Страница:
Не спеша шли они между двумя шпалерами с кустами винограда. Светло-коричневые узловатые лозы причудливо изгибались, цепляясь тонкими зелеными усиками за веревки, натянутые между столбов. Так они поднимались над землей, иссушенной жарким солнцем, и удерживали на весу гроздья темноватых прозрачных ягод, наполненных волшебным соком.
Солнце клонилась к горизонту, но рабочий день в поместье Юсуп-бея еще продолжался. Сборщики, неся за спинами продолговатые, похожие на коконы, корзины, сновали у кустов. Бадаучами они ловко срезали кисти и бросали их в корзины. За Шахин-Гиреем тоже шел такой сборщик-подросток. Светлейший хан выбирал для гостьи самые красивые, самые спелые, самые большие гроздья винограда, одним взмахом садового ножа отделял их от лозы и передавал мальчику. Тот бережно укладывал сладкий урожай в корзину.
Склоняясь к Аржановой, Шахин-Гирей весело улыбался. Вечерняя картина в саду совершенно изменила его настроение. Повелитель вслух декламировал стихи своего любимого поэта Омара Хайяма, лично им переведенные с персидского на тюрко-татарский:
Сначала они пришли в сарай, просторный и хорошо проветриваемый. Там русская путешественница увидела тарапан, или каменный ящик, размером примерно 3x3 метра, с высокими бортами, с покатым полом и довольно-таки большим отверстием в нем. Сборщики опрокидывали свои корзины прямо в тарапан, и он постепенно наполнялся виноградом сорта «кокур», весьма распространенным на востоке полуострова.
Затем к делу приступила бригада давильщиков. Крепкого телосложения мужчины, босые, в штанах, закатанных как можно выше, положили руки друг другу на плечи и образовали тесную шеренгу от одного края тарапана до другого. Фиолетово-синяя, словно бы живая масса ягод доходила им почти до колен. Они начали топтать ее, перетирать ногами, давить и медленно двигались по каменному ящику взад и вперед, иногда останавливаясь для отдыха.
Было в их работе нечто завораживающее, виноград под ними немного напоминал морские волны, чмокал, шевелился, выпускал бело-розовую пену и истекал густым темным соком. Он становился суслом, тем самым, что уходило из тарапана через отверстие в полу и наполняло медный чан, на две трети врытый в землю. Но пряный запах будущего вина уже витал под крышею сарая.
Аржанова, однако, никогда не причисляла себя к натурам романтическим. Колени и мускулистые голени давильщиков, ритмично вздымавшиеся над виноградной массой и окрашенные соком, похожим на кровь, вызвали у нее лишь один вопрос. Боясь нарушить возвышенное настроение Шахин-Гирея, она долго сдерживалась, но все-таки задала его, когда они отошли от тарапана:
– А ноги эти люди моют?
– Обязательно!
Сусло из чана при помощи кувшинов перегружали на скинджам, или большой деревянный пресс. Там его держали 10–12 часов, собирая жидкость, стекающую из-под пресса в особые плоские деревянные чаны. Далее приходил черед бочек, сорокаведерных, окуренных серой, расположенных в подвалах. Надежно укрытое от воздействия внешнего мира, вино дозревало там.
У рачительного хозяина Юсуп-бея десятина виноградника в урожайный год давала до двухсот ведер вина, Не пропадало ничего, из произведенного лозой. Кроме вина, сусло шло на муселес. Отжимки из-под пресса служили кормом волам и коровам, удобрением для того же виноградника. Еще крымские жители умели изготавливать так называемый «виноградный мед». Отжимки на шесть часов заливали холодной водой, затем эту воду медленно выпаривали. Получалось вещество, действительно похожее на мед: желтоватого цвета, приторно-сладкое, тягучее…
Почему-то Аржанова думала, будто хозяйкой праздника на женской половине станет одна из жен хана, скорее всего самая младшая, третья по счету, турчанка Лейла, знавшая французский язык. С ней вдова подполковника была знакома. Только знакомство это два года назад привело Флору в западню, устроенную турецкой разведкой. Теперь Анастасия размышляла о том, как поведет себя в саду Юсуп-бея давняя ее крымская приятельница.
Однако, тревожилась она напрасно.
Шахин-Гирей не позволил своим женщинам принять участие в придворном рауте, посвященном его отъезду. Они вообще жили не с ним, а на трех судах, правителю принадлежавших и бросивших якорь в Керченской бухте, довольно далеко от берега, конечно, иногда жен и наложниц перевозили в крепость и доставляли в его апартаменты. Происходило это под покровом ночи и с большими предосторожностями. Нашим шлюпкам и баркасам запрещалось приближаться к ханским парусникам. Тем не менее, секрет их драгоценного живого груза знали абсолютно все.
Он служил излюбленным предметом разговоров у матросов российских военных кораблей, приходивших в Керчь после крейсерования вокруг южного берега полуострова. Офицеры, будучи на вахте, развлекались тем, что рассматривали суда в подзорную трубу. Они надеялись увидеть на их палубах какую-нибудь татарскую прелестницу без платка, накидки или чадры. Но днем парусники казались совершенно безлюдными.
Таким образом законы гарема торжествовали даже в стесненных условиях изгнания его владельца из пышного дворца в Бахчисарае. О том, каково женщинам пятый месяц жить в маленьких, темных и сырых каютах, скудно питаться и страдать от морской болезни, не беспокоился никто. Сами невольницы роптать не смели. Расправа с ними могла быть короткой: со связанными руками – в мешок и за борт, в море. Так водилось у турецких султанов обращаться с надоевшими или в чем-либо провинившимися обитательницами женской половины дворца на берегу Босфора.
Естественно, совсем не Лейла, миниатюрная и юная восточная красавица с вьющимися волосами цвета воронова крыла встретила Аржанову у столика «къона» с блюдом, уставленным сладкими закусками и напитками.
– Ах, Анастасия Петровна, душечка! Много слышала о вас от господина Веселитского, – приветливо говорила ей белокурая, полная дама лет сорока пяти, жена генерал-майора Филисова. – Пожалуйте к нам. Чувствуйте себя, как дома… Давно ли вы из Санкт-Петербурга?
– Я покинула столицу в феврале сего года.
– Вояжировали по Украине?
– Нет. Весну и лето провела в Курской губернии. Там у меня поместье.
– Наследственное или благоприобретенное? – зорко взглянула на нее генеральша.
– Досталось от покойного мужа, по завещанию.
– А в Крым вы надолго?
– Трудно сказать, ваше превосходительство. Здоровье, знаете ли, подводит. Врачи советуют осень провести у моря…
Между тем гостей на мужской половине собралось изрядное количество. В толпе пестрели красные фески и черно-каракулевые круглые шапочки крымско-татарской знати, белые чалмы духовенства. Беи, мурзы, имамы близлежащих мечетей, получив приглашение, брали с собою и родственников, дабы все убедились в том, что светлейший хан жив, здоров и как прежде пользуется покровительством русской царицы. Она дает ему войска, и бунтовщикам теперь придется подумать о сохранности собственной жизни. Совершенно ясно: турки обманули Бахадыр-Гирея и его сторонников. Десант из Стамбула так и не высадился на полуострове, хотя все лето его тут ждали с нетерпением.
Шахин-Гирей произнес краткую речь. Забыв про обычную для него меланхолию, правитель обратился к подданным с прочувственными словами, обещая им справедливость, мир и покой. Он призывал их забыть распри и честно служить своему государю. Он говорил о будущем страны, которое виделось ему светлым и прекрасным.
Обер-комендант Керчи и Ени-Кале генерал-майор Филисов ответил светлейшему хану со сдержанностью, присущей бывалому воину. Он пожелал Шахин-Гирею попутного ветра и удачного плавания от Керчи до крепости Петровская. Гарнизон, ему вверенный, сообщил генерал присутствующим, готов дать отпор любому вторжению и будет защищать боевые позиции до последней капли крови.
Татары вежливо улыбались.
Сейчас они не хотели думать о войне. Это для их предков война являлась доходным ремеслом. Буквально еще полстолетия назад крымцы держали в жутком страхе население сопредельных государств: Польши, Молдавии, Украины, Южной России. Свои разбойничьи набеги за добычей и особенно за невольниками они совершали регулярно и почти всегда благополучно возвращались на полуостров. У соседей не имелось сил, чтобы остановить движение многотысячной конной орды.
Но славные богатыри крымско-татарского народа, вроде хана Девлет-Гирея, в 1571 году разграбившего и до тла спалившего Москву, уснули вечным сном на кладбище при дворце в Бахчисарае. Ныне вольные сыны степей и предгорий пристанут к тем, кто могущественее, кто больше заплатит им за их нейтралитет.
По знаку светлейшего хана слуги внесли подносы, уставленные серебренными чарочками с виноградной водкой «ракы». Шахин-Гирей провозгласил тост за русских союзников.
– Шай-шай! – дружно ответили татары.
Придворный раут пошел своим чередом.
Анастасии хотелось, чтобы ее увидели здесь не только жены гарнизонных офицеров. Эту задачу чрезвычайный посланник и полномочный министр выполнил блестяще. Участвуя в оживленной беседе с Шахин-Гиреем и его визирем, или первым министром, Бекир-агой, Петр Петрович вдруг сказал, что народу собралось слишком много и для полноценного общения явно не хватает тех, кто знает тюрко-татарский язык, но выход есть – можно пригласить госпожу Аржанову, владеющую им в совершенстве.
Светлейший хан благосклонно кивнул.
Русская путешественница появилась на мужской половине. Разговоры тут на мгновение стихли. Все смотрели на нее. Вероятно, мусульмане растерялись бы еще больше, но Анастасия, с головой завернувшись в турецкую шаль на манер добродетельной крымчанки, опустила очи долу и приняла вид крайне смущенный и подавленный. Именно так должна была чувствовать себя восточная женщина, приглашенная в общество мужчин, людей высшего по сравнению с ней порядка.
Внешность русской путешественницы, столь незаурядная, смягчила сердца неистовых последователей шариата. Первыми к Аржановой подошли члены ханского совета – дивана. Почтенные Мурат-мурза и Шахин-Гирей-мурза, оба из рода Ширин, Арслан-шах-мурза и Кутлуг-шах-мурза, оба из рода Мансур, задали ей какие-то несущественные вопросы. С доброй улыбкой разговаривал с Анастасией муфтий из города Кафа Мехмет-эфенди. Цветистый комплимент по поводу ее отличного произношения сказал Вели-шах-мурза из рода Барын, приехавший сюда издалека – из города Карасу-базар.
Пожалуй, татар, желающих обратиться к молодой женщине за помощью в переводе, становилось слишком много. Аржанова пыталась запоминать их имена и лица, последнее удавалось плохо.
На взгляд европейца, здешние жители казались необыкновенно похожими друг на друга. Преобладал монголоидный тип: смуглая кожа, узкие карие глаза, лицо плоское, широкоскулое, слегка приплюснутый нос.
В разгар русско-татарского общения в саду появились трое морских офицеров в белых кафтанах с зелеными воротниками, лацканами и обшлагами. Сняв треуголки, они поклонились хану. Среди них выделялся своим ростом один, имевший к тому же желто-черную ленточку ордена Св. Георгия в петлице.
– Кто это? – спросила Аржанова у Веселитского.
– Флота капитан бригадирского ранга, командир корабля «Хотин» Козлянинов Тимофей Гаврилович.
– Мне кажется, я где-то его встречала.
– Ну это едва ли, Анастасия Петровна. Много лет он плавал по Средиземному морю, вернулся в Россию в июне сего года. Государыня определила его на Азовскую флотилию…
Глава четвертая
Солнце клонилась к горизонту, но рабочий день в поместье Юсуп-бея еще продолжался. Сборщики, неся за спинами продолговатые, похожие на коконы, корзины, сновали у кустов. Бадаучами они ловко срезали кисти и бросали их в корзины. За Шахин-Гиреем тоже шел такой сборщик-подросток. Светлейший хан выбирал для гостьи самые красивые, самые спелые, самые большие гроздья винограда, одним взмахом садового ножа отделял их от лозы и передавал мальчику. Тот бережно укладывал сладкий урожай в корзину.
Склоняясь к Аржановой, Шахин-Гирей весело улыбался. Вечерняя картина в саду совершенно изменила его настроение. Повелитель вслух декламировал стихи своего любимого поэта Омара Хайяма, лично им переведенные с персидского на тюрко-татарский:
Только в стихах «кровь лозы» добывается легко и быстро. В жизни ягоды винограда проходят долгий путь прежде, чем станут тем благородным напитком, который со всей силой художественного дара воспевал Омар Хайям, персидский поэт, ученый и мыслитель XII столетия. Светлейший хан, вполне разделяя его восторг, давно изучил прозаические этапы превращения солнечных ягод и теперь предложил Анастасии проследить их путь в поместье Юсуп-бея.
«Чистый лал, кровь лозы, ты из чаши испей.
В честь любимых, чьи грезятся чары, – испей!
Мне шепнула лоза: „Не жалей моей крови,
Да минуют тебя все удары, – испей!“
Среди гурий прекрасных я пьян и влюблен
И вину отдаю благородный поклон.
От оков бытия я сегодня свободен
И блажен, словно в высший чертог приглашен…» [15]
Сначала они пришли в сарай, просторный и хорошо проветриваемый. Там русская путешественница увидела тарапан, или каменный ящик, размером примерно 3x3 метра, с высокими бортами, с покатым полом и довольно-таки большим отверстием в нем. Сборщики опрокидывали свои корзины прямо в тарапан, и он постепенно наполнялся виноградом сорта «кокур», весьма распространенным на востоке полуострова.
Затем к делу приступила бригада давильщиков. Крепкого телосложения мужчины, босые, в штанах, закатанных как можно выше, положили руки друг другу на плечи и образовали тесную шеренгу от одного края тарапана до другого. Фиолетово-синяя, словно бы живая масса ягод доходила им почти до колен. Они начали топтать ее, перетирать ногами, давить и медленно двигались по каменному ящику взад и вперед, иногда останавливаясь для отдыха.
Было в их работе нечто завораживающее, виноград под ними немного напоминал морские волны, чмокал, шевелился, выпускал бело-розовую пену и истекал густым темным соком. Он становился суслом, тем самым, что уходило из тарапана через отверстие в полу и наполняло медный чан, на две трети врытый в землю. Но пряный запах будущего вина уже витал под крышею сарая.
Аржанова, однако, никогда не причисляла себя к натурам романтическим. Колени и мускулистые голени давильщиков, ритмично вздымавшиеся над виноградной массой и окрашенные соком, похожим на кровь, вызвали у нее лишь один вопрос. Боясь нарушить возвышенное настроение Шахин-Гирея, она долго сдерживалась, но все-таки задала его, когда они отошли от тарапана:
– А ноги эти люди моют?
– Обязательно!
Сусло из чана при помощи кувшинов перегружали на скинджам, или большой деревянный пресс. Там его держали 10–12 часов, собирая жидкость, стекающую из-под пресса в особые плоские деревянные чаны. Далее приходил черед бочек, сорокаведерных, окуренных серой, расположенных в подвалах. Надежно укрытое от воздействия внешнего мира, вино дозревало там.
У рачительного хозяина Юсуп-бея десятина виноградника в урожайный год давала до двухсот ведер вина, Не пропадало ничего, из произведенного лозой. Кроме вина, сусло шло на муселес. Отжимки из-под пресса служили кормом волам и коровам, удобрением для того же виноградника. Еще крымские жители умели изготавливать так называемый «виноградный мед». Отжимки на шесть часов заливали холодной водой, затем эту воду медленно выпаривали. Получалось вещество, действительно похожее на мед: желтоватого цвета, приторно-сладкое, тягучее…
Почему-то Аржанова думала, будто хозяйкой праздника на женской половине станет одна из жен хана, скорее всего самая младшая, третья по счету, турчанка Лейла, знавшая французский язык. С ней вдова подполковника была знакома. Только знакомство это два года назад привело Флору в западню, устроенную турецкой разведкой. Теперь Анастасия размышляла о том, как поведет себя в саду Юсуп-бея давняя ее крымская приятельница.
Однако, тревожилась она напрасно.
Шахин-Гирей не позволил своим женщинам принять участие в придворном рауте, посвященном его отъезду. Они вообще жили не с ним, а на трех судах, правителю принадлежавших и бросивших якорь в Керченской бухте, довольно далеко от берега, конечно, иногда жен и наложниц перевозили в крепость и доставляли в его апартаменты. Происходило это под покровом ночи и с большими предосторожностями. Нашим шлюпкам и баркасам запрещалось приближаться к ханским парусникам. Тем не менее, секрет их драгоценного живого груза знали абсолютно все.
Он служил излюбленным предметом разговоров у матросов российских военных кораблей, приходивших в Керчь после крейсерования вокруг южного берега полуострова. Офицеры, будучи на вахте, развлекались тем, что рассматривали суда в подзорную трубу. Они надеялись увидеть на их палубах какую-нибудь татарскую прелестницу без платка, накидки или чадры. Но днем парусники казались совершенно безлюдными.
Таким образом законы гарема торжествовали даже в стесненных условиях изгнания его владельца из пышного дворца в Бахчисарае. О том, каково женщинам пятый месяц жить в маленьких, темных и сырых каютах, скудно питаться и страдать от морской болезни, не беспокоился никто. Сами невольницы роптать не смели. Расправа с ними могла быть короткой: со связанными руками – в мешок и за борт, в море. Так водилось у турецких султанов обращаться с надоевшими или в чем-либо провинившимися обитательницами женской половины дворца на берегу Босфора.
Естественно, совсем не Лейла, миниатюрная и юная восточная красавица с вьющимися волосами цвета воронова крыла встретила Аржанову у столика «къона» с блюдом, уставленным сладкими закусками и напитками.
– Ах, Анастасия Петровна, душечка! Много слышала о вас от господина Веселитского, – приветливо говорила ей белокурая, полная дама лет сорока пяти, жена генерал-майора Филисова. – Пожалуйте к нам. Чувствуйте себя, как дома… Давно ли вы из Санкт-Петербурга?
– Я покинула столицу в феврале сего года.
– Вояжировали по Украине?
– Нет. Весну и лето провела в Курской губернии. Там у меня поместье.
– Наследственное или благоприобретенное? – зорко взглянула на нее генеральша.
– Досталось от покойного мужа, по завещанию.
– А в Крым вы надолго?
– Трудно сказать, ваше превосходительство. Здоровье, знаете ли, подводит. Врачи советуют осень провести у моря…
Между тем гостей на мужской половине собралось изрядное количество. В толпе пестрели красные фески и черно-каракулевые круглые шапочки крымско-татарской знати, белые чалмы духовенства. Беи, мурзы, имамы близлежащих мечетей, получив приглашение, брали с собою и родственников, дабы все убедились в том, что светлейший хан жив, здоров и как прежде пользуется покровительством русской царицы. Она дает ему войска, и бунтовщикам теперь придется подумать о сохранности собственной жизни. Совершенно ясно: турки обманули Бахадыр-Гирея и его сторонников. Десант из Стамбула так и не высадился на полуострове, хотя все лето его тут ждали с нетерпением.
Шахин-Гирей произнес краткую речь. Забыв про обычную для него меланхолию, правитель обратился к подданным с прочувственными словами, обещая им справедливость, мир и покой. Он призывал их забыть распри и честно служить своему государю. Он говорил о будущем страны, которое виделось ему светлым и прекрасным.
Обер-комендант Керчи и Ени-Кале генерал-майор Филисов ответил светлейшему хану со сдержанностью, присущей бывалому воину. Он пожелал Шахин-Гирею попутного ветра и удачного плавания от Керчи до крепости Петровская. Гарнизон, ему вверенный, сообщил генерал присутствующим, готов дать отпор любому вторжению и будет защищать боевые позиции до последней капли крови.
Татары вежливо улыбались.
Сейчас они не хотели думать о войне. Это для их предков война являлась доходным ремеслом. Буквально еще полстолетия назад крымцы держали в жутком страхе население сопредельных государств: Польши, Молдавии, Украины, Южной России. Свои разбойничьи набеги за добычей и особенно за невольниками они совершали регулярно и почти всегда благополучно возвращались на полуостров. У соседей не имелось сил, чтобы остановить движение многотысячной конной орды.
Но славные богатыри крымско-татарского народа, вроде хана Девлет-Гирея, в 1571 году разграбившего и до тла спалившего Москву, уснули вечным сном на кладбище при дворце в Бахчисарае. Ныне вольные сыны степей и предгорий пристанут к тем, кто могущественее, кто больше заплатит им за их нейтралитет.
По знаку светлейшего хана слуги внесли подносы, уставленные серебренными чарочками с виноградной водкой «ракы». Шахин-Гирей провозгласил тост за русских союзников.
– Шай-шай! – дружно ответили татары.
Придворный раут пошел своим чередом.
Анастасии хотелось, чтобы ее увидели здесь не только жены гарнизонных офицеров. Эту задачу чрезвычайный посланник и полномочный министр выполнил блестяще. Участвуя в оживленной беседе с Шахин-Гиреем и его визирем, или первым министром, Бекир-агой, Петр Петрович вдруг сказал, что народу собралось слишком много и для полноценного общения явно не хватает тех, кто знает тюрко-татарский язык, но выход есть – можно пригласить госпожу Аржанову, владеющую им в совершенстве.
Светлейший хан благосклонно кивнул.
Русская путешественница появилась на мужской половине. Разговоры тут на мгновение стихли. Все смотрели на нее. Вероятно, мусульмане растерялись бы еще больше, но Анастасия, с головой завернувшись в турецкую шаль на манер добродетельной крымчанки, опустила очи долу и приняла вид крайне смущенный и подавленный. Именно так должна была чувствовать себя восточная женщина, приглашенная в общество мужчин, людей высшего по сравнению с ней порядка.
Внешность русской путешественницы, столь незаурядная, смягчила сердца неистовых последователей шариата. Первыми к Аржановой подошли члены ханского совета – дивана. Почтенные Мурат-мурза и Шахин-Гирей-мурза, оба из рода Ширин, Арслан-шах-мурза и Кутлуг-шах-мурза, оба из рода Мансур, задали ей какие-то несущественные вопросы. С доброй улыбкой разговаривал с Анастасией муфтий из города Кафа Мехмет-эфенди. Цветистый комплимент по поводу ее отличного произношения сказал Вели-шах-мурза из рода Барын, приехавший сюда издалека – из города Карасу-базар.
Пожалуй, татар, желающих обратиться к молодой женщине за помощью в переводе, становилось слишком много. Аржанова пыталась запоминать их имена и лица, последнее удавалось плохо.
На взгляд европейца, здешние жители казались необыкновенно похожими друг на друга. Преобладал монголоидный тип: смуглая кожа, узкие карие глаза, лицо плоское, широкоскулое, слегка приплюснутый нос.
В разгар русско-татарского общения в саду появились трое морских офицеров в белых кафтанах с зелеными воротниками, лацканами и обшлагами. Сняв треуголки, они поклонились хану. Среди них выделялся своим ростом один, имевший к тому же желто-черную ленточку ордена Св. Георгия в петлице.
– Кто это? – спросила Аржанова у Веселитского.
– Флота капитан бригадирского ранга, командир корабля «Хотин» Козлянинов Тимофей Гаврилович.
– Мне кажется, я где-то его встречала.
– Ну это едва ли, Анастасия Петровна. Много лет он плавал по Средиземному морю, вернулся в Россию в июне сего года. Государыня определила его на Азовскую флотилию…
Глава четвертая
Флагманский корабль «Хотин»
Орудия с интервалом в полминуты дали двадцать залпов. Батальон Троицкого пехотного полка промаршировал по улицам Керчи от крепости до порта с отменным старанием. Впереди, держа шпагу наголо ехал подполковник Щетнев. Встречая светлейшего хана, команда корабля «Хотин», как это положено по уставу, выстроилась на реях. Козлянинов же ожидал августейшего пассажира у парадного трапа. Когда Шахин-Гирей вступил на красный ковер, его покрывающий, оркестр грянул марш «Гром победы, раздавайся!»
Эти церемонии вызвали большой интерес у жителей Керчи.
Целая толпа собралась на Старо-Каменной пристани и молча глазела на корабли Российского военного флота, пришвартованные у пирса. Своими размерами среди них выделялся «Хотин», имевший длину почти 32 метра, три мачты и 25 орудий. Гораздо хуже был вооружен «Модон», недавно прошедший ремонт и сверкавший свежей покраской, – всего 14 орудий. Еще в состав эскадры входили две однотипные двухмачтовые шхуны «Вячеслав» и «Победислав-Дунайский», каждая с 12 орудиями, и транспортный лоц-галиот «Слон», двухмачтовый, с фальконетами.
Вслед за светлейшим ханом на борт «Хотина» поднялась его свита из двадцати трех человек, одетых по такому торжественному случаю в парчовые кафтаны. Более скромно выглядели чиновники русской дипломатической миссии во главе с действительным статским советником Веселитским, которые замыкали шествие. Одновременно с ними на шхуны и лоц-галиот погрузились ханские гвардейцы, саймены и бешлеи, коих число не превышало ста пятидесяти.
На кораблях убрали трапы, отдали швартовые концы. Двенадцативесельные баркасы повели парусники из бухты в открытое море. Там, слегка вспеняя верхушки волн, дул свежий ветер в направлении норд-ост, как раз нужном для плавания. Корабли подняли паруса, развернулись и двинулись к Керченскому проливу. Оттуда, если проложить курс прямо на север и через Азовское море, до крепости Петровская насчитывалось ровно 170 километров.
Морская равнина дышала мощно и размеренно. Корабли, как призраки, растворялись в жемчужной дымке. Дольше всех был виден «Хотин». Громада серо-белых парусов на фоне голубого неба, длинные узкие флагманские вымпела на мачтах, высокая черная корма с шестью окнами, балконом и полукруглой стеной над ними, резной, позолоченной, в аллегорической форме изображающей взятие русскими войсками турецкой крепости Хотин в сентябре 1769 года.
Вскоре исчез за горизонтом и «Хотин»-корабль.
Аржанова, сложив подзорную трубу, спрятала ее в ольстредь – кожаную суму, ремнями привязанную к передней луке седла справа, затем она тронула поводья. Арабский жеребец по кличке Алмаз тотчас отозвался на это движение. Он попятился от края горной трассы вглубь. У скалы молодую женщину ждали ее спутники, тоже – верхом на лошадях, тоже – в восточных кафтанах, в чалмах, закрученных по-янычарски.
Вообще-то они совершали обычную двухчасовую тренировочную проездку. При залпах крепостных пушек Анастасия направила коня к горе Митридат. По узкой извилистой горной дороге они за полчаса добрались до скалистого отрога.
С террасы открывался дивный вид на бухту. Молодая женщина подвела Алмаза к краю обрыва и приказала кирасирам ждать ее. Она изучала в подзорную трубу самый большой парусник, пока эскадра уходила в море.
Флагман ее, капитан бригадирского ранга и кавалер ордена Св. Георгия 4-го класса Тимофей Гаврилович Козлянинов своим поведением вчера озадачил Флору.
Когда Веселитский на придворном рауте Шахин-Гирея представлял их друг другу, то сказал, что они еще увидятся, но теперь – на палубе «Хотина». Козлянинов отвечал ему в шутливом тоне. Мол, у него – не пассажирское судно, а боевой корабль, совсем неприспособленный для прогулок по морю милых дам, и посему госпоже Аржановой будет на его палубе очень и очень неуютно.
– Неужели так плохо? – спросила она.
– Ужасно! – с воодушевлением ответил капитан.
– Однажды мне приходилось быть на море, – пояснила она. – Правда, на купеческом судне…
– Нет никакого сравнения! – продолжал отбиваться от назойливой собеседницы моряк. – Во-первых, у меня на главной палубе стоит двадцать двенадцатифунтовых пушек и еще пять таких – на юте. Это же громадины!.. Во-вторых, мой экипаж – сто семьдесят человек с лишним. Разминуться друг с другом невозможно!.. В-третьих, боезапас. Ядра, картечи, картузы с порохом. Шагнул не туда – и взрыв!
– Самый настоящий? – задала вопрос Анастасия. Этот разговор начал ее занимать.
– Конечно! Столб огня, дым, осколки.
– Осколки чего?
– Ядер! – рубанул с плача капитан.
– Впервые слышу, чтоб ядра распадались на осколки, – заметила она невозмутимо.
– Да? – Козлянинов бросил на нее внимательный взгляд.
– Вероятно, вы рассказываете о гранатах или о картечи. Они взрываются при соприкосновении с целью.
– А вы откуда знаете?
– Вместе с батальоном мужа была в сражении.
– Каком?
– С турками. При Козлуджи.
– И до сих пор все помните? – не сдавался он.
– Немудрено запомнить, Тимофей Гаврилович, – она посмотрела ему прямо в глаза. – Ведь там мой муж, подполковник Ширванского пехотного полка, лично повел в штыковую атаку своих солдат и был смертельно ранен.
Козлянинов смутился. Злая улыбка исчезла с его губ:
– Простите, Анастасия Петровна! Я не хотел обидеть вас. Я же не предполагал. Потому что женщины обычно…
Он бормотал извинения. Она слушала и рассматривала его.
На вид Козлянинову могло быть лет сорок. Рост он имел высокий, фигуру – сухощавую, крепкую, с широкими плечами, могучей грудью, подтянутым животом. Лицо его, весьма приятное, освещали голубые глаза, властные, насмешливые. Волосы, уложенные в уставную прическу с буклями над ушами и косичкой на спине, чуть-чуть покрывала пудра, но и без нее было ясно, что капитан – яркий блондин.
Аржановой всегда нравились такие мужчины. Всем существом своим она ощущала силу, от них исходившую. Благородные рыцари по натуре, храбрые воины и умелые командиры, самим Господом Богом созданные для покорения этого мира, они внушали ей не страх, но глубокое почтение и интерес к себе.
Кроме того, Козлянинов чем-то неуловимо напоминал молодой женщине ее кумира и великолепного возлюбленного светлейшего князя Потемкина. Но как далеко от морских полуденных берегов пребывал ныне губернатор Новороссийской и Азовской губерний, вице-президент Военной коллегии, генерал-аншеф и многих орденов кавалер!..
Тем временем капитан бригадирского ранга, видя, что Аржанова ему не отвечает, не знал, как дальше продолжать разговор. Опыта в общении с прекрасным полом мужественному мореходу явно не хватало. Он покорил Атлантический и Тихий океаны еще в молодости, когда после окончания Морского корпуса в Санкт-Петербурге, с 1762 по 1765 год для стажировки плавал на кораблях английского флота. Зато над женщинами никаких побед отродясь не одерживал и званием холостяка гордился.
В конце концов Анастасия пришла ему на помощь:
– Давно вы командуете «Хотиным»?
– Нет. Всего третий месяц.
– И вы довольны?
– Отличный корабль, рулю вполне послушный.
– Послушный? – удивилась Аржанова.
– Корабли, Анастасия Петровна, они – те же живые существа. У каждого – свой характер, своя жизнь и судьба.
– Не может быть, – сказала она.
Капитан обрадовался. Тема для беседы с этой странной молодой особой все-таки нашлась. Он пустился рассказывать ей о «Хотине» подробно, горячо, увлеченно. Остановить моряка смог только Веселитский. Чрезвычайный посланник и полномочный министр обратил его внимание на то, что придворный раут уже заканчивается, надо прощаться с хозяином дома.
Козлянинов, поклонившись, не очень-то ловко поцеловал Аржановой руку и поспешил к Юсуп-бею, занявшему позицию у выхода, чтоб провожать гостей.
– Вы сказали ему о приказе, подписанном командующим Азовской флотилией адмиралом Сенявиным? – спросил вдову подполковника Веселитский.
– Не успела, ваше превосходительство, – Анастасия смотрела вслед капитану.
– Но вы так долго беседовали…
– Только о судьбе корабля, ваше превосходительство!
Старый разведчик и дипломат ни слов ее, ни настроения толком не понял, однако на всякий случай предупредил:
– Надеюсь, любезная Анастасия Петровна, эти отвлеченные разговоры не помешают вам выполнить поручение секретной канцелярии Ее Величества. Ваша командировка в Гёзлёве в нынешней ситуации приобретает особое значение…
Эскадра шла на север.
Козлянинов удачно провел корабли через узкости Керченского пролива, где с левой стороны высились отвесные скалы крымского берега и около них кипели буруны, а с правой стороны простирались бесконечные песчаные отмели полуострова Тамань. Тут ветер переменился. Теперь он дул бейдевинд, то есть порывы его ударяли в носовые скулы «Хотина» то слева, то справа. Ход сразу замедлился, упал с восьми узлов до трех. Морякам приходилось идти галсами, или, проще говоря, периодически менять направление движения, чтобы поймать ветер в паруса.
Старичок «Хотин», спущенный на воду в марте 1770 года, легко всходил на волну, но при этом скрипел всеми своими несущими деревянными конструкциями: бимсами, шпангоутами, пиллерсами, клямсами. То была жалобная песня русского леса, произраставшего по берегам рек Битюг, Цна, Мокша, Вадь, Хопер, Осередь, Савола и Воронеж. Веками прямоствольные дубы, ветвистые клены, липы и ясени, истекающие смолой сосны поднимали свои кроны прямо к небу, слушали лишь свист ветра.
Вдруг откуда ни возьмись явились сюда дотошные служилые люди. Они пересчитали деревья, проверили их на «гнилость в сердце» и облуп, или ветреницу, снаружи, измерили их диаметр и высоту, поклеймили особыми царскими клеймами. В своих реестрах они записали, что здоровых деревьев, годных для корабельного, галерного и шлюпочного строения, в Воронежской губернии огромное количество. Следовательно, и судовым верфям в Икорце, Таврове, Воронеже, как то повелел великий государь, быть!
Суждение Петра I известно: ни одна держава, подобная России, не может обходиться без портов, флота, приморской торговли. Балтийское море он завоевал, но на покорение южных морей – Азовского и Черного – ни времени, ни сил не хватило. Здесь с XV века сидели турки и татары. Они так привыкли к вольготному существованию, что царю Всея Руси надменно отвечали, будто моря эти есть внутренняя, естественная часть Османской империи, оттого никому и никогда переданы они не будут.
Если кто и принимал заветы Петра в полной мере, то это была немецкая принцесса София Фредерика Августа Ангальт-Цербстская, больше известная современникам под именем Екатерины II. Летом 1762 года ее возвели на русский престол гвардейцы вместо слабоумного супруга, императора Петра III. Екатерина Алексеевна хорошо знала, с чего следует начинать борьбу за выход к морю. С построения флота, конечно.
Таким образом, уже осенью 1762 года в Воронеж и Тамбов из столицы приехали лейтенанты Жилин и Извеков с поручением осмотреть леса и верфи, еще Петром возведенные. Их отчет получился нерадостным: леса в отменном состоянии, но верфи почти разрушены, корабли разобраны или сгнили. Это не остановило царицу. Спустя несколько лет она приказала верфи восстановить, корабли на них делать. Из бюджета страны правительство выделило на южный морской проект 100 тысяч рублей – деньги по тем временам немалые.
Коли есть финансы, то все остальное к ним, непременно, приложится, было бы желание.
Инженеры Ламбеямис, Афанасьев и Селянинов специально для воронежского мелководья, для благополучной проводки кораблей по Дону вниз, на Азовское море, и базирования их в Таганроге, где глубина гавани не превышала иногда и полутора метров, разработали чертежи новых судов. Они немного походили на тогдашние фрегаты, но осадку имели в два раза меньше, вместо стандартных 5–6 метров только – 2–3 метра.
Адмиралтейств-коллегия, рассмотрев проект, все одобрила и назвала парусники «новоизобретенными». Императрица начертала на бумагах: «Быть по сему. Екатерина». Вдохновленный высочайшим доверием, Иван Афанасьев отправился в Воронежскую губернию претворять в жизнь замысел, закладывать головной корабль серии, самый крупный в ней. Его назвали «Хотин», в честь недавней победы над османами.
В Павловске Афанасьев обнаружил сохранившиеся Петровские доки на пологом берегу реки Осередь, впадавшей в Дон, Адмиралтейскую крепость с казармами, мастерскими, складами. Дерево там уже заготовили. Для «Хотина» корабельный инженер выбрал лучшие материалы: на киль – прямой, длинный, толстый ствол молодого дуба, срубленного в Коротояцком уезде у села Яблонного. То был как бы «позвоночник» будущего судна. Из коротояцких дубов плотники стали выделывать и «ребра» – выгнутые шпангоуты, коих по набору корпуса в 32 метра требовалось никак не менее шестидесяти штук.
Эти церемонии вызвали большой интерес у жителей Керчи.
Целая толпа собралась на Старо-Каменной пристани и молча глазела на корабли Российского военного флота, пришвартованные у пирса. Своими размерами среди них выделялся «Хотин», имевший длину почти 32 метра, три мачты и 25 орудий. Гораздо хуже был вооружен «Модон», недавно прошедший ремонт и сверкавший свежей покраской, – всего 14 орудий. Еще в состав эскадры входили две однотипные двухмачтовые шхуны «Вячеслав» и «Победислав-Дунайский», каждая с 12 орудиями, и транспортный лоц-галиот «Слон», двухмачтовый, с фальконетами.
Вслед за светлейшим ханом на борт «Хотина» поднялась его свита из двадцати трех человек, одетых по такому торжественному случаю в парчовые кафтаны. Более скромно выглядели чиновники русской дипломатической миссии во главе с действительным статским советником Веселитским, которые замыкали шествие. Одновременно с ними на шхуны и лоц-галиот погрузились ханские гвардейцы, саймены и бешлеи, коих число не превышало ста пятидесяти.
На кораблях убрали трапы, отдали швартовые концы. Двенадцативесельные баркасы повели парусники из бухты в открытое море. Там, слегка вспеняя верхушки волн, дул свежий ветер в направлении норд-ост, как раз нужном для плавания. Корабли подняли паруса, развернулись и двинулись к Керченскому проливу. Оттуда, если проложить курс прямо на север и через Азовское море, до крепости Петровская насчитывалось ровно 170 километров.
Морская равнина дышала мощно и размеренно. Корабли, как призраки, растворялись в жемчужной дымке. Дольше всех был виден «Хотин». Громада серо-белых парусов на фоне голубого неба, длинные узкие флагманские вымпела на мачтах, высокая черная корма с шестью окнами, балконом и полукруглой стеной над ними, резной, позолоченной, в аллегорической форме изображающей взятие русскими войсками турецкой крепости Хотин в сентябре 1769 года.
Вскоре исчез за горизонтом и «Хотин»-корабль.
Аржанова, сложив подзорную трубу, спрятала ее в ольстредь – кожаную суму, ремнями привязанную к передней луке седла справа, затем она тронула поводья. Арабский жеребец по кличке Алмаз тотчас отозвался на это движение. Он попятился от края горной трассы вглубь. У скалы молодую женщину ждали ее спутники, тоже – верхом на лошадях, тоже – в восточных кафтанах, в чалмах, закрученных по-янычарски.
Вообще-то они совершали обычную двухчасовую тренировочную проездку. При залпах крепостных пушек Анастасия направила коня к горе Митридат. По узкой извилистой горной дороге они за полчаса добрались до скалистого отрога.
С террасы открывался дивный вид на бухту. Молодая женщина подвела Алмаза к краю обрыва и приказала кирасирам ждать ее. Она изучала в подзорную трубу самый большой парусник, пока эскадра уходила в море.
Флагман ее, капитан бригадирского ранга и кавалер ордена Св. Георгия 4-го класса Тимофей Гаврилович Козлянинов своим поведением вчера озадачил Флору.
Когда Веселитский на придворном рауте Шахин-Гирея представлял их друг другу, то сказал, что они еще увидятся, но теперь – на палубе «Хотина». Козлянинов отвечал ему в шутливом тоне. Мол, у него – не пассажирское судно, а боевой корабль, совсем неприспособленный для прогулок по морю милых дам, и посему госпоже Аржановой будет на его палубе очень и очень неуютно.
– Неужели так плохо? – спросила она.
– Ужасно! – с воодушевлением ответил капитан.
– Однажды мне приходилось быть на море, – пояснила она. – Правда, на купеческом судне…
– Нет никакого сравнения! – продолжал отбиваться от назойливой собеседницы моряк. – Во-первых, у меня на главной палубе стоит двадцать двенадцатифунтовых пушек и еще пять таких – на юте. Это же громадины!.. Во-вторых, мой экипаж – сто семьдесят человек с лишним. Разминуться друг с другом невозможно!.. В-третьих, боезапас. Ядра, картечи, картузы с порохом. Шагнул не туда – и взрыв!
– Самый настоящий? – задала вопрос Анастасия. Этот разговор начал ее занимать.
– Конечно! Столб огня, дым, осколки.
– Осколки чего?
– Ядер! – рубанул с плача капитан.
– Впервые слышу, чтоб ядра распадались на осколки, – заметила она невозмутимо.
– Да? – Козлянинов бросил на нее внимательный взгляд.
– Вероятно, вы рассказываете о гранатах или о картечи. Они взрываются при соприкосновении с целью.
– А вы откуда знаете?
– Вместе с батальоном мужа была в сражении.
– Каком?
– С турками. При Козлуджи.
– И до сих пор все помните? – не сдавался он.
– Немудрено запомнить, Тимофей Гаврилович, – она посмотрела ему прямо в глаза. – Ведь там мой муж, подполковник Ширванского пехотного полка, лично повел в штыковую атаку своих солдат и был смертельно ранен.
Козлянинов смутился. Злая улыбка исчезла с его губ:
– Простите, Анастасия Петровна! Я не хотел обидеть вас. Я же не предполагал. Потому что женщины обычно…
Он бормотал извинения. Она слушала и рассматривала его.
На вид Козлянинову могло быть лет сорок. Рост он имел высокий, фигуру – сухощавую, крепкую, с широкими плечами, могучей грудью, подтянутым животом. Лицо его, весьма приятное, освещали голубые глаза, властные, насмешливые. Волосы, уложенные в уставную прическу с буклями над ушами и косичкой на спине, чуть-чуть покрывала пудра, но и без нее было ясно, что капитан – яркий блондин.
Аржановой всегда нравились такие мужчины. Всем существом своим она ощущала силу, от них исходившую. Благородные рыцари по натуре, храбрые воины и умелые командиры, самим Господом Богом созданные для покорения этого мира, они внушали ей не страх, но глубокое почтение и интерес к себе.
Кроме того, Козлянинов чем-то неуловимо напоминал молодой женщине ее кумира и великолепного возлюбленного светлейшего князя Потемкина. Но как далеко от морских полуденных берегов пребывал ныне губернатор Новороссийской и Азовской губерний, вице-президент Военной коллегии, генерал-аншеф и многих орденов кавалер!..
Тем временем капитан бригадирского ранга, видя, что Аржанова ему не отвечает, не знал, как дальше продолжать разговор. Опыта в общении с прекрасным полом мужественному мореходу явно не хватало. Он покорил Атлантический и Тихий океаны еще в молодости, когда после окончания Морского корпуса в Санкт-Петербурге, с 1762 по 1765 год для стажировки плавал на кораблях английского флота. Зато над женщинами никаких побед отродясь не одерживал и званием холостяка гордился.
В конце концов Анастасия пришла ему на помощь:
– Давно вы командуете «Хотиным»?
– Нет. Всего третий месяц.
– И вы довольны?
– Отличный корабль, рулю вполне послушный.
– Послушный? – удивилась Аржанова.
– Корабли, Анастасия Петровна, они – те же живые существа. У каждого – свой характер, своя жизнь и судьба.
– Не может быть, – сказала она.
Капитан обрадовался. Тема для беседы с этой странной молодой особой все-таки нашлась. Он пустился рассказывать ей о «Хотине» подробно, горячо, увлеченно. Остановить моряка смог только Веселитский. Чрезвычайный посланник и полномочный министр обратил его внимание на то, что придворный раут уже заканчивается, надо прощаться с хозяином дома.
Козлянинов, поклонившись, не очень-то ловко поцеловал Аржановой руку и поспешил к Юсуп-бею, занявшему позицию у выхода, чтоб провожать гостей.
– Вы сказали ему о приказе, подписанном командующим Азовской флотилией адмиралом Сенявиным? – спросил вдову подполковника Веселитский.
– Не успела, ваше превосходительство, – Анастасия смотрела вслед капитану.
– Но вы так долго беседовали…
– Только о судьбе корабля, ваше превосходительство!
Старый разведчик и дипломат ни слов ее, ни настроения толком не понял, однако на всякий случай предупредил:
– Надеюсь, любезная Анастасия Петровна, эти отвлеченные разговоры не помешают вам выполнить поручение секретной канцелярии Ее Величества. Ваша командировка в Гёзлёве в нынешней ситуации приобретает особое значение…
Эскадра шла на север.
Козлянинов удачно провел корабли через узкости Керченского пролива, где с левой стороны высились отвесные скалы крымского берега и около них кипели буруны, а с правой стороны простирались бесконечные песчаные отмели полуострова Тамань. Тут ветер переменился. Теперь он дул бейдевинд, то есть порывы его ударяли в носовые скулы «Хотина» то слева, то справа. Ход сразу замедлился, упал с восьми узлов до трех. Морякам приходилось идти галсами, или, проще говоря, периодически менять направление движения, чтобы поймать ветер в паруса.
Старичок «Хотин», спущенный на воду в марте 1770 года, легко всходил на волну, но при этом скрипел всеми своими несущими деревянными конструкциями: бимсами, шпангоутами, пиллерсами, клямсами. То была жалобная песня русского леса, произраставшего по берегам рек Битюг, Цна, Мокша, Вадь, Хопер, Осередь, Савола и Воронеж. Веками прямоствольные дубы, ветвистые клены, липы и ясени, истекающие смолой сосны поднимали свои кроны прямо к небу, слушали лишь свист ветра.
Вдруг откуда ни возьмись явились сюда дотошные служилые люди. Они пересчитали деревья, проверили их на «гнилость в сердце» и облуп, или ветреницу, снаружи, измерили их диаметр и высоту, поклеймили особыми царскими клеймами. В своих реестрах они записали, что здоровых деревьев, годных для корабельного, галерного и шлюпочного строения, в Воронежской губернии огромное количество. Следовательно, и судовым верфям в Икорце, Таврове, Воронеже, как то повелел великий государь, быть!
Суждение Петра I известно: ни одна держава, подобная России, не может обходиться без портов, флота, приморской торговли. Балтийское море он завоевал, но на покорение южных морей – Азовского и Черного – ни времени, ни сил не хватило. Здесь с XV века сидели турки и татары. Они так привыкли к вольготному существованию, что царю Всея Руси надменно отвечали, будто моря эти есть внутренняя, естественная часть Османской империи, оттого никому и никогда переданы они не будут.
Если кто и принимал заветы Петра в полной мере, то это была немецкая принцесса София Фредерика Августа Ангальт-Цербстская, больше известная современникам под именем Екатерины II. Летом 1762 года ее возвели на русский престол гвардейцы вместо слабоумного супруга, императора Петра III. Екатерина Алексеевна хорошо знала, с чего следует начинать борьбу за выход к морю. С построения флота, конечно.
Таким образом, уже осенью 1762 года в Воронеж и Тамбов из столицы приехали лейтенанты Жилин и Извеков с поручением осмотреть леса и верфи, еще Петром возведенные. Их отчет получился нерадостным: леса в отменном состоянии, но верфи почти разрушены, корабли разобраны или сгнили. Это не остановило царицу. Спустя несколько лет она приказала верфи восстановить, корабли на них делать. Из бюджета страны правительство выделило на южный морской проект 100 тысяч рублей – деньги по тем временам немалые.
Коли есть финансы, то все остальное к ним, непременно, приложится, было бы желание.
Инженеры Ламбеямис, Афанасьев и Селянинов специально для воронежского мелководья, для благополучной проводки кораблей по Дону вниз, на Азовское море, и базирования их в Таганроге, где глубина гавани не превышала иногда и полутора метров, разработали чертежи новых судов. Они немного походили на тогдашние фрегаты, но осадку имели в два раза меньше, вместо стандартных 5–6 метров только – 2–3 метра.
Адмиралтейств-коллегия, рассмотрев проект, все одобрила и назвала парусники «новоизобретенными». Императрица начертала на бумагах: «Быть по сему. Екатерина». Вдохновленный высочайшим доверием, Иван Афанасьев отправился в Воронежскую губернию претворять в жизнь замысел, закладывать головной корабль серии, самый крупный в ней. Его назвали «Хотин», в честь недавней победы над османами.
В Павловске Афанасьев обнаружил сохранившиеся Петровские доки на пологом берегу реки Осередь, впадавшей в Дон, Адмиралтейскую крепость с казармами, мастерскими, складами. Дерево там уже заготовили. Для «Хотина» корабельный инженер выбрал лучшие материалы: на киль – прямой, длинный, толстый ствол молодого дуба, срубленного в Коротояцком уезде у села Яблонного. То был как бы «позвоночник» будущего судна. Из коротояцких дубов плотники стали выделывать и «ребра» – выгнутые шпангоуты, коих по набору корпуса в 32 метра требовалось никак не менее шестидесяти штук.