Страница:
Новицкий пока не покидал своей резиденции, ограничившись всего одной короткой прогулкой по двору. Якобы он еще не полностью оправился от болезни, хотя настоящая причина, разумеется, состояла не в этом. Просто Сергей по складу характера был довольно основательным человеком, не склонным к поспешным решениям, а за полтора года пребывания в Центре это его свойство только усилилось. И сейчас он просто не хотел тратить время на какие-то прогулки, пока не обеспечен надежный тыл. То есть пока Лефортовский дворец не станет полностью его территорией, где ничьи чужие указания не будут иметь никакой силы, а утечка информации о происходящем в стенах государевой резиденции сведется к минимуму, и желательно тоже контролируемому императором. Деньги, полученные от Кристодемуса, позволяли только приступить к выполнению данной задачи, но три тысячи от Баташева, которые тот обещал доставить к завтрашнему визиту, скорее всего закроют проблему как минимум на полгода. Правда, поступления с золотых приисков начнутся никак не раньше, чем через год, но ведь Баташев – не единственный промышленник, желающий дворянства, да и Совет вряд ли станет именно сейчас урезать финансирование опекаемого им монарха. Тем более что в ближайшее же время этому сборищу найдется достойное занятие.
Сергей считал, что во многих случаях наиболее прогрессивным является принцип самообслуживания. Например, если противник способен сам себе выкопать яму, то ему-то, императору, зачем руки марать о лопату? Не царское это дело. Правильнее будет создать условия, при которых оппонент по своей воле с воодушевлением возьмется за шанцевый инструмент. Как в случае с Саломатиным – ведь Новицкий очень старался создать у того мнение, что он, кандидат номер семь, приложит все свои немалые способности и вообще наизнанку из шкуры вывернется, лишь бы выполнить задание как можно лучше и быстрее. Тот поверил и сделал ставку именно на Новицкого, а дальнейшее теперь было делом техники. Правда, в восемнадцатом веке невиданной, но это не страшно, учили Сергея на совесть, да и сам он с детства интересовался именно техникой.
Вот и Совету предстояло в ближайшее время потихоньку начать копать под себя, любимого. Но не ограничиваться только этим, а параллельно еще и поднять авторитет его величества Петра Второго.
Еще за погода до переноса, изучая материалы по эпохе от Петра Первого до Екатерины Второй, Сергей наткнулся на указ о вольности дворянства. И сделал вывод, что Петра Третьего отодвинули от власти правильно – ну нельзя же быть столь безответственным! И не важно, что по большому счету тот указ был вполне своевременным, – России заведомо не требовалось столько служащих, сколько было дворян. И он просто легализовал то, за что раньше приходилось давать взятки. Но форма-то, форма! Разве можно хоть что-то давать просто так, на халяву? Ладно бы еще под давлением, как это сделал Николай Второй после японской войны. Что все равно было не лучшим выходом, потому как продемонстрировало слабость власти. Но на Петра Третьего вообще никто не давил! А он взял да и бесплатно даровал дворянству вольности, за что благодарное благородное сословие его вскорости и прибило.
Сергей не собирался повторять будущих ошибок своего сводного двоюродного то ли брата, то ли племянника. Дворянство хочет вольностей? Это пожалуйста, мы готовы пойти ему навстречу, однако только после уточнения прейскуранта. Но почему оные вольности надо даровать одному дворянству – то же духовенство чем хуже? Или купечество, а тем более крестьянство. Нет уж, если давать, то всем. А у кого нет денег – ничего страшного, пусть отработает или отслужит в солдатах.
Потому как крепостное право надо потихоньку отменять, в этом у нового императора не было сомнений. Но именно что потихоньку, без резких телодвижений, как в недоброй памяти одна тысяча восемьсот шестьдесят первом году. Чтобы подавляющая часть и народа, и дворянства как минимум до середины процесса вообще не понимала, что происходит.
Вот поэтому новый император собирался сегодня же вечером начать писать указ «О вольности сословий», причем первый вариант, который заведомо не будет претворен в жизнь. Естественно, Совет его тут же зарубит, чем восстановит против себя немалое количество народа. То есть возьмет лопату и, поплевав на руки, приступит к работе. А ему, Сергею, останется только присматривать за процессом. Чтобы в случае снижения энтузиазма подкинуть еще что-нибудь, и так до тех пор, пока яма не обретет достаточной глубины. Кстати, такой уж большой и не требуется, ведь туда должны поместиться только Долгоруковы с Голицыными, Остерман же с Головкиным пусть пока постоят на краю, авось это и поспособствует более правильному пониманию ситуации.
Глава 7
Глава 8
Сергей считал, что во многих случаях наиболее прогрессивным является принцип самообслуживания. Например, если противник способен сам себе выкопать яму, то ему-то, императору, зачем руки марать о лопату? Не царское это дело. Правильнее будет создать условия, при которых оппонент по своей воле с воодушевлением возьмется за шанцевый инструмент. Как в случае с Саломатиным – ведь Новицкий очень старался создать у того мнение, что он, кандидат номер семь, приложит все свои немалые способности и вообще наизнанку из шкуры вывернется, лишь бы выполнить задание как можно лучше и быстрее. Тот поверил и сделал ставку именно на Новицкого, а дальнейшее теперь было делом техники. Правда, в восемнадцатом веке невиданной, но это не страшно, учили Сергея на совесть, да и сам он с детства интересовался именно техникой.
Вот и Совету предстояло в ближайшее время потихоньку начать копать под себя, любимого. Но не ограничиваться только этим, а параллельно еще и поднять авторитет его величества Петра Второго.
Еще за погода до переноса, изучая материалы по эпохе от Петра Первого до Екатерины Второй, Сергей наткнулся на указ о вольности дворянства. И сделал вывод, что Петра Третьего отодвинули от власти правильно – ну нельзя же быть столь безответственным! И не важно, что по большому счету тот указ был вполне своевременным, – России заведомо не требовалось столько служащих, сколько было дворян. И он просто легализовал то, за что раньше приходилось давать взятки. Но форма-то, форма! Разве можно хоть что-то давать просто так, на халяву? Ладно бы еще под давлением, как это сделал Николай Второй после японской войны. Что все равно было не лучшим выходом, потому как продемонстрировало слабость власти. Но на Петра Третьего вообще никто не давил! А он взял да и бесплатно даровал дворянству вольности, за что благодарное благородное сословие его вскорости и прибило.
Сергей не собирался повторять будущих ошибок своего сводного двоюродного то ли брата, то ли племянника. Дворянство хочет вольностей? Это пожалуйста, мы готовы пойти ему навстречу, однако только после уточнения прейскуранта. Но почему оные вольности надо даровать одному дворянству – то же духовенство чем хуже? Или купечество, а тем более крестьянство. Нет уж, если давать, то всем. А у кого нет денег – ничего страшного, пусть отработает или отслужит в солдатах.
Потому как крепостное право надо потихоньку отменять, в этом у нового императора не было сомнений. Но именно что потихоньку, без резких телодвижений, как в недоброй памяти одна тысяча восемьсот шестьдесят первом году. Чтобы подавляющая часть и народа, и дворянства как минимум до середины процесса вообще не понимала, что происходит.
Вот поэтому новый император собирался сегодня же вечером начать писать указ «О вольности сословий», причем первый вариант, который заведомо не будет претворен в жизнь. Естественно, Совет его тут же зарубит, чем восстановит против себя немалое количество народа. То есть возьмет лопату и, поплевав на руки, приступит к работе. А ему, Сергею, останется только присматривать за процессом. Чтобы в случае снижения энтузиазма подкинуть еще что-нибудь, и так до тех пор, пока яма не обретет достаточной глубины. Кстати, такой уж большой и не требуется, ведь туда должны поместиться только Долгоруковы с Голицыными, Остерман же с Головкиным пусть пока постоят на краю, авось это и поспособствует более правильному пониманию ситуации.
Глава 7
Первого февраля в Успенском соборе Московского Кремля состоялось торжественное богослужение, посвященное чудесному исцелению его величества Петра Второго. Естественно, виновник торжества на нем присутствовал.
Для доставки императора в Кремль был подан санный экипаж, размерами несколько превышающий то, что ожидал увидеть Сергей. Потому как вообще-то его предшественника возил небольшой черный возок с двумя дверьми и двумя окнами, запрягаемый четверкой лошадей. Здесь же их было восемь, а само транспортное средство по размерам примерно соответствовало микроавтобусу «газель», разве что было немного повыше. Дверей было четыре, а окон – прорва, но мелких и со стеклами весьма относительной прозрачности, которые к тому же почти сразу запотели. Поэтому Новицкому почти не удалось посмотреть на Москву восемнадцатого века, о чем он и не очень сожалел. В свое время карты города были изучены достаточно подробно, а привязку их к местности лучше проводить верхом, но это будет потом. В конце концов, до ближайшего приличного пожара еще семь лет, так что никуда она, эта Москва, не денется. Кстати, именно во время того пожара предстояло расколоться Царь-колоколу, и Сергей собирался ближе к делу принять какие-нибудь меры. Интересно же послушать – будет он звонить или нет?
Само богослужение не вызвало у молодого человека особых эмоций, потому как предмет «Основы православия» он в свое время сдал на «отлично», и преподаватель, маленький пожилой еврей, не имел к ученику вообще никаких претензий. Кроме того, каждое воскресенье курсанты посещали церковь для выработки должного автоматизма в этом деле. Тем более что архиепископ Феофан, проводящий службу, был предупрежден: молодой царь еще не совсем оправился от болезни, так что без нужды затягивать богослужение ни к чему.
Царя поддерживали под руки двое – справа генерал-аншеф Миних, слева духовник его императорского величества протопоп Василий Пряхин, недавно вышедший из запоя, посвященного чудесному явлению ангела. Сей достойный муж смотрел на свое духовное чадо с немалой опаской, потому как уже имел с ним беседу незадолго до выезда в Кремль.
– Значит, так, – сказал тогда его императорское величество. – Отныне таинство исповеди моей особы будет происходить по упрощенной процедуре. Без конкретики, ибо это есть дела государственные, которые ты сможешь разболтать по пьяни или под пыткой, что нанесет ущерб вверенной мне в управление державе.
– Государь, быть такого не может! – начал было Василий. – Кто же будет меня пытать? Да и Господь в безграничной милости своей даст мне силы вытерпеть любые мучения.
– Точно даст? – нехорошо усмехнулся царь, да так, что у Пряхина мороз прошел по коже. – Это Он что, Сам тебе сказал? Ладно, сейчас проверим. Федор!
Открылась дверь, и в царские покои вошел мужик совершенно зверообразного вида, коего протопоп до сих пор в Лефортовском дворце не встречал.
Царь же ласково обратился к страшилищу:
– Федя, ты сможешь переломать этому хмырю все кости, но аккуратно, чтобы не помер?
– Хлипкий он какой-то, – с сомнением протянул вопрошаемый, закатывая рукава, – но я, с твоего позволения, государь, все-таки попробую.
Пряхин благоразумно решил не доводить дело до крайностей, и вскоре состоялась первая после болезни исповедь молодого императора. Выглядела она так.
– Грешен, – начал Петр, – ибо прелюбодействовал. Само собой, мысленно. С кем именно – не твое дело. Далее. Ругался матом. Это уже вслух, глядючи на пьяную рожу некоего Пряхина. И, наконец, ни разу не простил ни одного своего врага. Более того, я сильно опасаюсь, что данный грех будет систематическим, так что ты это постарайся запомнить получше. На сегодня все, можешь начинать отпускать.
Андрей Константинович Нартов вышел из собора одним из последних. Бывший царский токарь, один из любимцев Петра, сразу после смерти своего патрона отправленный Меншиковым с глаз подальше, в Москву, наводить порядок на Красном монетном дворе. Потом Меншиков сам угодил в ссылку, столица вернулась в первопрестольную, но на судьбе Нартова это никак не отразилось. Он честно пытался выполнять порученное и даже начал рисовать эскизы гуртильного станка для насечки на ребрах монет. Хотя какие там станки! Отпущенного содержания не хватало даже на замену оставшихся еще со времен царя Алексея Михайловича мехов.
Тут его внимание привлекла несколько необычная пара. Первый был одет весьма дорого, а рожей напоминал разбалованного лакея кого-то из высшей знати. Второй имел одежонку попроще, сам был сутул, широкоплеч, кривоног и страшноват на лицо. Так вот, эти люди шли прямо к нему.
Первый, подойдя, вдруг неожиданно поклонился, затем набрал полную грудь воздуха и отбарабанил, судя по его виду, выученное наизусть:
– Не вы ли, господин, будете знаменитым механиком Андреем Нартовым?
– Да, это я, а что у тебя ко мне за дело?
– Тебя… то есть вас, Андрей Константинович, приглашает на обед его величество Петр Второй. Прямо сейчас, вон, видите, его экипаж стоит, никуда не едет, вашу персону дожидается.
Действительно, царский возок, окруженный конниками из лейб-регимента, стоял саженях в пятидесяти.
Нартов был удивлен. Ему довелось пару раз встречаться с нынешним царем, но давно, еще при жизни Петра Алексеевича, и никакого интереса к его станкам восьмилетний мальчик тогда не проявил. В Москве же молодого императора Андрей Константинович видел всего однажды, да и то издали. Да и сегодня рассмотреть толком не удалось – ведь стоял-то Нартов далеко не в первых рядах. Хотя это еще хорошо, что вообще в собор пустили.
Подойдя к командиру конников, первый из сопровождающих что-то ему шепнул, и солдаты чуть сдали в стороны, открывая дорогу к возку. Открылась дверь, и оттуда донеслось:
– Заходи, Андрей Константинович, да побыстрее, пока этот ящик совсем не выстудился.
Царя получилось узнать сразу, да и немудрено – в возке, кроме него, вообще никого не было.
– Здравствуй, – начал Петр, едва дверца за Нартовым закрылась. – Ты меня извини, что несколько лет назад в Петербурге не оценил я твоих творений. Что поделать – молод был, неопытен, неумен. Но, как говорится, лучше поздно, чем никогда. Так вот, задумал я дело, коего, кроме тебя, не потянуть вообще никому. Нужно построить завод, который будет делать станки. Чтобы не как раньше, когда ты своими руками по несколько лет делал один станок, а, наоборот, производились они штук по десять в год, да побольше, чем твои были. Одобряешь такую мою задумку?
– Конечно, государь, но сколько же денег на это уйдет? И как быть с монетным двором, там же еще работать и работать.
– Про деньги ты мне сам скажешь, когда все посчитаешь, а где их взять – это будет уже моя забота. Насчет же монетного двора… пока не знаю. С одной стороны, это дело тоже нужное, и без тебя там обойтись будет трудно. Давай договоримся так – поначалу он тоже останется на тебе, но ты начинай искать толкового механика, коему потом можно будет доверить это дело, когда работы по созданию завода не позволят тебе отвлекаться. Тем более что вместе с заводом придется строить еще и школу, где станут обучаться будущие мастера.
– Но все же: какие станки делать, для каких работ – кто это будет решать, государь?
– Первое время мы с тобой. А потом, бог даст, организуем что-то вроде Академии наук, но только технических. И тут уже от тебя будет зависеть, чтобы в ней сидели не одни немцы, как в той, что есть сейчас. Но ты не спеши, мы уже скоро приедем. Пообедаем, а потом я свои рисунки покажу, кои изобразил за время болезни.
Нартов смотрел на молодого императора со всё возрастающим изумлением. И дело было не в том, что он вовсе не ожидал от царя таких речей. Нет, Петр ему сильно напоминал кого-то хорошо знакомого, и наконец Андрей Константинович понял, кого именно. Да своего же великого деда! Причем даже не столько лицом, хотя и в нем имелось определенное сходство, сколько энергией и напором. И, что удивительно, голосом.
Встреча с Нартовым являлась одним из важнейших эпизодов в планах Сергея. Потому как его, конечно, многому научили в Центре, и теорию он знал очень неплохо. Но собранный на практических занятиях генератор мощностью в сорок ватт все же не давал достаточной уверенности, что подобное устройство, только в сто раз мощнее, ему удастся изготовить в восемнадцатом веке. Несмотря на то что модель была разработана специально для воспроизводства в тех условиях, не требовала иных материалов, кроме графита, дерева, меди, плохого железа, льняных ниток и рыбьего клея. Причем все работы Сергей сделал вручную – ножницами, напильниками и коловоротом. Получилось не так уж плохо, устройство проработало целых сорок минут, прежде чем развалиться.
Вообще-то изготовление генератора было одним из самых неоднозначных мест в программе. Некоторые предлагали сунуть в контейнер готовый, но после долгих обсуждений эта идея была оставлена, и вот почему.
Да, генератор потребной мощности будет весить всего три с небольшим кило, но ведь он неизбежно окажется очень высокооборотным, то есть потребуется еще и редуктор, а это плюс как минимум полтора килограмма. И значит, из-за лимита веса придется вообще отказаться от запасных деталей к управляющему контуру, что Саломатин считал в корне неверным. А вдруг что-нибудь сгорит? Даже необязательно в контуре, а в том же самом генераторе. Починить столь высокотехнологичный механизм в прошлом при всем желании не удастся. И следовательно, программа благополучно накрывается медным тазом. Нет уж, пусть Новицкий хоть несколько лет подряд строит там здоровенного уродца из местных материалов. И наплевать, что он будет весить в сто или даже двести раз больше, – наоборот, меньше вероятность, что его украдут. А сломается – те же мастера, что его делали, с теми же кувалдами и при помощи той же самой матери его быстренько починят. Высвободившийся же вес мы заполним деталями и инструментами для возможных ремонтов управляющего контура, что сделает вероятность его успешного запуска почти стопроцентной.
Так вот, конструкцию этого изделия Новицкий и сам знал неплохо, и в планшетах имелись подробнейшие описания в нескольких вариантах. Но то все-таки была чистая теория, которая, как совершенно справедливо утверждала незабвенная преподавательница сексуальной культуры, суха без практики. Лучшим же практиком в начале восемнадцатого века несомненно был Андрей Константинович Нартов, сидевший сейчас напротив молодого царя.
И ведь действительно он первым изобрел то, что явилось чуть ли не главной основой происшедшей сто лет спустя промышленной революции: токарно-винторезный станок с суппортом, почти не изменившимся за следующие полтораста лет. Но, как это часто бывало и до, и после Нартова, изобретение кануло в Лету незамеченным. Два сохранившихся станка мирно пылились в запасниках музеев Санкт-Петербурга и Парижа, а повторил изобретение Нартова какой-то англичанин семьдесят лет спустя. Правда, его станок в отличие от нартовского не мог выполнять токарно-копировальных работ, но это не помешало тому, что вся слава досталась англичанину, и слово «суппорт» стало международным. Несмотря на то что этот узел в более совершенном исполнении изначально назывался «педесталец».
Нартов успел сделать удивительно много, несмотря на хроническое безденежье, преследовавшее его всю вторую половину жизни, то есть пришедшееся на самый пик творческого расцвета. И теперь, кроме чисто практической надобности в талантах Андрея Константиновича, Сергея просто по-человечески интересовал вопрос: а что сможет совершить этот неординарный инженер-механик, если вообще раз и навсегда оградить его от недостатка средств и непонимания власти предержащей? Пусть даже в проекты придется вбухивать средства, соизмеримые со всем бюджетом России. Правда, от этого она наверняка лишится каких-нибудь архитектурных красот типа фонтанов Петергофа или Зимнего дворца, построенного при Екатерине Второй. Но лично он, его величество Петр Второй, Божией милостью император и самодержец Всероссийский, и прочая, и прочая, не видел в этом ничего хоть сколько-нибудь трагичного. Не баре, поживем и в Лефортовском дворце, тем более что по сравнению с двухкомнатной хрущевкой, где прошло детство нынешнего императора, или комнатой в общежитии Центра он все равно кажется непредставимо огромным. Хотя, конечно, у него тоже есть свои недостатки…
Может, и тут обратиться за помощью к Андрею Константиновичу?
В начале обеда, на котором, кроме них с императором, больше никого не было, Нартов чувствовал себя скованно. Прислуживал им все тот же лакей с наглой мордой, но он появлялся ненадолго и всегда предварял свой приход осторожным стуком в дверь.
– Пока мы не начали говорить про станки, – повернулся к своему гостю царь, – позволь обратиться к тебе с просьбой. Не порекомендуешь ли какого-нибудь приличного слесаря-механика? Тебя на такую мелочь отвлекать неудобно, но ведь живу я тут просто как какой-то дикарь, прости господи. Вон, камердинер мой в дверь колотит, если хочет зайти, – куда это годится? Мы, чай, не эфиопы. Повесить какой-нибудь звонок, да нескольких тонов, чтобы я заранее знал, кто и зачем сюда ломится. И ответный тоже, дабы мне не драть глотку, а только дернуть за нужную веревочку, сообщая, допускается ли сейчас аудиенция или мое величество занято чем-то неотложным.
Нартов ненадолго задумался – такой вывод можно было сделать хотя бы потому, что он не глядя ткнул вилкой в суповую тарелку и не обратил внимания на отсутствие результата. Но не более чем через пару минут спросил:
– Государь, а обязательно это должны быть все веревочки, если ты хочешь слышать несколько разных звонков, – сколько именно, кстати?
– Восемь, – с интересом ответил император.
– Тогда можно будет сделать три крючка, некоторые из коих потребуется взвести, а потом дернуть за шнур, и получится нужный звонок. Ни одного крючка – первый, один, самый левый – второй, следующий с краю – третий, первые два – четвертый, и так далее, всего восемь.
Сергей чуть не подавился крылом какой-то мелкой птички. Ну ни фига же себе, человек вот просто так, между первым и вторым, додумался до двоичного кода! Или он знаком с трудами Лейбница? Но все равно тогда ему остается всего пара шагов до арифмометра. Но тут, пожалуй, придется на ходу менять план беседы. Потому как следующим пунктом в нем было пожаловаться на отсутствие во дворце санузла, причем сразу раздельного, на совмещенный Сергей насмотрелся еще в двадцать первом веке и не собирался повторять этого здесь. Однако теперь молодому человеку стало просто неудобно отвлекать Нартова на какие-то краны и унитазы. Ничего, пока и с ночным горшком перебьемся, тем более что он торчит уже не под кроватью, а в специально отведенной под это дело комнатенке. Пожалуй, тут можно рискнуть и замахнуться сразу на паровой привод, не связываясь со всякими плотинами. Тем более что гость уже перестал смущаться, освоился – вон как соображалка заработала!
– Здорово ты придумал, – покачал головой Новицкий. – Но делать это придется тому механику, про которого я тебя уже спрашивал. А вот про то, что я сейчас нарисую, надо размышлять уже нам с тобой.
Сергей отодвинул тарелку, взял бумагу, толстый карандаш из тех, что специально закупались для царя и Совета в немецком городе Штайне, и начал рисовать, одновременно рассуждая:
– Для привода станков нужна энергия. Можно, конечно, поставить плотину.
Нартов кивнул.
– Но река – вещь такая, она человека не очень слушается. Весной так и норовит выйти из берегов и снести запруду, а в засушливое лето та же Яуза пересыхает почти до дна. И что тогда – сидеть, не работать, ждать дождей? Да и зимой напор может оказаться слабоват, а у нас в России зимы длинные.
– Несколько запруд надо ставить со шлюзами, – пояснил Нартов.
– Я хочу сделать по-другому. Вот, смотри.
Новицкий развернул бумагу, на которой уже был изображен эскиз паровой машины наподобие классической уаттовской, но немного попроще. Золотник у нее работал только на впуск, а выпуск происходил через отверстия, просверленные точно посредине цилиндра, и коммутировался рабочим поршнем.
На то, чтобы понять, как должно действовать изображенное на бумаге устройство, Нартову потребовалось минут десять.
– А ведь может и получиться, ваше величество, – с некоторым сомнением сказал он. – Но кто же это придумал – неужто ты сам?
– Не то чтобы совсем, но как-то так, – скромно потупил глаза Сергей. – Государь Петр Алексеевич, когда уже совсем больной был, на последнем свидании завещал мне найти ученого, который сможет придумать, как использовать во благо силу пара. А я про это почти забыл, но, когда сам заболел, вспомнил. И так мне стыдно стало, что устройство этой машины у меня в голове само возникло, осталось только сделать да посмотреть, как она работать будет.
Для доставки императора в Кремль был подан санный экипаж, размерами несколько превышающий то, что ожидал увидеть Сергей. Потому как вообще-то его предшественника возил небольшой черный возок с двумя дверьми и двумя окнами, запрягаемый четверкой лошадей. Здесь же их было восемь, а само транспортное средство по размерам примерно соответствовало микроавтобусу «газель», разве что было немного повыше. Дверей было четыре, а окон – прорва, но мелких и со стеклами весьма относительной прозрачности, которые к тому же почти сразу запотели. Поэтому Новицкому почти не удалось посмотреть на Москву восемнадцатого века, о чем он и не очень сожалел. В свое время карты города были изучены достаточно подробно, а привязку их к местности лучше проводить верхом, но это будет потом. В конце концов, до ближайшего приличного пожара еще семь лет, так что никуда она, эта Москва, не денется. Кстати, именно во время того пожара предстояло расколоться Царь-колоколу, и Сергей собирался ближе к делу принять какие-нибудь меры. Интересно же послушать – будет он звонить или нет?
Само богослужение не вызвало у молодого человека особых эмоций, потому как предмет «Основы православия» он в свое время сдал на «отлично», и преподаватель, маленький пожилой еврей, не имел к ученику вообще никаких претензий. Кроме того, каждое воскресенье курсанты посещали церковь для выработки должного автоматизма в этом деле. Тем более что архиепископ Феофан, проводящий службу, был предупрежден: молодой царь еще не совсем оправился от болезни, так что без нужды затягивать богослужение ни к чему.
Царя поддерживали под руки двое – справа генерал-аншеф Миних, слева духовник его императорского величества протопоп Василий Пряхин, недавно вышедший из запоя, посвященного чудесному явлению ангела. Сей достойный муж смотрел на свое духовное чадо с немалой опаской, потому как уже имел с ним беседу незадолго до выезда в Кремль.
– Значит, так, – сказал тогда его императорское величество. – Отныне таинство исповеди моей особы будет происходить по упрощенной процедуре. Без конкретики, ибо это есть дела государственные, которые ты сможешь разболтать по пьяни или под пыткой, что нанесет ущерб вверенной мне в управление державе.
– Государь, быть такого не может! – начал было Василий. – Кто же будет меня пытать? Да и Господь в безграничной милости своей даст мне силы вытерпеть любые мучения.
– Точно даст? – нехорошо усмехнулся царь, да так, что у Пряхина мороз прошел по коже. – Это Он что, Сам тебе сказал? Ладно, сейчас проверим. Федор!
Открылась дверь, и в царские покои вошел мужик совершенно зверообразного вида, коего протопоп до сих пор в Лефортовском дворце не встречал.
Царь же ласково обратился к страшилищу:
– Федя, ты сможешь переломать этому хмырю все кости, но аккуратно, чтобы не помер?
– Хлипкий он какой-то, – с сомнением протянул вопрошаемый, закатывая рукава, – но я, с твоего позволения, государь, все-таки попробую.
Пряхин благоразумно решил не доводить дело до крайностей, и вскоре состоялась первая после болезни исповедь молодого императора. Выглядела она так.
– Грешен, – начал Петр, – ибо прелюбодействовал. Само собой, мысленно. С кем именно – не твое дело. Далее. Ругался матом. Это уже вслух, глядючи на пьяную рожу некоего Пряхина. И, наконец, ни разу не простил ни одного своего врага. Более того, я сильно опасаюсь, что данный грех будет систематическим, так что ты это постарайся запомнить получше. На сегодня все, можешь начинать отпускать.
Андрей Константинович Нартов вышел из собора одним из последних. Бывший царский токарь, один из любимцев Петра, сразу после смерти своего патрона отправленный Меншиковым с глаз подальше, в Москву, наводить порядок на Красном монетном дворе. Потом Меншиков сам угодил в ссылку, столица вернулась в первопрестольную, но на судьбе Нартова это никак не отразилось. Он честно пытался выполнять порученное и даже начал рисовать эскизы гуртильного станка для насечки на ребрах монет. Хотя какие там станки! Отпущенного содержания не хватало даже на замену оставшихся еще со времен царя Алексея Михайловича мехов.
Тут его внимание привлекла несколько необычная пара. Первый был одет весьма дорого, а рожей напоминал разбалованного лакея кого-то из высшей знати. Второй имел одежонку попроще, сам был сутул, широкоплеч, кривоног и страшноват на лицо. Так вот, эти люди шли прямо к нему.
Первый, подойдя, вдруг неожиданно поклонился, затем набрал полную грудь воздуха и отбарабанил, судя по его виду, выученное наизусть:
– Не вы ли, господин, будете знаменитым механиком Андреем Нартовым?
– Да, это я, а что у тебя ко мне за дело?
– Тебя… то есть вас, Андрей Константинович, приглашает на обед его величество Петр Второй. Прямо сейчас, вон, видите, его экипаж стоит, никуда не едет, вашу персону дожидается.
Действительно, царский возок, окруженный конниками из лейб-регимента, стоял саженях в пятидесяти.
Нартов был удивлен. Ему довелось пару раз встречаться с нынешним царем, но давно, еще при жизни Петра Алексеевича, и никакого интереса к его станкам восьмилетний мальчик тогда не проявил. В Москве же молодого императора Андрей Константинович видел всего однажды, да и то издали. Да и сегодня рассмотреть толком не удалось – ведь стоял-то Нартов далеко не в первых рядах. Хотя это еще хорошо, что вообще в собор пустили.
Подойдя к командиру конников, первый из сопровождающих что-то ему шепнул, и солдаты чуть сдали в стороны, открывая дорогу к возку. Открылась дверь, и оттуда донеслось:
– Заходи, Андрей Константинович, да побыстрее, пока этот ящик совсем не выстудился.
Царя получилось узнать сразу, да и немудрено – в возке, кроме него, вообще никого не было.
– Здравствуй, – начал Петр, едва дверца за Нартовым закрылась. – Ты меня извини, что несколько лет назад в Петербурге не оценил я твоих творений. Что поделать – молод был, неопытен, неумен. Но, как говорится, лучше поздно, чем никогда. Так вот, задумал я дело, коего, кроме тебя, не потянуть вообще никому. Нужно построить завод, который будет делать станки. Чтобы не как раньше, когда ты своими руками по несколько лет делал один станок, а, наоборот, производились они штук по десять в год, да побольше, чем твои были. Одобряешь такую мою задумку?
– Конечно, государь, но сколько же денег на это уйдет? И как быть с монетным двором, там же еще работать и работать.
– Про деньги ты мне сам скажешь, когда все посчитаешь, а где их взять – это будет уже моя забота. Насчет же монетного двора… пока не знаю. С одной стороны, это дело тоже нужное, и без тебя там обойтись будет трудно. Давай договоримся так – поначалу он тоже останется на тебе, но ты начинай искать толкового механика, коему потом можно будет доверить это дело, когда работы по созданию завода не позволят тебе отвлекаться. Тем более что вместе с заводом придется строить еще и школу, где станут обучаться будущие мастера.
– Но все же: какие станки делать, для каких работ – кто это будет решать, государь?
– Первое время мы с тобой. А потом, бог даст, организуем что-то вроде Академии наук, но только технических. И тут уже от тебя будет зависеть, чтобы в ней сидели не одни немцы, как в той, что есть сейчас. Но ты не спеши, мы уже скоро приедем. Пообедаем, а потом я свои рисунки покажу, кои изобразил за время болезни.
Нартов смотрел на молодого императора со всё возрастающим изумлением. И дело было не в том, что он вовсе не ожидал от царя таких речей. Нет, Петр ему сильно напоминал кого-то хорошо знакомого, и наконец Андрей Константинович понял, кого именно. Да своего же великого деда! Причем даже не столько лицом, хотя и в нем имелось определенное сходство, сколько энергией и напором. И, что удивительно, голосом.
Встреча с Нартовым являлась одним из важнейших эпизодов в планах Сергея. Потому как его, конечно, многому научили в Центре, и теорию он знал очень неплохо. Но собранный на практических занятиях генератор мощностью в сорок ватт все же не давал достаточной уверенности, что подобное устройство, только в сто раз мощнее, ему удастся изготовить в восемнадцатом веке. Несмотря на то что модель была разработана специально для воспроизводства в тех условиях, не требовала иных материалов, кроме графита, дерева, меди, плохого железа, льняных ниток и рыбьего клея. Причем все работы Сергей сделал вручную – ножницами, напильниками и коловоротом. Получилось не так уж плохо, устройство проработало целых сорок минут, прежде чем развалиться.
Вообще-то изготовление генератора было одним из самых неоднозначных мест в программе. Некоторые предлагали сунуть в контейнер готовый, но после долгих обсуждений эта идея была оставлена, и вот почему.
Да, генератор потребной мощности будет весить всего три с небольшим кило, но ведь он неизбежно окажется очень высокооборотным, то есть потребуется еще и редуктор, а это плюс как минимум полтора килограмма. И значит, из-за лимита веса придется вообще отказаться от запасных деталей к управляющему контуру, что Саломатин считал в корне неверным. А вдруг что-нибудь сгорит? Даже необязательно в контуре, а в том же самом генераторе. Починить столь высокотехнологичный механизм в прошлом при всем желании не удастся. И следовательно, программа благополучно накрывается медным тазом. Нет уж, пусть Новицкий хоть несколько лет подряд строит там здоровенного уродца из местных материалов. И наплевать, что он будет весить в сто или даже двести раз больше, – наоборот, меньше вероятность, что его украдут. А сломается – те же мастера, что его делали, с теми же кувалдами и при помощи той же самой матери его быстренько починят. Высвободившийся же вес мы заполним деталями и инструментами для возможных ремонтов управляющего контура, что сделает вероятность его успешного запуска почти стопроцентной.
Так вот, конструкцию этого изделия Новицкий и сам знал неплохо, и в планшетах имелись подробнейшие описания в нескольких вариантах. Но то все-таки была чистая теория, которая, как совершенно справедливо утверждала незабвенная преподавательница сексуальной культуры, суха без практики. Лучшим же практиком в начале восемнадцатого века несомненно был Андрей Константинович Нартов, сидевший сейчас напротив молодого царя.
И ведь действительно он первым изобрел то, что явилось чуть ли не главной основой происшедшей сто лет спустя промышленной революции: токарно-винторезный станок с суппортом, почти не изменившимся за следующие полтораста лет. Но, как это часто бывало и до, и после Нартова, изобретение кануло в Лету незамеченным. Два сохранившихся станка мирно пылились в запасниках музеев Санкт-Петербурга и Парижа, а повторил изобретение Нартова какой-то англичанин семьдесят лет спустя. Правда, его станок в отличие от нартовского не мог выполнять токарно-копировальных работ, но это не помешало тому, что вся слава досталась англичанину, и слово «суппорт» стало международным. Несмотря на то что этот узел в более совершенном исполнении изначально назывался «педесталец».
Нартов успел сделать удивительно много, несмотря на хроническое безденежье, преследовавшее его всю вторую половину жизни, то есть пришедшееся на самый пик творческого расцвета. И теперь, кроме чисто практической надобности в талантах Андрея Константиновича, Сергея просто по-человечески интересовал вопрос: а что сможет совершить этот неординарный инженер-механик, если вообще раз и навсегда оградить его от недостатка средств и непонимания власти предержащей? Пусть даже в проекты придется вбухивать средства, соизмеримые со всем бюджетом России. Правда, от этого она наверняка лишится каких-нибудь архитектурных красот типа фонтанов Петергофа или Зимнего дворца, построенного при Екатерине Второй. Но лично он, его величество Петр Второй, Божией милостью император и самодержец Всероссийский, и прочая, и прочая, не видел в этом ничего хоть сколько-нибудь трагичного. Не баре, поживем и в Лефортовском дворце, тем более что по сравнению с двухкомнатной хрущевкой, где прошло детство нынешнего императора, или комнатой в общежитии Центра он все равно кажется непредставимо огромным. Хотя, конечно, у него тоже есть свои недостатки…
Может, и тут обратиться за помощью к Андрею Константиновичу?
В начале обеда, на котором, кроме них с императором, больше никого не было, Нартов чувствовал себя скованно. Прислуживал им все тот же лакей с наглой мордой, но он появлялся ненадолго и всегда предварял свой приход осторожным стуком в дверь.
– Пока мы не начали говорить про станки, – повернулся к своему гостю царь, – позволь обратиться к тебе с просьбой. Не порекомендуешь ли какого-нибудь приличного слесаря-механика? Тебя на такую мелочь отвлекать неудобно, но ведь живу я тут просто как какой-то дикарь, прости господи. Вон, камердинер мой в дверь колотит, если хочет зайти, – куда это годится? Мы, чай, не эфиопы. Повесить какой-нибудь звонок, да нескольких тонов, чтобы я заранее знал, кто и зачем сюда ломится. И ответный тоже, дабы мне не драть глотку, а только дернуть за нужную веревочку, сообщая, допускается ли сейчас аудиенция или мое величество занято чем-то неотложным.
Нартов ненадолго задумался – такой вывод можно было сделать хотя бы потому, что он не глядя ткнул вилкой в суповую тарелку и не обратил внимания на отсутствие результата. Но не более чем через пару минут спросил:
– Государь, а обязательно это должны быть все веревочки, если ты хочешь слышать несколько разных звонков, – сколько именно, кстати?
– Восемь, – с интересом ответил император.
– Тогда можно будет сделать три крючка, некоторые из коих потребуется взвести, а потом дернуть за шнур, и получится нужный звонок. Ни одного крючка – первый, один, самый левый – второй, следующий с краю – третий, первые два – четвертый, и так далее, всего восемь.
Сергей чуть не подавился крылом какой-то мелкой птички. Ну ни фига же себе, человек вот просто так, между первым и вторым, додумался до двоичного кода! Или он знаком с трудами Лейбница? Но все равно тогда ему остается всего пара шагов до арифмометра. Но тут, пожалуй, придется на ходу менять план беседы. Потому как следующим пунктом в нем было пожаловаться на отсутствие во дворце санузла, причем сразу раздельного, на совмещенный Сергей насмотрелся еще в двадцать первом веке и не собирался повторять этого здесь. Однако теперь молодому человеку стало просто неудобно отвлекать Нартова на какие-то краны и унитазы. Ничего, пока и с ночным горшком перебьемся, тем более что он торчит уже не под кроватью, а в специально отведенной под это дело комнатенке. Пожалуй, тут можно рискнуть и замахнуться сразу на паровой привод, не связываясь со всякими плотинами. Тем более что гость уже перестал смущаться, освоился – вон как соображалка заработала!
– Здорово ты придумал, – покачал головой Новицкий. – Но делать это придется тому механику, про которого я тебя уже спрашивал. А вот про то, что я сейчас нарисую, надо размышлять уже нам с тобой.
Сергей отодвинул тарелку, взял бумагу, толстый карандаш из тех, что специально закупались для царя и Совета в немецком городе Штайне, и начал рисовать, одновременно рассуждая:
– Для привода станков нужна энергия. Можно, конечно, поставить плотину.
Нартов кивнул.
– Но река – вещь такая, она человека не очень слушается. Весной так и норовит выйти из берегов и снести запруду, а в засушливое лето та же Яуза пересыхает почти до дна. И что тогда – сидеть, не работать, ждать дождей? Да и зимой напор может оказаться слабоват, а у нас в России зимы длинные.
– Несколько запруд надо ставить со шлюзами, – пояснил Нартов.
– Я хочу сделать по-другому. Вот, смотри.
Новицкий развернул бумагу, на которой уже был изображен эскиз паровой машины наподобие классической уаттовской, но немного попроще. Золотник у нее работал только на впуск, а выпуск происходил через отверстия, просверленные точно посредине цилиндра, и коммутировался рабочим поршнем.
На то, чтобы понять, как должно действовать изображенное на бумаге устройство, Нартову потребовалось минут десять.
– А ведь может и получиться, ваше величество, – с некоторым сомнением сказал он. – Но кто же это придумал – неужто ты сам?
– Не то чтобы совсем, но как-то так, – скромно потупил глаза Сергей. – Государь Петр Алексеевич, когда уже совсем больной был, на последнем свидании завещал мне найти ученого, который сможет придумать, как использовать во благо силу пара. А я про это почти забыл, но, когда сам заболел, вспомнил. И так мне стыдно стало, что устройство этой машины у меня в голове само возникло, осталось только сделать да посмотреть, как она работать будет.
Глава 8
Афоризм «Кто владеет информацией, тот владеет миром» придумал кто-то из Ротшильдов, и Сергей считал, что правильно. Правда, владение миром ему было совершенно ни к чему, для начала стать бы хозяином в своем дворце, но это означало только то, что ее, этой самой информации, требуется существенно меньше, чем для мирового господства. Однако все равно ведь ее надо где-то брать! Так где же?
Кое-что перепадало от Ушакова, который недавно был озадачен сбором сведений о Верховном тайном совете. Про него он уже сейчас мог рассказать немало, но ведь в той же Москве есть еще много интересного, в этом Новицкий был убежден твердо. Кроме того, он знал, что все яйца нельзя складывать в одну корзину. Значит, необходима еще какая-то служба, для начала чисто информационная, а там видно будет.
Всякий поиск чего-нибудь нужного следует начинать с внимательного взгляда: а не валяется ли оно прямо у тебя под носом? Ведь часто бывает именно так. Поэтому сразу после визита промышленника Баташева царь спросил у Афанасия, откуда тот узнал про этого человека. Главный камердинер помялся, но потом честно рассказал про сестру свекрови свояченицы.
– А чем она вообще занимается? – поинтересовался Сергей.
Ершов совсем стушевался и пробормотал, что бабка Настасья помогает людям в сердечных делах.
– Ворожея или сводница?
– Всего помаленьку, государь, – чуть воспрянул Афанасий, видя, что молодого царя занятия его родственницы нисколько не смутили.
– Тогда ты ее как-нибудь на днях приведи сюда, но только незаметно. Сможешь сделать так, чтобы, кроме вас с Федором, об этом вообще никто не знал?
– Трудновато это будет, больно уж много тут всякого народа обитает. А вот если еще истопника Силантия в дело посвятить – тогда да, больше никто не прознает.
Бабка Настасья явилась во дворец следующим утром. Поначалу она не произвела впечатления на Сергея – физиономия глупая, да еще накрашенная, одежонка весьма подержанная, но потом он присмотрелся. И тут же заподозрил, что макияж наложен не для повышения женской привлекательности – какая она к чертям может быть в шестьдесят с лишним лет и при фигуре, больше всего напоминающей бочонок. А именно для придания лицу небольшой придурковатости. Да и глаза были подведены так, чтобы скрыть хитрый прищур. Ну, посмотрим, что это за бабка-ворожея, подумал Сергей и начал:
– Настасья… как тебя по батюшке-то?
– Ивановна, государь.
– Так вот, Анастасия Ивановна, ты небось догадываешься, зачем я тебя позвал.
– Ой, да где же нам, с нашим-то скудным умишком? Ведь быть не может, чтобы ты захотел от старой бабы Насти в сердечных делах помощи, тебе же только мигнуть – и первые красавицы сюда толпой побегут, локтями толкаясь. Али будущее свое знать хочешь, чтобы я тебе его погадала?
– Ничего так, неплохо убогой притворяешься, – оценил Сергей. – А погадать тебе я и сам могу, причем без ошибки. Значит…
Новицкий воздел глаза к потолку, выдержал паузу и загробным голосом начал:
– Вижу! Вижу я всего три варианта будущего рабы божьей Анастасии, а никаких других там вообще нет. Первый – это если оная раба божья и дальше будет валять дурочку. Тогда ее просто сейчас вышибут из дворца, и все. Но зато ежели она всерьез соберется служить молодому царю, то ждут ее деньги большие, звания высокие да милость царская. Ну, а коли она всего этого не оценит и захочет чего-нибудь на стороне, то прикопают бабушку, да так, что и я не буду знать, где именно. И как тебе мое гадание?
– Отменно, государь, тебе сейчас сам Нострадамус позавидовал бы. Думаю, поняла я, какой службы ты от меня хочешь, но все же лучше сам это скажи, своим царским словом.
Кое-что перепадало от Ушакова, который недавно был озадачен сбором сведений о Верховном тайном совете. Про него он уже сейчас мог рассказать немало, но ведь в той же Москве есть еще много интересного, в этом Новицкий был убежден твердо. Кроме того, он знал, что все яйца нельзя складывать в одну корзину. Значит, необходима еще какая-то служба, для начала чисто информационная, а там видно будет.
Всякий поиск чего-нибудь нужного следует начинать с внимательного взгляда: а не валяется ли оно прямо у тебя под носом? Ведь часто бывает именно так. Поэтому сразу после визита промышленника Баташева царь спросил у Афанасия, откуда тот узнал про этого человека. Главный камердинер помялся, но потом честно рассказал про сестру свекрови свояченицы.
– А чем она вообще занимается? – поинтересовался Сергей.
Ершов совсем стушевался и пробормотал, что бабка Настасья помогает людям в сердечных делах.
– Ворожея или сводница?
– Всего помаленьку, государь, – чуть воспрянул Афанасий, видя, что молодого царя занятия его родственницы нисколько не смутили.
– Тогда ты ее как-нибудь на днях приведи сюда, но только незаметно. Сможешь сделать так, чтобы, кроме вас с Федором, об этом вообще никто не знал?
– Трудновато это будет, больно уж много тут всякого народа обитает. А вот если еще истопника Силантия в дело посвятить – тогда да, больше никто не прознает.
Бабка Настасья явилась во дворец следующим утром. Поначалу она не произвела впечатления на Сергея – физиономия глупая, да еще накрашенная, одежонка весьма подержанная, но потом он присмотрелся. И тут же заподозрил, что макияж наложен не для повышения женской привлекательности – какая она к чертям может быть в шестьдесят с лишним лет и при фигуре, больше всего напоминающей бочонок. А именно для придания лицу небольшой придурковатости. Да и глаза были подведены так, чтобы скрыть хитрый прищур. Ну, посмотрим, что это за бабка-ворожея, подумал Сергей и начал:
– Настасья… как тебя по батюшке-то?
– Ивановна, государь.
– Так вот, Анастасия Ивановна, ты небось догадываешься, зачем я тебя позвал.
– Ой, да где же нам, с нашим-то скудным умишком? Ведь быть не может, чтобы ты захотел от старой бабы Насти в сердечных делах помощи, тебе же только мигнуть – и первые красавицы сюда толпой побегут, локтями толкаясь. Али будущее свое знать хочешь, чтобы я тебе его погадала?
– Ничего так, неплохо убогой притворяешься, – оценил Сергей. – А погадать тебе я и сам могу, причем без ошибки. Значит…
Новицкий воздел глаза к потолку, выдержал паузу и загробным голосом начал:
– Вижу! Вижу я всего три варианта будущего рабы божьей Анастасии, а никаких других там вообще нет. Первый – это если оная раба божья и дальше будет валять дурочку. Тогда ее просто сейчас вышибут из дворца, и все. Но зато ежели она всерьез соберется служить молодому царю, то ждут ее деньги большие, звания высокие да милость царская. Ну, а коли она всего этого не оценит и захочет чего-нибудь на стороне, то прикопают бабушку, да так, что и я не буду знать, где именно. И как тебе мое гадание?
– Отменно, государь, тебе сейчас сам Нострадамус позавидовал бы. Думаю, поняла я, какой службы ты от меня хочешь, но все же лучше сам это скажи, своим царским словом.