Александр Григорьевич Зеленский. Формула уничтожения

   – Нужно побывать в лагере киноэкспедиции, – ответил разведчик.
   – Туда мы и отправимся сразу после завтрака, – пообещал начальник заставы.
   Палаточный лагерь, разбитый на берегу реки, напомнил Кривцову его безоблачное детство, когда слишком занятые на производстве родители на все летние месяцы отправляли его в подростковый лагерь труда и отдыха, чтобы зря собак по улицам не гонял. Однако этот лагерь у реки был слишком уж тихим и спокойным.
   – Что они там, все вымерли, что ли? – удивился старший прапорщик, когда машина Липатова подъезжала к лагерю. – Никого не видно…
   – Под деревьями кто-то шевелится! – Острый взгляд Липатова различил на другой стороне лагеря приземистую фигуру старика-кашевара. Возле него суетились две девчушки лет по десять-двенадцать в аккуратных шелковых фартучках. – Да это сам Никита Савельевич – ветеран здешних мест. Бывший фронтовик. Всю войну прошел в обозе… Знатный кашевар, между прочим!..
   Подъехав к костру, начальник заставы заглушил мотор и уважительно пожал старику руку, потом спросил:
   – А где же ваши нахлебники?
   – Дык в Острыне же! – махнул рукой дед. – У них тама натрунная съемка…
   – Натурная, – поправил Липатов.
   – Дык я про то и талдычу: натрунная! Поезжай прямо туды! Там их всех встрянешь! А мы тута с Маней и Любаней обед сразу на всю шоблу сооружаем. Мои правнучки! – гордо добавил дед, указывая на девчушек.
   – Острыня – это совсем близко, – успокоил разведчика Липатов. – Мы туда в один миг домчимся!
   – А что за фильм тут снимают? «Пограничье»… Это про нас, что ли? – спросил Кривцов, когда машина въехала в колею за лагерем, проложенную колесами машин.
   – В том-то и загвоздка, что нет. Я, правда, всего сценария не читал, но по отдельным эпизодам понял, что снимают кино про «шурупов» – общевойсковиков…
   – Как-то странно! – пожал плечами разведчик. – Кино о границе, в котором нет пограничников…
   Крохотный лесной поселок Острыня, состоявший из десятка покосившихся избенок, встретил пограничников суетой и недовольными воплями режиссера, усиленными мегафоном:
   – Где заслуженный артист России Миша, я вас спрашиваю?! Где его черти носят?! У нас же съемки эпизода с начальником гарнизонного клуба! Где этот аморальный старший лейтенант, черт бы его подрал?!
   – Это он про вас, что ли? – не понял Кривцов.
   – Да нет, у них тут свой старлей имеется. Его играет сынок главного режиссера из очень известного московского театра, – пояснил Липатов. – По роли он должен изображать этакого гарнизонного забулдыгу, но, видимо, сам артист по жизни такой же, как его герой…
   – По-моему, я где-то видел этого режиссера, – через некоторое время сказал старший прапорщик. – Это, случайно, не Александр Ситта?
   – Точно! – кивнул Липатов. – Он самый и есть, Александр Семенович.
   – Какие известные люди на нашем верблюде! – откровенно восхитился разведчик, и это было первым случаем, когда начальник заставы смог уловить в этом Хитром Лисе проблеск не скрытых разумом чувств.
   Дальше «благодарные зрители», в которых обратились оба пограничника, с интересом наблюдали за тем, что остается обычно за кадром: из одной из избушек скорее выпал, чем вышел «заслуженный артист России Миша», чуть ли не на карачках дополз до уазика и попытался сесть за руль. При этом он изъяснялся исключительно «по-матери». Ему хотела помочь ассистент режиссера – моложавая женщина в очках, но он грубо отшвырнул ее.
   – Я все помню! – сказал он режиссеру Ситте, который подбежал к нему с мегафоном, и это были первые слова без мата. – Я еду! Потом я перв… перворачиваюсь! Следующий дубль! Машина горит, а я ползу от нее вдаль, к горизонту…
   – Миша, но вы же не в состоянии работать! – попытался урезонить артиста режиссер. – Вы талант, слов нет, но нельзя же так рисковать… Я не могу допустить смертоубийства!
   – К черту! – крикнул Миша, снова пытаясь сесть за руль. – Я сам все сниму! Во мне давно живет постановщик… Эйзенштейн, мать его!.. Камера! Мотор!..
   Но ему не удалось выполнить задуманное: непослушное тело не пожелало втиснуться в кабину, и Миша рухнул прямо в грязь под колеса машины.
   – Беда-а, – безнадежно протянул режиссер, качая головой. – Где я сейчас добуду каскадеров?.. Придется просить сценаристов переписать…
   – Зачем же переписывать, – неожиданно встрял в разговор начальник заставы, незаметно приблизившийся к Ситте. – Я могу сняться за каскадера…
   – Ну-ка, ну-ка! – сразу воспрянул духом Ситта, зачем-то обходя вокруг Липатова. – Со спины вы вылитый Миша!
   – Ни хрена он на меня не похож!.. – разозлился липовый старлей, с испачканного бутафорского мундира которого соскребали грязь сразу несколько человек – костюмер, гример и осветитель.
   Но режиссер, не обращая внимания на артиста, продолжал увлеченно говорить:
   – Замечательно! Просто великолепно! Значит, мы все-таки снимем этот треклятый эпизод! Никаких сомнений!.. Я это вижу! Я в это верю! Значит, так, ставлю вам боевую задачу!..
   О том, как проявил себя новоявленный каскадер Станислав Липатов на съемочной площадке, старший прапорщик Кривцов так и не узнал, поскольку его внимание переключилось на другую машину, примчавшуюся прямо по бездорожью со стороны районного центра. Из нее вышел хорошо знакомый разведчику комендант Отдельной пограничной комендатуры майор Осипов – высокорослый человек с висками, убеленными ранней сединой.
   – Я вас разыскиваю! – сказал он. – Экспресс-тестирование показало, что вещество, изъятое у казахских контрабандистов, является героином. Да еще каким! Девятьсот девяносто девятой пробы… Подобный я видел только на таджико-афганской границе, когда мы перехватили караван с наркотой на Пяндже… Дело серьезное!
   – А что говорят сами казахи? – поинтересовался Кривцов.
   – Твердят, что ни о каких наркотиках слыхом не слыхали. А в цинковых банках, как им сказали, находится средство для снятия перьев с куриных тушек. Новейшее заграничное средство…

* * *

   На следующее утро после «трудовой ночи» в «Театральном ресторане» Муса Сквозняк долго не мог проснуться, хотя предупредил свою любовницу по имени Кристина, что «наденет ей уши на макуши, если она его не разбудит ровно в девять часов». Однако с этой ответственной задачей ни длинноногая Кристина, ни тем более самый рядовой будильник справиться не смогли. Разбудил продюсера телефонный звонок.
   – Что?.. Кто?.. Какого надо?! – это были первые слова Сквозняка, ощутившего под своим правым ухом знакомое прикосновение трубки мобильника. – Это ты, Серьга? Почему так рано? Что?.. Плохо слышно…
   Услышанное от оператора, снимавшего всю ночь в ресторане на видео, заставило Сквозняка встать с постели и залезть под душ. После минутного фырканья и отплевыванья под тугими струями воды смог наконец вполне разумно произнести в ту же телефонную трубку:
   – Повтори еще раз все, что ты наплел… Значит, говоришь, они тебя поджидали у выхода из ресторана? Сколько их было? Двое? Каратисты?.. Почему ты так решил? Ногами били? Это тхэквондо называется, когда ногами… Синяк в области паха?.. А что с видеокассетой? Забрали?! Вместе с камерой?.. Ну ты лопу-ух… Думаешь, что это банальный разбой? Тогда еще ничего… Это еще ничего, говорю! А вообще-то, Серьга, не надо рот разевать в общественных местах… Что? Плохо слышишь? Дурак ты, говорю! Понял? Ну и ладно…
   Только теперь он заметил, что стоит под душем прямо в трусах, и от этого рассвирепел еще больше. Захотелось сорвать на ком-нибудь утреннюю злость, образовавшуюся из-за недосыпания и из-за плохих вестей. Тут очень кстати под руку подвернулась любовница, шаловливо прошмыгнувшая в ванну, чтобы «повысить своему мужчине настроение». Боксерским ударом с левой Сквозняк отправил Кристю в нокдаун, потом для разрядки он еще немного попинал ее мокрыми ногами, приговаривая: «Это тхэквондо называется, а не каратэ!.. Все им объяснять, понимаешь, надо!..»