— Покончил с собой? — удивился Репин. — О чем ты?
— Ты прекрасно понимаешь — о чем. В справедливость теоремы Вязникова достаточно поверить. Если каждый поймет, что в состоянии менять местами любые равновероятные события во Вселенной… Наступит хаос! Завтра над Красной площадью повиснет тарелка размером со стадион и испепелит Кремль. Или вдруг сгорит безо всякой причины фирма конкурента. Здоровый человек упадет и умрет — и тоже без причины, потому что…
— Для этого нужно знать точные величины вероятностей, а это, по твоим же словам, невозможно, — пробормотал Репин и отшатнулся от Вязникова, как от прокаженного. — Точную вероятность смерти конкурента и точную вероятность другого собы…
Репин осекся.
— А, — сказал Даниил, — дошло наконец. Разве, чтобы сделать шаг, ты решаешь в уме уравнения натяжения сухожилий?
— Это ужасно! — вырвалось у Репина.
— Извини, Илья, — сказал Вязников, — я пойду. Вон идет следующий троллейбус.
Он повернулся и побежал к остановке, широко расставляя ноги. Илья успел подумать, что так бегают люди, никогда не занимавшиеся спортом. Хлипкие интеллигенты. Решатели уравнений и сочинители теорем. Такие придумали атомную бомбу и…
Даниил споткнулся и повалился головой вперед, нелепо раскинув руки. Он лежал на асфальте, будто черная клякса — бесформенная и бессмысленная. Илья успел поразиться тому, как легко превратить в кляксу живого человека, и только после этого до его сознания дошел наконец негромкий звук выстрела.
— Не стоит, — прохрипел Илья. За прошедшие часы у него почему-то сел голос. Он вроде бы не кричал, и, когда приехала патрульная машина, о произошедшем рассказывал, нисколько не волнуясь, но голос все-таки пропал, будто после футбольного матча, на котором он отдал все силы — душевные и физические, — поддерживая любимую команду.
— Пойми, — продолжал Антон, — у меня просто не было времени. Я шел за тобой и слышал каждое слово.
— Я это понял, — перебил Илья и поморщился — в горле будто потерли наждачной бумагой.
— А когда он побежал… Ты правильно оценил ситуацию, спасибо тебе. Нападение при задержании, попытка к бегству — все верно.
— Тебя отдадут под суд.
— Конечно, — кивнул Антон. — Оружие я сдал, от следственной работы меня временно отстранили. Перетерплю. Твои показания очень помогли, спасибо еще раз.
— Зачем? — простонал Репин.
— Илюша, — сказал Антон, — по идее, я и тебя должен был бы пристрелить, если бы рассуждал так, как наш бывший подозреваемый. Люди, знакомые с теоремой Вязникова, опасны для человечества и для всего мироздания, так ведь?
— Ты же не веришь …
— А подкова на двери помогает даже тем, кто не верит. Черт возьми! Я хотел, чтобы Вязников научил нас с тобой пользоваться этой силой. Мы этого добились. Третий — лишний. Почему ты хандришь?
— Я боюсь, — прохрипел Илья, помедлив.
— Кого? Вязников мертв, информацией, что на его компьютере, никто заниматься не станет — теоремы всякие, математика, никому не нужная чушь. Когда следствие закончится, я все это сотру. О теореме знаем только мы двое. Ты уже умеешь ею пользоваться, а я пока нет. Научишь. Вот, например. Можешь зажечь газ, не подходя к плите? Не знаю, как это лучше сделать. Ты хочешь поднять книгу, а вместо этого зажигается газ. А где-то в другом месте в это время у кого-то гаснет зажженная спичка. Верно?
Илья посмотрел на Антона исподлобья, даже оборачиваться не стал — пламя над конфоркой вспыхнуло ярко, поднялось под потолок, лизнуло висевшую над плитой лампу, треснуло стекло, посыпались осколки, огонь перекинулся на полотенце, прикрывавшее блюдо с приготовленными Светой варениками. Антон вскочил на ноги, заметался, сбивая пламя, кричал — начал гореть, смрадно воняя, стенной шкафчик, а потом и занавески на окне занялись.
Илья сидел, глядя перед собой в одну точку. Ему уже не было страшно. Страшно ему было тогда, когда он бежал к распростертому на асфальте телу Вязникова — почему-то казалось, что Антон выстрелит в спину, такого быть не могло, но он все равно боялся. И потом, давая показания знакомому следователю, Илья боялся тоже — себя боялся, ему было страшно, потому что казалось, что даже самая простая мысль способна вызвать неисчислимые бедствия, потому что кто ж знает, как действует эта проклятая теорема — с каким природным явлением в какой части Вселенной его мысль, простая, как инстинкт самосохранения, может оказаться равновероятной? Он сядет на стул, но стула под ним не окажется, потому что в далекой галактике взорвется звезда, у которой совсем вроде бы не было причин взрываться. И погибнет целый мир.
Илья не помнил, что говорил следователю. Видимо, он все сказал правильно, если Антон решил его поблагодарить. Видимо, он и потом поступал так, как было нужно: вернулся с Антоном домой, где ждали вконец измученные и ничего в произошедшем не понявшие Света с Олей, и отвез женщин в Теплый Стан — через весь город, и ничего по дороге не случилось. Ничего и не должно было случиться, потому что он ни о чем не думал, действовал, как автомат, робот с заданной программой. А потом еще обратно ехал и ждал Антона, задержавшегося в управлении. Не задержавшегося, впрочем, а задержанного — так правильнее. И все это время сидел на этом стуле и ни о чем не думал, потому что боялся думать.
Нельзя жить, когда боишься думать. И нельзя думать, когда не знаешь, какие катастрофы способна вызвать одна твоя мысль о том, что бутерброд всегда падает маслом вниз.
Илья лишь однажды приоткрыл сознание — когда Антон сказал ему «научишь» и попросил для примера зажечь газ. Это оказалось просто. Очень просто. Просто, как вздохнуть. Он ясно увидел — не глазами, а своим знанием теоремы Вязникова: где-то на юге (Франция, Италия — не понять, смутное видение, неважно) горит лес, с дерева падает пылающая ветка, и вспыхивает… нет, не трава, трава не горит, хотя вокруг бушует пламя, этот зеленый круг потом наверняка вызовет шок удивления у лесных пожарных, а здесь, на кухне Антона, порыв воздуха из раскрытой форточки… И все меняется местами — порыв воздуха в лесу отводит пламя от травяного покрова, а воздух в кухне вспыхивает и…
— А-а! — кричал Антон, ладони его уже покрылись волдырями, он сбивал пламя сначала полотенцем, потом ковриком, но этого было мало, это вообще ничто, это не поможет, нужно спасаться самим, звонить в пожарную, телефон в гостиной…
— Антоша, — сказал Илья, чувствуя спиной страшный жар и отгораживаясь от него холодом космического пространства. — Ты же хотел понять, что будет. Вот так все и будет, когда каждый узнает о теореме. Так и будет. Так…
Он повторял одно и то же, чтобы не думать, чтобы ни о чем не думать, потому что, если не думаешь, то забываешь и о том, что равновероятные события можно поменять местами, и тогда останешься жив…
Только не думать, иначе инстинкт самосохранения сделает то, чего делать нельзя, Даниил этого не простит, он знал, чего нельзя делать, а теперь его нет, и значит…
Только не думать.
— скорее всего, это был Антон Ромашин, хозяин квартиры, хотя доказать это не представлялось возможным, — обуглилось и стало абсолютно непригодным для опознания. Посреди пепелища, однако, стоял совершенно целый стул, на котором сидел, глядя перед собой бессмысленным взглядом, эксперт Илья Репин в шерстяной рубашке, вельветовых брюках и черных туфлях. Он сидел прямо, будто приклеенный к стулу, — впрочем, тело и на самом деле оказалось приклеенным, во всяком случае, отодрать его от стула не смогли, так и вынесли во двор, но это было уже потом, когда труп согрелся, а в тот первый момент он был холоден, будто год пролежал в морозильной камере. Боец пожарной охраны Роман Акмошин, дотронувшийся до тела, едва не потерял палец — кожа примерзла, как это бывает, когда трогаешь глыбу сухого льда.
Эксперты пожарной охраны, работавшие на объекте, не пришли к единому мнению относительно причины возгорания. Вспыхнуло в районе плиты, но горел не газ, поскольку вентили были закрыты. Что вспыхнуло? Возможно, на плите лежал брус чрезвычайно горючего вещества, сгоревшего полностью и не оставившего следов. Таким было одно из мнений. Оно выглядело более обоснованным, нежели второе (проникновение в квартиру шаровой молнии через открытую форточку), тем более, что погибшие — следователь Ромашин и эксперт Репин — в последние недели занимались расследованием дела, в котором были замешаны сотрудники Института физики горения. Правда, привлеченные к экспертизе профессионалы из этого института упорно настаивали на том, что материалы, которыми они занимались, никогда из лабораторий не исчезали и, к тому же, к обнаруженным на пожаре результатам привести не могли. Но, скорее всего, физики лукавили, поскольку институт у них секретный, и не все тайны можно было рассказать даже официальным дознавателям из пожарной инспекции.
О ледяной мумии Репина в экспертном заключении не было сказано ни слова — эта загадка природы к возгоранию не имела, похоже, никакого отношения. Бывали и раньше случаи, когда сгорало почти все, но в пламени сохранялся нетронутым островок, будто потусторонними силами огражденный от жара, — послушать пожарных, это, хоть и очень редко, но случалось, если в квартире жил праведный человек.
Маша шла, опираясь на руку Вити Веденеева, а справа, чуть позади, брел Долидзе, вспоминавший, как погибший в огне следователь Ромашин приходил в лабораторию и задавал дурацкие вопросы, а теперь и сам сгорел почти как Володя, только еще мучительнее, потому что Володя, похоже, умер сразу, а этот, говорят, так кричал, что слышно было на первом этаже — соседи и вызвали пожарных, услышав ужасные крики и почувствовав запах гари.
— Маша, — сказал Веденеев, — Машенька… Нету Бога, Машенька… Все — случай. Одним везет в жизни, другим нет.
— Почему? — всхлипнула Маша. — Почему всегда не везет лучшим?
Веденеев переглянулся с Долидзе и еще крепче ухватил Машу за локоть. Лучшим… О ком она говорит? О Володе или Данииле? А может, об обоих? Да и следователь этот, что Даниила застрелил, вряд ли был порядочным человеком. Говорят, что Даня и не убегал вовсе, а уж нападать на представителя власти не стал бы даже под страхом смерти. За что его так?
За что?
— Проводишь Машу, — сказал Веденееву Долидзе, — заезжай ко мне. Помянем Даниила. Случай не случай, а поговорить надо. Я не силен в математике, он мне как-то дискету оставил, теорема какая-то. Может, посмотришь?
Веденеев кивнул. У ворот кладбища взревел мотор институтского автобуса. Люди занимали места, тихо переговаривались, и никто не видел, как над забором, чуть дальше второго ряда могил, повисла лохматая, белесая, сгущавшаяся к центру спираль с плотным ярким ядром. Спираль медленно вращалась и двигалась в сторону ворот. Там, где она пролетала, чугунные штыри забора изгибались, будто проволочные, а некоторые потекли черной вязкой жидкостью.
Автобус уехал, Веденеев усадил Машу в свой «жигуль», где уже ждала Лена Криницкая, заплаканная и не желавшая ни с кем разговаривать. Минуту спустя стоянка перед воротами опустела, и когда спираль выплыла на открытое пространство, никто ее не видел, кроме кладбищенского сторожа, застывшего в испуге. Сторож был пьян, он был пьян всегда, потому что не мог равнодушно смотреть, как опускают в землю живых еще недавно людей. Он мелко перекрестился, и нечистая сила, конечно, не устояла — спираль перекосилась, сломалась, съежилась и исчезла со всхлипом.
— Данное художественное произведение распространяется в электронной форме с ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой основе при условии сохранения целостности и неизменности текста, включая сохранение настоящего уведомления. Любое коммерческое использование настоящего текста без ведома и прямого согласия владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
— «Книжная полка», http://www.rusf.ru/books/: 10.09.2001 14:50
— Ты прекрасно понимаешь — о чем. В справедливость теоремы Вязникова достаточно поверить. Если каждый поймет, что в состоянии менять местами любые равновероятные события во Вселенной… Наступит хаос! Завтра над Красной площадью повиснет тарелка размером со стадион и испепелит Кремль. Или вдруг сгорит безо всякой причины фирма конкурента. Здоровый человек упадет и умрет — и тоже без причины, потому что…
— Для этого нужно знать точные величины вероятностей, а это, по твоим же словам, невозможно, — пробормотал Репин и отшатнулся от Вязникова, как от прокаженного. — Точную вероятность смерти конкурента и точную вероятность другого собы…
Репин осекся.
— А, — сказал Даниил, — дошло наконец. Разве, чтобы сделать шаг, ты решаешь в уме уравнения натяжения сухожилий?
— Это ужасно! — вырвалось у Репина.
— Извини, Илья, — сказал Вязников, — я пойду. Вон идет следующий троллейбус.
Он повернулся и побежал к остановке, широко расставляя ноги. Илья успел подумать, что так бегают люди, никогда не занимавшиеся спортом. Хлипкие интеллигенты. Решатели уравнений и сочинители теорем. Такие придумали атомную бомбу и…
Даниил споткнулся и повалился головой вперед, нелепо раскинув руки. Он лежал на асфальте, будто черная клякса — бесформенная и бессмысленная. Илья успел поразиться тому, как легко превратить в кляксу живого человека, и только после этого до его сознания дошел наконец негромкий звук выстрела.
* * *
— Спасибо, — сказал Антон, когда они остались вдвоем на кухне — женщин Илья отвез к себе домой, а потом вернулся, чтобы дождаться друга, дававшего показания руководителю следственной группы.— Не стоит, — прохрипел Илья. За прошедшие часы у него почему-то сел голос. Он вроде бы не кричал, и, когда приехала патрульная машина, о произошедшем рассказывал, нисколько не волнуясь, но голос все-таки пропал, будто после футбольного матча, на котором он отдал все силы — душевные и физические, — поддерживая любимую команду.
— Пойми, — продолжал Антон, — у меня просто не было времени. Я шел за тобой и слышал каждое слово.
— Я это понял, — перебил Илья и поморщился — в горле будто потерли наждачной бумагой.
— А когда он побежал… Ты правильно оценил ситуацию, спасибо тебе. Нападение при задержании, попытка к бегству — все верно.
— Тебя отдадут под суд.
— Конечно, — кивнул Антон. — Оружие я сдал, от следственной работы меня временно отстранили. Перетерплю. Твои показания очень помогли, спасибо еще раз.
— Зачем? — простонал Репин.
— Илюша, — сказал Антон, — по идее, я и тебя должен был бы пристрелить, если бы рассуждал так, как наш бывший подозреваемый. Люди, знакомые с теоремой Вязникова, опасны для человечества и для всего мироздания, так ведь?
— Ты же не веришь …
— А подкова на двери помогает даже тем, кто не верит. Черт возьми! Я хотел, чтобы Вязников научил нас с тобой пользоваться этой силой. Мы этого добились. Третий — лишний. Почему ты хандришь?
— Я боюсь, — прохрипел Илья, помедлив.
— Кого? Вязников мертв, информацией, что на его компьютере, никто заниматься не станет — теоремы всякие, математика, никому не нужная чушь. Когда следствие закончится, я все это сотру. О теореме знаем только мы двое. Ты уже умеешь ею пользоваться, а я пока нет. Научишь. Вот, например. Можешь зажечь газ, не подходя к плите? Не знаю, как это лучше сделать. Ты хочешь поднять книгу, а вместо этого зажигается газ. А где-то в другом месте в это время у кого-то гаснет зажженная спичка. Верно?
Илья посмотрел на Антона исподлобья, даже оборачиваться не стал — пламя над конфоркой вспыхнуло ярко, поднялось под потолок, лизнуло висевшую над плитой лампу, треснуло стекло, посыпались осколки, огонь перекинулся на полотенце, прикрывавшее блюдо с приготовленными Светой варениками. Антон вскочил на ноги, заметался, сбивая пламя, кричал — начал гореть, смрадно воняя, стенной шкафчик, а потом и занавески на окне занялись.
Илья сидел, глядя перед собой в одну точку. Ему уже не было страшно. Страшно ему было тогда, когда он бежал к распростертому на асфальте телу Вязникова — почему-то казалось, что Антон выстрелит в спину, такого быть не могло, но он все равно боялся. И потом, давая показания знакомому следователю, Илья боялся тоже — себя боялся, ему было страшно, потому что казалось, что даже самая простая мысль способна вызвать неисчислимые бедствия, потому что кто ж знает, как действует эта проклятая теорема — с каким природным явлением в какой части Вселенной его мысль, простая, как инстинкт самосохранения, может оказаться равновероятной? Он сядет на стул, но стула под ним не окажется, потому что в далекой галактике взорвется звезда, у которой совсем вроде бы не было причин взрываться. И погибнет целый мир.
Илья не помнил, что говорил следователю. Видимо, он все сказал правильно, если Антон решил его поблагодарить. Видимо, он и потом поступал так, как было нужно: вернулся с Антоном домой, где ждали вконец измученные и ничего в произошедшем не понявшие Света с Олей, и отвез женщин в Теплый Стан — через весь город, и ничего по дороге не случилось. Ничего и не должно было случиться, потому что он ни о чем не думал, действовал, как автомат, робот с заданной программой. А потом еще обратно ехал и ждал Антона, задержавшегося в управлении. Не задержавшегося, впрочем, а задержанного — так правильнее. И все это время сидел на этом стуле и ни о чем не думал, потому что боялся думать.
Нельзя жить, когда боишься думать. И нельзя думать, когда не знаешь, какие катастрофы способна вызвать одна твоя мысль о том, что бутерброд всегда падает маслом вниз.
Илья лишь однажды приоткрыл сознание — когда Антон сказал ему «научишь» и попросил для примера зажечь газ. Это оказалось просто. Очень просто. Просто, как вздохнуть. Он ясно увидел — не глазами, а своим знанием теоремы Вязникова: где-то на юге (Франция, Италия — не понять, смутное видение, неважно) горит лес, с дерева падает пылающая ветка, и вспыхивает… нет, не трава, трава не горит, хотя вокруг бушует пламя, этот зеленый круг потом наверняка вызовет шок удивления у лесных пожарных, а здесь, на кухне Антона, порыв воздуха из раскрытой форточки… И все меняется местами — порыв воздуха в лесу отводит пламя от травяного покрова, а воздух в кухне вспыхивает и…
— А-а! — кричал Антон, ладони его уже покрылись волдырями, он сбивал пламя сначала полотенцем, потом ковриком, но этого было мало, это вообще ничто, это не поможет, нужно спасаться самим, звонить в пожарную, телефон в гостиной…
— Антоша, — сказал Илья, чувствуя спиной страшный жар и отгораживаясь от него холодом космического пространства. — Ты же хотел понять, что будет. Вот так все и будет, когда каждый узнает о теореме. Так и будет. Так…
Он повторял одно и то же, чтобы не думать, чтобы ни о чем не думать, потому что, если не думаешь, то забываешь и о том, что равновероятные события можно поменять местами, и тогда останешься жив…
Только не думать, иначе инстинкт самосохранения сделает то, чего делать нельзя, Даниил этого не простит, он знал, чего нельзя делать, а теперь его нет, и значит…
Только не думать.
* * *
Когда полчаса спустя пожарные прорвались наконец через завалы и смрад к очагу возгорания, картина, представшая взгляду бойцов, оказалась настолько поразительной, что в протоколе никто не решился описать ее в точности. Кухня в квартире следователя милиции Антона Ромашина выгорела до бетонных блоков, жар здесь, похоже, достигал минимум тысячи градусов. Тело хозяина— скорее всего, это был Антон Ромашин, хозяин квартиры, хотя доказать это не представлялось возможным, — обуглилось и стало абсолютно непригодным для опознания. Посреди пепелища, однако, стоял совершенно целый стул, на котором сидел, глядя перед собой бессмысленным взглядом, эксперт Илья Репин в шерстяной рубашке, вельветовых брюках и черных туфлях. Он сидел прямо, будто приклеенный к стулу, — впрочем, тело и на самом деле оказалось приклеенным, во всяком случае, отодрать его от стула не смогли, так и вынесли во двор, но это было уже потом, когда труп согрелся, а в тот первый момент он был холоден, будто год пролежал в морозильной камере. Боец пожарной охраны Роман Акмошин, дотронувшийся до тела, едва не потерял палец — кожа примерзла, как это бывает, когда трогаешь глыбу сухого льда.
Эксперты пожарной охраны, работавшие на объекте, не пришли к единому мнению относительно причины возгорания. Вспыхнуло в районе плиты, но горел не газ, поскольку вентили были закрыты. Что вспыхнуло? Возможно, на плите лежал брус чрезвычайно горючего вещества, сгоревшего полностью и не оставившего следов. Таким было одно из мнений. Оно выглядело более обоснованным, нежели второе (проникновение в квартиру шаровой молнии через открытую форточку), тем более, что погибшие — следователь Ромашин и эксперт Репин — в последние недели занимались расследованием дела, в котором были замешаны сотрудники Института физики горения. Правда, привлеченные к экспертизе профессионалы из этого института упорно настаивали на том, что материалы, которыми они занимались, никогда из лабораторий не исчезали и, к тому же, к обнаруженным на пожаре результатам привести не могли. Но, скорее всего, физики лукавили, поскольку институт у них секретный, и не все тайны можно было рассказать даже официальным дознавателям из пожарной инспекции.
О ледяной мумии Репина в экспертном заключении не было сказано ни слова — эта загадка природы к возгоранию не имела, похоже, никакого отношения. Бывали и раньше случаи, когда сгорало почти все, но в пламени сохранялся нетронутым островок, будто потусторонними силами огражденный от жара, — послушать пожарных, это, хоть и очень редко, но случалось, если в квартире жил праведный человек.
* * *
— Это Бог их наказал, — убежденно сказала Маша Митрохина, выходя из ворот Ваганьковского кладбища после похорон Вязникова. Проводить его пришли человек двадцать — сотрудники института, официальное лицо из прокуратуры, не пожелавшее представиться, и несколько случайных посетителей кладбища, краем уха услышавших, что хоронят человека, убитого сотрудником милиции при весьма странных обстоятельствах: то ли убегал, то ли, наоборот, первым напал и был застрелен в порядке необходимой самообороны.Маша шла, опираясь на руку Вити Веденеева, а справа, чуть позади, брел Долидзе, вспоминавший, как погибший в огне следователь Ромашин приходил в лабораторию и задавал дурацкие вопросы, а теперь и сам сгорел почти как Володя, только еще мучительнее, потому что Володя, похоже, умер сразу, а этот, говорят, так кричал, что слышно было на первом этаже — соседи и вызвали пожарных, услышав ужасные крики и почувствовав запах гари.
— Маша, — сказал Веденеев, — Машенька… Нету Бога, Машенька… Все — случай. Одним везет в жизни, другим нет.
— Почему? — всхлипнула Маша. — Почему всегда не везет лучшим?
Веденеев переглянулся с Долидзе и еще крепче ухватил Машу за локоть. Лучшим… О ком она говорит? О Володе или Данииле? А может, об обоих? Да и следователь этот, что Даниила застрелил, вряд ли был порядочным человеком. Говорят, что Даня и не убегал вовсе, а уж нападать на представителя власти не стал бы даже под страхом смерти. За что его так?
За что?
— Проводишь Машу, — сказал Веденееву Долидзе, — заезжай ко мне. Помянем Даниила. Случай не случай, а поговорить надо. Я не силен в математике, он мне как-то дискету оставил, теорема какая-то. Может, посмотришь?
Веденеев кивнул. У ворот кладбища взревел мотор институтского автобуса. Люди занимали места, тихо переговаривались, и никто не видел, как над забором, чуть дальше второго ряда могил, повисла лохматая, белесая, сгущавшаяся к центру спираль с плотным ярким ядром. Спираль медленно вращалась и двигалась в сторону ворот. Там, где она пролетала, чугунные штыри забора изгибались, будто проволочные, а некоторые потекли черной вязкой жидкостью.
Автобус уехал, Веденеев усадил Машу в свой «жигуль», где уже ждала Лена Криницкая, заплаканная и не желавшая ни с кем разговаривать. Минуту спустя стоянка перед воротами опустела, и когда спираль выплыла на открытое пространство, никто ее не видел, кроме кладбищенского сторожа, застывшего в испуге. Сторож был пьян, он был пьян всегда, потому что не мог равнодушно смотреть, как опускают в землю живых еще недавно людей. Он мелко перекрестился, и нечистая сила, конечно, не устояла — спираль перекосилась, сломалась, съежилась и исчезла со всхлипом.
— Данное художественное произведение распространяется в электронной форме с ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой основе при условии сохранения целостности и неизменности текста, включая сохранение настоящего уведомления. Любое коммерческое использование настоящего текста без ведома и прямого согласия владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
— «Книжная полка», http://www.rusf.ru/books/: 10.09.2001 14:50