Страница:
САПОГИ
У людей разная емкость пузыря. Особенно у военных. У остальных пузырь – он пузырь и есть. Ничего особенно, когда переходишь от особи к особи. А у этих – что ни пузырь, то существенные различия.В ресторане «Гудок» сидела компания подводников и пила пиво.
В ней выделялся двухметровый капитан второго ранга с физиономией крупного усталого бульдога, которого все уважительно величали старпомом.
Тот пил кружку за кружкой. При этом он держал ее в руке, как баночку из-под майонеза, и в гальюн, похоже, не торопился, то есть с пузырем у него все было хорошо, и, похоже, всем вокруг тоже было хорошо оттого, что у него так хорошо с пузырем.
И тут к их столу походкой того морского волка, которому еще маленьким волчонком охотники пытались выдернуть задние ноги, подваливает некая невысокая сущность в ветровке, фуражке среднего комсостава «тюлькиного» флота и высоких болотных сапогах.
– Спорим, старпом, – говорит та сущность почти развязно и, стало быть, нагло, – что я без похода в гальюн пиво буду пить дольше, чем ты?
Спорили-то на полную ерунду – две бутылки коньяка – но у военных, а тем более подводников, любой спор быстро превращается в спортивное состязание.
Появились болельщики, и скоро ресторан поделился на две части: одна болела за старпома, другая – за невеликого рыбака.
Они сели за стол, и им принесли пиво.
Пили они, глядя друг на друга.
В глазах у мелкого рыбака с каждой минутой разливалось все больше блаженства, а у старпома в глазах потихонечку начало нарастать беспокойство.
И вот он уже засопел носом, и вот он задышал уже, и кожа на лице его стала какой-то ноздреватой, что ли, а потом его волосы встали дыбом и взмокли везде, а потом и пот полил ручьями.
Семнадцатую кружку старпом все же допил, но потом он встал и, раскорячившись, будто оберегая распухшие яйца, пошел в гальюн.
Он отсутствовал какое-то время, а когда вернулся, то принес две бутылки коньяка и водрузил их на стол перед победителем.
А тот выпил еще пару кружечек пива «на посошок», как он изволил выразиться, и вставать из-за стола, похоже, не собирался.
А всех жутко интересовало, когда же он сходит поссать, о чем его и спросили.
– Мы ж на что спорили? – услышали они в ответ неторопливое. – Мы спорили на то, что я буду пиво пить без похода в гальюн!
Потом он посмотрел на всех мечтательно и добавил:
– Вот я никуда и не хожу. Потому что давно уже ссу. Прямо в сапоги!
ДОМ
– …Обязательно на горе. Он будто нависает над обрывом, будто летит, а вниз, к морю, тропинка ведет. По ней хорошо утром, до рассвета, спускаться. Там внизу небольшой пляж. Совсем маленький. Волны и песок белый. Красиво.– Ага.
Это мы с Серегой в каюте лежим. Я внизу, а он на верхней полке.
– Там еще ступеньки вырублены. От самого дома до пляжа. Песчаник. В нем легко вырубать. Ну, чтоб легче спускаться к воде.
– А вода теплая?
– Очень теплая. Почти до октября.
– А когда купаться начинаете?
– В мае уже в воду лезем.
Мы в каюте на подводной лодке лежим после вахты, пытаемся заснуть, и Серега про дом рассказывает. Дом стоит на берегу моря.
– А он двухэтажный?
– Конечно двухэтажный. И комнат много. Просторные. И еще куча света. Световые окна. Солнечный свет сверху. Прохладно. Ветер теплый всюду по комнатам гуляет. А на втором этаже библиотека. Много книг. Ты же знаешь, я люблю книги.
– Старинные?
– Что старинные?
– Ну книги.
– Конечно старинные. В серебряных переплетах.
– Наверное, тяжелые.
– Очень тяжелые, но их удобно читать. Вечером сядешь и читаешь, читаешь. На закате. Там красивый закат. Солнце в море садится долго. Сначала окунает в него только нижний край, а после и все в воду заходит.
– Разве оно долго садится в море?
– Очень долго.
– А я думал, быстро: раз, и погасло.
– Не… долго. И красиво – слов не подобрать. Так стоял бы и стоял. Смотрел бы. Я люблю море с берега.
– Кто ж его с берега не любит?
Это у нас с Серегой третья автономка за год. Нас вместо отпуска опять под воду засунули.
– А наверху у нас сад.
– Это перед домом?
– Ну да. Разные деревья, апельсины.
– Там растут апельсины?
– Конечно растут. И лимоны есть. А полы мраморной плиткой выложены, потому что очень жарко. Просто пекло днем. Спрятаться негде. Но ты же знаешь, я люблю жару.
– Ну да.
– А в доме каждый при деле. У каждого находится что делать. Никто без работы не сидит.
– Много вас там?
– Вся семья.
– Хороший дом.
– Да.
Честно говоря, нет у Сереги никакого дома. У него вообще нет ни дома, ни семьи. Одна только мать в Пензе. Но он любит мне рассказывать про этот дом, просто так, фантазировать.
А мне нравится. Перед сном же.
И так каждый день.
ПРЕВРАТНОСТИ
Капитан первого ранга Шутилов Зигмунд Аркадьевич, более всего известный своим выражением «Моются только те, кому лень чесаться», красивый, высокий мужчина с волевым подбородком и с огромной, шитой на заказ белой фуражкой на голове, стоял у торца здания четвертой казармы, недалеко от крыльца, и распекал начпрода, вечно мятого во фронтальной своей части капитана Заходько Валерия Дмитриевича, пьяницу и вообще дурня, а в это время все вокруг просто так ходили:– …Надо иметь ум щитомордника и смотреть на все взглядом африканской гадюки, чтобы позволить себе такое сотворить! В кавернах сыра больше смысла, чем во всем вашем ущербном облике! Хотя бы раз удосужьтесь напрячь себе то, что у всех остальных является не задницей! Адекватность! Вот все, что от вас требуется! Адекватность и исполнительность! И никакой этой вашей дебиловатой инициативы, способной загнать нас к едрене матери в такую могучую пизду, из которой уже ничего, кроме старинных заплаток на маминой матке, невозможно извлечь! И не надо уподобляться марокканской мандавошке и сучить ножками при встрече со мной, стремясь залезь поглубже в окружающую чащобу! Нюх свой следует оттачивать, а зад свой следует беречь!..
В этот самый момент от водосточной трубы на высоте третьего этажа отделился кусок, который с нарастающем свистом немедленно понесся к земле.
Никто не успел даже охнуть. Кусок трубы ударил начальника тыла по голове, отчего шитая фуражка издала слабый вздох.
Зигмуда Аркадьевича таким манером убить не удалось. Он всего лишь только присел от удара на корточки, а потом так на корточках и пошел по направлению к зданию штаба.
ОПЯТЬ В МОРЕ
Сволочи!Это я насчет того, что вместо отпуска нам опять в море идти. Не успели прийти с этой долбаной автономки, как наш капитан быстренько смотался в штаб и еще одну автономку нам выпросил.
Ему, командиру нашему, в Академию летом поступать, а если он в автономку перед этим свалит, то зачисление в Академию произойдет для него автоматически, и математику ему так засчитают.
Вот для того, чтоб ее не сдавать (потому что он даже арифметику с нашими походами дальними совсем не помнит), он и выпросил для нас этот поход.
Всего восемь дней после прошлого похода прошло, и опять на три месяца в море – это, я вам скажу, что-то.
И корабль нам присмотрели – просто зараза. Ни черта не работает.
Как они межпоходовый ремонт делали, эти уроды, что до сих пор этот корабль держали, я не очень понимаю.
Ни хрена, я повторяю, не пашет. Вообще ничего.
И контрольный выход они уже прошли по всем бумагам с оценкой «хорошо».
Я сказал старпому, что я ничего принять не могу, потому что на такой материальной части только самоубийцы в море выходят, а он мне заметил, что, мол, все равно командир уже акт приемки подписал, и теперь получается, что это уже я ничего к автономке не подготовил.
Ну не суки ли, я вас спрашиваю?!!
Суки! Я так флагманскому дивизии и сказал. Он пришел меня проверить на предмет готовности к выходу, а я ему сказал, что все они в штабе просто суки. У меня ни одна крышка не закреплена и ни один нагреватель не поменян. И вообще, у меня ничего нет, и если он ко мне еще раз сунется со своей проверкой готовности, то я ему, блядь, башку расшибу.
Так он в следующий раз пришел не один. Он пришел с представителем штаба Северного флота, потому что у них по плану на сегодня проверка меня этим штабом. Представляете?
Все про все знают и делают вид, что целомудрие они свое все еще не потеряли, а этот, пришибленный из штаба флота, вошел ко мне и гутарит:
– А че это вы меня не приветствуете и не докладываете о готовности к выходу?»
Гуинплен, бля!
Тут у меня изо рта чуть пена не пошла, но я – сам себе удивляюсь– сдержался и спокойно так ему заявляю:
– Вы уж меня извините за подобное безобразие, я от природы застенчив и заикаюсь при виде столь высоких гостей. Вам все здесь происходящее мой флагманский сейчас объяснит!
А этот козел стоит и молчит.
Тогда тот спрашивает:
– А где ваш ЖБП? Предъявите-ка мне свой журнал боевой подготовки на предмет того, как вы готовились к этому выходу!
А я ему:
– Нет у меня журнала боевой подготовки, именуемого для краткости ЖБП! Нет! Совсем нетути!
Он даже оторопел:
– Как это?
А я ему весело:
– Так это! Крысы, понимаете ли, только что сожрали! Знаете сколько у нас крыс? Вообразите: вхожу я на пост, а они мой секретнейший журнал боевой нашей подготовки доедают и нагло так на меня смотрят, мол, смотри, куда вся твоя боевая подготовка идет! А идет она в их несимпатичный крысиный желудок, чтоб потом перейти в их проклятый крысиный кишечник и чтоб потом уже выйти через их поганую крысиную жопу наружу! Вот что происходит с нашей боевой подготовкой! Недоглядели – и нет ее!
– А матчасть? – спрашивает он в растерянности. – Она-то в строю?
– А кто ее знает? – говорю я ему лениво. – Может, и в строю, а может, и не в строю. Не поймешь. Сразу-то не видно! Вот подходишь к ней сбоку – вроде бы в строю, а как с другого боку зайдешь – мама моя родимая, не пачкалась бы ты вовсе! – и уже не в строю!
– А проверка ПДУ? – говорит он и смотрит на меня с опаской.
– Чего проверка? – спрашиваю я с интересом.
– ПДУ! Портативного дыхательного устройства!
– Ах вот, значит, как оно называется! – говорю я ему в полнейшем восторге. – А то я всю ночь над этим голову ломал! Думал: ну не может такого быть, чтоб оно расшифровывалась, как «Плюнь, Дунь в Ухо!»
Они потом отошли подальше, и флагманский ему начал что-то говорить и в мою сторону кивать.
Так что на доклад в дивизию они без меня поперлись.
А я на посту сел чайку выпить.
Старпом зашел и говорит:
– Ну что, отломал комедию?
– И не говорите, Анатолий Иванович! – вздохнул я ему навстречу. – Все сердце изныло!
Так и вышли мы в море.
Я со своей командой потом две недели совсем не спал, все здешнее железо в строй вводил.
И ведь ввел, самое смешное.
БЕЗ ГОЛОВЫ
Сегодня я проснулся без головы. Совсем. Я когда просыпаюсь и из каюты выхожу, кряхтя и проклиная все на свете, то всегда в зеркало по дороге смотрюсь.Над умывальником оно висит, справа по ходу событий.
Вот я в него и посмотрел – ничего.
Я еще раз посмотрел – совершенно ничего.
Нет головы!
Вот вы помните, как выглядят цыплята без головы? Вот такая же обстановка – совершенно чисто над плечами.
И главное: я же все вижу, чувствую, говорю (кажется): «А-я-я!» – да нет, слава Богу, говорю.
Только бы никого в коридоре не было, да что ж это такое!
А может, я сплю? А? В автономке же черт-те что может присниться? А?
Ущипнул – ни хрена, не сплю.
Только бы никто в коридоре не появился. Вот ведь меня угораздило как! В зеркало я себя вижу, но там я совсем без ничего! И чем же, спрашивается, я себя вижу? Глаза-то мои где?
– Привет!
– Привет!
Пока я себя рассматривал, стремительно вошел в отсек и оказался рядом со мной Сережка Митрофанов, мой друг и прочее.
Надо бы аккуратно у него как-то спросить, но так, чтоб он не успел спросить у меня, чего это со мной случилось, потому что Серега – помело, все сейчас же знать будут.
– Чего в зеркало уставился?
Это он мне. Чего бы такое ему сказать?
– А… прыщик у меня на верхней губе… вот. Ты не посмотришь?
Теперь Серега смотрит внимательно, точно на пятнадцать сантиметров над моими плечами.
– Прыщик?..
Господи! Сейчас он скажет, что у меня там вообще ничего нет.
– Что-то я… не пойму.
Точно! Нет у меня головы!
– Нет у тебя… прыщика.
Теперь быстро:
– А что есть?
– Что есть?.. Да ничего нет.
– Совсем ничего?
– Совсем.
Теперь медленно и вроде лениво рассуждая:
– А. в районе носа. Вот в этом районе… у меня есть что-нибудь?
Серега на меня смотрит, как на полного идиота, и я его понимаю, потому что сам бы смотрел точно так же.
– Ты чего, Саня, издеваешься надо мной?
– Да нет, ты чего?..
– Ты еще насчет лба спроси!
– А? Что? Что насчет лба? Что?
– Ты чего, совсем ничего не видишь?
Внутри у меня матка опустилась, а голос стал влажным, блеющим:
– Чего… не вижу?
– Ничего не видишь?
После этих слов я еще раз весь вспотел, как бенгальская мышь, а сердце забилось, как зяблик в тряпочке.
– Нет.
– Со зрением что-то?
– А?..
– Со зрением, говорю?
– Где?
– В пизде! Со зрением, говорю, плохо, что ли?
– У… меня?..
– Ну не у меня же!
– А. там есть что-нибудь?
– Где «там»?
– Ну… эта… где у нас голова?
– А где у нас голова?
– А что… нет головы?
– Головы?..
И тут лицо у Сереги стало изменяться, глаза увеличились, почернели, превратились в бусинки, и морда так вытянулась, вытянулась и заострилась. Смотрю, а это и не Серега теперь вовсе, а большая такая мышь, и может быть, даже крыса.
Я отпрянул в ужасе и ударился головой об стену.
После этого я и проснулся.
ПИСЬМА
Сань, историю прислали. Ты обязательно должен прочитать.Воспитатель в детсаде помогает пацану натянуть ботинки… Он попросил помочь, и здесь было над чем повозиться: ботинки застряли где-то на полпути, и ни туда ни сюда… Когда воспиталка наконец натянула второй ботинок, пот с нее лил градом. Она готова была рыдать, когда этот мелкий выдал:
– А они не на той ноге!
Действительно, правый ботинок был на левой ноге, а левый на правой…
Снять ботинки было не легче, чем надеть… Воспиталка еле сдерживала себя, натягивая правый ботинок теперь уже на правую ногу. И тут пацан объявляет:
– Это не мои ботинки!
Она с силой прикусила язык, чтобы не наорать ему в рожу: «ЧЕ ТЫ РАНЬШЕ МОЛЧАЛ-ТО?»
И снова она полчаса маялась, пытаясь стянуть эти ужасные ботинки. Когда ей это все же удалось, он сказал:
– Это ботинки моего брата. Мама заставила меня носить их.
Воспиталка уже не знала, смеяться ей или плакать. Собрав последние силы и терпение, она все же натянула ботинки снова и спросила:
– А где твои варежки?
На что мальчик спокойно ответил:
– Я запихал их в носки ботинок…
Суд над воспитательницей начнется на следующей неделе.
У сына друзей нашей семьи такая история. Отучился мученик науки в нашем институте атомной энергетики и только под самый конец образования узнал, что с их кафедры после выпускного останется времени в аккурат отнести диплом домой. Даже напиться времени не будет, потому что сразу загребут на подводный флот. Ненадолго. И не матросней. Но все равно обидно, тем более что флот Северный.
Так что истинный смысл поговорки «Мы – атомщики, нам бы к бабе прижаться и поплакать!» парень понял только тогда, когда ему настойчиво предложили прижаться к подлодке.
Тут он уже не плакал, он выл, как сирена.
В косяк родимой двери вцепился так, что думали уже вызывать спасателей, вырывать косяк и с ним уже доставлять новобранца к месту сборов.
И вот присылает он домой первое письмо с северных подводных лодок: помимо всех прелестей пребывания в Гаджиево, не поддавшихся членораздельному описанию (в каждой строчке только точки), и такой прикол. Привезли рекрутов на место службы, свалили в одну кучку в местном ДОФе и пригласили кого-то из начальства сказать приветственную речь. А чтоб все выглядело солиднее и торжественней, этот «кто-то» оказался убеленным сединами почтенным старцем и увешанным медалями морским волком (вся корма в ракушках).
Он долго распинался о чести, совести и почетности службы, а завершил речь приглашением остаться служить дальше после истечения срока отсидки.
Мол, морское братство крепкое, даже когда кто-то уходит в море, сослуживцы не забывают семьи друзей, заботятся о них.
– Особенно о женах! – тихо хрюкнул кто-то из глубины зала.
И тут почтенный старец наклонился поближе к микрофону, брякнул медалями и громогласно изрек:
– Если вы хотите сказать, что наших жен ебут, так это только тех, кто хочет ебаться!!!
Вот и все. Бездыханные новобранцы стекли со стульев на пол.
Это Валентин.
На Тихом океане, на плавбазе по утилизации «кое-чего» я жил и служил. И вот я спал в своей каюте, как всегда, в тревожном сне, прислушиваясь сквозь сон к объявлениям дежурного по кораблю, к звонкам и к шебаршащим матросам, которые все время норовят что-нибудь украсть (даже у меня). И вдруг я слышу за дверью каюты (я закрылся на замок) звон своей связки ключей (характерный такой звон только моей связки), кто-то открывает дверь, я, соответственно, ПРИОТКРЫВАЮ глаза и вижу, как входит черный силуэт-великан, подходит, останавливается у койки и смотрит на меня.
Я встряхнул головой, продрал сильней глаза, и он исчез. После нескольких таких вот посещений я испугался не на шутку и стал рассказывать это друзьям.
Все смеются, а он перестал приходить. А потом, спустя какое-то время я прочитал у вас рассказ «Когда приходят великаны» – и тут уж точно чуть не ебанулся!!!
Было это в июле 1988 года. Я только отслужил первый год лейтенантом и из полка был откомандирован в «Карантин» – так назывался собранный со всей дивизии сводный полк солдат вновьприбывшего пополнения.
Новобранцы весеннего призыва в течение четырех месяцев проходили там курс молодого бойца и совершали три прыжка с парашютом.
«Карантин» располагался в учебном центре нашей 98 ВДД в степях Бессарабии, и в тот момент среди молодых бойцов началась эпидемия дизентерии, то есть бойцы «потекли сзади», и с прыжками пришлось повременить, пока этот срач не одолеем.
Для борьбы с данным недугом по личному распоряжению замкомандира дивизии по боевой подготовке полковника Марьина (кличка «Барин») над входом в солдатскую столовую был вывешен кумачовый лозунг: «ЧИЩЕ РУКИ – ТВЕРЖЕ КАЛ!» – после чего через неделю болезнь пошла на убыль.
Ваш Леонид.
Это для вас.
Москва, ночь, институт Склифосовского, информационно-консультативный токсикологический центр.
На шестом этаже клиники бдит консультант. Звонок.
– Вас слушает Информационно-консультативный центр.
– Это таможня!
– Ну?
– Что делать с пьяным попугаем?
– С попугаем? Ну, теоретически то же, что и с человеком: дать проспаться и похмелить…
– А если у нас ТРИСТА пьяных попугаев?!
– ?!!
Таможня выловила контрабандную партию попугаев, направлявшуюся транзитом куда-то в Европу. А чтобы они не мурчали, их и нагрузили алкоголем по самые леера…
Было это в ноябре 1987 года. Прошел месяц, как я служил лейтенантом по окончании Коломенского высшего артиллерийского командного училища (коломенские барышни окрестили наше училище «Лягушатником» за зелень нашей формы и за аббревиатуру училища «КВАКУ»), на должность я еще не был определен и находился временно за штатом.
Так вот, меня и еще трех молодых лейтенантов откомандировали для подготовки и участия в параде по случаю 70-летия Советской власти в славный город Кишинев.
По приезде мы разместились в разведроте кишиневского полка в отдельном кубрике.
В обязанности наши входило: два раза в неделю выйти на плац полка для тренировки парадного прохождения в офицерской «коробке» и раз в две недели прибыть для ночной тренировки на центральную площадь Кишинева – площадь Победы (сейчас она называется площадь Штефана Челмаре, это какой-то молдавский царек).
На эти ночные тренировки бывалое офицерье прибывало с небольшим содержанием градусов спирта в организме. Хоть и Молдавия, но не май месяц, да еще и ночь, а градусы помогали «стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы». Надо сказать, что воздух свободы после четырехлетнего заточения в нашем КВАКУ пьянил и кружил голову. То есть я нахожусь в столичном городе, имею деньги, свободное время и звание лейтенанта, то есть я – «пуп земли», который может себе позволить все, ну или почти все. И я решил себе позволить УСН (так в замполитовских графиках и докладах о воинской дисциплине обозначается Употребление Спиртных Напитков) перед ночной тренировкой.
На 22.30 4 ноября была назначена генеральная репетиция в парадных мундирах со всеми значками, орденами и аксельбантами с проходом техники, проездом «членовозов» с командующим парадом и принимающим парад, с исполнением гимнов Советского Союза и Молдавии.
4 ноября в 21.00 в парадной форме с аксельбантом, весь блестящий, как новый пятак, оставив в гардеробе плащ, фуражку и белое кашне, я вошел в зал одного из центральных ресторанов Кишинева. Заказал комплексный ужин и триста граммов коньяка (коньяк я не люблю, но форс превыше всего).
За соседним столиком сидели какие-то молдавские шабашники, которые праздновали сдачу очередного объекта. Не помню, как они меня пригласили за свой столик, помню только, что кувшины с вином на столе опустошались и менялись с ужасной скоростью.
В 22.30 я очень неуверенной походкой покинул этот кабак и на троллейбусе добрался до площади Победы. В это время командиры «коробок» были собраны у трибуны для разбора только что закончившегося прохождения, а остальной народ курил, травил анекдоты и военные байки. Видя мою нетвердую поступь, ко мне подскочил мой однокашник Саня Зинаков и с испугом в глазах начал выяснять, зачем, где и с какого рожна я так «накушался». После моих объяснений типа: «А че, я не могу себе позволить?..» – он повел меня в общественный туалет, чтобы я там проблевался, но блевать я не хотел, вырывался и орал:
– Десантура не блюет!!!
В общем, он плюнул на меня, сказав:
– Да пошел ты на хуй, мудак!
Перекур закончился, и я встал в строй. Слева и справа меня поддерживали плечами, не давая амплитуде моих телодвижений дойти до опасной величины. Начался объезд парада. «Членовозы» подъехали к нашей «коробке», и принимающий парад поздоровался. Вместе со всеми, но с двойным усердием я проорал ответ. Потом поздравления с 70-летием Великого Октября, и первое «ура» у меня получилось довольно сносно, но вместо второго «ура» послышалось бульканье, а на третьем «ура» я сфонтанировал комплексным ужином на спину впереди стоящего старлея. Запомнилось то, что «парадка» у старлея была сшита из полковничьего сукна. Я сжался и безропотно приготовился получить от старлея по морде, но он повернулся и сквозь зубы процедил в мой адрес: «Козел!»
Не помню, как я добрался до полка. Проснувшись утром с головной болью, я услышал, как начальник разведки полка спрашивает у моих соседей лейтенантов:
– А где этот артиллерист, который вчера на площади салютовал?
Я только сильнее натянул одеяло на больную голову и притворился спящим. Начальник разведки похихикал и ушел.
До самого 7 ноября я старался не выходить из казармы, не из-за страха получить нагоняй, а из-за стыда. Я все-таки нашел того старлея и предложил ему оплатить химчистку «парадки», но он посмеялся и сказал:
– Не суетись под клиентом, жена уже все постирала.
7 ноября из окна казармы я следил за построением на парад, решив, что встану в строй в последнюю очередь, чтобы избежать лишних подъебок, но до площади шли строем 20 минут, и подъебки сыпались на меня всю дорогу, но они были не обидные, смешные и добрые, а именно:
– Ну, артель дает залп шрапнелью!
– Надо было подбородочек повыше, чтоб до передней шеренги достало!
– Поводил бы хлебалом влево-вправо, накрыл бы большую площадь!
Я шел молча, красный как рак. Было стыдно и одновременно весело, время было доброе. А парад был как парад, ничего особенного. Леней меня зовут.
Саня, это Елисейкин. Вот тебе история.
Получил один военный пенсионер новую квартиру. Повезло просто. Абсолютно новую, на последнем этаже московской многоэтажки. Для себя и своей семьи. Сам перебрался, а семья стала дожидаться, пока он там все облагородит-обустроит. Да и новостройки кругом, дорог нет, половина подъезда еще не заселена.
Разумеется, скучновато мужику. Ну вот в один из вечеров он приглашает своего приятеля – тоже военного – отметить новоселье. Разместившись на каких-то там коробках, они слегка приняли-закусили, ведут неспешную беседу о том о сем.
Приняли еще, потом еще…
И вдруг открывается входная дверь (она была просто прикрыта), и в квартиру входит кот. Здоровый такой, черный. Ну и, деловито так продефилировав в комнату, начинает все обнюхивать, трясти хвостом, в общем, этак по-хозяйски ведет себя.
И тут хозяин, уже порядочно захмелевший, неожиданно сатанеет и со словами:
– Вооот, бля, не успеешь хату новую справить, как всякие коты начинают бродить, – хватает кота за шкирку и тащит его к открытому окну с явным намерением его вышвырнуть. А внизу стройка, темно, сварка искрит, смрад, мрак, дикий грохот…