Алекс фон Готт. Белый Дозор

Алекс фон Готт
Белый Дозор

Часть I

Пролог

   Три дня кряду лило с неба, да так сильно, что в землянке вода уже не уходила, а стояла на полу, сперва по щиколотку, а после ее стало по колено, еле вычерпали. Рогнедушка – золотко, надежа отца да матери, крепко занедужила. Сперва закашляла, мать ходила к колдуну, тот посоветовал мазать грудь девушки топленым барсучьим салом, посмотрел при том люто, что мать пришла от него сама не своя. Жил колдун в двадцати пяти верстах, обиняком, и допускал к себе того лишь, кого хотел, будто на расстоянии чуял, что от него надобно человеку. Кто шел просто так, праздности ради, позже рассказывал: «Иду, и ведь куда идти-то знаю, дорога-то одна. И вроде прошел много, осталась малость малая: на пригорок взойти, оттуда и избушку его видно. Взошел на пригорок, ан глянул – а уж в обратную сторону топаю, а избушки никакой и не видал вовсе». Не любил колдун таких, запутывал дорогу, вспять ворочал, давая понять «не суйся». Настырных же, кто вежливости не понимал, находили ломанных медведем или волками рваных, а то и вовсе пропадал человек, только и оставалось о нем, что имя, вспомненное на капище у резного лика Сварожьего за упокой души пропащей. Крут был колдун, ходил путями, простым людям неведомыми, а встречаясь с просителем, заставлял перед входом в свое жилище плюнуть три раза через правое плечо и ноги обмыть, для чего стояла перед входом полная бадья ключевой воды.
   С Рогнедой было так: барсучье сало помогло, кашель пропал. Зато крепко заломило поясницу – для молодушки напасть неслыханная, и живот у нее стал пухнуть, да так сильно, что сперва подумали худое: «не нагуляла ли с кем!», но дочь только плакала и всеми богами клялась, что невинна.
   – Пойду во второй раз, делать нечего. – Мать собрала в тряпичку, что оставалось в доме съестного: краюху хлеба и куриные яйца, завернула.
   – И я с тобой, – увязался было отец.
   – И думать забудь, – оборвала она его порыв, – сказано, не любит он мужиков! Особенно которые с бабами приходят. Он тогда ворчит сильно, может и дорогу заплести, на медведя наведет. Шуйный он совсем, лютый, Чернобогов слуга. Вот поклонюсь ему, в чем у самих нужда, так, может, даст еще что для Рогнедушки, как давеча сала мне отчинил барсучьего для нее.
   – Ай, мати! – дочке стало совсем худо, корчилась на верхних полатях, где теплей, но там же и самый угар от печи. А не топить, так от сырости разбухнут ноги.
   – Что, донюшка? Что с тобой, – заволновались родители, бросились к ней. – Болит? Где, покажи?
   – Здесь, вот здесь, – Рогнеда дотронулась до вспухшего живота, – сил нету моих, мочушки, как болит.
   – Бегу, бегу я, – засуетилась мать, – вот уже! Не оставим тебя, дитятко мое.
   Она схватила свой узелок, подняв подол, прошлепала по оставшимся на земляном полу лужицам, дорогой подправила лучину, поднялась по трем, из хороших бревен сделанным ступеням и подняла сбитую из дерева крышку. Через дыру ударило солнце, яркое, светившее с умытого дождем небушка. Мать даже глаза закрыла на мгновение, так ярко резануло по глазам светом, а открыв, испугалась так, что только и смогла замычать от ужаса. Солнце накрыло черной, как сажа, тучей, а над ней самой, наполовину вылезшей из землянки, да на фоне той тучи, возвышался сам нужный ей колдун, опиравшийся на полированный, суковатый посох, окованный больше чем до половины железом и, видать, тяжеленный, словно богатырская палица. По всему было видно, что служил он ему оружием, да и сам колдун был крепок, будто матерый дуб: выше всех в племени, плечи ширины такой, что коромыслом их только и мерить, на руках жилы бычьи, такими ручищами только волков крепких душить да на медведя-шатуна выходить, силушкой его, дурня бурого, посрамить. У колдуна волосы белые, как январский снег, глаза горят, словно уголья в костре на Коло-весеннее. И не поймешь, то ли старец он, то ли молодец, до срока от мудрости своей состарившийся да снегом запорошенный.
   – Куды так поспешаешь, жена? – спросил ее колдун с непривычным участием в голосе.
   – К тебе, бачка-мудреный, к тебе, – затараторила мать, немного оправившись после испуга, хоть сердечко у нее еще трепетало, словно иволга в силках.
   – На что же ты так наладилась-то? Я и сам всегда приду, коли надо. – Колдун отвел руку с посохом, склонился к матери. – Чаю я, дочь твоя ноне хворая?
   – Страсть как хворая, твоя правда, бачка-мудреный. Вот и собиралась тебя просить подать ей отвар али еще какое дело твое, одному тебе только и ведомое по мудрости твоей, по ведовству, чтобы стало ей легче. Единое чадо она у нас, суженый у нее есть. По весне, на Ярилу, окрутиться хотели честно, при всем роде-племени.
   – Не поможет тут отвар, – низким голосом молвил колдун, и послышалось матери, что где-то затянули погребальную песнь. – Пусти меня к ней, да скоро давай все делай! Знай, что у нее и дня не осталось, погодя мало по Калинову мосту в Навь уйдет, не докричишься ее тогда. А сами прочь отсюда, мне помехой напрасной не будьте. И ты, и муж твой в лес ступайте, соберите мне два подола черной бузины и воды чистой с ключа на огне взогрейте. Да шибче всё справляйте, не стойте, ровно пни! – прикрикнул он сердито на остолбеневших родителей, и те покорно бросились в сторону леса исполнять его наказ. Сам же колдун спустился в землянку, осмотрелся в убогом освещении, провел рукой над потрескивающей лучиной, и та стала ярче гореть, а в печке сами собой занялись последние, оставленные для просушки дрова. Сделалось светло, тепло и очень сухо, лужицы на полу сами собой, на глазах, высохли.
   Колдун осторожно достал с полатей легонькое, высушенное страшной болезнью тело Рогнеды, положил прямо на пол, снял одежды, из-за пояса достал широкий нож, принялся копать продолговатую, величиной с тело девушки, яму. Вырыл не сильно глубокую, ровно настолько, чтобы поместилось туда тело ее вровень с землей, опустил Рогнеду в ту яму, сам встал перед ней на колени, поднял голову к низкому закопченному потолку землянки, развел в стороны руки. Еще более низким, чем прежде наказывал матери, голосом принялся читать молитву:
   – Слава тебе, Мара, Нава, Жива. Слава тебе, Маета, Морока, Морена. Тебе, которая глубока, черноока, гневлива, блага, зверина, люта, огнерота, дика, прекрасна, ужасна. Которая дает зло. Которая дает смерть. Которая дарит жизнь. Которая лиходейка. Которая есть война. Которая есть жизнь. Которая мать. Которая есть порча. Которая убивает. Которая разрушает. Которая порождает страх. Которая дает надежду. Шуйной, грозоокой, той, чье имя Луна. Той, которая есть отчаянье. Колдунье над колдунами. Чье имя радость. Той, чье имя утрата. Той, что дает счастье. Тебе, Мара, жертва моя. Прими к себе в дар тело девы этой, чья душа на пути в Навь. Будь в ее теле хозяйкой. Будь повелительницей. Войди в тело ее. Исцели тело ее. Себе возьми тело ее. Мара-Мара-Мара-Ма. Мати-Мара-Мара-Ма. Гой-Мара-Мати. Гой-черная Мать, смерти Мать, Мара-Мать!
   Тело Рогнеды начало слабо светиться изнутри багровым, жутким светом. Колдун, стараясь дышать реже и тише, с невероятной быстротой стал водить руками над девушкой, так, что кисти его рук исчезли из виду. Под его пассами живот девицы постепенно вернулся в свое прежнее, плоское состояние. Сосцы грудей зарделись, сами груди налились живительной полнотой, кожа из серой на глазах розовела, тело крепло, полнилось прежней силой. Казалось, будто наполняют винный мех, и он из сморщенного да было высохшего становится сызнова упругим. Колдун был весьма доволен своей работой, но губы его плотно сжались, он не проронил ни слова до тех пор, пока не увидел, что Рогнеда открыла глаза. Взгляд их был настолько ужасен, что выдержать его неподготовленному человеку было невыносимо, сердце тотчас разорвалось бы от ужаса. Колдун же поклонился, коснувшись лбом земли, прошептал:
   – Да свершилось. Власть Мары, сила Мары, душа Мары в ней. Мара здесь.
   – Постой-ка, Невзор, лиходейская душа! Оставь ее, как лежит, да вытяни свои руки, чтоб я их видел! – Колдун, прозвище которого и впрямь было Невзор, о чем в округе никто не знал (все, до земли кланяясь, почтительно называли его «бачка-мудреный»), вздрогнул, словно его хорошенько огрели по затылку. Лицо колдуна исказила гримаса отвращения и страха:
   – Вышата? Как?! Так ты сам пожаловал ко мне? Да ведь я тебя не звал, – прохрипел Невзор, с яростью глядя на невесть откуда появившегося в землянке человека. – Уходи откуда пришел, не мешай мне завершить то, что дóлжно мне исполнить. Черная Владычица Мара уже в ней! Ты запоздал нонче. Вот так, кудесник. Не твое нынче время.
   – Ой ли? – Старичок небольшого роста, сухонький, легкий, словно ветер-листьекруг, да и сам ликом своим схожий с пожухлым кленовым листом, смотрел на извергавшего проклятья Невзора с полным спокойствием. В руках он держал по посоху, причем в правой у него был зажат посох самого Невзора, коий тот, по забывчивости ли, по глупой ли своей самонадеянности, отложил в сторону, за что теперь и поплатился.
   – Не время ей на власти в мире быть. Есть еще в белом свете Яви Правь растворенная, людям она помогает, Веру и Надежду им дарит.
   – Дурак ты, Вышата. Вокруг ничего не видишь ты разве? Веру родную скоро выкорчевывать начнут, словно пень с запашной деляны. Русь в воду погонят, заставят двуперстом крестить лоб, пуп и плечи, Чуров древних богов предадут огню. Последнее время идет на Русь, близок конец! – проскрежетал Невзор и сделал попытку встать, но Вышата тряхнул посохом, тем, что был у него свой – белого дерева с зеленой, свежей ветвью на конце, и Невзора прижало к земле. Да так сильно, что шейные его кости затрещали.
   – Тороплив ты в мыслях, молод, глуп, недаром Невзором тебя нарекли. Дальше своего носа не видишь. Не конец то, начало восхода нашего, начало новой зари. И не Маре быть здесь, не пришло еще ее время. Пусть да не воспрянет в теле девичьем, да останется в Навьем царстве своем, да в урочищах темных: заповедных чащах, да на умруновой земле здесь, в Яви. Того и достаточно. И без того страданий будет здесь в преизбытке. Новую веру взяв нескоро, но поймут люди свою неправедную неправоту, вот тогда и придет Мара, станет судить да карать, серпом подрезая жизни. Тогда и общины повсюду восстановятся, богов родных славить начнут. Пусть забудут люди на время о тех, в чьей власти покутная нить их жизни, кто во всякий миг серпом своим златым ее может подрезать. Вжих! И нет человека: жил, да враз-то и помер.
   – Нет же! – вскричал Невзор. – Не помеха ты мне, старик блажной! Ничего не соделаешь ныне по-своему! Мара-Мара-Мара-убий, Мара-Мара-Мара-сгубий, – забормотал он, позабыв о наказе Вышаты держать перед собою руки. Тот ответил сразу: резко отведя назад руку, посохом Невзора, словно копьем, что есть силы вдарил, метя сопернику в грудь. Окованный железом посох с хрустом прошел сквозь тело и вылез из спины, весь в мутной, черной крови, стекавшей по капле наземь. Вышата всё нажимал, явив нежданную для кажущейся стариковской немощи своей силенку. Посох прошел дальше, уперся в земляной пол. Невзор стал похож на жука, проткнутого булавкой. Рот его застыл в беззвучном проклятье, пальцы рук скрючились, словно когти ястреба, готового схватить добычу. По всему было видно, что Невзор мертв.
   – Повиси покуда, росток неразумный, – с обманчивой, почти отеческой лаской, обратился к нему старик Вышата, сам же коснулся зеленой веткой своего посоха тела Рогнеды:
   – Владычица, Зима, Морока, Мара-Ма, иди в земь холодную. Не в срок тебе позволено было явиться. До срока жди. Говорю с тобою я, Вышата, в изначалье с богами по пустошам бродивший, при закладе мира бывший, с тобой совет державший, наказ тебе давать можащий, та, кто в смерти владычица, Мара – черная, Мара – дивная, Мара – волшбой дурной призванная. Выйди из тела хворого, залечи его, закрой болячки, что пред приходом твоим открылись. Да будет тако!
   Багровое свечение, что становилось всё сильней в теле Рогнеды, стало угасать. Земля вокруг тела девушки засветилась, свет уходил в глубь земли, откуда пришел, ибо то был свет не дня, но мрака Навьего, свет подземного мира мертвых. Он впитывался в землю, словно вода, в воздухе запахло болотом и горелым деревом, Вышата прикрыл глаза, беззвучно шевеля губами, творя заветную волшбу. Тело Рогнеды совсем перестало светиться, а с посоха Вышаты сорвалась яркая, крохотная капля, упала на щеку девушки, оборотилась ящеркой, и та метнулась, юркнула Рогнеде в правую ноздрю. Сейчас же после этого девушка очнулась, блаженно зевнула и села в яме, выкопанной до того Невзором. Сидела, крутила головой по сторонам, увидела Вышату – несмело улыбнулась, увидела пригвожденного Невзора:
   – Ой! Матенька, тятенька родный, страшно мне!
   – Тихо, молодушка, тихо, – добродушно молвил Вышата, – нечего уж вопить-то, всё теперь по добру станет, деток нарожаешь, от старости своей помрешь. Выдь-ка со мной на белый свет, – он подал Рогнеде свою морщинистую, узкую да теплую ладошку, и девушка послушно оперлась на нее, встала. Вышата потащил ее за собой к выходу, помог подняться по ступеням. Сам же выбрался следом, ударил посохом, и стены землянки рухнули, образуя провал, быстро заполняемый водой.
   Солнце светило, как в день Сотворения мира. Повсюду, куда ни кинь взор, зеленый окиян шумел, и волны пробегали по высокой, густой траве, доходя до опушки леса, переходя на кроны могучих древ.
   – Красота лепая, – вздохнув поглубже, изрек Вышата. – Знаю я край заповедный, где круглый год вот так же лепо. Как знать, может, придется и вам вскоре туда сбираться. А покуда ты, молодушка, золотко, здесь останься, отца дождись с матерью. Да накажи ты им, чтоб в землянку ход не отрывали, не дом она отныне, но Невзора, Черного Навьего раба, гроб до последних времен. Заживете в новом месте, – беззаботно махнул рукой старик, – скоро в путь вам долгий вместе со всем Родом вашим. Вот тебе, держи-ка. – Он оторвал от посоха зеленую ветку, подал Рогнеде. – Сохрани да по деткам своим их потомкам передай. То ключ от златых врат. Их откроют, и вся жизнь земная по-новой начнется, – загадочно промолвил старик и закончил: – Прощай, молодайка, живи долго да в счастье бабьем, ить нету его слаще.
   С теми словами Вышата сел на свой посох и взмыл в синее небо, растворился в солнечных лучах. Лишь нежный звук, похожий на мелодичный перезвон хрустальных колокольчиков, раздался в вышине и затих... Рогнеда растерянно огляделась и побежала навстречу отцу с матерью, показавшимся у кромки леса. В руке ее была зажата зеленая ветка – дар Вышаты.

Глава 1

   Смерть среди гейзеров – Молодой Гений – Частица Бога – Кому мешает жить здоровье – Проект «Смерть» – Ностальгия.

1

   Саи Китано, турист из Японии, незаметно отстал от группы, и провожатый – заросший бородой русский инструктор, его отсутствия как будто не заметил.
   «Для этого добродушного мужика все узкоглазые на одно лицо, – подумал Саи. – Что ж, в конце концов, я на это и рассчитывал. Удалось исчезнуть без окрика и поисков, это добрый знак, значит, удастся и всё остальное».
   Китано прикинул, что его могут хватиться лишь на привале, а это случится нескоро. Экскурсия только началась, значит, у него есть два часа, а может, и того больше. Маршрут тяжелый, тропа наверняка завалена камнепадом, он в этих местах случается часто. Саи поглядел на часы, убрал в рюкзак крошечную видеокамеру. Это было так, для отвода глаз, чтоб сойти за туриста. Он не снимать сюда прилетел, а работать. Вернее, искать. Хотя, и так с любой точки зрения, смысл всей его деятельности ученого-фармаколога и состоял в бесконечном поиске.
   Осторожно выглянув из-за скалы, японец проводил глазами спину последнего соплеменника, одетого в ярко-оранжевую куртку. Группа туристов вереницей спускалась в долину по узкой тропе. Все они прилетели на Камчатку два дня назад. Такой природы: истовой, первозданной, словно в день сотворения Земли, не осталось даже в хранимой Богом от ужасов внешнего мира Японии. «Энола Гэй», бомбардировщик, названный летучим воякой Тиббетсом в честь своей матери, сбросил на Хиросиму «Малыша» – атомную бомбу, и открытый ядерный взрыв нанес природе острова страшный вред, который люди, несмотря на все их старания, до конца исправить так и не смогли. Ожидание планетарной катастрофы с тех пор поселилось в сознании целой нации. Генетический ужас – вот, что досталось японцам в наследство от серебристой «Энолы» – самолета, нашедшего свое пристанище в крытом ангаре музея аэронавтики возле аэропорта Даллес, что под Вашингтоном.
   Саи подумал о Японии. Население огромное, земли очень мало, поэтому каждый уголок окультурен, и всюду, куда ни пойди, следы цивилизации. Почти весь «остров Дракона», как исстари принято называть эту землю, густо заселен, а там, где места для жизни непригодны, раскинулись природные парки. В них хорошо гулять, ступая по ухоженным, снабженным перилами дорожкам. Повсюду оборудованы места для отдыха, можно перекусить и даже отдохнуть, поспав часок-другой в гостевом домике.
   Здесь же, у этих русских, всё по-другому: дико, прекрасно и непредсказуемо. Какова страна, такова и природа: бескрайняя и разнообразная. Взять Камчатку – ведь это сказка наяву – видеть, как бурый медведь с деловитой нерасторопностью ловит форель в ручье, где вода чиста, точно слезы ангела. И главное – гейзеры! Отстав от группы в знаменитой долине Кроноцкого заповедника, Саи восхищенно рассматривал струи воды и пара, бьющие из-под земли. Великолепно! Неописуемо! Словно там, под землей, кузня самого подземного Бога! Вот и выходит пар, вот и вздымаются на многие метры фонтаны горячей воды, нагретые в кузне, где божество раздувает мехи, закаливает свой новый, только что выкованный меч. Когда же подземный Бог начнет затачивать клинок, то проснется один из знаменитых Камчатских вулканов. Полетят тогда во все стороны искры от его точильного круга. На кого собрался ты идти войной, подземный Бог, Кощный царь, муж черной Богини? Знать бы ответ. Китано скорбно покачал головой, глубоко вздохнул: он знал ответ, увы. Поэтому он здесь. Главное – опередить того, кто под землей кует свой меч, опередить саму смерть...
   Однако самое время приниматься за дело. Сделав пару глотков воды из маленькой, прихваченной с собой бутылки, Саи воткнул в каменистую почву альпеншток, оперся, навалился на него всем телом, полез вверх по крутому склону сопки. Рифленые подошвы ботинок пока справлялись, не давали подскользнуться. Пульс сразу подскочил: Саи ощутил, как застучали в висках быстрые молоточки. В этом месте был особенно сложный для восхождения склон, а скалолазанием он никогда не занимался. Саи Китано, молодой ученый, работал в отделе вакцинных разработок самой крупной в Японии лекарственной компании «Мидиши Зири», и на спорт у него никогда не хватало времени. Он и был совсем неспортивный: пухлый, забавный, с ушами, оттопыренными настолько, что, пожалуй, можно было бы назвать его лопоухим. Когда его соотечественники купили в России Чебурашку и тот быстро стал в Японии чуть ли не национальным символом, то Саи был вынужден смириться со своим новым прозвищем. Даже его девушка, на которой он думал в перспективе жениться, называла его «Себураскя», а он только пыхтел в ответ и делал комичное лицо, отшучивался.
   Японец должен всегда работать, это его естественное состояние. Даже во сне он обязан думать о своей работе. Работать для японца означает жить, дышать, творить. Пожалуй, творить для Саи, как для ученого – было самым главным условием его персонального счастья. Месяц тому назад Китано исполнилось двадцать девять лет. Он был молод годами, но уже снискал себе славу в научном мире. Да что там «научный мир»?! Сам босс Урикэ здоровается с ним, а ведь это невероятная честь!
   Босс Урикэ – сказочный богач, миллиардер, он велик и грозен. Когда Урикэ-сан идет по коридорам офиса в сопровождении трех своих одетых во все черное телохранителей, то служащие робко жмутся к стенам и провожают его почтительными поклонами. У босса Урикэ свирепый взгляд, и лишь когда он видит Саи, то его лицо обретает приветственное выражение. И тогда босс подходит, протягивает руку, расспрашивает Саи о делах, внимательно выслушивает его ответы, кивает. Он доверяет Саи, а доверие такого человека невероятно тяжело заслужить, оно и впрямь «дорогого стоит». Так думал Саи.
   Действительно, вроде бы босс доверял, показывая это на людях своим расположением к молодому ученому. Но Урикэ был очень хитер, он знал кое-что, чего ему знать совсем и не следовало. Беда в том, что Саи и представить себе не мог, что именно ведомо боссу Урикэ, и считал свою тайну нераскрытой. Ведь Саи был ученым, и не было у него не только спортивных навыков, но и в шпионском искусстве он был совсем зеленым новичком.
   Китано прошел по склону около сотни метров, когда что-то растущее под ногами привлекло его внимание. Обычно сдержанный на людях, здесь, вдали от всех, он широко улыбнулся, и долину огласил его восторженный вопль, который, как он полагал, никто не услышал. Группа ушла далеко, а вокруг только скалы, кустарник и невысокие деревца. В долине часто можно встретить медведей, их здесь водится во множестве, но вот чудо! – ни одного из них поблизости не оказалось. Медведи ушли отсюда еще несколько дней назад, и никто из людей не придал тогда этому значения. Так же, как никто не придал значения тому, что всякое прочее зверье незаметно покинуло это теплое, райское место. Даже птиц не было слышно уже несколько дней. Да кто там их поймет, этих тварей? Что они предчувствуют? Что они знают? Нынешним людям это неведомо, они на такие пустяки внимания не обращают, о чем порой впоследствии сокрушаются, если везение оставляет их жить.
   Опустившись на колени на небольшой, совершенно плоской площадке, Саи с благоговением разглядывал несколько крохотных пятнышек мха, растущего прямо на голых камнях. Сперва ему показалось, что мох, ради которого он проделал весь этот путь, растет только здесь. Находка его была настоящей, крупнейшей удачей, невероятным везением. Но, присмотревшись, Саи увидел, что мхом, словно ковром, покрыт далее весь склон до самой вершины, и его находка – лишь начало, граница ареала непонятно зачем понадобившегося молодому ученому растения. В самом деле, зачем? К чему все эти поиски? Или Саи в свободное от работы время решил заняться ботаникой, вспомнить практику университетского курса? Нет, нет и нет! Саи не был ботаником. Он был фармакологом, микробиологом и генетиком. Он был по-настоящему серьезным ученым, этот парень, и лишь особенные обстоятельства заставили его лететь в Россию и карабкаться на эту сопку, будь она неладна. Вон как он весь перемазался! Но выглядел Китано абсолютно счастливым. Он снял рюкзак, достал очень прочный пластиковый мешок, открыл складной нож и принялся аккуратно соскабливать мох с камней, постепенно поднимаясь всё выше. Остановился он только тогда, когда мешок наполнился.
   – Довольно, – пробормотал Саи, – с этим еще предстоит пройти карантин в авиапорту Токио.
   Из кармана куртки он вытащил телефонный аппарат – шедевр технической мысли, причудливо сочетающий в себе как сотовую, так и спутниковую связь, и убедился, что шкала индикатора поля GSM безнадежно пуста.
   – Россия, – покачал головой Саи. – Нельзя позвонить по телефону... У нас даже в кратере Фудзи есть GSM.
   Он перевел телефон в спутниковый режим, набрал номер, дождался, когда раздастся механический голос автоответчика, и сразу, без всякого приветствия, перейдя на английский, очень отчетливо, чтобы записалось каждое его слово, сказал:
   – Алексей, я был прав. Я нашел. Он у меня, и я набрал его достаточно, чтобы хватило для опытов по синтезированию в лабораторных условиях. Вполне достаточно. Возьми билет на самолет до Парижа. Конференция через месяц, и я думаю, что управлюсь к этому времени. Тогда и встретимся, поговорим более предметно. Будем на связи, а сейчас я прошу прощения, но вынужден прерваться. Разговор идет через спутник и стоит, наверное, долларов сто за минуту. Я не люблю дорогих мелочей. До свидания.
   Экономный японец убрал телефон и полез вверх, так как решил, что путь через вершину сопки будет для него гораздо короче и он сможет нагнать группу еще до привала. Однако встретиться со своими ему было не суждено.
   Когда до вершины оставалось метров пятьдесят и Саи, задыхаясь, уже вожделел скорого и легкого спуска, он вдруг с удивлением, переходящим в недоумение, а затем и в ужас, заметил провода, тянувшиеся оттуда, сверху. В ужас японца поверг тот несомненный факт, что провода были прикреплены к целой связке динамитных шашек, почти полностью врытых в каменистую почву. Это был центральный заряд, и от него провода расходились дальше, на две стороны, к остальным зарядам. Склон сопки состоял из мелкой щебенки, перемешанной с песком и слегка разбавленной черноземом. Повсюду встречались крупные валуны: классическое сочетание для будущего селя. А случись обвал, оползень? Ведь тогда начнется что-то ужасное, валуны полетят, словно гигантская картечь, неся гибель всему живому!
   – Какого чёрта... – прошептал Саи. – Что здесь происходит?
   Он отбросил альпеншток и, словно кошка, принялся карабкаться вверх. Мысль о связке динамита холодила душу, сердце колошматило, словно ударная установка хард-рок группы, в пояснице острыми иглами орудовала внезапно напавшая коварная боль. Ему оставалось не более пяти метров, он уже готовился с наслаждением перевести дух, перед глазами плясала вершина склона – близкое спасение, но... Саи не успел. Земля у него под ногами задрожала, и несчастный японец, увлекаемый лавиной из земли и камней, с предсмертным воплем понесся вниз. Взрыв привел в движение миллионы тонн скальной породы, глины, песка – и вся эта колоссальная, невообразимая по объему масса пошла на Долину Гейзеров. Саи был уже мертв, его разметало, словно жерновами растерло на молекулы страшной силой двух стихий: земли и камня. Долина стремительно гибла на глазах спасавшихся бегством туристов. Вскоре треть ее скрылась из виду под многометровым слоем оползня.