Страница:
Игорь перелистнул пару страничек и неожиданно заявил обиженным тоном:
— Ты меня что, за курьера держишь? От такой наглости Долгова обалдела:
— А ты чего хотел?
— Я хотел бы исполнять свои функциональные обязанности.
— Исполняй. Кто тебе мешает?
— Ты. Я не могу заниматься своим делом — бегаю по твоим поручениям…
— И зарплату, кстати, получаешь, — напомнила Ирина.
— Семьдесят баксов? — усмехнулся Мухин. — Благодарствуйте. На паперти больше дают. Уверяю тебя, были бы у меня свои клиенты, я получал бы…
Ирина рассвирепела, выхватила у него из рук сценарии.
— Пошел отсюда! — громко сказала она. — К своим клиентам. И клиенткам. Альфонс несчастный! Я его кормлю, денег за квартиру не беру, на работу устроила, так он ни фига не делает, только претензии предъявляет. Хочешь работать самостоятельно — флаг в руки. Иди ищи клиентов, пляши перед ними чечетку, задницу лижи, сценарии строчи. Иди, что расселся? И из дома моего убирайся! Сегодня же, понял?
Игорь медленно поднялся со стула.
— И пойду, — спокойно ответил он. — Спасибо за все. Но если вдруг что не так — не обессудь.
В захлопнувшуюся за ним дверь полетел толстый телефонный справочник. Ирина хотела было бросить также и пепельницу, но одумалась, нервно закурила.
— Бывают же козлы на свете, — вслух проговорила она. — И никакой благодарности, гений сраный. Ничего, она и без него все сделает…
— Ирина? Крахмальников. Вы где?
— Иду, Леонид Александрович.
Как-то надо сегодня исхитриться и уйти со студии часа на три пораньше. Но она прекрасно понимала, что не получится: питерская катастрофа спутала все планы.
Питер
Москва
Питер
— Ты меня что, за курьера держишь? От такой наглости Долгова обалдела:
— А ты чего хотел?
— Я хотел бы исполнять свои функциональные обязанности.
— Исполняй. Кто тебе мешает?
— Ты. Я не могу заниматься своим делом — бегаю по твоим поручениям…
— И зарплату, кстати, получаешь, — напомнила Ирина.
— Семьдесят баксов? — усмехнулся Мухин. — Благодарствуйте. На паперти больше дают. Уверяю тебя, были бы у меня свои клиенты, я получал бы…
Ирина рассвирепела, выхватила у него из рук сценарии.
— Пошел отсюда! — громко сказала она. — К своим клиентам. И клиенткам. Альфонс несчастный! Я его кормлю, денег за квартиру не беру, на работу устроила, так он ни фига не делает, только претензии предъявляет. Хочешь работать самостоятельно — флаг в руки. Иди ищи клиентов, пляши перед ними чечетку, задницу лижи, сценарии строчи. Иди, что расселся? И из дома моего убирайся! Сегодня же, понял?
Игорь медленно поднялся со стула.
— И пойду, — спокойно ответил он. — Спасибо за все. Но если вдруг что не так — не обессудь.
В захлопнувшуюся за ним дверь полетел толстый телефонный справочник. Ирина хотела было бросить также и пепельницу, но одумалась, нервно закурила.
— Бывают же козлы на свете, — вслух проговорила она. — И никакой благодарности, гений сраный. Ничего, она и без него все сделает…
— Ирина? Крахмальников. Вы где?
— Иду, Леонид Александрович.
Как-то надо сегодня исхитриться и уйти со студии часа на три пораньше. Но она прекрасно понимала, что не получится: питерская катастрофа спутала все планы.
Питер
Никитин припарковал “Ниву” на площадке, специально выделенной для машин зарубежных телевизионщиков и отгороженной столбиками с натянутым шнуром от автомобилей постояльцев “Астории”. Внаглую въехав в эту святая святых, он было сделал морду кирпичом, готовясь к схватке с охранником в форменной куртке, но тот подошел лишь для того, чтоб поздороваться и сообщить, что их ждут в холле.
Дебора, чтоб не пугать администрацию гостиницы внезапным появлением незнакомцев с камерой, встретила их внизу.
Носов, видевший ее раньше лишь издали во время каких-то параллельных съемок, где она мелькала в своих неизменных джинсах и мешковатой куртке, по достоинству оценил наряд миниатюрной брюнетки, вставшей им навстречу из кресла в вестибюле. Пожимая протянутую для пожатия руку, Виктор мельком отметил “унисекс”, все еще модный в Америке, но какой! Да, джинсы от Версаче с застежкой на мужскую сторону с маленькой головкой Горгоны на часовом кармашке, но сидят на узких бедрах так, что становится понятно — они сшиты именно в Италии для таких вот маленьких женщин с узкими бедрами, а не в китайской деревне для кого ни попадя. Да, фланелевая футболка с застежкой опять же на мужскую сторону, но маленький зеленый крокодильчик “Ла коста” так удобно устроился на небольшой женской груди за счет идеального, именно для дам кроя — явно парижская вещица. Да, “уни”, но все-таки “секс”!
Элегантность профодежды Виктора тоже не укрылась от взгляда новой знакомой, равно как и его зеленоватые с немного ироничным прищуром глаза, разворот широких плеч, не перекосившихся под грузом увесистого “бетакама”, темные, мягко вьющиеся волосы, покрытые блестящими каплями питерской измороси.
— Где ж ты раньше прятал своего оператора, Вэл? Боялся, что я его переманю? — рассмеялась Дэби, и сразу стала похожа на любимую Носовым Джулию Роберте.
Виктор слегка смутился, а Валерий почувствовал легкий укол ревности — он вспомнил, что именно такой вопрос задала Дэби своей подружке Галке, когда та их знакомила.
— Ладно, мальчики, поехали наверх — скоро наш спутник выйдет из тени, и я вас переброшу в Москву.
— Это временные трудности, — оправдывался Валера, — завтра у меня будет своя тарелка.
— А здесь ты не в своей тарелке? — рассмеявшись, скаламбурила Дэби.
Каким же все было разным в одинаковых по назначению помещениях корпунктов!
Стандартный двухместный номер, арендованный “Дайвером”, удручал своей “приспособленностью” в худшем смысле этого слова. На сквозняке из плохо пригнанных окон, то пряча, то показывая на мгновение гордую “Аврору” внизу, колыхались шторы с модным когда-то абстрактным рисунком, которые за три года не забыли еще последних постояльцев, заливших их шампанским. Продавленное кресло со следами притушенных сигарет на полированных подлокотниках и расшатанные стулья тоже помнили зады многочисленных гостей северной столицы. Громоздкая аппаратура размещалась на прикроватных тумбочках и канцелярских столах, спасенных при списании в местной бухгалтерии. Видеокассеты штабелями лежали на подоконнике, обшивке батарей и на полу. И над всем этим царил дух холостяцкого неуюта и выкуренных до фильтра не очень качественных сигарет.
Корпункт Ти-эн-эн занимал два полулюкса в конце коридора мансарды “Астории”, переоборудованной финнами несколько лет назад. Для удобства их соединили дверью, и образовался настоящий офис, с автономным кондиционером, напичканной всяческой машинерией кухней и даже маленьким спортзальчиком для поддержания формы сотрудников, и без того бодрых и поджарых. И пахло здесь не табачным дымом, которому неоткуда было взяться на этом маленьком островке борющейся с курением Америки, а хорошими духами, дамскими и мужскими, освежителями воздуха из ванной и спортзала и… Макдоналдсом — четвертым символом Штатов после гимна, флага и герба.
В аппаратной небольшое окно пряталось за жалюзи, в просветах виднелось мрачноватое здание бывшего немецкого посольства напротив. Слева от окна стоял огромный, как домашний кинотеатр, монитор, на полиэкране которого в режиме нон-стоп шли сюжеты Ти-эн-эн и всех российских каналов. Компактное цифровое оборудование размещалось в никелированных рэк-стойках на колесиках, на колесиках были и рабочие кресла. В одном из них прямо от дверей к монтажному столу и укатила Дэби.
— Вы пока выпейте что-нибудь, а я дособеру свой материал, — сказала она, бегая пальцами по клавиатуре компьютера. — У вас много?
— Полчаса сырья, — ответил Валера.
— Почему “сырья”? У тебя есть минут пятнадцать — садись за второй стол и монтируй.
— Не-е. Мы так не работаем. Мы любим с чувством, с толком, с расстановкой.
— Ну как вы, русские, любите, я знаю. — Дэби почему-то оглянулась на Виктора, и Никитин снова ощутил укольчик ревности.
«Собака на сене, — обозвал он себя. — Сам не гам, и другому не дам? Ну, Носов, похоже ты сегодня изменишь Родине. Больше-то некому в данный период, как и мне впрочем. Вот чертова работа — даже изменить некому!»
— Кстати, звони на вашу студию, пусть посылают курьера в наше московское бюро. Я своих уже предупредила, — бросила американка и вернулась к работе.
Валера с Виктором успели пропустить лишь по маленькому стаканчику виски, когда Дэби закончила монтаж и стремительно подъехала к ним, словно участник параллельной Олимпиады.
— Давайте вашу кассету, алкаши. Я ее посмотрю, пока буду переводить в диджитал. Этично?
— Аск! — ответил Валера.
Материал, даже несмонтированный, вызвал у Дэби зависть.
— Вот что значит национальное родство. Ты безошибочно выбрал нужных людей в толпе. А вот эти голуби крупным планом, клюющие объедки, на фоне которых ваш вице-мэр говорит о горячем питании, — просто находка! Это же твоя заслуга, Вик?
— Это заслуга дворника, Дэби, — поскромничал Носов.
— Нет, но как ты вашего Ломова разозлил, Вэл! Это и есть “техническая причина”, нет?
— Угадала. А вы освещаете как-то трагедию в метро?
— Мы не можем освещать это как трагедию — нет официальных заявлений. А на репортаж мы опоздали. Я узнала обо всем из ваших новостей. Пока добрались, всю толпу уже разогнали. На обратном пути мы заехали на место, где сгорел дом вашего мафиозо. Бобошин, да? Представляешь, на наших глазах он начал рассыпаться и даже немного провалился. Каково? Мне тоже везет — не только тебе!
— Это очень интересно, — задумчиво сказал Валерий. — Дашь копию?
— Дашь на дашь, — рассмеялась Дэби. — А мне нужна ваша старуха, которая кричит. Я делаю авторскую программу про ваших женщин. На час. Такой персонаж мне бы не помешал.
— По рукам, — согласился Никитин.
— А твоих горящих лошадей я просто прошу в мою коллекцию, — повернулась она к Носову. — Кстати, в Штатах проводится конкурс на лучший сюжет года. Хочешь, я его заявлю от нас, как будто ты наш вне-штат-ный, — по слогам произнесла она трудное слово, — корреспондент. Поедешь со мной получать премию?
— Всегда готов! — отдал пионерский салют Виктор, чем ужасно испугал Дэби.
В это время раздался сигнал, оповещающий о выходе спутника Ти-эн-эн из тени Земли.
— О! Заболталась, — хлопнула себя по губам американка.
За считанные секунды плод получасового труда питерцев унесся из тарелки, установленной на крыше гостиницы, отразился от антенн спутника и влетел в такую же тарелку на крыше московского бюро, где уже нервничала, листая американские журналы, курьер “Дайвер-ТВ” Любочка.
Перегнав информацию, они прошли на кухню и устроили, как пошутила Дэби, “встречу на Эльбе”, закусывая ее любимую “Гжелку” гамбургерами. Остатки водки они допили после просмотра новостей, отметив аплодисментами продукт совместного творчества.
— Ребята, — положила руки на плечи обоим мужчинам Дэби, — давайте продолжим в баре?
— А не хватит? — спросил Валерий. — Нам же завтра работать.
— Работа не волк… Смешные вы, русские. Только у вас “работа” и “рабство” от одного корня. Зато вы крепкие парни. Так что идем в бар. Я пойду переоденусь.
— Неслабо она закладывает, — заметил Виктор, когда они остались одни. — Не потому ли ей так нравится Россия?
— Нет, старик. Тут особая статья… Помнишь четыре головы журналистов во время первой чеченской войны? Так вот, она приехала искать пятую. Ее жених работал от Ти-эн-эн в Грузии, а торчал, конечно, все время в Ичкерии. На той стороне. Из-за чего-то не поладил, видимо, с Хаттабом, и его убили. Так Дэби из ближневосточного отдела напросилась в Россию, искать его. Язык учила на ходу…
— Надо же? Чтоб мы его так знали!
— У нее, правда, бабка была из киевских евреев, но все равно способности потрясающие. Она вообще языков десять знает… Ну вот, а потом прикипела к России. Даже православие приняла, представляешь? И ведь что придумала! У них ротация в фирме, как у шеф-поваров во французских ресторанах, — не больше двух лет на одном месте, чтоб застоя не возникало, так после первых двух лет, когда ей нужно было сменить страну, она уехала, но на Украину. Опять смена — она в Питер. Не может оторваться от своих корней…
В полупустом баре компания завела спор о том, к какой сфере человеческой деятельности отнести журналистику. Дэби настаивала на политике, Виктор, как истинный художник, — на искусстве, а Валера неожиданно причислил журналистику к медицине.
— Ведь мы ничего не создаем, а только меняем то, что есть. Стараемся исправить что-то и при этом не навредить. Значит, мы врачи! — горячась после очередного двойного виски, доказывал он.
— Ну если и врачи, то психиатры, — согласилась Дэби. — Мы же должны связать больное сознание людей с действительностью.
— Ну насчет “не создаем”, это ты выдал желаемое за действительное. Мало, что ли, наших на выборах черное за белое выдают? Да и психиатрия эта больше психотропией отдает… — мрачно подытожил Носов.
Потом все трое горячо объяснялись друг другу в любви, причем целовались только Виктор и Дебора. Потом американка убедила Валеру, что ему нельзя садиться за руль и очень полезно прогуляться пешком до дома, а Виктора — что ему опасно ехать с бесценной камерой на такси и гораздо лучше переночевать в ее двухкомнатном номере. Никитин уже не испытывал никаких уколов ревности.
Он шел по ночной Исаакиевской площади, обдумывая, как завтра начать разговор с Евгением Петровичем Копыловым. Никто лучше его не знает историю строительства рокового тоннеля. Захочет ли он раскрыть секреты?
Переходя Синий, стометровой ширины, мост через Мойку, Валерий вспомнил, как однажды проплывал под ним на моторке, снимая виды Питера, и как страшно навалилась на его плечи после солнечного дня булькающая темнота. А каково там, в тоннеле, где сейчас, вот в этот самый момент, одна за другой угасают человеческие жизни? Что там с ними происходит, с этими двумя сотнями людей, заживо погребенных под землей? Умерли они сразу или лежат, истерзанные искореженным металлом, и молят о смерти? Или кто-то ползет, подобно дождевому червю, к воздуху и свету?
Дебора, чтоб не пугать администрацию гостиницы внезапным появлением незнакомцев с камерой, встретила их внизу.
Носов, видевший ее раньше лишь издали во время каких-то параллельных съемок, где она мелькала в своих неизменных джинсах и мешковатой куртке, по достоинству оценил наряд миниатюрной брюнетки, вставшей им навстречу из кресла в вестибюле. Пожимая протянутую для пожатия руку, Виктор мельком отметил “унисекс”, все еще модный в Америке, но какой! Да, джинсы от Версаче с застежкой на мужскую сторону с маленькой головкой Горгоны на часовом кармашке, но сидят на узких бедрах так, что становится понятно — они сшиты именно в Италии для таких вот маленьких женщин с узкими бедрами, а не в китайской деревне для кого ни попадя. Да, фланелевая футболка с застежкой опять же на мужскую сторону, но маленький зеленый крокодильчик “Ла коста” так удобно устроился на небольшой женской груди за счет идеального, именно для дам кроя — явно парижская вещица. Да, “уни”, но все-таки “секс”!
Элегантность профодежды Виктора тоже не укрылась от взгляда новой знакомой, равно как и его зеленоватые с немного ироничным прищуром глаза, разворот широких плеч, не перекосившихся под грузом увесистого “бетакама”, темные, мягко вьющиеся волосы, покрытые блестящими каплями питерской измороси.
— Где ж ты раньше прятал своего оператора, Вэл? Боялся, что я его переманю? — рассмеялась Дэби, и сразу стала похожа на любимую Носовым Джулию Роберте.
Виктор слегка смутился, а Валерий почувствовал легкий укол ревности — он вспомнил, что именно такой вопрос задала Дэби своей подружке Галке, когда та их знакомила.
— Ладно, мальчики, поехали наверх — скоро наш спутник выйдет из тени, и я вас переброшу в Москву.
— Это временные трудности, — оправдывался Валера, — завтра у меня будет своя тарелка.
— А здесь ты не в своей тарелке? — рассмеявшись, скаламбурила Дэби.
Каким же все было разным в одинаковых по назначению помещениях корпунктов!
Стандартный двухместный номер, арендованный “Дайвером”, удручал своей “приспособленностью” в худшем смысле этого слова. На сквозняке из плохо пригнанных окон, то пряча, то показывая на мгновение гордую “Аврору” внизу, колыхались шторы с модным когда-то абстрактным рисунком, которые за три года не забыли еще последних постояльцев, заливших их шампанским. Продавленное кресло со следами притушенных сигарет на полированных подлокотниках и расшатанные стулья тоже помнили зады многочисленных гостей северной столицы. Громоздкая аппаратура размещалась на прикроватных тумбочках и канцелярских столах, спасенных при списании в местной бухгалтерии. Видеокассеты штабелями лежали на подоконнике, обшивке батарей и на полу. И над всем этим царил дух холостяцкого неуюта и выкуренных до фильтра не очень качественных сигарет.
Корпункт Ти-эн-эн занимал два полулюкса в конце коридора мансарды “Астории”, переоборудованной финнами несколько лет назад. Для удобства их соединили дверью, и образовался настоящий офис, с автономным кондиционером, напичканной всяческой машинерией кухней и даже маленьким спортзальчиком для поддержания формы сотрудников, и без того бодрых и поджарых. И пахло здесь не табачным дымом, которому неоткуда было взяться на этом маленьком островке борющейся с курением Америки, а хорошими духами, дамскими и мужскими, освежителями воздуха из ванной и спортзала и… Макдоналдсом — четвертым символом Штатов после гимна, флага и герба.
В аппаратной небольшое окно пряталось за жалюзи, в просветах виднелось мрачноватое здание бывшего немецкого посольства напротив. Слева от окна стоял огромный, как домашний кинотеатр, монитор, на полиэкране которого в режиме нон-стоп шли сюжеты Ти-эн-эн и всех российских каналов. Компактное цифровое оборудование размещалось в никелированных рэк-стойках на колесиках, на колесиках были и рабочие кресла. В одном из них прямо от дверей к монтажному столу и укатила Дэби.
— Вы пока выпейте что-нибудь, а я дособеру свой материал, — сказала она, бегая пальцами по клавиатуре компьютера. — У вас много?
— Полчаса сырья, — ответил Валера.
— Почему “сырья”? У тебя есть минут пятнадцать — садись за второй стол и монтируй.
— Не-е. Мы так не работаем. Мы любим с чувством, с толком, с расстановкой.
— Ну как вы, русские, любите, я знаю. — Дэби почему-то оглянулась на Виктора, и Никитин снова ощутил укольчик ревности.
«Собака на сене, — обозвал он себя. — Сам не гам, и другому не дам? Ну, Носов, похоже ты сегодня изменишь Родине. Больше-то некому в данный период, как и мне впрочем. Вот чертова работа — даже изменить некому!»
— Кстати, звони на вашу студию, пусть посылают курьера в наше московское бюро. Я своих уже предупредила, — бросила американка и вернулась к работе.
Валера с Виктором успели пропустить лишь по маленькому стаканчику виски, когда Дэби закончила монтаж и стремительно подъехала к ним, словно участник параллельной Олимпиады.
— Давайте вашу кассету, алкаши. Я ее посмотрю, пока буду переводить в диджитал. Этично?
— Аск! — ответил Валера.
Материал, даже несмонтированный, вызвал у Дэби зависть.
— Вот что значит национальное родство. Ты безошибочно выбрал нужных людей в толпе. А вот эти голуби крупным планом, клюющие объедки, на фоне которых ваш вице-мэр говорит о горячем питании, — просто находка! Это же твоя заслуга, Вик?
— Это заслуга дворника, Дэби, — поскромничал Носов.
— Нет, но как ты вашего Ломова разозлил, Вэл! Это и есть “техническая причина”, нет?
— Угадала. А вы освещаете как-то трагедию в метро?
— Мы не можем освещать это как трагедию — нет официальных заявлений. А на репортаж мы опоздали. Я узнала обо всем из ваших новостей. Пока добрались, всю толпу уже разогнали. На обратном пути мы заехали на место, где сгорел дом вашего мафиозо. Бобошин, да? Представляешь, на наших глазах он начал рассыпаться и даже немного провалился. Каково? Мне тоже везет — не только тебе!
— Это очень интересно, — задумчиво сказал Валерий. — Дашь копию?
— Дашь на дашь, — рассмеялась Дэби. — А мне нужна ваша старуха, которая кричит. Я делаю авторскую программу про ваших женщин. На час. Такой персонаж мне бы не помешал.
— По рукам, — согласился Никитин.
— А твоих горящих лошадей я просто прошу в мою коллекцию, — повернулась она к Носову. — Кстати, в Штатах проводится конкурс на лучший сюжет года. Хочешь, я его заявлю от нас, как будто ты наш вне-штат-ный, — по слогам произнесла она трудное слово, — корреспондент. Поедешь со мной получать премию?
— Всегда готов! — отдал пионерский салют Виктор, чем ужасно испугал Дэби.
В это время раздался сигнал, оповещающий о выходе спутника Ти-эн-эн из тени Земли.
— О! Заболталась, — хлопнула себя по губам американка.
За считанные секунды плод получасового труда питерцев унесся из тарелки, установленной на крыше гостиницы, отразился от антенн спутника и влетел в такую же тарелку на крыше московского бюро, где уже нервничала, листая американские журналы, курьер “Дайвер-ТВ” Любочка.
Перегнав информацию, они прошли на кухню и устроили, как пошутила Дэби, “встречу на Эльбе”, закусывая ее любимую “Гжелку” гамбургерами. Остатки водки они допили после просмотра новостей, отметив аплодисментами продукт совместного творчества.
— Ребята, — положила руки на плечи обоим мужчинам Дэби, — давайте продолжим в баре?
— А не хватит? — спросил Валерий. — Нам же завтра работать.
— Работа не волк… Смешные вы, русские. Только у вас “работа” и “рабство” от одного корня. Зато вы крепкие парни. Так что идем в бар. Я пойду переоденусь.
— Неслабо она закладывает, — заметил Виктор, когда они остались одни. — Не потому ли ей так нравится Россия?
— Нет, старик. Тут особая статья… Помнишь четыре головы журналистов во время первой чеченской войны? Так вот, она приехала искать пятую. Ее жених работал от Ти-эн-эн в Грузии, а торчал, конечно, все время в Ичкерии. На той стороне. Из-за чего-то не поладил, видимо, с Хаттабом, и его убили. Так Дэби из ближневосточного отдела напросилась в Россию, искать его. Язык учила на ходу…
— Надо же? Чтоб мы его так знали!
— У нее, правда, бабка была из киевских евреев, но все равно способности потрясающие. Она вообще языков десять знает… Ну вот, а потом прикипела к России. Даже православие приняла, представляешь? И ведь что придумала! У них ротация в фирме, как у шеф-поваров во французских ресторанах, — не больше двух лет на одном месте, чтоб застоя не возникало, так после первых двух лет, когда ей нужно было сменить страну, она уехала, но на Украину. Опять смена — она в Питер. Не может оторваться от своих корней…
В полупустом баре компания завела спор о том, к какой сфере человеческой деятельности отнести журналистику. Дэби настаивала на политике, Виктор, как истинный художник, — на искусстве, а Валера неожиданно причислил журналистику к медицине.
— Ведь мы ничего не создаем, а только меняем то, что есть. Стараемся исправить что-то и при этом не навредить. Значит, мы врачи! — горячась после очередного двойного виски, доказывал он.
— Ну если и врачи, то психиатры, — согласилась Дэби. — Мы же должны связать больное сознание людей с действительностью.
— Ну насчет “не создаем”, это ты выдал желаемое за действительное. Мало, что ли, наших на выборах черное за белое выдают? Да и психиатрия эта больше психотропией отдает… — мрачно подытожил Носов.
Потом все трое горячо объяснялись друг другу в любви, причем целовались только Виктор и Дебора. Потом американка убедила Валеру, что ему нельзя садиться за руль и очень полезно прогуляться пешком до дома, а Виктора — что ему опасно ехать с бесценной камерой на такси и гораздо лучше переночевать в ее двухкомнатном номере. Никитин уже не испытывал никаких уколов ревности.
Он шел по ночной Исаакиевской площади, обдумывая, как завтра начать разговор с Евгением Петровичем Копыловым. Никто лучше его не знает историю строительства рокового тоннеля. Захочет ли он раскрыть секреты?
Переходя Синий, стометровой ширины, мост через Мойку, Валерий вспомнил, как однажды проплывал под ним на моторке, снимая виды Питера, и как страшно навалилась на его плечи после солнечного дня булькающая темнота. А каково там, в тоннеле, где сейчас, вот в этот самый момент, одна за другой угасают человеческие жизни? Что там с ними происходит, с этими двумя сотнями людей, заживо погребенных под землей? Умерли они сразу или лежат, истерзанные искореженным металлом, и молят о смерти? Или кто-то ползет, подобно дождевому червю, к воздуху и свету?
Москва
Когда Люба, секретарша Гуровина и по совместительству курьер, привезла материал из московского бюро Ти-эн-эн, Крахмальников уже набросал план освещения трагедии в Питере.
Работало сразу несколько бригад. Одна покатила в Питер, везя с собой спутниковую тарелку. Задача этой группы не крутиться под ногами у Никитина, а заняться самостоятельным расследованием. МЧС, МВД, ФСБ — вот их поле деятельности. В Москве бригады дежурили возле Госдумы, чтобы вылавливать видных депутатов и снимать их комментарии происходившего. Еще одна бригада шерстила архивы: надо было найти аналоги в истории России и зарубежья. А последняя моталась по московским специалистам-метростроевцам, выясняя возможные причины трагедии.
Конечно, в Питер надо бы послать еще людей, чтоб брали интервью у родственников. Но Гуровин и так со скрипом подписал одну командировку. Придется Никитину и москвичам покрутиться на два фронта.
С завтрашнего дня Крахмальников решил ввести сетку ежечасных экстренных выпусков.
Остальные каналы освещали трагедию очень сухо. Картинку почти не давали. А уж о подоплеках аварии и намека не было. Тут могло быть две причины — или плохо копают, или им сказали цыц. Скорее всего, второе. Слава богу, у “Даивера” никаких цыкалыциков не было.
— Так, ребята, брейн-сторм, — специально выговаривая английские слова с рязанским акцентом, сказал Крахмальников, после того как всем отделом просмотрели никитинский материал. — Есть свежие головы?
Мозговую атаку они устраивали не так часто. Только в экстраординарных случаях. А это был случай наивысшей категории.
— Мюзикл “Метро” надо взять, — выдала идею Долгова.
Это на первый взгляд абсурдное предложение понравилось всем.
— Отлично. Антон, займись.
— Я не понял, — виновато улыбнулся Антон Балашов. — При чем тут мюзикл?
— Снимешь самые лихие и веселые фрагменты. Может, там песенка какая-нибудь есть о метро.
— Зачем?
— Контраст, — шепнула Балашову Ирина.
— А-а…
— Дальше, — обвел взглядом своих сотрудников Леонид.
— Московских метростроевцев можно снять.
— Антон, сделаешь?
— Есть.
— А что с заставкой?
Для репортажей и материалов о питерской трагедии было решено сделать специальную заставку.
— Компьютерщики принесут с минуты на минуту, — ответила Долгова.
— Ирина, тебе надо готовить хороший комментарий. Ну ты это умеешь. Знаешь, минут на пять.
— Уже делаю. Завтра покажу.
— Еще предложения?
— Леонид Александрович, самое главное — их спасают? — напомнил Лобиков.
— Да, бригада пробивается. Оэртэшники обещали мне слить репортаж. Настригите из него самое важное.
— А я бы постоянный корпункт поставил у МЧС, — сказал Лобиков.
— И я бы поставил. Но нас туда не пускают. Костя и то через Шойгу договаривался.
— Эрнст?
— Да.
— А вы?
— А я не смог.
— Ну, блин, дела-а, — протянула Житкова. — Что-то там поганое-поганое.
— М-да… Мы еще нанюхаемся дерьма, — сказал Лобиков и поморщился.
— Не обязательно — зальют все парфюмерией, — возразила Житкова.
— Ребята, — Крахмальников закрыл папку, — я вас пугать не хочу…
— Уже испугали, — перебила Долгова.
— ..Но мы сейчас одной ногой наступили на мину. Если рванет — костей не соберем.
— Это вы нам говорите? — округлила глаза Житкова.
— Я должен был сказать.
— Не надо, Леонид Александрович, испугали бабу толстым х…м, — зло проговорила Долгова. — Это ваши там наверху заморочки, а наше дело маленькое — быть правдивыми.
— Вот за что я тебя люблю, так это за изящную словесность, — улыбнулся Крахмальников. — Ну тогда погнали, журналюги!
Сотрудники задвигали стульями, стали расходиться.
— Леонид Александрович, я так с этим мюзиклом и не понял, — подошел к Крахмальникову Антон Балашов.
— И вас, Антон, я люблю. За вечно свежую голову!
Работало сразу несколько бригад. Одна покатила в Питер, везя с собой спутниковую тарелку. Задача этой группы не крутиться под ногами у Никитина, а заняться самостоятельным расследованием. МЧС, МВД, ФСБ — вот их поле деятельности. В Москве бригады дежурили возле Госдумы, чтобы вылавливать видных депутатов и снимать их комментарии происходившего. Еще одна бригада шерстила архивы: надо было найти аналоги в истории России и зарубежья. А последняя моталась по московским специалистам-метростроевцам, выясняя возможные причины трагедии.
Конечно, в Питер надо бы послать еще людей, чтоб брали интервью у родственников. Но Гуровин и так со скрипом подписал одну командировку. Придется Никитину и москвичам покрутиться на два фронта.
С завтрашнего дня Крахмальников решил ввести сетку ежечасных экстренных выпусков.
Остальные каналы освещали трагедию очень сухо. Картинку почти не давали. А уж о подоплеках аварии и намека не было. Тут могло быть две причины — или плохо копают, или им сказали цыц. Скорее всего, второе. Слава богу, у “Даивера” никаких цыкалыциков не было.
— Так, ребята, брейн-сторм, — специально выговаривая английские слова с рязанским акцентом, сказал Крахмальников, после того как всем отделом просмотрели никитинский материал. — Есть свежие головы?
Мозговую атаку они устраивали не так часто. Только в экстраординарных случаях. А это был случай наивысшей категории.
— Мюзикл “Метро” надо взять, — выдала идею Долгова.
Это на первый взгляд абсурдное предложение понравилось всем.
— Отлично. Антон, займись.
— Я не понял, — виновато улыбнулся Антон Балашов. — При чем тут мюзикл?
— Снимешь самые лихие и веселые фрагменты. Может, там песенка какая-нибудь есть о метро.
— Зачем?
— Контраст, — шепнула Балашову Ирина.
— А-а…
— Дальше, — обвел взглядом своих сотрудников Леонид.
— Московских метростроевцев можно снять.
— Антон, сделаешь?
— Есть.
— А что с заставкой?
Для репортажей и материалов о питерской трагедии было решено сделать специальную заставку.
— Компьютерщики принесут с минуты на минуту, — ответила Долгова.
— Ирина, тебе надо готовить хороший комментарий. Ну ты это умеешь. Знаешь, минут на пять.
— Уже делаю. Завтра покажу.
— Еще предложения?
— Леонид Александрович, самое главное — их спасают? — напомнил Лобиков.
— Да, бригада пробивается. Оэртэшники обещали мне слить репортаж. Настригите из него самое важное.
— А я бы постоянный корпункт поставил у МЧС, — сказал Лобиков.
— И я бы поставил. Но нас туда не пускают. Костя и то через Шойгу договаривался.
— Эрнст?
— Да.
— А вы?
— А я не смог.
— Ну, блин, дела-а, — протянула Житкова. — Что-то там поганое-поганое.
— М-да… Мы еще нанюхаемся дерьма, — сказал Лобиков и поморщился.
— Не обязательно — зальют все парфюмерией, — возразила Житкова.
— Ребята, — Крахмальников закрыл папку, — я вас пугать не хочу…
— Уже испугали, — перебила Долгова.
— ..Но мы сейчас одной ногой наступили на мину. Если рванет — костей не соберем.
— Это вы нам говорите? — округлила глаза Житкова.
— Я должен был сказать.
— Не надо, Леонид Александрович, испугали бабу толстым х…м, — зло проговорила Долгова. — Это ваши там наверху заморочки, а наше дело маленькое — быть правдивыми.
— Вот за что я тебя люблю, так это за изящную словесность, — улыбнулся Крахмальников. — Ну тогда погнали, журналюги!
Сотрудники задвигали стульями, стали расходиться.
— Леонид Александрович, я так с этим мюзиклом и не понял, — подошел к Крахмальникову Антон Балашов.
— И вас, Антон, я люблю. За вечно свежую голову!
Питер
Вдоль одного вагона они еще с грехом пополам протиснулись, но следующий просто принял очертания тоннеля, и пути вперед не было. А вода все сильнее и сильнее устремлялась в новое для нее русло. Теперь струи с силой били в бетонное основание, и отлетающие от него брызги сверкали в луче фонарика, но, как показалось Денису, это сверкание становилось все менее ярким.
— Кажется, батарейки садятся, — сказал он.
— Не жги много, — посоветовал Слава. — А в фотике такие же?
— Вроде да.
— Ладно, придумаем что-нибудь… Знаешь, а нам придется нырять.
— Как это?
— Видишь, как вагон расперло? А штольня боковая — за ним. Как раз на переходе в следующий. Так что лезем под вагон. Рама-то черта выдержит, поэтому сточный желоб не накрыло. Вот только он уже полон воды, если его еще и песком не замыло. Так что полезай Денис первым.
— А ты как? Тебе же нельзя на ноги опираться!
— Ничего, приспособлюсь как-нибудь. Только бы не вырубиться мне. Похоже, и у меня батарейки садятся.
— Как же вы с открытой раной в воду полезете? — испугалась Наташа.
— А что, есть другие варианты? Не боись, девушка. Я ее уже пару раз, уж извините, продезинфицировал. Уринотерапия так сказать. А потом, говорят, от холодной воды сосуды сжимаются, — глядишь, и остановится моя кровушка. Кстати, у тебя еще есть кульки в сумке? Нужно упаковать аппарат и “пушку” — это все еще может пригодиться.
Желоб и вправду был залит водой, которая тугим ручьем текла как раз в ту сторону, куда предстояло ползти жертвам катастрофы, — в нижний излом тоннеля. Оттуда наискось вверх, как обещал Слава, отходила штольня, ведущая в старый тоннель и на волю, к воздуху и свету. Течение было настолько сильным, что даже по этому слабому уклону можно было перемещаться без особых стараний. Главное — стараться держать голову над водой, так чтоб не захлебнуться, и при этом не ударяться о различные металлические детали под брюхом вагона.
Денису было относительно легко. Он полз, упираясь в скользкое дно вытянутыми руками, и время от времени сжимал зубами фонарик, который держал во рту, чтобы осветить на мгновение дорогу впереди. Слава двигался спиной вперед, забрасывая руки на бортики желоба и подтягивая свое почти плывущее полутело. Маленькая Наташа, плача от холода, усилий и страха, умудрялась даже идти, согнувшись в три погибели, — ей казалось, что она так меньше вымокнет, да и руки — основная ценность любого музыканта — будут целее.
Денис вдруг услыхал ее короткий вскрик и остановился.
— У? — спросил он, не выпуская изо рта фонарик, и сразу все понял: “афганца” между ними не было.
Хованский отложил фонарь на полушпалу, возвышающуюся над потоком, и нырнул. Он скользнул руками по лицу с приоткрытым ртом, ухватил ворот камуфляжной куртки и рывком вытащил тело на поверхность. Слава не дышал, но пульс на его холодном мокром запястье прощупывался. Денис пытался, обхватив туловище, резкими движениями сжать грудную клетку, чтоб вытолкнуть воду из легких, но это ему не удавалось, потому что Слава при этом как бы сидел.
Тогда Хованский встал на четвереньки.
— Наташ, я сейчас поднырну, а ты положи его мне на спину лицом вниз. Справишься? Только быстрей, потому что мне тоже дышать нужно.
Девушка справилась. Денис рывком привстал, тело калеки, зажатое между спиной Хованского и днищем вагона, дернулось, и Слава, закашлявшись, исторг струю воды прямо на шею спасителя. Денис посадил его себе на колени и попытался привести в чувство, но тот только надсадно хрипел и мотал головой.
Хованский пожалел о водке, которую они уступили панкам, стараясь предотвратить конфликт, и вдруг вспомнил об аптечной склянке спирта, что вез на работу для отмачивания переплетной кожи. Он подтянул к себе сумку, нащупал склянку, вынул зубами пробку — рука удерживала Славино тело — и влил обжигающую жидкость в его открытый рот. “Афганец” глубоко сипло вздохнул и довольно внятно произнес:
— Бля! Спирт…
— Ну ты нас и напугал, ныряльщик, — сказал Денис. — Я уж думал, что мы с Наташей вдвоем остались.
— Рано хоронишь, я еще вам пригожусь, — ответил окончательно пришедший в себя Слава.
— Давай-ка цепляйся за мою шею.
— Согласен. Самому мне уже невмоготу что-то. Но уже через пару метров пути Слава громко застонал.
— Черт, не могу так! Культи как раз в твою поясницу тыкаются — боль адская!
— Так, — решил Денис. — Переворачивайся на спину, смотри не свались. Наташа, а ты возьми мой шарф и привяжи его под мышки ко мне. Только не стягивай сильно.
После нескольких попыток девушке удалось захлестнуть вокруг двух тел и завязать крепким узлом длинный “артистический” шарф Дениса, которым он так гордился и с которого сдувал пылинки там, наверху, и маленькая группа снова двинулась вперед.
Наконец они миновали вторую колесную тележку, для чего Денису пришлось поднырнуть с живой ношей на спине, и в свете фонаря засветился поток воды, падающий на сцепку. Под него им пришлось вылезать из-под поезда. За сцепкой желоб был заполнен темной массой из песка, глины и кусков бетона, уходящей за днище и стенки вагона, словно тело плотины, так что это было непреодолимым концом их пути.
— Посвети вправо, — попросил Слава совсем уже слабым голосом. — Что видишь?
— Углубление и что-то вроде ворот решетчатых.
— Вышли, значит. Теперь только бы открыть эти долбаные ворота — за ними подъем и выход.
Они выбрались на служебную дорожку и осмотрелись. Со стороны, куда они только что ползли, на тоннель наступала сплошная стена той же массы, что запечатала пространство под вагоном. Хованский сфотографировал вывал. При вспышке показалось, что стена эта дышит, напрягшись, словно огромный черный зверь перед прыжком. Потом Денис зажег фонарик, чтоб рассмотреть ее подробнее, и тут что-то ярко отразило луч и даже пустило зайчик света на стенку смятого вагона. Денис потянул это что-то, и в руке оказалось зеркало заднего вида с кронштейном из довольно толстого металлического прутка. Кронштейн был перекручен, словно проволока.
— Та-ак, стало быть, впереди полный амбец, — констатировал Слава, увидев это свидетельство катастрофы. — Поезд влетел в вывал и запрессовался в нем, как анкер в стенке. Никого там уже нет. Кого не убило сразу, тех этой пастой задушило. — Он указал рукой на “живую” стенку. — Ладно, царствие им небесное. Как двери-то откроем? Смотри, замчище какой.
— Дай я этой штукой попробую, — предложил Денис и попытался остатками кронштейна сломать замок, но ему не удалось.
— Нет, тут нужно по-другому, — сказал “афганец”, доставая пистолет. — Наталья, ты отойди подальше, а ты повернись, чтоб мне с руки было, — попросил он Дениса.
Освещая слабеющим на глазах фонариком дужку замка, Слава приставил к ней ствол пистолета и нажал на курок. Раздался грохот, и срикошетившая пуля звонко чмокнула стенку вагона. Замок остался невредимым.
— Черт, это только в кино менты с трех метров замки открывают, — разозлился Слава. — Попробую еще раз.
На этот раз он прицелился не в дужку, а сверху вниз в корпус замка, чтоб сдернуть его с толстой неподатливой железяки. Замок слетел только после третьего выстрела подряд. Звуки пальбы возвращались гулким эхом из черной пасти штольни за решеткой и сливались в один сплошной гром. Этого тоннель уже не выдержал: когда Денис, пропуская Наташу первой в спасительную темноту штольни, открыл решетчатую створку ворот, потревоженная стрельбой стена аморфной массы за его спиной вздохнула и прорвалась, как гигантский нарыв, смесью воды, песка и кусков искореженного бетона. Крюк арматуры, торчащий из одной из этих глыб, вцепился в куртку “афганца”, все еще крепко привязанного шарфом к спине Дениса, и поток увлек их обоих в просвет между вагонами, откуда они совсем недавно выбрались наверх.
Хованский судорожно ухватился за открытую им створку, чувствуя, как стали разжиматься слабеющие от холода и непомерного груза пальцы. Наташа бросилась было к ним, но Денис закричал;
— Уходи, уходи назад! Смоет.
Они висели в потоке омывающей их грязи и стонали. Денис — от неимоверного напряжения, а Слава — от боли в животе, пронзенном сквозь куртку стальным крюком, и собственного бессилия. Он нашарил в кармане нож-выкидушку.
— Прощай, браток. Найди наверху мать Славки-“афган…”, — раздалось позади Хованского, и он ощутил внезапное облегчение в пальцах.
Перерезанный шарф перестал давить на грудь и угрем соскользнул в поток густой жижи. Денис подтянулся и взобрался на решетку. Переступая по ее ячейкам и ежесекундно соскальзывая, он добрался до стены, спрыгнул на сухое пока еще дно штольни и, обессиленный, припал к Наташе, которая стояла с фонариком в руке и, немая от ужаса, наблюдала все происшедшее.
— Кажется, батарейки садятся, — сказал он.
— Не жги много, — посоветовал Слава. — А в фотике такие же?
— Вроде да.
— Ладно, придумаем что-нибудь… Знаешь, а нам придется нырять.
— Как это?
— Видишь, как вагон расперло? А штольня боковая — за ним. Как раз на переходе в следующий. Так что лезем под вагон. Рама-то черта выдержит, поэтому сточный желоб не накрыло. Вот только он уже полон воды, если его еще и песком не замыло. Так что полезай Денис первым.
— А ты как? Тебе же нельзя на ноги опираться!
— Ничего, приспособлюсь как-нибудь. Только бы не вырубиться мне. Похоже, и у меня батарейки садятся.
— Как же вы с открытой раной в воду полезете? — испугалась Наташа.
— А что, есть другие варианты? Не боись, девушка. Я ее уже пару раз, уж извините, продезинфицировал. Уринотерапия так сказать. А потом, говорят, от холодной воды сосуды сжимаются, — глядишь, и остановится моя кровушка. Кстати, у тебя еще есть кульки в сумке? Нужно упаковать аппарат и “пушку” — это все еще может пригодиться.
Желоб и вправду был залит водой, которая тугим ручьем текла как раз в ту сторону, куда предстояло ползти жертвам катастрофы, — в нижний излом тоннеля. Оттуда наискось вверх, как обещал Слава, отходила штольня, ведущая в старый тоннель и на волю, к воздуху и свету. Течение было настолько сильным, что даже по этому слабому уклону можно было перемещаться без особых стараний. Главное — стараться держать голову над водой, так чтоб не захлебнуться, и при этом не ударяться о различные металлические детали под брюхом вагона.
Денису было относительно легко. Он полз, упираясь в скользкое дно вытянутыми руками, и время от времени сжимал зубами фонарик, который держал во рту, чтобы осветить на мгновение дорогу впереди. Слава двигался спиной вперед, забрасывая руки на бортики желоба и подтягивая свое почти плывущее полутело. Маленькая Наташа, плача от холода, усилий и страха, умудрялась даже идти, согнувшись в три погибели, — ей казалось, что она так меньше вымокнет, да и руки — основная ценность любого музыканта — будут целее.
Денис вдруг услыхал ее короткий вскрик и остановился.
— У? — спросил он, не выпуская изо рта фонарик, и сразу все понял: “афганца” между ними не было.
Хованский отложил фонарь на полушпалу, возвышающуюся над потоком, и нырнул. Он скользнул руками по лицу с приоткрытым ртом, ухватил ворот камуфляжной куртки и рывком вытащил тело на поверхность. Слава не дышал, но пульс на его холодном мокром запястье прощупывался. Денис пытался, обхватив туловище, резкими движениями сжать грудную клетку, чтоб вытолкнуть воду из легких, но это ему не удавалось, потому что Слава при этом как бы сидел.
Тогда Хованский встал на четвереньки.
— Наташ, я сейчас поднырну, а ты положи его мне на спину лицом вниз. Справишься? Только быстрей, потому что мне тоже дышать нужно.
Девушка справилась. Денис рывком привстал, тело калеки, зажатое между спиной Хованского и днищем вагона, дернулось, и Слава, закашлявшись, исторг струю воды прямо на шею спасителя. Денис посадил его себе на колени и попытался привести в чувство, но тот только надсадно хрипел и мотал головой.
Хованский пожалел о водке, которую они уступили панкам, стараясь предотвратить конфликт, и вдруг вспомнил об аптечной склянке спирта, что вез на работу для отмачивания переплетной кожи. Он подтянул к себе сумку, нащупал склянку, вынул зубами пробку — рука удерживала Славино тело — и влил обжигающую жидкость в его открытый рот. “Афганец” глубоко сипло вздохнул и довольно внятно произнес:
— Бля! Спирт…
— Ну ты нас и напугал, ныряльщик, — сказал Денис. — Я уж думал, что мы с Наташей вдвоем остались.
— Рано хоронишь, я еще вам пригожусь, — ответил окончательно пришедший в себя Слава.
— Давай-ка цепляйся за мою шею.
— Согласен. Самому мне уже невмоготу что-то. Но уже через пару метров пути Слава громко застонал.
— Черт, не могу так! Культи как раз в твою поясницу тыкаются — боль адская!
— Так, — решил Денис. — Переворачивайся на спину, смотри не свались. Наташа, а ты возьми мой шарф и привяжи его под мышки ко мне. Только не стягивай сильно.
После нескольких попыток девушке удалось захлестнуть вокруг двух тел и завязать крепким узлом длинный “артистический” шарф Дениса, которым он так гордился и с которого сдувал пылинки там, наверху, и маленькая группа снова двинулась вперед.
Наконец они миновали вторую колесную тележку, для чего Денису пришлось поднырнуть с живой ношей на спине, и в свете фонаря засветился поток воды, падающий на сцепку. Под него им пришлось вылезать из-под поезда. За сцепкой желоб был заполнен темной массой из песка, глины и кусков бетона, уходящей за днище и стенки вагона, словно тело плотины, так что это было непреодолимым концом их пути.
— Посвети вправо, — попросил Слава совсем уже слабым голосом. — Что видишь?
— Углубление и что-то вроде ворот решетчатых.
— Вышли, значит. Теперь только бы открыть эти долбаные ворота — за ними подъем и выход.
Они выбрались на служебную дорожку и осмотрелись. Со стороны, куда они только что ползли, на тоннель наступала сплошная стена той же массы, что запечатала пространство под вагоном. Хованский сфотографировал вывал. При вспышке показалось, что стена эта дышит, напрягшись, словно огромный черный зверь перед прыжком. Потом Денис зажег фонарик, чтоб рассмотреть ее подробнее, и тут что-то ярко отразило луч и даже пустило зайчик света на стенку смятого вагона. Денис потянул это что-то, и в руке оказалось зеркало заднего вида с кронштейном из довольно толстого металлического прутка. Кронштейн был перекручен, словно проволока.
— Та-ак, стало быть, впереди полный амбец, — констатировал Слава, увидев это свидетельство катастрофы. — Поезд влетел в вывал и запрессовался в нем, как анкер в стенке. Никого там уже нет. Кого не убило сразу, тех этой пастой задушило. — Он указал рукой на “живую” стенку. — Ладно, царствие им небесное. Как двери-то откроем? Смотри, замчище какой.
— Дай я этой штукой попробую, — предложил Денис и попытался остатками кронштейна сломать замок, но ему не удалось.
— Нет, тут нужно по-другому, — сказал “афганец”, доставая пистолет. — Наталья, ты отойди подальше, а ты повернись, чтоб мне с руки было, — попросил он Дениса.
Освещая слабеющим на глазах фонариком дужку замка, Слава приставил к ней ствол пистолета и нажал на курок. Раздался грохот, и срикошетившая пуля звонко чмокнула стенку вагона. Замок остался невредимым.
— Черт, это только в кино менты с трех метров замки открывают, — разозлился Слава. — Попробую еще раз.
На этот раз он прицелился не в дужку, а сверху вниз в корпус замка, чтоб сдернуть его с толстой неподатливой железяки. Замок слетел только после третьего выстрела подряд. Звуки пальбы возвращались гулким эхом из черной пасти штольни за решеткой и сливались в один сплошной гром. Этого тоннель уже не выдержал: когда Денис, пропуская Наташу первой в спасительную темноту штольни, открыл решетчатую створку ворот, потревоженная стрельбой стена аморфной массы за его спиной вздохнула и прорвалась, как гигантский нарыв, смесью воды, песка и кусков искореженного бетона. Крюк арматуры, торчащий из одной из этих глыб, вцепился в куртку “афганца”, все еще крепко привязанного шарфом к спине Дениса, и поток увлек их обоих в просвет между вагонами, откуда они совсем недавно выбрались наверх.
Хованский судорожно ухватился за открытую им створку, чувствуя, как стали разжиматься слабеющие от холода и непомерного груза пальцы. Наташа бросилась было к ним, но Денис закричал;
— Уходи, уходи назад! Смоет.
Они висели в потоке омывающей их грязи и стонали. Денис — от неимоверного напряжения, а Слава — от боли в животе, пронзенном сквозь куртку стальным крюком, и собственного бессилия. Он нашарил в кармане нож-выкидушку.
— Прощай, браток. Найди наверху мать Славки-“афган…”, — раздалось позади Хованского, и он ощутил внезапное облегчение в пальцах.
Перерезанный шарф перестал давить на грудь и угрем соскользнул в поток густой жижи. Денис подтянулся и взобрался на решетку. Переступая по ее ячейкам и ежесекундно соскальзывая, он добрался до стены, спрыгнул на сухое пока еще дно штольни и, обессиленный, припал к Наташе, которая стояла с фонариком в руке и, немая от ужаса, наблюдала все происшедшее.