Страница:
На углу улиц Риджент-стрит и Бакклей в то же утро была найдена скомканная женская перчатка — она лежала у стены дома. На перчатке эксперт обнаружил пятнышки крови, и анализ показал, что это кровь той же группы, какая была у мисс Танцер, — сведения о ее группе крови я почерпнул из медицинской карты девушки. Перчатку показали Джейн Симпсон, и она подтвердила, что это перчатка Эммы.
Тогда я взялся за Баскетта всерьез, и он не смог толком ответить на многие вопросы — в частности, продолжал твердить, что никак не мог оказаться с Эммой на Риджент-стрит, поскольку именно в то время провожал ее домой. Где он был после этого? Пошел к себе — Баскетт снимал двухкомнатную квартиру в трех кварталах от дома Эммы, — лег спать и был разбужен звонком мисс Симпсон. По словам соседей, однако, Баскетт вернулся домой не в половине одиннадцатого, как утверждал, а вскоре после полуночи — это видели по меньшей мере три человека, причем все трое утверждали, что молодой человек был чрезвычайно взволнован, бормотал что-то себе под нос и долго не мог попасть ключом в замочную скважину. Один из свидетелей, поднимавшийся в это время по лестнице, даже предложил Баскетту помощь, подумав, что юноша пьян. Тот, однако, не только помощи не принял, но ответил что-то резкое и невразумительное, продолжая свои попытки открыть непокорный замок.
Сэр Артур, я не буду перечислять другие улики. Я обнаружил множество — десятки! — косвенных свидетельств того, что мистер Баскетт и мисс Танцер о чем-то очень сильно поспорили во время сеанса, ушли из кинотеатра, спор продолжался на улице, после чего — то ли в припадке ярости, то ли с заранее обдуманным намерением — Баскетт ударил девушку ножом (в одном из мусорных баков на Риджент-стрит мы обнаружили нож со следами крови той же группы) и куда-то спрятал тело. Возможно, сбросил в канализационный люк — один из люков действительно оказался открыт, крышка лежала рядом, но тела внизу мы не обнаружили, за несколько дней, прошедших после той злополучной ночи, его могло отнести на много миль по запутанной системе подземных канализационных русел. В море тело, однако, вынесено не было — на выходе из системы стоят, как известно, прочные решетки, и тело там застряло бы.
— На ноже могли остаться отпечатки пальцев! — воскликнул я, понимая, впрочем, что старший инспектор Скотленд-Ярда не мог не подумать об этом гораздо раньше.
— Конечно, — кивнул мистер Каррингтон. — Отпечатки были обнаружены, но, к сожалению, такие смазанные, что идентифицировать их оказалось невозможно.
И наконец, — сказал бывший полицейский, наливая себе из бутылки остатки бренди, — мисс Симпсон показала, что в последнее время отношения между Эммой и Баскеттом сильно испортились, не настолько, чтобы привести к разрыву, но какая-то черная кошка между ними, безусловно, пробежала.
— Тело так и не нашли? — спросил я, пока не очень понимая, какое отношение загадочная история исчезновения Эммы Танцер могла иметь к моей лекции — ведь именно эта связь заставила Каррингтона вспомнить историю давнего расследования.
— Тело так и не нашли, — как эхо повторил бывший полицейский. — Баскетт продолжал все отрицать, но косвенных улик, свидетельствовавших о том, что девушка была убита и что Баскетт приложил к этому руку, накопилось такое количество, что комиссар потребовал передачи дела в суд, рассчитывая на то, что на судебном заседании удастся сложить всю мозаику, заставить подозреваемого признаться и показать, где он спрятал тело. Судили его не за убийство, поскольку Эмма числилась пропавшей без вести, а за насильственные действия, которые могли привести к смерти потерпевшей. Прокурор требовал для Баскетта семь лет заключения, защита настаивала на его невиновности, а я продолжал искать — ну не нравилась мне эта история, не видел я веской причины, по которой Баскетт мог желать девушке смерти — не считать же мотивом убийства размолвку влюбленных! Кстати, по требованию обвинения была произведена психиатрическая экспертиза подозреваемого, и врачи признали Баскетта полностью вменяемым и отвечающим за свои поступки.
— Все это очень интересно, — сказал я, доставая из бара непочатую бутылку бренди, — но я не понимаю, мистер Каррингтон, какое отношение эта трагедия имеет к…
— Духам и спиритизму? — подхватил Каррингтон мою мысль. — Терпение, сэр Артур, сейчас вам все станет ясно. Итак, пока шел процесс, я время от времени продолжал заниматься этим делом и выяснил, что перед тем, как Эмма стала встречаться с Баскеттом, у нее был приятель по имени Майкл Шеридан. Приятель был ревнив, собственно, по этой причине Эмма с ним и порвала. К ее исчезновению он не мог иметь никакого отношения, поскольку находился все время в Бирмингеме, куда переехал вскоре после того, как расстался с Эммой. Алиби его на тот злосчастный вечер было подтверждено пятью свидетелями и сомнений не вызывало. Но… Сэр Артур, это очень злопамятный человек, в чем я убедился после разговора с ним, он не прощал обид никогда и никому! И наконец, подхожу к главному. Знаете, чем он занимался в тот вечер, когда исчезла Эмма?
— Догадываюсь, — пробормотал я.
— Он участвовал в спиритическом сеансе! Медиумом была известная в Бирмингеме миссис Мак-Грегор…
— Я слышал о ней, — кивнул я, — это очень сильный медиум. К сожалению, мне не приходилось присутствовать на сеансах с ее участием, но квалификация миссис Мак-Грегор не вызывает сомнений.
— Значит, — с удовлетворением проговорил Каррингтон, — для вас не станет неожиданным то обстоятельство, что в тот вечер медиум вызывала дух Исаака Ньютона — как я понимаю, к духу великого физика участники спиритических сеансов взывают довольно часто, — но вместо него явился дух молодой девушки и в присутствии пяти свидетелей (миссис Мак-Грегор не в счет, она находилась в состоянии транса) обвинил Шеридана в том, что по его вине лишился жизни и сейчас пребывает в мире духов, о чем, впрочем, совершенно не сожалеет.
— Прошу прощения, — прервал я рассказ Каррингтона. — Не будучи специалистом, вы могли не обратить внимания, но совершенно ясно: это не мог быть дух Эммы Танцер!
Каррингтон поставил на стол рюмку, из которой только что отпил, сцепил пальцы и спросил коротко:
— Почему?
— Вы сами сказали: сеанс состоялся в тот вечер, когда Эмма была еще жива.
— Сеанс проходил ночью, когда Эмма уже могла быть…
— Не важно! Дух не является сразу после гибели тела, это азы, которых вы можете и не знать. В течение довольно длительного времени — одни называют семь дней, другие — сорок, относительно сроков имеются разные мнения, — дух пребывает поблизости от места, где тело застала смерть. Вспомните дело Блоу…
— Да, — кивнул Каррингтон. — Не стану спорить. Разговаривая с Шериданом, я не принимал его слова всерьез, сначала мне важно было только то, что его алиби подтверждалось. Разговор происходил у него на квартире в Бирмингеме, куда я поехал на несколько дней, когда в заседаниях суда назначен был перерыв. У меня сложилось стойкое впечатление о нем как о человеке злобном, мстительном, злопамятном и способном на… может, и на убийство. Понятно, почему мисс Танцер с ним порвала. Мы говорили долго, и совершенно для меня неожиданно он сказал: «Ну, я убил эту сучку, я, сознаюсь, и что вы мне можете сделать?» «Позвольте, — опешил я, — ваше алиби…» Он рассмеялся мне в лицо. «Вы ничего не докажете, — сказал он. — А я ничего больше не скажу и буду все отрицать. Пусть молодой Баскетт ответит за то, чего он не совершал. А нас с Эммой рассудит Господь!» Больше он не вымолвил ни слова. Мне пришлось уйти, и, провожая меня до двери, этот человек повторил: «Вы ничего не докажете». Он был, конечно, прав.
Я во второй раз за время разговора выколотил трубку. Очень хотелось курить, но я положил трубку и налил себе бренди.
— Ваше здоровье, — сказал я, мы чокнулись и выпили. — Каким же образом, мистер Каррингтон, Шеридан убил девушку, если его не было в Лондоне?
— Он не сказал больше ни слова, — покачал головой Каррингтон. — Об исчезновении Эммы Танцер и о суде над Баскеттом он мог прочитать в газетах, а остальное придумать, чтобы заморочить мне голову.
— Но показания людей, присутствовавших на сеансе…
— Вот именно! Они определенно утверждали, что дух представился им как Эмма Танцер. Невероятно, верно?
— Что вы предприняли после этого разговора?
— А что предпринял бы на моем месте инспектор Лестрейд? — усмехнулся Каррингтон.
— Ничего, — сказал я, вздохнув. — И не потому, что он был глуп. Многие читатели сравнивают Лестрейда с Холмсом и полагают, что инспектор — человек недалекий, но это не так. Это совсем не так, и вам-то это должно быть понятно…
— Да, — кивнул Каррингтон. — Лестрейд — служака. Как и я. Признание? Без улик — чепуха, люди оговаривают себя на каждом шагу, часто даже не догадываясь об этом. Улики? Все Улики были против Баскетта. Сэр Артур, это оказалось очень странное дело: мотив был у одного человека, а улики — против Другого. Я вернулся в Лондон и как раз успел к оглашению вердикта присяжных.
— Баскетта оправдали? — спросил я.
— Вы читали об этом процессе? — поднял на меня взгляд Каррингтон.
— Если о нем писали в газетах, то читал наверняка. Но не помню. Видимо, там не было ничего интересного. Думаю, Баскетта оправдали за недостатком улик. Присяжные почти всегда так поступают, если нет трупа, а улики косвенные.
— Баскетта оправдали, — подтвердил Каррингтон, — и именно по тем причинам, что вы указали, сэр Артур. Он уехал из Англии — то ли в Египет, то ли еще дальше, в какую-то из африканских стран. Во всяком случае, больше мне это имя не встречалось — ни в газетах, ни в полицейских сводках.
— Девушку так и не нашли?
— Нет, сэр Артур. Тело исчезло — в подземных лондонских коммуникациях это достаточно просто. Впрочем, там время от времени находят трупы, пролежавшие в воде или нечистотах очень долгое время, случается — годы. Опознать тела в таких случаях очень трудно, часто невозможно, а предполагать… Вы меня понимаете… Прошло четыре года…
— Да, — сказал я, представив, во что могло превратиться, пролежав несколько лет в тухлой воде, тело молодой красивой девушки. — А что Шеридан? — спросил я, преодолев подступивший неожиданно спазм. Будто холодная рука сжала сердце, продолжалось это, к счастью, недолго, всего несколько секунд, и, надеюсь, я ничем не выдал своих ощущений — не хватало только обнаружить свою слабость при госте, я и домашним никогда не показывал, что стал в последние месяцы сдавать и что боли в сердце, и спазмы, и одышка превратились в моих постоянных спутников… Я налил себе бренди и очень надеялся, что рука моя не дрожала.
— Шеридан, — повторил Каррингтон. — Он тоже покинул Англию. Правда, направился в другую сторону — в Северо-Американские Соединенные Штаты. О нем, как ни странно, у меня больше сведений. В Нью-Йорке он организовывал спиритические вечера, пытался даже сам выступать в роли медиума, года два-три назад был довольно популярен в определенных кругах, а знаю я об этом потому, что у него возникли проблемы с нью-йоркской полицией, и комиссар Хопкинс связывался со мной, мы довольно долго разговаривали… и я ни слова не сказал о деле Эммы Танцер. Шеридан плохо кончил — его убили в уличной драке.
— Этот случай, — сказал я, с облегчением ощутив, как холод в груди медленно сменился теплом, будто бренди действительно заставило кровь быстрее бежать по сосудам, — так и не убедил вас, мистер Каррингтон, в существовании мира, не подвластного человеческим законам, и, в частности, законам британской юридической системы?
— Третий случай показался мне более удивительным, — сказал Каррингтон после недолгого молчания, так и не ответив на мой вопрос. — К счастью, обошлось на этот раз без убийств, исчезнувших трупов и странных признаний… Месяцев пять назад — дело было в конце апреля, погода стояла не по-весеннему промозглая, вы помните, какая в этом году выдалась сырая и холодная весна, — в полицию поступила жалоба от некой миссис Шилтон-Берроуз. Жаловалась она на Альберта Нордхилла, которого обвиняла в мошенничестве. Мошенничество же состояло в том, что этот господин давал объявления в газеты о проводимых им сеансах спиритизма. За определенную сумму — не очень большую, кстати, чтобы не отпугнуть потенциальных клиентов из не очень богатых слоев общества, — он предлагал решить все жизненные проблемы, ответить на все житейские вопросы, без гарантии, конечно, поскольку что взять с духов, являвшихся с того света? Миссис Шилтон-Берроуз неоднократно устраивала у себя дома спиритические сеансы, посещала, кстати, ваши лекции, сэр Артур (собственно, именно от нее я впервые услышал о том, что знаменитый писатель, автор Шерлока Холмса, увлекается таким, извините, странным занятием, как вызывание духов), и откликалась на объявления в газетах — ей хотелось среди множества медиумов отыскать самого сильного, способного вызвать дух ее любимой кошки Сэнди… Извините, сэр Артур, это уже выше моего понимания, дух кошки — это, на мой взгляд…
— Животные, — объяснил я, стараясь по возможности избегать назидательного тона, — как и люди, обладают бессмертной душой, и если при жизни животного между ним и хозяином устанавливаются отношения доверия и близости, то дух той же умершей кошки вполне способен явиться по зову хозяина и, более того, отвечать на задаваемые вопросы, поскольку в духовном мире нет разделения, свойственного миру нашему. Впрочем, продолжайте, мистер Каррингтон, дело на самом деле не в духе кошки, я вас правильно понял?
— В общем, да, — сказал Каррингтон с некоторым смущением: похоже, на него произвела впечатление моя горячность, которую я не сумел сдержать. — Миссис Шилтон-Берроуз была поражена следующим обстоятельством: приглашенный ею медиум, тот самый Альберт Нордхилл, явился без ассистента, что уже было непривычно, и заявил, что работает без публики, да и столоверчением не занимается тоже. Все предельно просто: в комнате двое — клиент и господин Нордхилл. Клиент задает вопрос, Нордхилл повторяет его вслух, обращаясь к духу, а дух отвечает. Никаких свечей, никаких обрядов, ни малейшей таинственности. Будто прием в каком-нибудь общественном учреждении. По мнению миссис Шилтон-Берроуз, это было явное и злонамеренное шарлатанство, за которое ей пришлось уплатить три гинеи — деньги для нее немалые, поскольку вот уже два года как она овдовела и вела скромный образ жизни, тратя, впрочем, половину своего небольшого пенсиона на попытки вызвать с того света дух ее кошки — заметьте, ни разу она не пыталась поговорить с духом почившего супруга, мистер Шилтон-Берроуз не интересовал ее совершенно, а вот кошка… Впрочем, не важно.
— Есть сильные медиумы, — сказал я, — для которых не нужно создавать специальные условия. Трудно сказать, был ли шарлатаном мистер…
— Нордхилл.
— …был ли шарлатаном мистер Нордхилл, если не проанализировать те ответы, которые он озвучивал.
— Совершено справедливо! Вот что поразило миссис Шилтон-Берроуз и заставило ее прийти к выводу о том, что Нордхилл — шарлатан и вымогатель. Он точно ответил на ее вопрос о том, любит ли Сэнди в новом своем положении делать то, что она любила делать, будучи живой. Ну не мог Нордхилл знать о том, что при жизни Сэнди обожала забираться на верхнюю полку платяного шкафа и зарываться в сложенное там постельное белье! Тем не менее именно дух кошки голосом Нордхилла рассказал, как недостает Сэнди этого удовольствия. Дух поразил миссис Шилтон-Берроуз до глубины души, она уже готова была поверить любому его слову, но дальше произошло то, из-за чего женщина и обратилась в полицию: перестав отвечать на вопросы хозяйки, дух кошки почему-то принялся задавать свои, причем довольно странные. Он спросил, хранит ли все еще миссис Шилтон-Берроуз сеои деньги в Торговом банке или, как ей советовал покойный супруг, перешла в банк «Черстон и сын»? Затем был задан вопрос о том, какие нынче уровни цен акций южноамериканских нефтедобывающих компаний и сколько таких акций оставил супруге покойный мистер Шилтон-Берроуз. Сначала женщина честно отвечала, полагая, что ее бедной кошечке для чего-то нужны все эти сведения, но наконец сообразила, что происходит нечто из ряда вон выходящее, и прекратила беседу с мистером Нордхиллом, назвав его шпионом и контрабандистом, что, согласитесь, свидетельствовало скорее о ее чрезвычайном волнении, но не о рациональной оценке ситуации.
— Явный шарлатан, — с сожалением вынужден был констатировать я. — Полиция предприняла какие-то меры?
— Миссис Шилтон-Берроуз была не первой, подавшей жалобу на Нордхилла. Этот человек успел показать себя еще в трех или четырех местах, все эти обращения я собрал в одном деле, и Нордхилла задержали во время сеанса, когда он выпытывал у молодой девицы одной ей известные сведения о тайнике, якобы устроенном в доме покойным отцом. Сержант, сидевший в соседней комнате, все записал, а потом привел Нордхилла ко мне для допроса.
— Не вижу ничего интересного, — заявил я. — Этот человек обманщик. В любом деле, особенно таком чувствительном, как общение с потусторонними силами, подвизается огромное количество людей, нечистых на руку…
— Да, конечно, — кивнул Каррингтон. — Я не стал бы Рассказывать о деле Нордхилла, если бы не одно обстоятельство. Честно говоря, сэр Артур, именно это дело, а не два предыдущих, которые так вас заинтересовали, заставило меня усомниться в своих жизненных принципах. Именно Нордхилл, будь он неладен, прошу прощения, сэр Артур побудил меня серьезно отнестись к такой от меня далекой области познания, как спиритизм. Я начал читать книги. Я увидел в магазине том вашей «Истории спиритизма» и подумал, что если такой уважаемый и почтенный человек, как сэр Артур Конан Дойл, полагает связь с потусторонним миром существующей, то в этом, видимо, действительно что-то есть и все, о чем говорил мне Нордхилл, тоже, возможно, имеет под собой какие-то основания. Я пошел на вашу лекцию — мне очень не хотелось идти одному, и я уговорил Патрицию пойти со мной. Патриция — моя дочь, вы видели ее…
— Красивая девушка, — поспешно согласился я, не желая, чтобы разговор от интересовавшей меня темы перешел к дифирамбам в адрес юной мисс Каррингтон. — Красивая девушка, подавайте вернемся к Нордхиллу. Что в его словах заставило вас усомниться в своих жизненных принципах?
— Два обстоятельства, сэр Артур. Я много лет проработал в полиции, четверть века — в Скотленд-Ярде, у меня огромный послужной список, и если я вышел на пенсию, дослужившись лишь до старшего инспектора, это говорит скорее об отсутствии у меня здорового честолюбия, нежели о том, что я работал менее профессионально, чем мои молодые коллеги, ставшие в конце концов моими начальниками.
— Я нисколько не сомневаюсь, мистер Каррингтон, в вашей…
— Прошу прощения, я хочу лишь сказать, сэр Артур, что давно умею отличать, когда человек искренен, а когда играет, когда пытается солгать, а когда стремится говорить правду. Нордхилл не был шарлатаном, вот что я имею в виду. Возможно, он заблуждался, воображая, что разговаривает с духами и призраками, — но он не играл, иначе его можно назвать гениальным актером, перед которым мистер Кин и Сара Бернар — дилетанты. Главное, однако, не в этом…
Каррингтон в очередной раз сделал паузу в своем рассказе, собираясь с мыслями. Воспользовавшись минутой молчания, я в третий раз набил трубку и с удовольствием закурил. Мне было ясно, конечно, что имел в виду мой гость, говоря о переоценке своих жизненных принципов. Но я ждал, когда он сам об этом скажет, чтобы быть уверенным — не столько в том, что правильно разобрался в эмоциональном состоянии этого человека, сколько в том, что он верно описал так называемый «случай Нордхилла».
Подождав, пока я сделаю несколько затяжек и внимание мое вернется к прерванному рассказу, Каррингтон продолжал:
— Вы, конечно, обратили внимание, сэр Артур: Нордхилл не задавал вопросы духам, но пытался с помощью клиентов отвечать на задаваемые духами вопросы. Для спиритизма это очень…
— Очень необычно, — подхватил я, — и заставляет усомниться в благих намерениях Нордхилла.
— Вот как? — удивленно посмотрел на меня Каррингтон. — А меня это обстоятельство убедило в том, что он мог говорить правду. Согласитесь, будь Нордхилл шарлатаном и актером, стал бы он менять обычный сценарий такого рода представлений и нести отсебятину, рискуя, что даже неопытная в общении с духами аудитория поймет, что ее дурачат? Шарлатаны, сэр Артур, никогда не придумывают такого, что могло бы навести людей на мысль о подделке, игре, лжи. Шарлатан действует исключительно по общеизвестному сценарию, а Нордхилл ломал стереотипы.
— Рациональное зерно в этом есть, — вынужден был согласиться я. — Но подозреваю, что у этой истории есть продолжение.
— Продолжение — да, сэр Артур, но не окончание! — воскликнул Каррингтон. — Нордхилл был подозреваемым в деле о мошенничестве, против него подали несколько официальных жалоб, но мне этот человек не то чтобы нравился — была в нем какая-то неподдельная цельность, не лживость, а упертость, уверенность в идее, убежденность не фанатика, но человека, знающего, что все им сделанное — правда, только правда и ничего, кроме правды. Я не хотел доводить дело до суда, но и освободить Нордхилла от полицейского расследования я тоже не мог.
— И вы отправили молодого человека на психиатрическое освидетельствование, — пробормотал я и сделал глубокую затяжку, чтобы унять волнение.
— Мне ничего другого не оставалось, — виновато произнес Каррингтон. — Это было за месяц до моей отставки, о результате экспертизы я узнал, когда уже перестал быть хозяином в собственном кабинете, мое место занял Редьярд Макферсон, он-то и сообщил мне в приватном порядке о том, что Нордхилл был признан психически больным, у него нашли синдром навязчивых состояний, судья освободил его от ответственности за совершенные им поступки, но направил на принудительное лечение в психиатрическую лечебницу.
— Этого следовало ожидать, — кивнул я. — Зная не понаслышке о том, как судьи интерпретируют любое отклонение от так называемого нормального поведения, подобный конец легко было предвидеть. Но вы не сказали, дорогой мистер Каррингтон, почему именно случай Нордхилла заставил вас переоценить жизненные принципы.
— Но, сэр Артур! — воскликнул Каррингтон, пораженный на этот раз моей непонятливостью. — Даже если Нордхилл ненормальный! Даже если он верил в несуществующее! Даже если этот человек находился во власти навязчивой идеи! Но согласитесь — с этим, кстати, не спорили ни врачи, определившие диагноз, ни судья, назначивший лечение, — Нордхилл не дурачил людей. Откуда, черт возьми, мог он знать о том, что миссис Шилтон-Берроуз хранила свои сбережения в Торговом банке? Откуда он мог знать, что покойный супруг советовал ей перевести деньги в банк «Черстон и сын»? Откуда мог Нордхилл знать обо всех других обстоятельствах и секретах — ведь всякий раз его обвиняли в мошенничестве на том основании, что он не только проводил сеансы спиритизма не так, как это принято в «приличном» обществе, но еще и вопросы задавал, как сказано в одной из жалоб, «провокационные, рассчитанные на то, что удастся выведать семейные тайны»?
— Конечно, — согласился я, попыхивая трубкой и глядя на моего собеседника сквозь облачка дыма, поднимавшиеся к потолку. — Мне много раз приходилось встречаться с подобными случаями удивительного знания. Но и вы столкнулись с подобным не впервые. Как же рассказанные вами истории о мистере Блоу и бедной девушке Эмме Танцер? Почему они вас не убедили, а мистер Нордхилл…
Каррингтон поднял на меня взгляд и долго смотрел, будто изучая и решая про себя, стоит ли открыть мне последнюю свою тайну, которую он хранил и надеялся оставить при себе.
— Да, — сказал он наконец, — вы правы, сэр Артур. Видите ли, я действительно вышел на пенсию, как уже говорил, но по возрасту мне еще оставалось несколько лет, и не было необходимости… Но после того, что произошло, я не мог оставаться… Начальство меня поняло и пошло навстречу.
Похоже, Каррингтон не мог собраться с мыслями или скорее всего в волнении позабыл слова, которые заранее подготовил для своей последней речи.
— Пожалуй, — сказал я мягко, вовсе не желая становиться свидетелем нравственных терзаний этого честного и, без сомнения, достойного служаки, чьи жизненные принципы в один прекрасный (или скорее несчастный) день оказались разрушены по его же собственной вине, — пожалуй, вы излишне щепетильны, дорогой Каррингтон. Я уверен, что в вашем поступке не было ничего предосудительного. Вы попросили Нордхилла вызвать дух вашей покойной супруги, ведь так? Вы попросили его сделать это, поскольку только он работал сам, без ассистента и публики, и вы, даже не веря до конца в его способности, все-таки питали — пусть очень малую — надежду на то, что у него получится…
— Господи! — с надрывным стоном проговорил Каррингтон и закрыл лицо руками. — Я и сейчас не могу понять, почему сделал это… Я пришел к нему в камеру и сказал… Он воспринял мои слова как желание заключить сделку — я (он, видимо, так решил, хотя я не делал ему никаких намеков) облегчу его участь, помогу освободиться от судебной ответственности, а он… Я находился в таком нервном возбуждении, что мне и в голову не пришли те мысли, которые… Я думал: если он скажет «нет», я повернусь и выйду, но он только кивнул и сразу — будто общение с духами не составляло для него никакого труда и душевного усилия — начал задавать мне вопросы, показавшие, что он или действительно гениальный шарлатан, узнавший каким-то образом о моем прошлом такие факты, каких, кроме меня и моей любимой Пат, не мог знать никто, или… я не знаю… мне никогда не приходилось встречаться с подобным…
Тогда я взялся за Баскетта всерьез, и он не смог толком ответить на многие вопросы — в частности, продолжал твердить, что никак не мог оказаться с Эммой на Риджент-стрит, поскольку именно в то время провожал ее домой. Где он был после этого? Пошел к себе — Баскетт снимал двухкомнатную квартиру в трех кварталах от дома Эммы, — лег спать и был разбужен звонком мисс Симпсон. По словам соседей, однако, Баскетт вернулся домой не в половине одиннадцатого, как утверждал, а вскоре после полуночи — это видели по меньшей мере три человека, причем все трое утверждали, что молодой человек был чрезвычайно взволнован, бормотал что-то себе под нос и долго не мог попасть ключом в замочную скважину. Один из свидетелей, поднимавшийся в это время по лестнице, даже предложил Баскетту помощь, подумав, что юноша пьян. Тот, однако, не только помощи не принял, но ответил что-то резкое и невразумительное, продолжая свои попытки открыть непокорный замок.
Сэр Артур, я не буду перечислять другие улики. Я обнаружил множество — десятки! — косвенных свидетельств того, что мистер Баскетт и мисс Танцер о чем-то очень сильно поспорили во время сеанса, ушли из кинотеатра, спор продолжался на улице, после чего — то ли в припадке ярости, то ли с заранее обдуманным намерением — Баскетт ударил девушку ножом (в одном из мусорных баков на Риджент-стрит мы обнаружили нож со следами крови той же группы) и куда-то спрятал тело. Возможно, сбросил в канализационный люк — один из люков действительно оказался открыт, крышка лежала рядом, но тела внизу мы не обнаружили, за несколько дней, прошедших после той злополучной ночи, его могло отнести на много миль по запутанной системе подземных канализационных русел. В море тело, однако, вынесено не было — на выходе из системы стоят, как известно, прочные решетки, и тело там застряло бы.
— На ноже могли остаться отпечатки пальцев! — воскликнул я, понимая, впрочем, что старший инспектор Скотленд-Ярда не мог не подумать об этом гораздо раньше.
— Конечно, — кивнул мистер Каррингтон. — Отпечатки были обнаружены, но, к сожалению, такие смазанные, что идентифицировать их оказалось невозможно.
И наконец, — сказал бывший полицейский, наливая себе из бутылки остатки бренди, — мисс Симпсон показала, что в последнее время отношения между Эммой и Баскеттом сильно испортились, не настолько, чтобы привести к разрыву, но какая-то черная кошка между ними, безусловно, пробежала.
— Тело так и не нашли? — спросил я, пока не очень понимая, какое отношение загадочная история исчезновения Эммы Танцер могла иметь к моей лекции — ведь именно эта связь заставила Каррингтона вспомнить историю давнего расследования.
— Тело так и не нашли, — как эхо повторил бывший полицейский. — Баскетт продолжал все отрицать, но косвенных улик, свидетельствовавших о том, что девушка была убита и что Баскетт приложил к этому руку, накопилось такое количество, что комиссар потребовал передачи дела в суд, рассчитывая на то, что на судебном заседании удастся сложить всю мозаику, заставить подозреваемого признаться и показать, где он спрятал тело. Судили его не за убийство, поскольку Эмма числилась пропавшей без вести, а за насильственные действия, которые могли привести к смерти потерпевшей. Прокурор требовал для Баскетта семь лет заключения, защита настаивала на его невиновности, а я продолжал искать — ну не нравилась мне эта история, не видел я веской причины, по которой Баскетт мог желать девушке смерти — не считать же мотивом убийства размолвку влюбленных! Кстати, по требованию обвинения была произведена психиатрическая экспертиза подозреваемого, и врачи признали Баскетта полностью вменяемым и отвечающим за свои поступки.
— Все это очень интересно, — сказал я, доставая из бара непочатую бутылку бренди, — но я не понимаю, мистер Каррингтон, какое отношение эта трагедия имеет к…
— Духам и спиритизму? — подхватил Каррингтон мою мысль. — Терпение, сэр Артур, сейчас вам все станет ясно. Итак, пока шел процесс, я время от времени продолжал заниматься этим делом и выяснил, что перед тем, как Эмма стала встречаться с Баскеттом, у нее был приятель по имени Майкл Шеридан. Приятель был ревнив, собственно, по этой причине Эмма с ним и порвала. К ее исчезновению он не мог иметь никакого отношения, поскольку находился все время в Бирмингеме, куда переехал вскоре после того, как расстался с Эммой. Алиби его на тот злосчастный вечер было подтверждено пятью свидетелями и сомнений не вызывало. Но… Сэр Артур, это очень злопамятный человек, в чем я убедился после разговора с ним, он не прощал обид никогда и никому! И наконец, подхожу к главному. Знаете, чем он занимался в тот вечер, когда исчезла Эмма?
— Догадываюсь, — пробормотал я.
— Он участвовал в спиритическом сеансе! Медиумом была известная в Бирмингеме миссис Мак-Грегор…
— Я слышал о ней, — кивнул я, — это очень сильный медиум. К сожалению, мне не приходилось присутствовать на сеансах с ее участием, но квалификация миссис Мак-Грегор не вызывает сомнений.
— Значит, — с удовлетворением проговорил Каррингтон, — для вас не станет неожиданным то обстоятельство, что в тот вечер медиум вызывала дух Исаака Ньютона — как я понимаю, к духу великого физика участники спиритических сеансов взывают довольно часто, — но вместо него явился дух молодой девушки и в присутствии пяти свидетелей (миссис Мак-Грегор не в счет, она находилась в состоянии транса) обвинил Шеридана в том, что по его вине лишился жизни и сейчас пребывает в мире духов, о чем, впрочем, совершенно не сожалеет.
— Прошу прощения, — прервал я рассказ Каррингтона. — Не будучи специалистом, вы могли не обратить внимания, но совершенно ясно: это не мог быть дух Эммы Танцер!
Каррингтон поставил на стол рюмку, из которой только что отпил, сцепил пальцы и спросил коротко:
— Почему?
— Вы сами сказали: сеанс состоялся в тот вечер, когда Эмма была еще жива.
— Сеанс проходил ночью, когда Эмма уже могла быть…
— Не важно! Дух не является сразу после гибели тела, это азы, которых вы можете и не знать. В течение довольно длительного времени — одни называют семь дней, другие — сорок, относительно сроков имеются разные мнения, — дух пребывает поблизости от места, где тело застала смерть. Вспомните дело Блоу…
— Да, — кивнул Каррингтон. — Не стану спорить. Разговаривая с Шериданом, я не принимал его слова всерьез, сначала мне важно было только то, что его алиби подтверждалось. Разговор происходил у него на квартире в Бирмингеме, куда я поехал на несколько дней, когда в заседаниях суда назначен был перерыв. У меня сложилось стойкое впечатление о нем как о человеке злобном, мстительном, злопамятном и способном на… может, и на убийство. Понятно, почему мисс Танцер с ним порвала. Мы говорили долго, и совершенно для меня неожиданно он сказал: «Ну, я убил эту сучку, я, сознаюсь, и что вы мне можете сделать?» «Позвольте, — опешил я, — ваше алиби…» Он рассмеялся мне в лицо. «Вы ничего не докажете, — сказал он. — А я ничего больше не скажу и буду все отрицать. Пусть молодой Баскетт ответит за то, чего он не совершал. А нас с Эммой рассудит Господь!» Больше он не вымолвил ни слова. Мне пришлось уйти, и, провожая меня до двери, этот человек повторил: «Вы ничего не докажете». Он был, конечно, прав.
Я во второй раз за время разговора выколотил трубку. Очень хотелось курить, но я положил трубку и налил себе бренди.
— Ваше здоровье, — сказал я, мы чокнулись и выпили. — Каким же образом, мистер Каррингтон, Шеридан убил девушку, если его не было в Лондоне?
— Он не сказал больше ни слова, — покачал головой Каррингтон. — Об исчезновении Эммы Танцер и о суде над Баскеттом он мог прочитать в газетах, а остальное придумать, чтобы заморочить мне голову.
— Но показания людей, присутствовавших на сеансе…
— Вот именно! Они определенно утверждали, что дух представился им как Эмма Танцер. Невероятно, верно?
— Что вы предприняли после этого разговора?
— А что предпринял бы на моем месте инспектор Лестрейд? — усмехнулся Каррингтон.
— Ничего, — сказал я, вздохнув. — И не потому, что он был глуп. Многие читатели сравнивают Лестрейда с Холмсом и полагают, что инспектор — человек недалекий, но это не так. Это совсем не так, и вам-то это должно быть понятно…
— Да, — кивнул Каррингтон. — Лестрейд — служака. Как и я. Признание? Без улик — чепуха, люди оговаривают себя на каждом шагу, часто даже не догадываясь об этом. Улики? Все Улики были против Баскетта. Сэр Артур, это оказалось очень странное дело: мотив был у одного человека, а улики — против Другого. Я вернулся в Лондон и как раз успел к оглашению вердикта присяжных.
— Баскетта оправдали? — спросил я.
— Вы читали об этом процессе? — поднял на меня взгляд Каррингтон.
— Если о нем писали в газетах, то читал наверняка. Но не помню. Видимо, там не было ничего интересного. Думаю, Баскетта оправдали за недостатком улик. Присяжные почти всегда так поступают, если нет трупа, а улики косвенные.
— Баскетта оправдали, — подтвердил Каррингтон, — и именно по тем причинам, что вы указали, сэр Артур. Он уехал из Англии — то ли в Египет, то ли еще дальше, в какую-то из африканских стран. Во всяком случае, больше мне это имя не встречалось — ни в газетах, ни в полицейских сводках.
— Девушку так и не нашли?
— Нет, сэр Артур. Тело исчезло — в подземных лондонских коммуникациях это достаточно просто. Впрочем, там время от времени находят трупы, пролежавшие в воде или нечистотах очень долгое время, случается — годы. Опознать тела в таких случаях очень трудно, часто невозможно, а предполагать… Вы меня понимаете… Прошло четыре года…
— Да, — сказал я, представив, во что могло превратиться, пролежав несколько лет в тухлой воде, тело молодой красивой девушки. — А что Шеридан? — спросил я, преодолев подступивший неожиданно спазм. Будто холодная рука сжала сердце, продолжалось это, к счастью, недолго, всего несколько секунд, и, надеюсь, я ничем не выдал своих ощущений — не хватало только обнаружить свою слабость при госте, я и домашним никогда не показывал, что стал в последние месяцы сдавать и что боли в сердце, и спазмы, и одышка превратились в моих постоянных спутников… Я налил себе бренди и очень надеялся, что рука моя не дрожала.
— Шеридан, — повторил Каррингтон. — Он тоже покинул Англию. Правда, направился в другую сторону — в Северо-Американские Соединенные Штаты. О нем, как ни странно, у меня больше сведений. В Нью-Йорке он организовывал спиритические вечера, пытался даже сам выступать в роли медиума, года два-три назад был довольно популярен в определенных кругах, а знаю я об этом потому, что у него возникли проблемы с нью-йоркской полицией, и комиссар Хопкинс связывался со мной, мы довольно долго разговаривали… и я ни слова не сказал о деле Эммы Танцер. Шеридан плохо кончил — его убили в уличной драке.
— Этот случай, — сказал я, с облегчением ощутив, как холод в груди медленно сменился теплом, будто бренди действительно заставило кровь быстрее бежать по сосудам, — так и не убедил вас, мистер Каррингтон, в существовании мира, не подвластного человеческим законам, и, в частности, законам британской юридической системы?
— Третий случай показался мне более удивительным, — сказал Каррингтон после недолгого молчания, так и не ответив на мой вопрос. — К счастью, обошлось на этот раз без убийств, исчезнувших трупов и странных признаний… Месяцев пять назад — дело было в конце апреля, погода стояла не по-весеннему промозглая, вы помните, какая в этом году выдалась сырая и холодная весна, — в полицию поступила жалоба от некой миссис Шилтон-Берроуз. Жаловалась она на Альберта Нордхилла, которого обвиняла в мошенничестве. Мошенничество же состояло в том, что этот господин давал объявления в газеты о проводимых им сеансах спиритизма. За определенную сумму — не очень большую, кстати, чтобы не отпугнуть потенциальных клиентов из не очень богатых слоев общества, — он предлагал решить все жизненные проблемы, ответить на все житейские вопросы, без гарантии, конечно, поскольку что взять с духов, являвшихся с того света? Миссис Шилтон-Берроуз неоднократно устраивала у себя дома спиритические сеансы, посещала, кстати, ваши лекции, сэр Артур (собственно, именно от нее я впервые услышал о том, что знаменитый писатель, автор Шерлока Холмса, увлекается таким, извините, странным занятием, как вызывание духов), и откликалась на объявления в газетах — ей хотелось среди множества медиумов отыскать самого сильного, способного вызвать дух ее любимой кошки Сэнди… Извините, сэр Артур, это уже выше моего понимания, дух кошки — это, на мой взгляд…
— Животные, — объяснил я, стараясь по возможности избегать назидательного тона, — как и люди, обладают бессмертной душой, и если при жизни животного между ним и хозяином устанавливаются отношения доверия и близости, то дух той же умершей кошки вполне способен явиться по зову хозяина и, более того, отвечать на задаваемые вопросы, поскольку в духовном мире нет разделения, свойственного миру нашему. Впрочем, продолжайте, мистер Каррингтон, дело на самом деле не в духе кошки, я вас правильно понял?
— В общем, да, — сказал Каррингтон с некоторым смущением: похоже, на него произвела впечатление моя горячность, которую я не сумел сдержать. — Миссис Шилтон-Берроуз была поражена следующим обстоятельством: приглашенный ею медиум, тот самый Альберт Нордхилл, явился без ассистента, что уже было непривычно, и заявил, что работает без публики, да и столоверчением не занимается тоже. Все предельно просто: в комнате двое — клиент и господин Нордхилл. Клиент задает вопрос, Нордхилл повторяет его вслух, обращаясь к духу, а дух отвечает. Никаких свечей, никаких обрядов, ни малейшей таинственности. Будто прием в каком-нибудь общественном учреждении. По мнению миссис Шилтон-Берроуз, это было явное и злонамеренное шарлатанство, за которое ей пришлось уплатить три гинеи — деньги для нее немалые, поскольку вот уже два года как она овдовела и вела скромный образ жизни, тратя, впрочем, половину своего небольшого пенсиона на попытки вызвать с того света дух ее кошки — заметьте, ни разу она не пыталась поговорить с духом почившего супруга, мистер Шилтон-Берроуз не интересовал ее совершенно, а вот кошка… Впрочем, не важно.
— Есть сильные медиумы, — сказал я, — для которых не нужно создавать специальные условия. Трудно сказать, был ли шарлатаном мистер…
— Нордхилл.
— …был ли шарлатаном мистер Нордхилл, если не проанализировать те ответы, которые он озвучивал.
— Совершено справедливо! Вот что поразило миссис Шилтон-Берроуз и заставило ее прийти к выводу о том, что Нордхилл — шарлатан и вымогатель. Он точно ответил на ее вопрос о том, любит ли Сэнди в новом своем положении делать то, что она любила делать, будучи живой. Ну не мог Нордхилл знать о том, что при жизни Сэнди обожала забираться на верхнюю полку платяного шкафа и зарываться в сложенное там постельное белье! Тем не менее именно дух кошки голосом Нордхилла рассказал, как недостает Сэнди этого удовольствия. Дух поразил миссис Шилтон-Берроуз до глубины души, она уже готова была поверить любому его слову, но дальше произошло то, из-за чего женщина и обратилась в полицию: перестав отвечать на вопросы хозяйки, дух кошки почему-то принялся задавать свои, причем довольно странные. Он спросил, хранит ли все еще миссис Шилтон-Берроуз сеои деньги в Торговом банке или, как ей советовал покойный супруг, перешла в банк «Черстон и сын»? Затем был задан вопрос о том, какие нынче уровни цен акций южноамериканских нефтедобывающих компаний и сколько таких акций оставил супруге покойный мистер Шилтон-Берроуз. Сначала женщина честно отвечала, полагая, что ее бедной кошечке для чего-то нужны все эти сведения, но наконец сообразила, что происходит нечто из ряда вон выходящее, и прекратила беседу с мистером Нордхиллом, назвав его шпионом и контрабандистом, что, согласитесь, свидетельствовало скорее о ее чрезвычайном волнении, но не о рациональной оценке ситуации.
— Явный шарлатан, — с сожалением вынужден был констатировать я. — Полиция предприняла какие-то меры?
— Миссис Шилтон-Берроуз была не первой, подавшей жалобу на Нордхилла. Этот человек успел показать себя еще в трех или четырех местах, все эти обращения я собрал в одном деле, и Нордхилла задержали во время сеанса, когда он выпытывал у молодой девицы одной ей известные сведения о тайнике, якобы устроенном в доме покойным отцом. Сержант, сидевший в соседней комнате, все записал, а потом привел Нордхилла ко мне для допроса.
— Не вижу ничего интересного, — заявил я. — Этот человек обманщик. В любом деле, особенно таком чувствительном, как общение с потусторонними силами, подвизается огромное количество людей, нечистых на руку…
— Да, конечно, — кивнул Каррингтон. — Я не стал бы Рассказывать о деле Нордхилла, если бы не одно обстоятельство. Честно говоря, сэр Артур, именно это дело, а не два предыдущих, которые так вас заинтересовали, заставило меня усомниться в своих жизненных принципах. Именно Нордхилл, будь он неладен, прошу прощения, сэр Артур побудил меня серьезно отнестись к такой от меня далекой области познания, как спиритизм. Я начал читать книги. Я увидел в магазине том вашей «Истории спиритизма» и подумал, что если такой уважаемый и почтенный человек, как сэр Артур Конан Дойл, полагает связь с потусторонним миром существующей, то в этом, видимо, действительно что-то есть и все, о чем говорил мне Нордхилл, тоже, возможно, имеет под собой какие-то основания. Я пошел на вашу лекцию — мне очень не хотелось идти одному, и я уговорил Патрицию пойти со мной. Патриция — моя дочь, вы видели ее…
— Красивая девушка, — поспешно согласился я, не желая, чтобы разговор от интересовавшей меня темы перешел к дифирамбам в адрес юной мисс Каррингтон. — Красивая девушка, подавайте вернемся к Нордхиллу. Что в его словах заставило вас усомниться в своих жизненных принципах?
— Два обстоятельства, сэр Артур. Я много лет проработал в полиции, четверть века — в Скотленд-Ярде, у меня огромный послужной список, и если я вышел на пенсию, дослужившись лишь до старшего инспектора, это говорит скорее об отсутствии у меня здорового честолюбия, нежели о том, что я работал менее профессионально, чем мои молодые коллеги, ставшие в конце концов моими начальниками.
— Я нисколько не сомневаюсь, мистер Каррингтон, в вашей…
— Прошу прощения, я хочу лишь сказать, сэр Артур, что давно умею отличать, когда человек искренен, а когда играет, когда пытается солгать, а когда стремится говорить правду. Нордхилл не был шарлатаном, вот что я имею в виду. Возможно, он заблуждался, воображая, что разговаривает с духами и призраками, — но он не играл, иначе его можно назвать гениальным актером, перед которым мистер Кин и Сара Бернар — дилетанты. Главное, однако, не в этом…
Каррингтон в очередной раз сделал паузу в своем рассказе, собираясь с мыслями. Воспользовавшись минутой молчания, я в третий раз набил трубку и с удовольствием закурил. Мне было ясно, конечно, что имел в виду мой гость, говоря о переоценке своих жизненных принципов. Но я ждал, когда он сам об этом скажет, чтобы быть уверенным — не столько в том, что правильно разобрался в эмоциональном состоянии этого человека, сколько в том, что он верно описал так называемый «случай Нордхилла».
Подождав, пока я сделаю несколько затяжек и внимание мое вернется к прерванному рассказу, Каррингтон продолжал:
— Вы, конечно, обратили внимание, сэр Артур: Нордхилл не задавал вопросы духам, но пытался с помощью клиентов отвечать на задаваемые духами вопросы. Для спиритизма это очень…
— Очень необычно, — подхватил я, — и заставляет усомниться в благих намерениях Нордхилла.
— Вот как? — удивленно посмотрел на меня Каррингтон. — А меня это обстоятельство убедило в том, что он мог говорить правду. Согласитесь, будь Нордхилл шарлатаном и актером, стал бы он менять обычный сценарий такого рода представлений и нести отсебятину, рискуя, что даже неопытная в общении с духами аудитория поймет, что ее дурачат? Шарлатаны, сэр Артур, никогда не придумывают такого, что могло бы навести людей на мысль о подделке, игре, лжи. Шарлатан действует исключительно по общеизвестному сценарию, а Нордхилл ломал стереотипы.
— Рациональное зерно в этом есть, — вынужден был согласиться я. — Но подозреваю, что у этой истории есть продолжение.
— Продолжение — да, сэр Артур, но не окончание! — воскликнул Каррингтон. — Нордхилл был подозреваемым в деле о мошенничестве, против него подали несколько официальных жалоб, но мне этот человек не то чтобы нравился — была в нем какая-то неподдельная цельность, не лживость, а упертость, уверенность в идее, убежденность не фанатика, но человека, знающего, что все им сделанное — правда, только правда и ничего, кроме правды. Я не хотел доводить дело до суда, но и освободить Нордхилла от полицейского расследования я тоже не мог.
— И вы отправили молодого человека на психиатрическое освидетельствование, — пробормотал я и сделал глубокую затяжку, чтобы унять волнение.
— Мне ничего другого не оставалось, — виновато произнес Каррингтон. — Это было за месяц до моей отставки, о результате экспертизы я узнал, когда уже перестал быть хозяином в собственном кабинете, мое место занял Редьярд Макферсон, он-то и сообщил мне в приватном порядке о том, что Нордхилл был признан психически больным, у него нашли синдром навязчивых состояний, судья освободил его от ответственности за совершенные им поступки, но направил на принудительное лечение в психиатрическую лечебницу.
— Этого следовало ожидать, — кивнул я. — Зная не понаслышке о том, как судьи интерпретируют любое отклонение от так называемого нормального поведения, подобный конец легко было предвидеть. Но вы не сказали, дорогой мистер Каррингтон, почему именно случай Нордхилла заставил вас переоценить жизненные принципы.
— Но, сэр Артур! — воскликнул Каррингтон, пораженный на этот раз моей непонятливостью. — Даже если Нордхилл ненормальный! Даже если он верил в несуществующее! Даже если этот человек находился во власти навязчивой идеи! Но согласитесь — с этим, кстати, не спорили ни врачи, определившие диагноз, ни судья, назначивший лечение, — Нордхилл не дурачил людей. Откуда, черт возьми, мог он знать о том, что миссис Шилтон-Берроуз хранила свои сбережения в Торговом банке? Откуда он мог знать, что покойный супруг советовал ей перевести деньги в банк «Черстон и сын»? Откуда мог Нордхилл знать обо всех других обстоятельствах и секретах — ведь всякий раз его обвиняли в мошенничестве на том основании, что он не только проводил сеансы спиритизма не так, как это принято в «приличном» обществе, но еще и вопросы задавал, как сказано в одной из жалоб, «провокационные, рассчитанные на то, что удастся выведать семейные тайны»?
— Конечно, — согласился я, попыхивая трубкой и глядя на моего собеседника сквозь облачка дыма, поднимавшиеся к потолку. — Мне много раз приходилось встречаться с подобными случаями удивительного знания. Но и вы столкнулись с подобным не впервые. Как же рассказанные вами истории о мистере Блоу и бедной девушке Эмме Танцер? Почему они вас не убедили, а мистер Нордхилл…
Каррингтон поднял на меня взгляд и долго смотрел, будто изучая и решая про себя, стоит ли открыть мне последнюю свою тайну, которую он хранил и надеялся оставить при себе.
— Да, — сказал он наконец, — вы правы, сэр Артур. Видите ли, я действительно вышел на пенсию, как уже говорил, но по возрасту мне еще оставалось несколько лет, и не было необходимости… Но после того, что произошло, я не мог оставаться… Начальство меня поняло и пошло навстречу.
Похоже, Каррингтон не мог собраться с мыслями или скорее всего в волнении позабыл слова, которые заранее подготовил для своей последней речи.
— Пожалуй, — сказал я мягко, вовсе не желая становиться свидетелем нравственных терзаний этого честного и, без сомнения, достойного служаки, чьи жизненные принципы в один прекрасный (или скорее несчастный) день оказались разрушены по его же собственной вине, — пожалуй, вы излишне щепетильны, дорогой Каррингтон. Я уверен, что в вашем поступке не было ничего предосудительного. Вы попросили Нордхилла вызвать дух вашей покойной супруги, ведь так? Вы попросили его сделать это, поскольку только он работал сам, без ассистента и публики, и вы, даже не веря до конца в его способности, все-таки питали — пусть очень малую — надежду на то, что у него получится…
— Господи! — с надрывным стоном проговорил Каррингтон и закрыл лицо руками. — Я и сейчас не могу понять, почему сделал это… Я пришел к нему в камеру и сказал… Он воспринял мои слова как желание заключить сделку — я (он, видимо, так решил, хотя я не делал ему никаких намеков) облегчу его участь, помогу освободиться от судебной ответственности, а он… Я находился в таком нервном возбуждении, что мне и в голову не пришли те мысли, которые… Я думал: если он скажет «нет», я повернусь и выйду, но он только кивнул и сразу — будто общение с духами не составляло для него никакого труда и душевного усилия — начал задавать мне вопросы, показавшие, что он или действительно гениальный шарлатан, узнавший каким-то образом о моем прошлом такие факты, каких, кроме меня и моей любимой Пат, не мог знать никто, или… я не знаю… мне никогда не приходилось встречаться с подобным…