Послания[41], исходящие из городов Сирийского побережья, из Палестины, из долины Оронта, одним словом, из всей египетской провинции Сирии, гласят, что у фараонов ни в одном из этих городов не было представительства ни в лице живущих в них египетских чиновников, ни в виде постоянной военной силы. В Тире, Сидоне, Библе, Иерусалиме мы встречаем и царских подручников, называвшихся хазани; «их города принадлежат им; их подданные склоняются перед ними». Это не египтяне, их имена показывают, что они туземцы; часто они происходят из старинных местных родов; иногда они обладают царским титулом; иногда хазани являются преемниками царей. Быть может, египетская политика покровительствовала олигархическому разделению в ущерб монархии, более грозной для иностранцев. В некоторых городах, Арваде, Тунипе, нет ни царя, ни хазани: это небольшие республики; совет сановников, «дети города Тунипа» или «жители города Иргеты» непосредственно сносятся с фараоном.[42] Во всех случаях эти местности пользуются самоуправлением и обращаются к египетской канцелярии без посредников.
Выражения, в каких те или другие из местных властей изъясняют свое подданство, полны забавной покорности: «Царю, моему владыке, моему богу, моему солнцу, царю, владыке моему, сказано следующее: ”Я, хазану города… твой слуга, прах ног твоих и земля, которую ты попираешь, доска твоего сидения, скамейка для ног твоих[43], копыто коней твоих, я семикратно припадаю животом и спиной к пыли у ног царя, моего владыки, солнца небес”». Главные свойства хазани, их значение и лучшие качества, которые они себе приписывают, выражаются ими следующим образом: «Я слуга царя, домашний пес его, я стерегу всю страну… для царя, моего владыки».[44]
В обычное время переписка сводится к нескольким образцам: в стране спокойно, царских повелений слушаются, подати правильно направляются в Египет. Так, городской голова Сидона пишет: «Царь, мой владыка, извещается, что город Сидон, раб, доверенный мне, спокоен. Когда я узнал приказ, посланный мне царем, моим владыкой, сердце мое преисполнилось радости, я поднял голову, лицо и глаза мои просияли, когда я исполнил приказ царя, моего владыки… вот: твой слуга посылает тебе сто быков и рабынь. К сведению царя, моего владыки, солнца небес».[45]
Если фараон отправляет посла, обоз с товарами или отряд стрельцов, хазану обязан их сопровождать, обеспечивать их безопасность и продовольствие: «Царь, мой владыка, солнце небес, направил ко мне посланника Джамия; вот: я выслушал приказ царя с величайшим вниманием… я со своими отрядами и повозками, с братьями и воинами, мы отправились навстречу отрядам стрельцов к месту, указанному мне царем». Когда сам царь посещает свою сирийскую провинцию, верный слуга должен кормить его и его отряды: «Царь, мой владыка, с его многочисленными отрядами возвращается в свои страны, и вот, я выслал крупный скот, запасы масла навстречу великому войску царя, моего владыки». В бедных горных провинциях иной хазану не в состоянии исполнить эти повинности и униженно просит прощения: «Пусть царь, мой владыка, пошлет за маслом: у меня нет ни коней, ни повозок, чтобы отправиться навстречу царю, а сына своего я послал в страну царя, моего владыки».[46]
Чтобы досмотреть за точным выполнением его приказов, у фараона есть свои вестники, «очи и уши царя в чужеземных странах», как выражаются египетские протоколы. Они поставлены выше всех туземных правителей; за очень редкими исключениями, это египтяне и видные сановники двора фараонов. Их расследования очень боятся: «Пусть царь, мой владыка, спросит у всех своих вестников, верный ли я слуга моего царя; пусть царь спросит такого-то, он увидит, что это правда». Эти инспектора могли быть и постоянными, но у них не было определенного места жительства. Они властно вмешиваются в затруднительных случаях с обязательством, однако, давать отчет фараону.
А затруднительные случаи бывали нередко. Из этой переписки египетская провинция Сирия представляется нам как бы бесконечно раздробленной на мелкие автономные области, находящиеся в постоянном соперничестве; между теми или другими хазану возникают непрерывные столкновения, и самые эти раздоры как будто бы нравятся фараону, который находит в них элементы своего могущества, искусно выражая то благоволение, то строгость и всюду заставляя считаться со своей волей как с конечной инстанцией. Со всех сторон прибегают к помощи фараона; то разбойники грабят такой-то город, то хазани бессовестно захватывают участки земли, принадлежащие соседним городам: «Знай, о царь, что разбойники возмутили эти города против меня… я как птица, попавшаяся в сети или в клетку… Пришли мне стрельцов из Египта». Испрашиваемое количество более чем умеренно: губернатор Мегиддо просит о присылке двух стрельцов, губернатор Тира испрашивает двадцать, Библа – четырех с двадцатью колесницами (колесницы Египта были в то время неотразимы; гомеровские воины заимствуют свои колесницы у египтян); в особенно затруднительных случаях повышают число до двухсот египетских солдат.[47] Эти данные показывают, что фараоны не содержали в Сирии постоянного гарнизона. Губернаторы пользуются своими собственными войсками, но они желают присылки нескольких египетских солдат, играющих, несомненно, роль инструкторов и составляющих кадры из туземных войск, по тому же приему, каким пользуемся мы в Сенегале, в Тонкине, в Марокко.
Из многочисленных «дел», о которых идет речь в переписке Эль-Амарны, есть два, которые, приблизительно, доступны разбору во всей своей последовательности и дают очень живую картину египетской политики в Сирии. Это дела Азиру и Арадгиббы. Вот краткое их изложение по разборам Халеви и Делатр.
«Истинно, говорит он ему, ты не с царем, твоим владыкой. Если ты хочешь принести царю повинную, в какой награде отказал бы тебе царь? Но если ты хочешь продолжать действовать таким образом, мятеж в сердце твоем, и ты умрешь вместе с твоим семейством. Подчинись царю, твоему владыке, и ты останешься в живых… Я говорю тебе: покинь вершину этой горы (где Азиру укрылся) и явись перед лицо царя, твоего владыки; или же пошли сына твоего к царю. Разве нет у тебя детей, которые могли явиться? Знай, что царь могущественен, как солнце на небе, и что отряды его и колесницы многочисленны в Верхней и в Нижней стране, от востока до запада».[49]
Поставленный перед необходимостью личного самооправдания при дворе египетского царя, Азиру предусмотрительно избегает отказа: он пишет с разных концов посланникам Деди и Хаи и самому фараону, что он выезжает, что он уже едет… и остается. Извещая о своем отъезде, он упоминает о нападении царя хеттов на город Тунип: кто защитит этот город, если он, Азиру, не останется на своем посту? «Я и сын мой, мы верные слуги царя; итак, я и он, мы немедленно пускаемся в путь… пусть знает мой повелитель, что я спешу повиноваться. Но царь поручил мне защищать его владения, и теперь царь хеттов в стране Нухашше, в городе Тунипе… я опасаюсь за владения моего хозяина». Отправился ли Азиру в Египет? Дело его обрывается в эту роковую для него минуту. Если судить по прежним случаям, Азиру, должно быть, сумел избежать страшного испытания – явиться лично или послать сына в качестве заложника в руки фараона.
Дело Арадгиббы сложнее: здесь замешано личное соперничество чиновников и щекотливый вопрос дипломатической неприкосновенности.[50] Арадгиббы был губернатором Иерусалима. Имя Израиля, впрочем, нигде не упомянуто в его письмах; оно встречается на одной египетской стеле фараона Мернептаха (ок. 1250 г. до н. э.), который хвалится тем, что подавил Израиль в Сирии в то время, когда, по преданию, израильтяне находились еще в Египте. Но имя Арадгиббы указывает на его семитское происхождение. У него оспаривали власть Милькили и Шумардата, туземные агенты египетского правительства. Последние обвиняли его в соучастии с шайками разбойников, грабивших Палестину по приказу Буррабуриаша, царя Вавилона: иррегулярные войска вавилонского царя нарушили союз своего повелителя с египетским царем, потому что Буррабуриаш был им серьезно оскорблен.
В одном письме к Аменхотепу IV он говорит об отправлении посольства, снабженного подарками, в Египет:
«Мои уполномоченные, до тех пор благополучно совершавшие путь, были застигнуты насильственной смертью в Палестине. Они покинули твоего доброго брата, чтобы явиться к тебе, когда, по прибытии в город Акру, сопровождавшие их (от лица фараона) умертвили моих уполномоченных и завладели подарками… Это Шумардата отрезал ноги моим людям и вырвал у них пальцы; что касается другого, он первый, по чьему наущению их головы попирали ногами… Допроси этих людей, произведи расследование, собери сведения, и ты узнаешь правду. Земля Палестинская – твоя земля, и цари ее – твои данники; это в твоей стране мне был причинен ущерб. Повели произвести следствие, повели вернуть отнятое золото и повели казнить людей, умертвивших моих людей, и пусть пролитая ими кровь падет на их головы. Если ты не казнишь смертью этих людей, мои военачальники убьют всех твоих людей и твоих посланников, так что отныне всякие сношения между нами прекратятся, и солдаты их будут поступать с тобой как с врагом».[51]
Эти угрозы были приведены в исполнение, но Шумардата обвинил Арадгиббу в покровительстве предприятиям вавилонян, и вопрос об умерщвлении послов стушевывается перед личным соперничеством уполномоченных египетского царя.
Арадгибба пишет царю пламенные послания: «Кто же осудит мои действия, глубоко клевеща перед царем, моим владыкой, говоря: ”Арадгибба изменил своему владыке?” Смотри: ведь не слуги моего отца и не слуги моей матери доставили мне это место; это рука царя могущественного ввела меня в дом отца моего. Почему же бы я принял на себя преступление неверности и предательства по отношению к царю?»[52] Арадгибба желал бы оправдаться лично. «Я сказал себе: отправлюсь к царю, увижу города царя, но у меня есть сильный враг, и я не могу достигнуть до царя». И не желая пренебречь ни одним средством удачи, Арадгибба трижды заключает свои послания припиской, относящейся к царскому писцу: «Писцу царя, моего владыки, сказано следующее: Я Арадгибба, твой слуга, я повергаю себя к стопам моего владыки. Я твой слуга. Снеси благоприятные слова (в мою пользу) царю, моему владыке. Я слуга царя, а также и твой»[53]. Мы видим, что «ходатайства» канцелярий имели свое значение для удачного исхода дела со времен XVIII династии.
Ходатайства были тщетны. Аменхотеп IV как будто бы склонился в пользу Шумардаты и Милькили: они получили приказ низложить Арадгиббу силой. Долго наемники, бывшие на содержании соперничающих управителей, и разбойники опустошали Палестину. Арадгибба покинул Иерусалим, чтобы вести войну в Палестине, а управление вручил одной женщине, Белитнеши, которая дважды писала фараону в его пользу.[54] Неизвестно, чем кончилась борьба. Буррабуриаш и Аменхотеп IV помирились, что же касается Арадгиббы, он вероятно, в конце концов пал под ударами соперничающих самолюбий.
В течение этих раздоров, превращающих их богатую провинцию Сирии в поле битвы, фараоны выказывают часто равнодушие, которое было бы непонятно, если бы не было предумышленно. Мы знаем, по жалобам данников, что их ответы на донесения приходили с промедлением, если только приходили. Рассмотрите это послание маленькой республики Тунипа, которая спрашивает себя, покровитель ей фараон или нет:
«Город Тунип, слуга твой, говорит: Кто некогда отличил город Тунип? Разве не Аменхотеп III отличил его? С той поры боги и статуя египетского царя, нашего владыки, пребывали в городе Тунипе. Пусть наш владыка справится в архивах того времени, принадлежим ли мы нашему владыке, царю Египта! Мы отправили уже двадцать писем царю, нашему владыке, и посланники наши остались у нашего владыки… Теперь город Тунип, твой город, плачет, слезы его льются, и нет никого, кто бы помог нам. Мы написали уже двадцать писем царю Египта, и ни одного ответа не пришло к нам от нашего владыки»[55].
Существует более сотни писем подобного рода в актах Эль-Амарны. Вывести ли отсюда заключение о закоренелой небрежности Министерства иностранных дел в Египте? Вернее будет допустить, что восточные добродетели медлительности, осторожности, обдуманного бездействия были в ходу в дипломатии фараонов. Царь Египта, по-видимому, умел сообразовать свою действенность с неотложностью дел; во многих случаях выиграть время, предоставить события своему ходу и выжидать, с тем чтобы вмешаться в решительную минуту, было лучшим врачеванием легких хронических недугов в странах, находившихся под протекторатом. И кроме того, эти междоусобия были важны для поддержания иноземной гегемонии: разделять, чтобы царствовать, – этот принцип создал силу фараона в стране, которую он удостаивал изображениями богов и своей собственной божественной особы,[56] но где у него были одни дипломаты и кадры офицеров без постоянных отрядов войска.
Это уже не отношение покровителя к данникам: каждый из этих варваров смотрит на фараона как на равного. «Царю Египта, брату моему, говорится: ”Я царь Аляшии, твой брат, я здоров и посылаю горячие приветы тебе, твоим родным, твоим служанкам, твоим детям, твоим женам, с искренним поздравлением по случаю многочисленных колесниц твоих и коней и с пожеланиями стране твоей Египту”»[57].
Царь ассирийский, от которого до нас дошло только одно письмо, пишет более сухо: «Аменхотепу IV, брату моему, сказано: ”Мир тебе, твоим родным, твоей стране”»[58]. Тон переписки сердечен, если монархи соединены кровными узами родства: «Аменхотепу III, великому царю Египта, моему брату, моему зятю, которого я люблю, который меня любит, сказано: ”Я, Тушратта, великий царь страны Митанни, твой брат, твой тесть, который любит тебя, я здоров и шлю тебе свои приветствия, тебе, моему брату и зятю, твоим родным, твоим женам, твоим сыновьям, твоим слугам”»[59]. Со своей стороны Аменхотеп IV, обращаясь к царю Кардуниаша, употребляет точно такие же выражения.[60] Из этих отрывков ясно следует, что дипломатический формуляр существовал уже в те времена, чтобы придать переписке корректность, единообразие редакции с оттенками личного расположения.
После обмена установленными приветствиями монархи взаимно делились состоянием здоровья. Одно письмо Бурра-буриаша служит примером потешной обидчивости в этом отношении:
«С того дня, как явился ко мне посланник брата моего, я не был здоров. Во время моего нездоровья брат мой не подбодрил меня. Я сердился на брата моего, говоря: ”Не слыхал разве брат мой, что я болен? Почему не шлет он своего гонца и не заботится обо мне?” Посланник брата моего ответил: ”Страна не настолько близка, чтобы брат твой успел узнать об этом и мог отправить к тебе посланника справиться о тебе”… Действительно, я узнал от моего вестника, и он сказал мне: ”Это очень далекое путешествие”. С тех пор я перестал сердиться на брата моего…»[61]
Выражения, в каких те или другие из местных властей изъясняют свое подданство, полны забавной покорности: «Царю, моему владыке, моему богу, моему солнцу, царю, владыке моему, сказано следующее: ”Я, хазану города… твой слуга, прах ног твоих и земля, которую ты попираешь, доска твоего сидения, скамейка для ног твоих[43], копыто коней твоих, я семикратно припадаю животом и спиной к пыли у ног царя, моего владыки, солнца небес”». Главные свойства хазани, их значение и лучшие качества, которые они себе приписывают, выражаются ими следующим образом: «Я слуга царя, домашний пес его, я стерегу всю страну… для царя, моего владыки».[44]
В обычное время переписка сводится к нескольким образцам: в стране спокойно, царских повелений слушаются, подати правильно направляются в Египет. Так, городской голова Сидона пишет: «Царь, мой владыка, извещается, что город Сидон, раб, доверенный мне, спокоен. Когда я узнал приказ, посланный мне царем, моим владыкой, сердце мое преисполнилось радости, я поднял голову, лицо и глаза мои просияли, когда я исполнил приказ царя, моего владыки… вот: твой слуга посылает тебе сто быков и рабынь. К сведению царя, моего владыки, солнца небес».[45]
Если фараон отправляет посла, обоз с товарами или отряд стрельцов, хазану обязан их сопровождать, обеспечивать их безопасность и продовольствие: «Царь, мой владыка, солнце небес, направил ко мне посланника Джамия; вот: я выслушал приказ царя с величайшим вниманием… я со своими отрядами и повозками, с братьями и воинами, мы отправились навстречу отрядам стрельцов к месту, указанному мне царем». Когда сам царь посещает свою сирийскую провинцию, верный слуга должен кормить его и его отряды: «Царь, мой владыка, с его многочисленными отрядами возвращается в свои страны, и вот, я выслал крупный скот, запасы масла навстречу великому войску царя, моего владыки». В бедных горных провинциях иной хазану не в состоянии исполнить эти повинности и униженно просит прощения: «Пусть царь, мой владыка, пошлет за маслом: у меня нет ни коней, ни повозок, чтобы отправиться навстречу царю, а сына своего я послал в страну царя, моего владыки».[46]
Чтобы досмотреть за точным выполнением его приказов, у фараона есть свои вестники, «очи и уши царя в чужеземных странах», как выражаются египетские протоколы. Они поставлены выше всех туземных правителей; за очень редкими исключениями, это египтяне и видные сановники двора фараонов. Их расследования очень боятся: «Пусть царь, мой владыка, спросит у всех своих вестников, верный ли я слуга моего царя; пусть царь спросит такого-то, он увидит, что это правда». Эти инспектора могли быть и постоянными, но у них не было определенного места жительства. Они властно вмешиваются в затруднительных случаях с обязательством, однако, давать отчет фараону.
А затруднительные случаи бывали нередко. Из этой переписки египетская провинция Сирия представляется нам как бы бесконечно раздробленной на мелкие автономные области, находящиеся в постоянном соперничестве; между теми или другими хазану возникают непрерывные столкновения, и самые эти раздоры как будто бы нравятся фараону, который находит в них элементы своего могущества, искусно выражая то благоволение, то строгость и всюду заставляя считаться со своей волей как с конечной инстанцией. Со всех сторон прибегают к помощи фараона; то разбойники грабят такой-то город, то хазани бессовестно захватывают участки земли, принадлежащие соседним городам: «Знай, о царь, что разбойники возмутили эти города против меня… я как птица, попавшаяся в сети или в клетку… Пришли мне стрельцов из Египта». Испрашиваемое количество более чем умеренно: губернатор Мегиддо просит о присылке двух стрельцов, губернатор Тира испрашивает двадцать, Библа – четырех с двадцатью колесницами (колесницы Египта были в то время неотразимы; гомеровские воины заимствуют свои колесницы у египтян); в особенно затруднительных случаях повышают число до двухсот египетских солдат.[47] Эти данные показывают, что фараоны не содержали в Сирии постоянного гарнизона. Губернаторы пользуются своими собственными войсками, но они желают присылки нескольких египетских солдат, играющих, несомненно, роль инструкторов и составляющих кадры из туземных войск, по тому же приему, каким пользуемся мы в Сенегале, в Тонкине, в Марокко.
Из многочисленных «дел», о которых идет речь в переписке Эль-Амарны, есть два, которые, приблизительно, доступны разбору во всей своей последовательности и дают очень живую картину египетской политики в Сирии. Это дела Азиру и Арадгиббы. Вот краткое их изложение по разборам Халеви и Делатр.
* * *
В одном округе северной Финикии, называемом страной Амурру, на хазану Азиру фараону отправлен донос его товарищем из Библа, по имени Рабимур.[48] Несмотря на заверения покорности, которые он шлет египетскому послу Деди, Азиру формально обвиняется в умерщвлении трех царей соседних городов и всех сановников страны с целью присоединения их городов к своей области. Азиру оправдывается и пишет: «Сановники города Симиры не оставляли меня в покое, и никакого проступка по отношению к царю, моему повелителю, я не совершил». Тут вмешивается новое лицо, которое пишет сухо: «Именем царя, твоего владыки, управителю города Амурру»: это может быть только египетский инспектор, передававший ответ фараона на сделанное Рабимуром донесение:«Истинно, говорит он ему, ты не с царем, твоим владыкой. Если ты хочешь принести царю повинную, в какой награде отказал бы тебе царь? Но если ты хочешь продолжать действовать таким образом, мятеж в сердце твоем, и ты умрешь вместе с твоим семейством. Подчинись царю, твоему владыке, и ты останешься в живых… Я говорю тебе: покинь вершину этой горы (где Азиру укрылся) и явись перед лицо царя, твоего владыки; или же пошли сына твоего к царю. Разве нет у тебя детей, которые могли явиться? Знай, что царь могущественен, как солнце на небе, и что отряды его и колесницы многочисленны в Верхней и в Нижней стране, от востока до запада».[49]
Поставленный перед необходимостью личного самооправдания при дворе египетского царя, Азиру предусмотрительно избегает отказа: он пишет с разных концов посланникам Деди и Хаи и самому фараону, что он выезжает, что он уже едет… и остается. Извещая о своем отъезде, он упоминает о нападении царя хеттов на город Тунип: кто защитит этот город, если он, Азиру, не останется на своем посту? «Я и сын мой, мы верные слуги царя; итак, я и он, мы немедленно пускаемся в путь… пусть знает мой повелитель, что я спешу повиноваться. Но царь поручил мне защищать его владения, и теперь царь хеттов в стране Нухашше, в городе Тунипе… я опасаюсь за владения моего хозяина». Отправился ли Азиру в Египет? Дело его обрывается в эту роковую для него минуту. Если судить по прежним случаям, Азиру, должно быть, сумел избежать страшного испытания – явиться лично или послать сына в качестве заложника в руки фараона.
Дело Арадгиббы сложнее: здесь замешано личное соперничество чиновников и щекотливый вопрос дипломатической неприкосновенности.[50] Арадгиббы был губернатором Иерусалима. Имя Израиля, впрочем, нигде не упомянуто в его письмах; оно встречается на одной египетской стеле фараона Мернептаха (ок. 1250 г. до н. э.), который хвалится тем, что подавил Израиль в Сирии в то время, когда, по преданию, израильтяне находились еще в Египте. Но имя Арадгиббы указывает на его семитское происхождение. У него оспаривали власть Милькили и Шумардата, туземные агенты египетского правительства. Последние обвиняли его в соучастии с шайками разбойников, грабивших Палестину по приказу Буррабуриаша, царя Вавилона: иррегулярные войска вавилонского царя нарушили союз своего повелителя с египетским царем, потому что Буррабуриаш был им серьезно оскорблен.
В одном письме к Аменхотепу IV он говорит об отправлении посольства, снабженного подарками, в Египет:
«Мои уполномоченные, до тех пор благополучно совершавшие путь, были застигнуты насильственной смертью в Палестине. Они покинули твоего доброго брата, чтобы явиться к тебе, когда, по прибытии в город Акру, сопровождавшие их (от лица фараона) умертвили моих уполномоченных и завладели подарками… Это Шумардата отрезал ноги моим людям и вырвал у них пальцы; что касается другого, он первый, по чьему наущению их головы попирали ногами… Допроси этих людей, произведи расследование, собери сведения, и ты узнаешь правду. Земля Палестинская – твоя земля, и цари ее – твои данники; это в твоей стране мне был причинен ущерб. Повели произвести следствие, повели вернуть отнятое золото и повели казнить людей, умертвивших моих людей, и пусть пролитая ими кровь падет на их головы. Если ты не казнишь смертью этих людей, мои военачальники убьют всех твоих людей и твоих посланников, так что отныне всякие сношения между нами прекратятся, и солдаты их будут поступать с тобой как с врагом».[51]
Эти угрозы были приведены в исполнение, но Шумардата обвинил Арадгиббу в покровительстве предприятиям вавилонян, и вопрос об умерщвлении послов стушевывается перед личным соперничеством уполномоченных египетского царя.
Арадгибба пишет царю пламенные послания: «Кто же осудит мои действия, глубоко клевеща перед царем, моим владыкой, говоря: ”Арадгибба изменил своему владыке?” Смотри: ведь не слуги моего отца и не слуги моей матери доставили мне это место; это рука царя могущественного ввела меня в дом отца моего. Почему же бы я принял на себя преступление неверности и предательства по отношению к царю?»[52] Арадгибба желал бы оправдаться лично. «Я сказал себе: отправлюсь к царю, увижу города царя, но у меня есть сильный враг, и я не могу достигнуть до царя». И не желая пренебречь ни одним средством удачи, Арадгибба трижды заключает свои послания припиской, относящейся к царскому писцу: «Писцу царя, моего владыки, сказано следующее: Я Арадгибба, твой слуга, я повергаю себя к стопам моего владыки. Я твой слуга. Снеси благоприятные слова (в мою пользу) царю, моему владыке. Я слуга царя, а также и твой»[53]. Мы видим, что «ходатайства» канцелярий имели свое значение для удачного исхода дела со времен XVIII династии.
Ходатайства были тщетны. Аменхотеп IV как будто бы склонился в пользу Шумардаты и Милькили: они получили приказ низложить Арадгиббу силой. Долго наемники, бывшие на содержании соперничающих управителей, и разбойники опустошали Палестину. Арадгибба покинул Иерусалим, чтобы вести войну в Палестине, а управление вручил одной женщине, Белитнеши, которая дважды писала фараону в его пользу.[54] Неизвестно, чем кончилась борьба. Буррабуриаш и Аменхотеп IV помирились, что же касается Арадгиббы, он вероятно, в конце концов пал под ударами соперничающих самолюбий.
В течение этих раздоров, превращающих их богатую провинцию Сирии в поле битвы, фараоны выказывают часто равнодушие, которое было бы непонятно, если бы не было предумышленно. Мы знаем, по жалобам данников, что их ответы на донесения приходили с промедлением, если только приходили. Рассмотрите это послание маленькой республики Тунипа, которая спрашивает себя, покровитель ей фараон или нет:
«Город Тунип, слуга твой, говорит: Кто некогда отличил город Тунип? Разве не Аменхотеп III отличил его? С той поры боги и статуя египетского царя, нашего владыки, пребывали в городе Тунипе. Пусть наш владыка справится в архивах того времени, принадлежим ли мы нашему владыке, царю Египта! Мы отправили уже двадцать писем царю, нашему владыке, и посланники наши остались у нашего владыки… Теперь город Тунип, твой город, плачет, слезы его льются, и нет никого, кто бы помог нам. Мы написали уже двадцать писем царю Египта, и ни одного ответа не пришло к нам от нашего владыки»[55].
Существует более сотни писем подобного рода в актах Эль-Амарны. Вывести ли отсюда заключение о закоренелой небрежности Министерства иностранных дел в Египте? Вернее будет допустить, что восточные добродетели медлительности, осторожности, обдуманного бездействия были в ходу в дипломатии фараонов. Царь Египта, по-видимому, умел сообразовать свою действенность с неотложностью дел; во многих случаях выиграть время, предоставить события своему ходу и выжидать, с тем чтобы вмешаться в решительную минуту, было лучшим врачеванием легких хронических недугов в странах, находившихся под протекторатом. И кроме того, эти междоусобия были важны для поддержания иноземной гегемонии: разделять, чтобы царствовать, – этот принцип создал силу фараона в стране, которую он удостаивал изображениями богов и своей собственной божественной особы,[56] но где у него были одни дипломаты и кадры офицеров без постоянных отрядов войска.
* * *
С крупными державами Тавра и Евфрата, Аляшией, Митанни, Ассирией, Кардуниашем (Вавилоном) египетская дипломатия придерживается другой политики. Цель фараонов – окружить сирийские провинции полосой государств-буферов, которые ослабляли бы столкновения между страной Ханаанской и кочевыми племенами Средней Азии, из которых наиболее угрожающими были хетты. Эта роль выпала на долю старых династий Ашшура и Вавилона, значительно утративших свой прежний блеск, но все еще грозных и влиятельных; а иногда фараон возводит на степень союзников выскочек, царствовавших в Аляшии и Митанни.Это уже не отношение покровителя к данникам: каждый из этих варваров смотрит на фараона как на равного. «Царю Египта, брату моему, говорится: ”Я царь Аляшии, твой брат, я здоров и посылаю горячие приветы тебе, твоим родным, твоим служанкам, твоим детям, твоим женам, с искренним поздравлением по случаю многочисленных колесниц твоих и коней и с пожеланиями стране твоей Египту”»[57].
Царь ассирийский, от которого до нас дошло только одно письмо, пишет более сухо: «Аменхотепу IV, брату моему, сказано: ”Мир тебе, твоим родным, твоей стране”»[58]. Тон переписки сердечен, если монархи соединены кровными узами родства: «Аменхотепу III, великому царю Египта, моему брату, моему зятю, которого я люблю, который меня любит, сказано: ”Я, Тушратта, великий царь страны Митанни, твой брат, твой тесть, который любит тебя, я здоров и шлю тебе свои приветствия, тебе, моему брату и зятю, твоим родным, твоим женам, твоим сыновьям, твоим слугам”»[59]. Со своей стороны Аменхотеп IV, обращаясь к царю Кардуниаша, употребляет точно такие же выражения.[60] Из этих отрывков ясно следует, что дипломатический формуляр существовал уже в те времена, чтобы придать переписке корректность, единообразие редакции с оттенками личного расположения.
После обмена установленными приветствиями монархи взаимно делились состоянием здоровья. Одно письмо Бурра-буриаша служит примером потешной обидчивости в этом отношении:
«С того дня, как явился ко мне посланник брата моего, я не был здоров. Во время моего нездоровья брат мой не подбодрил меня. Я сердился на брата моего, говоря: ”Не слыхал разве брат мой, что я болен? Почему не шлет он своего гонца и не заботится обо мне?” Посланник брата моего ответил: ”Страна не настолько близка, чтобы брат твой успел узнать об этом и мог отправить к тебе посланника справиться о тебе”… Действительно, я узнал от моего вестника, и он сказал мне: ”Это очень далекое путешествие”. С тех пор я перестал сердиться на брата моего…»[61]
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента