Андреева Наталья. Дети Белой Богини

   Завьялов заметил тревогу в глазах Горанина. Неужели и тут без Германа не обошлось? Уважаемый Герман Георгиевич поспешил отправить друга на пенсию? Во избежание неприятностей.
   – А ты сам как считаешь? – осторожно спросил Горанин. – Можешь работать или нет?
   – Надо попробовать, – вяло сказал Завьялов. – Не в художники же. Жена говорит, что я бездарность.
   – Где бездарность, а где и… – не удержался Герман.
   Видел он рисунок, точно! И записал друга Зяву в прорицатели. Но предсказывать убийства что-то неохота. Опасное это занятие.
   – Ладно, звони, – буркнул он.
   – Ну вот и отлично! – обрадовался Герман. – Только учти, это не завтра. Пока они откроются, пока обучишься. Главное – застолбить место. Желающих много. Зарплата у них крохотная, но зато процент от сделки солидный. И проездные.
   – У меня проезд бесплатный, – напомнил Александр.
   – Ах, да! Я, Зява, не могу воспринимать тебя как больного человека. Для меня ты по-прежнему Сашка Завьялов, молодой, энергичный, талантливый. Кто за меня контрольные-то писал? – лихо подмигнул Герман.
   – Так и бывает: одни контрольные пишут, а другие на их горбу в большие люди выезжают, – не удержался Завьялов.
   – Ох, и язва ты, Зява! Ох, и язва! – покачал головой Герман и, сняв телефонную трубку, зарокотал: – Мне бы Валентину Владимировну… Валюша, ты? Привет. Горанин беспокоит. Как жизнь, как здоровье? Мое? Здоровье мое на букву «ха», только ты не подумай, что хорошее. Да шучу я, шучу! Что мне сделается!
   Шутки его были пошлые, но женщины все равно смеялись. Александр представил себе, как на том конце провода зашлась в хохоте полногрудая Валюша. Видел ее мельком, но лицо не запомнил. Крупная женщина, высокая, под стать Горанину. За считанные секунды Герман договорился, что подвезет сейчас своего человечка. Он так и сказал: «человечка». Потом положил трубку, подмигнул:
   – Ну, вот и все. Поедем, я тебя с будущей начальницей познакомлю. Мировая баба, между прочим.
   – А не мировые бабы у тебя есть?
   – Всяких хватает, – усмехнулся Герман.
   Ехали в контору, или, как модно сейчас говорить, в «офис» на иномарке Горанина. По дороге думал: «Зачем Герман это делает? Из-за Маши? Хочет убедить друга, что оба они не соврали? Что отношения между ними только деловые? По логике вещей все обстоит именно так: налицо сговор». А логика капитана Завьялова никогда еще не подводила.
   «Офис» оказался темной, мрачной комнатой с обшарпанной мебелью, а Валюша улыбчивой брюнеткой лет сорока. Орлиный нос, яркие губы, на пышной груди огромный золотой крест лежал как на подносе. Увидев Германа, она поднялась из-за стола и, оглядев его с ног до головы, сказала:
   – Хорош! Сколько не виделись? Не звонишь, не заходишь.
   – Я работаю, – важно сказал Герман и поправил галстук.
   Подошедшая Валюша, никого не стесняясь, чмокнула его в щеку. Так вкусно, что сидевшая за соседним столом худосочная девица невольно облизнула губы.
   – Вот мой товарищ, Завьялов Александр Александрович, – сказал Герман, положив руку ему на плечо.
   – Это про которого в газете писали? – прищурилась Валюта.
   – Он самый.
   – Что ж. Можно попробовать. Мне многие звонили, но в память о нашей давней дружбе…
   – Выходит, я злоупотребляю? – улыбнулся Герман.
   – Да ты, шельмец, всем злоупотребляешь. И всеми. Ну да ладно. Тебя все одно не переделаешь. Жениться-то не собрался?
   – Разве что на тебе. Да ты ведь откажешь!
   – А вдруг да не откажу?
   Они кокетничали друг с другом как люди, между которыми давно все решено, и потому можно теперь чувствовать себя свободно. Окружающие прекрасно это понимали. Завтра весь город узнает: Горанин приходил к бывшей любовнице устраивать кого-то на работу, а потом сказал: «С меня ужин в ресторане». Поход в ресторан тоже будет обсуждаться со смакованием всех подробностей. Что ели, что пили, сколько раз танцевали и куда потом поехали. Самое интересное, что Германа никто не осудит: лихой мужик. А Валюше все кости перемоют. Но ей, похоже, все равно. Она свободная видная женщина, при должности, при своей квартире, и случаем воспользуется обязательно. К такой женщине никто не подступится. Только Герман, который уверен в собственной неотразимости на сто один процент. А Валюша ждет, по лицу видно. Его ли, кого другого, но ждет.
   – Сколько я тебе должен? – спросил Завьялов у Германа, когда они вышли.
   – Да брось! – отмахнулся Герман. – Пустяки.
   – Но ты же в ресторан ее собрался вести.
   – И что?
   – А потом еще куда-нибудь.
   – Куда-нибудь… Эх, Зява, ты прямо, как девка красная! В нашем возрасте пора называть вещи своими именами, – наставительно сказал Герман. – Она приятная баба, чес-слово. Разумеется, жениться я на ней не могу. И она это прекрасно понимает.
   – А почему не можешь?
   – Ну, ты как ребенок! – с откровенным удивлением посмотрел на него Герман.
   – Ах, да: никто не поймет.
   – Вот именно. Ладно, забыли. Куда тебя отвезти?
   – Тебе на работу надо, а я и на автобусе доеду.
   – Ну, как знаешь. Если будут какие-то проблемы, звони.
   – Скажи, есть вещи, которые ты не можешь?
   – В смысле?
   – В нашем городе. Где ты, похоже, царь и бог.
   – Ну, Зява, ты преувеличиваешь!
   – Да ничуть. Мне просто интересно, как люди этого добиваются?
   Горанин молчал, лицо его было мрачно. Он уехал, так и не ответив на вопрос.
   Неожиданно Завьялов заметил на противоположной стороне улицы его. Высокого молодого человека в серой куртке, который тоже смотрел вслед уехавшему Герману. Парень сжимал кулаки и что-то бормотал себе под нос. Он решил, что сказанное относится к Горанину. И, читая по губам, понял суть. Парень посылал вслед уехавшему следователю проклятия. Несколько минут они так и стояли, потом парень увидел, что с противоположной стороны улицы за ним внимательно наблюдают. Вздрогнув, разжал кулаки, поднял капюшон и быстрым шагом направился к автобусной остановке. Завьялов чуть ли не бегом пересек улицу и – следом. Чутье подсказывало: он, человек, который так же сильно ненавидит Германа. Пока дошел до остановки, сильно запыхался. Увидев его, парень поспешно отвернулся. Подошел автобус. Парень сел в него, Завьялов тоже. Как в те времена, когда работал в милиции, почувствовал себя охотником, взявшим след. Исподтишка наблюдал за преступником. Хотя с чего он взял, что парень имеет отношение к разбитой машине и поломанному манекену? Допустим, ненавидит Германа. Разумеется, ненависть – плохое чувство. Отвратительное. Но за это не сажают. Все жители N ненавидят обитателей Долины Бедных, тем не менее все стекла в коттеджах целы, фонари на улице тоже, да и головы с плеч не полетели. Можно плюнуть вслед проехавшей иномарке, можно прошипеть: «у-у-у… буржуй недорезаный…» Как все и делают. Но паритет в городе сохраняется: они сами по себе, мы – сами. Никто не собирается переступать черту.
   У парня безумные глаза. Такой может и фару разбить, и витрину тоже. А ударить человека? Есть у Германа шанс выжить?
   Пока автобус колесил по городу, Завьялов подсчитывал шансы бывшего друга. И думал, как поступить. Только что Горанин оказал ему услугу. Может быть, сделал это не столько для него, сколько для себя. Но сделал. Спасти Герману жизнь? А если это ошибка? Словно рентгеном прощупывал он взглядом лицо человека, одержимого желанием отомстить. Несправедливо осужденный не без участия следователя Горанина? Методы работы Германа известны. Ревнивец? Завистник? Правильный овал лица, длинный хрящеватый нос, тонкие губы. Глаза коньячного цвета. Крепость та же: взгляд режет, словно ножом. Симпатичный молодой человек, высокий, худой, в движениях чувствуется скрытая сила. Хороший спортсмен? Не исключено. Думай, Зява, думай. Пока человек не вынул руки из карманов и не пустил в ход кулаки, он еще не преступник. Может, с ним стоит просто поговорить?
   Из автобуса они вышли вместе. На Пятачке.
   В каждом городе есть свой Пятачок, самое бойкое место, где по ночам кипит жизнь. Водку ли, сигареты, женщин – все можно получить круглосуточно. Рядом стоят такси с зелеными глазками: свободно. Как только одна машина уезжает, ее место тут же занимает другая. Жизнь продолжается, и вот уже другую пару увозят в ночь. В N такой Пятачок находился на Фабрике. Здесь переваривались крутившиеся в городе деньги, и потому он мог считаться желудком N. Сейчас, средь бела дня, было тихо, желудочный сок не выделялся вследствие отсутствия пищи. Красивые, модно одетые девушки, вероятно, спали после бурной ночи, в стоящих без работы такси дремали водители. Днем их услугами пользовались редко.
   Сойдя с автобуса, парень свернул в сторону рынка. Поблизости от Пятачка круглые сутки шла торговля, только с наступлением темноты с прилавков исчезали вещи, появлялось спиртное.
   Завьялов, не спускал глаз с серой куртки.
   Парень подошел к одному из прилавков и неожиданно нырнул под него. Завьялов приблизился, и увидел его рядом с полной женщиной, на вид лет пятидесяти.
   – Что желаете? – тут же спросила она, глядя с надеждой – неужели покупатель?
   Лицо женщины показалось знакомым.
   – Нет, ничего, – пробормотал Александр и сделал шаг назад.
   У соседнего лотка купил пачку сигарет.
   – Сашка, ты? – спросила продавщица, кивая.
   – Э-э-э…
   – Да мы в одном классе учились! И в детский садик вместе ходили! Эх ты! Я Ольга Соловьева, помнишь?
   – Оля? – Он растерялся.
   За двадцать лет хрупкая блондинка превратилась в дородную тетю с выбеленными перекисью волосами. А сам-то он разве не изменился? Совсем седой. Приглядевшись, узнал: точно, она. Оля Соловьева. И удивленно спросил:
   – Как? И ты здесь? На рынке?
   – Да все мы теперь здесь, – вздохнула женщина. – Куда ж деваться?
   – Постой… Ты вроде бы уезжала?
   – С мужем. Он военный. – (Пауза, глубокий вздох.) – Вернулись. Он уволился со службы. Вот, квартиру купили на воинский сертификат. – (Пауза, вздох.) – А работы нет. Торгуем помаленьку.
   – И как торговля?
   – Как у всех. Не идут дела. – (Пауза, вздох.) – Денег у народа нет. Крутимся как можем, едва концы с концами сводим. Но ничего! Не помирать же?
   И Ольга, тряхнув головой, лихо рассмеялась. На передних зубах блеснули металлические коронки.
   – Послушай. – Он оглянулся, – вон там женщина. Рядом с ней парень в серой куртке. Мне ее лицо показалось знакомым. Может, тоже наша одноклассница?
   – Да что ты! Ей пятьдесят с гаком! Это наша бывшая воспитательница, разве не узнал? Она тогда молоденькая-молоденькая была. После техникума. В старшей группе работала. Ну? Вспомнил?
   – Ирина…
   – Михайловна.
   – Да. Ирина Михайловна. А рядом кто?
   – Ее сын. Младший. Старшему-то лет тридцать. Уехал в Москву. Говорят, хорошо устроился. А младший областной университет недавно окончил. Юрфак.
   – Юрфак? Постой… Я ведь тоже там когда-то учился!
   – С красным дипломом окончил. А школу – с золотой медалью. Все говорили – не поступит. Деньги, мол, большие нужны. А он взял, да и поступил. Сам. Голова! А теперь вот рядом с матерью на рынке стоит.
   – Почему?
   – А куда?
   – Ну как же. Юрист, с красным дипломом.
   – Эх, Сашка! Ничуть ты не изменился! Все такой же идеалист! Я ему про жизнь, а он мне про диплом. Сам-то как?
   – Потихоньку.
   – Слышала, ранили тебя. – Пристально глянула на него бывшая одноклассница.
   – Было… Так, значит, Ирина Михайловна. А сына зовут…
   – Павел. Что, протекцию хочешь составить?
   – Да я сам теперь без работы… – И тут он вспомнил про Горанина. – Хотя, кое с кем поговорить могу.
   – Ты о Германе? Слышала, дружите вы. Я еще в школе поняла – далеко пойдет Горанин. Так и вышло. Не мужик – танк. Вот за кем, как за каменной стеной, а?
   – Слишком уж много вас там прячется. За этой стеной, – пробормотал Завьялов.
   Ольга, блеснув коронками, расхохоталась:
   – Ты никак завидуешь! А ведь в школе он к тебе с контрольными бегал, не ты к нему.
   – Дались вам эти контрольные! – в сердцах сказал Александр. – Напомни, как ее фамилия?
   – Кого?
   – Ирины Михайловны.
   – Павнова.
   – А он, значит, Павел Павнов.
   – Молодцом будешь, если парню поможешь. Он действительно умница. Не место ему здесь.
   – А кому здесь место? Дуракам?
   – Эх, Сашка, Сашка! – покачала головой Ольга. – Все философствуешь. Думаешь много, вон, аж поседел весь!
   – Это не от ума. От горя.
   – А какое у тебя горе? Говорят, пенсию хорошую получаешь, жена работает… Ой, извини! Я что-то не то сказала? Извини.
   – Ничего. Все нормально. Ну, я пошел. Счастливо тебе.
   – И тебе.
   – Да, мне еще зажигалку. – Он полез в карман за мелочью. Тут же разорвал пачку, жадно закурил.
   Маша будет ругаться, ну да ладно. Встречи с бывшими одноклассниками оптимизма не прибавляют. Все считают, что он хорошо устроился. И за той же каменной стеной, за Германом Гораниным.

День шестой

   Жена ушла на ночное дежурство и Завьялов отправился к Герману, на огонек. Огонек этот виден издалека. Герман дома. Надо отблагодарить за услугу. Горанин теперь ходит по улицам с опаской, и с оружием за пазухой, во всяком случае, всем так говорит. Но не знает, кого и чего надо бояться. Или знает? Может, стоит только назвать ему имя – Павел Павнов, и все встанет на свои места? О том, что он, может быть, не один, тоже подумал, но все же решил пойти без предварительного звонка. Кто бы там ни был, лишь бы не Маша. А если Маша? Он сам не понимал, хочет этого или не хочет. Застать их вдвоем и поставить точку? Конец подозрениям, да здравствует факт! Факт супружеской неверности. Неведение – это, конечно, блаженство, но сомнительное. Тот, кто не хочет знать правду, подставляет себя под удар. Доброжелателей хватает. Лучше правду в глаза, чем нож в спину.
   Шел быстро и на дорогу затратил не больше десяти минут. Входная дверь была незаперта, но он все равно вежливо постучал. Вспомнив, как в прошлый раз ворвался в дом и испугал девушку, почувствовал стыд. Нельзя быть таким. Это отвратительно. На стук никто не отозвался, он же подумал, что просто не расслышал и толкнул дверь: разумеется, Герман крикнул «Войдите!», он же не знает, что за дверью стоит его глуховатый приятель.
   В холле первого этажа никого не было, но в кухне, куда он прошел, суетилась высокая худая женщина с красивым, но уже поблекшим лицом. Телевизор работал, герои популярного сериала говорили громко, неудивительно, что женщина не услышала стука. Увидев его, она испуганно ойкнула. Сдавленно, тихо. И тут же зажала ладонью рот. Что ее так напугало? Потом кинулась к пульту и убрала звук.
   – А Герман дома? – спросил он.
   Женщина закивала: да, да, да! И тут же кинулась к плите, где варился борщ. Когда обернулась, он понял: что-то говорила. Но с ним нельзя разговаривать, повернувшись спиной. Горанин и Маша это знают, с ними проблем нет. Переспросил:
   – Что, простите? Я не расслышал.
   – …прибираюсь здесь. Герман…
   Теперь женщина смотрела ему за спину. Обернувшись, Завьялов увидел Германа. Горанин, в голубых джинсах, но голый по пояс и босой, смущенно проговорил:
   – Сашка, ты? А я вот переодевался. Только-только с работы.
   «Врет!», – тут же подумал Завьялов.
   – Вера Васильевна, вы закончили? – официальным тоном спросил Герман.
   – Да, – растерянно сказала женщина. Видимо, Герман делал ей за его спиной какие-то знаки, потому что она вновь стала объяснять: – Я здесь прибираюсь. И стираю. И…
   – Саша, – тронул его за плечо Герман.
   – А? Что?
   – Мне неловко всем объявить, что у меня домработница. Понимаешь?
   – Почему неловко?
   – Потому. Вера Васильевна вот уже много лет помогает мне по хозяйству. То есть помогала. А потом… Словом, она собиралась выйти замуж, но теперь вновь оказалась в сложном финансовом положении…
   Герман тщательно подбирал слова, но Завьялов и половины не услышал, потому что внимательно приглядывался к Вере Васильевне. Лицо знакомое. Но это неудивительно. Прожив столько лет на Фабрике, трудно встретить человека, лицо которого незнакомо. Женщине чуть за сорок. Бледна, щеки впалые. Когда-то была красива, но теперь в темных волосах мелькает седина, кожа сухая, вокруг глаз заметны морщинки. Она старше Германа. Нет, не любовница. Косметикой не пользуется, седину не закрашивает, одета плохо – в старые джинсы и свитер ручной вязки. Даже Валюша по сравнению с ней – королева. Чего они оба так испугались?
   – Меня дочка ждет, – просительно посмотрела на Германа Вера Васильевна. – Ей рожать скоро. Мало ли что. Я пойду?
   – Конечно, – кивнул Горанин. – Сколько я вам должен? – Давайте выйдем в коридор и там рассчитаемся.
   Как хлопнула входная дверь, он не услышал. Должно быть, Вера Васильевна прикрыла ее аккуратно, тихо. Завьялов сидел, уставившись в телевизор. Ему показалось странным – Горанин ходит по дому босой, полуодетый. И женщину, похоже, это нисколько не смущает.
   – Значит, это твоя домработница? – спросил он, когда Герман вернулся.
   – Ну да, – сказал бывший друг, натягивая рубашку.
   – Постой… Та самая Верка, которая…
   – Сплетни о нас – чушь собачья. Вера Васильевна ходит ко мне. Тайком. Я не хочу объявлять об этом. У нее двое детей. Сыну двадцать два, он учится. Дочь скоро родит. Сам понимаешь, деньги нужны.
   – Не знал, что ты такой.
   – Какой?
   – Добрый. И стеснительный.
   Герман смущенно кашлянул и виновато сказал:
   – Соседи немного в курсе. Слух-то по городу идет, но не все правильно понимают.
   – Я понял правильно.
   – Слушай, что случилось, зачем пришел-то? – резко сменил тему Герман.
   – Да ты же сам в гости звал!
   – Может, поужинаешь со мной? Вера борщ сварила. Вкусный. Она хорошо готовит. Налить?
   Герман предложил выпить водочки, под борщ, но Завьялов отказался, он все раздумывал, как заговорить о деле. Горанин выпил один, и пока они ели, нахваливал кулинарные способности своей домработницы. Что-то здесь было не то.
   – Послушай, имя Павел Павнов тебе ни о чем не говорит? – спросил, наконец, Александр.
   – Нет. А кто это? – Герман с хрустом откусил соленый огурец. На светлую рубашку капнул рассол.
   – Выпускник юрфака. С красным дипломом окончил.
   – Да? И что? – равнодушно спросил Горанин, аккуратно промокнув салфеткой яркие, чувственные губы.
   – Ты вспомни. Нигде не пересекались? Быть может, ты дело вел, в котором он фигурировал?
   – Павнов? Выпускник юрфака? Не было такого, – уверенно сказал Герман.
   – А на бытовой почве? Девушку, например, у него не уводил?
   – Я? Девушку? У какого-то сопливого мальчишки? Тоже мне, соперник!
   – Тем не менее, он за тобой следит.
   – Да ну тебя, – отмахнулся Горанин. – Ты, Зява, стал ревнивым и мнительным.
   – Смотри. Я тебя предупредил.
   – Так ты за этим пришел?
   – Сам посуди, разбили машину, похожую на твою. Манекен, похожий на тебя, сломали, украли костюм. Возможно, изрезали его на куски. Дальше что?
   Горанин даже рот раскрыл. Уставился на приятеля, словно привидение увидел. Выражение лица у него было странное.
   – И еще рисунки, – напомнил Завьялов.
   – Какие рисунки?
   – Мои. То ли между нами телепатическая связь, то ли он их находит и…
   – Зява, ты бы пошел показаться врачу, – ласково сказал Герман. – Хочешь, я договорюсь?
   – Ты что, мне не веришь?
   – Все это последствия контузии. Твои, гм-мм… галлюцинации.
   – Павел Павнов реально существует. Я видел его сегодня. Сначала в городе, потом на Пятачке, на рынке. Можешь спросить у Оли Соловьевой.
   – Кто такая Оля Соловьева?
   – Моя бывшая одноклассница. Она там сигаретами торгует. На рынке.
   – Ну хорошо. Я наведу справки.
   – Только поспеши. Он опасен.
   – Я, знаешь ли, тоже, – самодовольно сказал Герман.
   – А если у него оружие?
   – Да хватит меня пугать!
   – Только не говори потом, что я не предупреждал. Ты знаешь мое чутье. Скоро в городе будет труп.
   – Чей? – пристально глянул на него Герман.
   – Этого я не знаю. Но предполагаю, что твой.
   Горанин расхохотался. До слез. Потом поднялся и направился к шкафчику, где на одной из полок лежала пачка сигарет. Открыв, протянул Александру:
   – Закурим?
   – У меня свои.
   – Значит, ты пришел меня предупредить, – сказал Герман, глубоко затянувшись. – Вот видишь, нервничаю. Чаще курю. За предупреждение спасибо. Только убить меня не так-то просто. Не хвастаясь, стреляю я лучше сопливого мальчишки, который только думает, что может убить человека. А если он на меня с ножом набросится…
   Горанин привычно расправил широченные плечи. «Медведь, – подумал Завьялов. – Такой заломает».
   – Ну так что, Зява? – пристально посмотрел на него Герман. – Ты успокоился?
   – Я, пожалуй, пойду, – Александр затушил сигарету и поднялся.
   – Тебя проводить?
   – Нет, спасибо. – Вспомнилась та апрельская ночь, когда в него стреляли. – Сам дойду.
   «И зачем пришел? – думал он, шагая в сторону Фабрики. Убедиться, что Герман по-прежнему силен? Что убрать его с дороги можно только проявив чудеса изобретательности? По словам Ольги, Павел Павнов – умница, круглый отличник. Рано ли, поздно способ он найдет…»

День седьмой

   Прошло три недели, ночи стали такими длинными и темными, что на жителей N постепенно нападала спячка. Даже молодежь, собирающаяся на Пятачке, поутихла. После работы все спешили по домам. Осень, сумерки года, перевалила за половину, приближалась его ночь, долгая зима. А зиму в N откровенно не любили. При хроническом безденежье зима, что тяжелая ноша, придавливает к земле и заставляет экономить силы.
   По настоянию Маши Завьялов вновь бросил курить. Уже в который раз. Но теперь твердо. Носил в кармане лекарства, словно страховой полис. «Если станет хуже – выпью, – думал он, – но надо держаться. Здоровый ты, пока не признаешь себя больным». Три недели они с женой вели себя сдержанно, словно нашалившие дети, примерное поведение которых доставляет удовольствие родителям, а меж тем зреет новый конфликт. Александр чувствовал, как внутри сжимается пружина. Ну сколько можно молчать?
   Если неглупые люди чувствуют, что друг другом недовольны, они идут на уступки. Кто-то делает шажок назад в надежде, что другой это оценит. И отблагодарит. Но тот, другой, не хочет оказаться проигравшим, он делает свой шажок назад. Так они пятятся, пятятся, пока расстояние между ними не станет таким же, как в первый день знакомства. Тогда окажется, что стоят друг перед другом совершенно чужие люди, но каждый почему-то ждет благодарности!
   Так, без ссор и без скандалов с битьем посуды, они с Машей дошли до точки. До конечной точки маршрута. И он не выдержал. Спросил с надрывом:
   – Ну почему ты молчишь? Нам давно надо поговорить.
   – О чем?
   – О нас.
   – Мне пора на дежурство.
   – Ты прячешься от меня на работе, я давно это понял. Вместо того, чтобы объясниться, уходишь, оправдывая свое безразличие занятостью. Скажи честно, ты хочешь развода?
   – Ты же знаешь, что это невозможно.
   – Но хочешь.
   – Нет, – Маша отвела глаза.
   – Ладно, я понял. Не так давно ты сказала: «Хорошо, что у нас нет детей». И я узнал, что ты ходила к Герману. Не перебивай, я думал об этом три недели. Ты к нему ходила. Но я не могу так просто тебя отдать.
   – Я не вещь.
   – А я вещь? Неодушевленный предмет, с которым можно так обращаться?
   Завьялов попытался взять себя в руки.
   – Подожди немного, – попросил он. – Я скоро пойду на работу, буду при деле, и все изменится.
   – Ничего не изменится. Дело не в работе, а в тебе. Ты ненавидишь Германа.
   – Ты не права.
   – Да у тебя это на лице написано! С тобой невозможно разговаривать. О чем бы мы ни заговорили, ты переходишь на Горанина, бесконечно твердишь, что ему повезло, а тебе нет. Что он сильный, умный, необыкновенный, а ты нет. И сам жить без него не можешь! Думаешь, что можешь, что без него жить было бы лучше. Ты предсказываешь, что его убьют… Может, сам собрался его убить? Может быть, ты уже это делаешь?
   – Я?! Что ты от меня скрываешь?! Договаривай!
   – Я скажу тебе. Завтра, потому что мне на работу надо. Я действительно скрываю от тебя очень важное. Не хотела расстраивать.
   – Маша!
   – Мне надо идти.
   – Нет, постой, – попытался он удержать жену.
   – Саша, перестань. Я опаздываю. Утром.
   – Ну хорошо. Утром, так утром, – сдался он.
   – Все, пока.
   Ушла, даже не поцеловав его на прощание. А вот раньше… Раньше, раньше! Заладил! Александр нервно ходил по комнате, сунулся было в буфет, где обычно лежали сигареты, но вспомнил, что их больше нет, и с досадой захлопнул дверцу. Попытался смотреть телевизор, но с раздражением выключил. Все одно и тоже. Сериалы перемежаются выпусками новостей и ток-шоу. Сладкая ложь, горькая правда и публичное перетряхивание грязного белья. Это раньше предпочитали сор из избы не выносить, а теперь им гордятся. Гляньте-ка, что у меня есть! Какая умопомрачительно прекрасная мерзость! Люди придумывают себе проблемы, а настоящих словно бы не замечают. Смешно! Слушать их – смешно. Жизнь проходит мимо. Вот в чем проблема. Надо бы изменить эту жизнь, но как? От неумения найти ответ на этот мучительный вопрос и рождаются все беды.
   Он злился. Потом злился на себя за то, что злится, ворчит как старый дед. Остался, мол, за бортом жизни, а жизни-то никакой и нет. Выходит, и борта нет. Отчего так больно? Замкнутый круг. Проскрипев кое-как до десяти часов вечера, лег спать. Но уснуть не смог. Лежал, ворочался с боку на бок. Маша сказала – все утром. Она собирается рассказать что-то важное. Быть может, о Германе? О том, что уходит к нему? Не выдержал, вскочил и стал собираться. Не позволит он так с собой обращаться!