Александр Евгеньевич Сухов
Тайные боги Земли

   Существует забавная старинная теория, что у человека могут быть две души -
   одна внешняя, которая служит ему постоянно, и другая внутренняя, которая
   пробуждается изредка, но, проснувшись, живет интенсивно и ярко.
О. Генри «Короли и капуста»

 

Пролог

   Серо-желто-бело-голубая тоска. Слева – сплошная серая стена Гиндукуша. Кажется, она вот-вот навалится всей своей невероятной массой и оставит от тебя мокрое красное пятно. Взгляд особенно не задерживается на унылой горной серости разных оттенков, а поневоле устремляется ввысь к сияющим заснеженным пикам и дальше – в бездонную синь афганского неба. Справа – обширная долина, разрезанная на две неровные половинки текущим с гор водным потоком. Там все сплошь песочно-желтое, грязно-бурое, унылое с вкраплениями белого. Выпавший накануне снег оставил на полях неряшливые пятна, смешался с дорожной пылью, превратив ее в жирную липучую грязь. Ничего не поделаешь, зима бывает и в Афганистане. Не такая белая и не столь долгая, как где-нибудь под Рязанью или Вологдой, скорее серая. Днем довольно тепло и солнечно, ночью температура воздуха зачастую опускается ниже ноля. Впрочем, лучше грязь под колесами и гусеницами, чем извечная беда здешних мест – пыль. К тому же зимой не бывает другой местной беды – непредсказуемого «афганца» – иссушающего ветра, приносящего из знойных южных пустынь горячий воздух вместе с тучами песка и пыли.
   По струящемуся вдоль горных отрогов серпантину неспешно движется колонна грузовиков в сопровождении группы БТРов и БМП. В кабине одного из доверху набитых гуманитарной помощью братскому народу Афганистана «ЗИЛов» рядом с водителем-сержантом сидит старший лейтенант. Несмотря на три звезды на погонах, старлей выглядит не намного старше бойца срочной службы, азартно терзающего рулевую баранку. Даже старательно культивируемые усики под слегка курносым славянским носом не придают ему какой-то особенной солидности. По большому счету, он как был семнадцатилетним юношей, поступившим семь лет назад в воздушно-десантное училище, так им и остался. Даже полтора года, проведенные в этой загадочной стране в тесном контакте с ее не менее загадочными обитателями, не прибавили ему особенно жизненного опыта. Все вокруг него постоянно крутились: что-то покупали-продавали, вели обменные операции друг с другом и местным населением, всеми правдами и неправдами старались переправить на родину какие-то шмотки, радиоаппаратуру, золотишко и даже зеленые бумажки с портретами американских президентов. Для чего нужны цветастые афганские шали, японская электроника, качественная джинса от «Levi Strauss», а также колечки, цепочки и серьги старлею было, в общем-то, понятно – благоверная популярно объяснила еще перед отъездом в загранкомандировку. Но маниакальное стремление некоторых личностей стать обладателями долларов и непонятно для чего переправить их в Союз, где за одно лишь обладание ими светила серьезная статья, никак не укладывалось в его юную голову.
   Старший лейтенант был задумчив, отчего выглядел довольно хмурым, даже слегка угрюмым. Только не подумайте, что он ломал голову над тем, как возможно быстрее и малой кровью одолеть моджахедов и прочих неугомонных личностей, подбивающих местных дехкан и феллахов ко всякого рода непотребствам. Дело в том, что во время загрузки автомобиля ему удалось подглядеть, как в бездонные недра грузовика были помещены пять ящиков светлого чешского пива. Теперь голова его была занята одним единственным вопросом: «Для какой такой надобности эти ящики оказались в числе прочих грузов, предназначенных в качестве гуманитарной помощи всё тем же феллахам и дехканам?».
   «Вот же козлы эти гражданские! – стараясь ничем не проявить внутреннее негодование, мысленно рассуждал старлей. – На кой хрен духам пиво? У них Коран, значит, пиво, вино и даже водяра под запретом…»
   Далее его мысли потекли по вполне предсказуемому руслу, и в самом скором времени в голове молодого человека сформировался вполне реальный план завладения одним-двумя ящиками пенистого янтарного напитка методом хищения. Вот ребята обрадуются.
   Неожиданно глубокомыслия старшего лейтенанта были прерваны водителем, которому надоело молча крутить баранку, объезжая многочисленные рытвины и колдобины.
   – Не пойму я, товарищ старший лейтенант, одного. Живут местные, как в диком Средневековье. Землю пашут на волах деревянной сохой, моются раз в год, баб своих держат в черном теле – без паранджи из дома ни на шаг. Прям «Белое солнце пустыни»…
   – Ага, а ты – товарищ Сухов, засланный для наведения порядка, – сострил офицер.
   – Ну где-то так, – не уловив язвинки в голосе собеседника, с серьезным видом ответствовал боец, – должен же кто-нибудь их чему-то научить.
   – Ух ты! – старший лейтенант посмотрел на сержанта с нескрываемым интересом. – Значица, в цивилизаторы записался?.. Большой белый брат… Похвально, похвально!.. – Однако, немного помолчав, добавил: – Не… не получится. И до нас пытались, и после нас будут пробовать – сосиализьм здесь не катит. – Затем, саркастически усмехнувшись в лицо обомлевшему от подобной ереси водиле, продолжил в том же духе: – Ну пойми, паря, не желают наши братья жить ни по-советски, ни по-англицки, ни по каковски-друговски, так что рано или поздно выпихнут нас отсюда с позором, как до этого всех прочих благодетелей. Историю нужно было хорошо учить в школе.
   С минуту в кабине грузовика стояла гробовая тишина. Наконец водитель отошел от эмоционального ступора и обратился к офицеру с вопросом:
   – Так отчего же вы здесь, товарищ старший лейтенант?
   – Потому что дурак, – весело оскалился пассажир. – А может быть, неисправимый романтик – «Гренада, Гренада, Гренада моя». К тому же здесь неплохо платят. Выйдешь на «гражданку», женишься, вот тогда и познаешь счастье и неуемную женскую тягу к красивой жизни… – Затем уже более серьезным тоном поинтересовался: – Сам-то откуда?
   – Из-под Куйбышева, – ответил водила и, мечтательно улыбнувшись, продолжил: – Хорошо у нас там. Волга, рыбалка отменная, нет таких презлющих мух, и не воняет, как в здешних кишлаках. И как только местные такое терпят – куда ни сунься, помойка? Одно слово – неряхи. Ничего, через полгода дембель, как-нибудь дотянем, а там здравствуй, мама, ликуйте, девки – вам подарочек из далекого Афгана!
   – Выходит, ты у нас из самарских, – одобрительно констатировал офицер. – А я из-под Тамбова, как говорится, – тамбовский волк, хотя, скажу тебе по секрету: этих тварей в наших местах практически не осталось. Хотя насчет рыбалки и охоты у нас пока что неплохо, а боровиков и рыжиков в сезон – косой коси. Эх, брат, щас бы забуриться на берег Цны в приятной компании…
   Офицер замолчал и о чем-то задумался, сосредоточив все свое внимание на унылом пейзаже за стеклом автомобиля. На самом деле ни песчано-желто-серые ландшафты, ни проносящиеся мимо «Тойоты», «Фольксвагены», «уазики» аборигенов, доверху набитые какими-то мешками, корзинами с овощами и фруктами, ни верблюжьи караваны, мерно бредущие вдоль обочины дороги, его не интересовали – за проведенные здесь полтора года он вдоволь насмотрелся на всю эту экзотику. Старший лейтенант попросту тупо пялился в окно, пропуская мимо сознания надоевшие до тошноты образы и фигуры.
   В какой-то момент он вдруг осознал, что поток встречных автомобилей как-то неожиданно сошел на нет, а также резко поубавилось количество верблюдов и ишаков. Как следствие, острым ножом резануло по сердцу нехорошее предчувствие. За полтора года войны у старлея выработалось своего рода звериное чутье на опасность, и теперь это новое свойство его натуры старалось предупредить его о какой-то надвигающейся весьма серьезной угрозе.
   – Вот же суки двуличные! – громко воскликнул он и тут же пояснил ошарашенному сержанту: – Это я в адрес братьев-афганцев. Чует мое сердце – впереди засада! Видишь, на встречке нет никого, и верблюды с ишаками куда-то подевались? Значит, нас ждут, и каждой шелудивой окрестной собаке об этом уже известно, кроме, конечно, наших бравых особистов. Так что, парень, будь готов ко всяким неожиданностям и моли Господа нашего, коего по заверениям Карла Маркса и начполита полковника Бодягина не существует в природе, чтобы мои опасения не оправдались.
   С этими словами он взял в руки свой надежный неоднократно проверенный в деле «АКМС» и натянул на голову стальной шлем. Сержант недаром числился «дедушкой» – мгновенно сообразил, что к чему, и также извлек откуда-то из-за спинки сиденья свой «калаш» и нахлобучил каску.
   – В случае чего, – продолжал поучать старлей, – плюнь на машину, беги к обочине и прячься за ближайшим валуном. Особенно не высовывайся, иначе…
   Договорить он не успел, под гусеницами головной БМП ярко полыхнуло, затем громко бабахнуло, и боевую многотонную машину вознесло над дорогой метра на два, а потом опустило, но уже без гусеничных траков, передних катков и башни. Из недр ее повалил густой черный дым. Не вызывало сомнения, что фугас сработал именно так, как было задумано теми, кто его устанавливал, и что живых в машине не осталось.
   – Во бля! – выругался сержант и ошалелыми глазами уставился на офицера.
   – Чего зыришь?! – истошно заорал старлей. – Глуши мотор и мухой из кабины, вон к тому камню! Дальше действуешь по обстановке! Задача ясна?
   – Так точно, товарищ стар…
   Но старлей его уже не слышал. Распахнув настежь дверцу, он выпрыгнул из кабины и рванул, что было мочи к лежащему неподалеку обломку скалы, достаточно крупному, чтобы защитить его от пуль и осколков. Не успел он добежать до означенного укрытия, как на колонну обрушился град пуль, минометных мин, реактивных снарядов, выпущенных из ручных гранатометов. Били четко, слаженно, по заранее пристрелянным секторам. Вне всякого сомнения, действовали отнюдь не дилетанты, а хорошо обученные боевики.
   «Где же вертушки прикрытия? – сам себе задавал риторический вопрос старлей, глядя, как на его глазах колонна с гуманитарной помощью превращается в один гигантский костер. – Угробят, всех угробят, пока помощь подоспеет! Суки духи – верняк не без помощи наших союзничков устроили засаду! – продолжал возмущаться он, откидывая тем временем приклад и снимая оружие с предохранителя, – совсем обнаглели – рядом со столицей засады устраивают».
   В следующий момент ему было уже не до возмущений, высунувшись из-за уютного камня, он моментально сориентировался, откуда ведется огонь по колонне. Стреляли со стороны лесного массива, а также с окрестных высоток. Короче, обложили капитально. Выяснив оперативную обстановку, офицер начал действовать уже на уровне рефлексов – даром что ли рубал казенные харчи в военном училище целых пять лет – кое-чему научили, к тому же полтора года в самом Афганистане…
   Он стрелял. Стреляли по нему. Когда становилось особенно жарко, менял позицию. Вскоре старший лейтенант с удовлетворением отметил, что экипажи боевых машин очухались и приступили к выполнению возложенной на них задачи. Едва лишь это случилось, как душманы поубавили пыл. Грозные автоматические пушки БМП и крупнокалиберные пулеметы БТРов в мгновение ока подавили огневые точки противника на господствующих высотах. Однако мины продолжали время от времени падать на дорогу – стреляли откуда-то из-за бугра.
   «Эх, сейчас сюда хотя бы одного «крокодила»[1] с нурсами да пулеметами! – подумал старлей. – И где этих летунов черти носят? Когда не нужны, снуют над головой туда-сюда – керосин переводят!»
   Неожиданно его внимание привлек громкий крик. Он взглянул на дорогу и увидел среди горящих машин мечущегося из стороны в сторону паренька. Похоже, рядом с бедолагой разорвалась мина, и на этой почве у него поехала крыша или, выражаясь военным языком: его здорово контузило. Солдат мычал, тупо крутил головой, бестолково пучил зенки и на крики товарищей никак не реагировал. Какое-то время духи не обращали на него никакого внимания, но очень скоро рядом с ним начали вспухать пылевые фонтанчики – утренняя грязь под лучами солнца успела просохнуть и снова превратилась в пыль.
   – Уходи с дороги, мудила! – высунув нос из своего укрытия, заорал во всю свою луженую глотку старлей.
   Но парень лишь продолжал мычать и метаться вдоль горящей колонны машин.
   «Пропадет ни за грош», – подумал офицер и почему-то перед его внутренним взором возник бесконечный ряд заколоченных в деревянные ящики запаянных гробов, приготовленных к отправке на родину, и он негромко, но очень веско пробормотал: – Ошибаешься, падла костлявая, этого ты так запросто не получишь!
   В следующий момент он выскочил из своего такого надежного, уютного, основательно обжитого укрытия и помчался к контуженному, отплевываясь от врага длинными очередями. Подбежал, левой рукой схватил парнишку за шиворот и только потянул его за собой, как услышал душераздирающий вой мчащейся к земле мины. По характерной высоте звука понял – это по его душу. Далее сработал на автомате: сделал подсечку рядовому и, не дожидаясь, когда тот упадет окончательно, навалился на него сверху. Шарахнуло где-то рядом. Затем острая невыносимая боль во всем теле и в самом конце спасительная тьма. Перед тем, как окончательно провалиться в ее ласковые объятия, старшего лейтенанта посетила забавная мысль:
   – Ни хрена себе! Попили пивка.

Глава 1

   Поначалу день вроде бы задался. Мне посчастливилось уложить в заплечную котомку две дюжины стеклотары, полсотни алюминиевых банок из-под пива и прочей дряни, коей травит себя нынешняя молодежь. А мне-то что? Пусть травит, лишь бы цветмет оставляли на видном месте и бутылки не кололи. Затем на одной из мусорок обнаружил выброшенный за ненадобностью холодильник, и как результат в мой рюкзачок попали увесистый моток медной проволоки и алюминиевая морозильная камера. Потом раскурочил старый телек и еще парочку приборов бытового назначения. Часам к десяти, когда сизо-красноносые конкуренты с рожами, опухшими от неумеренного употребления стеклоочистителя и прочей спиртосодержащей дряни, только-только начали выползать из своих убежищ, мой рюкзачок уже изрядно потяжелел и в совокупности тянул целковых на сто-сто пятьдесят. Оставалось сполоснуть «пузыри» и утоптать получше предназначенный к сдаче цветмет – приемщик Гариб ужасно не любит, когда вместе с ценным металлом ему стараются впарить избыточную толику воздуха. И пускай атмосфера в банках ничего не весит, зато занимает дополнительный объем на складе. Впрочем, ко мне у него никогда не бывает претензий – я хоть и при одной руке, также ноге, а в придачу и глазе, короче инвалид, но ударом кулака способен смять самую прочную алюминиевую банку в компактный лист.
   Весело насвистывая и прихрамывая на покалеченную ногу, я побрел вдоль оврага, заваленного бытовым (к сожалению, для меня совершенно бесполезным) мусором, к небольшому озерцу, дабы совершить традиционное омовение стеклотары. Упаси Господи, зоркая Мармелада приметит в бутылке недокуренный бычок, или какую иную пакость – забракует всю партию и, невзирая на слезные мольбы и заверения о том, что подобное больше никогда не повторится, нарушитель будет немилосердно отлучен от пункта приема стеклотары как минимум на неделю. Вот тут-то меня поджидала первая за этот день засада в лице трех типов мужескага полу откровенно маргинальной наружности, пребывающих в состоянии жутчайшего похмельного тремора. Парни были хорошо мне знакомы – не раз пересекались наши пути-дорожки на различных помойках и свалках славного городка Нелюбинска. Время от времени наши интересы вступали во взаимные противоречия, и мне вольно или невольно приходилось учить их уму-разуму – иногда очень даже больно. Однако в тупых головах, перманентно затуманенных спиртовой настойкой боярышника, стеклоочистителем или в лучшем случае дешевой гнилушкой, распространяемой под популярным в определенных кругах брендом – «портвейн 777», никак не мог уместиться тот факт, что какой-то ущербный индивид способен запросто отметелить троих здоровенных молодцов. Поэтому попытки реванша предпринимались ими с завидной регулярностью. Звали эту неугомонную троицу Лунь, Вьюн и Эбистос.
   Вообще-то сегодня я не был предрасположен к разборкам. Настроение на удивление отменное. С утра не болели раны, даже не ныли, как это обычно бывает. В рюкзаке достойная добыча. И вообще – первый по-настоящему теплый и солнечный вешний денек после долгой слякотной зимы, которую всем смертям назло мне все-таки удалось пережить. Мое мнение по поводу назревающего толковища, кажется, никого особенно не интересовало. К тому же, неподалеку на врытой в землю лавочке восседала синюшная Жанна, более известная как Жанна Дырк или просто – Дырка. Из личного опыта мне было хорошо известно, что присутствие дамы в компании мужчин предполагает всемерное проявление означенными мужами гусарской удали и прочего брутального выпендрежа. По большому счету, я все-таки надеялся, что разум в буйных головах возобладает, и парни сделают вид, будто меня не заметили, но на всякий случай внутренне напрягся, готовясь к самому неприятному развитию дальнейшего сценария.
   – Ух, ты! – преувеличенно громко воскликнул Вьюн – длинный худощавый тип лет едва за тридцать, облаченный в замызганный до основания джинсовый костюм и несвежий свитер грязно-серого цвета. При этом он стрельнул взглядом в сторону Жанны Дырк, как бы ища у дамы моральной поддержки. – Гля, парни! Какие люди и без охраны! Неужто сам Топтыгин! – И, обратившись уже непосредственно ко мне, с деланным участием поинтересовался: – По какому такому важному делу, позвольте узнать, в наших пенатах?
   – Не Топтыгин, рожа нетрезвая, а Шатун! – в резкой форме я пресек оскорбительные поползновения новоявленного гусара. – Андрей Николаевич, к твоему сведению.
   – Извиняйте, Андрей Николаевич, – продолжал изгаляться Вьюн, тем временем как его собутыльнички обступали меня с боков – по-военному это называется «взять в клещи». – Вы такой важный, представительный, не пьете, деньжищ, наверное, немерено, а у нас, ну как назло, даже пузырь гнилушки или пивка на опохмелку не на что купить…
   К чему весь этот разговор, мне было понятно – бомжи, в общем-то, не были особенно склонны к мордобою. Если бы я по доброте душевной ли или со страху сделал добровольное пожертвование в их коллективный фонд, меня, скорее всего, оставили бы в покое. Однако, несмотря на наличие пяти десятирублевых купюр в моем кармане, откупаться я не собирался ни при каких обстоятельствах. Во-первых, стоит дать один раз, потом не отвяжешься. Во-вторых, лишних денег у меня отродясь не бывало. А в-третьих, несмотря на статус бомжа, то есть человека, отринутого обществом, я был мужчиной принципиальным и не собирался поощрять разного рода материальными и моральными бонусами вечно пьяное отребье.
   – Нет у меня для вас денег, ребята, – отрезал я. – А ну разошлись! Уступили дорогу старшим!
   Зная мою несговорчивость, ребята особенно и не надеялись что-либо выцыганить. При других обстоятельствах они, скорее всего, быстренько ретировались бы, но сегодня с ними была дама, и некое подобие чести требовало от них показать весь кураж, на который они способны. К тому же не пробуркавшаяся окончательно после бурной ночи Дырка подала голос со своей лавочки:
   – Мужики, да чо ваще вы с им чикаетесь! Дали в морду, шоб не вякал, и дело с концом. Тоже мне Андрей Николаевич выискался тутова.
   – Не торопи события, моя пташка, – Вьюн одарил Жанну самой лучезарной улыбкой, на которую был способен, из чего я сделал вывод о том, что этой ночью между ними случился бурный роман. А впрочем, кто знает, может быть, щедрая на ласку дама осчастливила разом всю троицу.
   – Ну что, Косолапый? – на сей раз заговорил Лунь – самый пожилой и, пожалуй, авторитетный член банды. Был он невысок, коренаст. Ходил, прихрамывая, опираясь на трость, поскольку у него, как и у меня, не было одной ступни. Погоняло получил по причине наличия на его голове седой шевелюры, густой и вечно нечесаной. – Может, все-таки уважишь честную компанию?
   – Не дождешься, рожа, – я решил поставить решительную точку в этом беспредметном разговоре, – полазь-ка сам по кустам и помойкам, насобирай бутылок… короче, заработай, ибо сказано в священном писании: «Кто не работает, тот не ест».
   – Дык это не в писании сказано, – поправил меня Эбистос – среднего роста и неопределенного возраста мужчина в очках, делавших его похожим на спившегося интеллигента, впрочем, вполне вероятно, что так оно и было, – если не ошибаюсь, это сказал Ленин – величайший вождь мирового пролетариата, когда раскулачивал буржуев разных, которые, типа тебя, Шатун, кровушку народную пили.
   Никакой явной или скрытой логики в словах интеллигентствующего маргинала я не уловил, хотя намек в свой адрес заценил сразу.
   – Тупой ты, Эбистос, и если бы не я, ты до самой своей смерти не узнал бы, что эти святые слова принадлежат не твоему кумиру с усохшими от сифилиса мозгами, а самому апостолу Павлу. Короче, так, парни… Воль-ль-на!.. Разбрелись по лавкам! И не дышать в мою сторону своим поганым дыханием. Вопросы есть?
   После этих слов я демонстративно поморщился и замахал ладошкой перед лицом, будто отгонял исходящее от немытых тел и из пастей бомжей невыносимо ядреное амбре. И как только Дырка ими не брезгует? А может быть, сама смердит похлеще? К счастью, мне неведома радость близкого общения с этой дамой.
   – Не, вы слышали, мужики, что этот… этот… этот хмырь про Ильича сказал! – неподдельно возмутился «интеллигент» – аж очки запотели, а лиловый от нетрезвого образа жизни шнобель покрылся мелкой испариной. – Это ж надо… про самого вождя мирового пролетариата!..
   – Чо за мужик этот вождь? Почему не знаю? – подала голос Жанна и, громко икнув, продолжила развивать свою мысль: – А этому по репе или как ее – в дыню…
   – Так ты на Володю, на Ульянова! – начал заводить себя седой Лунь. – Да за такое мало к стенке поставить!..
   Я ожидал чего-то подобного. В данный момент праведный гнев закипал в сердцах попранных и обездоленных и вот-вот грозил обрушиться на мою голову. Оно и понятно – одно дело подойти к человеку и начать его банально грабить и совершенно другое, когда ты наказываешь святотатца, рискнувшего замахнуться на самое святое. Тут и для совести лазейка и для ментов шикарная отмазка – мол, не просто грабеж, а идеологическая разборка.
   – Артиста, что ль, Ульянова? – проявил завидную для бомжа эрудицию Вьюн, не уразумевший глубинной сути состоявшейся перепалки.
   Премудрый Лунь тут же объяснил незадачливому знатоку отечественного кино его ошибку, и теперь вся троица крутых мужиков в один голос начала возмущаться поведением «оппортуниста», «экзистенциалиста», «эскаписта» (откуда только слов таких понабрались?) и прочая, прочая, прочая. Лишь не протрезвевшая окончательно Дырка сидела и хлопала своими красными моргалками и тупо внимала непонятным речам собутыльников, устроивших мне столь сокрушительную обструкцию.
   Что касается меня, слушать горячечный бред нетрезвых философов я не собирался, оттолкнув стоящего на моем пути Вьюна, я двинул своей дорогой. Однако к этому моменту мои идеологические противники дошли до той стадии политической активности, когда от слов переходят к делу. Видя, что добыча ускользает прямо из-под носа, банда, не сговариваясь, рванула в мою сторону, намереваясь сбить с ног, а затем основательно потешиться над инвалидом. Но не тут-то было. Зря, что ли в свое время меня натаскивали убивать лучшие в Союзе мастера своего дела?
   Первым пострадал всех опередивший вертлявый Вьюн. Получив ортопедическим ботинком крепкий удар в паховую область, юноша резко остановился, как будто врезался в прозрачную стенку, затем медленно стек в дорожную грязь. Вторым потерпевшим оказался седой Лунь – этого я припечатал своей могучей десницей (той самой, что плющит алюминиевые банки и медные радиаторы холодильных агрегатов в лист). Калечить мужика не стал – всего лишь заехал ему под дых, ну, может быть, сломал ребро или два. Короче, этот также повалился рядышком с приятелем Вьюном. Хитроумный Эбистос оказался удачливее своих нерадивых корешей. Видя, что случилось с собутыльниками, он тут же посчитал милитаристические устремления их троицы абсолютной утопией и, не добежав до меня буквально двух шагов, резко остановился, затем помчался вприпрыжку прочь с поля боя, позорно оставив пострадавших валяться в дорожной грязи, а нетрезвую маркитантку в качестве ценного трофея победителю.
   – Эй, мужик, – подал голос со своего места «трофей», – а ты ничо. Токо вот малость страшноват на рожу. А мне-то чо? Да ничо. Лихо ты этих пидоров отделал. Ты это… я б тебе дала б без разговоров. Ты токо попроси, и Жанна тут же раздвинет…
   – Погодь-ка, – я с нескрываемым любопытством воззрился на перемётчицу, – вроде бы только что ты была для них боевой подругой, полковой женой. Отчего же так резко поменяла свое мнение?
   – Пидоры, они и есть пидоры! – Дырка едва не разрыдалась от горя. – Вчерась квасили вчетвером. Ханки осталось море. Договорились оставить наутро на опохмел. А они суки, знаешь, чо сотворили? Знаешь?!
   – Ну и чего же? – с искренним интересом спросил я, хотя ответ и так лежал на поверхности.