Страница:
Ответила Гелия:
– Ты хочешь делать мне притирания сам? Будешь массировать мне живот, спину и ноги? Готовить ароматические ванны?
– Какие еще ванны? – воскликнул он. И осекся.
Служанка взвалила на спину какие-то узлы, а на голову без видимого усилия взгромоздила огромную лохань из лакированного пробкового дерева.
– Куда нести, госпожа? – прогудел голос из-под корыта.
– В каюту. Есть же на этом жалком кораблике какая-нибудь каюта?
– Одна. И ее занимаю я, – сквозь зубы процедил Дамианос.
– Отлично. Вот туда и неси.
Дамианос в бешенстве взглянул на Агриппу. У того в глазах поигрывали странные искорки. Если не знать протоканцелярия, можно было бы вообразить, будто чиновнику весело. Но Агриппа даже не знал, что такое веселье.
– Удачной дороги, протоаминтес, – невозмутимо сказал сухарь.
Плюнув ему под ноги, Дамианос с разбегу вскочил на борт корабля – трап уже убрали.
Нет, ну это надо же было додуматься! Пирофилакс действительно стареет.
Путь к катарсису
Воды были свои, ромейские, никто кроме византийцев через них не плавал. Поэтому первые пятьсот миль, путь от Константинополя до северного берега Скифского Понта караван преодолел без опасений и предосторожностей, на веслах и парусах, подгоняемый попутным ветром. Всего пять дней и пять ночей ровного, бессобытийного бега по пустынным волнам – и вдали показалась плоская, прерывистая линия: гигантский лиман, весь состоящий из островов и протоков. Здесь изливались в море две большие реки, Борисфен и Гипанис, или по-славянски Данапр и Бог-река. Немногим более полугода назад из этой дельты выплыла на свою погибель флотилия северицкого князя Воислава.
Дни морского путешествия Дамианос думал посвятить делу, требующему покоя и сосредоточенности. Помимо основного задания – оценить степень опасности и устранить ее, буде окажется серьезной – аминтес получил еще одно. В Академии его научили новому искусству – составлению карт. Требовалось нарисовать путь от моря до среднего течения Данапра – с обозначением всех изгибов реки, притоков и островов, с рельефом берега, а главное со знаменитыми каменистыми порогами, на которых погибло столько купеческих караванов. В море Дамианос собирался подготовить всё необходимое для этой непростой работы: собрать панно из отдельных восковых табул и на каждую нанести мелкую сетку из тонких линий, чтобы потом с точностью размечать направления и рассчитывать расстояния.
Никогда еще он не отправлялся на задание с таким комфортом. Капитан уступил важному пассажиру свою каюту. Это было крытое помещение на корме, маленькое, но обособленное, укрытое от чужих глаз. Посередине – отличный стол, по бокам – окошки для света, сзади – широкая скамья, чтобы спать. Была даже (неслыханное роскошество) персональная латрина: дыра в полу, прикрытая крышкой.
Но скамью бесцеремонно заняла эфиопка, да еще в углу положила подстилку для своей свиноподобной служанки. Всё остальное пространство заняла вещами. На столе разложила какие-то баночки, щеточки, коробочки, водрузила целых два зеркала – чтобы любоваться собой не только спереди, но и сзади.
Дамианос отвоевал себе половину поверхности и попробовал было работать, но это оказалось совершенно невозможно.
Гелия была несносна. Эта женщина просто не умела сидеть смирно и вести себя тихо! То затеет расчесывать свои густейшие волосы – с треском и чуть ли не искрами. То начнет присыпать кожу гороховой мукой – обчихаешься. То прислужница мнет ей спину, а чертова африканка сладострастно охает. Еще она подолгу вертелась перед своими зеркалами, и ладно бы молча – так нет: пела какие-то дурацкие песенки, не сказать чтоб мелодично.
Когда же Дамианос сказал, что хочет в пути научить ее самым необходимым славянским фразам и рассказать об обычаях этого народа, Гелия отмахнулась. Она всё время была чем-нибудь занята, и никогда чем-то полезным. Разговаривала только о ерунде.
Ну пирофилакс! Спасибо за такую напарницу.
Чудесной латриной попользоваться Дамианосу ни разу не довелось, потому что проклятые бабы всё время торчали в каюте. Поэтому протоаминтес должен был таскаться по нужде к борту, как самый последний гребец. Сама же Гелия оправляться при мужчине не стеснялась – только хохотала, когда Дамианос отворачивался или выходил.
Еще хуже было то, что она ежедневно принимала ванны с морской водой, преспокойно раздеваясь донага. Узкая в талии фигура, острые груди, несоразмерно длинные ноги – всё противоречило классическим канонам, и тем не менее было в темно-смуглом теле что-то такое, от чего перехватывало дыхание и линии на восковой табличке шли вкривь. В тесной каюте от стола, за которым он сидел, до ванны можно было дотянуться рукой.
Наверное, Гелия была красива, даже очень красива. Но красота ее была противоположна красоте Гекаты. «Та – Белая Дева, а эта – черная и не дева», – подумал в один из дней Дамианос. Разозлился, что позволил себе сравнить возвышенное с низменным, и в досаде воскликнул:
– Разве тебя не учили, что показывать наготу чужому мужчине нельзя?
Любовно погладив себя по бедрам, она со смехом ответила:
– Во-первых, ты не чужой мужчина. Я твоя сестра, разве ты забыл? А во-вторых, в Гимназионе нас учили прямо противоположному.
У Гелии была поразительная способность втягивать его в бессмысленные разговоры. Так случилось и в этот раз. Стало любопытно.
– Я ничего не знаю про Гимназион для девочек. Как он устроен? Чему там обучают?
Ойкнув, эфиопка опустилась в ванну. Коринда подливала в морскую воду кипяток.
– У нас было три разных класса: один для умных, другой для красивых, третий для умных и красивых – в нем-то я и училась. Обожгла, дура! – Гелия влепила служанке звонкую затрещину. – Иди, мой латрину, дура! Только на это и способна!
– А если девочка не умная и не красивая?
Не способных к наукам сыновей Кириана – изредка попадались и такие – отсылали в солдаты. Но ведь девочку в армию не отдашь?
– Уродливых и глупых учить перестают. Они становятся служанками, вроде Коринды.
– Она твоя сестра?! – Дамианос изумленно уставился на безобразную толстуху, которая, стоя на коленях, терла тряпкой отверстие в полу.
– И твоя тоже.
А ведь верно. Он умолк, стал размышлять о пирофилаксе.
– Когда у человека столько детей, они перестают представлять собой ценность, – сказал Дамианос задумчиво. – Никто не знает, сколько у нас с тобой сестер и братьев. Сам пирофилакс этого не знает.
– Сейчас узнаем. – Гелия любовалась высунутой из воды ногой. – Проще простого.
– Откуда?
– Посчитаем. Для этого нужно сначала взять число женщин, которых наш папочка обрюхатил…
Грубое слово покоробило Дамианоса – об отце так говорить нельзя. Надо было бы сделать девке замечание. Но любопытство пересилило.
– Откуда же ты возьмешь это число?
– Тоже мне задачка. – Она встала, наклонилась, задев его плечо твердой грудью, и цапнула со стола табулу. Стерла ладонью с таким тщанием нанесенную сетку. – Дай стилус. – Снова плюхнулась в воду, обдав его брызгами. – Кириан представил базилевсу проект Сколы сорок лет назад. Это всем известно. Через восемь лет открылся Гимназион, и туда поступили первые ученики. Правильно?
– Ну да. Я был в четвертом по счету выпуске. И что из этого следует?
– Считаем. Сорок лет к папочке приводили женщин, готовых к зачатию.
– Как это – «готовых к зачатию»?
Она снисходительно посмотрела на него.
– Протоаминтес, а простых вещей не знаешь. Женщины могут понести только в самой середине своего месяца. Не мешай, сбиваешь! – Палочка быстро выводила по воску цифры. – Итак. Иногда он бывал в отъезде, или служба мешала, или еще что-то, но будем считать, что в течение первых двадцати лет наш жеребец каждый год покрывал, допустим, по триста кобылиц.
Дамианос покривился, подумав о Всенеже, – и опять не одернул нахалку.
– После сорока пяти лет мужчины слабеют. Предположим, что еще лет десять ему водили женщин в среднем через день. Потом – опять-таки в среднем – раз в неделю. Итого приблизительно получается, что наш папаша посеял семя восемь тысяч раз… Предположим, в половине случаев оно не проросло – это обыкновенная пропорция. На выкидыши и смерть в младенчестве уберем еще половину. – Дамианос подумал, что она чиркает палочкой и считает гораздо быстрее, чем он. – Выходит, что всего у нас с тобой около двух тысяч братиков и сестренок.
«Две тысячи братьев и сестер?! Вероятно, так и есть». Он был потрясен и в то же время удивлялся на себя – как это ему не пришло в голову осуществить такой несложный подсчет самому?
Гелия бросила на стол табулу. С любопытством поглядела на Дамианоса.
– Когда ты станешь пирофилаксом, ты тоже будешь плодиться, как кролик?
Он вздрогнул.
– Что?! Откуда…
Оборвал себя. «Молчи!» И так вырвалось лишнее.
Эфиопка засмеялась.
– Я всё знаю. Меня учили, что всё знать – второе главное оружие женщины.
Он опять заглотил нехитрую наживку.
– А какое первое?
– Умение пользоваться мужчинами. Искусная женщина делает сама лишь то, что ей нравится, а для всего остального использует мужчин. У нас в школе вас называют «инструментами».
– И как же нас, инструменты, используют?
– Ой, это очень легко. Определи, в чем слабость мужчины, и манипулируй, как хочешь.
Дамианос усмехнулся.
– А если слабостей нет?
– Так не бывает. Какое-нибудь незащищенное место есть у каждого. Даже у Кириана Великого.
– У отца? Слабость? – Поверить в это было трудно. – Какая же?
– Ты, – засмеялась Гелия. – Есть сыновья не хуже, но он выбрал тебя. И теперь я знаю почему. Из-за того, что у тебя пятно на лбу. Пирофилакс придает этой ерунде какое-то особенное значение. Ну не глупость? Кстати сказать, клякса на лбу – единственное, что мне в тебе нравится.
Он не поспевал за поскоком ее мыслей.
– Почему?
– Люблю окружать себя уродами. Они интересны. У Коринды заячья губа, у тебя кто-то будто для потехи нарисовал на лбу аккуратненький кружок.
И захохотала. Пустые, ненужные разговоры, в которые Гелия так ловко его втягивала, всегда этим заканчивались: она веселилась, он раздражался.
Но теперь он понял, что она злит и дразнит его нарочно. Ищет слабое место, подбирает отмычку – чтобы потом «манипулировать».
Пускай, если ей так привычней.
Нравится ему эта африканская лиса или нет, задание им выполнять вместе. Другого помощника не будет…
На шестые сутки ромейский караван вошел в пресные воды. Берега, вначале едва видимые за пятнами бесчисленных островков поймы, понемногу сузились. Ветер, дувший с моря, стих. Паруса обвисли.
Теперь корабли плыли намного медленней – на одних веслах, против течения. Капитан головного судна, он же начальник всей экспедиции, дал сигнал сократить дистанцию до двух плетронов. По обоим берегам двинулись верховые, зорко глядя по сторонам. В степи всегда нужно быть настороже. Но до мест по-настоящему опасных пока было далеко. Там, на севере, находился знаменитый Катарсис, которым пугали новичков люди, уже ходившие этим путем прежде.
Семь дней и семь ночей, без остановок, караван поднимался вверх. На восьмой день передний корабль бросил якорь посреди Данапра, у длинного лесистого острова. Предводитель каравана (его называли арабским словом амирал – от «амиралбахр», «начальник моря») созвал всех на совет.
Двенадцать купцов и столько же капитанов сели в круг на песчаном берегу.
Дозорный с мачты заметил всадника, который опрометью скакал на север, рассказал амирал. Бывалые люди тяжко вздохнули. Купец-суконщик Карп, никогда не плававший великим речным путем, спросил:
– И что такого?
Не ему одному, а всем, кто совершал путешествие впервые, амирал объяснил:
– Это несомненно лазутчик степных разбойников. Впереди засада. Мы приближаемся к порогам. Каменные гряды пересекают Данапр в семи местах. Там скалы, надводные и подводные камни, стремнины. Семь раз нам придется высаживаться, иногда даже выносить на берег грузы и тянуть суда на канатах. Именно на порогах нападают грабители.
– Но нас на двенадцати кораблях четыреста человек! И половина – воины!
– Они тоже воины. И их иногда бывает очень много.
Суконщик спросил:
– На сколько миль тянутся эти проклятые пороги?
– Примерно на пятьдесят.
– И варвары могут накинуться где угодно?
– Могут, – терпеливо ответил амирал. – Но они нападут у четвертого порога. Мы называем его Катарсис, потому что, если пройдешь это плохое место благополучно, облегчается и очищается душа.
– Откуда ты знаешь, господин, что дикари устроили засаду именно на Катарсисе? – недоверчиво спросил Карп.
– Потому что я иду этим путем седьмой раз. Однажды нам повезло, и степняков на порогах не было. Остальные шесть раз нас подстерегали у Катарсиса. Корабли там можно тянуть только вдоль левого берега, а обзор из-за скал ограничен. Это позволяет разбойникам накинуться с близкого расстояния. Лучники успевают выпустить всего по три стрелы – и всадники уже рядом.
Каллист, самый богатый из купцов, доставлявший большой заказ императору франков, простонал:
– Зачем только отправился я в этот путь? Почему не послал приказчиков? Скажи, господин, а нельзя от грабителей откупиться?
– Для этого нужно знать, кто устроил засаду. Если шайка славян или вэрингов, дикарей с дальнего севера, можно дать им серебра, и они уйдут. Если это степные шарандеи, ничего давать не будем. Они храбры, только когда не получают отпора. Но у Катарсиса может поджидать какое-нибудь племя, пришедшее из глубин Великой Степи. Есть такие варвары, которые не умеют договариваться.
– Как мы узнаем, чей был лазутчик? – впервые нарушил молчание Дамианос, спросив про существенное.
– Я отправил на разведку двух опытных людей. Завтра они вернутся. Тогда будет ясность.
Завтра вечером амирал снова всех собрал. Он был хмур.
– Третье, – сказал он. – Какие-то неизвестные варвары. Очень опасные.
Все зашумели, стали спрашивать, что поведали разведчики.
– Ничего. Они не вернулись.
– Откуда же ты получил сведения, господин?
– Со славянами и даже с вэрингами мои люди договорились бы. Шарандеев заметили бы – они неловки. Если не вернулись – значит, захвачены или убиты. Я говорил вам, это очень опытные разведчики. Поймать их мог только враг еще более опытный. И не расположенный к переговорам. Выводов три. Враг силен. Безжалостен. И хочет забрать у нас всё.
Воцарилось тягостное молчание.
– Что же делать? – тоскливо спросил кто-то.
– Решайте сами. – Амирал оглядел собравшихся, и Дамианос понял: не хочет брать на себя ответственность. – Может быть, варвары не сильны, а просто самоуверенны. Тогда мы отобьемся и поплывем дальше. Не хотите рисковать жизнью и товарами – встанем здесь лагерем и будем ждать. Я слышал, что через месяц отправляется еще один караван, больше нашего. Вместе мы прорвемся.
Ответом ему был общий стон. Времени терять никто не хотел.
К тому же увеличение количества товаров сбило бы на них цену.
– Как узнать, сильны разбойники или просто самоуверенны? – спросил Дамианос.
– Теперь никак. – Амирал пожал плечами. – Савр и Дукас были самыми лучшими. Других добровольцев я не найду. Остается лишь помолиться Господу. Двинемся вперед, уповая на милость Всевышнего.
Бодрость была фальшивая, никого она не обманула.
– А если Господь решит наказать нас за грехи? – жалобно сказал Каллист. – Подозреваю, что грешников здесь немало…
– Тогда одних убьют, а кому повезет – угодит в рабство, – охотно пояснил начальник и воинственно потряс кулаком. – Лично я за прорыв. Но решать вам, господа купцы. Мы, моряки, у вас на службе.
Остальные капитаны молчали. Лишаться жизни из-за чужих барышей никому из них не хотелось.
– Давайте голосовать, – упавшим голосом молвил Каллист. – Я за то, чтобы остаться здесь.
– Это потому что тебе не торговать, а только доставить заказ! – крикнул виноторговец. – А у меня вино прокиснет!
– Не надо торговать паршивым вином, – огрызнулся кто-то, и все загалдели. Каждый старался перекричать остальных.
Дамианос подошел к амиралу:
– Я пойду и выясню, кто там и сколько их.
– Это верная гибель для человека, не знающего славянские земли. Разве ты бывал здесь прежде?
– Не вернусь – останетесь ждать следующего каравана, – сказал Дамианос, не ответив. – Что вы теряете?
Амирал пожал плечами: ты предупрежден, остальное – дело твое.
– Я отвечаю за тебя, господин, – зашептал сзади Горгий, услужливый капитан Дамианосова корабля. – Я обещал протоканцелярию Агриппе, что благополучно доставлю тебя в Кыев.
– Хочешь пойти в разведку со мной? – обернулся к нему аминтес.
Горгий побледнел, умолк. Он не был трусом. Но даже храбрые люди боятся неизвестности.
Риска на самом деле было немного. Хоть на данапровских порогах Дамианосу бывать не доводилось, но повадки степных хищников он знал неплохо, а всю опасную работу выполнит автоматон.
Он взял с собой Гога, потому что тот был совсем тупым и мог воспринимать только самые простые команды. Для этого дела достаточно.
В первый день неблизкого пути они миновали три порога. Пустые места Дамианос обходил стороной, всё время был начеку, но особенно не таился. Амирал объяснил, с какого места следует соблюдать предельную осторожность.
Как только впереди закипели буруны и река сначала стиснулась, а потом расширилась, Дамианос свистнул трипокефалу:
– Не отставай.
Катарсис представлял собой три гряды камней. Между первой и второй шагов триста, между второй и третьей – около восьмисот.
День кончался. В сумерках лезть на рожон было нельзя. Переночевали.
С утра Дамианос торопиться не стал. Залег в высокой траве и долго присматривался к первому барьеру. Никаких подозрительных звуков, никакого движения.
– Иди туда. Дойдешь до серой скалы – жди меня. Нападут – убивай.
Пришлось повторить трижды, только тогда Гог кивнул. Как только понял, чего хочет хозяин, сразу двинулся вперед, без колебаний.
Широкой, размеренной поступью, покачивая шипастой дубиной на плече (холодного оружия автоматонам не давали – могли порезаться), он дошагал до камней и замер там.
Значит, чисто.
Дамианос взял мешок с провизией, быстро пересек открытое пространство.
Вторую пустошь Гог преодолел тоже без приключений. Оставалась еще одна, самая широкая. В этом месте Данапр тоже разливался широко, чуть не на милю, но простор был обманчив: из воды там и сям торчали острова и островки, утесы, просто большие камни.
Затаившись в щели между скалами, Дамианос смотрел во все глаза. Засада могла быть только здесь. Или впереди, за последней грядой, или слева, где в двух стадиях от берега тянулась кривая балка.
Трипокефал дотопал до середины, когда раздался заливистый свист, подхваченный многоголосым улюлюканьем.
И из-за передних скал, и из балки одновременно вылетели всадники, на скаку растягиваясь двумя дугами. Не славяне – степняки, определил Дамианос, на всякий случай вжимаясь в землю. Косматые шапки, седла без стремян и низкорослые, мохнатые лошади. Что за племя?
Автоматон шел себе, как ни в чем не бывало. У него был приказ дойти, куда велено, и ждать. А прочее его не занимало.
«Стрел не пускают. Хотят взять живьем. Знакомы с работорговлей. Стало быть, не карачаи – те убивают всех без разбора, даже женщин».
Прижал к глазнице оптикон. Всадники были уже совсем близко от Гога. Один с лету закинул на плечи верзиле аркан. Автоматон от рывка упал, но через пол-стигмы поднялся. Веревку он своими могучими лапищами разорвал. Палицу взял за самый кончик. Приказано убивать, если нападут? Напали. Будет убивать.
Мечущиеся вокруг конники еще несколько раз захлестывали удавку – и Гог легко, будто нитку, разрывал ее.
Тогда степняки спешились и подступили к великану.
Ох, зря. Трипокефала можно взять живьем, только если накинуть сверху прочную рыбью сеть или большой кусок плотной просмоленной ткани.
Дубина взлетала и опускалась. Всякий раз в сторону отлетала фигурка и уже не поднималась. Но разбойники всё наседали – должно быть, им очень хотелось заполучить такого сильного пленника.
Дамианос тихонько выругался. Он подумал было, что полсотни всадников, которые выскочили из укрытий – это и есть вся засада. Однако из балки и из-за скал выезжали всё новые и новые верховые. Всем хотелось поглазеть на диво: как один человек бьется против целой ватаги и она ничего не может сделать.
Кто же это такие? Сарыки, живущие в низовьях Танаиса? Пришедшие издалека ясоги? Заитильские бешкиры?
Ответ на этот вопрос Дамианос получил, когда к собравшейся на поле толпе приблизился всадник в островерхом шлеме с конским хвостом. Перед ним расступались. Лицо вождя было черным. Приладив оптикон, Дамианос разглядел, что это кожаная маска. Ах, вот это кто…
Предводитель поднял руку, что-то крикнул, и Гога оставили в покое. Вокруг растерзанного, но нисколько не ослабевшего автоматона образовалось пустое пространство.
Трипокефал замер, беспомощно огляделся в поисках хозяина. Он не знал, что теперь делать: бить дальше дубиной или идти вперед?
Хан не захотел больше терять людей. На траве и так уже валялось пять или шесть тел.
Зазвенели тетивы луков, и через несколько мгновений бедный автоматон был весь утыкан стрелами. Он покачался, сделал несколько неуверенных шагов и рухнул.
Как степняки подбирают своих мертвецов, Дамианос уже не видел. Он тронулся в неближний обратный путь. Идти предстояло весь остаток дня и потом еще целую ночь.
За сведения пришлось заплатить дорогую цену. Теперь в распоряжении аминтеса оставался всего один автоматон.
Но в Кыев попасть все равно нужно. Задание получено и должно быть выполнено.
Катарсис
– Это бродячий курень калгатов, – сказал Дамианос на совете. – Никогда раньше их не видел, но мне рассказывали. Племя кочует вдоль берегов Каспия, даже до хазар добирается нечасто, а так далеко на запад их, кажется, еще не заносило. Про калгатов говорят, что их набеги всегда изобретательны и коварны.
– Если ты никогда не видел калгатов, как ты понял, что это они? – спросил амирал, но без недоверчивости, а почтительно. По-видимому, он догадался, в каком ведомстве служит необычный купец.
– По кожаной маске вождя. Лицо хана могут видеть только его жены, а больше никто. Это неплохо придумано. Таинственность укрепляет авторитет власти, – прибавил Дамианос, вспомнив прием послов в Консисторионе.
– Сколько их? Как они вооружены?
– Человек триста. Я видел луки, копья, сабли. И, как у всех кочевников, арканы, которые они хорошо бросают издалека. Кольчуг нет. Это всё. Больше мне сказать нечего.
Все стали смотреть на начальника.
– Три сотни – нестрашно, – сказал амирал. – У нас сто двадцать или сто тридцать человек будут тянуть корабли, а для обороны останется двести семьдесят, из них двести регулярных солдат. Мы отобьемся легко и без серьезных потерь. Завтра утром снимаемся со стоянки, господа купцы. Капитаны, готовьте суда к проходу через пороги.
…На второй день медленного продвижения, преодолев три порога, караван приблизился к четвертому. Он был бы не самым трудным, потому что глубина позволяла вести корабли, не разгружая, – если б не удобная для засады балка, да не щербатая стена скал, в зазорах между которыми легко было спрятаться врагу.
Двигались так.
На каждом корабле остался только капитан, вставший к рулю. Гребцы – от восьми до двенадцати человек, в зависимости от размера – тянули судно на веревках. Все остальные вооружились и рассредоточились по берегу. Корабли шли плотно, один за другим, и всё же караван растянулся на добрых полмили.
Дамианос остался сзади, у воды. Лезть в бой он не собирался. Зачем? Белая Дева сочла бы такой риск жульничеством.
Аминтес шел рядом с последним из кораблей, положив на плечо собранный манубалист – думал проверить оружие в деле, с безопасного расстояния.
Сзади тяжело топал Магог. Капитан Горгий покрикивал на кряхтевших тянульщиков. Гелия с удобством расположилась на палубе, готовясь к интересному зрелищу. Сходить на берег она категорически отказалась и служанку тоже не пустила.
Кажется, начальник каравана хорошо знал свое дело. Вооруженные матросы и купцы с приказчиками были во второй линии, первую же составляли солдаты, распределенные на пять лохов по сорок человек: во внешнем ряду латники-гоплиты, внутри – лучники и пращники. При налете конницы лох закрывается щитами, превращаясь в черепаху, и ощетинивается длинными копьями, так что не подступишься, а стрелки на выбор истребляют вражеских предводителей и храбрецов.
Между лохами поддерживалась дистанция в полтораста шагов. Если нападут на один, два соседних придут на помощь с флангов, а еще два останутся охранять корабли.
Дамианос поглядывал на балку, откуда вот-вот должны были выскочить калгаты, и думал о том, что военное дело – такая же наука, как любая область знаний. Ученый всегда одолеет неученого.
Вот взять любого воина-варвара – хоть славянина, хоть степняка – и выпустить один на один против византийского солдата. Дикарь наверняка победит. Он сильнее, ловчее, храбрее, потому что вырос в суровом и грубом мире, где слабые не выживают.
– Ты хочешь делать мне притирания сам? Будешь массировать мне живот, спину и ноги? Готовить ароматические ванны?
– Какие еще ванны? – воскликнул он. И осекся.
Служанка взвалила на спину какие-то узлы, а на голову без видимого усилия взгромоздила огромную лохань из лакированного пробкового дерева.
– Куда нести, госпожа? – прогудел голос из-под корыта.
– В каюту. Есть же на этом жалком кораблике какая-нибудь каюта?
– Одна. И ее занимаю я, – сквозь зубы процедил Дамианос.
– Отлично. Вот туда и неси.
Дамианос в бешенстве взглянул на Агриппу. У того в глазах поигрывали странные искорки. Если не знать протоканцелярия, можно было бы вообразить, будто чиновнику весело. Но Агриппа даже не знал, что такое веселье.
– Удачной дороги, протоаминтес, – невозмутимо сказал сухарь.
Плюнув ему под ноги, Дамианос с разбегу вскочил на борт корабля – трап уже убрали.
Нет, ну это надо же было додуматься! Пирофилакс действительно стареет.
Путь к катарсису
Дни морского путешествия Дамианос думал посвятить делу, требующему покоя и сосредоточенности. Помимо основного задания – оценить степень опасности и устранить ее, буде окажется серьезной – аминтес получил еще одно. В Академии его научили новому искусству – составлению карт. Требовалось нарисовать путь от моря до среднего течения Данапра – с обозначением всех изгибов реки, притоков и островов, с рельефом берега, а главное со знаменитыми каменистыми порогами, на которых погибло столько купеческих караванов. В море Дамианос собирался подготовить всё необходимое для этой непростой работы: собрать панно из отдельных восковых табул и на каждую нанести мелкую сетку из тонких линий, чтобы потом с точностью размечать направления и рассчитывать расстояния.
Никогда еще он не отправлялся на задание с таким комфортом. Капитан уступил важному пассажиру свою каюту. Это было крытое помещение на корме, маленькое, но обособленное, укрытое от чужих глаз. Посередине – отличный стол, по бокам – окошки для света, сзади – широкая скамья, чтобы спать. Была даже (неслыханное роскошество) персональная латрина: дыра в полу, прикрытая крышкой.
Но скамью бесцеремонно заняла эфиопка, да еще в углу положила подстилку для своей свиноподобной служанки. Всё остальное пространство заняла вещами. На столе разложила какие-то баночки, щеточки, коробочки, водрузила целых два зеркала – чтобы любоваться собой не только спереди, но и сзади.
Дамианос отвоевал себе половину поверхности и попробовал было работать, но это оказалось совершенно невозможно.
Гелия была несносна. Эта женщина просто не умела сидеть смирно и вести себя тихо! То затеет расчесывать свои густейшие волосы – с треском и чуть ли не искрами. То начнет присыпать кожу гороховой мукой – обчихаешься. То прислужница мнет ей спину, а чертова африканка сладострастно охает. Еще она подолгу вертелась перед своими зеркалами, и ладно бы молча – так нет: пела какие-то дурацкие песенки, не сказать чтоб мелодично.
Когда же Дамианос сказал, что хочет в пути научить ее самым необходимым славянским фразам и рассказать об обычаях этого народа, Гелия отмахнулась. Она всё время была чем-нибудь занята, и никогда чем-то полезным. Разговаривала только о ерунде.
Ну пирофилакс! Спасибо за такую напарницу.
Чудесной латриной попользоваться Дамианосу ни разу не довелось, потому что проклятые бабы всё время торчали в каюте. Поэтому протоаминтес должен был таскаться по нужде к борту, как самый последний гребец. Сама же Гелия оправляться при мужчине не стеснялась – только хохотала, когда Дамианос отворачивался или выходил.
Еще хуже было то, что она ежедневно принимала ванны с морской водой, преспокойно раздеваясь донага. Узкая в талии фигура, острые груди, несоразмерно длинные ноги – всё противоречило классическим канонам, и тем не менее было в темно-смуглом теле что-то такое, от чего перехватывало дыхание и линии на восковой табличке шли вкривь. В тесной каюте от стола, за которым он сидел, до ванны можно было дотянуться рукой.
Наверное, Гелия была красива, даже очень красива. Но красота ее была противоположна красоте Гекаты. «Та – Белая Дева, а эта – черная и не дева», – подумал в один из дней Дамианос. Разозлился, что позволил себе сравнить возвышенное с низменным, и в досаде воскликнул:
– Разве тебя не учили, что показывать наготу чужому мужчине нельзя?
Любовно погладив себя по бедрам, она со смехом ответила:
– Во-первых, ты не чужой мужчина. Я твоя сестра, разве ты забыл? А во-вторых, в Гимназионе нас учили прямо противоположному.
У Гелии была поразительная способность втягивать его в бессмысленные разговоры. Так случилось и в этот раз. Стало любопытно.
– Я ничего не знаю про Гимназион для девочек. Как он устроен? Чему там обучают?
Ойкнув, эфиопка опустилась в ванну. Коринда подливала в морскую воду кипяток.
– У нас было три разных класса: один для умных, другой для красивых, третий для умных и красивых – в нем-то я и училась. Обожгла, дура! – Гелия влепила служанке звонкую затрещину. – Иди, мой латрину, дура! Только на это и способна!
– А если девочка не умная и не красивая?
Не способных к наукам сыновей Кириана – изредка попадались и такие – отсылали в солдаты. Но ведь девочку в армию не отдашь?
– Уродливых и глупых учить перестают. Они становятся служанками, вроде Коринды.
– Она твоя сестра?! – Дамианос изумленно уставился на безобразную толстуху, которая, стоя на коленях, терла тряпкой отверстие в полу.
– И твоя тоже.
А ведь верно. Он умолк, стал размышлять о пирофилаксе.
– Когда у человека столько детей, они перестают представлять собой ценность, – сказал Дамианос задумчиво. – Никто не знает, сколько у нас с тобой сестер и братьев. Сам пирофилакс этого не знает.
– Сейчас узнаем. – Гелия любовалась высунутой из воды ногой. – Проще простого.
– Откуда?
– Посчитаем. Для этого нужно сначала взять число женщин, которых наш папочка обрюхатил…
Грубое слово покоробило Дамианоса – об отце так говорить нельзя. Надо было бы сделать девке замечание. Но любопытство пересилило.
– Откуда же ты возьмешь это число?
– Тоже мне задачка. – Она встала, наклонилась, задев его плечо твердой грудью, и цапнула со стола табулу. Стерла ладонью с таким тщанием нанесенную сетку. – Дай стилус. – Снова плюхнулась в воду, обдав его брызгами. – Кириан представил базилевсу проект Сколы сорок лет назад. Это всем известно. Через восемь лет открылся Гимназион, и туда поступили первые ученики. Правильно?
– Ну да. Я был в четвертом по счету выпуске. И что из этого следует?
– Считаем. Сорок лет к папочке приводили женщин, готовых к зачатию.
– Как это – «готовых к зачатию»?
Она снисходительно посмотрела на него.
– Протоаминтес, а простых вещей не знаешь. Женщины могут понести только в самой середине своего месяца. Не мешай, сбиваешь! – Палочка быстро выводила по воску цифры. – Итак. Иногда он бывал в отъезде, или служба мешала, или еще что-то, но будем считать, что в течение первых двадцати лет наш жеребец каждый год покрывал, допустим, по триста кобылиц.
Дамианос покривился, подумав о Всенеже, – и опять не одернул нахалку.
– После сорока пяти лет мужчины слабеют. Предположим, что еще лет десять ему водили женщин в среднем через день. Потом – опять-таки в среднем – раз в неделю. Итого приблизительно получается, что наш папаша посеял семя восемь тысяч раз… Предположим, в половине случаев оно не проросло – это обыкновенная пропорция. На выкидыши и смерть в младенчестве уберем еще половину. – Дамианос подумал, что она чиркает палочкой и считает гораздо быстрее, чем он. – Выходит, что всего у нас с тобой около двух тысяч братиков и сестренок.
«Две тысячи братьев и сестер?! Вероятно, так и есть». Он был потрясен и в то же время удивлялся на себя – как это ему не пришло в голову осуществить такой несложный подсчет самому?
Гелия бросила на стол табулу. С любопытством поглядела на Дамианоса.
– Когда ты станешь пирофилаксом, ты тоже будешь плодиться, как кролик?
Он вздрогнул.
– Что?! Откуда…
Оборвал себя. «Молчи!» И так вырвалось лишнее.
Эфиопка засмеялась.
– Я всё знаю. Меня учили, что всё знать – второе главное оружие женщины.
Он опять заглотил нехитрую наживку.
– А какое первое?
– Умение пользоваться мужчинами. Искусная женщина делает сама лишь то, что ей нравится, а для всего остального использует мужчин. У нас в школе вас называют «инструментами».
– И как же нас, инструменты, используют?
– Ой, это очень легко. Определи, в чем слабость мужчины, и манипулируй, как хочешь.
Дамианос усмехнулся.
– А если слабостей нет?
– Так не бывает. Какое-нибудь незащищенное место есть у каждого. Даже у Кириана Великого.
– У отца? Слабость? – Поверить в это было трудно. – Какая же?
– Ты, – засмеялась Гелия. – Есть сыновья не хуже, но он выбрал тебя. И теперь я знаю почему. Из-за того, что у тебя пятно на лбу. Пирофилакс придает этой ерунде какое-то особенное значение. Ну не глупость? Кстати сказать, клякса на лбу – единственное, что мне в тебе нравится.
Он не поспевал за поскоком ее мыслей.
– Почему?
– Люблю окружать себя уродами. Они интересны. У Коринды заячья губа, у тебя кто-то будто для потехи нарисовал на лбу аккуратненький кружок.
И захохотала. Пустые, ненужные разговоры, в которые Гелия так ловко его втягивала, всегда этим заканчивались: она веселилась, он раздражался.
Но теперь он понял, что она злит и дразнит его нарочно. Ищет слабое место, подбирает отмычку – чтобы потом «манипулировать».
Пускай, если ей так привычней.
Нравится ему эта африканская лиса или нет, задание им выполнять вместе. Другого помощника не будет…
На шестые сутки ромейский караван вошел в пресные воды. Берега, вначале едва видимые за пятнами бесчисленных островков поймы, понемногу сузились. Ветер, дувший с моря, стих. Паруса обвисли.
Теперь корабли плыли намного медленней – на одних веслах, против течения. Капитан головного судна, он же начальник всей экспедиции, дал сигнал сократить дистанцию до двух плетронов. По обоим берегам двинулись верховые, зорко глядя по сторонам. В степи всегда нужно быть настороже. Но до мест по-настоящему опасных пока было далеко. Там, на севере, находился знаменитый Катарсис, которым пугали новичков люди, уже ходившие этим путем прежде.
Семь дней и семь ночей, без остановок, караван поднимался вверх. На восьмой день передний корабль бросил якорь посреди Данапра, у длинного лесистого острова. Предводитель каравана (его называли арабским словом амирал – от «амиралбахр», «начальник моря») созвал всех на совет.
Двенадцать купцов и столько же капитанов сели в круг на песчаном берегу.
Дозорный с мачты заметил всадника, который опрометью скакал на север, рассказал амирал. Бывалые люди тяжко вздохнули. Купец-суконщик Карп, никогда не плававший великим речным путем, спросил:
– И что такого?
Не ему одному, а всем, кто совершал путешествие впервые, амирал объяснил:
– Это несомненно лазутчик степных разбойников. Впереди засада. Мы приближаемся к порогам. Каменные гряды пересекают Данапр в семи местах. Там скалы, надводные и подводные камни, стремнины. Семь раз нам придется высаживаться, иногда даже выносить на берег грузы и тянуть суда на канатах. Именно на порогах нападают грабители.
– Но нас на двенадцати кораблях четыреста человек! И половина – воины!
– Они тоже воины. И их иногда бывает очень много.
Суконщик спросил:
– На сколько миль тянутся эти проклятые пороги?
– Примерно на пятьдесят.
– И варвары могут накинуться где угодно?
– Могут, – терпеливо ответил амирал. – Но они нападут у четвертого порога. Мы называем его Катарсис, потому что, если пройдешь это плохое место благополучно, облегчается и очищается душа.
– Откуда ты знаешь, господин, что дикари устроили засаду именно на Катарсисе? – недоверчиво спросил Карп.
– Потому что я иду этим путем седьмой раз. Однажды нам повезло, и степняков на порогах не было. Остальные шесть раз нас подстерегали у Катарсиса. Корабли там можно тянуть только вдоль левого берега, а обзор из-за скал ограничен. Это позволяет разбойникам накинуться с близкого расстояния. Лучники успевают выпустить всего по три стрелы – и всадники уже рядом.
Каллист, самый богатый из купцов, доставлявший большой заказ императору франков, простонал:
– Зачем только отправился я в этот путь? Почему не послал приказчиков? Скажи, господин, а нельзя от грабителей откупиться?
– Для этого нужно знать, кто устроил засаду. Если шайка славян или вэрингов, дикарей с дальнего севера, можно дать им серебра, и они уйдут. Если это степные шарандеи, ничего давать не будем. Они храбры, только когда не получают отпора. Но у Катарсиса может поджидать какое-нибудь племя, пришедшее из глубин Великой Степи. Есть такие варвары, которые не умеют договариваться.
– Как мы узнаем, чей был лазутчик? – впервые нарушил молчание Дамианос, спросив про существенное.
– Я отправил на разведку двух опытных людей. Завтра они вернутся. Тогда будет ясность.
Завтра вечером амирал снова всех собрал. Он был хмур.
– Третье, – сказал он. – Какие-то неизвестные варвары. Очень опасные.
Все зашумели, стали спрашивать, что поведали разведчики.
– Ничего. Они не вернулись.
– Откуда же ты получил сведения, господин?
– Со славянами и даже с вэрингами мои люди договорились бы. Шарандеев заметили бы – они неловки. Если не вернулись – значит, захвачены или убиты. Я говорил вам, это очень опытные разведчики. Поймать их мог только враг еще более опытный. И не расположенный к переговорам. Выводов три. Враг силен. Безжалостен. И хочет забрать у нас всё.
Воцарилось тягостное молчание.
– Что же делать? – тоскливо спросил кто-то.
– Решайте сами. – Амирал оглядел собравшихся, и Дамианос понял: не хочет брать на себя ответственность. – Может быть, варвары не сильны, а просто самоуверенны. Тогда мы отобьемся и поплывем дальше. Не хотите рисковать жизнью и товарами – встанем здесь лагерем и будем ждать. Я слышал, что через месяц отправляется еще один караван, больше нашего. Вместе мы прорвемся.
Ответом ему был общий стон. Времени терять никто не хотел.
К тому же увеличение количества товаров сбило бы на них цену.
– Как узнать, сильны разбойники или просто самоуверенны? – спросил Дамианос.
– Теперь никак. – Амирал пожал плечами. – Савр и Дукас были самыми лучшими. Других добровольцев я не найду. Остается лишь помолиться Господу. Двинемся вперед, уповая на милость Всевышнего.
Бодрость была фальшивая, никого она не обманула.
– А если Господь решит наказать нас за грехи? – жалобно сказал Каллист. – Подозреваю, что грешников здесь немало…
– Тогда одних убьют, а кому повезет – угодит в рабство, – охотно пояснил начальник и воинственно потряс кулаком. – Лично я за прорыв. Но решать вам, господа купцы. Мы, моряки, у вас на службе.
Остальные капитаны молчали. Лишаться жизни из-за чужих барышей никому из них не хотелось.
– Давайте голосовать, – упавшим голосом молвил Каллист. – Я за то, чтобы остаться здесь.
– Это потому что тебе не торговать, а только доставить заказ! – крикнул виноторговец. – А у меня вино прокиснет!
– Не надо торговать паршивым вином, – огрызнулся кто-то, и все загалдели. Каждый старался перекричать остальных.
Дамианос подошел к амиралу:
– Я пойду и выясню, кто там и сколько их.
– Это верная гибель для человека, не знающего славянские земли. Разве ты бывал здесь прежде?
– Не вернусь – останетесь ждать следующего каравана, – сказал Дамианос, не ответив. – Что вы теряете?
Амирал пожал плечами: ты предупрежден, остальное – дело твое.
– Я отвечаю за тебя, господин, – зашептал сзади Горгий, услужливый капитан Дамианосова корабля. – Я обещал протоканцелярию Агриппе, что благополучно доставлю тебя в Кыев.
– Хочешь пойти в разведку со мной? – обернулся к нему аминтес.
Горгий побледнел, умолк. Он не был трусом. Но даже храбрые люди боятся неизвестности.
Риска на самом деле было немного. Хоть на данапровских порогах Дамианосу бывать не доводилось, но повадки степных хищников он знал неплохо, а всю опасную работу выполнит автоматон.
Он взял с собой Гога, потому что тот был совсем тупым и мог воспринимать только самые простые команды. Для этого дела достаточно.
В первый день неблизкого пути они миновали три порога. Пустые места Дамианос обходил стороной, всё время был начеку, но особенно не таился. Амирал объяснил, с какого места следует соблюдать предельную осторожность.
Как только впереди закипели буруны и река сначала стиснулась, а потом расширилась, Дамианос свистнул трипокефалу:
– Не отставай.
Катарсис представлял собой три гряды камней. Между первой и второй шагов триста, между второй и третьей – около восьмисот.
День кончался. В сумерках лезть на рожон было нельзя. Переночевали.
С утра Дамианос торопиться не стал. Залег в высокой траве и долго присматривался к первому барьеру. Никаких подозрительных звуков, никакого движения.
– Иди туда. Дойдешь до серой скалы – жди меня. Нападут – убивай.
Пришлось повторить трижды, только тогда Гог кивнул. Как только понял, чего хочет хозяин, сразу двинулся вперед, без колебаний.
Широкой, размеренной поступью, покачивая шипастой дубиной на плече (холодного оружия автоматонам не давали – могли порезаться), он дошагал до камней и замер там.
Значит, чисто.
Дамианос взял мешок с провизией, быстро пересек открытое пространство.
Вторую пустошь Гог преодолел тоже без приключений. Оставалась еще одна, самая широкая. В этом месте Данапр тоже разливался широко, чуть не на милю, но простор был обманчив: из воды там и сям торчали острова и островки, утесы, просто большие камни.
Затаившись в щели между скалами, Дамианос смотрел во все глаза. Засада могла быть только здесь. Или впереди, за последней грядой, или слева, где в двух стадиях от берега тянулась кривая балка.
Трипокефал дотопал до середины, когда раздался заливистый свист, подхваченный многоголосым улюлюканьем.
И из-за передних скал, и из балки одновременно вылетели всадники, на скаку растягиваясь двумя дугами. Не славяне – степняки, определил Дамианос, на всякий случай вжимаясь в землю. Косматые шапки, седла без стремян и низкорослые, мохнатые лошади. Что за племя?
Автоматон шел себе, как ни в чем не бывало. У него был приказ дойти, куда велено, и ждать. А прочее его не занимало.
«Стрел не пускают. Хотят взять живьем. Знакомы с работорговлей. Стало быть, не карачаи – те убивают всех без разбора, даже женщин».
Прижал к глазнице оптикон. Всадники были уже совсем близко от Гога. Один с лету закинул на плечи верзиле аркан. Автоматон от рывка упал, но через пол-стигмы поднялся. Веревку он своими могучими лапищами разорвал. Палицу взял за самый кончик. Приказано убивать, если нападут? Напали. Будет убивать.
Мечущиеся вокруг конники еще несколько раз захлестывали удавку – и Гог легко, будто нитку, разрывал ее.
Тогда степняки спешились и подступили к великану.
Ох, зря. Трипокефала можно взять живьем, только если накинуть сверху прочную рыбью сеть или большой кусок плотной просмоленной ткани.
Дубина взлетала и опускалась. Всякий раз в сторону отлетала фигурка и уже не поднималась. Но разбойники всё наседали – должно быть, им очень хотелось заполучить такого сильного пленника.
Дамианос тихонько выругался. Он подумал было, что полсотни всадников, которые выскочили из укрытий – это и есть вся засада. Однако из балки и из-за скал выезжали всё новые и новые верховые. Всем хотелось поглазеть на диво: как один человек бьется против целой ватаги и она ничего не может сделать.
Кто же это такие? Сарыки, живущие в низовьях Танаиса? Пришедшие издалека ясоги? Заитильские бешкиры?
Ответ на этот вопрос Дамианос получил, когда к собравшейся на поле толпе приблизился всадник в островерхом шлеме с конским хвостом. Перед ним расступались. Лицо вождя было черным. Приладив оптикон, Дамианос разглядел, что это кожаная маска. Ах, вот это кто…
Предводитель поднял руку, что-то крикнул, и Гога оставили в покое. Вокруг растерзанного, но нисколько не ослабевшего автоматона образовалось пустое пространство.
Трипокефал замер, беспомощно огляделся в поисках хозяина. Он не знал, что теперь делать: бить дальше дубиной или идти вперед?
Хан не захотел больше терять людей. На траве и так уже валялось пять или шесть тел.
Зазвенели тетивы луков, и через несколько мгновений бедный автоматон был весь утыкан стрелами. Он покачался, сделал несколько неуверенных шагов и рухнул.
Как степняки подбирают своих мертвецов, Дамианос уже не видел. Он тронулся в неближний обратный путь. Идти предстояло весь остаток дня и потом еще целую ночь.
За сведения пришлось заплатить дорогую цену. Теперь в распоряжении аминтеса оставался всего один автоматон.
Но в Кыев попасть все равно нужно. Задание получено и должно быть выполнено.
Катарсис
– Если ты никогда не видел калгатов, как ты понял, что это они? – спросил амирал, но без недоверчивости, а почтительно. По-видимому, он догадался, в каком ведомстве служит необычный купец.
– По кожаной маске вождя. Лицо хана могут видеть только его жены, а больше никто. Это неплохо придумано. Таинственность укрепляет авторитет власти, – прибавил Дамианос, вспомнив прием послов в Консисторионе.
– Сколько их? Как они вооружены?
– Человек триста. Я видел луки, копья, сабли. И, как у всех кочевников, арканы, которые они хорошо бросают издалека. Кольчуг нет. Это всё. Больше мне сказать нечего.
Все стали смотреть на начальника.
– Три сотни – нестрашно, – сказал амирал. – У нас сто двадцать или сто тридцать человек будут тянуть корабли, а для обороны останется двести семьдесят, из них двести регулярных солдат. Мы отобьемся легко и без серьезных потерь. Завтра утром снимаемся со стоянки, господа купцы. Капитаны, готовьте суда к проходу через пороги.
…На второй день медленного продвижения, преодолев три порога, караван приблизился к четвертому. Он был бы не самым трудным, потому что глубина позволяла вести корабли, не разгружая, – если б не удобная для засады балка, да не щербатая стена скал, в зазорах между которыми легко было спрятаться врагу.
Двигались так.
На каждом корабле остался только капитан, вставший к рулю. Гребцы – от восьми до двенадцати человек, в зависимости от размера – тянули судно на веревках. Все остальные вооружились и рассредоточились по берегу. Корабли шли плотно, один за другим, и всё же караван растянулся на добрых полмили.
Дамианос остался сзади, у воды. Лезть в бой он не собирался. Зачем? Белая Дева сочла бы такой риск жульничеством.
Аминтес шел рядом с последним из кораблей, положив на плечо собранный манубалист – думал проверить оружие в деле, с безопасного расстояния.
Сзади тяжело топал Магог. Капитан Горгий покрикивал на кряхтевших тянульщиков. Гелия с удобством расположилась на палубе, готовясь к интересному зрелищу. Сходить на берег она категорически отказалась и служанку тоже не пустила.
Кажется, начальник каравана хорошо знал свое дело. Вооруженные матросы и купцы с приказчиками были во второй линии, первую же составляли солдаты, распределенные на пять лохов по сорок человек: во внешнем ряду латники-гоплиты, внутри – лучники и пращники. При налете конницы лох закрывается щитами, превращаясь в черепаху, и ощетинивается длинными копьями, так что не подступишься, а стрелки на выбор истребляют вражеских предводителей и храбрецов.
Между лохами поддерживалась дистанция в полтораста шагов. Если нападут на один, два соседних придут на помощь с флангов, а еще два останутся охранять корабли.
Дамианос поглядывал на балку, откуда вот-вот должны были выскочить калгаты, и думал о том, что военное дело – такая же наука, как любая область знаний. Ученый всегда одолеет неученого.
Вот взять любого воина-варвара – хоть славянина, хоть степняка – и выпустить один на один против византийского солдата. Дикарь наверняка победит. Он сильнее, ловчее, храбрее, потому что вырос в суровом и грубом мире, где слабые не выживают.