Страница:
Меркулов рассматривал Сталина исподволь, бросая на него короткие цепкие взгляды; тот же продолжал внимательно изучать личные дела и, казалось, совсем не замечал наркома. Только редкие уточняющие вопросы Сталина, на которые Меркулов давал исчерпывающие ответы, говорили о том, что Верховный не забыл о его присутствии.
– Что, сильно я постарел? – не отрывая взгляда от документов и словно прочитав мысли наркома, неожиданно спросил Сталин. От столь точного попадания в ход его мыслей Меркулов смутился, ему даже стало немного не по себе. – Вы разглядываете меня, как цыган, покупающий лошадь.
– Я думаю, товарищ Сталин, о том, смог ли кто-либо другой вынести ту ношу, которая с началом этой войны обрушилась на вас и которую вы, как Верховный главнокомандующий, все это время несете на своих плечах. Какой же внутренней энергией должен обладать человек, чтобы такой груз вынести?
– Тяжесть войны, Всеволод Николаевич, обрушилась не на меня одного. Она обрушилась на весь советский народ, – Сталин поднял уставший взгляд и посмотрел на Меркулова. – Это советский народ вынес и сейчас продолжает выносить на своих плечах все тяготы этой войны и на фронтах, и в тылу. А меня жалеть не надо. Я еще крепко держусь в седле. В переносном смысле, конечно.
Замолчал и вновь погрузился в изучение документов.
Просмотрев все личные дела, Верховный снова взял папку, которую ранее отложил отдельно от других.
– Красивое лицо. Открытый взгляд, – сказал Сталин, долго вглядываясь в снимок сотрудника. – Озеров Сергей Александрович, – прочел он на титульной стороне обложки личного дела. – И фамилия у него соответствует. Вы, Всеволод Николаевич, никогда не задумывались над тем, что фамилия часто оказывает влияние и на самого человека, и на его характер, привычки и даже на биографию? Озеров… Эта фамилия от слова «озеро». От этого слова веет чистотой, спокойствием и постоянством. А постоянство в нашем деле играет важную роль. Постоянство во взглядах, в преданности делу, которому служишь, в вере в справедливость этого дела… Именно это подразумевает верность нашей партии и нашему государству. Озеров… Хорошая фамилия. Что вы можете сказать об этом человеке?
– Москвич… Закончил Институт связи. В поле нашего зрения Озеров попал в октябре 43‑го года, он тогда воевал в составе 92‑й гвардейской стрелковой дивизии, командовал взводом разведки. За форсирование Днепра был награжден орденом Красной Звезды…
– Это все я вижу из материалов его личного дела, – не поднимая головы и продолжая неспешно перелистывать листы, перебил Сталин. – Что вы можете сказать о нем как о человеке, о его характере?
Меркулов, вспомнив слова начальника Школы особого назначения, чуть улыбнулся:
– Ершист. Поначалу написал несколько рапортов на имя начальника Школы с просьбой отправить его обратно на фронт. Сначала, говорит, хочу задушить фашистского змея своими руками, а уж потом готов выполнить любое задание.
Пряча улыбку в усы, Сталин тоже улыбнулся, но тут же помрачнел:
– Тут написано, что его отец погиб…
– Да, товарищ Сталин. Подполковник Озеров пал смертью храбрых в бою при освобождении Белой Церкви в январе 44‑го. Это установлено доподлинно, – предвосхитил вопрос Сталина Меркулов: «пал смертью храбрых» и «пропал без вести» – это совсем не одно и тоже. – Весть о гибели отца и побудила старшего лейтенанта Озерова писать рапорты о направлении его на передовую. Рвался отомстить за отца.
Сталин вновь раскурил погасшую трубку, поднялся из-за стола и молча стал ходить взад-вперед. Нарком понял, что в эти минуты Верховный вспомнил о своем сыне Якове, который находился в немецком плену. Меркулов понял это по тому, каким сделалось лицо Сталина: оно вмиг приобрело землисто-серый оттенок, стало печальным и… беззащитным.
– Сколько этот проклятый Гитлер принес нам страданий! Как можно пережить гибель родного человека: отца, матери, своего ребенка?! Здравым умом это ни понять, ни объяснить невозможно. Проклятая война… – Сталин вернулся на свое место и, посмотрев наркому в глаза, глухо проговорил:
– У него будет возможность отомстить за своего отца. Только месть может быть не только на поле брани, ее можно свершить в войне куда более коварной и более изощренной. Передайте эти мои слова старшему лейтенанту.
– Слушаюсь, товарищ Сталин.
Верховный вновь подвинул к себе личное дело:
– Откуда у него такая тяга к языкам? Тут сказано: в совершенстве владеет немецким, английским, испанским и португальским языками.
– Его мать по образованию филолог, товарищ Сталин. До войны она преподавала в Московском университете. Она и привила сыну любовь к языкам, к тому же у него хорошая память. Можно сказать – феноменальная. Кстати сказать, Озеров и сейчас продолжает изучать иностранный язык.
– Какой?
– Французский. И, по отзывам преподавателей, делает в этом поразительные успехи.
«У этого парня – большой интеллектуальный потенциал, – опять вспомнил Меркулов слова начальника Школы, которые тот сказал накануне: готовясь к этой встрече, нарком наводил подробные справки обо всех сотрудниках, чьи личные дела он представил Сталину. – После соответствующей подготовки Озерова можно будет задействовать в работе с большим объемом и повышенной сложности. Он умеет нестандартно думать, у него по-особому развита логика мышления. Этим он разительно отличается от других слушателей».
Этот отзыв начальника Школы особого назначения об Озерове Меркулов тоже передал Сталину, тот утвердительно кивнул:
– Хорошо. Именно это я хотел услышать от вас. Остановимся на этом кандидате. Так вы говорите, хотел своими руками задушить фашистского змея? А какой зверек не боится ядовитых змей и уничтожает их?
– По-моему, еж… – пожал плечами нарком.
– Правильно, еж. Еж обладает иммунитетом к яду змеи. Но у ежа есть заметные недостатки, слабое зрение, например, к тому же он безрассуден. Еж нападает на змею независимо от того, грозит ему опасность от нее или нет. Я имел в виду другого зверька. Я говорил о мангусте. Мангуст тоже не восприимчив к ядовитым укусам, но, в отличие от ежа, мангуст не нападает на змею первым. Он вступит в схватку тогда, когда у него уже не будет другого выхода. И в схватке мангуст использует прием опережения, за счет этого он побеждает врага. Осторожность, смелость, но не безрассудная, и умение опережать действия противника – это как раз те качества, которыми должен обладать разведчик и которыми, судя по вашим словам, обладает старший лейтенант Озеров. Мне кажется, «Мангуст» – будет подходящим оперативным псевдонимом для него. Будем готовить старшего лейтенанта Озерова к выполнению задания… Как вы сказали? Особой сложности?
– Повышенной сложности, товарищ Сталин.
– Будем готовить старшего лейтенанта Озерова к выполнению задания повышенной… и особой сложности. Сейчас мы с вами об этом задании поговорим подробнее. Да, и подготовьте утром приказ о присвоении старшему лейтенанту Озерову очередного звания «капитан».
Встреча продолжалась еще один час двадцать минут. Сталин подробно изложил Меркулову свое видение цели того задания, которое предстояло выполнить старшему лейтенанту Сергею Озерову.
– Пусть это личное дело пока полежит у меня. Я вам верну его позже, – Сталин неторопливо завязал тесемки на личном деле Озерова. – С этой минуты, товарищ Меркулов, оно должно храниться отдельно от всех. С этой минуты, кто такой Сергей Александрович Озеров, где и с какой задачей он находится, будем знать только вы и я. Даже для начальника разведки и для его куратора пусть он будет… ну, скажем, Морозов Владимир Алексеевич. И еще, – секунду помолчав, заметил Сталин, – я думаю, не стоит товарища Судоплатова посвящать в проведение этой операции. У него свой, не менее важный и не менее ответственный участок работы, которому мы придаем особое значение[1]. Не будем мешать ему в этом. Для всех же остальных, – продолжил прерванную мысль Сталин, – товарищ Озеров пусть будет просто товарищ Иванов.
– И для товарища Берии – тоже?
– Я же сказал: для всех. И для товарища Берии, и для товарища Абакумова – тоже. В нужный момент они помогут нам переправить товарища Иванова к немцам. Только в этом будет состоять их участие в этой операции. И это не потому, что я им не доверяю. Это люди многократно проверенные, им я доверяю всецело. Я не знаю тех, кто придет после них.
Сталин посмотрел на Меркулова с такой многозначительностью, что у того выступила на лбу испарина: нарком почувствовал, что последняя фраза в полной мере относится и к нему. Справившись с секундным замешательством и придав своему голосу более или менее уверенную интонацию, Меркулов все же спросил:
– А почему именно Морозов, товарищ Сталин?
Сталин чуть лукаво улыбнулся, и в глубине его желтоватых зрачков Меркулов заметил озорную искру; от той напряженности, которая секунду назад сковала наркома, не осталось и следа.
– У наших западных союзников Советский Союз ассоциируется прежде всего со знаменитыми русскими морозами, – ответил Сталин. – Морозы и в сорок первом году, когда немцы стояли под Москвой, оказали нам неоценимую помощь. Помните, какие морозы стояли в ту зиму?
– Помню, товарищ Сталин, – с облегчением улыбнулся нарком.
Уже в самом конце этой встречи Сталин вдруг спросил:
– У него есть дети? В личном деле об этом ничего не сказано.
– Нет, товарищ Сталин. Озеров женился перед самой своей отправкой на фронт. Решили подождать до конца войны, так он это объяснил.
Сталин опять помрачнел, долго молчал, потом тихо сказал:
– Плохо, если у человека нет детей, но в данном случае, я считаю, – этот поступок оправдан. Идите, товарищ Меркулов. Сегодняшней нашей встречей я остался доволен.
После того как Меркулов уехал, Сталин ушел в свой кабинет и в свете настольной лампы еще долго сидел и вычерчивал на листе замысловатые фигуры, прежде чем положил перед собой папку с документами. Это были материалы, подготовленные к предстоящей Крымской конференции глав государств антигитлеровской коалиции – СССР, США и Великобритании, – которая была намечена на начало февраля и должна была состояться в Ялте.
Глава 2
Глава 3
– Что, сильно я постарел? – не отрывая взгляда от документов и словно прочитав мысли наркома, неожиданно спросил Сталин. От столь точного попадания в ход его мыслей Меркулов смутился, ему даже стало немного не по себе. – Вы разглядываете меня, как цыган, покупающий лошадь.
– Я думаю, товарищ Сталин, о том, смог ли кто-либо другой вынести ту ношу, которая с началом этой войны обрушилась на вас и которую вы, как Верховный главнокомандующий, все это время несете на своих плечах. Какой же внутренней энергией должен обладать человек, чтобы такой груз вынести?
– Тяжесть войны, Всеволод Николаевич, обрушилась не на меня одного. Она обрушилась на весь советский народ, – Сталин поднял уставший взгляд и посмотрел на Меркулова. – Это советский народ вынес и сейчас продолжает выносить на своих плечах все тяготы этой войны и на фронтах, и в тылу. А меня жалеть не надо. Я еще крепко держусь в седле. В переносном смысле, конечно.
Замолчал и вновь погрузился в изучение документов.
Просмотрев все личные дела, Верховный снова взял папку, которую ранее отложил отдельно от других.
– Красивое лицо. Открытый взгляд, – сказал Сталин, долго вглядываясь в снимок сотрудника. – Озеров Сергей Александрович, – прочел он на титульной стороне обложки личного дела. – И фамилия у него соответствует. Вы, Всеволод Николаевич, никогда не задумывались над тем, что фамилия часто оказывает влияние и на самого человека, и на его характер, привычки и даже на биографию? Озеров… Эта фамилия от слова «озеро». От этого слова веет чистотой, спокойствием и постоянством. А постоянство в нашем деле играет важную роль. Постоянство во взглядах, в преданности делу, которому служишь, в вере в справедливость этого дела… Именно это подразумевает верность нашей партии и нашему государству. Озеров… Хорошая фамилия. Что вы можете сказать об этом человеке?
– Москвич… Закончил Институт связи. В поле нашего зрения Озеров попал в октябре 43‑го года, он тогда воевал в составе 92‑й гвардейской стрелковой дивизии, командовал взводом разведки. За форсирование Днепра был награжден орденом Красной Звезды…
– Это все я вижу из материалов его личного дела, – не поднимая головы и продолжая неспешно перелистывать листы, перебил Сталин. – Что вы можете сказать о нем как о человеке, о его характере?
Меркулов, вспомнив слова начальника Школы особого назначения, чуть улыбнулся:
– Ершист. Поначалу написал несколько рапортов на имя начальника Школы с просьбой отправить его обратно на фронт. Сначала, говорит, хочу задушить фашистского змея своими руками, а уж потом готов выполнить любое задание.
Пряча улыбку в усы, Сталин тоже улыбнулся, но тут же помрачнел:
– Тут написано, что его отец погиб…
– Да, товарищ Сталин. Подполковник Озеров пал смертью храбрых в бою при освобождении Белой Церкви в январе 44‑го. Это установлено доподлинно, – предвосхитил вопрос Сталина Меркулов: «пал смертью храбрых» и «пропал без вести» – это совсем не одно и тоже. – Весть о гибели отца и побудила старшего лейтенанта Озерова писать рапорты о направлении его на передовую. Рвался отомстить за отца.
Сталин вновь раскурил погасшую трубку, поднялся из-за стола и молча стал ходить взад-вперед. Нарком понял, что в эти минуты Верховный вспомнил о своем сыне Якове, который находился в немецком плену. Меркулов понял это по тому, каким сделалось лицо Сталина: оно вмиг приобрело землисто-серый оттенок, стало печальным и… беззащитным.
– Сколько этот проклятый Гитлер принес нам страданий! Как можно пережить гибель родного человека: отца, матери, своего ребенка?! Здравым умом это ни понять, ни объяснить невозможно. Проклятая война… – Сталин вернулся на свое место и, посмотрев наркому в глаза, глухо проговорил:
– У него будет возможность отомстить за своего отца. Только месть может быть не только на поле брани, ее можно свершить в войне куда более коварной и более изощренной. Передайте эти мои слова старшему лейтенанту.
– Слушаюсь, товарищ Сталин.
Верховный вновь подвинул к себе личное дело:
– Откуда у него такая тяга к языкам? Тут сказано: в совершенстве владеет немецким, английским, испанским и португальским языками.
– Его мать по образованию филолог, товарищ Сталин. До войны она преподавала в Московском университете. Она и привила сыну любовь к языкам, к тому же у него хорошая память. Можно сказать – феноменальная. Кстати сказать, Озеров и сейчас продолжает изучать иностранный язык.
– Какой?
– Французский. И, по отзывам преподавателей, делает в этом поразительные успехи.
«У этого парня – большой интеллектуальный потенциал, – опять вспомнил Меркулов слова начальника Школы, которые тот сказал накануне: готовясь к этой встрече, нарком наводил подробные справки обо всех сотрудниках, чьи личные дела он представил Сталину. – После соответствующей подготовки Озерова можно будет задействовать в работе с большим объемом и повышенной сложности. Он умеет нестандартно думать, у него по-особому развита логика мышления. Этим он разительно отличается от других слушателей».
Этот отзыв начальника Школы особого назначения об Озерове Меркулов тоже передал Сталину, тот утвердительно кивнул:
– Хорошо. Именно это я хотел услышать от вас. Остановимся на этом кандидате. Так вы говорите, хотел своими руками задушить фашистского змея? А какой зверек не боится ядовитых змей и уничтожает их?
– По-моему, еж… – пожал плечами нарком.
– Правильно, еж. Еж обладает иммунитетом к яду змеи. Но у ежа есть заметные недостатки, слабое зрение, например, к тому же он безрассуден. Еж нападает на змею независимо от того, грозит ему опасность от нее или нет. Я имел в виду другого зверька. Я говорил о мангусте. Мангуст тоже не восприимчив к ядовитым укусам, но, в отличие от ежа, мангуст не нападает на змею первым. Он вступит в схватку тогда, когда у него уже не будет другого выхода. И в схватке мангуст использует прием опережения, за счет этого он побеждает врага. Осторожность, смелость, но не безрассудная, и умение опережать действия противника – это как раз те качества, которыми должен обладать разведчик и которыми, судя по вашим словам, обладает старший лейтенант Озеров. Мне кажется, «Мангуст» – будет подходящим оперативным псевдонимом для него. Будем готовить старшего лейтенанта Озерова к выполнению задания… Как вы сказали? Особой сложности?
– Повышенной сложности, товарищ Сталин.
– Будем готовить старшего лейтенанта Озерова к выполнению задания повышенной… и особой сложности. Сейчас мы с вами об этом задании поговорим подробнее. Да, и подготовьте утром приказ о присвоении старшему лейтенанту Озерову очередного звания «капитан».
Встреча продолжалась еще один час двадцать минут. Сталин подробно изложил Меркулову свое видение цели того задания, которое предстояло выполнить старшему лейтенанту Сергею Озерову.
– Пусть это личное дело пока полежит у меня. Я вам верну его позже, – Сталин неторопливо завязал тесемки на личном деле Озерова. – С этой минуты, товарищ Меркулов, оно должно храниться отдельно от всех. С этой минуты, кто такой Сергей Александрович Озеров, где и с какой задачей он находится, будем знать только вы и я. Даже для начальника разведки и для его куратора пусть он будет… ну, скажем, Морозов Владимир Алексеевич. И еще, – секунду помолчав, заметил Сталин, – я думаю, не стоит товарища Судоплатова посвящать в проведение этой операции. У него свой, не менее важный и не менее ответственный участок работы, которому мы придаем особое значение[1]. Не будем мешать ему в этом. Для всех же остальных, – продолжил прерванную мысль Сталин, – товарищ Озеров пусть будет просто товарищ Иванов.
– И для товарища Берии – тоже?
– Я же сказал: для всех. И для товарища Берии, и для товарища Абакумова – тоже. В нужный момент они помогут нам переправить товарища Иванова к немцам. Только в этом будет состоять их участие в этой операции. И это не потому, что я им не доверяю. Это люди многократно проверенные, им я доверяю всецело. Я не знаю тех, кто придет после них.
Сталин посмотрел на Меркулова с такой многозначительностью, что у того выступила на лбу испарина: нарком почувствовал, что последняя фраза в полной мере относится и к нему. Справившись с секундным замешательством и придав своему голосу более или менее уверенную интонацию, Меркулов все же спросил:
– А почему именно Морозов, товарищ Сталин?
Сталин чуть лукаво улыбнулся, и в глубине его желтоватых зрачков Меркулов заметил озорную искру; от той напряженности, которая секунду назад сковала наркома, не осталось и следа.
– У наших западных союзников Советский Союз ассоциируется прежде всего со знаменитыми русскими морозами, – ответил Сталин. – Морозы и в сорок первом году, когда немцы стояли под Москвой, оказали нам неоценимую помощь. Помните, какие морозы стояли в ту зиму?
– Помню, товарищ Сталин, – с облегчением улыбнулся нарком.
Уже в самом конце этой встречи Сталин вдруг спросил:
– У него есть дети? В личном деле об этом ничего не сказано.
– Нет, товарищ Сталин. Озеров женился перед самой своей отправкой на фронт. Решили подождать до конца войны, так он это объяснил.
Сталин опять помрачнел, долго молчал, потом тихо сказал:
– Плохо, если у человека нет детей, но в данном случае, я считаю, – этот поступок оправдан. Идите, товарищ Меркулов. Сегодняшней нашей встречей я остался доволен.
После того как Меркулов уехал, Сталин ушел в свой кабинет и в свете настольной лампы еще долго сидел и вычерчивал на листе замысловатые фигуры, прежде чем положил перед собой папку с документами. Это были материалы, подготовленные к предстоящей Крымской конференции глав государств антигитлеровской коалиции – СССР, США и Великобритании, – которая была намечена на начало февраля и должна была состояться в Ялте.
Глава 2
Луч карманного фонаря был довольно слабым, но его вполне хватало для того, чтобы командир взвода первого батальона 1008‑го стрелкового полка 266‑й стрелковой дивизии лейтенант Младенов – именно он шел впереди – мог уверенно вести свою группу по этому подземному лабиринту берлинских коммуникаций.
Накануне, 29 апреля, во время штурма городской ратуши в подвале одного из прилегающих к ней зданий на Кенигштрассе личным составом взвода лейтенанта Младенова был обнаружен вход в эти старинные коммуникации; по этим ходам после ожесточенного сопротивления пытались скрыться (и многим это удалось сделать) оборонявшие ратушу гитлеровцы.
Поначалу – после взятия ратуши и прилегающей к ней территории – по предложению начальника контрразведки полка во избежание проникновения в наш тыл немцев было принято решение эти подземелья взорвать. Однако после проведенной разведки силами все того же взвода Младенова совместно с разведчиками из разведроты капитана Ильюшенко, и после того как были обнаружены два выхода на поверхность, находившиеся на другом берегу Шпрее в подвалах полуразрушенных зданий, по настоянию начальника войсковой разведки полка приказ об уничтожении подземных галерей был отменен. Эти подземные коммуникации были удобны и для подразделений Красной армии: центральная часть города была еще в руках противника, и ее штурм был впереди.
Сейчас, для выполнения задания, суть которого заключалась в обеспечении скрытой переброски объекта на территорию, находящуюся еще в руках немецких войск, эти подземные галереи пригодились.
…Следом за лейтенантом шли три бойца из его взвода, за ними – начальник войсковой разведки полка майор Груздев и сотрудник контрразведки дивизии подполковник Зинченко, далее… Далее шел тот, ради кого и была организована вся эта операция, тот, настоящее имя которого – кроме Верховного – знал только один человек – нарком госбезопасности Меркулов. За подполковником Зинченко шел молодой человек двадцати пяти лет в форме офицера вермахта.
То, что он был в форме офицера, можно было определить лишь по петлицам, которые были видны в расстегнутом вороте сильно потрепанного, порванного в нескольких местах комбинезона темного серо-зеленого цвета. Ни погон, ни других знаков отличия видно не было. Даже на голове у него была не фуражка, а солдатская каска, затянутая в тряпичный маскировочный чехол. Через плечо офицера был перекинут «шмайсер», на ремне – подсумок с рожками-обоймами к автомату, кобура с пистолетом и кинжал в ножнах, рукоятка такого же кинжала торчала из голенища сапога. Две ручные гранаты с длинными рукоятями были заткнуты под ремень со спины.
Он и был тем самым «объектом», который должны были скрытно переправить к немцам. Кем был этот молчаливый молодой человек, прибывший в Берлин из Москвы в сопровождении человека в форме полковника авиации, и почему его переброске придавалось такое большое значение, ни подполковник Зинченко, ни майор Груздев, ни уж тем более другие участники этой операции не знали. Каждый из них исполнял лишь ту роль, которая была ему отведена: подполковник Зинченко, к примеру, отвечал за переброску. Он, Зинченко, после того как увидел, что прежде чем поздороваться за руку с полковником авиации, сам командир полка сначала взял под козырек и сдержанно произнес: «Здравия желаю, товарищ… полковник», мог лишь предполагать о том, кем был в действительности этот «полковник авиации», лишь догадываться о тех причинах, которые обусловливали важность и секретность порученного ему дела. И обращение к человеку в форме офицера вермахта – «товарищ Иванов» – всех, включая и сопровождающего его полковника авиации, говорило о многом…
Замыкало группу отделение автоматчиков во главе со старшиной. Это были люди подполковника из контрразведки СМЕРШ; их отличие от бойцов лейтенанта Младенова было хорошо заметным: и обмундирование почти новое, в боях не истрепанное, и каски не выгоревшие и не исцарапанные.
Шли уже минут пятнадцать: звенящая тишина, нарушаемая лишь легким шуршанием одежды да глухим звуком шагов, ибо даже сапоги были обмотаны тряпками (шли, часто останавливаясь и прислушиваясь), от которой за годы войны все уже порядком успели отвыкнуть, действовала давяще. Да еще постоянное напряжение от ожидания возможной встречи с немцами держало нервы в натянутом состоянии. О том, что такая встреча могла произойти, знали все: сейчас, когда войска Красной армии вплотную подошли к центральной части Берлина, когда запах смерти вместе с осознанием неминуемого краха висели в воздухе осязаемо, гитлеровцы дрались с остервенением раненого зверя, загнанного в угол. Защищаясь, они использовали все: и подвалы домов, и казематы, и подземные коммуникации; отступать им было некуда, терять, по заверениям министра пропаганды рейха доктора Йозефа Геббельса, – нечего.
– Стой, кто идет?.. – неожиданно остановил группу Младенова приглушенный голос.
Отделение во главе с сержантом Кузминым было выслано для разведки на полчаса раньше основной группы и сейчас контролировало выход из подземелья в подвалах здания, на всех этажах которого было полно немцев: используя неожиданное затишье, они перегруппировывали силы, пополняли боеприпасы, готовились к отражению натиска советских войск.
Кузмину повезло. Когда его отделение подошло к выходу из подземелья, немецкая речь глухо доносилась и с верхних этажей, и со стороны улицы, однако в подвале немцев не было. Воспользовавшись этим и почти полной темнотой (той предрассветной синевы, которая еле проникала через пробоины в стенах и полуподвальные окна, явно было недостаточно), Кузмин и девять его бойцов тут же заняли круговую оборону вокруг выхода. Двух бойцов сержант оставил внизу – контролировать выход со стороны подземелья.
– Свои… Гранит, – отозвался Младенов, узнав голос рядового Бородина, однако остановился и, только дождавшись отзыва на пароль, подошел. – Ну что тут у вас?
– Тихо пока, товарищ лейтенант. – Из темноты вышел, словно отделился от стены, боец с автоматом на изготовку.
– Это хорошо, что тихо. Ты здесь один? Где остальные? – Слабый луч фонаря выхватил из темноты каменные ступени узкой лестницы, круто со спиральным загибом уходившей вверх.
– Двое нас. Я и Трофимов. Нас сержант здесь охранять оставил, а сам с ребятами наверху выход стерегут.
– Трофимов?..
– Тут я, товарищ лейтенант, – полушепотом отозвался второй боец, так же как и первый, неслышно проявляясь во мраке подземной галереи.
– Хорошо… – Лейтенант повернулся к стоящим в двух шагах сзади офицерам – те тоже включили свои фонари и осматривались, отделение автоматчиков стояло позади чуть поодаль. – Пришли… Товарищ подполковник, сейчас мы выберемся в подвал, а уж оттуда – выход наружу. Сейчас там отделение сержанта Кузмина контролирует обстановку… – Младенов замялся, не зная, как ему продолжить.
– Ну, чего стушевался, лейтенант, говори, – видя замешательство командира взвода, пришел ему на помощь майор Груздев.
– Товарищ подполковник, пусть ваши люди не поднимаются в подвал. Лучше оставаться здесь. Подстрахуют, если что… А то черт его знает, кто сюда может оттуда выйти, – лейтенант мотнул головой в сторону подземного хода, по которому они только что пришли. – Да и большое скопление людей в подвале нежелательно. Меньше шума будет, а то на верхних этажах здания – немцы. И в случае перестрелки своих бы в темноте не перестрелять…
– Никакой перестрелки не должно быть, лейтенант. Мы сюда не воевать пришли, у нас другая задача, – с раздражением проговорил подполковник Смерша.
– Да я не против… – пожал плечами Младенов.
– Сколько людей у тебя наверху?
За командира взвода ответил встретивший их боец Бородин:
– Десять, товарищ подполковник. Нам с Трофимовым командир отделения приказал здесь оставаться до вашего возвращения оттуда, – боец кивнул на потолок. – Так что, если что, мы ваших в обиду не дадим.
– Веселая у тебя команда, лейтенант, – со смешком сказал командир полковой разведки.
– Добро, – подполковник повернулся к своим автоматчикам. – Остаетесь здесь. Задача ясна?
– Так точно, товарищ подполковник, – вполголоса ответил старшина. – Блокируем подход сюда с этой стороны до вашего возвращения.
– Ну что, товарищи, – подполковник посмотрел на майора, потом задержал вопросительный взгляд на «немце», – пошли? – и, видя их готовность, сказал уже командиру взвода: – Веди, лейтенант.
Офицеры повернулись и друг за другом стали подниматься по ступеням каменной лестницы, выходившей в подвал большого, старинного, сильно разрушенного здания на перекрестке Циммерштрассе и Фридрихштрассе.
Ни эти офицеры, ни находившиеся вокруг немцы не знали, что наступившее вдруг в эти минуты – в четыре часа утра первого мая – затишье (относительное, разумеется, – автоматная и пулеметная стрельба слышалась в отдалении повсеместно, стихла только артиллерийская канонада) было вызвано переговорами между заместителем командующего войсками Первого Белорусского фронта генералом армии В.Д. Соколовским и начальником Генерального штаба германских сухопутных войск генералом Кребсом. И никто из них не знал, что, не дождавшись в назначенное время от германского командования согласия на безоговорочную капитуляцию, ровно в десять сорок Красная армия откроет ураганный огонь по особому сектору обороны центра Берлина.
– Кузмин, – тихо позвал лейтенант Младенов, выглянув из отверстия в полу подвала.
– Здесь я, товарищ лейтенант.
Офицеры один за другим быстро поднялись в подвал, последним опять шел «немец».
– Не будем терять время. Где можно выбраться наружу? – спросил подполковник Зинченко.
– Там, – Кузьмин указал автоматом в сторону полуподвального окна.
Подойдя к этому окну, офицеры вновь задержались.
– Ну, желаю удачи, – пожал руку человеку в немецкой форме подполковник.
– Спасибо…
Потом пожал руку «немцу» начальник разведки:
– Ни пуха…
– К черту…
«Немец» высунулся из окна подвала, огляделся по сторонам и рывком выбрался наружу.
– Товарищ Иванов, – тут же услышал он тихий окрик и обернулся. В окне показался подполковник:
– Не возвращайтесь, удачи не будет. Возьмите… – Зинченко виновато улыбнулся и протянул «немцу» планшетку. – Чуть ведь не забыл!
– Бывает… Я тоже хорош… – «Немец» перекинул ремешок планшетки через голову и на прощание еще раз махнул рукой. – Ну, я пошел… Вам – удачного возвращения.
Он уже не слышал, как через какую-то минуту, когда он скорой походкой шагал вдоль домов по Циммерштрассе, в подвале, из которого он только что вылез, разгорелся ожесточенный скоротечный бой: группа немецких солдат, спустившихся с верхнего этажа, наткнулась на отделение старшего сержанта Кузмина.
И он так и не узнал, что все те люди, с которыми он только что стоял рядом, разговаривал, пожимал им руки, в этот момент были уже мертвы. Все они приняли бой, давая ему возможность уйти подальше, и погибли, выполняя задание по его переброске, в этом минутном, но яростном бою: немцы попросту забросали их гранатами. И те, кто оставались внизу – старшина со своим отделением автоматчиков и пятеро бойцов из взвода лейтенанта Младенова, – услышав, что наверху вспыхнул бой, кинулись на помощь своим товарищам и тоже погибли, попав под осколки гранат. В живых остались только трое: два автоматчика из отделения старшины да тот «веселый» боец по фамилии Бородин. Израненные сами, они вынесли смертельно раненного подполковника Зинченко и все-таки не смогли его, истекающего кровью, донести до своих живым.
Он не узнал, какими были последние слова подполковника. Умирая, он прошептал бойцам: «Передайте… он у…»
Накануне, 29 апреля, во время штурма городской ратуши в подвале одного из прилегающих к ней зданий на Кенигштрассе личным составом взвода лейтенанта Младенова был обнаружен вход в эти старинные коммуникации; по этим ходам после ожесточенного сопротивления пытались скрыться (и многим это удалось сделать) оборонявшие ратушу гитлеровцы.
Поначалу – после взятия ратуши и прилегающей к ней территории – по предложению начальника контрразведки полка во избежание проникновения в наш тыл немцев было принято решение эти подземелья взорвать. Однако после проведенной разведки силами все того же взвода Младенова совместно с разведчиками из разведроты капитана Ильюшенко, и после того как были обнаружены два выхода на поверхность, находившиеся на другом берегу Шпрее в подвалах полуразрушенных зданий, по настоянию начальника войсковой разведки полка приказ об уничтожении подземных галерей был отменен. Эти подземные коммуникации были удобны и для подразделений Красной армии: центральная часть города была еще в руках противника, и ее штурм был впереди.
Сейчас, для выполнения задания, суть которого заключалась в обеспечении скрытой переброски объекта на территорию, находящуюся еще в руках немецких войск, эти подземные галереи пригодились.
…Следом за лейтенантом шли три бойца из его взвода, за ними – начальник войсковой разведки полка майор Груздев и сотрудник контрразведки дивизии подполковник Зинченко, далее… Далее шел тот, ради кого и была организована вся эта операция, тот, настоящее имя которого – кроме Верховного – знал только один человек – нарком госбезопасности Меркулов. За подполковником Зинченко шел молодой человек двадцати пяти лет в форме офицера вермахта.
То, что он был в форме офицера, можно было определить лишь по петлицам, которые были видны в расстегнутом вороте сильно потрепанного, порванного в нескольких местах комбинезона темного серо-зеленого цвета. Ни погон, ни других знаков отличия видно не было. Даже на голове у него была не фуражка, а солдатская каска, затянутая в тряпичный маскировочный чехол. Через плечо офицера был перекинут «шмайсер», на ремне – подсумок с рожками-обоймами к автомату, кобура с пистолетом и кинжал в ножнах, рукоятка такого же кинжала торчала из голенища сапога. Две ручные гранаты с длинными рукоятями были заткнуты под ремень со спины.
Он и был тем самым «объектом», который должны были скрытно переправить к немцам. Кем был этот молчаливый молодой человек, прибывший в Берлин из Москвы в сопровождении человека в форме полковника авиации, и почему его переброске придавалось такое большое значение, ни подполковник Зинченко, ни майор Груздев, ни уж тем более другие участники этой операции не знали. Каждый из них исполнял лишь ту роль, которая была ему отведена: подполковник Зинченко, к примеру, отвечал за переброску. Он, Зинченко, после того как увидел, что прежде чем поздороваться за руку с полковником авиации, сам командир полка сначала взял под козырек и сдержанно произнес: «Здравия желаю, товарищ… полковник», мог лишь предполагать о том, кем был в действительности этот «полковник авиации», лишь догадываться о тех причинах, которые обусловливали важность и секретность порученного ему дела. И обращение к человеку в форме офицера вермахта – «товарищ Иванов» – всех, включая и сопровождающего его полковника авиации, говорило о многом…
Замыкало группу отделение автоматчиков во главе со старшиной. Это были люди подполковника из контрразведки СМЕРШ; их отличие от бойцов лейтенанта Младенова было хорошо заметным: и обмундирование почти новое, в боях не истрепанное, и каски не выгоревшие и не исцарапанные.
Шли уже минут пятнадцать: звенящая тишина, нарушаемая лишь легким шуршанием одежды да глухим звуком шагов, ибо даже сапоги были обмотаны тряпками (шли, часто останавливаясь и прислушиваясь), от которой за годы войны все уже порядком успели отвыкнуть, действовала давяще. Да еще постоянное напряжение от ожидания возможной встречи с немцами держало нервы в натянутом состоянии. О том, что такая встреча могла произойти, знали все: сейчас, когда войска Красной армии вплотную подошли к центральной части Берлина, когда запах смерти вместе с осознанием неминуемого краха висели в воздухе осязаемо, гитлеровцы дрались с остервенением раненого зверя, загнанного в угол. Защищаясь, они использовали все: и подвалы домов, и казематы, и подземные коммуникации; отступать им было некуда, терять, по заверениям министра пропаганды рейха доктора Йозефа Геббельса, – нечего.
– Стой, кто идет?.. – неожиданно остановил группу Младенова приглушенный голос.
Отделение во главе с сержантом Кузминым было выслано для разведки на полчаса раньше основной группы и сейчас контролировало выход из подземелья в подвалах здания, на всех этажах которого было полно немцев: используя неожиданное затишье, они перегруппировывали силы, пополняли боеприпасы, готовились к отражению натиска советских войск.
Кузмину повезло. Когда его отделение подошло к выходу из подземелья, немецкая речь глухо доносилась и с верхних этажей, и со стороны улицы, однако в подвале немцев не было. Воспользовавшись этим и почти полной темнотой (той предрассветной синевы, которая еле проникала через пробоины в стенах и полуподвальные окна, явно было недостаточно), Кузмин и девять его бойцов тут же заняли круговую оборону вокруг выхода. Двух бойцов сержант оставил внизу – контролировать выход со стороны подземелья.
– Свои… Гранит, – отозвался Младенов, узнав голос рядового Бородина, однако остановился и, только дождавшись отзыва на пароль, подошел. – Ну что тут у вас?
– Тихо пока, товарищ лейтенант. – Из темноты вышел, словно отделился от стены, боец с автоматом на изготовку.
– Это хорошо, что тихо. Ты здесь один? Где остальные? – Слабый луч фонаря выхватил из темноты каменные ступени узкой лестницы, круто со спиральным загибом уходившей вверх.
– Двое нас. Я и Трофимов. Нас сержант здесь охранять оставил, а сам с ребятами наверху выход стерегут.
– Трофимов?..
– Тут я, товарищ лейтенант, – полушепотом отозвался второй боец, так же как и первый, неслышно проявляясь во мраке подземной галереи.
– Хорошо… – Лейтенант повернулся к стоящим в двух шагах сзади офицерам – те тоже включили свои фонари и осматривались, отделение автоматчиков стояло позади чуть поодаль. – Пришли… Товарищ подполковник, сейчас мы выберемся в подвал, а уж оттуда – выход наружу. Сейчас там отделение сержанта Кузмина контролирует обстановку… – Младенов замялся, не зная, как ему продолжить.
– Ну, чего стушевался, лейтенант, говори, – видя замешательство командира взвода, пришел ему на помощь майор Груздев.
– Товарищ подполковник, пусть ваши люди не поднимаются в подвал. Лучше оставаться здесь. Подстрахуют, если что… А то черт его знает, кто сюда может оттуда выйти, – лейтенант мотнул головой в сторону подземного хода, по которому они только что пришли. – Да и большое скопление людей в подвале нежелательно. Меньше шума будет, а то на верхних этажах здания – немцы. И в случае перестрелки своих бы в темноте не перестрелять…
– Никакой перестрелки не должно быть, лейтенант. Мы сюда не воевать пришли, у нас другая задача, – с раздражением проговорил подполковник Смерша.
– Да я не против… – пожал плечами Младенов.
– Сколько людей у тебя наверху?
За командира взвода ответил встретивший их боец Бородин:
– Десять, товарищ подполковник. Нам с Трофимовым командир отделения приказал здесь оставаться до вашего возвращения оттуда, – боец кивнул на потолок. – Так что, если что, мы ваших в обиду не дадим.
– Веселая у тебя команда, лейтенант, – со смешком сказал командир полковой разведки.
– Добро, – подполковник повернулся к своим автоматчикам. – Остаетесь здесь. Задача ясна?
– Так точно, товарищ подполковник, – вполголоса ответил старшина. – Блокируем подход сюда с этой стороны до вашего возвращения.
– Ну что, товарищи, – подполковник посмотрел на майора, потом задержал вопросительный взгляд на «немце», – пошли? – и, видя их готовность, сказал уже командиру взвода: – Веди, лейтенант.
Офицеры повернулись и друг за другом стали подниматься по ступеням каменной лестницы, выходившей в подвал большого, старинного, сильно разрушенного здания на перекрестке Циммерштрассе и Фридрихштрассе.
Ни эти офицеры, ни находившиеся вокруг немцы не знали, что наступившее вдруг в эти минуты – в четыре часа утра первого мая – затишье (относительное, разумеется, – автоматная и пулеметная стрельба слышалась в отдалении повсеместно, стихла только артиллерийская канонада) было вызвано переговорами между заместителем командующего войсками Первого Белорусского фронта генералом армии В.Д. Соколовским и начальником Генерального штаба германских сухопутных войск генералом Кребсом. И никто из них не знал, что, не дождавшись в назначенное время от германского командования согласия на безоговорочную капитуляцию, ровно в десять сорок Красная армия откроет ураганный огонь по особому сектору обороны центра Берлина.
– Кузмин, – тихо позвал лейтенант Младенов, выглянув из отверстия в полу подвала.
– Здесь я, товарищ лейтенант.
Офицеры один за другим быстро поднялись в подвал, последним опять шел «немец».
– Не будем терять время. Где можно выбраться наружу? – спросил подполковник Зинченко.
– Там, – Кузьмин указал автоматом в сторону полуподвального окна.
Подойдя к этому окну, офицеры вновь задержались.
– Ну, желаю удачи, – пожал руку человеку в немецкой форме подполковник.
– Спасибо…
Потом пожал руку «немцу» начальник разведки:
– Ни пуха…
– К черту…
«Немец» высунулся из окна подвала, огляделся по сторонам и рывком выбрался наружу.
– Товарищ Иванов, – тут же услышал он тихий окрик и обернулся. В окне показался подполковник:
– Не возвращайтесь, удачи не будет. Возьмите… – Зинченко виновато улыбнулся и протянул «немцу» планшетку. – Чуть ведь не забыл!
– Бывает… Я тоже хорош… – «Немец» перекинул ремешок планшетки через голову и на прощание еще раз махнул рукой. – Ну, я пошел… Вам – удачного возвращения.
Он уже не слышал, как через какую-то минуту, когда он скорой походкой шагал вдоль домов по Циммерштрассе, в подвале, из которого он только что вылез, разгорелся ожесточенный скоротечный бой: группа немецких солдат, спустившихся с верхнего этажа, наткнулась на отделение старшего сержанта Кузмина.
И он так и не узнал, что все те люди, с которыми он только что стоял рядом, разговаривал, пожимал им руки, в этот момент были уже мертвы. Все они приняли бой, давая ему возможность уйти подальше, и погибли, выполняя задание по его переброске, в этом минутном, но яростном бою: немцы попросту забросали их гранатами. И те, кто оставались внизу – старшина со своим отделением автоматчиков и пятеро бойцов из взвода лейтенанта Младенова, – услышав, что наверху вспыхнул бой, кинулись на помощь своим товарищам и тоже погибли, попав под осколки гранат. В живых остались только трое: два автоматчика из отделения старшины да тот «веселый» боец по фамилии Бородин. Израненные сами, они вынесли смертельно раненного подполковника Зинченко и все-таки не смогли его, истекающего кровью, донести до своих живым.
Он не узнал, какими были последние слова подполковника. Умирая, он прошептал бойцам: «Передайте… он у…»
Глава 3
Перекрестие оптического прицела снайперской винтовки медленно перемещалось, хищно выцеливая очередную жертву, не оставляя той ни малейшего шанса. Приближенные сильной оптикой немые картинки, происходившие на расстоянии от нескольких десятков до двух-трех сотен метров, создавали ощущение нереальности.
Сейчас, когда предрассветная мгла, усиленная то густеющей, то редеющей нескончаемой дымовой завесой, стала постепенно рассеиваться, снайпер стал более или менее отчетливо различать на фоне руин снующие фигурки людей.
Снайпера не интересовали бегущие куда-то группами и поодиночке солдаты, люди в полувоенной форме и тем более гражданские лица (хотя под гражданской одеждой сейчас могли скрываться все кто угодно). Он упорно, с завидной выдержкой выискивал тех, кто был ему нужен. Вечером, еще до того как сгустились сумерки и стало трудно различать объекты, пять пуль, выпущенные из винтовки, поразили цели; сейчас снайпер вышел на утреннюю охоту.
Тоненькие линии перекрестия вдруг замерли: в центре их сплетения, в полуподвальном окне высокого здания появился офицер и как-то странно огляделся. То, что это был именно офицер, снайпер понял по петличкам, выглянувшим из-под ворота комбинезона.
Стрелок плавно положил палец на спусковой крючок, но вороватость, с которой офицер огляделся, прежде чем стал вылезать из окна, задержала выстрел. Поведение потенциальной «цели» заинтересовало стрелка: здесь не было русских, бояться было еще нечего…
Палец плавно потянул спусковую скобу, но опять за тысячную долю секунды до выстрела замер: офицер, оглядевшись по сторонам, вдруг посмотрел прямо в оптический прицел. Его взгляд, голубые (или серые?) глаза, выражение лица заставили снайпера ослабить на скобе палец.
А то, что стрелок увидел в следующее мгновение, совсем уж озадачило его: офицер, почти уже вылезший на поверхность, вдруг, будто спохватившись, опять склонился к окну, в котором показался силуэт человека в форме… русского офицера.
Это длилось мгновение, но это было то мгновение, которое спасло жизнь человека в комбинезоне: снайпер убрал палец со спускового крючка.
– Марта, смотри! – шепотом воскликнул юноша лет пятнадцати и легко толкнул в плечо девушку-подростка примерно того же возраста; именно она лежала со снайперской винтовкой и с любопытством наблюдала за событиями в оптический прицел.
– Подожди, не мешай, – недовольно отмахнулась девушка.
– Ну скорей, скорей… Смотри… Сейчас уедет…
Марта с сожалением оторвалась от окуляра прицела и посмотрела в том направлении, куда указывал юноша.
По Вильгельмштрассе, со стороны имперской канцелярии, на максимальной скорости, которая бы позволяла объезжать воронки и завалы, ехала легковая машина.
Девушка быстро переместила винтовку и навела перекрестие на лобовое стекло. Несмотря на то что машина петляла из стороны в сторону, ей все же удалось увидеть, что за рулем сидел офицер в черной эсэсовской форме.
Сейчас, когда предрассветная мгла, усиленная то густеющей, то редеющей нескончаемой дымовой завесой, стала постепенно рассеиваться, снайпер стал более или менее отчетливо различать на фоне руин снующие фигурки людей.
Снайпера не интересовали бегущие куда-то группами и поодиночке солдаты, люди в полувоенной форме и тем более гражданские лица (хотя под гражданской одеждой сейчас могли скрываться все кто угодно). Он упорно, с завидной выдержкой выискивал тех, кто был ему нужен. Вечером, еще до того как сгустились сумерки и стало трудно различать объекты, пять пуль, выпущенные из винтовки, поразили цели; сейчас снайпер вышел на утреннюю охоту.
Тоненькие линии перекрестия вдруг замерли: в центре их сплетения, в полуподвальном окне высокого здания появился офицер и как-то странно огляделся. То, что это был именно офицер, снайпер понял по петличкам, выглянувшим из-под ворота комбинезона.
Стрелок плавно положил палец на спусковой крючок, но вороватость, с которой офицер огляделся, прежде чем стал вылезать из окна, задержала выстрел. Поведение потенциальной «цели» заинтересовало стрелка: здесь не было русских, бояться было еще нечего…
Палец плавно потянул спусковую скобу, но опять за тысячную долю секунды до выстрела замер: офицер, оглядевшись по сторонам, вдруг посмотрел прямо в оптический прицел. Его взгляд, голубые (или серые?) глаза, выражение лица заставили снайпера ослабить на скобе палец.
А то, что стрелок увидел в следующее мгновение, совсем уж озадачило его: офицер, почти уже вылезший на поверхность, вдруг, будто спохватившись, опять склонился к окну, в котором показался силуэт человека в форме… русского офицера.
Это длилось мгновение, но это было то мгновение, которое спасло жизнь человека в комбинезоне: снайпер убрал палец со спускового крючка.
– Марта, смотри! – шепотом воскликнул юноша лет пятнадцати и легко толкнул в плечо девушку-подростка примерно того же возраста; именно она лежала со снайперской винтовкой и с любопытством наблюдала за событиями в оптический прицел.
– Подожди, не мешай, – недовольно отмахнулась девушка.
– Ну скорей, скорей… Смотри… Сейчас уедет…
Марта с сожалением оторвалась от окуляра прицела и посмотрела в том направлении, куда указывал юноша.
По Вильгельмштрассе, со стороны имперской канцелярии, на максимальной скорости, которая бы позволяла объезжать воронки и завалы, ехала легковая машина.
Девушка быстро переместила винтовку и навела перекрестие на лобовое стекло. Несмотря на то что машина петляла из стороны в сторону, ей все же удалось увидеть, что за рулем сидел офицер в черной эсэсовской форме.