-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Звезда Кэц". М., "Эй-Ди-Лтд", 1993.
OCR & spellcheck by HarryFan, 23 June 2001
-----------------------------------------------------------------------
Посвящаю памяти
Константина Эдуардовича Циолковского
Кто бы мог подумать, что незначительный случай решит мою судьбу.
В то время я был холост и жил в доме научных работников. В один из
весенних ленинградских вечеров я сидел у открытого окна и любовался на
деревца сквера, покрытые светло-зеленым молодым пушком. Верхние этажи
домов пылали палевыми лучами заката, нижние погружались в синие сумерки.
Вдали виднелись зеркало Невы и шпиль Адмиралтейства. Было удивительно
хорошо, не хватало только музыки. Мой ламповый радиоприемник испортился.
Нежная мелодия, заглушенная стенами, чуть доносилась из соседней квартиры.
Я завидовал соседям и в конце концов пришел к мысли, что Антонина
Ивановна, моя соседка, без труда могла бы помочь мне наладить
радиоприемник. Я не был знаком с этой девушкой, но знал, что она работает
ассистентом физико-технического института. При встрече на лестнице мы
всегда приветливо раскланивались. Это показалось мне вполне достаточным
для того, чтобы обратиться к ней за помощью.
Через минуту я звонил у дверей соседей.
Дверь мне открыла Антонина Ивановна. Это была симпатичная девушка лет
двадцати пяти. Ее большие серые глаза, веселые и бодрые, глядели чуть-чуть
насмешливо и самоуверенно, а вздернутый нос придавал лицу задорное
выражение. На ней было черное суконное платье, очень простое и хорошо
облегавшее ее фигуру.
Я почему-то неожиданно смутился и очень торопливо и сбивчиво стал
объяснять причину своего прихода.
- В наше время стыдно не знать радиотехники, - шутливо перебила она
меня.
- Я биолог, - пробовал оправдаться я.
- Но у нас даже школьники знают радиотехнику.
Этот укор она смягчила улыбкой, показав свои ровные зубы, и неловкость
растаяла.
- Пойдемте в столовую, я допью чай и пойду лечить ваш приемник.
Я охотно последовал за ней.
В просторной столовой за круглым столом сидела мать Антонины Ивановны,
полная, седая, розоволицая старушка. Она с суховатой любезностью
поздоровалась со мной и пригласила выпить чашку чаю.
Я отказался. Антонина Ивановна допила чай, и мы направились ко мне.
С необычайной быстротой она разобрала мой приемник. Я любовался ее
ловкими руками с длинными, подвижными пальцами. Говорили мы немного. Она
очень скоро поправила аппарат и ушла к себе.
Несколько дней я думал только о ней, хотел зайти снова, но без повода
не решался. И вот, стыдно признаться, но я нарочно испортил свой
приемник... И пошел к ней.
Осмотрев повреждение, она насмешливо взглянула на меня и сказала:
- Я не буду чинить ваш приемник.
Я покраснел как вареный рак.
Но на другой день снова пошел - доложить, что приемник мой работает
великолепно. И скоро для меня стало жизненной необходимостью видеть Тоню,
как я мысленно называл ее.
Она дружески относилась ко мне, по ее мнению, я, видите ли, был только
кабинетный ученый, узкий специалист, радиотехники не знал, характер у меня
нерешительный, привычки стариковские - сиднем сидеть в своей лаборатории
или в кабинете. При каждой встрече она говорила мне много неприятного и
советовала переделать характер.
Мое самолюбие было оскорблено. Я даже решил не ходить к ней, но,
конечно, не выдержал. Больше того, незаметно для себя я начал переделывать
свой характер: стал чаще гулять, пытался заняться спортом, купил лыжи,
велосипед и даже пособия по радиотехнике.
Однажды, совершая добровольно-принудительную прогулку по Ленинграду, я
на углу проспекта Двадцать Пятого Октября и улицы Третьего Июля заметил
молодого человека с иссиня-черной бородой.
Он пристально посмотрел на меня и решительно двинулся в мою сторону.
- Простите, вы не Артемьев?
- Да, - ответил я.
- Вы знакомы с Ниной... Антониной Герасимовой?
Я видел вас однажды с ней. Я хотел передать ей кое-что о Евгении Палее.
В это время к незнакомцу подъехал автомобиль. Шофер крикнул:
- Скорей, скорей! Опаздываем!
Чернобородый вскочил в машину и, уже отъезжая, крикнул мне.
- Передайте - Памир, Кэц...
Автомобиль быстро скрылся за углом.
Я вернулся домой в смущении. Кто этот человек? Он знает мою фамилию?
Где он видел меня с Тоней или Ниной, как он называл ее? Я перебирал в
памяти все встречи, всех знакомых... Этот характерный орлиный нос и острая
черная борода должны были запомниться. Но нет, я никогда не видал его
раньше... А этот Палей, о котором он говорил? Кто это?
Я пошел к Тоне и рассказал о странной встрече. И вдруг эта
уравновешенная девушка страшно разволновалась. Она даже вскрикнула,
услыхав имя Палей. Она заставила меня повторить всю сцену встречи, а потом
гневно набросилась на меня за то, что я не догадался сесть с этим
человеком в автомобиль и не расспросил у него обо всем подробно.
- Увы, у вас характер тюленя! - заключила она.
- Да, - зло ответил я. - Я совсем не похож на героев американских
приключенческих фильмов и горжусь этим. Прыгать в машину незнакомого
человека... Слуга покорный.
Она задумалась и, не слушая меня, повторяла, как в бреду:
- Памир... Кэц... Памир... Кэц.
Потом кинулась к книжным полкам, достала карту Памира и начала искать
Кэц.
Но, конечно, никакого Кэца на карте не было.
- Кэц... Кэц... Если не город, так что же это: маленький кишлак, аул,
учреждение?.. Надо узнать, что такое Кэц! - воскликнула она. - Во что бы
то ни стало сегодня же или не позже завтрашнего утра...
Я не узнавал Тоню. Сколько неукротимой энергии было скрыто в этой
девушке, которая умела так спокойно, методически работать! И все это
превращение произвело одно магическое слово - Палей. Я не осмелился
спросить у нее, кто он, и постарался поскорее уйти к себе.
Не стану скрывать, я не спал эту ночь, мне было очень тоскливо, а на
другой день не пошел к Тоне.
Но поздно вечером она сама явилась ко мне, приветливая и спокойная, как
всегда. Сев на стул, она сказала:
- Я узнала, что такое Кэц: это новый город на Памире, еще не нанесенный
на карту. Я еду туда завтра, и вы должны ехать со мной. Я этого
чернобородого не знаю, вы поможете отыскать его. Ведь это ваша вина,
Леонид Васильевич, что вы не узнали фамилию человека, который имеет
сведения о Палее.
Я в изумлении вытаращил глаза. Этого еще недоставало. Бросить свою
лабораторию, научную работу и ехать на Памир, чтобы искать какого-то
Палея!
- Антонина Ивановна, - начал я сухо, - вы, конечно, знаете, что не одно
учреждение ждет окончания моих научных опытов. Сейчас я, например,
заканчиваю работу по задержке дозревания фруктов. Опыты эти давно велись в
Америке и ведутся у нас. Но практические результаты пока невелики. Вы,
вероятно, слыхали, что консервные фабрики на юге, перерабатывающие местные
фрукты: абрикосы, мандарины, персики, апельсины, айву - работают с
чрезмерной нагрузкой месяц-полтора, а десять-одиннадцать месяцев в году
простаивают. И это потому, что фрукты созревают почти одновременно и
переработать их сразу невозможно. Поэтому каждый год гибнет чуть ли не
девять десятых урожая...
Увеличить число фабрик, которые десять месяцев в году находятся на
простое, тоже невыгодно. Вот мне и поручили текущим летом отправиться в
Армению, чтобы на месте поставить чрезвычайно важные опыты искусственной
задержки созревания фруктов. Понимаете? Фрукты снимаются немного
недозревшими и затем дозревают постепенно, партия за партией, по мере того
как заводы справляются со своей работой. Таким образом, заводы будут
работать круглый год, а...
Я посмотрел на Тоню и запнулся. Она не перебивала меня, она умела
слушать, но лицо ее все больше мрачнело. На лбу, меж бровей, легла
складка, длинные ресницы были опущены. Когда она подняла на меня глаза, я
увидел в них презрение.
- Какой ученый-общественник! - сказала она ледяным тоном. - Я тоже еду
на Памир по делу, а не как искательница приключений. Мне во что бы то ни
стало надо разыскать Палея. Путешествие не продлится долго. И вы еще
успеете попасть в Армению к сбору урожая...
Гром и молния! Не мог же я сказать ей, в какое нелепое положение она
меня ставит! Ехать с любимой девушкой на поиски неведомого Палея, быть
может, моего соперника! Правда, она сказала, что она не искательница
приключений и едет по делу. Какое же дело связывает ее с Палеем? Спросить
не позволяло самолюбие. Нет, довольно с меня. Любовь мешает работе. Да,
да! Раньше я засиживался в лаборатории до позднего вечера, а теперь ухожу,
как только пробьет четыре. Я уже хотел еще раз отказаться, но Тоня
предупредила меня:
- Вижу, мне придется ехать одной, - сказала она поднимаясь. - Это
осложняет дело, но, может быть, мне удастся найти чернобородого и без
вашей помощи. Прощайте, Артемьев. Желаю вам успешного дозревания.
- Послушайте, Антонина Ивановна!.. Тоня!..
Но она уже вышла из комнаты.
Идти за ней? Вернуть? Сказать, что я согласен?.. Нет, нет! Надо
выдержать характер. Теперь или никогда.
И я выдерживал характер весь вечер, всю бессонную ночь, все хмурое утро
следующего дня. В лаборатории я не мог смотреть на сливы - предмет моих
опытов.
Тоня, конечно, поедет одна. Она не остановится ни перед какими
трудностями. Что произойдет на Памире, когда она найдет чернобородого и
через него Палея? Если бы я сам присутствовал при встрече, мне многое
стало бы ясным. Я не поеду с Тоней - это значит разрыв. Недаром, уходя она
сказала "прощайте". Но все же я должен выдержать характер. Теперь или
никогда.
Конечно, я не поеду. Но нельзя же быть невежливым - простая любезность
требует помочь Тоне собраться в дорогу.
И вот еще не пробило четырех часов, я уже прыгал через пять ступенек,
сбегая с четвертого этажа. Не хуже старого американского киногероя, я
вскочил на ходу в троллейбус и помчался домой. Кажется, я даже без стука
ворвался в комнату Тони и крикнул:
- Я еду с вами, Антонина Ивановна!
Не знаю, для кого большей неожиданностью было это восклицание - для нее
или для меня самого. Кажется, для меня.
Так я был вовлечен в цепь самых невероятных приключений.
Я смутно помню наше путешествие от Ленинграда до таинственного Кэца. Я
был слишком взволнован своей неожиданной поездкой, смущен собственным
поведением, подавлен Тониной энергией.
Тона не хотела терять ни одного лишнего дня и составила маршрут
путешествия, использовав все быстрые современные средства сообщения.
От Ленинграда до Москвы мы летели на аэроплане. Над Валдайской
возвышенностью нас здорово потрепало, а так как я не выношу ни морской, ни
воздушной качки, мне стало плохо. Тоня заботливо ухаживала за мной. В пути
она стала ко мне относиться тепло и ровно - словом, переменилась к
лучшему. Я все больше изумлялся: сколько сил, женской ласки, заботливости
у этой девушки! Перед путешествием она работала больше меня, но на ней это
совершенно не отразилось, Она была весела и часто напевала какие-то
песенки.
В Москве мы пересели на полуреактивный стратоплан Циолковского,
совершающий прямые рейсы Москва - Ташкент.
Эта машина летела с бешеной скоростью. Три металлические сигары
соединены боками, снабжены хвостовым оперением и покрыты одним крылом -
таков внешний вид стратоплана. Тоня немедленно ознакомилась с его
устройством и объяснила мне, что пассажиры и пилоты помещаются в левом
боковом корпусе, в правом - горючее, а в среднем - воздушный винт,
сжиматель воздуха, двигатель и холодильник; что самолет движется силой
воздушного винта и отдачею продуктов горения. Она говорила еще о каких-то
интересных подробностях, но я слушал рассеянно, новизна впечатлений
подавляла меня. Помню, мы зашли в герметически закрывающуюся кабину и
уселись на очень мягкие кресла. Самолет побежал по рельсам, набрал
скорость - сто метров в секунду - и поднялся на воздух. Мы летели на
огромной высоте, - быть может, за пределами тропосферы, - со скоростью
тысячи километров в час. И говорят - эта скорость не предельная.
Не успел я как следует усесться, а мы уже оставили позади пределы
РСФСР. За облачным покровом земли не было видно. Когда облака начали
редеть, я увидел глубоко под нами сероватую поверхность. Она казалась
углубленной в центре и приподнятой к горизонту, словно опрокинутый серый
купол.
- Киргизские степи, - сказала Тоня.
- Уже? Вот это скорость!
Такой полет мог удовлетворить даже нетерпение Тони.
Впереди блеснуло Аральское море. И в кабине говорили уже не о Москве,
которую только что покинули, а о Ташкенте, Андижане, Коканде.
Ташкента я не успел рассмотреть. Мы молниеносно снизились на аэродроме,
и уже через минуту мчались на автомобиле к вокзалу сверхскорого
реактивного поезда - того же Циолковского. Этот первый реактивный поезд
Ташкент - Андижан по скорости не уступал стратоплану.
Я увидел длинный, обтекаемой формы вагон без колес. Дно вагона лежало
на бетонном полотне, возвышающемся над почвой. С обеих сторон вагона
имелись закраины, заходящие за бока полотна. Они придавали устойчивость на
закруглениях пути.
Я узнал, что в этом поезде воздух накачивается под днище вагона и по
особым щелям прогоняется назад. Таким образом, вагон летит на тончайшем
слое воздуха. Трение сведено до минимума. Движение достигается
отбрасыванием назад воздушной струи, и вагон развивает такую скорость, что
с разгона без мостов перепрыгивает небольшие реки.
Я опасливо поежился, сел в вагон, и мы двинулись в путь.
Скорость "езды-полета" была действительно грандиозна. За окнами
ландшафт сливался в желтовато-серые полосы. Только голубое небо казалось
обычным, но белые облака бежали назад с необыкновенной резвостью.
Признаюсь, несмотря на все удобства этого нового способа передвижения, я
не мог дождаться конца нашего короткого путешествия. Но вот под нами
сверкнула река, и мы мигом перескочили ее без моста. Я вскрикнул и
невольно поднялся. Видя такую отсталость и провинциальность, все пассажиры
громко рассмеялись. А Тоня восторженно захлопала в ладоши.
- Вот это мне нравится! Это настоящая езда! - говорила она.
Я тоскливо заглядывал в окно: когда же кончится это мутное мелькание?
В Андижане я запросил пощады. Надо же немного передохнуть после всех
этих сверхскоростных передряг. Но Тоня и слушать не хотела. Ее обуял демон
неукротимости.
- Вы испортите мне весь график. У меня согласовано все до одной минуты.
И мы вновь как одержимые помчались на аэродром.
Путь от Андижана до Оша мы пролетели на обыкновенном аэроплане. Его
совсем немалую скорость - четыреста пятьдесят километров в час - Тона
считала черепашьей. На беду, мотор закапризничал, и мы сделали вынужденную
посадку. Пока бортмеханик возился с мотором, я вышел из кабины и
растянулся на песке. Но песок был невыносимо горячий. Солнце палило
немилосердно, и мне пришлось убраться в душную кабину.
Обливаясь потом, я проклинал в душе наше путешествие и мечтал о
ленинградском мелком дождике.
Тоня нервничала, боясь опоздать в Оше к отлету дирижабля. На мое
несчастье, мы не опоздали и прилетели на аэродром за полчаса до отлета
дирижабля. Этот металлический гигант из гофрированной стали должен был нас
доставить в город Кэц. Мы добежали до причальной мачты, быстро поднялись
на лифте и вошли в гондолу.
Путешествие на дирижабле оставило самое приятное воспоминание. Каюты
гондолы охлаждались и хорошо вентилировались. Скорость - всего двести
двадцать километров в час. Ни качки, ни тряски и полное отсутствие пыли.
Мы хорошо пообедали в уютной кают-компании. За столом слышались новые
слова: Алай, Кара-куль, Хорог.
Памир с высоты произвел на меня довольно мрачное впечатление. Недаром
эту "крышу мира" называют "подножием смерти". Ледяные реки, горы, ущелья,
морены, снежные стены, увенчанные черными каменными зубцами, - траурный
наряд гор. И лишь глубоко внизу - зеленые пастбища.
Какой-то пассажир-альпинист, указывая на покрытые зеленоватым льдом
горы, объяснял Тоне:
- Вот это гладкий ледник, это игольчатый, вон там бугристый, дальше
волнообразный, ступенчатый...
Внезапно сверкнула гладь озера...
- Кара-куль. Высота три тысячи девятьсот девяносто метров над уровнем
моря, - сказал альпинист.
- Посмотрите, посмотрите! - окликает меня Тоня.
Смотрю. Озеро как озеро. Блестит. А Тоня восхищается.
- Какая красота!
- Да, блестящее озеро, - говорю я, чтоб не обидеть Тоню.
Но вот мы идем на посадку. Я вижу с дирижабля общий вид города. Он
расположен в очень длинной, узкой высокогорной долине меж снеговых вершин.
Долина имеет почти прямое направление с запада на восток. Возле самого
города она расширяется. У южного края ее находится большое горное озеро.
Альпинист говорит, что оно очень глубокое.
Сотни две домов сверкают плоскими металлическими крышами. Большинство
крыш белые, как алюминий, но есть и темные. На северном склоне горы стоит
большое здание с куполом - вероятно, обсерватория. За жилыми домами
фабричные корпуса.
Наш аэродром расположен в западной стороне города, в восточной лежит
какой-то удивительный железнодорожный путь - с очень широкой колеей. Он
идет до самого края долины и там, по-видимому, обрывается.
Наконец-то земля.
Мы едем в гостиницу. Я отказываюсь осматривать город: устал с дороги, и
Тоня милостиво отпускает меня на отдых. Сняв ботинки, я ложусь отдохнуть
на широкий диван. Какое блаженство; В голове еще шумят моторы всяческих
быстроходов, глаза слипаются. Ну, уж теперь-то я отдохну на славу!
Как будто кто-то в дверь стучит. Или это еще гремят в голове моторы...
Стучат в самом деле. Как некстати.
- Войдите! - сердито кричу я и вскакиваю с дивана.
Появляется Тоня. Она, кажется, задалась целью извести меня.
- Ну, как отдохнули! Идемте, - говорит она.
- Куда идемте? Почему идемте? - громко спрашиваю я.
- Как куда? Зачем же мы приехали сюда?
Ну да. Искать человека с черной бородой. Понятно... Но уже вечер, и
лучше заняться поисками с утра. Впрочем, протестовать бесполезно. Я молча
натягиваю на плечи легкое ленинградское пальто, но Тоня заботливо
предупреждает меня:
- Наденьте шубу. Не забывайте, что мы на высоте нескольких тысяч
метров, а солнце уже зашло.
Надеваю шубу, и мы выходим на улицу.
Я вдыхаю морозный воздух и чувствую, что мне дышать трудно. Тоня
замечает, как я "зеваю", и говорит:
- Вы не привыкли к разреженному горному воздуху. Ничего, это скоро
пройдет.
- Странно, что я в гостинице не чувствовал этого, - удивляюсь я.
- А в гостинице воздух искусственно сгущен компрессором, - говорит
Тоня, - не все переносят горный воздух. Некоторые совсем не выходят на
улицу, и с ними консультируются на дому.
- Как жаль, что эта льгота не распространяется на специалистов по
разыскиванию черных бород! - невесело сострил я.
Мы шли по улицам чистенького, хорошо освещенного города. Здесь была
самая гладкая и самая прочная в мире мостовая - из природного выровненного
и отшлифованного гранита. Мостовая-монолит.
Нам часто встречались чернобородые: видимо, среди населения было много
южан.
Тоня ежеминутно дергала меня за рукав и спрашивала: - Это не он?
Я сумрачно качал головой. Незаметно мы дошли до берега озера.
Вдруг раздался вой сирены. Эхо отдалось в горах, и разбуженные горы
откликнулись унылыми завываниями. Получился леденящий душу концерт.
Берега озера осветились яркими фонарями, и озеро вспыхнуло, как зеркало
в алмазной оправе. Вслед за фонарями зажглись десятки мощных прожекторов,
устремив свои голубые лучи в синеву безоблачного вечернего неба. Сирена
умолкла. Затихло и эхо в горах. Но город встрепенулся.
По озеру вдоль берега забегали быстроходные катера и глиссеры. Толпы
народа стекались к озеру.
- Куда же вы смотрите? - услышал я голос Тони.
Этот голос напомнил мне о моей печальной обязанности. Я решительно
повернулся спиной к озеру, к огням и начал выискивать в толпе бородатых
людей.
Однажды мне показалось, что я увидел чернобородого незнакомца. Только я
хотел сказать об этом Тоне, как вдруг она воскликнула:
- Смотрите, смотрите! - и показала на небо.
Мы увидели золотую звездочку, приближавшуюся к земле. Толпа стихла. В
наступившей тишине послышался отдаленный гром. Гром с безоблачного неба!
Горы подхватили этот рокот и ответили глухой канонадой. Гром нарастал с
каждой секундой, и звездочка все увеличивалась. Позади нее ясно
обозначилась темная дымка, и скоро звездочка превратилась в сигарообразное
тело с плавниками. Это мог быть только межпланетный корабль. В толпе
слышались восклицания:
- Кэц-семь!
- Нет, Кэц-пять!
Ракета вдруг описала небольшой круг и перевернулась кормой вниз. Пламя
вырвалось из дюз, и она все медленнее стала снижаться к озеру. Длина ее
намного превышала длину самого большого паровоза. И весила она, наверное,
не меньше.
И вот эта тяжелая громадина, не долетая до поверхности воды нескольких
десятков метров, как бы повисла в воздухе: сила взрывающихся газов
поддерживала ее в висячем положении. Отбросы газов рябили и волновали
поверхность воды. Клубы дыма расстилались по озеру.
Затем стальная сигара стала едва заметно опускаться и скоро кормой
коснулась воды. Вода забурлила, заклокотала, зашипела. Пар окутал ракету.
Взрывы прекратились. Среди пара и дыма показался верхний острый конец
ракеты и опустился вниз. Тяжелый всплеск воды. Большая волна, качая на
своем гребне катера и глиссеры, пошла по озеру. Ракеты не было видно. Но
вот она блеснула в лучах прожектора и закачалась на поверхности воды.
Толпа дружными криками приветствовала благополучный спуск. Флотилия
катеров набросилась на плавающую ракету, как касатки на кита. Маленький
черный катер взял ее на буксир и отвел в гавань. Два мощных трактора
вытащили ее по специальному мосту на берег. Наконец открылся люк, и из
ракеты вышли межпланетные путешественники.
Первый из них, как только вышел, начал громко чихать. Из толпы
послышался смех и восклицания: "Будьте здоровы!"
- Каждый раз такая история, - сказал прилетевший с неба. - Как только
попаду на землю - насморк, кашель.
Я с любопытством и уважением смотрел на человека, который побывал в
бесконечных просторах неба. Есть же такие смельчаки! Я ни за что не
решился бы полететь на ракете.
Прибывших встречали радостно, без конца расспрашивали, пожимали руки.
Но вот они сели в автомобиль и уехали. Толпа быстро поредела. Огни
погасли. Я вдруг почувствовал, как окоченели мои ноги. Меня знобило и
поташнивало.
- Вы совсем посинели, - сжалилась, наконец, Тоня. - Идемте домой.
В вестибюле гостиницы меня встретил толстенький лысый человек. Покачав
головой, он сказал:
- А вы плохо переносите, молодой человек, горы.
- Замерз, - ответил я.
В уютной столовой мы разговорились с толстеньким человеком, который
оказался врачом. Прихлебывая горячий чай, я расспрашивал его, почему их
город и прилетевшая ракета называются Кэц.
- И Звезда также, - отвечал доктор. - Звезда Кэц. Слыхали? В ней-то,
собственно, все дело. Она создала этот город. А почему Кэц? Неужто не
догадываетесь? Чьей системы был стратоплан, на котором вы сюда летели?
- Кажется, Циолковского, - ответил я.
- Кажется... - неодобрительно сказал доктор. - Не кажется, а так оно и
есть. Ракета, которую вы видели, тоже по его плану сделана, и Звезда тоже.
Вот почему и Кэц: Константин Эдуардович Циолковский. Понятно?
- Понятно, - ответил я. - А что это за Звезда Кэц?
- Искусственный спутник Земли. Надземная станция-лаборатория и
ракетодром для ракет дальнего межпланетного сообщения.
Уже давно я не спал так крепко, как в эту ночь. И проспал бы до
двенадцати дня, если бы Тоня не разбудила меня в шесть утра.
- Скорее на улицу, - сказала она. - Сейчас рабочие и служащие пойдут на
работу.
И снова я с утра пораньше взялся за свою роль сыщика.
- А не лучше ли нам через справочное бюро узнать, проживает ли здесь
Палей?
- Наивный вопрос, - ответила Тоня. - Я еще из Ленинграда справлялась об
этом...
Мы шли по монолитной мостовой. Солнце уже поднималось над горами, но
меня знобило, и дышать по-прежнему было трудно. Ледники нестерпимо
блестели.
Показался небольшой садик - плод работы местных садоводов над
акклиматизацией растений. До постройки города Кэц здесь, на высоте
нескольких тысяч метров, не произрастало никакой зелени, никаких растений,
никаких злаков.
Ходьба утомила меня. Я предложил посидеть. Тоня согласилась.
Мимо нас двигался людской поток. Люди громко разговаривали, смеялись -
словом, чувствовали себя вполне нормально.
- Это он! - крикнул я.
Тоня вскочила, схватила меня за руку, и мы со всех ног пустились
догонять машину. Машина мчалась по прямому как стрела проспекту, который
вел на ракетодром.
Бежать было трудно. Я задыхался. Меня мучила тошнота. Кружилась голова,
ноги и руки дрожали. На этот раз и Тоня почувствовала себя плохо, но
упорно продолжала бежать.
Так мы бежали минут десять. Автомобиль с чернобородым еще виднелся
впереди. Вдруг Тоня перебежала дорогу и, расставив руки, загородила путь
встречному автомобилю. Машина круто остановилась. Тоня быстро вскочила в
кабину и втащила меня.
Шофер посмотрел на нас с недоумением.
- Летите стрелой вон за той машиной! - приказала Тоня таким властным
тоном, что шофер, ни слова не говоря, повернул назад и дал полный газ.
Дорога была прекрасная. Мы быстро оставили за собой последние дома. И
Авт.сб. "Звезда Кэц". М., "Эй-Ди-Лтд", 1993.
OCR & spellcheck by HarryFan, 23 June 2001
-----------------------------------------------------------------------
Посвящаю памяти
Константина Эдуардовича Циолковского
Кто бы мог подумать, что незначительный случай решит мою судьбу.
В то время я был холост и жил в доме научных работников. В один из
весенних ленинградских вечеров я сидел у открытого окна и любовался на
деревца сквера, покрытые светло-зеленым молодым пушком. Верхние этажи
домов пылали палевыми лучами заката, нижние погружались в синие сумерки.
Вдали виднелись зеркало Невы и шпиль Адмиралтейства. Было удивительно
хорошо, не хватало только музыки. Мой ламповый радиоприемник испортился.
Нежная мелодия, заглушенная стенами, чуть доносилась из соседней квартиры.
Я завидовал соседям и в конце концов пришел к мысли, что Антонина
Ивановна, моя соседка, без труда могла бы помочь мне наладить
радиоприемник. Я не был знаком с этой девушкой, но знал, что она работает
ассистентом физико-технического института. При встрече на лестнице мы
всегда приветливо раскланивались. Это показалось мне вполне достаточным
для того, чтобы обратиться к ней за помощью.
Через минуту я звонил у дверей соседей.
Дверь мне открыла Антонина Ивановна. Это была симпатичная девушка лет
двадцати пяти. Ее большие серые глаза, веселые и бодрые, глядели чуть-чуть
насмешливо и самоуверенно, а вздернутый нос придавал лицу задорное
выражение. На ней было черное суконное платье, очень простое и хорошо
облегавшее ее фигуру.
Я почему-то неожиданно смутился и очень торопливо и сбивчиво стал
объяснять причину своего прихода.
- В наше время стыдно не знать радиотехники, - шутливо перебила она
меня.
- Я биолог, - пробовал оправдаться я.
- Но у нас даже школьники знают радиотехнику.
Этот укор она смягчила улыбкой, показав свои ровные зубы, и неловкость
растаяла.
- Пойдемте в столовую, я допью чай и пойду лечить ваш приемник.
Я охотно последовал за ней.
В просторной столовой за круглым столом сидела мать Антонины Ивановны,
полная, седая, розоволицая старушка. Она с суховатой любезностью
поздоровалась со мной и пригласила выпить чашку чаю.
Я отказался. Антонина Ивановна допила чай, и мы направились ко мне.
С необычайной быстротой она разобрала мой приемник. Я любовался ее
ловкими руками с длинными, подвижными пальцами. Говорили мы немного. Она
очень скоро поправила аппарат и ушла к себе.
Несколько дней я думал только о ней, хотел зайти снова, но без повода
не решался. И вот, стыдно признаться, но я нарочно испортил свой
приемник... И пошел к ней.
Осмотрев повреждение, она насмешливо взглянула на меня и сказала:
- Я не буду чинить ваш приемник.
Я покраснел как вареный рак.
Но на другой день снова пошел - доложить, что приемник мой работает
великолепно. И скоро для меня стало жизненной необходимостью видеть Тоню,
как я мысленно называл ее.
Она дружески относилась ко мне, по ее мнению, я, видите ли, был только
кабинетный ученый, узкий специалист, радиотехники не знал, характер у меня
нерешительный, привычки стариковские - сиднем сидеть в своей лаборатории
или в кабинете. При каждой встрече она говорила мне много неприятного и
советовала переделать характер.
Мое самолюбие было оскорблено. Я даже решил не ходить к ней, но,
конечно, не выдержал. Больше того, незаметно для себя я начал переделывать
свой характер: стал чаще гулять, пытался заняться спортом, купил лыжи,
велосипед и даже пособия по радиотехнике.
Однажды, совершая добровольно-принудительную прогулку по Ленинграду, я
на углу проспекта Двадцать Пятого Октября и улицы Третьего Июля заметил
молодого человека с иссиня-черной бородой.
Он пристально посмотрел на меня и решительно двинулся в мою сторону.
- Простите, вы не Артемьев?
- Да, - ответил я.
- Вы знакомы с Ниной... Антониной Герасимовой?
Я видел вас однажды с ней. Я хотел передать ей кое-что о Евгении Палее.
В это время к незнакомцу подъехал автомобиль. Шофер крикнул:
- Скорей, скорей! Опаздываем!
Чернобородый вскочил в машину и, уже отъезжая, крикнул мне.
- Передайте - Памир, Кэц...
Автомобиль быстро скрылся за углом.
Я вернулся домой в смущении. Кто этот человек? Он знает мою фамилию?
Где он видел меня с Тоней или Ниной, как он называл ее? Я перебирал в
памяти все встречи, всех знакомых... Этот характерный орлиный нос и острая
черная борода должны были запомниться. Но нет, я никогда не видал его
раньше... А этот Палей, о котором он говорил? Кто это?
Я пошел к Тоне и рассказал о странной встрече. И вдруг эта
уравновешенная девушка страшно разволновалась. Она даже вскрикнула,
услыхав имя Палей. Она заставила меня повторить всю сцену встречи, а потом
гневно набросилась на меня за то, что я не догадался сесть с этим
человеком в автомобиль и не расспросил у него обо всем подробно.
- Увы, у вас характер тюленя! - заключила она.
- Да, - зло ответил я. - Я совсем не похож на героев американских
приключенческих фильмов и горжусь этим. Прыгать в машину незнакомого
человека... Слуга покорный.
Она задумалась и, не слушая меня, повторяла, как в бреду:
- Памир... Кэц... Памир... Кэц.
Потом кинулась к книжным полкам, достала карту Памира и начала искать
Кэц.
Но, конечно, никакого Кэца на карте не было.
- Кэц... Кэц... Если не город, так что же это: маленький кишлак, аул,
учреждение?.. Надо узнать, что такое Кэц! - воскликнула она. - Во что бы
то ни стало сегодня же или не позже завтрашнего утра...
Я не узнавал Тоню. Сколько неукротимой энергии было скрыто в этой
девушке, которая умела так спокойно, методически работать! И все это
превращение произвело одно магическое слово - Палей. Я не осмелился
спросить у нее, кто он, и постарался поскорее уйти к себе.
Не стану скрывать, я не спал эту ночь, мне было очень тоскливо, а на
другой день не пошел к Тоне.
Но поздно вечером она сама явилась ко мне, приветливая и спокойная, как
всегда. Сев на стул, она сказала:
- Я узнала, что такое Кэц: это новый город на Памире, еще не нанесенный
на карту. Я еду туда завтра, и вы должны ехать со мной. Я этого
чернобородого не знаю, вы поможете отыскать его. Ведь это ваша вина,
Леонид Васильевич, что вы не узнали фамилию человека, который имеет
сведения о Палее.
Я в изумлении вытаращил глаза. Этого еще недоставало. Бросить свою
лабораторию, научную работу и ехать на Памир, чтобы искать какого-то
Палея!
- Антонина Ивановна, - начал я сухо, - вы, конечно, знаете, что не одно
учреждение ждет окончания моих научных опытов. Сейчас я, например,
заканчиваю работу по задержке дозревания фруктов. Опыты эти давно велись в
Америке и ведутся у нас. Но практические результаты пока невелики. Вы,
вероятно, слыхали, что консервные фабрики на юге, перерабатывающие местные
фрукты: абрикосы, мандарины, персики, апельсины, айву - работают с
чрезмерной нагрузкой месяц-полтора, а десять-одиннадцать месяцев в году
простаивают. И это потому, что фрукты созревают почти одновременно и
переработать их сразу невозможно. Поэтому каждый год гибнет чуть ли не
девять десятых урожая...
Увеличить число фабрик, которые десять месяцев в году находятся на
простое, тоже невыгодно. Вот мне и поручили текущим летом отправиться в
Армению, чтобы на месте поставить чрезвычайно важные опыты искусственной
задержки созревания фруктов. Понимаете? Фрукты снимаются немного
недозревшими и затем дозревают постепенно, партия за партией, по мере того
как заводы справляются со своей работой. Таким образом, заводы будут
работать круглый год, а...
Я посмотрел на Тоню и запнулся. Она не перебивала меня, она умела
слушать, но лицо ее все больше мрачнело. На лбу, меж бровей, легла
складка, длинные ресницы были опущены. Когда она подняла на меня глаза, я
увидел в них презрение.
- Какой ученый-общественник! - сказала она ледяным тоном. - Я тоже еду
на Памир по делу, а не как искательница приключений. Мне во что бы то ни
стало надо разыскать Палея. Путешествие не продлится долго. И вы еще
успеете попасть в Армению к сбору урожая...
Гром и молния! Не мог же я сказать ей, в какое нелепое положение она
меня ставит! Ехать с любимой девушкой на поиски неведомого Палея, быть
может, моего соперника! Правда, она сказала, что она не искательница
приключений и едет по делу. Какое же дело связывает ее с Палеем? Спросить
не позволяло самолюбие. Нет, довольно с меня. Любовь мешает работе. Да,
да! Раньше я засиживался в лаборатории до позднего вечера, а теперь ухожу,
как только пробьет четыре. Я уже хотел еще раз отказаться, но Тоня
предупредила меня:
- Вижу, мне придется ехать одной, - сказала она поднимаясь. - Это
осложняет дело, но, может быть, мне удастся найти чернобородого и без
вашей помощи. Прощайте, Артемьев. Желаю вам успешного дозревания.
- Послушайте, Антонина Ивановна!.. Тоня!..
Но она уже вышла из комнаты.
Идти за ней? Вернуть? Сказать, что я согласен?.. Нет, нет! Надо
выдержать характер. Теперь или никогда.
И я выдерживал характер весь вечер, всю бессонную ночь, все хмурое утро
следующего дня. В лаборатории я не мог смотреть на сливы - предмет моих
опытов.
Тоня, конечно, поедет одна. Она не остановится ни перед какими
трудностями. Что произойдет на Памире, когда она найдет чернобородого и
через него Палея? Если бы я сам присутствовал при встрече, мне многое
стало бы ясным. Я не поеду с Тоней - это значит разрыв. Недаром, уходя она
сказала "прощайте". Но все же я должен выдержать характер. Теперь или
никогда.
Конечно, я не поеду. Но нельзя же быть невежливым - простая любезность
требует помочь Тоне собраться в дорогу.
И вот еще не пробило четырех часов, я уже прыгал через пять ступенек,
сбегая с четвертого этажа. Не хуже старого американского киногероя, я
вскочил на ходу в троллейбус и помчался домой. Кажется, я даже без стука
ворвался в комнату Тони и крикнул:
- Я еду с вами, Антонина Ивановна!
Не знаю, для кого большей неожиданностью было это восклицание - для нее
или для меня самого. Кажется, для меня.
Так я был вовлечен в цепь самых невероятных приключений.
Я смутно помню наше путешествие от Ленинграда до таинственного Кэца. Я
был слишком взволнован своей неожиданной поездкой, смущен собственным
поведением, подавлен Тониной энергией.
Тона не хотела терять ни одного лишнего дня и составила маршрут
путешествия, использовав все быстрые современные средства сообщения.
От Ленинграда до Москвы мы летели на аэроплане. Над Валдайской
возвышенностью нас здорово потрепало, а так как я не выношу ни морской, ни
воздушной качки, мне стало плохо. Тоня заботливо ухаживала за мной. В пути
она стала ко мне относиться тепло и ровно - словом, переменилась к
лучшему. Я все больше изумлялся: сколько сил, женской ласки, заботливости
у этой девушки! Перед путешествием она работала больше меня, но на ней это
совершенно не отразилось, Она была весела и часто напевала какие-то
песенки.
В Москве мы пересели на полуреактивный стратоплан Циолковского,
совершающий прямые рейсы Москва - Ташкент.
Эта машина летела с бешеной скоростью. Три металлические сигары
соединены боками, снабжены хвостовым оперением и покрыты одним крылом -
таков внешний вид стратоплана. Тоня немедленно ознакомилась с его
устройством и объяснила мне, что пассажиры и пилоты помещаются в левом
боковом корпусе, в правом - горючее, а в среднем - воздушный винт,
сжиматель воздуха, двигатель и холодильник; что самолет движется силой
воздушного винта и отдачею продуктов горения. Она говорила еще о каких-то
интересных подробностях, но я слушал рассеянно, новизна впечатлений
подавляла меня. Помню, мы зашли в герметически закрывающуюся кабину и
уселись на очень мягкие кресла. Самолет побежал по рельсам, набрал
скорость - сто метров в секунду - и поднялся на воздух. Мы летели на
огромной высоте, - быть может, за пределами тропосферы, - со скоростью
тысячи километров в час. И говорят - эта скорость не предельная.
Не успел я как следует усесться, а мы уже оставили позади пределы
РСФСР. За облачным покровом земли не было видно. Когда облака начали
редеть, я увидел глубоко под нами сероватую поверхность. Она казалась
углубленной в центре и приподнятой к горизонту, словно опрокинутый серый
купол.
- Киргизские степи, - сказала Тоня.
- Уже? Вот это скорость!
Такой полет мог удовлетворить даже нетерпение Тони.
Впереди блеснуло Аральское море. И в кабине говорили уже не о Москве,
которую только что покинули, а о Ташкенте, Андижане, Коканде.
Ташкента я не успел рассмотреть. Мы молниеносно снизились на аэродроме,
и уже через минуту мчались на автомобиле к вокзалу сверхскорого
реактивного поезда - того же Циолковского. Этот первый реактивный поезд
Ташкент - Андижан по скорости не уступал стратоплану.
Я увидел длинный, обтекаемой формы вагон без колес. Дно вагона лежало
на бетонном полотне, возвышающемся над почвой. С обеих сторон вагона
имелись закраины, заходящие за бока полотна. Они придавали устойчивость на
закруглениях пути.
Я узнал, что в этом поезде воздух накачивается под днище вагона и по
особым щелям прогоняется назад. Таким образом, вагон летит на тончайшем
слое воздуха. Трение сведено до минимума. Движение достигается
отбрасыванием назад воздушной струи, и вагон развивает такую скорость, что
с разгона без мостов перепрыгивает небольшие реки.
Я опасливо поежился, сел в вагон, и мы двинулись в путь.
Скорость "езды-полета" была действительно грандиозна. За окнами
ландшафт сливался в желтовато-серые полосы. Только голубое небо казалось
обычным, но белые облака бежали назад с необыкновенной резвостью.
Признаюсь, несмотря на все удобства этого нового способа передвижения, я
не мог дождаться конца нашего короткого путешествия. Но вот под нами
сверкнула река, и мы мигом перескочили ее без моста. Я вскрикнул и
невольно поднялся. Видя такую отсталость и провинциальность, все пассажиры
громко рассмеялись. А Тоня восторженно захлопала в ладоши.
- Вот это мне нравится! Это настоящая езда! - говорила она.
Я тоскливо заглядывал в окно: когда же кончится это мутное мелькание?
В Андижане я запросил пощады. Надо же немного передохнуть после всех
этих сверхскоростных передряг. Но Тоня и слушать не хотела. Ее обуял демон
неукротимости.
- Вы испортите мне весь график. У меня согласовано все до одной минуты.
И мы вновь как одержимые помчались на аэродром.
Путь от Андижана до Оша мы пролетели на обыкновенном аэроплане. Его
совсем немалую скорость - четыреста пятьдесят километров в час - Тона
считала черепашьей. На беду, мотор закапризничал, и мы сделали вынужденную
посадку. Пока бортмеханик возился с мотором, я вышел из кабины и
растянулся на песке. Но песок был невыносимо горячий. Солнце палило
немилосердно, и мне пришлось убраться в душную кабину.
Обливаясь потом, я проклинал в душе наше путешествие и мечтал о
ленинградском мелком дождике.
Тоня нервничала, боясь опоздать в Оше к отлету дирижабля. На мое
несчастье, мы не опоздали и прилетели на аэродром за полчаса до отлета
дирижабля. Этот металлический гигант из гофрированной стали должен был нас
доставить в город Кэц. Мы добежали до причальной мачты, быстро поднялись
на лифте и вошли в гондолу.
Путешествие на дирижабле оставило самое приятное воспоминание. Каюты
гондолы охлаждались и хорошо вентилировались. Скорость - всего двести
двадцать километров в час. Ни качки, ни тряски и полное отсутствие пыли.
Мы хорошо пообедали в уютной кают-компании. За столом слышались новые
слова: Алай, Кара-куль, Хорог.
Памир с высоты произвел на меня довольно мрачное впечатление. Недаром
эту "крышу мира" называют "подножием смерти". Ледяные реки, горы, ущелья,
морены, снежные стены, увенчанные черными каменными зубцами, - траурный
наряд гор. И лишь глубоко внизу - зеленые пастбища.
Какой-то пассажир-альпинист, указывая на покрытые зеленоватым льдом
горы, объяснял Тоне:
- Вот это гладкий ледник, это игольчатый, вон там бугристый, дальше
волнообразный, ступенчатый...
Внезапно сверкнула гладь озера...
- Кара-куль. Высота три тысячи девятьсот девяносто метров над уровнем
моря, - сказал альпинист.
- Посмотрите, посмотрите! - окликает меня Тоня.
Смотрю. Озеро как озеро. Блестит. А Тоня восхищается.
- Какая красота!
- Да, блестящее озеро, - говорю я, чтоб не обидеть Тоню.
Но вот мы идем на посадку. Я вижу с дирижабля общий вид города. Он
расположен в очень длинной, узкой высокогорной долине меж снеговых вершин.
Долина имеет почти прямое направление с запада на восток. Возле самого
города она расширяется. У южного края ее находится большое горное озеро.
Альпинист говорит, что оно очень глубокое.
Сотни две домов сверкают плоскими металлическими крышами. Большинство
крыш белые, как алюминий, но есть и темные. На северном склоне горы стоит
большое здание с куполом - вероятно, обсерватория. За жилыми домами
фабричные корпуса.
Наш аэродром расположен в западной стороне города, в восточной лежит
какой-то удивительный железнодорожный путь - с очень широкой колеей. Он
идет до самого края долины и там, по-видимому, обрывается.
Наконец-то земля.
Мы едем в гостиницу. Я отказываюсь осматривать город: устал с дороги, и
Тоня милостиво отпускает меня на отдых. Сняв ботинки, я ложусь отдохнуть
на широкий диван. Какое блаженство; В голове еще шумят моторы всяческих
быстроходов, глаза слипаются. Ну, уж теперь-то я отдохну на славу!
Как будто кто-то в дверь стучит. Или это еще гремят в голове моторы...
Стучат в самом деле. Как некстати.
- Войдите! - сердито кричу я и вскакиваю с дивана.
Появляется Тоня. Она, кажется, задалась целью извести меня.
- Ну, как отдохнули! Идемте, - говорит она.
- Куда идемте? Почему идемте? - громко спрашиваю я.
- Как куда? Зачем же мы приехали сюда?
Ну да. Искать человека с черной бородой. Понятно... Но уже вечер, и
лучше заняться поисками с утра. Впрочем, протестовать бесполезно. Я молча
натягиваю на плечи легкое ленинградское пальто, но Тоня заботливо
предупреждает меня:
- Наденьте шубу. Не забывайте, что мы на высоте нескольких тысяч
метров, а солнце уже зашло.
Надеваю шубу, и мы выходим на улицу.
Я вдыхаю морозный воздух и чувствую, что мне дышать трудно. Тоня
замечает, как я "зеваю", и говорит:
- Вы не привыкли к разреженному горному воздуху. Ничего, это скоро
пройдет.
- Странно, что я в гостинице не чувствовал этого, - удивляюсь я.
- А в гостинице воздух искусственно сгущен компрессором, - говорит
Тоня, - не все переносят горный воздух. Некоторые совсем не выходят на
улицу, и с ними консультируются на дому.
- Как жаль, что эта льгота не распространяется на специалистов по
разыскиванию черных бород! - невесело сострил я.
Мы шли по улицам чистенького, хорошо освещенного города. Здесь была
самая гладкая и самая прочная в мире мостовая - из природного выровненного
и отшлифованного гранита. Мостовая-монолит.
Нам часто встречались чернобородые: видимо, среди населения было много
южан.
Тоня ежеминутно дергала меня за рукав и спрашивала: - Это не он?
Я сумрачно качал головой. Незаметно мы дошли до берега озера.
Вдруг раздался вой сирены. Эхо отдалось в горах, и разбуженные горы
откликнулись унылыми завываниями. Получился леденящий душу концерт.
Берега озера осветились яркими фонарями, и озеро вспыхнуло, как зеркало
в алмазной оправе. Вслед за фонарями зажглись десятки мощных прожекторов,
устремив свои голубые лучи в синеву безоблачного вечернего неба. Сирена
умолкла. Затихло и эхо в горах. Но город встрепенулся.
По озеру вдоль берега забегали быстроходные катера и глиссеры. Толпы
народа стекались к озеру.
- Куда же вы смотрите? - услышал я голос Тони.
Этот голос напомнил мне о моей печальной обязанности. Я решительно
повернулся спиной к озеру, к огням и начал выискивать в толпе бородатых
людей.
Однажды мне показалось, что я увидел чернобородого незнакомца. Только я
хотел сказать об этом Тоне, как вдруг она воскликнула:
- Смотрите, смотрите! - и показала на небо.
Мы увидели золотую звездочку, приближавшуюся к земле. Толпа стихла. В
наступившей тишине послышался отдаленный гром. Гром с безоблачного неба!
Горы подхватили этот рокот и ответили глухой канонадой. Гром нарастал с
каждой секундой, и звездочка все увеличивалась. Позади нее ясно
обозначилась темная дымка, и скоро звездочка превратилась в сигарообразное
тело с плавниками. Это мог быть только межпланетный корабль. В толпе
слышались восклицания:
- Кэц-семь!
- Нет, Кэц-пять!
Ракета вдруг описала небольшой круг и перевернулась кормой вниз. Пламя
вырвалось из дюз, и она все медленнее стала снижаться к озеру. Длина ее
намного превышала длину самого большого паровоза. И весила она, наверное,
не меньше.
И вот эта тяжелая громадина, не долетая до поверхности воды нескольких
десятков метров, как бы повисла в воздухе: сила взрывающихся газов
поддерживала ее в висячем положении. Отбросы газов рябили и волновали
поверхность воды. Клубы дыма расстилались по озеру.
Затем стальная сигара стала едва заметно опускаться и скоро кормой
коснулась воды. Вода забурлила, заклокотала, зашипела. Пар окутал ракету.
Взрывы прекратились. Среди пара и дыма показался верхний острый конец
ракеты и опустился вниз. Тяжелый всплеск воды. Большая волна, качая на
своем гребне катера и глиссеры, пошла по озеру. Ракеты не было видно. Но
вот она блеснула в лучах прожектора и закачалась на поверхности воды.
Толпа дружными криками приветствовала благополучный спуск. Флотилия
катеров набросилась на плавающую ракету, как касатки на кита. Маленький
черный катер взял ее на буксир и отвел в гавань. Два мощных трактора
вытащили ее по специальному мосту на берег. Наконец открылся люк, и из
ракеты вышли межпланетные путешественники.
Первый из них, как только вышел, начал громко чихать. Из толпы
послышался смех и восклицания: "Будьте здоровы!"
- Каждый раз такая история, - сказал прилетевший с неба. - Как только
попаду на землю - насморк, кашель.
Я с любопытством и уважением смотрел на человека, который побывал в
бесконечных просторах неба. Есть же такие смельчаки! Я ни за что не
решился бы полететь на ракете.
Прибывших встречали радостно, без конца расспрашивали, пожимали руки.
Но вот они сели в автомобиль и уехали. Толпа быстро поредела. Огни
погасли. Я вдруг почувствовал, как окоченели мои ноги. Меня знобило и
поташнивало.
- Вы совсем посинели, - сжалилась, наконец, Тоня. - Идемте домой.
В вестибюле гостиницы меня встретил толстенький лысый человек. Покачав
головой, он сказал:
- А вы плохо переносите, молодой человек, горы.
- Замерз, - ответил я.
В уютной столовой мы разговорились с толстеньким человеком, который
оказался врачом. Прихлебывая горячий чай, я расспрашивал его, почему их
город и прилетевшая ракета называются Кэц.
- И Звезда также, - отвечал доктор. - Звезда Кэц. Слыхали? В ней-то,
собственно, все дело. Она создала этот город. А почему Кэц? Неужто не
догадываетесь? Чьей системы был стратоплан, на котором вы сюда летели?
- Кажется, Циолковского, - ответил я.
- Кажется... - неодобрительно сказал доктор. - Не кажется, а так оно и
есть. Ракета, которую вы видели, тоже по его плану сделана, и Звезда тоже.
Вот почему и Кэц: Константин Эдуардович Циолковский. Понятно?
- Понятно, - ответил я. - А что это за Звезда Кэц?
- Искусственный спутник Земли. Надземная станция-лаборатория и
ракетодром для ракет дальнего межпланетного сообщения.
Уже давно я не спал так крепко, как в эту ночь. И проспал бы до
двенадцати дня, если бы Тоня не разбудила меня в шесть утра.
- Скорее на улицу, - сказала она. - Сейчас рабочие и служащие пойдут на
работу.
И снова я с утра пораньше взялся за свою роль сыщика.
- А не лучше ли нам через справочное бюро узнать, проживает ли здесь
Палей?
- Наивный вопрос, - ответила Тоня. - Я еще из Ленинграда справлялась об
этом...
Мы шли по монолитной мостовой. Солнце уже поднималось над горами, но
меня знобило, и дышать по-прежнему было трудно. Ледники нестерпимо
блестели.
Показался небольшой садик - плод работы местных садоводов над
акклиматизацией растений. До постройки города Кэц здесь, на высоте
нескольких тысяч метров, не произрастало никакой зелени, никаких растений,
никаких злаков.
Ходьба утомила меня. Я предложил посидеть. Тоня согласилась.
Мимо нас двигался людской поток. Люди громко разговаривали, смеялись -
словом, чувствовали себя вполне нормально.
- Это он! - крикнул я.
Тоня вскочила, схватила меня за руку, и мы со всех ног пустились
догонять машину. Машина мчалась по прямому как стрела проспекту, который
вел на ракетодром.
Бежать было трудно. Я задыхался. Меня мучила тошнота. Кружилась голова,
ноги и руки дрожали. На этот раз и Тоня почувствовала себя плохо, но
упорно продолжала бежать.
Так мы бежали минут десять. Автомобиль с чернобородым еще виднелся
впереди. Вдруг Тоня перебежала дорогу и, расставив руки, загородила путь
встречному автомобилю. Машина круто остановилась. Тоня быстро вскочила в
кабину и втащила меня.
Шофер посмотрел на нас с недоумением.
- Летите стрелой вон за той машиной! - приказала Тоня таким властным
тоном, что шофер, ни слова не говоря, повернул назад и дал полный газ.
Дорога была прекрасная. Мы быстро оставили за собой последние дома. И