Страница:
– А как же справедливость? – тихо спросил Сергей. – Наплевать и забыть?
– Плевать не надо, – также тихо и очень серьезно ответила Изабелла Савельевна, – и забывать тоже не надо. Но надо трезво оценивать и расстановку сил в том обществе, в котором мы с вами живем и работаем, и собственные силы и возможности, и интересы своих близких. Исправить экспертную ошибку чрезвычайно трудно, потому что одно неверное заключение влечет за собой длинную цепочку событий, в которые вовлекается множество людей, и потом крайне затруднительно все отыграть обратно, не задев интересов этих людей. А люди очень не любят, когда кто-то задевает их интересы, они кусаются, царапаются, сводят счеты. Борьба с экспертными ошибками должна состоять не в том, чтобы эти ошибки исправлять ценой крови и здоровья, а исключительно в том, чтобы их не допускать. Вот в этой борьбе я готова участвовать.
Она резким движением затушила окурок в пепельнице, улыбнулась Саблину и добавила:
– Вместе с вами, Сергей Михайлович.
– Саблин, ты проявляешь узость мышления, – заметила она. – Ты склонен кругом видеть врагов. Или идиотов.
– А ты нет? – осведомился он, прищурившись. – Ну, объясни мне, если я такой тупой.
Ольга рассмеялась:
– Ты не тупой, ты ограниченный. Вот смотри: эксперт проводит вскрытие, набирает материал для гистологии, направляет на исследование, исследование проводить некому, результатов нет как нет, а заключение писать надо, сроки подходят, следователь давит. Что ему делать? Можно, конечно, поставить диагноз без гистологии, бывает, что это возможно, и тогда все в порядке. Но бывает, что и невозможно или затруднительно. Что мешает эксперту, если у него дерьмовый начальник Бюро, позвонить следователю и сказать: «У нас нет гистолога, а без него я не могу с уверенностью поставить диагноз. Вы не могли бы вынести постановление о проведении экспертизы в другом учреждении, где гистология работает нормально, например в областном Бюро? Или назначить только гистологическую экспертизу в городской патанатомии?» Что мешает? Насколько мне известно, следователь имеет право назначить экспертизу в любом месте, где есть специалисты подходящей квалификации.
– Начальник Бюро мешает, – усмехнулся Сергей. – Такие вещи мимо него не пройдут, а он удавится – но не признается, что у Бюро проблемы, которые он не решает и решать не хочет. Он будет теребить эксперта и требовать, чтобы он сдал акт строго в срок, дабы не объясняться со следствием и прокуратурой, а потом с горздравом и администрацией.
– Хорошо, – кивнула Ольга. – Пусть эксперта заставили, и он выставил диагноз, не будучи в нем полностью уверенным. Но что ему мешает опять-таки позвонить следователю и предупредить об этом? Дескать, заключение сделано без гистологии, оно вполне может оказаться ошибочным. Почему нет?
– Потому что это нарушение закона.
– То есть? – Ольга приподняла брови. – Честно предупредить следствие о возможной ошибке – нарушение закона? Саблин, ты ничего не путаешь?
Он вздохнул. К сожалению, он ничего не путал. Все было именно так. Экспертное заключение должно основываться на внутреннем убеждении эксперта. А внутреннее убеждение эксперта – это результат его уверенности в безошибочности своих действий и выводов, уверенность же основывается на профессиональных знаниях и навыках. Без внутреннего убеждения, без этой уверенности экспертное заключение делаться не может. Так записано в уголовно-процессуальном законе. Либо эксперт абсолютно уверен в своих выводах, либо он пишет, что не может сделать выводы в связи с недостаточностью предоставленных материалов, отсутствием необходимого оборудования для проведения исследования, отсутствием специальных знаний… Либо «да», либо «нет». Никаких «может быть, но я не совсем уверен, возможно, что я ошибаюсь». И попробовал бы какой-нибудь эксперт написать, что не может сделать вывод о причине смерти в связи с отсутствием результатов гистологического исследования! Саблину было бы очень интересно посмотреть, как сложится в дальнейшем судьба этого камикадзе. Во-первых, отделения судебно-гистологической экспертизы просто не может не быть в судебно-медицинском учреждении, это нонсенс. Во-вторых, каждый судебно-медицинский эксперт, прошедший соответствующее обучение и получивший сертификат, ОБЯЗАН уметь вскрывать трупы, проводить экспертизу живых лиц, равно как и медицинской документации, и осуществлять гистологические исследования. По-настоящему хорошие эксперты из отделений танатологии вообще работают по принципу «сам вскрываю – сам смотрю стекла», то есть одинаково хорошо владеют и макроскопическими, и классическими микроскопическими методами гистологического исследования и умеют интерпретировать результаты этих исследований. Конечно, для гистохимии нужно учиться отдельно, но уж классикой-то не владеть просто недопустимо. И если эксперт начнет гнать волну, что он, дескать, не может закончить заключение из-за отсутствия гистологии, то ему тут же скажут: «Сам дурак». И по шапке надают. Кому охота?
– Знаешь, я вспомнила случай один, – заговорила Ольга, – очень показательный. Беременная женщина умерла в стационаре, сгорела за сутки с небольшим. Началось все ураганно: плотно поела дома, помыла посуду, стала мыть пол – голова закружилась, появилась слабость в руках и ногах, ощущение жара в области сердца. Вызвали «Скорую», женщина врачам рассказала все как есть, ничего не утаила и не напутала, к тому времени уже прибавились дрожь в теле, температура высокая, тошнота, рвота. Ее госпитализировали в роддом, думали – острый токсикоз беременных. В роддоме хирург поставил пищевую токсикоинфекцию, врач-инфекционист посмотрел и оставил диагноз «под вопросом», то есть не был уверен, нужны были дополнительные исследования. А женщина умерла. Менты тогда всех на уши поставили, искали, кто мог ее отравить, ведь врачи же написали «пищевая токсикоинфекция», значит, либо подсунули испорченный продукт, либо что-то отравляющее в продукты добавили. Среди ближнего круга умершей нашелся человек, на котором все сошлось: и относился к ней плохо, и возможность подсыпать отраву имел. Закрыли его. А тем временем судебные химики и судебные биологи искали отравляющее вещество в продуктах, изъятых из дома умершей, и в рвотных массах, ну, ты сам знаешь, где они ищут. И ничего не нашли. Ни-че-го. Женщину давно похоронили, мужик-подозреваемый давно в СИЗО время проводит, а чем ее отравили – непонятно. Время шло. Мужик сидел. И только потом кто-то догадался, что это было не отравление, а острый жировой гепатоз беременных, клиническая картина – классика, как из учебника. И в смерти никто не виноват. А подо-зреваемый семь месяцев в камере просидел, его уж и с работы уволили, и жена его бросила. Вот и цена ошибки. Ее исправили, а толку? Жизнь человеку разрушили, и никакое исправление ошибок не помогло. Может, права твоя Сумарокова? Может, действительно главный смысл не в исправлении ошибок, а в том, чтобы их не допускать? Ошибка, даже исправленная, слишком дорого обходится.
Спорить было не о чем. Ольга устроилась за кухонным столом, разложив принесенные с собой материалы: ей нужно было написать статью в готовящийся к печати сборник научных трудов по патанатомии, а Сергей уселся на диван, включил телевизор и попытался посмотреть какое-то ток-шоу на тему врачебных ошибок, но очень быстро начал сначала скучать, потом раздражаться. Разговор шел бестолково, участники кричали и перебивали друг друга, ведущий не владел ситуацией и не контролировал течение дискуссии, в результате чего горластые «простые обыватели» не давали профессиональным медикам слова вставить. Он смотрел на экран, но ничего не видел. В голове всплывали известные ему случаи экспертных и врачебных ошибок, и он пытался оценить последствия этих ошибок. О каких-то случаях он читал в специальной литературе, о каких-то ему рассказывали. Вот, например, женщина, получившая удар ножом в спину. В больнице рану обработали, а ревизию не провели, зашили рану наглухо. Все зажило, женщина об этой ране и думать забыла. Прошло пять лет, стала побаливать спина, еще три года ее лечили по поводу отложения солей и остеохондроза. И только потом наконец додумались сделать рентген и спондилографию. И обнаружили отломок ножа длиной 8 сантиметров и шириной 1,2 сантиметра. А ведь преступника, ударившего ее ножом, тогда не нашли. Если бы первичную обработку раны провели как положено, сделали ревизию, то отломок нашли бы уже тогда, и вполне вероятно, по этому отломку смогли бы идентифицировать сам нож, а следом за этим и преступника найти. Преступника, который в результате так и гуляет на свободе. Или другой пример, очень похожий на сегодняшний случай с безработным: умер мужчина, эксперт провел вскрытие и поставил диагноз «черепно-мозговая травма», возбудили дело, стали искать, кто потерпевшего по голове приголубил. Мужчина приличный во всех отношениях, обеспеченный, непьющий, бизнесом занимался, и все его окружение тоже состояло из людей приличных, делом занятых, с криминалом не связанных. Менты их всех перетрясли, репутацию всем подорвали, у кого-то контракт сорвался, кого-то на новую работу не взяли, еще кого-то за границу на повышение квалификации не выпустили… И хорошо еще, что люди были «из среднего класса», а окажись на их месте кто попроще, работяга или безработный, долго думать не стали бы – закрыли в СИЗО, а там и до приговора рукой подать. А потом оказалось, что это была никакая не криминальная травма, а опухоль головного мозга – распадающаяся нейроэпителиома. Только это самое «потом» слишком поздно наступило, когда много времени прошло и назначили сперва повторную, а затем комиссионную экспертизу.
И в практике самого Саблина тоже были случаи… Он вспомнил шестилетнего мальчика, внезапно умершего ночью на даче, в своей комнате, где его утром нашли мертвым родители. На теле сыпь типа крапивницы, лицо синюшно-красное, глаза навыкате с расширением сосудов склер, увеличение миндалин и глоточных лимфоузлов, отек слизистой глотки и гортани. Увидевший все это на вскрытии эксперт поставил «катаральную ангину, отек гортани, ложный круп». Родители пришли получать медицинское свидетельство о смерти, мать прочла, что там написано, и пришла в ярость:
– Какая может быть ангина в июле месяце? Тепло, он не мог простудиться! Вечером ребенок был совершенно здоров!
Родители оказались не «простыми», подняли все свои связи, нашли выход на начальника Московского городского Бюро судмедэкспертизы, надавили на него, поскандалили, и тот назначил проведение повторного вскрытия, благо тело мальчика еще для похорон не забирали и оно находилось в морге. На следующий день в морг приехал заместитель начальника по экспертной работе и очень опытный эксперт из отдела сложных экспертиз, в прошлом – детский патологоанатом, владеющий техникой вскрытия трупов детей. Саблина завотделением экспертизы трупов пригласил на вскрытие для оказания помощи: мало ли что понадобится сделать несложного, чтобы высокие специалисты себя не утруждали. Санитары подготовили тело, разрезали секционные швы, и бывший детский патологоанатом приступил к работе. Остальные, в том числе и тот эксперт, который проводил первое вскрытие, стояли рядом. И все видят то же самое, что видел и эксперт при первом вскрытии: и увеличенные миндалины, и отек слизистой глотки и гортани. Легкие вздуты, пятна Тардье. Зам по экспертной работе что-то почуял, спросил:
– На асфиксию не похоже?
На что эксперт, вскрывавший мальчика несколько дней назад, с уверенностью ответил:
– Так ведь ложный круп! Острая дыхательная недостаточность. Картина та же, что и при асфиксии.
А детский патологоанатом тем временем послойно исследовал мягкие ткани шеи. Ничего не нашел. Потом приступил к мягким тканям лица. Эксперт-танатолог смотрел с любопытством: он в свое время этого не сделал и вообще представления не имел о том, что это делать нужно. И, вероятнее всего, не умел. И в мягких тканях лица обнаруживаются очаговые кровоизлияния, три слева и одно справа от отверстий рта и носа. Приложенная ладонью к лицу правая рука эксперта почти точно попала кончиками пальцев на участки кровоизлияний.
– Вот вам и ложный круп, – вздохнул он. – Чистой воды асфиксия от закрытия ладонью рта и носа.
После чего обратился к Сергею:
– Вскрывать таз по Хижняковой умеете?
Сергей кивнул. Метод Хижняковой специально разрабатывали для исследования трупов женщин в случае криминальных абортов. Но почему-то мало кто об этом методе знал и владел им, обычно умерших родильниц вскрывали «по Фишеру», как и всех прочих.
– Начинайте.
Сергей выделил органы таза вместе с кожей промежности и наружными половыми органами, эксперт развернул их к свету и внимательно посмотрел, дав возможность посмотреть и остальным участникам вскрытия. У мальчика задний проход оказался неполностью сомкнутым, слизистая ануса синюшная, а на ней – точечные кровоизлияния и мелкие ссадины. Эксперт вскрыл ножницами ампулу прямой кишки, а там, кроме небольшого количества каловых масс, виднелась белая слизь, похожая на сперму. Взяли слизь на марлю, чтобы отдать следователю для биологической экспертизы.
Вскрытие закончилось, Сергея отпустили. Уже впоследствии от завтанатологией Саблин узнал, что биологическая экспертиза подтвердила: действительно, в прямой кишке у мальчика была сперма, и группу выделительства установили. Взяли кровь для установления группы выделительства у всего ближнего круга родных и знакомых, находившихся в тот день и ту ночь на даче, у мужчин, разумеется, а было их человек пять-шесть. Даже у отца кровь брали, хотя он и орал, и возмущался, но следователь его убедил. В итоге оказалось, что мальчика изнасиловал и задушил родной дядя, младший брат матери. Тут же вынесли постановление о его задержании, поехали к нему домой, он в глазок увидел, кто к нему пришел, и все понял. Прыгнул в окно с восьмого этажа.
Сергей тогда долго вспоминал этот случай и думал о том, что все получилось, в сущности, только благодаря упорству и связям родителей убитого ребенка. Они нашли ходы к начальнику Бюро, они уговорили его назначить повторное вскрытие, хотя начальник очень этого не хотел – берег репутацию экспертов-танатологов, и пытался запугать несчастных мать и отца, подробно рассказывая им о том, как травматично и ужасно будет проходить повторное вскрытие шестилетнего малыша. Мать плакала и пила какие-то капли, отец бледнел и хватался рукой за горло, но они проявили завидную стойкость и не отступили. Саблин почему-то думал о Дашеньке и пытался представить, как бы он повел себя, если бы ему сказали, что ее тельце будут вскрывать «по Хижняковой», а мягкие ткани лица исследовать послойно. Даже он, эксперт-танатолог, и то не мог делать такие вскрытия без содрогания, а после их проведения приходил в себя несколько дней, лечась молчанием, алкоголем и сном. Наверное, он бы костьми лег, но не допустил повторного вскрытия. Или допустил бы? В те времена он еще не очень задумывался о цене экспертной ошибки. Как бы он поступил сегодня? «Я бы согласился. То есть меня, конечно, никто и не спрашивал бы, но если бы я оказался на месте этих родителей, и проведение вскрытия зависело только от моих личных усилий, то сегодня я бы эти усилия приложил, – думал он. – Лучше уж так цинично и травматично провести вскрытие и изуродовать труп ребенка, чем допустить ошибку и пропустить убийство. Если бы родители мальчика не настояли, подонок так и ходил бы по улицам рядом с нами, радовался жизни и тому, что ему все сошло с рук».
Глава 3
– Плевать не надо, – также тихо и очень серьезно ответила Изабелла Савельевна, – и забывать тоже не надо. Но надо трезво оценивать и расстановку сил в том обществе, в котором мы с вами живем и работаем, и собственные силы и возможности, и интересы своих близких. Исправить экспертную ошибку чрезвычайно трудно, потому что одно неверное заключение влечет за собой длинную цепочку событий, в которые вовлекается множество людей, и потом крайне затруднительно все отыграть обратно, не задев интересов этих людей. А люди очень не любят, когда кто-то задевает их интересы, они кусаются, царапаются, сводят счеты. Борьба с экспертными ошибками должна состоять не в том, чтобы эти ошибки исправлять ценой крови и здоровья, а исключительно в том, чтобы их не допускать. Вот в этой борьбе я готова участвовать.
Она резким движением затушила окурок в пепельнице, улыбнулась Саблину и добавила:
– Вместе с вами, Сергей Михайлович.
* * *
Стеклопрепараты по делу безработного алкаша Сергей принес домой, собираясь попросить Ольгу посмотреть их. Ольга согласилась с его диагнозом и выслушала рассказ о разговоре с Сумароковой. Она вообще была удивительным слушателем, самым подходящим для такого человека, как Сергей Саблин: никогда не перебивала, не встревала со своими замечаниями и комментариями, в то же время ухитряясь каким-то невероятным образом давать понять, что ни одно слово не проходит мимо ее внимания. В разговор она вступала только в тот момент, когда монолог заканчивался, и приходило время диалога. Как она улавливала этот момент – Сергей понять не мог, но Ольга за все годы, что они были знакомы, не ошиблась ни разу.– Саблин, ты проявляешь узость мышления, – заметила она. – Ты склонен кругом видеть врагов. Или идиотов.
– А ты нет? – осведомился он, прищурившись. – Ну, объясни мне, если я такой тупой.
Ольга рассмеялась:
– Ты не тупой, ты ограниченный. Вот смотри: эксперт проводит вскрытие, набирает материал для гистологии, направляет на исследование, исследование проводить некому, результатов нет как нет, а заключение писать надо, сроки подходят, следователь давит. Что ему делать? Можно, конечно, поставить диагноз без гистологии, бывает, что это возможно, и тогда все в порядке. Но бывает, что и невозможно или затруднительно. Что мешает эксперту, если у него дерьмовый начальник Бюро, позвонить следователю и сказать: «У нас нет гистолога, а без него я не могу с уверенностью поставить диагноз. Вы не могли бы вынести постановление о проведении экспертизы в другом учреждении, где гистология работает нормально, например в областном Бюро? Или назначить только гистологическую экспертизу в городской патанатомии?» Что мешает? Насколько мне известно, следователь имеет право назначить экспертизу в любом месте, где есть специалисты подходящей квалификации.
– Начальник Бюро мешает, – усмехнулся Сергей. – Такие вещи мимо него не пройдут, а он удавится – но не признается, что у Бюро проблемы, которые он не решает и решать не хочет. Он будет теребить эксперта и требовать, чтобы он сдал акт строго в срок, дабы не объясняться со следствием и прокуратурой, а потом с горздравом и администрацией.
– Хорошо, – кивнула Ольга. – Пусть эксперта заставили, и он выставил диагноз, не будучи в нем полностью уверенным. Но что ему мешает опять-таки позвонить следователю и предупредить об этом? Дескать, заключение сделано без гистологии, оно вполне может оказаться ошибочным. Почему нет?
– Потому что это нарушение закона.
– То есть? – Ольга приподняла брови. – Честно предупредить следствие о возможной ошибке – нарушение закона? Саблин, ты ничего не путаешь?
Он вздохнул. К сожалению, он ничего не путал. Все было именно так. Экспертное заключение должно основываться на внутреннем убеждении эксперта. А внутреннее убеждение эксперта – это результат его уверенности в безошибочности своих действий и выводов, уверенность же основывается на профессиональных знаниях и навыках. Без внутреннего убеждения, без этой уверенности экспертное заключение делаться не может. Так записано в уголовно-процессуальном законе. Либо эксперт абсолютно уверен в своих выводах, либо он пишет, что не может сделать выводы в связи с недостаточностью предоставленных материалов, отсутствием необходимого оборудования для проведения исследования, отсутствием специальных знаний… Либо «да», либо «нет». Никаких «может быть, но я не совсем уверен, возможно, что я ошибаюсь». И попробовал бы какой-нибудь эксперт написать, что не может сделать вывод о причине смерти в связи с отсутствием результатов гистологического исследования! Саблину было бы очень интересно посмотреть, как сложится в дальнейшем судьба этого камикадзе. Во-первых, отделения судебно-гистологической экспертизы просто не может не быть в судебно-медицинском учреждении, это нонсенс. Во-вторых, каждый судебно-медицинский эксперт, прошедший соответствующее обучение и получивший сертификат, ОБЯЗАН уметь вскрывать трупы, проводить экспертизу живых лиц, равно как и медицинской документации, и осуществлять гистологические исследования. По-настоящему хорошие эксперты из отделений танатологии вообще работают по принципу «сам вскрываю – сам смотрю стекла», то есть одинаково хорошо владеют и макроскопическими, и классическими микроскопическими методами гистологического исследования и умеют интерпретировать результаты этих исследований. Конечно, для гистохимии нужно учиться отдельно, но уж классикой-то не владеть просто недопустимо. И если эксперт начнет гнать волну, что он, дескать, не может закончить заключение из-за отсутствия гистологии, то ему тут же скажут: «Сам дурак». И по шапке надают. Кому охота?
– Знаешь, я вспомнила случай один, – заговорила Ольга, – очень показательный. Беременная женщина умерла в стационаре, сгорела за сутки с небольшим. Началось все ураганно: плотно поела дома, помыла посуду, стала мыть пол – голова закружилась, появилась слабость в руках и ногах, ощущение жара в области сердца. Вызвали «Скорую», женщина врачам рассказала все как есть, ничего не утаила и не напутала, к тому времени уже прибавились дрожь в теле, температура высокая, тошнота, рвота. Ее госпитализировали в роддом, думали – острый токсикоз беременных. В роддоме хирург поставил пищевую токсикоинфекцию, врач-инфекционист посмотрел и оставил диагноз «под вопросом», то есть не был уверен, нужны были дополнительные исследования. А женщина умерла. Менты тогда всех на уши поставили, искали, кто мог ее отравить, ведь врачи же написали «пищевая токсикоинфекция», значит, либо подсунули испорченный продукт, либо что-то отравляющее в продукты добавили. Среди ближнего круга умершей нашелся человек, на котором все сошлось: и относился к ней плохо, и возможность подсыпать отраву имел. Закрыли его. А тем временем судебные химики и судебные биологи искали отравляющее вещество в продуктах, изъятых из дома умершей, и в рвотных массах, ну, ты сам знаешь, где они ищут. И ничего не нашли. Ни-че-го. Женщину давно похоронили, мужик-подозреваемый давно в СИЗО время проводит, а чем ее отравили – непонятно. Время шло. Мужик сидел. И только потом кто-то догадался, что это было не отравление, а острый жировой гепатоз беременных, клиническая картина – классика, как из учебника. И в смерти никто не виноват. А подо-зреваемый семь месяцев в камере просидел, его уж и с работы уволили, и жена его бросила. Вот и цена ошибки. Ее исправили, а толку? Жизнь человеку разрушили, и никакое исправление ошибок не помогло. Может, права твоя Сумарокова? Может, действительно главный смысл не в исправлении ошибок, а в том, чтобы их не допускать? Ошибка, даже исправленная, слишком дорого обходится.
Спорить было не о чем. Ольга устроилась за кухонным столом, разложив принесенные с собой материалы: ей нужно было написать статью в готовящийся к печати сборник научных трудов по патанатомии, а Сергей уселся на диван, включил телевизор и попытался посмотреть какое-то ток-шоу на тему врачебных ошибок, но очень быстро начал сначала скучать, потом раздражаться. Разговор шел бестолково, участники кричали и перебивали друг друга, ведущий не владел ситуацией и не контролировал течение дискуссии, в результате чего горластые «простые обыватели» не давали профессиональным медикам слова вставить. Он смотрел на экран, но ничего не видел. В голове всплывали известные ему случаи экспертных и врачебных ошибок, и он пытался оценить последствия этих ошибок. О каких-то случаях он читал в специальной литературе, о каких-то ему рассказывали. Вот, например, женщина, получившая удар ножом в спину. В больнице рану обработали, а ревизию не провели, зашили рану наглухо. Все зажило, женщина об этой ране и думать забыла. Прошло пять лет, стала побаливать спина, еще три года ее лечили по поводу отложения солей и остеохондроза. И только потом наконец додумались сделать рентген и спондилографию. И обнаружили отломок ножа длиной 8 сантиметров и шириной 1,2 сантиметра. А ведь преступника, ударившего ее ножом, тогда не нашли. Если бы первичную обработку раны провели как положено, сделали ревизию, то отломок нашли бы уже тогда, и вполне вероятно, по этому отломку смогли бы идентифицировать сам нож, а следом за этим и преступника найти. Преступника, который в результате так и гуляет на свободе. Или другой пример, очень похожий на сегодняшний случай с безработным: умер мужчина, эксперт провел вскрытие и поставил диагноз «черепно-мозговая травма», возбудили дело, стали искать, кто потерпевшего по голове приголубил. Мужчина приличный во всех отношениях, обеспеченный, непьющий, бизнесом занимался, и все его окружение тоже состояло из людей приличных, делом занятых, с криминалом не связанных. Менты их всех перетрясли, репутацию всем подорвали, у кого-то контракт сорвался, кого-то на новую работу не взяли, еще кого-то за границу на повышение квалификации не выпустили… И хорошо еще, что люди были «из среднего класса», а окажись на их месте кто попроще, работяга или безработный, долго думать не стали бы – закрыли в СИЗО, а там и до приговора рукой подать. А потом оказалось, что это была никакая не криминальная травма, а опухоль головного мозга – распадающаяся нейроэпителиома. Только это самое «потом» слишком поздно наступило, когда много времени прошло и назначили сперва повторную, а затем комиссионную экспертизу.
И в практике самого Саблина тоже были случаи… Он вспомнил шестилетнего мальчика, внезапно умершего ночью на даче, в своей комнате, где его утром нашли мертвым родители. На теле сыпь типа крапивницы, лицо синюшно-красное, глаза навыкате с расширением сосудов склер, увеличение миндалин и глоточных лимфоузлов, отек слизистой глотки и гортани. Увидевший все это на вскрытии эксперт поставил «катаральную ангину, отек гортани, ложный круп». Родители пришли получать медицинское свидетельство о смерти, мать прочла, что там написано, и пришла в ярость:
– Какая может быть ангина в июле месяце? Тепло, он не мог простудиться! Вечером ребенок был совершенно здоров!
Родители оказались не «простыми», подняли все свои связи, нашли выход на начальника Московского городского Бюро судмедэкспертизы, надавили на него, поскандалили, и тот назначил проведение повторного вскрытия, благо тело мальчика еще для похорон не забирали и оно находилось в морге. На следующий день в морг приехал заместитель начальника по экспертной работе и очень опытный эксперт из отдела сложных экспертиз, в прошлом – детский патологоанатом, владеющий техникой вскрытия трупов детей. Саблина завотделением экспертизы трупов пригласил на вскрытие для оказания помощи: мало ли что понадобится сделать несложного, чтобы высокие специалисты себя не утруждали. Санитары подготовили тело, разрезали секционные швы, и бывший детский патологоанатом приступил к работе. Остальные, в том числе и тот эксперт, который проводил первое вскрытие, стояли рядом. И все видят то же самое, что видел и эксперт при первом вскрытии: и увеличенные миндалины, и отек слизистой глотки и гортани. Легкие вздуты, пятна Тардье. Зам по экспертной работе что-то почуял, спросил:
– На асфиксию не похоже?
На что эксперт, вскрывавший мальчика несколько дней назад, с уверенностью ответил:
– Так ведь ложный круп! Острая дыхательная недостаточность. Картина та же, что и при асфиксии.
А детский патологоанатом тем временем послойно исследовал мягкие ткани шеи. Ничего не нашел. Потом приступил к мягким тканям лица. Эксперт-танатолог смотрел с любопытством: он в свое время этого не сделал и вообще представления не имел о том, что это делать нужно. И, вероятнее всего, не умел. И в мягких тканях лица обнаруживаются очаговые кровоизлияния, три слева и одно справа от отверстий рта и носа. Приложенная ладонью к лицу правая рука эксперта почти точно попала кончиками пальцев на участки кровоизлияний.
– Вот вам и ложный круп, – вздохнул он. – Чистой воды асфиксия от закрытия ладонью рта и носа.
После чего обратился к Сергею:
– Вскрывать таз по Хижняковой умеете?
Сергей кивнул. Метод Хижняковой специально разрабатывали для исследования трупов женщин в случае криминальных абортов. Но почему-то мало кто об этом методе знал и владел им, обычно умерших родильниц вскрывали «по Фишеру», как и всех прочих.
– Начинайте.
Сергей выделил органы таза вместе с кожей промежности и наружными половыми органами, эксперт развернул их к свету и внимательно посмотрел, дав возможность посмотреть и остальным участникам вскрытия. У мальчика задний проход оказался неполностью сомкнутым, слизистая ануса синюшная, а на ней – точечные кровоизлияния и мелкие ссадины. Эксперт вскрыл ножницами ампулу прямой кишки, а там, кроме небольшого количества каловых масс, виднелась белая слизь, похожая на сперму. Взяли слизь на марлю, чтобы отдать следователю для биологической экспертизы.
Вскрытие закончилось, Сергея отпустили. Уже впоследствии от завтанатологией Саблин узнал, что биологическая экспертиза подтвердила: действительно, в прямой кишке у мальчика была сперма, и группу выделительства установили. Взяли кровь для установления группы выделительства у всего ближнего круга родных и знакомых, находившихся в тот день и ту ночь на даче, у мужчин, разумеется, а было их человек пять-шесть. Даже у отца кровь брали, хотя он и орал, и возмущался, но следователь его убедил. В итоге оказалось, что мальчика изнасиловал и задушил родной дядя, младший брат матери. Тут же вынесли постановление о его задержании, поехали к нему домой, он в глазок увидел, кто к нему пришел, и все понял. Прыгнул в окно с восьмого этажа.
Сергей тогда долго вспоминал этот случай и думал о том, что все получилось, в сущности, только благодаря упорству и связям родителей убитого ребенка. Они нашли ходы к начальнику Бюро, они уговорили его назначить повторное вскрытие, хотя начальник очень этого не хотел – берег репутацию экспертов-танатологов, и пытался запугать несчастных мать и отца, подробно рассказывая им о том, как травматично и ужасно будет проходить повторное вскрытие шестилетнего малыша. Мать плакала и пила какие-то капли, отец бледнел и хватался рукой за горло, но они проявили завидную стойкость и не отступили. Саблин почему-то думал о Дашеньке и пытался представить, как бы он повел себя, если бы ему сказали, что ее тельце будут вскрывать «по Хижняковой», а мягкие ткани лица исследовать послойно. Даже он, эксперт-танатолог, и то не мог делать такие вскрытия без содрогания, а после их проведения приходил в себя несколько дней, лечась молчанием, алкоголем и сном. Наверное, он бы костьми лег, но не допустил повторного вскрытия. Или допустил бы? В те времена он еще не очень задумывался о цене экспертной ошибки. Как бы он поступил сегодня? «Я бы согласился. То есть меня, конечно, никто и не спрашивал бы, но если бы я оказался на месте этих родителей, и проведение вскрытия зависело только от моих личных усилий, то сегодня я бы эти усилия приложил, – думал он. – Лучше уж так цинично и травматично провести вскрытие и изуродовать труп ребенка, чем допустить ошибку и пропустить убийство. Если бы родители мальчика не настояли, подонок так и ходил бы по улицам рядом с нами, радовался жизни и тому, что ему все сошло с рук».
Глава 3
И все-таки, несмотря на увлечение гистологией, Сергей Саблин, вернувшись из отпуска, пришел к Изабелле Савельевне с заявлением, что основные завалы в своем отделении он разгреб и готов заниматься вскрытиями, посему просил не забывать отписывать ему один-два раза в неделю трупы: не хотел терять навыков экспертной работы. Сумарокова согласилась охотно и радости своей не скрывала.
– Шеф давно уже сказал, что на ваши руки можно рассчитывать, так я все ждала, когда вы со своими «стеклами» управитесь. Только вы уж не обессудьте, Сергей Михайлович, – предупредила она, – вашими будут разные случаи смерти в стационарах, а не криминал.
– Почему?
– Да мне уже доложили, что вы большой любитель ковыряться в медицинских документах и чужие почерки разбирать, – засмеялась та. – А у нас таких любителей нет, поэтому от «больничных» смертей все бегут, как от чумы. Полагаю, у вас в Москве тоже этот вид экспертной работы большой популярностью не пользуется?
– Не пользуется, – подтвердил Сергей. – И что, так-таки ни одного криминала мне не отпишете?
– Уж не беспокойтесь, отпишу, останетесь нами премного довольны.
И улыбнулась ему лукавой улыбкой заговорщицы.
Изабелла Савельевна слово сдержала, примерно на каждые три «больничных» смерти, вскрытие по которым отписывалось Саблину, приходилась одна «криминальная». И случай с гибелью девушки в дорожно-транспортном происшествии поначалу показался Сергею совершенно обычным. Количество автомобилей росло пропорционально росту благосостояния населения Северогорска, соответственно увеличивалось число ДТП, а вот водительское мастерство тех, кто сидел за рулем, неуклонно падало.
Две подружки катались на машине, гоняя по полупустым улицам, и в итоге врезались в бетонную конструкцию, ограждающую колодец теплотрассы. Обе молодые девчонки были навеселе, обеих пришлось извлекать из деформированного, смятого салона автомобиля. Их доставили в больницу, где одна скончалась через восемь суток, не приходя в сознание, вторая же девушка была через две недели выписана на амбулаторное лечение. В подобных случаях в первую очередь следствию необходимо получить ответ на вопрос: кто сидел за рулем? Кто является виновником аварии со смертельным исходом? Кто будет нести ответственность? Без ответа на этот вопрос следствие буксует. Если все погибли – проще, выносится постановление об отказе в возбуждении уголовного дела в связи со смертью лица, подлежащего привлечению к уголовной ответственности. Формулировка громоздкая, а в обыденной жизни – просто «отказняк». Но вот если кто-то погиб, а кто-то выжил, всегда есть огромный соблазн свалить всю вину на покойника. И соблазну этому подвержены не только выжившие и члены их семей, но и сотрудники правоохранительных и прочих могущественных органов: зачем портить жизнь человеку судимостью, когда можно обвинить того, кому уже все равно.
Получив постановление следователя о проведении дополнительной судебно-медицинской экспертизы, Сергей пробежал глазами «обстоятельства дела» и усмехнулся: ну конечно же, оставшаяся в живых девушка утверждала, что ничего не помнит из-за амнезии, вызванной черепно-мозговой травмой, но ей кажется, что погибшая подруга попросила у нее разрешения «порулить», и вроде бы владелица автомобиля, к слову – дочка директора одной из обогатительных фабрик, уступила подруге место за рулем, когда они обе вышли из ночного клуба. Перед экспертом ставился вопрос: кто сидел за рулем?
– Ну, ясно, – сказал он Сумароковой, – адвокат, видно, толковый попался. Был бы попроще – она бы твердила, что была пассажиром, хотя всем давно уже известно, что именно водитель чаще всего остается в живых, а тот, кто сидел на переднем пассажирском месте, погибает. Уж сколько исследований проведено на эту тему, давно все доказано, проверено и перепроверено, а они, я имею в виду адвокатов, продолжают считать, что судебная медицина застыла на уровне девятнадцатого века. Обидно, ей-богу! Немецкие эксперты давно уже называют переднее пассажирское сиденье «местом смертника».
– Вы правы, – кивнула Сумарокова, – адвокат у этой девочки из первой десятки в нашей городской адвокатуре, папа, сами понимаете, за ценой не постоит. А на амнезию валить очень удобно, никаких к тебе вопросов, все равно ведь ничего не помнишь. Травмы у нее легкие, всего двух недель в стационаре хватило: сотрясение мозга, перелом костей носа и левого предплечья. Но для того чтобы дурковать, вполне достаточно, раз сотрясение есть – можно включать амнезию, и поди докажи, что она симулирует.
Она помолчала и негромко добавила:
– Сергей Михайлович, учтите: легко не будет.
– Что вы имеете в виду? – встрепенулся Саблин.
– Сами увидите. Но я вас предупредила.
Сергей собрался было идти к себе, но вдруг остановился.
– Изабелла Савельевна, я не понял: а почему экспертиза отписана мне? Ведь это больше касается выжившей девушки, и проводить экспертизу имеет смысл через амбулаторный прием.
Сумарокова укоризненно покачала головой:
– Вот и видно, Сергей Михайлович, что вы еще очень неопытный руководитель отделения. Были бы опытным – задали бы этот вопрос в первую очередь, потому как любой начальник сперва обращает внимание на оргвопросы, а уж потом на суть дела. А вы сразу в суть полезли. Мы и хотели провести экспертизу через «живой» прием, но шеф настоял, чтобы ее делали мы в отделении экспертизы трупов.
– Но почему? Какой в этом смысл?
– Смысла никакого, – Сумарокова пожала плечами, – если иметь в виду смысл профессиональный. А вот смысл корпоративный очень даже есть. Дело в том, что на «живом» приеме у нас сидят два эксперта, один из которых в данный момент находится на стационарном лечении и приступит к работе не ранее чем через месяц, а второй – очень принципиальный. Если вы понимаете, что я имею в виду.
– Нет, не понимаю, – признался Сергей. – Почему принципиальность эксперта мешает проведению экспертизы?
– Боже мой, Сергей Михайлович, ну когда же вы повзрослеете! Есть лица, заинтересованные в определенных выводах эксперта. Надеюсь, вам понятно, о ком и о чем идет речь. Эксперт, работающий сейчас на «живом» приеме, уже проводил экспертизу по выжившей девушке, она есть в материалах, которые вам предоставлены, почитайте – получите массу удовольствия. Не хочу никого чернить огульно, но надеюсь, что вам станет понятна хотя бы примерно стоимость этого документа в денежном выражении. Шеф очень недоволен, поскольку денежное выражение никак его не коснулось. Заинтересованные лица сами решили вопрос с нашим принципиальным экспертом. И теперь, когда речь зашла о дополнительной экспертизе, Георгий Степанович хочет, чтобы договаривались лично с ним. Ему так больше нравится. Именно поэтому он отписал постановление следователя в отделение экспертизы трупов. Знает, что со мной договориться нельзя, значит, придется договариваться с ним, а уж он найдет управу на того эксперта, которому я поручу проведение дополнительной экспертизы. Теперь понятно?
Сергей обескураженно молчал. Эк у них все просто! Все обо всем знают, никто ничего не скрывает, полная гласность и демократия. И что, Изабелла Савельевна заранее предупреждает его о том, что на него начнут давить начальник Бюро и заинтересованные лица? Ну, спасибо и на этом.
– Спасибо, – повторил он вслух. – Тронут. А почему именно я? Почему не Филимонов или еще кто-нибудь из ваших сотрудников? Кто вскрывал погибшую девушку? Почему вы ему-то не поручите дополнительную экспертизу? Ведь дополнительную поручают, как правило, именно тому, кто делал первичную экспертизу, разве у вас не так?
– А он в отпуске, – легко засмеялась Сумарокова. – ДТП произошло полтора месяца назад, через восемь дней девушка скончалась, вот тогда и вскрывали. С тех пор много чего произошло. А Филимонову я поручать не хочу. Поработаете у нас годик-другой – сами начнете во всем разбираться. А пока просто поверьте мне на слово. И в дополнение в качестве, так сказать, бонуса выдам вам еще один секрет или, как сказала бы наша Светочка, маленький гадкий секретик: Георгий Степанович, зная, что вы выполняете вскрытия у нас в морге, и вскрытия эти поручаю вам я, лично просил меня отписать эту экспертизу именно вам. Вероятно, он уверен, что с вами у него проблем не будет. Вы человек относительно молодой и относительно недавно у нас работаете, мало в чем разбираетесь, к начальству относитесь трепетно и уважительно и всегда пойдете ему навстречу. Так что смотрите, оправдайте доверие.
– Шеф давно уже сказал, что на ваши руки можно рассчитывать, так я все ждала, когда вы со своими «стеклами» управитесь. Только вы уж не обессудьте, Сергей Михайлович, – предупредила она, – вашими будут разные случаи смерти в стационарах, а не криминал.
– Почему?
– Да мне уже доложили, что вы большой любитель ковыряться в медицинских документах и чужие почерки разбирать, – засмеялась та. – А у нас таких любителей нет, поэтому от «больничных» смертей все бегут, как от чумы. Полагаю, у вас в Москве тоже этот вид экспертной работы большой популярностью не пользуется?
– Не пользуется, – подтвердил Сергей. – И что, так-таки ни одного криминала мне не отпишете?
– Уж не беспокойтесь, отпишу, останетесь нами премного довольны.
И улыбнулась ему лукавой улыбкой заговорщицы.
Изабелла Савельевна слово сдержала, примерно на каждые три «больничных» смерти, вскрытие по которым отписывалось Саблину, приходилась одна «криминальная». И случай с гибелью девушки в дорожно-транспортном происшествии поначалу показался Сергею совершенно обычным. Количество автомобилей росло пропорционально росту благосостояния населения Северогорска, соответственно увеличивалось число ДТП, а вот водительское мастерство тех, кто сидел за рулем, неуклонно падало.
Две подружки катались на машине, гоняя по полупустым улицам, и в итоге врезались в бетонную конструкцию, ограждающую колодец теплотрассы. Обе молодые девчонки были навеселе, обеих пришлось извлекать из деформированного, смятого салона автомобиля. Их доставили в больницу, где одна скончалась через восемь суток, не приходя в сознание, вторая же девушка была через две недели выписана на амбулаторное лечение. В подобных случаях в первую очередь следствию необходимо получить ответ на вопрос: кто сидел за рулем? Кто является виновником аварии со смертельным исходом? Кто будет нести ответственность? Без ответа на этот вопрос следствие буксует. Если все погибли – проще, выносится постановление об отказе в возбуждении уголовного дела в связи со смертью лица, подлежащего привлечению к уголовной ответственности. Формулировка громоздкая, а в обыденной жизни – просто «отказняк». Но вот если кто-то погиб, а кто-то выжил, всегда есть огромный соблазн свалить всю вину на покойника. И соблазну этому подвержены не только выжившие и члены их семей, но и сотрудники правоохранительных и прочих могущественных органов: зачем портить жизнь человеку судимостью, когда можно обвинить того, кому уже все равно.
Получив постановление следователя о проведении дополнительной судебно-медицинской экспертизы, Сергей пробежал глазами «обстоятельства дела» и усмехнулся: ну конечно же, оставшаяся в живых девушка утверждала, что ничего не помнит из-за амнезии, вызванной черепно-мозговой травмой, но ей кажется, что погибшая подруга попросила у нее разрешения «порулить», и вроде бы владелица автомобиля, к слову – дочка директора одной из обогатительных фабрик, уступила подруге место за рулем, когда они обе вышли из ночного клуба. Перед экспертом ставился вопрос: кто сидел за рулем?
– Ну, ясно, – сказал он Сумароковой, – адвокат, видно, толковый попался. Был бы попроще – она бы твердила, что была пассажиром, хотя всем давно уже известно, что именно водитель чаще всего остается в живых, а тот, кто сидел на переднем пассажирском месте, погибает. Уж сколько исследований проведено на эту тему, давно все доказано, проверено и перепроверено, а они, я имею в виду адвокатов, продолжают считать, что судебная медицина застыла на уровне девятнадцатого века. Обидно, ей-богу! Немецкие эксперты давно уже называют переднее пассажирское сиденье «местом смертника».
– Вы правы, – кивнула Сумарокова, – адвокат у этой девочки из первой десятки в нашей городской адвокатуре, папа, сами понимаете, за ценой не постоит. А на амнезию валить очень удобно, никаких к тебе вопросов, все равно ведь ничего не помнишь. Травмы у нее легкие, всего двух недель в стационаре хватило: сотрясение мозга, перелом костей носа и левого предплечья. Но для того чтобы дурковать, вполне достаточно, раз сотрясение есть – можно включать амнезию, и поди докажи, что она симулирует.
Она помолчала и негромко добавила:
– Сергей Михайлович, учтите: легко не будет.
– Что вы имеете в виду? – встрепенулся Саблин.
– Сами увидите. Но я вас предупредила.
Сергей собрался было идти к себе, но вдруг остановился.
– Изабелла Савельевна, я не понял: а почему экспертиза отписана мне? Ведь это больше касается выжившей девушки, и проводить экспертизу имеет смысл через амбулаторный прием.
Сумарокова укоризненно покачала головой:
– Вот и видно, Сергей Михайлович, что вы еще очень неопытный руководитель отделения. Были бы опытным – задали бы этот вопрос в первую очередь, потому как любой начальник сперва обращает внимание на оргвопросы, а уж потом на суть дела. А вы сразу в суть полезли. Мы и хотели провести экспертизу через «живой» прием, но шеф настоял, чтобы ее делали мы в отделении экспертизы трупов.
– Но почему? Какой в этом смысл?
– Смысла никакого, – Сумарокова пожала плечами, – если иметь в виду смысл профессиональный. А вот смысл корпоративный очень даже есть. Дело в том, что на «живом» приеме у нас сидят два эксперта, один из которых в данный момент находится на стационарном лечении и приступит к работе не ранее чем через месяц, а второй – очень принципиальный. Если вы понимаете, что я имею в виду.
– Нет, не понимаю, – признался Сергей. – Почему принципиальность эксперта мешает проведению экспертизы?
– Боже мой, Сергей Михайлович, ну когда же вы повзрослеете! Есть лица, заинтересованные в определенных выводах эксперта. Надеюсь, вам понятно, о ком и о чем идет речь. Эксперт, работающий сейчас на «живом» приеме, уже проводил экспертизу по выжившей девушке, она есть в материалах, которые вам предоставлены, почитайте – получите массу удовольствия. Не хочу никого чернить огульно, но надеюсь, что вам станет понятна хотя бы примерно стоимость этого документа в денежном выражении. Шеф очень недоволен, поскольку денежное выражение никак его не коснулось. Заинтересованные лица сами решили вопрос с нашим принципиальным экспертом. И теперь, когда речь зашла о дополнительной экспертизе, Георгий Степанович хочет, чтобы договаривались лично с ним. Ему так больше нравится. Именно поэтому он отписал постановление следователя в отделение экспертизы трупов. Знает, что со мной договориться нельзя, значит, придется договариваться с ним, а уж он найдет управу на того эксперта, которому я поручу проведение дополнительной экспертизы. Теперь понятно?
Сергей обескураженно молчал. Эк у них все просто! Все обо всем знают, никто ничего не скрывает, полная гласность и демократия. И что, Изабелла Савельевна заранее предупреждает его о том, что на него начнут давить начальник Бюро и заинтересованные лица? Ну, спасибо и на этом.
– Спасибо, – повторил он вслух. – Тронут. А почему именно я? Почему не Филимонов или еще кто-нибудь из ваших сотрудников? Кто вскрывал погибшую девушку? Почему вы ему-то не поручите дополнительную экспертизу? Ведь дополнительную поручают, как правило, именно тому, кто делал первичную экспертизу, разве у вас не так?
– А он в отпуске, – легко засмеялась Сумарокова. – ДТП произошло полтора месяца назад, через восемь дней девушка скончалась, вот тогда и вскрывали. С тех пор много чего произошло. А Филимонову я поручать не хочу. Поработаете у нас годик-другой – сами начнете во всем разбираться. А пока просто поверьте мне на слово. И в дополнение в качестве, так сказать, бонуса выдам вам еще один секрет или, как сказала бы наша Светочка, маленький гадкий секретик: Георгий Степанович, зная, что вы выполняете вскрытия у нас в морге, и вскрытия эти поручаю вам я, лично просил меня отписать эту экспертизу именно вам. Вероятно, он уверен, что с вами у него проблем не будет. Вы человек относительно молодой и относительно недавно у нас работаете, мало в чем разбираетесь, к начальству относитесь трепетно и уважительно и всегда пойдете ему навстречу. Так что смотрите, оправдайте доверие.