтавскими водами. Река, закованная в гранит, бурлила и негромко рокотала, кружила унесенные половодьем ветки, билась о каменные устои мостов. Самый красивый и знаменитый из них, Карлов, был украшен потемневшими изваяниями и готическими сторожевыми башнями: две – на левом берегу, одна – на правом. От башен веяло почтенной древностью – было им шесть или семь веков, а значит, строили их в те годы, когда цивилизованный мир слыхом не слыхивал про Америку. Тем более, про Калифорнию и город Сан-Франциско.
Кэти, судя по восхищенно-почтительному выражению лица, это понимала. Ее ладошки ласкали старый камень парапета, глаза перебегали с левого берега на правый, с горы и башен собора святого Витта на черепичные кровли Старого Города. По заокеанским меркам все эти башни, дома и дворцы были невысокими, однако казались куда величественней небоскребов, напоминая не о промышленниках и банкирах, а о всевластных королях, могущественных полководцах, искусных ремесленниках и героях гуситских войн.
Не отрывая пальцев от парапета, Кэти сделала несколько шажков. Ее туфельки звонко цокали по камню, гулявший над Влтавой ветер развевал каштановые волосы.
– Керк! Чья это статуя, Керк? Вон та, где рыцарь со львом?
– Это король Брунцвик, – пояснил Каргин, обнимая гибкую талию жены. – До того, как стать владыкой королевства, он странствовал в дальних странах и подружился со львом. Еще волшебный меч нашел.
Кэти наморщила лоб.
– Не помню я о таком короле. В каком столетии он правил?
– Ни в каком, солнышко. Брунцвик личность легендарная, но говорят, – Каргин таинственно понизил голос, – что меч его на самом существует и замурован в каменной кладке моста. Когда чехам придется совсем туго, воспрянут от сна зачарованные рыцари, дремлющие под горой Бланик, и поведет их в битву сам святой Вацлав, покровитель здешних мест. На этом мосту белый конь его споткнется и выбьет копытом из мостовой волшебный меч. Поднимет его Вацлав, крикнет: «Всем врагам чешской земли головы долой!» – и так оно, милая, и случится.
Кэти остановилась и внимательно поглядела на него.
– А ты чешской земле не враг?
– Ни в коем случае, – успокоил ее Каргин. – Не воевал я в Праге и ни в одном из чешских городов, и клянусь, что воевать не буду. Если только придется братьев-славян защищать, но это сомнительно – они ведь в НАТО намылились.
Тут ему и в самом деле воевать не довелось. К счастью! В тот год, когда советские танки вступили в Прагу, Каргин еще пешком под стол ходил, а его отец тянул лямку комбата на монгольской границе. В Праге ему случалось бывать проездом, когда летал на Кубу, в Боснию или в другие места, и ни разу больше двух дней он здесь не задерживался. К тому же озабочен был предстоящим заданием и на городские красоты не любовался. А сейчас…
Сейчас было так сладко, так радостно стоять на Карловом мосту с женой, чувствовать, как аромат ее кожи смешивается с запахом сирени, обнимать ее и шептать в розовое ушко старые чешские предания. О красавице Либуше и храбром Бивое, о королях Святоплуке и Брунцвике, о лучанской войне, опатовицком кладе и кутногорских рудокопах… Миг счастья, когда есть только настоящее, и нет ни прошлого, ни будущего – ни поля под Киншасой, заваленного трупами, ни тайной войны в Сараево, ни пылающих селений Руанды, ни югославских бомбежек, ни схваток с «эскадроном смерти» на острове у берегов Перу… Равным образом нет и заботы об операциях ХАК, о людях, что разлетелись по всему земному шару от Турана до Бразилии, о минах, пушках, танках, пулеметах и тому подобной хламоте, которую сейчас и вспоминать не стоило. Здесь, рядом с Кэти, посреди прекрасной Праги, думать хотелось лишь о хорошем.
– Завтра, – услышал Каргин, – завтра мы поднимемся на эту гору, осмотрим замок и собор и будем гулять в садах. Чудные сады, не правда ли, милый?
Возвратившись к реальности, он смущенно почесал в затылке.
– Завтра, ласточка, вряд ли получится. У меня переговоры с чехами.
– Ну, тогда послезавтра.
– Послезавтра – с болгарами… Может быть, ты на пару дней куда-нибудь съездишь? В Карловы Вары, например?
Кэти, лукаво улыбаясь, закинула руки ему на шею.
– Никуда я не поеду, Керк! Я с тобой останусь. Переговоры штука нервная, утомительная… Кто тебя будет вдохновлять? Особенно ночью?
– Некому, кроме верной жены, – согласился Каргин.
Не размыкая рук, они медленно двинулись к правобережью и высокой староместской башне. Туристский сезон только начинался, и зевак на мосту было еще немного. Зато имелись художники, по паре дюжин с каждой стороны, молодые, средних и преклонных лет, но все в просторных блузах и беретах, с красками, тушью, углем или карандашами. Рядом с каждым живописцем – картины и гравюры, прислоненные к парапету или развешанные на стендах. Почти Париж, мелькнуло у Каргина в голове. Даже лучше Парижа – город не чужой, славянский, и люди тут без присущей французам надменности.
– О! – воскликнула Кэти, энергично разворачивая его к одному из стендов. – Ты только посмотри, Керк! Вот это, это и это…
Триптих, понял Каргин. Средняя гравюра – Карлов мост, крайние – вид на гору с садами и Пражским Градом, и на Старый Город. Тонкая работа, искусная, тщательная, под старых мастеров… И художник далеко не молод – пожалуй, восьмой десяток разменял.
– Хочу, – сказала Кэти.
– Нет проблем, – ответил Каргин и, вытащив бумажник, обратился к живописцу в вельветовом балахоне: – Пан говорит на английском или французском?
– Говорит. – Старый художник, присматриваясь к ним, разгладил седые усы. – Аще розумиет немецкий, русский, польский и румынский.
– И русский тоже? – Каргин перешел на родной язык. – Ну, замечательно! Мы хотим приобрести эти три гравюры. Сколько?
Художник замялся.
– Пан из России?
– Да. Из Москвы.
– А ваша девичка?
– Это моя жена. Американка, из Калифорнии.
На лице художника изобразилось сомнение.
– Пан… как это сказать?.. новый русский, да? Из этих, из богатых бизнесменов?
– Нет. Пан просто русский, – ответил Каргин, улыбаясь. Беседа принимала забавный оборот. – А почему вы подумали, что я богат?
– У пана толстый бумажник и жена-американка.
– Бумажник – дар судьбы, а жена… Встретились, полюбили, поженились.
Старик сдвинул берет на затылок, оглядел Кэти с ног до головы и одобрительно причмокнул.
– Зрю, пан не новый русский. Эти, как новые чехи, никого не любят. Им и слова такие неведомы. А я хочу, чтобы мои картины в том доме висели, который согрет любовью.
Кэти дернула Каргина за рукав.
– Вы о чем говорите? Я половины не понимаю… В любви друг другу объясняетесь?
Каргин перешел на английский.
– Нет, ласточка. Мастер сказал, что продаст нам эти гравюры только в том случае, если ты докажешь, что любишь меня.
– А разве этого не видно? – заявила Кэти, взмахнув ресницами.
– Видно, – подтвердил художник, – видно, красна пани! И потому старый Иржи Врба отдаст вам свои работы за сто американских долларов.
– Это даром, – сказал Каргин, раскрывая бумажник. – За каждую по сто! И пусть их нам доставят в отель «Амбассадор», что на Вацлавской площади. Для миссис Алекс Керк.
Покачивая головой, живописец принял деньги.
– Пан уверен, что он не новый русский?
– Абсолютно, – сказал Каргин и, подхватив Кэти под локоток, повлек ее к староместской башне. Они миновали Кржижовницкую площадь, подивились на храм святого Сальватора и Климентинум, двинулись по Карловой улице к ратуше, дождались в толпе туристов, пока не ударят часы и не начнется шествие апостолов, затем повернули на Парижскую улицу и прошли ее из конца в конец, до еврейского гетто и набережной Влтавы. Здесь, в каком-то крохотном кабачке, съели шпикачки и выпили пива, потом, обнаружив уединенную скамейку у самой воды, устроились там и начали целоваться. Каштан шумел над ними свежей зеленой листвой, запах сирени кружил голову, и было им так хорошо, словно весь мир вдруг превратился в прекрасную весеннюю Прагу.
* * *
Переговоры с чехами прошли на редкость гладко. Ныне Чехия была самой благополучной из стран бывшего соцлагеря, а значит, и самой законопослушной. Учитывая это, а также стабильность кроны, приятные чешские пейзажи и отсутствие серьезных социальных катаклизмов, «Халлоран Арминг Корпорейшн» разместила в Праге свой Восточно-Европейский филиал. Располагался он на улице под названием Панска, в двух шагах от Вацлавской площади, и трудилось в этом филиале уже человек шестьдесят, распределенных по отделам от болгарского до польского. Большого Босса – то есть мистера Алекса Керка – встретили с исключительной теплотой, под гром выбиваемых из шампанского пробок и щелканье каблуков, затем поднесли цветы супруге и были допущены к целованию ручки. Не все, разумеется, шестьдесят, но семь начальников отделов, шеф филиала Дэвид Гир и его заместитель Ли Джордж Уэст. Затем Каргин, Гир и сопровождавший их юридический советник Марвин Бридж проследовали в совещательную, а Ли Уэст, приятно улыбаясь и рассыпаясь в комплиментах, повез миссис Алекс Керк в Национальный музей, любоваться камнями, жуками и засушенными бабочками. Музей тоже был рядом, но по дороге предполагалось посетить дома, где жили когда-то Моцарт, Сметана и Дворжак, и заглянуть в пивную «У калиха», к бессмертному Швейку, подкрепиться пивом и кнедликами с капустой. Правда, о Швейке у миссис Алекс Керк было такое же смутное представление, как о кнедликах, и Каргину показалось, что ласточка путает Великого Солдата то ли с Санта Клаусом, то ли с Карлссоном, который живет на крыше.Представители чешской стороны явились точно в двенадцать пятнадцать и, ознакомившись с полномочиями ХАК, тут же подписали три документа: протокол о признании недействительной лицензии на производство пистолетов ТТ и ПМ;[8] гарантию, что вышеуказанное производство будет свернуто в течение двух месяцев; и акт, в котором чехи обязались не экспортировать данные виды изделий и уничтожить их товарные запасы, а ХАК обещала не применять в этом случае штрафов и иных юридических либо финансовых санкций. Покончив с формальностями, стороны распили пару бутылок «Мартеля», и, после третьей рюмки, глава чешской делегации заметил, что ПМ и ТТ были отличным оружием, но устарели морально и не тянут сравнительно с CZ75FA и модернизированным «Скорпионом».[9] Отчего бы «Халлоран Арминг Корпорейшн» не продвинуть эти изделия на широкий рынок, потеснив, к примеру, тем же «Скорпионом» израильский «Узи»? Каргин налил гостям по четвертой и обещал обсудить эту идею с исполнительным директоратом ХАК.
С болгарами, прилетевшими в Прагу из Софии, все получилось много хуже. Миссис Алекс Керк отправилась с галантным Ли Уэстом обозревать еврейское гетто, ныне – музей с синагогами, семисвечниками, расшитыми покрывалами торы и древним кладбищем с могилой волшебника Бен Бецалеля, а Каргин парился в совещательной, выслушивая жалобы на скудость и бедность, проклятия в адрес разоривших страну коммунистов и намеки на нерушимую русско-болгарскую дружбу. Видимо, разведка у болгар была поставлена неплохо, иначе откуда им знать, что мистер Алекс Керк на самом деле русский? Русским же свойственны мягкосердечие и жалость к убогим, и потому в самых чувствительных местах Каргин закрывал глаза и повторял про себя суровые максимы деда: «Продай персам орудия… Продай арабам вертолеты… Продай по самый высокой цене!»
Перед ним сидели сейчас не братья-болгары, а международные мошенники, торговцы поддельным российским оружием и, как доносила разведслужба ХАК, люди весьма не бедные, хапнувшие ряд государственных заводов, имевшие связи с курдами, с афганскими талибами и, разумеется, с албанцами. Их годовой доход исчислялся миллионов в шестьдесят, и львиную долю его составляли те же ТТ, ПМ, патроны и запчасти, а также неведомо как попавшая в Болгарию модель «карманного» револьвера, который можно прятать в рукаве и в дамской сумочке. Так что бедностью тут и не пахло, и были эти типы хоть не из крупных акул, как дедушка Халлоран, но, несомненно, из зубастых щук.
Выслушав их, Каргин кивнул Марвину Бриджу.
– Есть предложение, – сухим профессиональным тоном произнес юридический советник. – Полномочия, полученные ХАК, позволяют нам продлить лицензию. Кроме того, мы готовы вложить в модернизацию производства некую сумму… – он выдержал паузу, – скажем, равную двухгодичному обороту вашей компании. Разумеется, если это представляет для вас интерес.
Болгары насторожились, будто псы при запахе лакомой кости. Наконец, после минутной заминки, Пламен Панчев, глава делегации, спросил:
– На каких условиях?
Бридж – тощий, похожий на воблу, засушенную лет десять назад, – добросовестно перечислил:
– Дополнительная эмиссия акций, передача ХАК контрольного пакета и половины мест в совете директоров, а также постов генерального управляющего и главного менеджера по сбыту.
– Но это значит, что мы превратимся в дочернее предприятие ХАК!
– А что в этом плохого? – промолвил Каргин. – Не будем спорить и ссориться. Будем работать и честно платить налоги.
При упоминании о налогах болгары разом вздрогнули, и один из них пробормотал:
– А если мы не согласимся? Какую альтернативу вы можете предложить?
На этот раз Каргин кивнул Гиру.
– Судебное разбирательство в Софии, очень быстрое и энергичное, – сказал тот. – В результате вас пустят с молотка, и на открытом аукционе мы скупим ваши активы.
– Этот вопрос с вашим правительством согласован, – добавил Марвин Бридж. – С правительством, президентом и большинством сенаторов.
Панчев позволил себе усмехнуться.
– Наши позиции в правительстве очень крепки.
– Крепость позиций определяется суммой, – со скучающим видом заметил юрист. – К тому же все правительства, даже самые продажные, любят получать налоги, а не огрызки в виде мышиных хвостов. Такова реальность, господа!
За столом воцарилось угрюмое молчание. Каргин, прикрыв глаза, думал о том, что есть битвы и битвы; в одних пули свистят, рвутся снаряды и вспарывают штыками животы, а другие ведутся бескровно, но от того они не менее свирепы. Из скромного опыта, приобретенного им за девять последних месяцев, он сделал вывод, что схватки в мире бизнеса ведутся по тем же правилам военного искусства: фланговый обход, разгром тылов и взятие противника в клещи. Затем, как говорил майор Толпыго, пусть побежденный плачет… И платит, добавлял старый Халлоран.
– Мы… мы подумаем, – выдавил Панчев. – Мы просим о новой встрече, дня через три-четыре.
– Принято, – сказал Каргин и поднялся.
«Мартелем» этих гостей не угощали.
* * *
Под вечер, сидя в просторном номере гостиницы «Амбассадор» и поджидая загулявшую супругу, он связался с Владом Перфильевым. Связь шла через спутник, с помощью устройства, запрятанного в черный плоский кейс, и, как утверждали специалисты корпорации, перехватить беседу было невозможно. Ну, а если бы это все-таки случилось, расшифровка заняла бы месяца два.Лицо Влада на маленьком, в тетрадный лист экранчике было оживленным. Таким же, как вчера и позавчера во время регулярных сеансов связи, и это означало, что дела идут нормально.
– Кириллов с этим, с интендантом Костенко, прижали бразильян, – прохрипел Перфильев вместо приветствия. – Чуть, понимаешь, переворот не случился: хунта скотоводов и овощеводов против хунты оружейников! Одни хотят консервы делать, другие – «калаши», но в их Бразильянии, похоже, «калаш» против консервной банки не потянет.
– Южная страна, сельскохозяйственная, – отозвался Каргин. – Ты прикажи Кириллову и Кастелло, пусть не очень давят. Народ на югах горячий, а революции нам ни к чему.
– Ни к чему, – согласился Перфильев, – мы от своей еще не отдышались. – Потом добавил: – У Прошки и Флинта в Ата-Армуте все без изменений. Добиваются встречи с сардаром или с кем-нибудь из сераскеров повлиятельней, но пора тишина и никакой реакции. Хотя денег на бакшиши потратили много.
– Сардар и сераскер – это кто такие? – поинтересовался Каргин.
– Это у них новые воинские звания, с восточным, блин, колоритом, – объяснил Перфильев. – Сардар – министр военной промышленности и обороны, а сераскер – генерал.
– А капитан как будет? Ротный?
Влад заглянул в невидимую Каргину бумажку.
– Юзбаши, сотник значит. Вот, Леха, служили мы с тобой лет десять, кровь проливали, а все юзом… Ну, ничего, ничего! – Он ухмыльнулся. – У Прошки тихо, зато Эльбекян шурует во-всю, и есть у него любопытные новости. Эти парни, что мины клепают в Марокко, Тунисе и Алжире, вроде бы и не арабы. Арабы там, конечно, есть, но в главных закоперщиках лягушатники и макаронники, а может, и фрицы руку приложили. Готовы пять процентов платить, если отвяжемся.
– Не отвяжемся, – сказал Каргин. – Проинструктируй Эльбекяна: пусть затаится и на переговоры не идет. Выждать надо, примерно недели две.
– А чего ждать?
– Пока караваны в Сахаре не остановят. Ну, это уже моя забота…
Он распрощался и спрятал черный чемоданчик в объемистый сейф, где хранились кое-какая наличность и гравюры мастера Врбы, тщательно упакованные в картон и бумагу. Связываться со штаб-квартирой было еще рано – в Калифорнии глухая ночь, Мэлори наверняка почивает, и будить его повода нет. Тем более, что разобраться с миноклепальщиками будет удовольствием не из дешевых.
Стукнула дверь, и в комнату порхнула Кэти – возбужденная, раскрасневшаяся, при двух коридорных, тащивших какие-то пакеты, коробки и коробочки. Чмокнув супруга в щеку, она принялась раскладывать все это добро, попутно объясняя, где новая шляпка, где вазы богемского хрусталя, а где подарки родичам – заокеанским и тем, что в Краснодаре. Кажется, кроме музеев и исторических пивных, она обследовала лавки от Парижской улицы до Вышеградского замка.
Каргин поймал ее, усадил на колени и сказал:
– Скоро ужинать пойдем. А после ужина будешь меня вдохновлять. День выдался тяжелый, ласточка, и я нуждаюсь в твоем сочувствии.
– А завтра как?
– Завтра я свободен. Хочешь, в зоопарк поедем, на слоне покатаемся?
– Хочу.
Кэти затихла, прижавшись щекой к его груди, и Каргин, ласково поглаживая ее плечи, вдруг подумал, что за прошедшие месяцы ласточка сильно изменилась. Очень боевая девушка была, самостоятельная, с крутым американским напором, с желанием вырвать у жизни все, о чем мечталось: парня – обязательно богатого, успешную карьеру в ХАК или в иной компании, толику влияния и власти, поездки в Европу… Теперь все это ее как бы не интересовало – кроме парня, разумеется. Словно лопнула скорлупа, размышлял Каргин, треснул панцирь, в котором она пряталась от мира, и из обломков выбралось совсем иное существо, трепетное, нежное… Но не беззащитное! Каким-то шестым или седьмым чувством Каргин ощущал, что есть у ласточки тайная сила, и что за него, за будущих их детей и внуков, она, случись несчастье, горло перервет. С коготками кошка… Что поделать, заокеанское воспитание: врагов не прощать и отвечать ударом на удар.
Кэти пошевелилась, дунула ему в ухо, зашептала:
– Родителей твоих вспоминаю… Отец строгий, жесткий, из генералов генерал, как Джордж Вашингтон или Улисс Грант, а мама… Хорошая у тебя мама, но странная. Может, все матери в России такие, а?
– Какие? – спросил Каргин.
– Понимаешь, когда я маленькой была, совсем маленькой, отец и мать меня ласкали, целовали и на руках носили. Потом – все реже и реже… В двенадцать лет еще могли обнять, а вот в семнадцать – только по плечу похлопать, вот и все контакты на телесном уровне. Хотя любили меня и любят сейчас, и говорят, какая я умница и замечательная дочь. Любят Керк, правда! Ты же сам видел, на свадьбе!
По мнению Каргина, кэтины родители, Дуглас, профессор-филолог из Филадельфии, и Барбара Финли, в девичестве Грэм, были вполне нормальными людьми, воспитанными, сдержанными, но, безусловно, обожавшими дочку. А что эмоций не проявляют, так это понятно: из филадельфийских пуритан, у коих эмоции признак слабости. Да и в иных местах не принято как-то тетешкать девицу, которой стукнуло двадцать три, дочь она или не дочь…
Рассуждал он об этом с высоты своего зрелого возраста, позабыв, что его самого лаской не обделяли – ни в семнадцать, ни в двадцать три.
– Твоя мама, – снова начала Кэти, – она ко мне прикасалась, руки гладила и по щеке, а иногда подойдет, на цыпочки встанет и поцелует в макушку… Молча, без слов… Она такая, что я себя при ней ребенком чувствую, и детство вспоминаю, и ночью плачу, будто чего-то мне недодали, а эти мысли – грех… Грех, милый! Ведь у меня хорошие родители, верно? Только другие, чем у тебя… Почему?
– Ментальность у наших народов разная, – подумав, сказал Каргин. – Вы от британцев происходите, от англосаксов, людей работящих, честных, но суровых, а наше российское племя разбойное и беспутное, зато ласковое. Это и в языке заметно. – Поискав глазами, он кивнул на диван. – Видишь? Диван по-английски так и останется диваном, а на русском можно сказать «диванчик», «диванушка», «диванушечка»… Словом, ласкательных суффиксов вам не хватает!
Кэти рассмеялась.
– Может, и не хватает, но в одном ты, милый, ошибся: предки мои, Грэмы и Финли, вовсе не англосаксы, а кельты, шотландцы с гор. Те еще были разбойники!..
– И это нас объединяет, – молвил Каргин, целуя ее губы.
В эту ночь Кэти была с ним как-то по-особенному нежна. Наверное, предчувствовала разлуку.