Александр Покровский. Система (сборник)

   И вдруг женский крик. Да такой, что просто режут. Кричат из ближайшего подвала. Они туда – перед ними следующее: пьяный воин-строитель схватил девчонку лет шестнадцати, зажал ей рот и рвет с нее платье.
   Толя на него пистолет наставил, мол, руки вверх, писун оглаживать совсем не обязательно, а тот девкой прикрылся, достал нож и к горлу ей его приставил. Бросай, говорит пистолет, лейтенант такой-то матери, а то кончу дурочку.
   И Толя бросил пистолет. Ты думаешь, он его на землю бросил? Нет. Он его Ване бросил. А Ваня же на рефлексах – так что пьяный воин в сей секунд получил пулю в лоб ровно между рог. Какое-то время он стоял, конечно, вертикально, не без этого, а потом он пал на девку замертво, и вот тут уже она дополнительно обосралась.
   Оба сейчас в камере – это я о лейтенантах. Толе за передачу оружия грозит сам понимаешь что, и потом они одного человека ухлопали, а другой теперь постоянно серит.
   То есть не все у нас гладко.
   Прокуратура прилетала, как птичка на падаль. Тебе там хорошо слышно?
   – Да.
   – Без Андрей Антоныча нам никак. Лучше пусть он позвонит командующему первый.
   Старпом у телефона был через мгновение.
   – Так! – сказал он и вызвонил командующего.
   – Лысый! – обратился он к нему. – Что у нас на свете белом творится, знаешь? Это утешает. Теперь так: эти двое прокуратурой окружены очень плотно и кроме тебя к ним никто не прорвется. Прорвись сейчас же. Девка прокурорам скажет все, что они захотят. А они захотят засадить ребят. Это точно, как дырка в бублике. Значит, версия такая: один бросил пистолет на землю, а другой его налету подхватил и выстрелил. Да, да, да! Знаю, что чушь, но может пройти. Парень этот фокус при мне трижды проделывал и, если надо, на следственном эксперименте все сработает, как мама учила. Это наш шанс. Ты полного адмирала хочешь на погонах поиметь? Я так и думал. Вперед! Потом доложишь.
   – Андрей Антоныч, – поинтересовался я много позже, – извиняюсь за любопытство, это вы командующему сказали «Лысый», и чтоб он вам «потом доложил»?
   – А что такое? Я у него в училище младшим командирам был, и генетическая память у него в идеальном состоянии. А «Лысый» – это ж кличка.
   А зам, пока все происходило, шлялся по кораблю и руки ломал.
   Старпома он нервировал.
   – Сергеич! В каюте запрись, и чтоб я тебя не видел.
   – Андрей Антоныч!
   – Уймись, Зарима! Накрылась паранджей, и остального мира нет. И не лезь туда, где пахнет полной жопой! Будешь мелькать перед глазами, я тебя в перекрестие прицела поймаю. Или задушу, чтоб что-нибудь в руках таскать. Рот умой от слез печальных. И не смотри на меня, как Муму на Герасима! Переведи свой взор на зеркало, а в попку, чтоб не прорвало, можешь огурчик вставить – у меня в каюте банка – только вчера начал.
   Два часа молчали, потом позвонил командующий.
   Старпом схватил трубку, как кот пролетающего воробья.
   – Ну? – все напряглись, аж привстали. – Ну!.. Ну-у-у!..
   Все эти «ну» у старпома звучали по-разному, но по этому звучанию все же было не понятно, как там.
   – НУ-У-У!!!… Понял!.. Лысый!.. Понял!.. Должен тебе сказать что ты (у всех яйца сжались)… МОЛОДЕЦ!!!..
   Фу! Отпустило. Старпом повесил трубу.
   – Все! Командующий с дядей прокурором договорился. А у невинноубиенного только что обнаружились потуги к изнасилованию с измальства. Привлекался он, оказывается, и все такое. Так что повезло дуракам. Саня, достань зама из каюты, небось, ссыт там все еще в ведро.
   Я пошел и достал зама.
   После этого мы немедленно выпили.

ЖЕЛЕЗО

   А на лодке даже шинель железом пахнет.
   Домой прихожу, и жена с порога набрасывается: ты – то, надо – это, я тебе говорила, а ты – ничего.
   А я ей: «Подожди. У меня шинель еще пахнет железом. Пусть хотя бы немного выйдет».

ГРУШИ

   А хорошо, когда груши. Плохо, когда их нет.
   Я знаю, как их надо есть. Их надо есть с попки. Отвинчиваешь хвостик и хорошо.
   А еще на берегу хорошо. Вода теплая, ты только что искупался, выбежал на берег и под навес. Там и приятель твой дозревает. Вы оба отличные пловцы и сейчас намолотили по воде километры.
   Теперь можно и груши сожрать.
   Я лично смотрю на них уже очень давно.
   Моя – розовая. Я так примерился, нацелился на нее. Большая.
   А его желтенькая, но не очень большая. Ему хватит, потому что он, во-первых, меня меньше, а во-вторых, это мои груши. Я принес. Должен же я обладать правом собственности! Вот! Хочу, чтоб моя была розовая. Что в этом плохого?
   Только я все это про себя произнес и обернулся за грушей, как вижу, что этот тип, этот чухрай неотесанный, уже жрет мою розовую, с чавканьем.
   Ну, это надо пережить!
   Я ему: «Ах, ты гад!» – а он улыбается и тычет мне в нос свою желтую и маленькую!
   Гад, а?!! Гад!!!
   С тем я и проснулся.
   Спал я, оказывается. В каюте нашей. На втором ярусе.
   А приятель спит подо мной, и я его все еще ненавижу.
   Фу, Господи, чушь какая-то. Неужели. Это сколько же я спал? После обеда, кажется, легли. Значит, минут пятнадцать. А сердце колотится как бешеное.
   И все из-за груш. Съел все-таки, паразит. Теперь, вон, дышит совершенно невинно.
   Ой, блин! Про яблоки, что ли, подумать? Может, я опять засну?.. А?..

ТАК, НИ О ЧЕМ

   Наш командир БЧ-5, седовласый механик, смотрел в окно и курил.
   Дело в том, что мы прибыли на захоронение в Северодвинск, а механика нам перед убытием поменяли. Взяли у нас хорошего и перспективного и дали нам старого и никуда не годного.
   То есть на захоронение отправлялись не только корабли, но и люди.
   Особенно такие, как наш механик. Он слова не может выговорить, чтоб при этом не заикнуться. То есть: «Вы, бля-яяяяяядь!» – он будет полчаса выговаривать.
   Теперь курит и смотрит в окно.
   А за окном мерзость – дождь проливной и ветер в стекло.
   Механик смотрит туда, улыбается своим мыслям и говорит: «В-ввввв-от изззззз эттттт-то-го-оооо… ггггг… ггг… гггг… город-ддд-а… й-я… и уй… уй… ду… в зап-пппас-сс!» – выговорил, слава тебе Господи!
   Представляете, с кем мы служим?
   Этот калека радуется тому, что он уволится в запас.
   Человек радуется концу.
   А ракетчика нам прислали перед самым отплытием такого, что невозможно описать: маленький, руки дрожат, глаза бегают.
   А в характеристике у него было отмечено: «Труслив. Тороплив. Бестолков. Продажен. В сложной ситуации теряется до бесчувствия. Подвержен панике. Легко отрекается от всего. Содеянного не помнит».
   Старпом прочитал, снял очки, сунул в рот одну дужку, пожевал, вынул изо рта и говорит: «Пойду напьюсь как свинья!» – и пошел.
   Я его понимаю.

НА БОЛЬШОМ КОЗЛОВСКОМ

   Чем дальше от моря, тем больше к нему тянет. К чему это я? Да ни к чему. Просто так. Чтоб разговор завязать.
   Вася Топоров и Федя Бздин – два капитана первого ранга, в прошлом однокашники, попали в Главный штаб ВМФ на Большой Козловский почти одновременно.
   Некоторые говорят, что в Москве на Большом Козловском служат только Большие Козлы. Я с этим не согласен. Взять хотя бы недавно прибывших с флота капитанов первого ранга Васю и Федю – на них посмотришь, и сразу же вспомнишь море, скалы, проливы, фьорды. У обоих – совершенно непрошибаемые рожи. Выражение лица не меняется неделями.
   Обычно это ответственность, ответственность и еще раз ответственность, редко – расторопность и никогда – недоумение.
   На службе они молча сидят за столами друг напротив друга. Ровно в семнадцать тридцать они встают из-за столов и спускаются к выходу.
   Там они, не сговариваясь, делают поворот «все вдруг» и направляются к небольшому кафе со стойкой, где их уже знают. Бармен немедленно, по особому знаку от дверей, а потом уже и без всякого знака, наливает им по пятьдесят грамм коньяка каждому. Не говоря ни слова, они его неторопливо выпивают, замирают на мгновение, предоставляя возможность жидкости добраться до желудка, кивают друг другу и расходятся в разные стороны.
   Все это продолжается с год, наверное, и вот к ним назначают Валеру Беспалого, еще одного их однокашника, с которым они не виделись с самого училища.
   Ну, скупые объятья, редкие крики «а ты помнишь», разговоры ни о чем, потом все-таки движение в нужную после работы сторону.
   Уже в самом начале этого движения, шагов через пять, лица Васи и Феди, после всех этих воспоминаний постепенно обвисая, превратились в те непрошибаемые рожи, о которых мы уже упомянули, но Валера Беспалов, совершенно не замечая этого превращения, все еще на ходу говорил:
   – А куда мы движемся? Там выпить-то есть? Нормальное или говно? Надо было в магазин сходить. Я знаю один. А зачем мы туда идем? Лучше же на лавочке! А там не отрава? Тут один мой приятель выпил коньяка и утром.
   Вася и Федя, по мере нарастания вот такого словестного потока от бывшего соученика, а ныне капитана первого ранга, словно очнулись и сперва испытали то, что им совершенно не свойственно: они испытали недоумение. Потом они переглянулись, а бармен тем временем, завидев их в дверях, налил им по бокалу, заметил, что их трое, и налил еще.
   Пили Вася и Федя, казалось, целую вечность. Во время этой вечности Валера Беспалов все время говорил:
   – Ничего забегаловка, да? А вы тут каждый день? А тут бабы есть? А коньяк грубоват. Это дагестанский? (Бармену) У вас дагестанский коньяк? Да? Дагестанский – говно. Я же говорил, надо армянский брать. На лавочке бы сели. Лучше же на свежем воздухе. А вот мой сосед.
   Вася и Федя смотрели только друг на друга. В их взоре было море, скалы, проливы и фьорды. Они допили коньяк. Потом они вышли и с порога простились с Валерой, который все говорил, что куда же они, что чего же так сразу.
   Они отошли от него метров двадцать, остановились, закурили, потом Вася сказал, глядя в пол: – Беспалов – мудак. Ничего не меняется. Как я мог забыть! Пизда на сковородке. Мелкошинкованная. Я его застрелю, если он еще раз за нами увяжется.
   Федя ничего не сказал, только кивнул. Потом они разошлись.

БАБЫ КОБЗЕВА

   – У нас Кобзев с двумя бабами живет.
   Когда я это произнес, старпом на меня уставился и взором потеплел.
   – Саня, кто с кем живет, это не ко мне, это к заму.
   – А я, Андрей Антоныч, вас к заму и готовлю. До него через час дойдет.
   Теперь он на меня смотрел, как на неизбежное зло.
   – НУ?
   – Вот и говорю, Андрей Антоныч!
   – А что ты говоришь? Ты пока еще ничего не сказал. Это я говорю: «Ну?»
   Дожил я, Саня, дожил! Офицеры обсуждают то, что должны обсуждать женщины в очереди за колбасой. Но теперь нет очередей, а колбасы навалом. Может, в этом причина? Мне все время хочется знать, в чем причина! Хочется выявить связь! При-чин-но следствен-ную! В том моя беда! Вот, был флот, были офицеры, были очереди, и не было колбасы. Теперь флот у пирса утонул, очереди кончились, колбаса появилась, и офицеры считают сколько у кого баб. Вот у тебя их, Саня, сколько?
   – Андрей Антоныч, я не про то.
   – Ладно, давай, про это.
   И я старпому рассказал то, что мне пять минут назад Витька-штурман поведал.
   Кобзев десять лет жил со своей Светкой и детей у них не было, и вот как-то, в прекрасном далеко, встретилась ему девочка. И возникла у них любовь. А теперь девочка с ребенком на руках к суженному Кобзеву на север прилетела, прошла все кордоны и оказалась у его дверей. Светка ей дверь отрыла и обмерла, и девочка тоже обмерла, потому что ей всегда казалось, что Кобзев у нас свободен, как муха це-це.
   Так вот, две женщины обо всем договорились в один момент. Они решили, что Кобзев им дорог и жить они будут вместе. Самое удивительное началось тогда, когда этот хмырь болотный домой явился. Бабы взяли его прямо с порога. «А ну, вползай!» – сказала ему Светка, и это не было метафорой. Кобзев вполз. А по ночам его первой пробует девочка, которую Светка зовет «ребенок».
   «Сначала ребенок!» – говорит она, имея в виду то обстоятельство, что она – Светка – будет вторая.
   Теперь самое время вспомнить любимое выражение Кобзева: «Нас ебут, значит жизни еще не конец!»
   Тут я сделал перерыв.
   Именно в этот миг дверь каюты с лязгом уехала в сторону, и в проеме появился запыхавшийся зам – видно, по проходу бежал, торопился.
   – Андрей Антоныч, вы в курсе, что Кобзев с двумя бабами живет?
   После того как Андрей Антоныч посмотрел на зама снизу вверх, я подумал, что мне, в общем-то, пора.
   А потом он как загремит:
   – ДА ИДИТЕ ВЫ ОБА НА ХЕР!!!
   – Андрей Антоныч.
   – На хер!!! Оба!!! Где акт проверки вещевой службы? (Это он мне.) Чтоб через пять минут у меня был!!! А вы, заместитель командира, кажется у нас не по такой-то части! Вы администратором должны быть!!! В публичном доме на Александер-плац!!! Вы там должны вести учет блядей!!! И не надо этим заниматься у меня на экипаже!!! Мир перевернулся! Все тронулись! Чокнулись! ОКОНЧАТЕЛЬНО!!! Ну-ка, посмотри на меня, старый дурак!!! (Это он заму.) Тебе что, заняться нечем?!! А?!! Вам, кажется, обоим заняться нечем!!! Я ВАМ НАЙДУ ЗАНЯТИЕ!!! ВЫ У МЕНЯ БУДЕТЕ ЯЙЦА СЧИТАТЬ В ШТАНАХ У ЛИЧНОГО СОСТАВА!!! И ТЕМ СЧАСТЛИВЫ БУДЕТЕ!!! ДА!!! КАЖДЫЙ! БОЖИЙ! ДЕНЬ! КОБЗЕВ У НИХ С ДВУМЯ БАБАМИ ЖИВЕТ!!!
   А ВАМ ЧТО, ЗАВИДНО, ЧТО ЛИ?!! ПРИБЕЖАЛИ ДОЛОЖИТЬ!!! ВЫ БЫ О БОЕГОТОВНОСТИ ТАК ЖЕ ПЕКЛИСЬ! БАБЫ КОБЗЕВА ВВЕРГАЮТ ИХ В УНЫНИЕ!.. БЫЛЯДЬ!!!
   Успокоился вроде.
   – Так! К Кобзеву у меня претензий нет. И кончен бал, сожрали свечки! Мало ему одной бабы, нашел вторую. А если ему нужно будет третью, то вы, заместитель командира по псих подготовке и душевному равновесию в войсках, найдете ему третью. А я проверю!!!
   И тут старпома вызвали в центральный к телефону.
   Окаменевший зам и я, в меру теплый, двинулись за ним так, чтоб успеть проскользнуть мимо.
   Но мы не успели.
   Звонил командующий. Слышимость была редкостная.
   – Ты в курсе, что у тебя один офицер с двумя бабами живет? – сказал командующий нашему старшему помощнику.
   Вы знаете, у меня немедленно выросли обалденные крылья, и в люк центрального я просто вылетел.

СПАТЬ

   Знаете, на лодке всегда хочется спать. Только вниз спустился, на пост зашел, сел – немедленно умер. Голова сама на стол падает, глаза повисают – ум свободен.
   И полетели, полетели, полетели туда где море с берега, и пляж, и солнце, и горы, и неожиданно небеса, и ты летишь, летишь, совершенно свободно, легко, ничего не касаясь и не переживая ни капельки, если даже и заденешь обо что-нибудь чуть-чуть.
   Надо ли говорить, что тебе хорошо?
   Надо ли говорить, что все легко и чудесно, и замечательно, изумительно, неожиданно восхитительно, обязательно правильно, ладно, дивно, кучно, тучно?
   Плохо только просыпаться под начальственное: «ВЫ ЧТО ТУТ СПИТЕ ЧТО ЛИ?!!» – от этого при вздрагивании головой в прибор и вонь столбом.

МИТИНГ

   – Андрей Антоныч, пришла бумага насчет того, чтоб мы пересмотрели свои взгляды на рост нашей боеготовности, для чего через полчаса надо быть в поселке на митинге, посвященном этой теме.
   – Саня, не понял, ты меня за зама, что ли, принимаешь?
   – Да нет, Андрей Антоныч, просто написано «командованию», вот я и докладываю вам.
   – На заборах знаешь что написано? Кто бумага? Какая бумага? Откуда бумага? Зам где? Видел ли он эту бумагу? Я все сам должен у тебя спрашивать или все же мусор отожмем самостоятельно и доложим уже самую суть?
   – Бумага из штаба флотилии, зама нет, он в дивизии, а реагировать надо быстро.
   – Быстро надо реагировать только на укусы. А когда хуйня из штаба сыпится, то на это вообще реагировать не надо. Надо изображать шаг на месте. Где зам?
   – Я же говорил.
   – Эту муть я уже слышал. Ты зама нашел или примчался доложить о потере дееспособности?
   – Зам…
   И тут появляется задыхающийся от бега зам. Видно, торопясь за пиздюлями, он совсем себя не помнил.
   – Андрей Антоныч!.. Фух!.. Фу!.. Андрей Антоныч!.. На… да… на… ми… тинг… лю… дей… на… да…
   Старпом на него посмотрел, как собака на осу.
   – Сергеич, ты кончишься сейчас. Вот почему слово «митинг» лишает всех замов остатков ума и самоуважения?
   – Андрей Антоныч!
   – Я еще не закончил. А когда я закончу, вам будет разрешено прийти в чувство. Откуда это прилетело? Что за пожар в ватерклозете? Я старпом, а не институтка!!! Усвойте! Наконец! Митинги не для меня! Вы меня с кем-то спутали, мечясь по полкам! При слове «митинг» я стреляю с колена! И сосать этот общий леденец я не собираюсь! Вы на себя когда-нибудь глядите без принуждения? Мама родная узнает с трудом! Что у вас с членами? Почему они дергаются? Они без вас хотят на митинг? Вот пусть и бегут! Только не надо изображать, что вам есть чем заняться! Лицо надо сделать себе без морганья! Митинг! Страна утопия! Утопит кого угодно в ведре полуденного дерьма! Все бегут в одну сторону! Срочно им надо на митинг! Срочно вам надо голову с жопой поменять! И это будет правильно! Чтоб у меня немедленно была отмазка насчет того, что нам туда некого посылать.
   Ну, и так далее, и так далее.
   В общем, у нас на митинг только зам отправился.

С МОРЯ

   Бабу хочется.
   С моря пришли, а жены еще не подъехали.
   Опоздали жены, потому что женский телеграф на этот раз ошибся – раньше мы пришли. Вот, теперь ходим.
   Мы с Андрюхой ходим.
   А на КДП женщины вахту несут.
   Недавно это у них началось.
   Обычно матросы срочной службы стояли, а потом их на баб поменяли, в связи со сложностями весеннего призыва, так что мы с ним вокруг крутимся.
   Делать-то все равно нечего. Солнце, работать неохота. Вот и шляемся с лицами блудливыми.
   Андрюха пошел и полевых цветов набрал.
   Потом он девушке их преподнес, мол, вот вам.
   – Это мне? – девушка зарделась.
   – Вам! – сказал Андрюха девушке, а ко мне повернулся и добавился со зверской рожей, – вам, бли-иииии-н!

ФИЗИКА

   Черт! Мне опять снилось, что сдаю экзамен по физике.
   Ну, не могу я уже! Снится: парты, парты, за ними сидят мальчики и девочки, аккуратненькие такие, и я – великовозрастный верзила, в форме, должен с ними учиться, а я не помню ни хрена!
   Вот хоть тресни!
   Ну, не знаю я физику. НЕ ЗНАЮ. Я посмотрел в одну тетрадку, а там пример столбиком и почему-то квадратные уравнения. Мы же физику только что сдавали?
   И тут я уже взвыл: «Господи! Ну не хочу я учиться! Не хочу! Ну почему ты во сне сажаешь меня каждый раз за эту проклятую парту?!! Освободи! Господи! Прошу! Не могу я видеть каждый день одно и то же!»
   Фу! Проснулся. Вроде, выспался.

ЧАЙ

   У старшего помощника командира корабля сегодня отличное настроение. Он сидит в кают-компании за столом и держит перед собой книгу.
   Напротив него зам и настроение у него поганое.
   Я сижу рядом и у меня настроение так себе.
   Мы ждем, когда подадут чай, и старпом нам читает вслух:
   – «. Сокровище – это нечто, в максимальной степени организованное в соответствии с идеей «пассо», слышь, Сергеич, чего говорю? – «в соответствии с представлением о «пассивной активности» вещей». А вот еще: «Сокровище «не владеет собой настолько глубоко», что через это безволие», а я так и думал, «через эту пассивность оно приобретает власть над другими». Или: «Сокровище не является только лишь знаком, его знаковость подавлена его избыточной вещностью».
   Подают чай, старпом отхлебывает и продолжает:
   – «Эта современная логика», заметь, Сергеич, «окольными», вот зараза, «путями», я околеваю, «выпестована романтизмом», ну еще бы, «направлена на разрушение более древней логики сокровищ», охуеть не встать!
   Старпом доволен. Он откидывается на спинку кресла и с улыбкой смотрит в текст.
   – Сергеич, у тебя есть что к этому добавить?
   Зам сделал попытку открыть рот.
   – Да где ж тебе что-нибудь добавить? Тебе дай убавить от этого чего-то, и ты полчаса будешь думать: не убрать ли первое слово, потому что только оно в твоей памяти когда-то встречалось.
   И то – когда мама Стивенсона тебе на ночь читала. Больше-то никак.
   Зам надувает губы, старпом мгновенно теряет игривость и наклоняется вперед:
   – Кстати, о маме! Тут твои друзья в штабе придумали устроить у нас что-то вроде «дня открытых дверей» и пригласить всех близлежащих мам посмотреть на то, как их сыновья служат. У меня нет слов! Они хотят устроить нам массовое матерное самоубийство. И откуда в дивизии сразу столько идей?!! Одна другой лучше. Ты, надеюсь, к их нарождению свою руку не приложил?
   Зам пытается.
   – А ты можешь мне в глаза смотреть, а, сокровище? Я, как только этим у нас запахло, почему-то сразу о тебе подумал. У кого еще в штабе три сказанных подряд слова издали напоминают сложноподчиненное предложение? Только у тебя, разлюбезнейший наш заместитель!
   Зам.
   – Учти! Я в этом не участвую. Напридумаете, а потом за вас настоящие люди отдуваются. От безделья надоедает иногда просто так жопу чесать. Понимаю! Хочется чесать ее с превеликим смыслом. Так вот это без меня! И чтоб я не слышал криков пожираемой крокодилом цапли. А мамы вас слону на хуй наденут, ясный компот! А я хочу это все исключительно со стороны наблюдать. Так и передай всем, кого по дороге встретишь.
   Мда!
   Так что чай мы допили.

ВОСЕМЬ МИНУТ, ДЕСЯТЬ СЕКУНД

   Не кажется ли вам, что вокруг все сияет? Не кажется ли вам, что солнце, распустив свои благодатные лучи в лоб всему сущему, являет нам, тем самым, милость создателя хотя слово «распустив» лучше бы заменить на «распространив». Да! Наверное, так. Так вот насчет солнца, оно.
   – Саня! – услышав свое имя, я отвернулся от солнца. За спиной стоял старпом.
   – Да, Андрей Антоныч!
   Андрей Антоныч казался несколько озабоченным.
   – Слушай внимательно. По нашим крабовым делам. Звонили японо-китайцы. В городе Слона завалили, и у бандитов сейчас передел. Так что к братьям с востока на той неделе явились новенькие уроды и назначили им арендную плату. Потомки великого Чан-кай-ши сунулись было в милицию, но та только руками развела. Восточному народу мы сейчас поможем. Они как раз собрались к лиходеям на рандеву. Оповести всех: мы выезжаем в город на трех машинах. Три автомата наши и еще три возьмешь с экипажа Петрова, я договорился. По два рожка на каждый. И ведро патронов. Кобзеву скажешь, чтоб приготовил свой мини-автоген, кое-что отрежем по пути к славе. Кто по гарнизону?
   – Штурман. Он там навсегда.
   – Чтоб выезд обеспечил. Если по дороге нам багажники ковырнут, то я ему объявлю общественное порицание.
   Через час мы уже ехали в город. Через три часа были у китайцев.
   – Ли! – сказал Андрей Антоныч их старшему, – Твои разведали где все это будет происходить?
   Китаец кивнул.
   – Хорошо! Нарисуешь Сане план здания. Да, ты говорил, что там дверь железная в подсобное помещение имеется, и еще она в переулок выходит.
   Китаец опять кивнул.
   Через минуту он нарисовал план – ничего особенного, точь-в-точь наш береговой камбуз. И как это наши строители ставят везде одно и то же.
   Старпом провел краткое совещание.
   – Подъезжаем со стороны лица только одной машиной, остальные ставим здесь. Я с Ли без оружия иду наверх. Начинаете через десять минут после того, как мы войдем. С главного входа охрану тихо положить. Саня, это на тебе. Кобзев своим автогеном режет на двери в подсобку петли и еще одна группа входит оттуда. Встречных вязать. Увидимся наверху. Вопросы?
   Вопросов не было. Пока Кобзев резал петли на двери, я, вырулив из-за торца здания, припадая к стеночке, направил свои стопы прямо на охрану. По дороге я качался и орал песню «Когда усталая подлодка.»
   Охрана в количестве двух лбов опрометчиво направилась ко мне. Они свои пушки вытащить не успели.
   А я успел.
   Я сунул им пистолет в нос и попросил лечь, раздвинув ноги.
   Китайцы связали их в одно касание, а Кобзев к тому времени уже отпилил дверь.
   Зря, между прочим, Андрей Антоныч так суетились относительно того, что у них на каждом этаже размещено по станковому пулемету. Без особых хлопот мы положили всех встречных попкой в небо, а уж насчет того, чтоб кляп им по самый бронхит воткнуть, так круче китайцев на это дело я никого не нашел.
   Вошли мы к Андрей Антонычу, беседующему с главными злодеями, ровно через восемь минут и десять секунд.
   Я ему сразу доложил:
   – Андрей Антоныч, восемь минут, десять секунд.
   – Хорошо! Как народ?
   – С космосом беседует. Этих кончать будем как обычно или же порежем на карандаши?
   – А может, мы с ними, Саня, договоримся?
   Злодеи охуели. Видно было по лицам.
   – Значит так, ребята, – сказал им Андрей Антоныч. – Саня, пока я не начал тему излагать, отстрели им телефоны и компьютер, – и я отстрелил.
   Андрей Антоныч подождал, пока осколки улеглись, и продолжил:
   – Внимание, хочется сказать! Я уже объяснял некоторым покойным, что мы военные и плохо понимаем вашу гражданскую речь. И впереди мысли у нас летит только пуля. А трупы мы или закапываем, непрерывно глумясь, или откапываем, в зависимости от пятен на солнце. Если вы еще раз явитесь к Ли побираться, то я не буду устраивать вам такое же кино. Я за три рубля куплю в милиции ваши адреса и задушу по ним все живое, включая домовых мышей. А аквариумных рыбок, если таковые окажутся, у меня сырыми проглотит Саня, так как он любит суши. (Я сделал себе простое лицо.) Саня, отстрели им еще раз компьютер, он, кажется, шевельнулся.
   И я отстрелил.
   Нас с тех пор Ли совсем не беспокоил.

УРОК ЛИТЕРАТУРЫ

   Сидим в кают-компании и пьем чай с сушками – зам, я и Андрей Антоныч.
   У Андрей Антоныча хорошее настроение, поэтому он делится с нами воспоминаниями о том времени, когда он наизусть знал «Мальчиша-Кибальчиша» Аркадия Гайдара.
   – Очень я его любил. Ну просто очень. Все время с этой книжкой ходил, маленький и голожопый, и всех заставлял ее себе читать. Нравилась она мне. Особенно это: «И отцы ушли, и братья ушли, что же нам, мальчишам, сидеть дожидаться, пока придут буржуины и уведут нас в свое Проклятое Буржуинство?» – правда, хорошо? А, Сергеич? Хорошо?