Страница:
Такого хаоса мы еще не встречали на леднике. Мы с Хасселем, как обычно, шли в связке впереди. До вчерашнего вала добрались относительно легко. Всегда легче идти, если знаешь маршрут. Дальше стало хуже, кое-где мы подолгу искали путь в разных направлениях. Не раз приходилось орудовать топором, срубая препятствия. В одном месте мы совсем приуныли. Сплошные провалы и торосы, высокие и крутые, как горы.
Мы все облазили в поисках перехода. И наконец нашли один, если только его можно называть переходом, – мостик был до того узкий, что только-только саням пройти, а по бокам – чудовищные провалы. Это было все равно что идти по канату через Ниагару. Хорошо, что никто из нас не страдал головокружением и что собаки не понимали, чем грозит им малейший неверный шаг.
За мостиком начался уклон, наш путь пролегал в ложбине между двумя высокими валами. Ложбина была длинная и шла прямо на запад – хорошая проверка терпения. Несколько раз мы пробовали повернуть на юг и перевалить через складку. Тщетно. Влезть еще можно, а вот спуститься по той стороне нельзя. Оставалось только следовать естественному направлению долинки и ждать, когда откроется выход к югу.
Особенно тяжело дался этот участок каюрам. Не довольствуясь разведкой, которую проводили мы с Хасселем, они сами поднимались на гребень – лишь для того, чтобы покориться прихоти природы и последовать за нами. Да и то не обходилось без препятствий. То и дело путь нам пересекали большие и малые трещины.
Вал, или гребень, на который мы взобрались под конец, производил внушительное впечатление. Крутыми уступами спадал он на восток, достигая здесь в высоту 30 метров. Западный, плавный скат был вполне доступным.
Для лучшего обзора мы поднялись на восточную, самую высокую часть гребня. И сразу подтвердилась наша вчерашняя догадка. Гребень, на который мы смотрели накануне, надеясь, что после него все будет легче, уходил в сторону. А то, что открылось за ним, заставило сердце радостно екнуть. Неужели эта сплошная белая равнина – реальность? Или это обман зрения? Время покажет.
Мы с Хасселем пошли дальше, остальные – за нами. На пути к равнине нам еще предстояло взять немало препятствий, но они не шли в сравнение с теми головоломными переходами, которые мы уже преодолели.
Мы облегченно вздохнули, выйдя на заманчивую равнину. Она оказалась не очень обширной, да и мы не были так уж требовательны после нескольких дней движения среди трещин. Правда, на юге еще виднелись вздыбленные гребни, но их разделяли большие просветы с гладкой поверхностью. Впервые с тех пор, как мы вступили на Чертов ледник, можно было километр за километром выдерживать курс строго на юг. Действительность подтвердила, что дальше идет другой рельеф. На сей раз обошлось без подвохов. Нет, это была не сплошная ровная гладь – до этого еще было далеко, – но мы могли подолгу идти своим курсом. Широкие трещины попадались все реже, и они были настолько заполнены снегом, что мы пересекали их без больших обходов.
Люди и собаки сразу приободрились, мы быстро продвигались на юг. И чем дальше, тем лучше путь. Вдали вздымались к небу могучие куполовидные образования. Они обозначали южный рубеж широких трещин и знаменовали переход к третьей фазе ледника. Взбираться на эти высокие, скользкие купола, преграждавшие нам путь, было серьезной проблемой. С них открывался хороший обзор. Поверхность здесь заметно отличалась от поверхности района, расположенного к северу от куполов. Трещины – совсем закрытые, можно пересекать в любом месте. Особое внимание привлекало множество небольших стоговидных образований. Большие участки ледника были обнажены и сверкали голым льдом. Было очевидно, что все эти особенности ледника определяются его ложем. На первом участке, где был такой беспокойный рельеф, видимо, близко залегали коренные породы. Чем дальше от скалы, тем ровнее становилась поверхность ледника. На участке со стоговидными образованиями складки не привели к заметным нарушениям, были только вспучивания тут и там. Нам скоро довелось узнать, как образовались эти стога и что у них внутри.
Кончились долгие обходы и крюки, и двигаться через плато стало сплошным удовольствием. Только самые крупные стога заставляли нас сворачивать в сторону. В остальном же мы выдерживали курс. Обширные бесснежные участки, встречавшиеся нам то и дело, изобиловали трещинами, но трещины были совсем узкие, всего с полдюйма.
В тот вечер нам было нелегко подобрать площадку для лагеря. Всюду одинаково твердо. Так и пришлось ставить палатку на голом льду. К счастью для наших колышков, лед был не прозрачный, а молочно-белый, и не стальной твердости. Топор довольно легко вогнал колья в лед.
Хассель, как обычно, отправился с кастрюлей за снегом. Он всегда нарезал его специально сделанным для этого большим ножом, но в этот вечер вооружился топором, радуясь обилию великолепного материала. Ему не пришлось далеко идти. У самой палатки, на расстоянии меньше метра от входа, стоял чудесный небольшой стог. Как раз то, что надо. Хассель поднял топор и ударил им со всего плеча. Топор легко ушел в снег по самую рукоятку. Стог оказался полым. Хассель вынул топор, корка рассыпалась, и стало слышно, как комья снега летят в темный провал… Итак, меньше чем в метре от палатки у нас удобный вход в погреб. Хассель явно упивался своим открытием.
– Темно, как в мешке, – улыбался он, – и дна не видать!
Ханссен сиял. Ему хотелось, чтобы палатка стояла еще ближе к дыре.
Следующий день, суббота 2 декабря, всем нам дался тяжело. С самого утра – неистовый зюйд-вест, обильный снегопад, слепящая пурга. Лед – как зеркало, хуже не придумаешь. Я ковылял впереди на лыжах, у меня была еще сравнительно легкая работа. Каюры вынуждены были снять лыжи и идти рядом с санями, поддерживая их, когда собакам приходилось трудно. А это случалось часто. Ибо на гладком льду тут и там были разбросаны наметы такого снега, который был для полозьев хуже клея. Если сани на снегу, а собаки на льду и не за что зацепиться когтями, им не стащить саней с намета. И, чтобы сани не останавливались, каюрам приходилось нажимать изо всех сил. Сообща людям и собакам чаще всего удавалось справиться с санями.
Во второй половине дня снова пошли неровные участки; то и дело путь нам пересекали широкие трещины. Притом довольно опасные. Заполненные снегом, они с виду казались безобидными, однако ближайшее знакомство показало нам, что они куда коварнее, чем мы думали. Между наполняющим их рыхлым снегом и твердой кромкой был довольно широкий просвет, уходящий далеко вглубь. Сверху этот просвет обычно прикрывала тонкая корка снега. Въезжаешь на трещину – ничего, а вот когда мы выбирались на противоположный край, наступал критический момент. Ведь собаки выходили на гладкий лед, когти скользили, и вытаскивать сани приходилось каюру. Упрется хорошенько – глядишь и провалился сквозь корку. Естественно, каюр держался за трос на санях или за специально для этого укрепленную петлю. Но даже самый осторожный человек со временем теряет бдительность, вот почему наши каюры не раз, как говорится, отправлялись в погреб.
Такая езда очень изматывала и собак, и людей. Будь еще погода получше, чтобы мы могли что-то видеть, но, как назло, погода была отвратительная. Словом, ничего приятного.
Много времени уходило на отогревание замерзающих носов и щек. Нет, мы не останавливались для этого, время не позволяло. Просто снимали варежку и, продолжая идти, прикладывали теплую руку к онемевшему месту. А вернулась чувствительность – суй руку обратно в варежку, отогревай ее. В 20-градусный мороз при штормовом ветре с голой рукой долго не походишь.
Несмотря на неблагоприятные условия, одометры вечером показали, что пройдено 25 километров. Мы забрались в палатку, вполне довольные таким итогом.
Субботний вечер. Приглашаю вас заглянуть в палатку. В ней довольно уютно. Половину площади занимают три спальных мешка. Владельцы сочли для себя наиболее удобным и целесообразным забраться в них. Сейчас они заняты своими дневниками. Ближе к выходу лежат только два спальных мешка, зато между ними расположилась вся кухня. Владельцы этих мешков, Вистинг и Ханссен, еще не ложились. Ханссен – кок, он хочет сначала приготовить еду и накормить людей. А Вистинг – его верный помощник и друг.
Похоже, что Ханссен добрый кок, у него пища не пригорит. Ложка непрерывно размешивает содержимое кастрюли. «Суп готов». Вот это реакция. Все как один уже сидят, держа в одной руке чашку, в другой ложку. И каждому наполняют чашку отличнейшим – да, да! – супом из овощей. Горячий, по лицам видно, и все же он исчезает с поразительной быстротой. Чашки снова наполняются, на этот раз более плотной пищей – пеммиканом. И снова их опустошают с завидной быстротой, после чего следует добавка. С аппетитом все в порядке. Наконец чашки аккуратно выскоблены, можно наслаждаться хлебом и водой. Именно наслаждаться: судя по счастливым лицам, хлеб и вода доставляют больше удовольствия, чем самые изысканные блюда. Они буквально ласкают галету, прежде чем съесть ее. Вода – все требуют ледяной воды! – поглощается в больших количествах, явно принося куда больше удовлетворения, чем вино высшей марки.
Примус продолжает гудеть, и температура в палатке очень даже приятная.
После еды кто-то требует ножницы и зеркало, и вот уже полярники полным ходом прихорашиваются к воскресенью. Каждую субботу бороды коротко подстригаются машинкой и не столько в погоне за красотой, сколько из чисто практических соображений. В бороде чуть что намерзают льдинки, а это подчас очень неудобно. По-моему, носить бороду в таком путешествии так же неудобно, как, скажем, цилиндр на ногах.
Машинка и зеркало обошли по кругу, обитатели палатки один за другим исчезают в спальных мешках, и после пятиголосого «доброй ночи» наступает тишина. И вот уже ровное дыхание дает знать, что трудный день сделал свое. А снаружи воет зюйд-ост и снег сечет палатку. Собаки свернулись калачиком, как будто им пурга нипочем.
Буран не унимался и на следующий день, и мы решили, что лучше подождать, чем рисковать. Наконец около полудня ветер поумерился, и мы немедленно собрались в путь. Несколько раз выглянуло солнце; мы воспользовались случаем измерить его высоту. Результат – 86°47 южной широты.
На этой стоянке мы расстались со своей замечательной меховой одеждой – все равно при такой высокой температуре воздуха она не понадобится. Оставили только капюшоны с оленьих парок. В них хорошо идти против ветра. В этот день мы немного прошли. Полуденное затишье оказалось, как говорится, шуткой природы. Она тут же снова настроилась на серьезный лад – подул штормовой зюйд-ост. Знай мы местность, пожалуй, можно бы продолжать переход. Но в такую пургу, когда глаз не открыть, лучше было воздержаться. Не то случится беда, и все пропало. Четыре километра – вот и весь наш переход. Когда мы остановились, температура воздуха была минус 21°. Определение высоты дало 2880 метров над уровнем моря.
За ночь зюйд-ост сменился нордом. Ветер стих, прояснилось. Очень кстати для нас, и мы не стали мешкать. Перед нами, отлого поднимаясь вверх, простирался зеркальный лед. Как и в предыдущие дни, я ковылял впереди на лыжах, а остальные шли без лыж, поддерживая сани. По-прежнему нам встречались закрытые трещины, правда, не так часто. Но вот на сверкающей глади начали появляться пятна снега. Их становилось все больше, и вскоре они слились, накрыв неприятный лед сплошным пластом. Можно было снова надеть лыжи, и мы в отличном настроении продолжали свой путь на юг.
Мы радовались тому, что коварный ледник побежден, и поздравляли друг друга с тем, что наконец-то вышли на истинное плато. И вдруг прямо по курсу вырос гребень, красноречиво свидетельствуя, что еще не все неприятности кончились. Начался небольшой уклон, и по мере приближения к гребню стало ясно, что по пути к нему надо пересечь довольно широкую, но неглубокую ложбину. Со всех сторон вырастали длинные гряды торосов и стоговидные ледяные глыбы. Мы поняли, что нужно глядеть в оба. И вот перед нами часть ледника, которую мы назвали Танцплощадкой дьявола.
Снежный покров, который мы так превозносили, постепенно исчез; перед нами простиралась сверкающая льдом широкая ложбина. Вначале все шло благополучно. На скользком уклоне мы развили хороший ход. Вдруг сани Вистинга резко затормозили и опрокинулись. Мы сразу поняли, что случилось: сани попали одним полозом в трещину. С помощью Хасселя Вистинг принялся поднимать сани и оттаскивать их подальше от опасного места. А Бьоланд тем временем достал свой фотоаппарат и приготовился снимать. Мы с Ханссеном привыкли к таким происшествиям и спокойно наблюдали эту сцену с того места, где были, когда сани провалились. Но фотографирование затянулось, и я решил, что речь идет о закрытой трещине, не представляющей серьезной опасности, просто Бьоланду захотелось получить еще один снимок, который напоминал бы о многочисленных трещинах и щекотливых ситуациях в нашем путешествии. На фотографии ведь не видно, что трещина закрытая… Я окликнул ребят, спросил, как дела.
– Все в порядке, – прозвучал ответ, – сейчас.
– Трещина какая?
– Обычная, дна не видно!
Я упомянул здесь об этом маленьком происшествии, чтобы показать, как человек ко всему на свете привыкает. Два человека, Вистинг и Хассель, висят над бездонным провалом, позируя фотографу, и совсем не отдают себе отчета в серьезности положения. Послушаешь этот смех и шутки, ни за что не догадаешься, как обстоит дело. После того как фотограф спокойно, не спеша закончил свою работу (снимок вышел превосходный), Вистинг и Хассель сообща подняли сани и поехали дальше.
Как раз после этой трещины началась Танцплощадка дьявола. На вид – ничего страшного. Правда, снег смело ветром и продвигаться было трудно, но трещин почти не было. Довольно много торосов, как уже говорилось, но даже рядом с ними мы не видели серьезных препятствий.
Первое предупреждение о том, что лед здесь более коварен, чем кажется с виду, мы получили, когда передовые собаки в упряжке Ханссена вдруг провалились, что называется, на ровном месте. Они повисли на постромках, и вытащить их было легко.
Мы заглянули в провал и решили, что не так уж тут опасно. В полуметре-метре от поверхности находился еще один пласт, как будто из ледяной крошки. Мы предположили, что нижний пласт достаточно плотен, поэтому не страшно провалиться. Однако Бьоланд убедил нас в обратном. Он провалился сквозь верхний пласт и уже пробил нижний, но в последнюю секунду ухватился за веревочную петлю на санях. Собаки проваливались снова и снова, люди – тоже. Из-за пустоты между двумя пластами каждый шаг отдавался зловещим гулом. Каюры изо всех сил нахлестывали собак и подбадривали их энергичными возгласами, торопясь пройти коварный участок.
К счастью, он тянулся недолго. Поднимаясь на гребень, мы сразу заметили, как грунт меняется к лучшему. Оказалось, что Танцплощадка дьявола – последний «поклон» ледника. Дальше все неровности кончились. Рельеф и скольжение заметно улучшились, и вскоре мы с удовлетворением отметили, что многочисленные трудности и препятствия окончательно побеждены. Ровный гладкий лед был покрыт плотным снегом; мы быстро продвигались на юг, чувствуя себя вполне уверенно и безопасно.
На 87° южной широты по счислению мы в последний раз видели на северо-востоке землю. Воздух казался кристально чистым, и мы были уверены, что нам все видно. Однако, как выяснилось позднее, мы и на этот раз были обмануты. За день прошли около 40 километров. Высота над уровнем моря 3070 метров.
Недолго стояла хорошая погода. На следующий день подул сильный норд, и вот уже по всему плато загуляла метель. Сильный снегопад слепил глаза, но на душе у нас было спокойно, и мы решительно и быстро продвигались вперед, хотя ничего не видели. В этот день нас ожидала новость – огромные заструги. Пробираться между ними отнюдь не приятно, тем более, когда их не видно. В таких условиях не было смысла высылать вперед направляющего. Все равно он не мог устоять на ногах. Сделает три-четыре шага и падает. Сугробы были высокие и крутые. Нужно было быть настоящим акробатом, чтобы, перевалив вслепую, удержаться на ногах.
И мы решили, что лучше всего пустить вперед упряжку Ханссена. Тяжело ему приходилось, да и собакам нелегко, но отряд продвигался неплохо. Конечно, не обходилось без того, чтобы сани не опрокидывались; ничего – понатужимся и поднимем их. Каюры основательно потрудились, поддерживая сани среди заструг. Правда, зато и сани служили им опорой. Хуже было нам, «холостякам», которые шли без саней. Впрочем, идя по пятам за нашими товарищами, мы видели все неровности и благополучно одолевали их. Ханссен заслуживал особой похвалы: он отлично вел упряжку по такой местности, в такую погоду. Нелегко заставить эскимосских собак идти вперед, когда они ничего не видят. Ханссен не только справлялся с собаками, но и держал верный курс по компасу. Казалось бы, это практически невозможно, когда компасная стрелка от частых толчков то и дело обегает кругом всю розу ветров, не успеет остановиться – опять сорвалась с места. И однако, когда нам наконец удалось определить свои координаты, оказалось, что Ханссен правил идеально: данные наблюдения и счисления сошлись с точностью до одной мили.
Несмотря на множество препятствий и на то, что мы ехали вслепую, одометры отсчитали почти 40 километров. Гипсометр показал 3260 метров над уровнем моря. Следовательно, мы поднялись выше Бойни.
Седьмого декабря такая же погода: снег и метель, земля и небо заодно, ничего не видно. Тем не менее, мы развили хороший ход. Заструги постепенно сгладились, пошел совершенно плоский рельеф. До чего же приятно было снова идти по ровному льду. Бесконечные борозды нас просто извели. Ладно еще, это было бы где-то внизу, но здесь, на большой высоте, где упадешь – долго не отдышишься, нам, честное слово, приходилось несладко. В этот день мы пересекли 88 параллель и разбили лагерь на 88°9 южной широты. Вечером нас ожидал большой сюрприз. Как обычно, пока готовилась пища, я решил определить высоту. При этом я ожидал, что точка кипения, как и накануне, понизится, свидетельствуя о дальнейшем подъеме, но, к нашему удивлению, вода закипела при такой же температуре, как накануне. Я повторил опыт несколько раз, проверяя, нет ли ошибки, – результат был тот же. И обрадовались же ребята, когда я объявил, что мы достигли высшей точки плато.
Восьмое декабря началось так же, как седьмое: ни зги не видно. Пословица «о погоде говори на закате», кажется, не очень подходит для здешних условий – ну, да ладно. Конечно, солнце уже несколько недель не заходило, но я надеюсь, что снисходительный читатель не станет придираться к словам.
Дул слабый норд-ост, снег был отличный, и по гладкой равнине мы быстро катили на юг. Естественно, наши собаки на подъемах растеряли часть прыти, но совсем немного. Правда, они стали гораздо прожорливее. Дневной нормы – полкилограмма пеммикана – им было мало, и они с утра до вечера искали, чем бы еще закусить.
Поначалу они довольствовались тем, что плохо лежало: лыжными креплениями, кнутами, сапогами и т. п. Но мы заметили это и стали внимательно следить за своими вещами. Однако этим дело не кончилось. Собаки принялись за ремни, которыми были связаны сани. И если бы мы им позволили, они живо разобрали бы сани на составные части. Мы приняли контрмеры и по вечерам стали закапывать сани поглубже в снег, так что ремней не было видно. Помогло. Собаки почему-то не пытались одолеть снежный «барьер».
Примечательно: эти ненасытные животные, пожиравшие все, что им попадалось, вплоть до эбонитовых кружков на наших лыжных палках, никогда не покушались на провиантные ящики. Лежит треснувший ящик, собаки ходят кругом, нос вровень с ящиком, и чуют пеммикан, и видят его, но не трогают. Зато стоит поднять крышку, как они сбегаются со всех сторон, надеясь на добавку. Не знаю уж, чем это объяснить. Во всяком случае, не врожденной застенчивостью.
Ближе к полудню плотная серая пелена на горизонте начала редеть, и впервые за много дней открылся вид на несколько километров. Словно мы проснулись после крепкого сна, протерли глаза и оглянулись по сторонам. Мы настолько привыкли к серым сумеркам, что теперь свет нам буквально резал глаза. Но в верхних слоях атмосферы упрямо держалась мгла, мешавшая выглянуть солнцу.
Нам было очень важно взять меридиональную высоту, чтобы определить свою широту. После 86°47 мы еще не производили наблюдений, и трудно было сказать, когда нам это удастся. Пока что погода здесь, на плоскогорье, была не очень благоприятная.
Хотя надежд на успех было мало, мы остановились в 11 часов и приготовились засечь солнце, когда оно соизволит выглянуть. Хассель и Вистинг вооружились одним комплектом (секстант и искусственный горизонт), Ханссен и я – другим. Не помню случая, когда бы я так настойчиво старался, как говорится, вытянуть солнце за хвост из-за туч. Если удастся произвести здесь наблюдения и результат совпадет с данными счисления, можно на худой конец идти до самого полюса по счислению. Если же ни теперь, ни потом не будет наблюдений, еще вопрос – признают ли за нами открытие полюса только по данным счисления.
Не знаю, помогло ли мое старание, но факт тот, что солнце в конце концов показалось. Правда, оно было не очень яркое, да мы ведь привыкли ловить малейшую возможность. И вот высота определена, проверена всеми и записана. Пелена облаков тем временем редела, и еще до конца наблюдений, пока мы ловили солнце в высшей точке и убедились, что оно пошло вниз, оно засияло вовсю.
Отложив инструменты, мы сели на сани и принялись за вычисления. Нужно ли говорить, что мы волновались. Столько шли вслепую, да к тому же по такой тяжелой местности – каков-то будет результат? Вычитаем, складываем, наконец ответ готов. Мы недоверчиво посмотрели друг на друга. Это было похоже на фокус, проделанный настоящим волшебником. 88°16 южной широты. И по счислению – 88°16 южной широты. С точностью до одной мили. Теперь, если мы пойдем к полюсу по счислению, даже самые придирчивые люди должны признать за нами право на это. Мы убрали свои журналы, съели по две галеты и снова двинулись в путь.
В этот день нам предстояло пронести флаг Норвегии в неизведанные широты. Так далеко на юг еще не ступали нога человека. Шелковый флаг, привязанный к двум лыжным палкам, лежал наготове на санях Ханссена. Я велел ему, как только мы пройдем 88°23 южной широты – предел, достигнутый Шеклтоном, – поднять наш флаг. В этот день я был направляющим. Держать курс было нетрудно, красивейшие облака указывали мне путь. Все шло автоматически. Впереди – направляющий, за ним – Ханссен, дальше Вистинг и, наконец, Бьоланд. Свободный направляющий мог идти, где хотел. Обычно он следовал за чьими-нибудь санями.
Я шел призадумавшись, и мысли мои были далеко отсюда. Не помню уж, о чем я так упорно думал, как вдруг меня вернул к действительности ликующий крик, за которым последовали громкие «ура». Я живо обернулся, чтобы узнать, в чем дело, и застыл на месте, потеряв дар речи.
Нет слов, чтобы передать мои чувства в эту минуту. Все сани остановились, а на передних развевался норвежский флаг. Шелковое полотнище трепетало на ветру, удивительно красивое в прозрачном воздухе, среди ослепительной белизны. 88°23 пройдены, мы проникли на юг дальше, чем кто-либо. Это была самая волнующая минута с начала нашего путешествия. По щекам покатились слезы, и как я ни старался, не мог их удержать. Вид нашего флага сломил мою волю. Хорошо, что я ушел вперед; возвращаясь к своим товарищам, я успел взять себя в руки, укротить свои чувства.
Мы обменялись поздравлениями и рукопожатиями. Вот куда мы пробились сообща. И пробьемся еще дальше, к самой цели. Естественно, мы с великим уважением и восхищением вспомнили о человеке, который вместе со своими смелыми товарищами водрузил флаг родины намного ближе к цели, чем кто-либо из его предшественников. Имя сэра Эрнеста Шеклтона навсегда записано яркими буквами в истории исследований Антарктики. Мужество и воля творят чудеса. Подвиг Шеклтона, на мой взгляд, как нельзя лучше подтверждает это.
Разумеется, были вынуты фотоаппараты, и мы получили прекрасный снимок сцены, которую никто из нас не забудет. Пройдя еще три-четыре километра, мы на 88°25 разбили лагерь.
Погода заметно улучшилась. Почти полное безветрие, ясно, по-летнему (мы говорим о полярном лете) тепло – минус 18°. А в палатке было даже душно; мы не ждали ничего подобного. Основательно все обсудив и взвесив, мы пришли к выводу, что здесь надо организовать еще один склад, последний. Ради выигрыша, который даст облегчение саней, стоит рискнуть. Да и не так уж велик риск, мы же поставим столько вех, что слепой не заблудится. На этот раз было решено кроме поперечных знаков, с востока на запад, ставить снежные пирамидки через каждые 3,7 километра к югу. И на следующий день мы занялись складом.
Я не мог надивиться на собак Ханссена. Казалось, им все нипочем. Конечно, они слегка отощали, но на силе это почти не отразилось. И мы решили не облегчать сани Ханссена. Упряжки Вистинга и Бьоланда сдали, особенно последняя, поэтому мы сняли с этих саней почти по 50 килограммов – груз немалый. Следовательно, на складе было оставлено около 100 килограммов собачьего пеммикана и галеты. На санях лежало еще продовольствия приблизительно на месяц. Если, паче чаяния, нам не повезет, и мы потеряем этот склад, нам все равно должно хватить провианта до склада на 86°21. Хотя снег здесь плохо подходил для строительства, нам удалось воздвигнуть внушительный монумент. На поперечную разметку пошло 60 черных ящичных дощечек. Мы их втыкали в снег через 100 шагов. К каждой второй дощечке привязали лоскут черной материи. Для лучшей ориентировки все дощечки с восточной стороны были с метками, с западной – без меток.
Мы все облазили в поисках перехода. И наконец нашли один, если только его можно называть переходом, – мостик был до того узкий, что только-только саням пройти, а по бокам – чудовищные провалы. Это было все равно что идти по канату через Ниагару. Хорошо, что никто из нас не страдал головокружением и что собаки не понимали, чем грозит им малейший неверный шаг.
За мостиком начался уклон, наш путь пролегал в ложбине между двумя высокими валами. Ложбина была длинная и шла прямо на запад – хорошая проверка терпения. Несколько раз мы пробовали повернуть на юг и перевалить через складку. Тщетно. Влезть еще можно, а вот спуститься по той стороне нельзя. Оставалось только следовать естественному направлению долинки и ждать, когда откроется выход к югу.
Особенно тяжело дался этот участок каюрам. Не довольствуясь разведкой, которую проводили мы с Хасселем, они сами поднимались на гребень – лишь для того, чтобы покориться прихоти природы и последовать за нами. Да и то не обходилось без препятствий. То и дело путь нам пересекали большие и малые трещины.
Вал, или гребень, на который мы взобрались под конец, производил внушительное впечатление. Крутыми уступами спадал он на восток, достигая здесь в высоту 30 метров. Западный, плавный скат был вполне доступным.
Для лучшего обзора мы поднялись на восточную, самую высокую часть гребня. И сразу подтвердилась наша вчерашняя догадка. Гребень, на который мы смотрели накануне, надеясь, что после него все будет легче, уходил в сторону. А то, что открылось за ним, заставило сердце радостно екнуть. Неужели эта сплошная белая равнина – реальность? Или это обман зрения? Время покажет.
Мы с Хасселем пошли дальше, остальные – за нами. На пути к равнине нам еще предстояло взять немало препятствий, но они не шли в сравнение с теми головоломными переходами, которые мы уже преодолели.
Мы облегченно вздохнули, выйдя на заманчивую равнину. Она оказалась не очень обширной, да и мы не были так уж требовательны после нескольких дней движения среди трещин. Правда, на юге еще виднелись вздыбленные гребни, но их разделяли большие просветы с гладкой поверхностью. Впервые с тех пор, как мы вступили на Чертов ледник, можно было километр за километром выдерживать курс строго на юг. Действительность подтвердила, что дальше идет другой рельеф. На сей раз обошлось без подвохов. Нет, это была не сплошная ровная гладь – до этого еще было далеко, – но мы могли подолгу идти своим курсом. Широкие трещины попадались все реже, и они были настолько заполнены снегом, что мы пересекали их без больших обходов.
Люди и собаки сразу приободрились, мы быстро продвигались на юг. И чем дальше, тем лучше путь. Вдали вздымались к небу могучие куполовидные образования. Они обозначали южный рубеж широких трещин и знаменовали переход к третьей фазе ледника. Взбираться на эти высокие, скользкие купола, преграждавшие нам путь, было серьезной проблемой. С них открывался хороший обзор. Поверхность здесь заметно отличалась от поверхности района, расположенного к северу от куполов. Трещины – совсем закрытые, можно пересекать в любом месте. Особое внимание привлекало множество небольших стоговидных образований. Большие участки ледника были обнажены и сверкали голым льдом. Было очевидно, что все эти особенности ледника определяются его ложем. На первом участке, где был такой беспокойный рельеф, видимо, близко залегали коренные породы. Чем дальше от скалы, тем ровнее становилась поверхность ледника. На участке со стоговидными образованиями складки не привели к заметным нарушениям, были только вспучивания тут и там. Нам скоро довелось узнать, как образовались эти стога и что у них внутри.
Кончились долгие обходы и крюки, и двигаться через плато стало сплошным удовольствием. Только самые крупные стога заставляли нас сворачивать в сторону. В остальном же мы выдерживали курс. Обширные бесснежные участки, встречавшиеся нам то и дело, изобиловали трещинами, но трещины были совсем узкие, всего с полдюйма.
В тот вечер нам было нелегко подобрать площадку для лагеря. Всюду одинаково твердо. Так и пришлось ставить палатку на голом льду. К счастью для наших колышков, лед был не прозрачный, а молочно-белый, и не стальной твердости. Топор довольно легко вогнал колья в лед.
Хассель, как обычно, отправился с кастрюлей за снегом. Он всегда нарезал его специально сделанным для этого большим ножом, но в этот вечер вооружился топором, радуясь обилию великолепного материала. Ему не пришлось далеко идти. У самой палатки, на расстоянии меньше метра от входа, стоял чудесный небольшой стог. Как раз то, что надо. Хассель поднял топор и ударил им со всего плеча. Топор легко ушел в снег по самую рукоятку. Стог оказался полым. Хассель вынул топор, корка рассыпалась, и стало слышно, как комья снега летят в темный провал… Итак, меньше чем в метре от палатки у нас удобный вход в погреб. Хассель явно упивался своим открытием.
– Темно, как в мешке, – улыбался он, – и дна не видать!
Ханссен сиял. Ему хотелось, чтобы палатка стояла еще ближе к дыре.
Следующий день, суббота 2 декабря, всем нам дался тяжело. С самого утра – неистовый зюйд-вест, обильный снегопад, слепящая пурга. Лед – как зеркало, хуже не придумаешь. Я ковылял впереди на лыжах, у меня была еще сравнительно легкая работа. Каюры вынуждены были снять лыжи и идти рядом с санями, поддерживая их, когда собакам приходилось трудно. А это случалось часто. Ибо на гладком льду тут и там были разбросаны наметы такого снега, который был для полозьев хуже клея. Если сани на снегу, а собаки на льду и не за что зацепиться когтями, им не стащить саней с намета. И, чтобы сани не останавливались, каюрам приходилось нажимать изо всех сил. Сообща людям и собакам чаще всего удавалось справиться с санями.
Во второй половине дня снова пошли неровные участки; то и дело путь нам пересекали широкие трещины. Притом довольно опасные. Заполненные снегом, они с виду казались безобидными, однако ближайшее знакомство показало нам, что они куда коварнее, чем мы думали. Между наполняющим их рыхлым снегом и твердой кромкой был довольно широкий просвет, уходящий далеко вглубь. Сверху этот просвет обычно прикрывала тонкая корка снега. Въезжаешь на трещину – ничего, а вот когда мы выбирались на противоположный край, наступал критический момент. Ведь собаки выходили на гладкий лед, когти скользили, и вытаскивать сани приходилось каюру. Упрется хорошенько – глядишь и провалился сквозь корку. Естественно, каюр держался за трос на санях или за специально для этого укрепленную петлю. Но даже самый осторожный человек со временем теряет бдительность, вот почему наши каюры не раз, как говорится, отправлялись в погреб.
Такая езда очень изматывала и собак, и людей. Будь еще погода получше, чтобы мы могли что-то видеть, но, как назло, погода была отвратительная. Словом, ничего приятного.
Много времени уходило на отогревание замерзающих носов и щек. Нет, мы не останавливались для этого, время не позволяло. Просто снимали варежку и, продолжая идти, прикладывали теплую руку к онемевшему месту. А вернулась чувствительность – суй руку обратно в варежку, отогревай ее. В 20-градусный мороз при штормовом ветре с голой рукой долго не походишь.
Несмотря на неблагоприятные условия, одометры вечером показали, что пройдено 25 километров. Мы забрались в палатку, вполне довольные таким итогом.
Субботний вечер. Приглашаю вас заглянуть в палатку. В ней довольно уютно. Половину площади занимают три спальных мешка. Владельцы сочли для себя наиболее удобным и целесообразным забраться в них. Сейчас они заняты своими дневниками. Ближе к выходу лежат только два спальных мешка, зато между ними расположилась вся кухня. Владельцы этих мешков, Вистинг и Ханссен, еще не ложились. Ханссен – кок, он хочет сначала приготовить еду и накормить людей. А Вистинг – его верный помощник и друг.
Похоже, что Ханссен добрый кок, у него пища не пригорит. Ложка непрерывно размешивает содержимое кастрюли. «Суп готов». Вот это реакция. Все как один уже сидят, держа в одной руке чашку, в другой ложку. И каждому наполняют чашку отличнейшим – да, да! – супом из овощей. Горячий, по лицам видно, и все же он исчезает с поразительной быстротой. Чашки снова наполняются, на этот раз более плотной пищей – пеммиканом. И снова их опустошают с завидной быстротой, после чего следует добавка. С аппетитом все в порядке. Наконец чашки аккуратно выскоблены, можно наслаждаться хлебом и водой. Именно наслаждаться: судя по счастливым лицам, хлеб и вода доставляют больше удовольствия, чем самые изысканные блюда. Они буквально ласкают галету, прежде чем съесть ее. Вода – все требуют ледяной воды! – поглощается в больших количествах, явно принося куда больше удовлетворения, чем вино высшей марки.
Примус продолжает гудеть, и температура в палатке очень даже приятная.
После еды кто-то требует ножницы и зеркало, и вот уже полярники полным ходом прихорашиваются к воскресенью. Каждую субботу бороды коротко подстригаются машинкой и не столько в погоне за красотой, сколько из чисто практических соображений. В бороде чуть что намерзают льдинки, а это подчас очень неудобно. По-моему, носить бороду в таком путешествии так же неудобно, как, скажем, цилиндр на ногах.
Машинка и зеркало обошли по кругу, обитатели палатки один за другим исчезают в спальных мешках, и после пятиголосого «доброй ночи» наступает тишина. И вот уже ровное дыхание дает знать, что трудный день сделал свое. А снаружи воет зюйд-ост и снег сечет палатку. Собаки свернулись калачиком, как будто им пурга нипочем.
Буран не унимался и на следующий день, и мы решили, что лучше подождать, чем рисковать. Наконец около полудня ветер поумерился, и мы немедленно собрались в путь. Несколько раз выглянуло солнце; мы воспользовались случаем измерить его высоту. Результат – 86°47 южной широты.
На этой стоянке мы расстались со своей замечательной меховой одеждой – все равно при такой высокой температуре воздуха она не понадобится. Оставили только капюшоны с оленьих парок. В них хорошо идти против ветра. В этот день мы немного прошли. Полуденное затишье оказалось, как говорится, шуткой природы. Она тут же снова настроилась на серьезный лад – подул штормовой зюйд-ост. Знай мы местность, пожалуй, можно бы продолжать переход. Но в такую пургу, когда глаз не открыть, лучше было воздержаться. Не то случится беда, и все пропало. Четыре километра – вот и весь наш переход. Когда мы остановились, температура воздуха была минус 21°. Определение высоты дало 2880 метров над уровнем моря.
За ночь зюйд-ост сменился нордом. Ветер стих, прояснилось. Очень кстати для нас, и мы не стали мешкать. Перед нами, отлого поднимаясь вверх, простирался зеркальный лед. Как и в предыдущие дни, я ковылял впереди на лыжах, а остальные шли без лыж, поддерживая сани. По-прежнему нам встречались закрытые трещины, правда, не так часто. Но вот на сверкающей глади начали появляться пятна снега. Их становилось все больше, и вскоре они слились, накрыв неприятный лед сплошным пластом. Можно было снова надеть лыжи, и мы в отличном настроении продолжали свой путь на юг.
Мы радовались тому, что коварный ледник побежден, и поздравляли друг друга с тем, что наконец-то вышли на истинное плато. И вдруг прямо по курсу вырос гребень, красноречиво свидетельствуя, что еще не все неприятности кончились. Начался небольшой уклон, и по мере приближения к гребню стало ясно, что по пути к нему надо пересечь довольно широкую, но неглубокую ложбину. Со всех сторон вырастали длинные гряды торосов и стоговидные ледяные глыбы. Мы поняли, что нужно глядеть в оба. И вот перед нами часть ледника, которую мы назвали Танцплощадкой дьявола.
Снежный покров, который мы так превозносили, постепенно исчез; перед нами простиралась сверкающая льдом широкая ложбина. Вначале все шло благополучно. На скользком уклоне мы развили хороший ход. Вдруг сани Вистинга резко затормозили и опрокинулись. Мы сразу поняли, что случилось: сани попали одним полозом в трещину. С помощью Хасселя Вистинг принялся поднимать сани и оттаскивать их подальше от опасного места. А Бьоланд тем временем достал свой фотоаппарат и приготовился снимать. Мы с Ханссеном привыкли к таким происшествиям и спокойно наблюдали эту сцену с того места, где были, когда сани провалились. Но фотографирование затянулось, и я решил, что речь идет о закрытой трещине, не представляющей серьезной опасности, просто Бьоланду захотелось получить еще один снимок, который напоминал бы о многочисленных трещинах и щекотливых ситуациях в нашем путешествии. На фотографии ведь не видно, что трещина закрытая… Я окликнул ребят, спросил, как дела.
– Все в порядке, – прозвучал ответ, – сейчас.
– Трещина какая?
– Обычная, дна не видно!
Я упомянул здесь об этом маленьком происшествии, чтобы показать, как человек ко всему на свете привыкает. Два человека, Вистинг и Хассель, висят над бездонным провалом, позируя фотографу, и совсем не отдают себе отчета в серьезности положения. Послушаешь этот смех и шутки, ни за что не догадаешься, как обстоит дело. После того как фотограф спокойно, не спеша закончил свою работу (снимок вышел превосходный), Вистинг и Хассель сообща подняли сани и поехали дальше.
Как раз после этой трещины началась Танцплощадка дьявола. На вид – ничего страшного. Правда, снег смело ветром и продвигаться было трудно, но трещин почти не было. Довольно много торосов, как уже говорилось, но даже рядом с ними мы не видели серьезных препятствий.
Первое предупреждение о том, что лед здесь более коварен, чем кажется с виду, мы получили, когда передовые собаки в упряжке Ханссена вдруг провалились, что называется, на ровном месте. Они повисли на постромках, и вытащить их было легко.
Мы заглянули в провал и решили, что не так уж тут опасно. В полуметре-метре от поверхности находился еще один пласт, как будто из ледяной крошки. Мы предположили, что нижний пласт достаточно плотен, поэтому не страшно провалиться. Однако Бьоланд убедил нас в обратном. Он провалился сквозь верхний пласт и уже пробил нижний, но в последнюю секунду ухватился за веревочную петлю на санях. Собаки проваливались снова и снова, люди – тоже. Из-за пустоты между двумя пластами каждый шаг отдавался зловещим гулом. Каюры изо всех сил нахлестывали собак и подбадривали их энергичными возгласами, торопясь пройти коварный участок.
К счастью, он тянулся недолго. Поднимаясь на гребень, мы сразу заметили, как грунт меняется к лучшему. Оказалось, что Танцплощадка дьявола – последний «поклон» ледника. Дальше все неровности кончились. Рельеф и скольжение заметно улучшились, и вскоре мы с удовлетворением отметили, что многочисленные трудности и препятствия окончательно побеждены. Ровный гладкий лед был покрыт плотным снегом; мы быстро продвигались на юг, чувствуя себя вполне уверенно и безопасно.
На 87° южной широты по счислению мы в последний раз видели на северо-востоке землю. Воздух казался кристально чистым, и мы были уверены, что нам все видно. Однако, как выяснилось позднее, мы и на этот раз были обмануты. За день прошли около 40 километров. Высота над уровнем моря 3070 метров.
Недолго стояла хорошая погода. На следующий день подул сильный норд, и вот уже по всему плато загуляла метель. Сильный снегопад слепил глаза, но на душе у нас было спокойно, и мы решительно и быстро продвигались вперед, хотя ничего не видели. В этот день нас ожидала новость – огромные заструги. Пробираться между ними отнюдь не приятно, тем более, когда их не видно. В таких условиях не было смысла высылать вперед направляющего. Все равно он не мог устоять на ногах. Сделает три-четыре шага и падает. Сугробы были высокие и крутые. Нужно было быть настоящим акробатом, чтобы, перевалив вслепую, удержаться на ногах.
И мы решили, что лучше всего пустить вперед упряжку Ханссена. Тяжело ему приходилось, да и собакам нелегко, но отряд продвигался неплохо. Конечно, не обходилось без того, чтобы сани не опрокидывались; ничего – понатужимся и поднимем их. Каюры основательно потрудились, поддерживая сани среди заструг. Правда, зато и сани служили им опорой. Хуже было нам, «холостякам», которые шли без саней. Впрочем, идя по пятам за нашими товарищами, мы видели все неровности и благополучно одолевали их. Ханссен заслуживал особой похвалы: он отлично вел упряжку по такой местности, в такую погоду. Нелегко заставить эскимосских собак идти вперед, когда они ничего не видят. Ханссен не только справлялся с собаками, но и держал верный курс по компасу. Казалось бы, это практически невозможно, когда компасная стрелка от частых толчков то и дело обегает кругом всю розу ветров, не успеет остановиться – опять сорвалась с места. И однако, когда нам наконец удалось определить свои координаты, оказалось, что Ханссен правил идеально: данные наблюдения и счисления сошлись с точностью до одной мили.
Несмотря на множество препятствий и на то, что мы ехали вслепую, одометры отсчитали почти 40 километров. Гипсометр показал 3260 метров над уровнем моря. Следовательно, мы поднялись выше Бойни.
Седьмого декабря такая же погода: снег и метель, земля и небо заодно, ничего не видно. Тем не менее, мы развили хороший ход. Заструги постепенно сгладились, пошел совершенно плоский рельеф. До чего же приятно было снова идти по ровному льду. Бесконечные борозды нас просто извели. Ладно еще, это было бы где-то внизу, но здесь, на большой высоте, где упадешь – долго не отдышишься, нам, честное слово, приходилось несладко. В этот день мы пересекли 88 параллель и разбили лагерь на 88°9 южной широты. Вечером нас ожидал большой сюрприз. Как обычно, пока готовилась пища, я решил определить высоту. При этом я ожидал, что точка кипения, как и накануне, понизится, свидетельствуя о дальнейшем подъеме, но, к нашему удивлению, вода закипела при такой же температуре, как накануне. Я повторил опыт несколько раз, проверяя, нет ли ошибки, – результат был тот же. И обрадовались же ребята, когда я объявил, что мы достигли высшей точки плато.
Восьмое декабря началось так же, как седьмое: ни зги не видно. Пословица «о погоде говори на закате», кажется, не очень подходит для здешних условий – ну, да ладно. Конечно, солнце уже несколько недель не заходило, но я надеюсь, что снисходительный читатель не станет придираться к словам.
Дул слабый норд-ост, снег был отличный, и по гладкой равнине мы быстро катили на юг. Естественно, наши собаки на подъемах растеряли часть прыти, но совсем немного. Правда, они стали гораздо прожорливее. Дневной нормы – полкилограмма пеммикана – им было мало, и они с утра до вечера искали, чем бы еще закусить.
Поначалу они довольствовались тем, что плохо лежало: лыжными креплениями, кнутами, сапогами и т. п. Но мы заметили это и стали внимательно следить за своими вещами. Однако этим дело не кончилось. Собаки принялись за ремни, которыми были связаны сани. И если бы мы им позволили, они живо разобрали бы сани на составные части. Мы приняли контрмеры и по вечерам стали закапывать сани поглубже в снег, так что ремней не было видно. Помогло. Собаки почему-то не пытались одолеть снежный «барьер».
Примечательно: эти ненасытные животные, пожиравшие все, что им попадалось, вплоть до эбонитовых кружков на наших лыжных палках, никогда не покушались на провиантные ящики. Лежит треснувший ящик, собаки ходят кругом, нос вровень с ящиком, и чуют пеммикан, и видят его, но не трогают. Зато стоит поднять крышку, как они сбегаются со всех сторон, надеясь на добавку. Не знаю уж, чем это объяснить. Во всяком случае, не врожденной застенчивостью.
Ближе к полудню плотная серая пелена на горизонте начала редеть, и впервые за много дней открылся вид на несколько километров. Словно мы проснулись после крепкого сна, протерли глаза и оглянулись по сторонам. Мы настолько привыкли к серым сумеркам, что теперь свет нам буквально резал глаза. Но в верхних слоях атмосферы упрямо держалась мгла, мешавшая выглянуть солнцу.
Нам было очень важно взять меридиональную высоту, чтобы определить свою широту. После 86°47 мы еще не производили наблюдений, и трудно было сказать, когда нам это удастся. Пока что погода здесь, на плоскогорье, была не очень благоприятная.
Хотя надежд на успех было мало, мы остановились в 11 часов и приготовились засечь солнце, когда оно соизволит выглянуть. Хассель и Вистинг вооружились одним комплектом (секстант и искусственный горизонт), Ханссен и я – другим. Не помню случая, когда бы я так настойчиво старался, как говорится, вытянуть солнце за хвост из-за туч. Если удастся произвести здесь наблюдения и результат совпадет с данными счисления, можно на худой конец идти до самого полюса по счислению. Если же ни теперь, ни потом не будет наблюдений, еще вопрос – признают ли за нами открытие полюса только по данным счисления.
Не знаю, помогло ли мое старание, но факт тот, что солнце в конце концов показалось. Правда, оно было не очень яркое, да мы ведь привыкли ловить малейшую возможность. И вот высота определена, проверена всеми и записана. Пелена облаков тем временем редела, и еще до конца наблюдений, пока мы ловили солнце в высшей точке и убедились, что оно пошло вниз, оно засияло вовсю.
Отложив инструменты, мы сели на сани и принялись за вычисления. Нужно ли говорить, что мы волновались. Столько шли вслепую, да к тому же по такой тяжелой местности – каков-то будет результат? Вычитаем, складываем, наконец ответ готов. Мы недоверчиво посмотрели друг на друга. Это было похоже на фокус, проделанный настоящим волшебником. 88°16 южной широты. И по счислению – 88°16 южной широты. С точностью до одной мили. Теперь, если мы пойдем к полюсу по счислению, даже самые придирчивые люди должны признать за нами право на это. Мы убрали свои журналы, съели по две галеты и снова двинулись в путь.
В этот день нам предстояло пронести флаг Норвегии в неизведанные широты. Так далеко на юг еще не ступали нога человека. Шелковый флаг, привязанный к двум лыжным палкам, лежал наготове на санях Ханссена. Я велел ему, как только мы пройдем 88°23 южной широты – предел, достигнутый Шеклтоном, – поднять наш флаг. В этот день я был направляющим. Держать курс было нетрудно, красивейшие облака указывали мне путь. Все шло автоматически. Впереди – направляющий, за ним – Ханссен, дальше Вистинг и, наконец, Бьоланд. Свободный направляющий мог идти, где хотел. Обычно он следовал за чьими-нибудь санями.
Я шел призадумавшись, и мысли мои были далеко отсюда. Не помню уж, о чем я так упорно думал, как вдруг меня вернул к действительности ликующий крик, за которым последовали громкие «ура». Я живо обернулся, чтобы узнать, в чем дело, и застыл на месте, потеряв дар речи.
Нет слов, чтобы передать мои чувства в эту минуту. Все сани остановились, а на передних развевался норвежский флаг. Шелковое полотнище трепетало на ветру, удивительно красивое в прозрачном воздухе, среди ослепительной белизны. 88°23 пройдены, мы проникли на юг дальше, чем кто-либо. Это была самая волнующая минута с начала нашего путешествия. По щекам покатились слезы, и как я ни старался, не мог их удержать. Вид нашего флага сломил мою волю. Хорошо, что я ушел вперед; возвращаясь к своим товарищам, я успел взять себя в руки, укротить свои чувства.
Мы обменялись поздравлениями и рукопожатиями. Вот куда мы пробились сообща. И пробьемся еще дальше, к самой цели. Естественно, мы с великим уважением и восхищением вспомнили о человеке, который вместе со своими смелыми товарищами водрузил флаг родины намного ближе к цели, чем кто-либо из его предшественников. Имя сэра Эрнеста Шеклтона навсегда записано яркими буквами в истории исследований Антарктики. Мужество и воля творят чудеса. Подвиг Шеклтона, на мой взгляд, как нельзя лучше подтверждает это.
Разумеется, были вынуты фотоаппараты, и мы получили прекрасный снимок сцены, которую никто из нас не забудет. Пройдя еще три-четыре километра, мы на 88°25 разбили лагерь.
Погода заметно улучшилась. Почти полное безветрие, ясно, по-летнему (мы говорим о полярном лете) тепло – минус 18°. А в палатке было даже душно; мы не ждали ничего подобного. Основательно все обсудив и взвесив, мы пришли к выводу, что здесь надо организовать еще один склад, последний. Ради выигрыша, который даст облегчение саней, стоит рискнуть. Да и не так уж велик риск, мы же поставим столько вех, что слепой не заблудится. На этот раз было решено кроме поперечных знаков, с востока на запад, ставить снежные пирамидки через каждые 3,7 километра к югу. И на следующий день мы занялись складом.
Я не мог надивиться на собак Ханссена. Казалось, им все нипочем. Конечно, они слегка отощали, но на силе это почти не отразилось. И мы решили не облегчать сани Ханссена. Упряжки Вистинга и Бьоланда сдали, особенно последняя, поэтому мы сняли с этих саней почти по 50 килограммов – груз немалый. Следовательно, на складе было оставлено около 100 килограммов собачьего пеммикана и галеты. На санях лежало еще продовольствия приблизительно на месяц. Если, паче чаяния, нам не повезет, и мы потеряем этот склад, нам все равно должно хватить провианта до склада на 86°21. Хотя снег здесь плохо подходил для строительства, нам удалось воздвигнуть внушительный монумент. На поперечную разметку пошло 60 черных ящичных дощечек. Мы их втыкали в снег через 100 шагов. К каждой второй дощечке привязали лоскут черной материи. Для лучшей ориентировки все дощечки с восточной стороны были с метками, с западной – без меток.