Александр Николаевич Осокин. Великая тайна Великой Отечественной. Ключи к разгадке

   При перевозках в Бельгию немцы широко применяли тяжелые грузовики с прицепами… Использованный же на автострадах и стратегических шоссе он (тяжелый грузовик. – А. О.) становится партнером в осуществлении стратегического маневра.
   Массовые авиационные перевозки войск, впервые осуществленные в войне в Испании, в современных условиях становятся обычным явлением… Практика войны показывает, что скоростные перегруппировки своим ходом танковых соединений не всегда достаточны. Кроме того, надо учесть износ материальной части и утомление экипажа танка. Поэтому перегруппировки танков обслуживались железными дорогами и автотранспортом.
   Германская армия использовала для перевозки средних танков большегрузные автомобили и спецприцепы. Благодаря этому суточный переход танковых соединений равнялся не 100–120 км, которые они дают своим ходом, а 500–600 км при железнодорожных перевозках, 200–300 км при автомобильных.
   Проблемным вопросом является передвижение тяжелых танков, весом в 50 т и выше. Поскольку габариты мостовых тоннелей ограничивают их передвижение на обычных железнодорожных платформах, необходимо строить специальные низкие платформы. Поставлен также вопрос о передвижении сверхтяжелых танков^[27] непосредственно на рельсах на особых приспособлениях, смонтированных на танке.
   В итоге надо признать, что современный массовый внутри-фронтовой и межфронтовой маневр базируется не на одном виде транспорта, а на всех: железнодорожном, водном, автомобильном и авиационном, используемых комбинированно при одновременном проведении самоходных передвижений мотомеханизированных соединений.
   На этой базе представляется возможность поднять размах (массовость, темп и скорость) оперативного маневра и подачи резервов.

[132]

   Вот и оценивай сегодня, какова была цель публикации этой статьи в последний предвоенный день в главной газете Красной Армии.
   Что это – крик души и последнее подробнейшее предупреждение военного специалиста о том, как Германия подтягивает войска к границам СССР? Тогда почему его не услышало высшее политическое и военное руководство страны?
   Или же это изложение комплексного плана переброски Красной Армии к Северному морю и германской армии на Ближний Восток? Тогда почему его разрешили опубликовать в органе Наркомата обороны? Ведь эту статью могли использовать как повод для нанесения превентивного удара по СССР и Англия, и Германия!
   Этот вопрос требует серьезнейшего анализа. Очевидно только одно – такая публикация в последний предвоенный день подтверждает, что Красную Армию и всю страну готовили не к нападению и не к обороне. Их готовили к грандиозной транспортной операции.
   Обнаруженная мной статья в «Красной Звезде» не домысел, не бредовая идея, не «сказочка, рассчитанная на умственно отсталых детей младшего дошкольного возраста» (по трогательному выражению одного интернетчика, который поливал грязью мою гипотезу, прочитав лишь аннотацию к книге, и требовал немедленного предъявления подтверждающих ее документов). Кстати, того же самого и почти в таких же непарламентских выражениях требуют от меня и некоторые ученые-историки. Вот он, документ! Пожалуйста, получите, изучите и объясните!
   A заодно объясните, почему на первой странице этого же номера газеты по случайному совпадению были опубликованы два многозначительных фото: «Танки форсируют водную преграду» и «Горный марш автоколонны». И почему в следующем номере «Красной Звезды» за 22 июня (естественно, подготовленном, когда о немецком нападении на СССР еще не было известно) на первой странице дан огромный фотоснимок «Подразделение мл. лейтенанта А. Воробьева преодолевает водную преграду», на котором группа, состоящая примерно из двух взводов красноармейцев в полной выкладке с оружием, переправляется по воде на резиновых надувных камерах-плотиках? Почему же за 68 лет на эту статью в газете «Красная Звезда» от 21 июня 1941 г. и на перечисленные фотоснимки не обратил внимания ни один «настоящий» историк (таковым, по мнению некоторых из них, является лишь тот, кто может предъявить диплом об окончании исторического факультета, а также о присвоении ученой степени кандидата или доктора исторических наук)? Ведь эта газета всегда была открыта и доступна в любой научной, да и обычной библиотеке?! Предъявите, пожалуйста, свои дипломы в любой библиотеке вместо читательской карточки и попросите подшивку «Красной Звезды» за июнь 1941 г.! Пришла пора вам крепко поработать! Причем работа ваша должна заключаться не в поливании грязью любознательных «любителей», лезущих «не в свои дела», не в отстаивании железобетонных позиций ГлавПУРа, которые, в отличие от укрепрайонов 1941 г., не сданы многими и по сей день (лучше бы наоборот!), а в объяснении на языке 2009 г. себе и всему нашему народу очень многих непонятных событий самого страшного дня нашей истории – 22 июня 1941 года!

Ответ на «единственный вопрос “Ледокола”»

   В последней изданной в России книге В. Суворова (то есть В. Резуна) «Святое дело», которую я недавно прочитал, черным по белому написано: «“Ледокол” я писал ради одного вопроса. Этот вопрос в 26-й главе. Предшествующие главы – только присказка. Главный вопрос книги написал заглавными буквами. Для непонятливых еще и приписал: вот он центральный вопрос. Грядущих своих критиков просил мелочью не бренчать, а брать барана за рога – отвечать на главный вопрос. Сейчас ради принципа вопрос не повторяю. Тот, кто книгу читал, знает, о чем речь. Так вот: в сотнях статей, в 47 «антиледокольных» докторских диссертациях, которые мне известны на сегодняшний день, в 35 опровергающих книгах, во множестве теле-и радиопередач ни один мой противник на поставленный вопрос не ответил» и т. д. и т. п. [116, c. 256].
   Признаться, я тоже понятия не имел, о чем с такой страстью вопрошает Суворов. Главная мысль и «Ледокола», и тянущегося за ним каравана других суворовских посудин была вычитана и подхвачена Суворовым на первом же книжном развале в Лондоне из книжек, где приводились объяснения Риббентропа и Геббельса, почему Германия напала на СССР 22 июня 1941 г., и из не опубликованной в то время в нашей стране ноте-меморандуме от 21 июня 1941 г., которую утром 22 июня посол Германии Шуленбург вручил Молотову. Мысль эта повторена гитлеровской пропагандой миллионнократно, а «по свежаку» Суворовым – тысячекратно: «Сталин готовился напасть на Германию, а Гитлер его опередил!»
   C этим уже всем все ясно – Сталин действительно собирался воевать с Гитлером, но только в 1942 г. А вот к чему же он готовился в июне 1941 г.?
   Поскольку Суворов в своем последнем опусе усиленно намекал на то, что в «Ледоколе» есть еще что-то «самое-самое-самое», я заглянул в главу 26 «Ледокола», и что же я там увидел? Заглавными буквами в этой главе напечатана только одна фраза: «Зачем был создан второй стратегический эшелон», которая служит ей заголовком. Я даже слегка опешил – ведь ничуть не меньше тайны и в ответах на вопросы: «Зачем был создан Резерв Главного командования?» или «Зачем было создано 21 июня 1941 г. командование армиями Второй линии?».
   Ну что ж, отвечаю на поставленный именно в этой главе вопрос, ибо, на мой взгляд, он напрямую связан с Великой транспортной операцией. Что же тут непонятного – в этом суворовском «биноме Ньютона»? Армии первого стратегического эшелона – это участники Великой транспортной операции, которым предстояло отправиться к Северному морю для последующей высадки на Британские острова или к Черному морю для переброски на Ближний Восток. Это те бойцы и командиры, которым выдавали с 12 июня смертные медальоны; те, у кого перед погрузкой отобрали снаряды, патроны и бензин (чтобы отправить боеприпасы и горючее отдельными эшелонами); те, кому выдали трусы и майки вместо кальсон и нательных рубах и сапоги вместо ботинок с обмотками. Младшим командирам и рядовым из их числа на петлицы прикрепили большие золотистые треугольники.
   Эти армии, корпуса и дивизии покидали места своего расквартирования, а на их место для выполнения оборонительных задач выдвигались армии второго оборонительного эшелона, или второй линии, в составе которых, как правило, отсутствовали механизированные корпуса – ударная наступательная сила Красной Армии.
   Вот для чего был создан Второй стратегический эшелон!
   Но для того чтобы это понять, Суворову надо читать «в рабочее от свободы время» не только хвалу и хулу в свой адрес, но еще и книги, содержащие новые, отличающиеся и от официальных «непокобелимых» (по любимому выражению одного моего знакомого) версий и от его собственной (а если по-честному, то от той самой риббентроповско-геббельсовской, ставшей с его помощью такой долгоживущей и долгоиграющей). Изредка такие книги все же попадаются. Хочется надеяться, что именно таковыми являются книги «Великая тайна Великой Отечественной. Новая гипотеза начала войны» и ее продолжение «Ключи к разгадке Великой тайны Великой Отечественной», которую читатель держит в руках. Читайте, Виктор Богданович, и может быть, наконец все станет ясно!
   Ну так что, ответ на суворовский супервопрос наконец дан, или у В. Суворова в загашнике есть еще вопросы для «непонятливых»?
   Кстати, в той самой своей книге на с. 256–257 Суворов совершенно справедливо пишет: «Противникам не надо меня ни разоблачать, ни уличать. Им надо найти другое простое, понятное, логичное объяснение тому, что случилось в 1941 году. Пока они другой теории не придумают, “Ледокол” будет продолжать свое победное плаванье».
   Вот она, другая теория, пока еще гипотеза, начала войны. Так что, похоже, «победное плаванье» «Ледокола» закончено, хотя не надо забывать, что льдов официальных версий и неофициального вранья он расколол немало.

Как начиналась война для советского руководства

   Член Политбюро, заместитель Председателя Совнаркома СССР, нарком иностранных дел В. М. Молотов (цит. по [129] с указанием страниц):

   Мы знали, что война не за горами, что мы слабей Германии, что нам придется отступать. Весь вопрос был в том, докуда нам придется отступать – до Смоленска или до Москвы, это перед войной мы обсуждали (это утверждение Молотова совершенно не соответствует фактам, его опровергают: разоружение оборонительной линии Сталина на старой границе, речь Сталина 5 мая на встрече в Кремле с выпускниками военных академий о наступательном характере предстоящей войны, подтягивание аэродромов и складов к самой границе. – А. О.)… Мы делали все, чтобы оттянуть войну. И нам это удалось – на год и десять месяцев. Хотелось бы, конечно, больше. Сталин еще перед войной считал, что только к 1943 году мы сможем встретить немца на равных…

[С. 40–41]

   Есть очень много сообщений о таком мнении Сталина. Непонятно только, почему же он не понимал, что и немцы за два года резко увеличат количество и улучшат боевые характеристики выпускаемого оружия?!

   …А с моей точки зрения, другого начала войны и быть не могло. Оттягивали, а в конце концов и прозевали, получилось неожиданно. Я считаю, что на разведчиков положиться нельзя. Надо их слушать, но надо их и проверять… Нам нужно было оттянуть нападение Германии, поэтому мы старались иметь с ними дела хозяйственные: экспорт-импорт…

[С. 41]

   На мой взгляд, все, что сказано в последнем абзаце, совершенно не соответствует действительности и направлено на то, чтобы скрыть истинный характер советско-германских отношений в 1939–1941 гг.

   …Двадцать первого июня, вечером мы были на даче у Сталина часов до одиннадцати-двенадцати (очевидно, речь идет о «ближней» даче в Волынском. – А. О.)… Может быть, даже кино смотрели… Потом разошлись…

[С. 57]

   …Позвонил Жуков, он не сказал, что война началась, но опасность на границе уже была. Либо бомбежка, либо получили другие тревожные сведения…

[С. 56]

   …Жуков и Тимошенко подняли нас: на границе что-то тревожное началось.

[С. 57]

   Возможно, Молотов имел в виду, что, когда легли спать, кому-то из членов Политбюро позвонил Жуков, а кому-то Тимошенко?

   …Мы собрались у товарища Сталина в Кремле около двух часов ночи, официальное заседание, все члены Политбюро были вызваны… (во-первых, не соответствует действительности слово «все», так как по записи в Кремлевском журнале 22 июня 1941 г. в кабинете Сталина из девяти членов Политбюро были лишь четверо – Молотов, Ворошилов, Микоян, Каганович, а из пяти кандидатов в члены Политбюро лишь двое – Маленков и Берия. Почему-то Молотов не персонифицирует участников этого, пожалуй, самого важного за всю историю СССР заседания Политбюро, то ли потому, что его участники договорились о коллективной ответственности за происшедшее в этот день, то ли скрывая отсутствие вождя в Москве. Во-вторых, по записям в журнале Молотов и Берия вошли в кабинет Сталина не «около двух часов ночи», а в 5.45. – А. О.). Маленков и Каганович должны помнить, когда их вызвали (Молотов утверждает, что подтвердить точность его слов могут только Маленков и Каганович, хотя в момент последней беседы с ним Ф. Чуева, 21.05.74 г., были живы еще два участника событий – Микоян и адмирал Кузнецов, но, видимо, они излагали несколько другую версию событий 22 июня. – А. О.)… Это, по-моему, было не позже чем в половине третьего (по записи в Кремлевском журнале Маленков вошел в кабинет Сталина в 7.30, Каганович в 8.00. – А. О.). И Жуков с Тимошенко прибыли не позже трех часов (по записи в журнале – в 5.45. – А. О.).
   А между двумя и тремя ночи позвонили от Шуленбурга в мой секретариат (Добрюха пишет, что ему рассказывал И. Стаднюк, со слов Молотова, как «в ночь с 21 на 22 июня между двумя и тремя часами ночи на его даче прогудел телефонный звонок. На другом конце провода представились: “Граф фон Шуленбург, посол Германии…” Посол просил срочно его принять. Чтобы передать меморандум об объявлении войны… Молотов назначает встречу – в наркомате – и тут же звонит Сталину на дачу. Сталин, как всегда, не выдает своего состояния. Размеренно раздаются слова: “Езжай, но прими немецкого посла только после того, как военные нам доложат, что агрессия началась…”» [37]. – А. О.), а из моего секретариата – Поскребышеву, что немецкий посол Шуленбург хочет видеть наркома иностранных дел Молотова… я без ведома Сталина не пошел бы встречать Шуленбурга, а я не помню, чтоб я звонил Сталину с дачи. Но я бы запомнил, потому что у меня не могло быть другой мысли, кроме того, что начинается война, или что-то в этом роде. Но звонил мне не Шуленбург, а чекист, связанный с Поскребышевым: Сталин дал указание собраться (а не вызвал к себе! – А. О.)… Шуленбурга я принимал в полтретьего или в три ночи, думаю не позже трех часов (а отнюдь не в 4.30 – 5.00, как утверждает Жуков, и не в 5. 30, как заявил сам Молотов, выступая по радио 22 июня. – А. О.). Германский посол вручил ноту одновременно с нападением. У них все было согласовано.

[Там же]

   Из этой тирады следует, что Шуленбург сам добивался приема вопреки утверждению Жукова о том, что позвонить Шуленбургу предложил Сталин, о чем Молотов даже не упоминает. Более того, «поток сознания» Молотова «вынес» его неожиданное признание в том, что без согласия Сталина он бы никогда не пошел на встречу с послом Германии в ту ночь, а он не помнит, чтобы «звонил Сталину с дачи». Стоп! Зачем для получения согласия звонить Сталину, если он сидит рядом (если он действительно находился там, на даче в Волынском)?! Тем более если, по словам Жукова, Сталин сам предложил вызвать Шуленбурга?! А вот если его в кабинете не было, тогда ему надо было звонить.
   Теперь о даче. Если Молотов имел в виду звонок Сталину со своей дачи, то это стало бы важным моментом в его изложении событий 22 июня. Но этого нет, значит, он имеет в виду дачу Сталина. Возможно, по указанию Сталина члены Политбюро, а скорее, Штаба Великой транспортной операции, собрались без него на его даче в Волынском, возможно потому что там был прямой телефон, связывающий ее с любой другой дачей Сталина, в том числе и в Сочи. Такое подозрение подкрепляет и молотовское слово «разошлись» вместо «разъехались» – возможно, разошлись по комнатам дачи и прилегли, пока их не «подняли» звонком Жуков с Тимошенко. Еще одно очень важное наблюдение: в своем описании начала войны Молотов, в отличие от Жукова, ни слова не сказал о поведении и внешнем виде Сталина, что является еще одним косвенным подтверждением того, что Сталина не было в Москве и все обсуждения с ним велись по телефону ВЧ-связи.

   …Напряжение ощущалось и в 1939-м, и в 1940-м. Напряжение было очень сильное, поэтому немножко, конечно, было добродушие какое-то, ну, желание передышки. Кто-то мне недавно говорил, упрекая: «Жданов-то где был?» Он в Сочи был, когда началась война. Ну, конечно, можно было не ездить в Сочи в тридцать девятом году или в сороковом году, да и дальше в сорок первом, а, в конце концов, больному человеку, что с ним сделаешь, как-то надо дать передышку. Упрекают: «О чем они думали? О войне? Нет, они в Сочи сидели!» Оптимисты, мол, какие, члены Политбюро.

[С. 45]

   Значит, осведомленные люди долго помнили об отъезде Жданова в отпуск в Сочи во второй половине июня 41-го, причем говорили об этом почему-то во множественном числе: «они», «члены Политбюро», «они в Сочи сидели». Возможно, это означает, что там в это время отдыхали и Калинин с Андреевым, но разве от них тогда что-то серьезно зависело? Все зависело от Сталина, и похоже, что в первую очередь именно его нахождение в Сочи в момент начала войны имел в виду некто, беседовавший с Молотовым.

   Читаю Молотову (это Чуев о себе говорит. – А. О.) выдержки из книги Авторханова о 22 июня 1941 года: «Приехали к нему на дачу (скорее – позвонили. – А. О.) и предложили выступить с обращением к народу. Сталин наотрез отказался. Тогда поручили Молотову…»
   – Да, правильно, приблизительно так.
   – «Сталину предложили возглавить Главное командование Красной Армии – отказался».
   – Ну зачем ему все брать на себя? Он и так оставался во главе, но не завален мелочами, второстепенными вопросами. Это правильно он делал, конечно.

   Вдвойне правильно, если его не было в Москве. А как только вернулся, наплевав на все убедительные перечисленные Молотовым доводы, немедленно взвалил на себя все военные должности: 10 июля возглавил Ставку Верховного Командования, 19 июля стал наркомом обороны и 8 августа Верховным Главнокомандующим

   – «Когда члены Политбюро начали напоминать Сталину о его личной ответственности в случае катастрофы, Сталин перешел в контрнаступление и обвинил Молотова в предательстве…»
   – Молотова?
   – Да, «…за подписание Пакта с Риббентропом».
   – Ну знаете, абсурд! Сталин же там был. Все это было по его инициативе, по сути дела.
   – «Ворошилова и Жданова назвал саботажниками – соглашения с англо-французской миссией…»
   – Ну, неправильно.
   – «На возражение, что все это делалось ведь по прямому предложению лично Сталина, Сталин с несвойственной ему горячностью вскочил с места, обложил всех матом и исчез в один из своих тайников»… Приводит слова Хрущева: «Я знаю, каким героем он был. Я видел его, когда он был парализован от страха перед Гитлером, как кролик, загипнотизированный удавом».
   – Ну, конечно, он переживал, но на кролика не похож, конечно. Дня два-три (другие говорят «дня четыре», но ведь советские руководители и полководцы впервые увидели его подпись только на восьмой день, а народ впервые услышал его голос лишь на двенадцатый день войны. – А. О.) он не показывался, на даче находился. Он переживал, безусловно, был немножко подавлен. Но всем было очень трудно, а ему особенно.
   – Якобы был у него Берия, и Сталин сказал: «Все потеряно, я сдаюсь».
   – Не так. Трудно сказать, двадцать второго или двадцать третьего это было, такое время, когда сливался один день с другим. «Я сдаюсь» – таких слов я не слышал. И считаю их маловероятными.
   – Авторханов пишет о Евгении Аллилуевой, тетке Светланы, которая пришла к Сталину в августе 1941 года и была поражена его паническим настроением (ее дочь К. П. Аллилуева в книге «Племянница Сталина» утверждает, что Е. Аллилуева последний раз видела Сталина «через несколько дней» после начала войны (с. 176), то есть в июне или в июле. – А. О.).
   – Нет, тогда он уже оправился. Когда он стал министром военным? Тридцатого июня? (Опять ошибается товарищ Молотов, Сталин стал наркомом обороны позже – 19 июля 1941 г. – А. О.).

[С. 398–399]

   Член Политбюро, нарком внешней торговли CCCP А. И. Микоян (цит. по [82, гл. 31]:

   В субботу 21 июня 1941 г., вечером, мы, члены Политбюро, были у Сталина на квартире. Обменивались мнениями. Обстановка была напряженной. Сталин по-прежнему уверял, что Гитлер не начнет войны. Неожиданно туда приехали Тимошенко, Жуков и Ватутин (присутствие Ватутина на квартире Сталина крайне маловероятно и больше никем не подтверждается. – А. О.). Они сообщили, что только что получены сведения от перебежчика, что 22 июня в 4 часа утра немецкие войска перейдут нашу границу. Сталин и на этот раз усомнился в информации, сказав: «А не перебросили ли перебежчика специально, чтобы спровоцировать нас?»
   Поскольку все мы были крайне встревожены и требовали принять неотложные меры, Сталин согласился «на всякий случай» дать директиву в войска о приведении их в боевую готовность. Но при этом было дано указание, что, когда немецкие самолеты будут пролетать над нашей территорией, по ним не стрелять, чтобы не спровоцировать нападение (может быть, в этом указании имелось в виду начало второго этапа Великой транспортной операции – переброска через границу в обе стороны живой силы своим ходом, а также пролета авиации? – А. О.). <…> Мы разошлись около трех часов ночи 22 июня, а уже через час меня разбудили: «Война!» Сразу члены Политбюро вновь собрались у Сталина (это где – на даче, на квартире или в кабинете? – А. О.), зачитали информацию о том, что бомбили Севастополь и другие города… Решили, что надо выступить по радио в связи с началом войны. Конечно, предложили, чтобы это сделал Сталин. Но Сталин отказался: «Пусть Молотов выступит». Мы все возражали против этого: народ не поймет… Однако наши уговоры ни к чему не привели (а как же «большинство», партийная дисциплина? – А. О.). Сталин говорил, что не может выступить сейчас, это сделает в другой раз. Так как Сталин упорно отказывался, то решили, пусть выступит Молотов. Выступление Молотова прозвучало в 12 часов дня 22 июня.
   На второй день войны для руководства военными действиями решили образовать Ставку Главного Командования. При обсуждении вопроса Сталин принял живое участие.

   Эта весьма многозначительная фраза, скорее всего, означает, что Сталин отказался быть председателем и выдвинул Тимошенко, ибо все остальные могли предлагать на этот пост только вождя. Он же убедительно доказал, что руководить Ставкой из Сочи невозможно и что он возглавит ее, вернувшись в Москву. Так и вышло. Председателем Ставки Верховного Командования он стал 10 июля 1941 г.

   …Договорились, что Председателем Ставки будет Тимошенко, а ее членами Жуков, Сталин, Молотов, Ворошилов, Буденный и адмирал Кузнецов. При Ставке создали институт постоянных советников. Ими стали: Ватутин, Вознесенский, Воронов, Жданов, Жигарев, Мехлис, Микоян, Шапошников…
   Вечером вновь собрались у Сталина (интересно, что о поведении и внешнем виде Сталина даже не упоминается, и это усиливает подозрение, что в тот момент он отсутствовал. – А. О.). Сведения были тревожные. С некоторыми военными округами не было никакой связи. На Украине же дела шли не так плохо, там хорошо воевал Конев. Мы разошлись поздно ночью. Немного поспали утром, потом каждый стал проверять свои дела по своей линии: как идет мобилизация, как промышленность переходит на военный лад, как с горючим и т. д.
   Сталин в подавленном состоянии находился на ближней даче (надо же как-то объяснять отсутствие вождя в такой момент. – А. О.) в Волынском (в районе Кунцева)…
   На седьмой день войны фашистские войска заняли Минск. 29 июня, вечером, у Сталина в Кремле собрались Молотов, Маленков, я и Берия.

   Согласно записям в Кремлевском журнале, в этот день приема вообще не было. А вот если действующая часть Политбюро утром 29-го вылетела в Сочи, то вечером в этот день они действительно собрались у Сталина, только не в Кремле, а на сочинской даче.