Страница:
Но вот на той стороне раздался мужской бархатный голос, и лицо девушки сразу разгладилось от излишних морщин. Даже приняло какую-то протокольную подобострастность, будто девушке предстояло отчитаться перед родителями за все пакостные и не очень делишки, сотворённые вместе с весёлой дворовой компашкой, или убедить начальство, что она опоздала на работу из-за страшной аварии трамвая.
– Учитель! Это я вас беспокою, учитель. Я сейчас в ресторане с одним потенциальным автором. Но материал, который он предлагает, думаю, довольно серьёзен и я не могла не доложить сразу. Что? Какой материал? Хроника, касающаяся кумранских рукописей… Что? Познакомить вас с автором? Он сказал, что чуть ли не завтра отбывает в Иерусалим на поиски остальных исторических манускриптов… Что?
Видимо собеседник на той стороне телефонного соединения сказал женщине что-то такое, от чего она просто-таки поперхнулась. Но, к счастью, не сказала ни слова в пику выволочки учителя, потому что чувствовала какую-то свою вину во всём происходящем. Хотя никакой реальной вины за нею обнаружить было просто невозможно.
Тем не менее, Анастасия кротко ответила:
– Хорошо, учитель. Я всё поняла.
В трубке уже монотонно раздавались короткие гудки. Анастасия поджала губы, явно не очень довольная ответом учителя, но возражать, а тем более разводить дискуссию было уже не с кем. Она подошла к зеркалу, висевшему над умывальником, внимательно осмотрела отражение своего лица, опять поджала губы, снова выражая недовольство, но вдруг отшатнулась от зеркала как ужаленная. У противоположной стены, где был вход в дамскую комнату, она ясно увидела фигуру своего учителя. В дамской комнате!
Анастасия резко повернулась, стреляя глазами по всем углам сантехнического узла, но никакого учителя, конечно же, не было. Вероятно, мысли, обронённые потенциальным автором, внесли такую сумятицу в достаточно спокойную размеренную жизнь девушки, что ей в самый неподходящий момент стали являться видения пусть знакомых людей, но не очень желательных для общения в этот момент.
Анастасия на всякий случай сплюнула через левое плечо три раза, закрыв, как положено глаза, и обернулась назад к зеркалу. Но его плоская блестящая поверхность больше никаких видений посетительнице предъявлять не собиралось. Девушка смочила холодной водой носовой платок, промокнула виски и решительно направилась назад в зал, где её дожидалась ещё неиспробованная итальянская рыба с чудесным завораживающим названием «Хвост дьявола».
Глава 2
– Учитель! Это я вас беспокою, учитель. Я сейчас в ресторане с одним потенциальным автором. Но материал, который он предлагает, думаю, довольно серьёзен и я не могла не доложить сразу. Что? Какой материал? Хроника, касающаяся кумранских рукописей… Что? Познакомить вас с автором? Он сказал, что чуть ли не завтра отбывает в Иерусалим на поиски остальных исторических манускриптов… Что?
Видимо собеседник на той стороне телефонного соединения сказал женщине что-то такое, от чего она просто-таки поперхнулась. Но, к счастью, не сказала ни слова в пику выволочки учителя, потому что чувствовала какую-то свою вину во всём происходящем. Хотя никакой реальной вины за нею обнаружить было просто невозможно.
Тем не менее, Анастасия кротко ответила:
– Хорошо, учитель. Я всё поняла.
В трубке уже монотонно раздавались короткие гудки. Анастасия поджала губы, явно не очень довольная ответом учителя, но возражать, а тем более разводить дискуссию было уже не с кем. Она подошла к зеркалу, висевшему над умывальником, внимательно осмотрела отражение своего лица, опять поджала губы, снова выражая недовольство, но вдруг отшатнулась от зеркала как ужаленная. У противоположной стены, где был вход в дамскую комнату, она ясно увидела фигуру своего учителя. В дамской комнате!
Анастасия резко повернулась, стреляя глазами по всем углам сантехнического узла, но никакого учителя, конечно же, не было. Вероятно, мысли, обронённые потенциальным автором, внесли такую сумятицу в достаточно спокойную размеренную жизнь девушки, что ей в самый неподходящий момент стали являться видения пусть знакомых людей, но не очень желательных для общения в этот момент.
Анастасия на всякий случай сплюнула через левое плечо три раза, закрыв, как положено глаза, и обернулась назад к зеркалу. Но его плоская блестящая поверхность больше никаких видений посетительнице предъявлять не собиралось. Девушка смочила холодной водой носовой платок, промокнула виски и решительно направилась назад в зал, где её дожидалась ещё неиспробованная итальянская рыба с чудесным завораживающим названием «Хвост дьявола».
Глава 2
День клонился к вечеру, за которым должна была обрушиться на землю густая звёздная ночь, укутав природу своим тёплым непроницаемым покровом. Небольшой караван купцов и паломников остановился на ночь в оазисе, приютившимся у подножия Ливийских гор. Самым бесценным среди пальм, кипарисов и тамарисков был источник, небольшое озеро. Вода на Ближнем Востоке ценилась больше всех мировых богатств. Земля полупустыни была богата растительностью и плодородием почвы, но не везде, поэтому и называлась полупустынею. Настоящая живая земля не только создавала неповторимый контраст с такырами, песчаником и мёртвым базальтом, а дарила всё же радость жизни народам, облюбовавшим эти места.
Может быть, в этом присутствовала какая-то своя прелесть, но никакой кочевник не получит доступ к мудрости. Так говорили жрецы, так и было на самом деле. Племена кочевников постоянно бывали в городах, но к осёдлости привыкали не все и далеко не сразу. Каждый житель этой страны получал что-то своё и успокаивался.
Значит, не совсем ещё Бог осерчал на непослушных кочевников. Значит, даёт ещё один шанс понять, прославить и донести всему миру Божественную Истину. А Истина, какая она? Если честно, то везде разная, то есть, у каждого человека – своя. Вот здесь, например, в оазисе, Истина – это то, что в полупустыне была и есть животворная влага, приносящая радость не только животным, но и людям, паломникам в священный Иерусалим. Там, в священном Иерусалиме, тоже есть Истина, но она так непохожа на здешнюю, что сравнивать две истины просто не имеет смысла.
Пока мужчины поили верблюдов и ослов, жёсткими щётками расчёсывали им шкуры с короткой, но свалявшейся от поклажи шерстью за время пути, женщины готовили трапезу, а многочисленные детки, предоставленные на время самим себе, занялись играми. Те, что постарше, деловито помогали либо матерям, либо отцам. А совсем маленькие мастерили из глины и песка крохотную дамбу в спокойной заводи пресноводного источника.
В караване дети путешествовали отдельно от отцов и даже от матерей. Детская беззаботность позволяла им воспринимать этот мир немножечко по-другому, не как остальным взрослым. Под присмотром нескольких женщин все они находились в обозе, но в различных местах. Мальчики обычно шли за повозками, или увязывались за верховыми впереди каравана. Подражая воинам, мальчишки с детства обучались выносливости, военным играм и привыкали к дисциплине. А девочки, особенно младшенькие, находили себе место в огромных повозках среди тюков с барахлом, овсом, ячменём и крупой, зарывались, как мышки в поклажу, вили тут же временные гнёздышки и даже умудрялись играть в ладушки.
Одна из путешественниц решила проведать своего сына на «детской половине», но, сколько ни искала, среди больших и не очень подростков мальчика не было. Не оказалось его среди строителей глиняной дамбы на берегу водоёма, ни среди детей, присматривающих за овечьим стадом. Паломники на священный праздник Пасхи пригоняли с собой в Иерусалим целое стадо овец, потому как Господу надо было принести жертву во время праздника и в Красную неделю месяца Адар[2] каждый день полагалось приносить жертву. Поэтому овечье стадо было неотъемлемым атрибутом паломников. Но мальчика не было и здесь. Женщина, не на шутку встревоженная, подошла к детской половине, высматривая сына. Может, она просто его проглядела?
– Сестра моя, – обратилась она к одной из караванных воспитательниц. – Не знаешь, куда запропастился мой сын?
– Да что ты, Мицриам, – отвечала та, округлив глаза. – Я думала, он с тобой. Иисус такой удивительный и чуткий ребёнок, что вытворить какое-нибудь хулиганство просто не может. Не в его это характере. Ведь ты же знаешь, как я слежу за детьми, и твоего-то я бы никогда не упустила из виду. Пойди, спроси у мужчин. Может, он затесался среди них? А здесь твоего мальчика со времени выезда из Иерусалима вообще не было.
Мицриам поспешила по совету подруги к мужчинам, которые занимались своими важными делами, а в основном вовсю уплетали приготовленную женщинами еду, так что мешать мужской трапезе нельзя было, и мамочка, потерявшая своего мальчика, остановилась немного поодаль, высматривая: нет ли сорванца среди взрослых. Сюда воспрещалось заходить только девочкам, а мальчики, беря пример с отцов и копируя их, играли друг перед другом роль совсем взрослых, участвовавших в караванных заботах мужчин.
Мицриам вскоре заметили и тут же сообщили мужу, так как ни одна из жён не осмелилась бы самовольно нарушать вечернюю трапезу мужчин. Если пришла, значит, действительно что-то случилось. Её муж не заставил себя долго ждать, понимая: жена просто так не придёт.
– Что случилось, женщина? – голос у него был усталый, но ласковый. – Или что-то надо сделать?
Она поклонилась мужу, как положено, скрестив руки на груди, и ответила не скрывая тревоги:
– Я нигде не могу найти сына!
– То есть как? – поднял брови Иосиф. – О чём ты говоришь, женщина? Мальчик должно быть, где-нибудь со сверстниками. Ты везде посмотрела?
– Его нигде нет. Никто его не видел, – голос женщины готов был сорваться в истерический вопль. – Многие думают, что он со мной и не волнуются. Но мой сын никогда не исчезает, не сообщив о делах своих.
– А среди погонщиков смотрела? – опять нахмурился Иосиф. – Мало ли, может, искать ребёнка вовсе не надо, никуда не денется.
– Ещё нет, у погонщиков не спрашивала, – потупилась Мицриам. – Но что ему там делать? Мальчик никогда не интересовался верблюдами, быками или же ослами, хотя от ухода за животными никогда не отказывался.
– Мало ли! Наш сын как раз где-нибудь там, значит, волноваться не стоит, – пожал плечами мужчина и зашагал к источнику, где прямо на берегу расположились погонщики.
Жена семенила за ним. Но, ни среди погонщиков, ни среди вновь проверенных детей, ни среди женщин мальчика не было.
– Яхве! – воскликнул мужчина, подняв обе руки к уже потемневшему небу, на которое неспешно высыпались крупные разноцветные как драгоценные камни, звёзды. – Яхве! Помилуй нас!
Он так постоял некоторое время, молча в позе оранты, воздев руки к небесам, потом повернулся к стоявшей неподалёку жене.
– Наш сын остался в городе, – спокойно сказал Иосиф. – Но с ним ничего не случилось.
– Как! Не может быть! – воскликнула женщина.
– Я сейчас как бы услышал голос, – начал объяснять её муж. – Голос ангела сказал мне, что он там, и вспомнил: наш мальчик всё время не выходил из святилища. А когда караван тронулся в путь, ни ты, ни я не посмотрели, присоединился ли он к нам. Ведь так?
– Что же делать? – задрожал от волнения голос женщины.
– Как что, Мицриам? – воскликнул Иосиф. – Мы должны вернуться. Мы снова поедем в Иерусалим. И это добрый знак, потому что Яхве не хочет отпускать нас просто так. Но животным хоть немного надо отдохнуть. Да и нам тоже. Иди, я разбужу тебя рано.
Но сколько женщина ни старалась хоть немного забыться, уговаривая себя, что всё будет в порядке, что обязательно надо отдохнуть – всё было тщетно. И когда с первыми лучами солнца вместе с погонщиками к Мицриам явился муж, она уже была готова.
Её посадили на одного из взятых в караване ослов, и группа из шести человек отправилась в ту сторону, откуда скоро должно было в полный рост выползти на небосвод древнее дневное светило. В той стороне находился священный город, где оставили потерянного мальчика.
Маленький караван продвигался довольно резво. Ослики, почувствовав возвращение, шагали весело. Причём, им сейчас не мешали ни верблюды, всегда степенные и величавые, поплёвывающие на осликов свысока, ни тягомотные упряжные быки, не шибко величавые, но такие же неспешные, как и верблюды. Без этаких попутчиков дорога складывалась гораздо веселее. Тем более, возвращение в город обещало хоть небольшое, но всё-таки угощение в конюшнях постоялого двора, поэтому ослики старались вышагивать во всю.
Ещё солнце не задумывалось спрятаться на ночь в потустороннюю обитель покоя, а справа уже показалась живописная, богатая тамариском и пальмами долина Енном, выходящая прямо к заветному Змеиному пруду. Этот водоём получил такое название из-за окунающихся туда после удушливой засухи змей, не нападающих в это время ни на кого. Более того, прокажённый, отваживавшийся в это время искупаться вместе со змеями, мог выздороветь даже от своей тяжкой неизлечимой болезни. Оттуда рукой подать было до Яффских ворот, которые открывали путь прямо к священному пруду Езекии и к лежащему за ним храму Иеговы.
Казалось, город радуется возвращению паломников, несмотря на то, что издалека выглядел не очень радостно. Всё равно как распластавшаяся на горе величественная мрачная крепость, где прямо у входных ворот был выстроен богомерзкий амфитеатр Ирода, а на вершине господствовала над окружающим миром башня Антония. На стенах, как всегда, виднелись закованные в латы легионеры, соблюдающие и наводящие в городе давно заведённый римский порядок.
Путешественники по-своему радовались скорому разрешению проблем, хотя радоваться ещё было рано, поскольку, где искать мальчика, не знал никто. Предположение, что Иисус находится в храме Соломона, оставалось пока только предположением, не опирающимся ни на какую основу, кроме голоса ангела, услышанного Иосифом.
Вскоре дорога вывела возвращающихся людей в предместье, и узкими улочками путешественники поднялись к храму. Оставив на безлюдной в этот час площади осликов, все шестеро поспешили в святилище, а войдя в храм ко всеобщей радости обнаружили потерявшегося Иисуса, стоящего в центре между двух групп взрослых мужчин, которым мальчик что-то увлечённо рассказывал. Но поскольку взрослые очень внимательно слушали молодого проповедника, значит, говорил он вещи весьма серьёзные. Хотя, если подумать, что может сказать мальчик? Какими речами он может заинтересовать степенных, богатых и уважаемых жителей этого города?
А он говорил и говорил непростые вещи:
– … так исполняется то, что говорил пророк Исаия: «Вот Господь грядёт на облаке, и все творения руки египтян затрепещут при виде Его».
– Не хочешь ли ты сказать, дитя, – раздался голос одного из фарисеев. – Не хочешь ли ты убедить нас, что пророк говорил именно про тебя? Да, обе статуи богов в нашем храме упали, – говорящий показал на восточную стену храма, где на полу распростёрлись две свалившиеся с постаментов статуи богов. – Да, эти статуи упали. Но у одной подгнил постамент, а другую нечаянно задели служки. Ведь не может такая нелепая случайность свидетельствовать о пришествии Машиаха! Мальчик либо смеётся над нами, либо сознательно идёт на преступление!
– Не обвиняйте меня в том, что вы никогда не сможете доказать, – пожал плечами Иисус.
Вдруг при входе в храм раздались испуганные голоса, по толпе людей прокатилась волна ропота. В храм вошёл в сопровождении двух центурионов начальник этого города Афродиций. Видимо всаднику римских легионеров вовремя доложили о происшествии, поэтому он решил полюбопытствовать лично и убедиться в могуществе иудейского бога, о котором ему постоянно приходилось слышать от окружающих.
Всадник Афродиций твёрдым шагом прошёл прямо к валявшимся на полу божественным статуям, потрогал носком сандалии осколки, потом повернулся к Иисусу, сделал шаг в его сторону и отвесил мальчику глубокий поклон. По залу опять прокатилась волна ропота, но на этот раз подкрашенная пеной изумления.
– Я, Афродиций, говорю тебе Каифа, – обратился он к иудейскому первосвященнику. – Говорю тебе и твоему народу. Если бы младенец сей не был Богом, ваши боги не пали бы на лица свои при виде обыкновенного мальчика и не простёрлись бы перед ним; таким образом, они признали отрока за собственного Владыку. И если мы не сделаем того, что видели, как сделали эти боги, – он указал на разбитые статуи, – мы подвергаемся опасности заслужить Божие негодование и гнев. И все мы погибнем смертию, как случилось с царём фараоном, который презрел предостережения Господа.[3]
В храме на сей раз, прокатился явный ропот саддукеев и фарисеев, не соглашающихся превратиться так вот запросто в поклоняющихся пророку и верных слуг его. Машиах, думали все, не приходит к народу запросто, и пророки никогда не приходят из Галилеи. Но откуда должны или обязаны прийти пророки – не знал никто.
– Мне доложили, что мальчик знает закон, – продолжил военачальник. – А не вы ли, служители бога, должны как зеницу ока оберегать закон? Послушаем, что скажет младенец.
Иисус стоял посреди храма некоторое время, не проронив ни слова, потом всё же решил продолжить беседу с мудрыми мужами земли сей, тем более, что совсем неожиданно получил заступничество и поддержку от человека, рождённого в чужих землях, но считающего ответственным себя за славу и процветание страны обетованной.
– Пророчество Отца моего исполнилось на Адаме, – начал снова говорить мальчик. – Исполнилось по причине непослушания его, и всё свершившееся – по воле Отца моего.
Вам ли не знать, законникам, если человек преступает предписания Бога и исполняет дела Диавола, совершая непростительный грех, – его дни исполнились; ему сохраняется жизнь, чтобы он мог ещё покаяться и укрыться от обязательной смерти.
Если же он упражняется в добрых делах, время жизни его продлится, дабы слухи о его преклонном возрасте возросли и люди праведные, а тем более грешники, подражали бы ему. Ведь только через добрые дела даётся человеку сила радости и постижения истины.
Когда вы видите перед собой человека, чей дух скор на гнев, душа раскрыта для ярости и ум согласен совершать не только пакости, но и убийства, – дни его сочтены, ибо такие погибают во цвете лет.
Иногда злобные, свирепые и похотливые люди выживают. Иногда даже получают власть. Но всякое пророчество, которое изрёк когда-либо Отец мой о сынах человеческих, должно исполниться во всякой вещи.
Жития Илии и Еноха написаны неправильно, – они живы и по сей день, сохранив те же тела, с которыми они родились…
Мальчик на несколько минут замолчал, поскольку по залу опять прокатилась бесперебойная штормовая волна ропота. Ворчание больше всех исходило со стороны, где собрались саддукеи. В их среде очень чувствительно относились к родовым признакам человека, тем более пророка Иерусалима. Но, ни Енох, ни Илия к знатным родам не относились, хотя и были живыми взяты на небо в царство Божие.
– А что касается отчима моего Иосифа, – снова продолжил Иисус, – то ему не дано будет, как пророкам остаться в теле; если бы человек прожил много тысяч лет на этой земле, всё-таки он должен когда-нибудь расстаться с бессмертием, то есть сменить жизнь на смерть, ибо человек только тогда получает жизнь и рождается в этот мир, когда соглашается заранее на принятие смерти, ибо она есть ступень завершения дел. А что с человеком случается в потустороннем мире, могу знать только я. Но что случается за потустороньем, за тем, что способен видеть глаз твой, ответить может только Отец мой.
И я говорю вам, о братья мои, нужно было, чтобы Илия и Енох снова пришли в этот мир при конце времён и чтобы они утратили жизнь в день ужаса, тревоги, печали и великого смятения. Ибо никто в конце времён не будет иметь этой жизни, она не пригодится уже никому.
Ибо антихрист умертвит четыре тела и прольёт кровь, как воду, из-за позора, которому эти четверо его подвергнут, и бесчестия, которым поразят его при жизни, когда откроется нечестие его.[4]
– Воистину! – вскричал Афродиций. – Воистину, этот мальчик – наби[5] Израиля! Кто скажет, что это не так?
Но желающих возразить военачальнику не было ни среди фарисеев, ни среди саддукеев. Очередной раз воодушевлённый такой сильной поддержкой, Иисус продолжил свою речь. На этот раз он обратился непосредственно к собравшимся здесь фарисеям:
– Чему учите вы в своём храме? Вы стараетесь сохранить еврейские традиции и составить свод законов, установленных древними пророками, не участвуя в храмовых богослужениях. Но кому вы поёте божественные гимны и совершаете жертвоприношения, если не можете облегчить хотя бы часть, хотя бы малую толику страданий вашего народа? Вот вы, – показал он на группу фарисеев, стоящих в правом приделе храма, – все одеты в пурпурные богатые одежды, все в золотых украшениях, все с сытыми и довольными лицами. Вы никогда не познавали невзгод и лишений, не знаете ни болезней, ни страданий своего народа, как же вы можете судить и осуждать ближнего своего? Как же не хватает у вас смелости задать вопрос себе самому: а прав ли я?
Но дело не в этом. Вы точные блюстители законов, которые никак не отражают и никогда не отражали Божественного духа и любви Господа к людям. Вы всегда готовы публично покаяться перед народом, совершая благочестие во многих ритуалах и церемониях, но не в обычных бытовых спорах.
Можете даже пройти по улицам к храму с лицами, покрытыми пеплом и по дороге притворно выкрикивать молитвы. Нищим, попавшимся на пути, раздаёте милостыню. Но в действительности вы ищете только власти, которая никогда не будет Божественной, которая поклоняется только Золотому Тельцу. При помощи своей власти вы приметесь, скорее всего, отбирать у нищих деньги, подаренные вчера вами же. Ведь право, зачем нищему деньги, он и так проживёт, на то он и нищий? А деньги счёт любят и должны быть собраны вместе – шекель к шекелю, лепта к лепте.
Один из фарисеев, покрасневший, как его одежда, вскинул руку с указующим перстом в сторону выхода и завопил:
– Вон отсюда, мальчишка! Не дорос ещё, чтобы указывать мне, как совершаются моления! Мал ещё, чтобы в моём кошельке деньги считать! Подрасти, пока ума наберёшься!
Но его бешеный крик потонул в радостном всеобщем приветствии новоявленному риторику от толпы саддукеев, занимающих левый храмовый придел. Те вовсю радовались помощи, пришедшей неожиданно из уст мальчика, которого они сами же совсем недавно хотели изгнать из храма за нелицеприятные речи. Пощёчина фарисеям сделана как нельзя кстати. Поэтому со стороны саддукеев не слышалось ни одного недовольного отклика – тем просто нечего было возразить. Когда же всеобщие крики стали немного утихать, мальчик снова привлёк к себе внимание, но уже речью против другой половины собравшихся в синагоге людей.
– А что же вы, саддукеи, радуетесь? – продолжал Иисус. – Если каждый из вас потомок рода богачей, и вы с малых лет считаете, что по наследству от родителей должны иметь священнические обязанности и право, которое существует со времён царя Давида, то все вы жестоко ошибаетесь. Священничество по наследству не передаётся. Это духовная обязанность человека, умеющего пасти стадо своих овец.
Не ту же ли букву закона почитаете и вы, как ваши противники? Кто из вас не отвергал предсказания пророков и не кидал в него камень? Кто не поносил бессмертие души и посмертное воскрешение, хотя без этого жизнь человека становится бессмысленной? Кто из вас не преступал веры, боясь преступить закон? Ведь только вера объединяет людей, а религия приносит вражду, злобу и ненависть.
Вы смеётесь пусть даже над пустым и показным верованием фарисеев, а всё служение Иегове для вас заключается только в храмовых церемониях, но никак не в искренней вере во Всевышнего. И ваша вера так же пуста и бездонна, как пропасть преисподни.
Неужели это игрище похоже на настоящую Божественную веру? Ваша вера – это собственное превосходство над всеми и то же самое стремление сохранить власть Золотого тельца. Все вы забыли мысли Божьи, управляющие миром, а они неизменны и никакое ваше властолюбие не искалечит их. То есть, хранители законов забыли законы, либо искажают их как кому надобно. А законы даны Моисею не для искажений по собственному разумению. Каждый человек призван, чтобы понимать Божественные мысли, чтобы делать их живыми в этом мире. После того, как мысль получит жизнь и только тогда, человек сможет понять, для чего ему дарована эта жизнь.
Вспомните, что сказывал Исаия:
«Возвеселитесь с Иерусалимом и радуйтесь о нём, все любящие его!
Возрадуйтесь с ним радостью, все сетовавшие о нём, ибо так говорит Господь: вот, Я направляю к нему мир как реку, и богатство народов, как разливающийся поток, для наслаждения вашего; на руках будут носить вас и на коленях ласкать. Как утешит кого-либо мать его, так утешу Я вас, и будете утешены в Иерусалиме… Ибо Я знаю деяния их и мысли их; и вот, приду собирать все народы и языки, и они придут и увидят славу Мою».[6]
Вот видите, каждый из вас и все вместе можете родить драму, но никто не может переделать её. Поэтому человек должен понять, что всё невидимое вечно, а наша мысль спокойно может видеть это невидимое, потому что она сама невидима, но существует. А существо мысли никаким изобретённым для этого законом доказывать и подтверждать не надо.
Творец сотворил весь этот мир не руками, но Словом, ибо сказано в заповедях: Вначале было Слово! Нужно понять Господа нашего, как существующего ныне и вечно, как существующее слово, как существо мысли. Но никто не вправе переделывать Его творения, направлять всё по какому-то изобретённому разумению. А от кого заумные разумения приходят – известно. Каждый человек должен знать, кому он возносит молитву, кому служит. И только тогда станет ясно, какой силой он пользуется, что может и что не может. Внимания заслуживает совсем не тот человек, что поддался искушению, а кто смог победить его, уцелеть и даже перешагнуть. Только никогда не следует изображать для себя реальный мир по собственному образу и подобию. Каждый человек – только Сын Божий, но никак не сам Господь.
Под сводами храма повисла гнетущая тишина. Этим и воспользовались мужчины, пришедшие за отроком. Они помогли Иосифу буквально утащить мальчика из храма, пока все многоуважаемые мужи были ещё ошарашены обличениями младенца и переваривали сказанное каждый в силу своего восприятия.
Мужчины вывели Иисуса на крыльцо храма, и отец набросился на него тут же, решив отвратить мальчика от раннего повзросления:
– Как ты позволяешь себе разговаривать с уважаемыми людьми? Что они тебе сделали? Этот мир у нас такой, каким сотворил его Господь, и не надо противиться Промыслу Божьему, ибо слова Первосвященника всегда были и останутся законом Единого Яхве! Обвинять же в ересях, не заслуживших никаких обвинений – это воистину человеческий грех! Все мы стараемся обвинить окружающих в нелицеприятных поступках, не замечая ничего за собой. Подумай, так ли ты чист, чтобы мог учить уму-разуму и обличать ближних, старше тебя по возрасту и по уму?
Может быть, в этом присутствовала какая-то своя прелесть, но никакой кочевник не получит доступ к мудрости. Так говорили жрецы, так и было на самом деле. Племена кочевников постоянно бывали в городах, но к осёдлости привыкали не все и далеко не сразу. Каждый житель этой страны получал что-то своё и успокаивался.
Значит, не совсем ещё Бог осерчал на непослушных кочевников. Значит, даёт ещё один шанс понять, прославить и донести всему миру Божественную Истину. А Истина, какая она? Если честно, то везде разная, то есть, у каждого человека – своя. Вот здесь, например, в оазисе, Истина – это то, что в полупустыне была и есть животворная влага, приносящая радость не только животным, но и людям, паломникам в священный Иерусалим. Там, в священном Иерусалиме, тоже есть Истина, но она так непохожа на здешнюю, что сравнивать две истины просто не имеет смысла.
Пока мужчины поили верблюдов и ослов, жёсткими щётками расчёсывали им шкуры с короткой, но свалявшейся от поклажи шерстью за время пути, женщины готовили трапезу, а многочисленные детки, предоставленные на время самим себе, занялись играми. Те, что постарше, деловито помогали либо матерям, либо отцам. А совсем маленькие мастерили из глины и песка крохотную дамбу в спокойной заводи пресноводного источника.
В караване дети путешествовали отдельно от отцов и даже от матерей. Детская беззаботность позволяла им воспринимать этот мир немножечко по-другому, не как остальным взрослым. Под присмотром нескольких женщин все они находились в обозе, но в различных местах. Мальчики обычно шли за повозками, или увязывались за верховыми впереди каравана. Подражая воинам, мальчишки с детства обучались выносливости, военным играм и привыкали к дисциплине. А девочки, особенно младшенькие, находили себе место в огромных повозках среди тюков с барахлом, овсом, ячменём и крупой, зарывались, как мышки в поклажу, вили тут же временные гнёздышки и даже умудрялись играть в ладушки.
Одна из путешественниц решила проведать своего сына на «детской половине», но, сколько ни искала, среди больших и не очень подростков мальчика не было. Не оказалось его среди строителей глиняной дамбы на берегу водоёма, ни среди детей, присматривающих за овечьим стадом. Паломники на священный праздник Пасхи пригоняли с собой в Иерусалим целое стадо овец, потому как Господу надо было принести жертву во время праздника и в Красную неделю месяца Адар[2] каждый день полагалось приносить жертву. Поэтому овечье стадо было неотъемлемым атрибутом паломников. Но мальчика не было и здесь. Женщина, не на шутку встревоженная, подошла к детской половине, высматривая сына. Может, она просто его проглядела?
– Сестра моя, – обратилась она к одной из караванных воспитательниц. – Не знаешь, куда запропастился мой сын?
– Да что ты, Мицриам, – отвечала та, округлив глаза. – Я думала, он с тобой. Иисус такой удивительный и чуткий ребёнок, что вытворить какое-нибудь хулиганство просто не может. Не в его это характере. Ведь ты же знаешь, как я слежу за детьми, и твоего-то я бы никогда не упустила из виду. Пойди, спроси у мужчин. Может, он затесался среди них? А здесь твоего мальчика со времени выезда из Иерусалима вообще не было.
Мицриам поспешила по совету подруги к мужчинам, которые занимались своими важными делами, а в основном вовсю уплетали приготовленную женщинами еду, так что мешать мужской трапезе нельзя было, и мамочка, потерявшая своего мальчика, остановилась немного поодаль, высматривая: нет ли сорванца среди взрослых. Сюда воспрещалось заходить только девочкам, а мальчики, беря пример с отцов и копируя их, играли друг перед другом роль совсем взрослых, участвовавших в караванных заботах мужчин.
Мицриам вскоре заметили и тут же сообщили мужу, так как ни одна из жён не осмелилась бы самовольно нарушать вечернюю трапезу мужчин. Если пришла, значит, действительно что-то случилось. Её муж не заставил себя долго ждать, понимая: жена просто так не придёт.
– Что случилось, женщина? – голос у него был усталый, но ласковый. – Или что-то надо сделать?
Она поклонилась мужу, как положено, скрестив руки на груди, и ответила не скрывая тревоги:
– Я нигде не могу найти сына!
– То есть как? – поднял брови Иосиф. – О чём ты говоришь, женщина? Мальчик должно быть, где-нибудь со сверстниками. Ты везде посмотрела?
– Его нигде нет. Никто его не видел, – голос женщины готов был сорваться в истерический вопль. – Многие думают, что он со мной и не волнуются. Но мой сын никогда не исчезает, не сообщив о делах своих.
– А среди погонщиков смотрела? – опять нахмурился Иосиф. – Мало ли, может, искать ребёнка вовсе не надо, никуда не денется.
– Ещё нет, у погонщиков не спрашивала, – потупилась Мицриам. – Но что ему там делать? Мальчик никогда не интересовался верблюдами, быками или же ослами, хотя от ухода за животными никогда не отказывался.
– Мало ли! Наш сын как раз где-нибудь там, значит, волноваться не стоит, – пожал плечами мужчина и зашагал к источнику, где прямо на берегу расположились погонщики.
Жена семенила за ним. Но, ни среди погонщиков, ни среди вновь проверенных детей, ни среди женщин мальчика не было.
– Яхве! – воскликнул мужчина, подняв обе руки к уже потемневшему небу, на которое неспешно высыпались крупные разноцветные как драгоценные камни, звёзды. – Яхве! Помилуй нас!
Он так постоял некоторое время, молча в позе оранты, воздев руки к небесам, потом повернулся к стоявшей неподалёку жене.
– Наш сын остался в городе, – спокойно сказал Иосиф. – Но с ним ничего не случилось.
– Как! Не может быть! – воскликнула женщина.
– Я сейчас как бы услышал голос, – начал объяснять её муж. – Голос ангела сказал мне, что он там, и вспомнил: наш мальчик всё время не выходил из святилища. А когда караван тронулся в путь, ни ты, ни я не посмотрели, присоединился ли он к нам. Ведь так?
– Что же делать? – задрожал от волнения голос женщины.
– Как что, Мицриам? – воскликнул Иосиф. – Мы должны вернуться. Мы снова поедем в Иерусалим. И это добрый знак, потому что Яхве не хочет отпускать нас просто так. Но животным хоть немного надо отдохнуть. Да и нам тоже. Иди, я разбужу тебя рано.
Но сколько женщина ни старалась хоть немного забыться, уговаривая себя, что всё будет в порядке, что обязательно надо отдохнуть – всё было тщетно. И когда с первыми лучами солнца вместе с погонщиками к Мицриам явился муж, она уже была готова.
Её посадили на одного из взятых в караване ослов, и группа из шести человек отправилась в ту сторону, откуда скоро должно было в полный рост выползти на небосвод древнее дневное светило. В той стороне находился священный город, где оставили потерянного мальчика.
Маленький караван продвигался довольно резво. Ослики, почувствовав возвращение, шагали весело. Причём, им сейчас не мешали ни верблюды, всегда степенные и величавые, поплёвывающие на осликов свысока, ни тягомотные упряжные быки, не шибко величавые, но такие же неспешные, как и верблюды. Без этаких попутчиков дорога складывалась гораздо веселее. Тем более, возвращение в город обещало хоть небольшое, но всё-таки угощение в конюшнях постоялого двора, поэтому ослики старались вышагивать во всю.
Ещё солнце не задумывалось спрятаться на ночь в потустороннюю обитель покоя, а справа уже показалась живописная, богатая тамариском и пальмами долина Енном, выходящая прямо к заветному Змеиному пруду. Этот водоём получил такое название из-за окунающихся туда после удушливой засухи змей, не нападающих в это время ни на кого. Более того, прокажённый, отваживавшийся в это время искупаться вместе со змеями, мог выздороветь даже от своей тяжкой неизлечимой болезни. Оттуда рукой подать было до Яффских ворот, которые открывали путь прямо к священному пруду Езекии и к лежащему за ним храму Иеговы.
Казалось, город радуется возвращению паломников, несмотря на то, что издалека выглядел не очень радостно. Всё равно как распластавшаяся на горе величественная мрачная крепость, где прямо у входных ворот был выстроен богомерзкий амфитеатр Ирода, а на вершине господствовала над окружающим миром башня Антония. На стенах, как всегда, виднелись закованные в латы легионеры, соблюдающие и наводящие в городе давно заведённый римский порядок.
Путешественники по-своему радовались скорому разрешению проблем, хотя радоваться ещё было рано, поскольку, где искать мальчика, не знал никто. Предположение, что Иисус находится в храме Соломона, оставалось пока только предположением, не опирающимся ни на какую основу, кроме голоса ангела, услышанного Иосифом.
Вскоре дорога вывела возвращающихся людей в предместье, и узкими улочками путешественники поднялись к храму. Оставив на безлюдной в этот час площади осликов, все шестеро поспешили в святилище, а войдя в храм ко всеобщей радости обнаружили потерявшегося Иисуса, стоящего в центре между двух групп взрослых мужчин, которым мальчик что-то увлечённо рассказывал. Но поскольку взрослые очень внимательно слушали молодого проповедника, значит, говорил он вещи весьма серьёзные. Хотя, если подумать, что может сказать мальчик? Какими речами он может заинтересовать степенных, богатых и уважаемых жителей этого города?
А он говорил и говорил непростые вещи:
– … так исполняется то, что говорил пророк Исаия: «Вот Господь грядёт на облаке, и все творения руки египтян затрепещут при виде Его».
– Не хочешь ли ты сказать, дитя, – раздался голос одного из фарисеев. – Не хочешь ли ты убедить нас, что пророк говорил именно про тебя? Да, обе статуи богов в нашем храме упали, – говорящий показал на восточную стену храма, где на полу распростёрлись две свалившиеся с постаментов статуи богов. – Да, эти статуи упали. Но у одной подгнил постамент, а другую нечаянно задели служки. Ведь не может такая нелепая случайность свидетельствовать о пришествии Машиаха! Мальчик либо смеётся над нами, либо сознательно идёт на преступление!
– Не обвиняйте меня в том, что вы никогда не сможете доказать, – пожал плечами Иисус.
Вдруг при входе в храм раздались испуганные голоса, по толпе людей прокатилась волна ропота. В храм вошёл в сопровождении двух центурионов начальник этого города Афродиций. Видимо всаднику римских легионеров вовремя доложили о происшествии, поэтому он решил полюбопытствовать лично и убедиться в могуществе иудейского бога, о котором ему постоянно приходилось слышать от окружающих.
Всадник Афродиций твёрдым шагом прошёл прямо к валявшимся на полу божественным статуям, потрогал носком сандалии осколки, потом повернулся к Иисусу, сделал шаг в его сторону и отвесил мальчику глубокий поклон. По залу опять прокатилась волна ропота, но на этот раз подкрашенная пеной изумления.
– Я, Афродиций, говорю тебе Каифа, – обратился он к иудейскому первосвященнику. – Говорю тебе и твоему народу. Если бы младенец сей не был Богом, ваши боги не пали бы на лица свои при виде обыкновенного мальчика и не простёрлись бы перед ним; таким образом, они признали отрока за собственного Владыку. И если мы не сделаем того, что видели, как сделали эти боги, – он указал на разбитые статуи, – мы подвергаемся опасности заслужить Божие негодование и гнев. И все мы погибнем смертию, как случилось с царём фараоном, который презрел предостережения Господа.[3]
В храме на сей раз, прокатился явный ропот саддукеев и фарисеев, не соглашающихся превратиться так вот запросто в поклоняющихся пророку и верных слуг его. Машиах, думали все, не приходит к народу запросто, и пророки никогда не приходят из Галилеи. Но откуда должны или обязаны прийти пророки – не знал никто.
– Мне доложили, что мальчик знает закон, – продолжил военачальник. – А не вы ли, служители бога, должны как зеницу ока оберегать закон? Послушаем, что скажет младенец.
Иисус стоял посреди храма некоторое время, не проронив ни слова, потом всё же решил продолжить беседу с мудрыми мужами земли сей, тем более, что совсем неожиданно получил заступничество и поддержку от человека, рождённого в чужих землях, но считающего ответственным себя за славу и процветание страны обетованной.
– Пророчество Отца моего исполнилось на Адаме, – начал снова говорить мальчик. – Исполнилось по причине непослушания его, и всё свершившееся – по воле Отца моего.
Вам ли не знать, законникам, если человек преступает предписания Бога и исполняет дела Диавола, совершая непростительный грех, – его дни исполнились; ему сохраняется жизнь, чтобы он мог ещё покаяться и укрыться от обязательной смерти.
Если же он упражняется в добрых делах, время жизни его продлится, дабы слухи о его преклонном возрасте возросли и люди праведные, а тем более грешники, подражали бы ему. Ведь только через добрые дела даётся человеку сила радости и постижения истины.
Когда вы видите перед собой человека, чей дух скор на гнев, душа раскрыта для ярости и ум согласен совершать не только пакости, но и убийства, – дни его сочтены, ибо такие погибают во цвете лет.
Иногда злобные, свирепые и похотливые люди выживают. Иногда даже получают власть. Но всякое пророчество, которое изрёк когда-либо Отец мой о сынах человеческих, должно исполниться во всякой вещи.
Жития Илии и Еноха написаны неправильно, – они живы и по сей день, сохранив те же тела, с которыми они родились…
Мальчик на несколько минут замолчал, поскольку по залу опять прокатилась бесперебойная штормовая волна ропота. Ворчание больше всех исходило со стороны, где собрались саддукеи. В их среде очень чувствительно относились к родовым признакам человека, тем более пророка Иерусалима. Но, ни Енох, ни Илия к знатным родам не относились, хотя и были живыми взяты на небо в царство Божие.
– А что касается отчима моего Иосифа, – снова продолжил Иисус, – то ему не дано будет, как пророкам остаться в теле; если бы человек прожил много тысяч лет на этой земле, всё-таки он должен когда-нибудь расстаться с бессмертием, то есть сменить жизнь на смерть, ибо человек только тогда получает жизнь и рождается в этот мир, когда соглашается заранее на принятие смерти, ибо она есть ступень завершения дел. А что с человеком случается в потустороннем мире, могу знать только я. Но что случается за потустороньем, за тем, что способен видеть глаз твой, ответить может только Отец мой.
И я говорю вам, о братья мои, нужно было, чтобы Илия и Енох снова пришли в этот мир при конце времён и чтобы они утратили жизнь в день ужаса, тревоги, печали и великого смятения. Ибо никто в конце времён не будет иметь этой жизни, она не пригодится уже никому.
Ибо антихрист умертвит четыре тела и прольёт кровь, как воду, из-за позора, которому эти четверо его подвергнут, и бесчестия, которым поразят его при жизни, когда откроется нечестие его.[4]
– Воистину! – вскричал Афродиций. – Воистину, этот мальчик – наби[5] Израиля! Кто скажет, что это не так?
Но желающих возразить военачальнику не было ни среди фарисеев, ни среди саддукеев. Очередной раз воодушевлённый такой сильной поддержкой, Иисус продолжил свою речь. На этот раз он обратился непосредственно к собравшимся здесь фарисеям:
– Чему учите вы в своём храме? Вы стараетесь сохранить еврейские традиции и составить свод законов, установленных древними пророками, не участвуя в храмовых богослужениях. Но кому вы поёте божественные гимны и совершаете жертвоприношения, если не можете облегчить хотя бы часть, хотя бы малую толику страданий вашего народа? Вот вы, – показал он на группу фарисеев, стоящих в правом приделе храма, – все одеты в пурпурные богатые одежды, все в золотых украшениях, все с сытыми и довольными лицами. Вы никогда не познавали невзгод и лишений, не знаете ни болезней, ни страданий своего народа, как же вы можете судить и осуждать ближнего своего? Как же не хватает у вас смелости задать вопрос себе самому: а прав ли я?
Но дело не в этом. Вы точные блюстители законов, которые никак не отражают и никогда не отражали Божественного духа и любви Господа к людям. Вы всегда готовы публично покаяться перед народом, совершая благочестие во многих ритуалах и церемониях, но не в обычных бытовых спорах.
Можете даже пройти по улицам к храму с лицами, покрытыми пеплом и по дороге притворно выкрикивать молитвы. Нищим, попавшимся на пути, раздаёте милостыню. Но в действительности вы ищете только власти, которая никогда не будет Божественной, которая поклоняется только Золотому Тельцу. При помощи своей власти вы приметесь, скорее всего, отбирать у нищих деньги, подаренные вчера вами же. Ведь право, зачем нищему деньги, он и так проживёт, на то он и нищий? А деньги счёт любят и должны быть собраны вместе – шекель к шекелю, лепта к лепте.
Один из фарисеев, покрасневший, как его одежда, вскинул руку с указующим перстом в сторону выхода и завопил:
– Вон отсюда, мальчишка! Не дорос ещё, чтобы указывать мне, как совершаются моления! Мал ещё, чтобы в моём кошельке деньги считать! Подрасти, пока ума наберёшься!
Но его бешеный крик потонул в радостном всеобщем приветствии новоявленному риторику от толпы саддукеев, занимающих левый храмовый придел. Те вовсю радовались помощи, пришедшей неожиданно из уст мальчика, которого они сами же совсем недавно хотели изгнать из храма за нелицеприятные речи. Пощёчина фарисеям сделана как нельзя кстати. Поэтому со стороны саддукеев не слышалось ни одного недовольного отклика – тем просто нечего было возразить. Когда же всеобщие крики стали немного утихать, мальчик снова привлёк к себе внимание, но уже речью против другой половины собравшихся в синагоге людей.
– А что же вы, саддукеи, радуетесь? – продолжал Иисус. – Если каждый из вас потомок рода богачей, и вы с малых лет считаете, что по наследству от родителей должны иметь священнические обязанности и право, которое существует со времён царя Давида, то все вы жестоко ошибаетесь. Священничество по наследству не передаётся. Это духовная обязанность человека, умеющего пасти стадо своих овец.
Не ту же ли букву закона почитаете и вы, как ваши противники? Кто из вас не отвергал предсказания пророков и не кидал в него камень? Кто не поносил бессмертие души и посмертное воскрешение, хотя без этого жизнь человека становится бессмысленной? Кто из вас не преступал веры, боясь преступить закон? Ведь только вера объединяет людей, а религия приносит вражду, злобу и ненависть.
Вы смеётесь пусть даже над пустым и показным верованием фарисеев, а всё служение Иегове для вас заключается только в храмовых церемониях, но никак не в искренней вере во Всевышнего. И ваша вера так же пуста и бездонна, как пропасть преисподни.
Неужели это игрище похоже на настоящую Божественную веру? Ваша вера – это собственное превосходство над всеми и то же самое стремление сохранить власть Золотого тельца. Все вы забыли мысли Божьи, управляющие миром, а они неизменны и никакое ваше властолюбие не искалечит их. То есть, хранители законов забыли законы, либо искажают их как кому надобно. А законы даны Моисею не для искажений по собственному разумению. Каждый человек призван, чтобы понимать Божественные мысли, чтобы делать их живыми в этом мире. После того, как мысль получит жизнь и только тогда, человек сможет понять, для чего ему дарована эта жизнь.
Вспомните, что сказывал Исаия:
«Возвеселитесь с Иерусалимом и радуйтесь о нём, все любящие его!
Возрадуйтесь с ним радостью, все сетовавшие о нём, ибо так говорит Господь: вот, Я направляю к нему мир как реку, и богатство народов, как разливающийся поток, для наслаждения вашего; на руках будут носить вас и на коленях ласкать. Как утешит кого-либо мать его, так утешу Я вас, и будете утешены в Иерусалиме… Ибо Я знаю деяния их и мысли их; и вот, приду собирать все народы и языки, и они придут и увидят славу Мою».[6]
Вот видите, каждый из вас и все вместе можете родить драму, но никто не может переделать её. Поэтому человек должен понять, что всё невидимое вечно, а наша мысль спокойно может видеть это невидимое, потому что она сама невидима, но существует. А существо мысли никаким изобретённым для этого законом доказывать и подтверждать не надо.
Творец сотворил весь этот мир не руками, но Словом, ибо сказано в заповедях: Вначале было Слово! Нужно понять Господа нашего, как существующего ныне и вечно, как существующее слово, как существо мысли. Но никто не вправе переделывать Его творения, направлять всё по какому-то изобретённому разумению. А от кого заумные разумения приходят – известно. Каждый человек должен знать, кому он возносит молитву, кому служит. И только тогда станет ясно, какой силой он пользуется, что может и что не может. Внимания заслуживает совсем не тот человек, что поддался искушению, а кто смог победить его, уцелеть и даже перешагнуть. Только никогда не следует изображать для себя реальный мир по собственному образу и подобию. Каждый человек – только Сын Божий, но никак не сам Господь.
Под сводами храма повисла гнетущая тишина. Этим и воспользовались мужчины, пришедшие за отроком. Они помогли Иосифу буквально утащить мальчика из храма, пока все многоуважаемые мужи были ещё ошарашены обличениями младенца и переваривали сказанное каждый в силу своего восприятия.
Мужчины вывели Иисуса на крыльцо храма, и отец набросился на него тут же, решив отвратить мальчика от раннего повзросления:
– Как ты позволяешь себе разговаривать с уважаемыми людьми? Что они тебе сделали? Этот мир у нас такой, каким сотворил его Господь, и не надо противиться Промыслу Божьему, ибо слова Первосвященника всегда были и останутся законом Единого Яхве! Обвинять же в ересях, не заслуживших никаких обвинений – это воистину человеческий грех! Все мы стараемся обвинить окружающих в нелицеприятных поступках, не замечая ничего за собой. Подумай, так ли ты чист, чтобы мог учить уму-разуму и обличать ближних, старше тебя по возрасту и по уму?