Александр Покровский. 72 метра. Книга прозы

   К дяде поехали уже к ночи.
   – Вы такой-то?..
   – Я… такой-то…
   – Одевайтесь!
   И дядя вспомнил то героическое время, когда по ночам выясняли, кто ты такой.
   Родного дядю привезли вместе с сандалиями. Когда он вошел в помещение, к нему из угла, растопырив цепкие руки, метнулось странное существо.
   – Дядя! Родной! – верещало оно противно, дышало гнилым пищеводом и наждачило щеку.
   – Какой я тебе дядя?!. Преступник!.. – освобождался дядя, шлепая существо по рукам.
   Дядю успокоили, и под настольной лампой он признал племянника и прослезился.
   – Служба у нас такая, – извинились перед ним, – вы знаете, черт его знает, а вдруг…
   – Да! Да!.. – повторял радостный дядя. – Черт его знает! – и пожимал руки КГБ, племяннику и самому себе. Радующегося непрерывно, его увезли домой.
   – А вы, товарищ Зверев, если хотите, можете прямо сейчас идти на вокзал. Здесь недалеко. А мы позвоним.
   На вокзал он попал в четыре утра. Серо, сыро, и окошко закрыто. Миша постучал, тетка открыла.
   – Я – Зверев! – сунул он свою рожу. – Мне билет нужен. Вам звонили.
   – Давайте деньги.
   – Какие деньги? Я же без денег! Ты что, кукла, – он заскреб щетиной по прилавку, – совсем, что ли, людей не понимаешь?
   «Кукла» закрыла форточку. Нервы, расшатанные вагоном, КГБ и дядей, не выдержали.
   – Я – Зверев! – замолотил он в окошко. – Я от КГБ! Вам звонили! Я от КГБ! От! Ка! Ге! Бе! – скандировал он. Тетка взялась за телефон:
   – Здесь хулиганят!
   Миша молотил и молотил:
   – Я – Зверев! Открой! Эй!
   За его спиной уже минут пять стоял милиционер. Он дождался, когда Миша устал, и вежливо постучал его по плечу. Миша обернулся.
   – Вы Зверев?
   – Да-а… – Миша до того растерялся оттого, что его хоть кто-то сразу признал, что расплакался и дал себя связать. В машине он припадал к милицейскому плечу и, слюнявя его, твердил, что он – Зверев, что он – в баню, что он – в КГБ…
   – Знаем, знаем, – говорили ему мудрые милиционеры.
   – А я еще старший начальник помощника штаба! – останавливался среди соплей Миша и, отстранившись и вперившись, напряженно искал возражений.
   – Видим, видим, – отвечали ему милиционеры. Мудрые милиционеры сдали его немудрым, а те заперли его до понедельника.
   Миша замолотил опять:
   – Я – Зверев! Сообщите в КГБ! Я – Зверев!
   – А почему не в ООН? Пересу де Куэльяру, ему тоже будет интересно, – говорили немудрые и пожимали плечами. – Ну, так нельзя! Не дают работать. Накостылять ему, что ли? Чуточку… – и накостыляли…
   В конце концов, в понедельник все разобрались во всем! (Едри его мать!) КГБ с милицией проводили его на вокзал, вручили ему билет, посадили в поезд, и он начал обратный путь на свой полустанок…
   Когда он слез с поезда, от него шарахнулись даже гуси. Миша пробирался домой огородами. Подойдя ближе, он услышал музыку. В его доме творилось веселье. Миша присел в кустах. Жизнь научила его осторожности.
   Вскоре на крыльцо вывалился друг детства Вася. Вывалился, встал с кряком и отправился в кусты, гундося и расстегиваясь по дороге. У кустов он остановился, закачался, схватил себя посередине, и из него тут же забил длинненький фонтанчик.
   Когда фонтанчик свое почти отметал, навстречу ему из кустов вдруг поднялось странное создание.
   – Чего это здесь?.. А? Вася? – спросило создание голосом Мишки.
   – Вот надо же было так упиться! – сказал Вася. – Привидится же такое… – и, сунув недоделанный фонтанчик в штаны, повернул к дому.
   – Стой! – одним махом настиг его Миша, и Вася засучил ножками, утаскиваемый.
   Оказалось, что Мишу всем полустанком дней десять искали баграми на озере, а потом решили – хорош! – и справили поминки.

Где вы были?

   – Где вы были?
   – Кто? Я?
   – Да, да, вы! Где вы были?
   – Где я был?
   Комдив-раз – командир первого дивизиона – пытает Колю Митрофанова, командира группы.
   – Я был на месте.
   – Не было вас на месте. Где вы были?
   Лодка только прибыла с контрольного выхода перед автономкой, и Колюня свалил с корабля прямо в ватнике и маркированных ботинках. Еще вывод ГЭУ^[1] не начался, а его уже след простыл.
   – Где вы были?
   – Кто? Я?
   – Нет, вы на него посмотрите, дитя подзаборное, да, да, именно вы, где вы были?
   – Где я был?
   Колюша на перекладных был в Мурманске через три часа. Просто повезло юноше бледному. А в аэропорту он был через четыре часа. Сел в самолет и улетел в Ленинград. Ровно в семь утра он был уже в Ленинграде.
   – Где вы были?
   – Кто? Я?
   – Да, да! Вы, вы, голубь мой, вы, яхонт, – где вы были?
   – Я был где все.
   – А где все были?
   Шинель у Коленьки висела в каюте; там же ботинки, фуражка. Его хватились часа через четыре. Все говорили, что он здесь где-то шляется или спит где-то тут.
   – Где вы были?!
   – Кто? Я?
   – ДА! ДА! ВЫ! Сука, где вы были?!
   – Ну, Владимир Семенович, ну что вы, в самом деле, ну где я мог быть?
   – Где вы были, я вас спрашиваю?!
   За десять часов в Ленинграде Коля успел: встретить незнакомую девушку, совершить с ней массу интересных дел и вылететь обратно в Мурманск. Отсутствовал он, в общей сложности, двадцать часов.
   – Где вы были, я вас спрашиваю?!
   – КТО? Я?
   – Да, сука, вы! Вы, кларнет вам в жопу! Где вы были?
   – Я был в отсеке.
   Комдив чуть не захлебнулся.
   – В отсеке?! В отсеке?! Где вы были?!!!
   Я ушел из каюты, чтоб не слышать эти вопли Венского леса.

Ботик Петра Первого

   Закончился опрос жалоб и заявлений, но личный состав, разведенный по категориям, остался в строю.
   – Приступить к опросу функциональных обязанностей, знаний статей устава, осмотру формы одежды! – прокаркал начальник штаба.
   Огромный нос начальника штаба был главным виновником его клички, известной всем от адмирала до рассыльного, – Долгоносик.
   Шел инспекторский строевой смотр. К нему долго готовились и тренировались: десятки раз разводили экипажи подводных лодок под барабан и строили их по категориям: то есть в одну шеренгу – командиры, в другую – замы со старпомами, потом – старшие офицеры, а затем уже – мелочь россыпью.
   В шеренге старших офицеров стоял огромный капитан второго ранга, командир БЧ-5 по кличке «Ботик Петра Первого», старый, как дерьмо мамонта – на флоте так долго не живут. Он весь растрескался, как такыр, от времени и невзгод. В строю он мирно дремал, нагретый с загривка мазками весеннего солнца; кожа на лице у него задубела, как на ногах у слона. Он видел все. Он не имел ни жалоб, ни заявлений и не помнил, с какого конца начинаются его функциональные обязанности.
   Перед ним остановился проверяющий из Москвы, отглаженный и свежий капитан третьего ранга (два выходных в неделю), служащий центрального аппарата, или, как их еще зовут на флоте, «подшакальник».
   «Служащий» сделал строевую стойку и…
   – Товарищ капитан второго ранга, доложите мне… – проверяющий порылся в узелках своей памяти, нашел нужный и просветлел ответственностью: —…текст присяги!
   Произошел толчок, похожий на щелчок выключателя; веки у Ботика дрогнули, поползли в разные стороны, открылся один глаз, посмотрел на мир, за ним другой. Изображение проверяющего замутнело, качнулось и начало кристаллизоваться. И он его увидел и услышал. Внутри у Ботика что-то вспучилось, лопнуло, возмутилось. Он открыл рот и…
   – Пошшшел ты… – и в нескольких следующих буквах Ботик обозначил проверяющему направление движения. Ежесекундно на флоте несколько тысяч глоток произносят это направление.
   – Что?! – не понял проверяющий из Москвы (два выходных в неделю).
   – Пошел ты… – специально для него повторил Ботик Петра Первого и закрыл глаза. Хорош! На сегодня он решил их больше не открывать.
   Младший проверяющий бросился на розыски старшего проверяющего из Москвы.
   – А вот там… а вот он… – взбалмошно и жалобно доносилось где-то с краю.
   – Кто?! – слышался старший проверяющий. – Где?!
   И вот они стоят вдвоем у Ботика Петра Первого.
   Старшему проверяющему достаточно было только взглянуть, чтобы все понять. Он умел ценить вечность. Ботик откупорил глаза – в них была пропасть серой влаги.
   – Куда он тебя послал? – хрипло наклонился старший к младшему, не отрываясь от Ботика.
   Младший почтительно потянулся к уху начальства.
   – М-да-а? – недоверчиво протянул старший и спокойно заметил: – Ну и иди куда послали. Спрашиваешь всякую… – и тут старший проверяющий позволил себе выражение, несомненно относящееся к животному миру нашей родной планеты.
   – Закончить опрос функциональных обязанностей! – протяжно продолгоносил начальник штаба. – Приступить к строевым приемам на месте и в движении!

Бабочка

   Офицер свихнуться не может. Он просто не должен свихнуться. По идее – не должен.
   Бывают, правда, отдельные случаи. Помню, был такой офицер, который на эсминце «Грозный» исполнял кроме трех должностей одновременно еще и должность помощника командира.
   Его год не спускали на берег. Сначала он просился, как собака под дверью: все ходил, скулил все, а потом затих в углу и сошел с ума.
   Его сняли с борта, поместили в госпиталь, потом еще куда-то, а потом уволили по-тихому в запас.
   Говорят, когда он шел с корабля, он смеялся как ребенок. Бывает, конечно, у нас такое, но чаще всего офицер, если окружающим что-то начинает казаться, все же дурочку валяет – это ему в запас уйти хочется, офицеру, вот он и лепит горбатого.
   Раньше в запас уйти сложно было; раньше нужно было или пить беспробудно, или, как уже говорилось, лепить горбатого.
   Но лепить горбатого можно только тогда, когда у тебя способности есть, когда талант имеется и в придачу соответствующая физиономия, когда есть склонность к импровизации, к театру есть склонность или там – к пантомиме…
   Был у нас такой орел. Когда в магазине появились детские бабочки на колесиках, он купил одну на пробу.
   Бабочка приводилась в действие прикрепленной к ней палочкой: нужно было идти и катить перед собой бабочку, держась за палочку; бабочка при этом махала крыльями.
   Он водил ее на службу. Каждый день. На службу и со службы.
   Долго водил, бабочка весело бежала рядом.
   С того момента, как он бабочку водить стал, он онемел: все время молчал и улыбался.
   С ним пытались говорить, беседовать, его проверяли, таскали по врачам. А он всюду ходил с бабочкой: открывалась дверь, и к врачу сначала впархивала бабочка, а потом уже он.
   И к командиру дивизии он пошел с бабочкой, и к командующему…
   Врачи пожимали плечами и говорили, что он здоров… хотя…
   – Ну-ка, посмотрите вот сюда… нет… все вроде… до носа дотроньтесь…
   Врачи пожимали плечами и не давали ему годности. Скоро его уволили в запас. На пенсию ему хватило. До вагона его провожал заместитель командира по политической части: случай был исключительно тяжелый. Зам даже помог донести кое-что из вещей.
   Верная бабочка бежала рядом, порхая под ногами прохожих и уворачиваясь от чемоданов. Перед вагоном она взмахнула крыльями в последний раз: он вошел в вагон, а ее, неразлучную, оставил на перроне.
   Зам увидел и вспотел.
   – Вадим Сергеич! – закричал зам, подхватив бабочку: как бы там, в вагоне, без бабочки что-нибудь не случилось. Выбросится еще на ходу – не отпишешься потом. – Вадим Сергеич! – зам даже задохнулся. – Бабочку… бабочку забыли… – суетился зам, пытаясь найти дверь вагона и в нее попасть.
   – Не надо, – услышал он голос свыше, поднял голову и увидел его, спокойного, в окне. – Не надо, – он смотрел на зама чудесными глазами, – оставь ее себе, дорогой, я поводил, теперь ты поводи, теперь твоя очередь… – с тем и уехал, а зам с тем и остался.
   Или, вернее, с той: с бабочкой…

Химик

   – Где этот моральный урод?!
   Слышите! Это меня старпом ищет. Сейчас он меня найдет и заорет:
   – Куда вы суетесь со своим ампутированным мозгом?!!
   А теперь разрешите представиться: подводник флота Ее Величества России, начальник химической службы атомной подводной лодки, или, проще, химик.
   Одиннадцать лет Северный флот качал меня в своих ладонях и докачал до капитана третьего ранга.
   – Доросли тут до капитана третьего ранга!!! – периодически выл и визжал мой старпом, после того как у него включалась вторая сигнальная система и появлялась, извините, речь, и я знал, что, если мой старпом забился в злобной пене, значит, все я сделал правильно – дорос!
   Умный на флоте дорастает до капитана первого ранга, мудрый – до третьего, а человек-легенда – только до старшего лейтенанта.
   Нужно выбирать между капитаном первого ранга, мудростью и легендой.
   «Кто бы ты ни был, радуйся солнцу!» – учили меня древние греки, и я радовался солнцу. Только солнцу и больше ничему.
   Химия на флоте всегда помещалась где-то в районе гальюна и ящиков для противогазов.
   – Нахимичили тут! – говорило эпизодически мое начальство, и я всегда удивлялся, почему при этом оно не зажимает себе нос.
   Химик на флоте – это не профессиональный промысел, не этническая принадлежность и даже не окончательный диагноз.
   Химик на флоте – это кличка. «Отзывается на кличку „химик”».
   – Хы-мик! – кричали мне, и я бежал со всех ног, разлаписто мелькая, как цыпленок за ускользающим конвейером с пищей; и мне не надо было подавать дополнительных команд «Беги сюда» или «Беги отсюда». Свою кличку «химик» лично я воспринимал только с низкого старта.
   – Наглец! – говорили мне.
   – Виноват! – говорил я.
   – Накажите его, – говорили уже не мне. И меня наказывали.
   «НХС» – значилось у меня на карманной бирке и расшифровывалось друзьями как «нахальный, хамовитый, скандальный».
   – С вашим куриным пониманием всей сущности офицерской службы! – кричали мне в края моей ушной раковины, на что я хлопал себя своими собственными крыльями по бедрам и кричал:
   – Ку-ка-ре-ку! – и бывал тут же уестествлен.
   «Кластерный метод», как говорят математики. Берется «кластер» – и по роже! И по роже!
   На флоте меня проверяли на «вшивость», на «отсутствие», на «проходимость» и «непроходимость», на «яйценоскость» и на «укупорку», и везде стояло: «вып.» с оценкой «хорошо».
   – Наклоните сюда свой рукомойник!!! (Голову, наверное.) – Я сделаю вам вливание! Я вас физически накажу!
   Есть, наклонил.
   – Перестаньте являть собой полное отсутствие!!!
   Есть, перестал.
   – И закусите для себя вопрос!!!
   Уже закусил.
   – А что вы вообще можете, товарищ капитан третьего ранга, подводник флота Ее Величества России?
   Я могу все:

 
От тамады до дворника,
От лопаты до космоса,
От канавы до флота!
Могу – носить, возить, копать, выливать, вставлять!
Могу – протереть влажной ветошью!
Могу – еще раз!
А Родину защищать?
 

   А это и есть «Родину защищать». Родина начинается с половой тряпки… для подводника флота Ее Величества России… и химика, извините за выражение…

Картина навсегда

   В глазах застыла картина навсегда: центральный пост атомного ракетоносца; размеренно и тихо; все по углам; лодка у пирса; послеобеденное время; все переваривают; в едином временном измерении; дремотно.
   Вдруг в центральный – ни с того ни с сего – влетает старпом и, наклонившись, орет:
   – Суки! Суки! Суки! Все – суки!!! У-у-у, ё-ол-ки! – и убегает.
   Все застывают. Замирают. Соображают. Думают про себя. Онемело. Остекленело. Минуту, наверное.
   Наконец мимо, внося с собой жизнь, проходит вахтенный: он пришел из другого отсека, не присутствовал.
   Словно подуло. Потихоньку отпускает. Дышится. Движения свободней. Дежурный говорит матросу:
   – Ты в трюме был? Давай рысью туда.
   Тот в трюм.
   Все оживает, восстанавливается и – потекло; размеренно; чинно; послеобеденное время; хорошо; опять все переваривают…

Флот

в выражениях, междометиях, афоризмах,

в вопросах и ответах, в бессвязных выкриках

   – Что это у вас?
   – Это усы, товарищ капитан первого ранга!
   – Это не усы, это трамплин для мандавошек.
   – Сгниешь на «железе», сгниешь! А я говорю: сгниешь! Да… а вы думали, здесь что? Что вы думали?
 
   – Чего вы тут сявку раз-зявили?! Что вы тут сидите молью! Я вам тут что? Что?! Я вас с-спрашиваю! Мал-чи-те! Лучше!!! Я вам верну дар речи, когда это нужно будет!!! Если хотите со мной говорить, то молчите!..
 
   Абсолютно новый крик:
   – Что вы тут ходите! Ногами! С умной рожей! Па-дай-ди-те сюда, я вам верну человеческий облик!..
   – По-ротно на одного линейного дистанции…
   – Ссс-чет! – Раз! – Ииии-раз!!!
   – Поздравляю вас!
   – Уууу-ррр-ааа!!!
 
   – Эй, сколопендра!
   – Это вы мне?..
   – А кому же? Ползи сюда!..
 
   – Что вы мечетесь, как раненная в жопу рысь! Вы мичман или где?..
 
   – Слушай, что стряслось во Вселенной? Умер кто-нибудь из высшего командования или съели твой завтрак?
 
   – Где ваш конспект?
   – Сильные не конспектируют.
   – Кто вы такой? Кто вы такой, я вас спрашиваю?! Вот доложите, кто вы такой!
   – Что вы тут разматываете сопли по щекам? Что вы тут роняете пену на асфальт? Га-ва-ри-те члена-раздель-на! Члена-раздельна! Каждый свой член в раздельности!
 
   – Где ваш план? Что вы мне подсовываете здесь постоянно?! Это что? План? Почему за месяц? Где за год? Восстановить немедленно! Жизнь без плана – жизнь впустую!..
   – Что вы тут опять написали? Липа должна быть липовой, а не дубовой. Поймите, дело может стоять, но журнал должен идти.
 
   – Что такое флотский смех? Это когда по тебе промахнулись.
   – И все-таки, а какова преамбула!
   – Чё?
   – Преамбула, говорю, какова?
   – Чё?
 
   – Да-да-да! Да! Те же яйца, только в профиль! Значить, так! Задёрнить! Восстановить методом заливания! Нештатные тропинки уничтожить! Ямы защебёнить! Для чего достать щебенку! Озеро одеть в гранитные берега. Назначаю вас старшим над этим безобразием. Горячку пороть не будем. К утру сделаем.
   Через три часа, когда ты уже задёрнил:
   – Так! Все! Дрова в исходное! Удалось отбиться, теперь это не наш объект.
 
   – Видишь ли, Шура, замечания и традиции у нас с русско-японской войны. А может быть, с Чингисхана… Не устранены еще… И грань между замечанием и традицией такая стертая… что замечание легко переходит в традицию, а традиция… в замечание… Так что потом, когда мне говорят вот это: «славная традиция» или «беречь и умножать традиции, бережно сохранять»… я все думаю: о чем они говорят… бедные…
 
   – У вас такое лицо, будто вы только что побывали в лапах нашей флотской организации…
   – Не организации, а «долболедизма».
   – А это как что?
   – Дробь БП и долбить лед… до бетона…
 
   – Личный состав, обалдевший от обилия вводных, действует ли по этим вводным?
   – А как же! Аж пиджак заворачивается!..
 
   – …и осуществили ремонт методом выхода из дверей…
 
   – Боже мой, сколько не сделано… сколько не сделано… а сколько еще предстоит не сделать…
 
   – Кя-ак сейчас размажу… по переборке! Тебя будет легче закрасить, чем отскрести…
 
   – Говорят, подводнику положено десять метров дополнительной жилой площади. Есть постановление…
   – Это только после увольнения в запас…
   – Чтоб лечь и умереть спокойно…
   – Только не квадратной, а кубической…
 
   – Что это за корыто на вас?
   – Это фуражка, товарищ капитан первого ранга!
   – Бросьте ее бакланам, чтоб они ее полную насрали…
 
   – Товарищ капитан третьего ранга, а когда нас накормят?
   – Вот если б ты питался от моей груди, то был бы всегда сыт…
 
   – Па-че-му не гла-жен?! Почему?! (По кочану, вот почему.) Времени не хватило?! Я вам найду время! Лучше б ты в море упал. Наберут отовсюду не поймешь каких трюмных!..
 
   Начальник физической подготовки и спорта – флагманский мускул – доложил: «Слишком много у нас больных!»
   Принято решение: впредь больных вместо физзарядки выводить на прогулку с… ломами! И знаете, больные резко сократились.
 
   – Ч-т-о ж т-ы с-п-и-ш-ь, с-о-б-а-к-а, т-ы ж г-е-р-м-а-н-с-к-и-й к-о-н-ь… – между прочим, из германского героического эпоса.
   – А из японского можешь?
   – Могу: Ч-т-о ж т-ы с-п-и-ш-ь, с-о-б-а-к-а, т-ы ж я-п-о-н-с-к-и-й к-о-н-ь…
 
   – …Великое, старина, – это простое… Простое, старина, – это плоское… Великое – это плоское, старина…
 
   – Ты мешаешь мне правильно реагировать на те порции света и тепла, которые исходят от солнца лично для меня…
 
   – Ты знаешь, какая самая первая самцовская обязанность?
   – ?
   – Метить территорию. О-собыми выделениями о-собой тер-рриториальной железы… Выходишь… ежедневно и… метишь…
 
   – И последнее, товарищи! Так, с хвостов, встаньте в каре. И последнее. Командующий требует спокойствия и выдержки. В ходе инспекции десять человек сымитировали повешение. Трое доимитировались до того, что повесились…
 
   – Ну как ваш новый зам?
   – Видишь ли, Шура, в детстве его так сильно напугали «бабайкой», что еще с колыбели в ответ на «Коза идет, коза идет» он научился приставлять ладонь торцом к переносице.
   – Наберут трусов на флот, а потом хотят, чтоб они умирали гер-роями…
 
   Цок, цок, цок.
   – Доложите в центральный: прибыл гражданский специалист к радистам.
   – Цэнтралный. Прышол дэвишка, хочет радыстов.
   – Я не девушка, я гражданский специалист. К радистам.
   – Цэнтралный… ана нэ дэвишка… ана хочет радыстов.
 
   – В пять утра прибыть в казарму!
   – М-да-а…
   – Не успели с моря приплыть – на тебе…
   – Сейчас почти час, в два – дома, в три – на жене, в пять – в казарме…
   – Вот они, пассаты, дующие в лицо…
   – Мама моя, лучше б я назад в море ушел или в говно упал.
   – Страна ты моя Дуремария…
   – Вы что-то сказали или мне показалось?
   – Вам показалось…
 
   – Ночь. Везде темно. И только в Стране Дураков загорался свет…
 
   – А в Абрам-мысе водку по прописке продают…
   – Иди ты! А где ее берут?
   – Кого? Водку?
   – Нет, прописку…
 
   – Внимание, товарищи! Командующий флотом объявил оргпериод флоту! С сегодняшнего дня – якорный режим. Сход запрещен. Экипаж на борту. Сходню сбросить!
   – Мать моя женщина, опять семья на якорном режиме…
   – Жалуйтесь. В лигу защиты сексуальных реформ…
   – Никак не пойму, это что – домой сегодня не пустят?
   – Плохо быть деревянным…
   – Не-ет, флотом управляют двоечники…
   – Вы хотите сказать, что командующий флотом – двоечник?
   – А разве командующий флотом управляет флотом?..
   – А мне еще двенадцать лет вот так просидеть на оргпериоде – и все!
   – Помрешь, что ли?
   – Пенсия…
   – А-а…
   – А американцы вообще говорят: «Войну им объявим, но не начнем. Они себя сами задолбают оргпериодами…»
   Крыса попалась в петлю. Ее повесили в боевой рубке с биркой: «Повесилась в результате якорного режима».
 
   – Я вас категорически приветствую. Прошу разрешения подержаться за вашу мужественную руку. Как ваше драгоценное для флота здоровье?
   – Безнадежно здоров. Годен только к службе на подводных лодках. Место службы изменить нельзя. У нас нет оснований для беспокойств и переводов. А списывают с плавсостава теперь по двум статьям: трупные пятна и прободение матки.
   – Ну, с маткой, я думаю, у нас все в порядке.
 
   – Слушай, что это за козел ходил с вами море удобрять?
   – Из института. Мы с ним три вахты проговорили. Я думал, он серьезный мужик, а он кандидатскую пишет…
   – «Есть», «так точно», «никак нет» и «ура!» – четыре слова, отпущенных военнослужащему. Как из них сделать кандидатскую диссертацию? Не понимаю…
 
   – Мужики, слушайте, что пишут в нашей любимой газете. Удивительное рядом. Докладываю близко к тексту: «Крейсер. Ночь. Корабль спит. Устало дышат кубрики. Затихли орудийные стволы. Легкий бриз. Лишь одно окно освещено. Это окно замполита. Стук в дверь. На пороге – старшина трюмный, старшина первой статьи Перфильев:
   – Разрешите, товарищ капитан третьего ранга?
   – Проходи, проходи, Перфильев…
   – Вот, задумка есть, товарищ капитан второго ранга, как бы мне вывести свою команду в отличные?..
   И еще долго-долго не тушился свет в каюте замполита».
   – Во дают, растудыт ее в качель… живут же люди… к замполиту тянутся…
   – А наш хрючит по ночам, как трофейная лошадь, аж занавески развеваются…
 
   – Почему у вас начштаба зовут Бамбуком?
   – Потому что деревянный и растет быстро.
 
   – Факт, как говорится, на лице; я не хочу, чтоб он был у вас на лице.
 
   – Я сейчас соберу узкий круг ограниченных людей; опираясь на них, разберусь как следует и накажу кого попало.
 
   – Я теперь порой иногда даже думаю с ошибками.
   – Если нет мозгов, бери блокнот и записывай! Я всегда так делаю.
 
   – Я вчера в первый раз в жизни подумал, осмотрелся-осмотрелся, взглянул на жизнь трезво и ужаснулся.
   – Поймите вы, созерцательное отношение к жизни нам чуждо, чуждо… Этим занимались древние греки… и хрен с ними.
 
   – Товарищ командир, прошу разрешения быть свободным.
   – Вас освободила Великая Октябрьская революция.
   – Товарищ командир, прошу разрешения на сход с корабля.