Лора АНДРОНОВА
ИГРА

   I'm loosing on the swings,
   I'm loosing on the roundabouts.
Marillion

* * *

   — Следующий! — протянул равнодушный голос, и бесконечная очередь продвинулась еще на шаг вперед.
   Ив переместилась вместе со всеми и оказалась на нижней ступеньке лестницы, ведущей в небольшую овальную комнату, посредине которой возвышался массивный стол о трех тумбовидных ногах. За столом восседал немолодой мужчина с продолговатым породистым лицом, обрамленным тугими локонами лилового парика. Немного поодаль парило плотное облако, в глубине которого загорались и гасли красные искорки. Длинные ножки-щупальца, тянувшиеся из середины призрачного тельца, делали его похожим на летучую медузу.
   — Следующий! — повторил мужчина, не отрывая взора от бумаг, которыми был завален стол. В его монотонном голосе послышались нетерпеливые нотки.
   От очереди отделился согбенный седоволосый негр и подошел к столу.
   — Имя?
   — Джон Хопкинс, — прошелестело облако.
   — Пол?
   — Мужской.
   — Возраст?
   — Восемьдесят семь местных.
   — Слишком стар. Следующий!
   Старик медленно растаял в воздухе, а его место занял бледный юноша скандинавского вида.
   — Имя?
   — Ольгерд Хансен.
   — Пол?
   — Мужской.
   — Возраст?
   — Девятнадцать местных.
   — Отлично!
   — Боюсь, что нет, — заколыхалось облако. — Врожденный порок сердца. Может не выдержать.
   — Да. Брак. Следующий. Следующим в очереди стояло странное толстенькое существо с пушистым заячьими ушами. Существо сопело и затравленно озиралось.
   — Имя? — снова завертелась бюрократическая мельница.
   — Ииххну Йонк-Йосс.
   — Пол?
   — Средний.
   Лицо человека в лиловом парике страдальчески искривилось. С видом великомученика он поднял голову и неодобрительно воззрился на длинноухого Ииххну.
   — Кто это?
   Облако весело заискрилось.
   — Импус степной, обыкновенный. Отличается умом и кротостью нрава.
   — Очень хорошо. Долой импуса степного, обыкновенного. Отличающегося умом и кротостью нрава. Сегодня день людей. Следующий.
   Черноволосая девочка, стоявшая прямо перед Ив сделала шаг вперед.
   — Имя?
   — Тереза Петруччи.
   Мужчина сверился с бумагами, лежавшими на столе.
   — Согласно Высокому Договору сто три дробь пять семейство Петруччи не подлежит Отбору. Следующий.
   Ив приблизилась к столу.
   — Имя?
   — Ив Веласке.
   — Пол?
   — Женский.
   — Возраст?
   — Двадцать пять местных.
   — Здоровье?
   — В полном порядке.
   Восседающий за столом важно поправил парик и смерил Ив тяжелым взглядом.
   — Противопоказания?
   — Отсутствуют.
   — Что со стихиями?
   Облако засучило ножками и разразилось длинной тирадой на незнакомом Ив языке. Мужчина вздохнул и снова поправил парик.
   — Ладно, время на исходе, — он извлек из недр стола небольшой предмет, завернутый в пеструю упаковочную бумагу, и протянул его Ив.
   — Это Инструмент Перехода. Выдается вам на время Игры, — внятно и раздельно произнес он, — Обращаться попрошу с осторожностью. Любые повреждения, преднамеренные или случайные, согласно пункту тридцать четыре «Приложений», относятся на ваш счет с последующей компенсацией. В случае утери Инструмента к вам будет применена статья номер семьдесят восемь «О небрежном обращении с редкими (уникальными) вещами, повлекшим за собой кражу, необратимую поломку или исчезновение оных». Все понятно?
   Ив деревянно кивнула. Мужчина откашлялся и встал.
   — Быть по сему. Ив Веласке принята в Игру. Все свободны, — в его руках оказался небольшой молоточек и медный гонг, — выбор сделан.
   С этими словами он с силой ударил молоточком о гонг. Раздался протяжный низкий звон, стены зашатались и начали с грохотом обрушиваться. Ив вздрогнула и проснулась.
* * *
   В комнате было почти темно, только тусклые отблески уличного фонаря едва-едва освещали забитый книгами старинный шкаф с резными дубовыми панелями. Ив лежала на диване, до подбородка закутавшись в теплый коричневый плед, и вяло разглядывала потолок. Потолок был серый, потрескавшийся, в бугристых пятнах старых потеков. Кое-где штукатурка обвалилась полностью, обнажив кирпич и фрагменты могучих деревянных перекрытий. Равнодушно зевнув, Ив перевела взгляд вниз. Навощенный, блестящий паркетный пол, так резко контрастирующий с полуразрушенным потолком, покрывал почти сплошной слой бумажных листков. В основном тут были распечатки каких-то немецких и французских текстов, но кое-где мелькали зеленоватые тетрадные страницы, исписанные ее собственным узким почерком. «Leiser Tanz unsichtbarer Schatten…», — невольно прочитала она и вздохнула.
   Всю свою сознательную жизнь Ив сочиняла стихи. Когда она была маленькой девочкой с золотыми косичками, ее неуклюжие творения восхищали окружающих.
   — Какая талантливая кроха, — ворковала очередная слезливо настроенная дамочка, — Поэтесса растет.
   Но чем взрослее становилась Ив, тем большее неодобрение вызывало ее увлечение стихосложением.
   — Это не профессия! Не профессия! — кричал отец, — Кому нужны твои сонеты?
   Устав противится всеобщему давлению, Ив поступила в университет и через пять лет вышла из его стен дипломированным специалистом по немецкому языку и литературе. Но по-прежнему стоило ей погрузиться в себя, как тут же вокруг нее начинали виться ритмичные фразы, то жесткие, то — нежно-задумчивые. Фразы настойчиво сплетались в призывно и чарующе звенящие цепочки, требующие немедленно, безотлагательно перенести себя на бумагу. Коллеги и знакомые считали Ив особой со странностями — мгновение назад оживленно болтавшая девушка могла вдруг резко замолчать и, беззвучно шевеля губами, впериться в пространство отсутвующим взором. Впрочем, оживленно болтала она довольно редко, предпочитая скорее слушать, нежели говорить.
   Обитала Ив в мансарде одного из домов старого города, доставшейся ей в наследство от троюродной бабушки.
   — Там очень хорошо сочиняется, — объясняла Ив родителям, — витает дух старины.
   Однако, проживание в мансарде, казавшееся ей поначалу столь романтичным, на поверку оказалось довольно тягостным: осенью протекала крыша, зимой приходилось покупать дрова и топить коптящую буржуйку, весной почему-то начинали плесневеть стены. Летом было почти хорошо, если не считать многочисленных тараканов, набегавших неведомо откуда.
   С работой тоже не было все в порядке. Поначалу в школе, куда Ив попала по распределению, ее встретили радостно:
   — Милочка! Вы к нам очень вовремя! Очень! — восклицала представительная директриса, — Подрастающее поколение именно сейчас, на пороге широчайших возможностей, начинает придавать огромное значение иностранным языкам! Они тяну-тся! Тянутся к знанию!
   Ив имела глупость поверить директрисе, однако, первые же уроки расставили все по своим местам. Подрастающему поколению не было никакого дела ни до диалогов веселых берлинцев, ни до зубодробительной немецкой грамматики, ни до загадочного Зюскинда. Здоровенные юнцы и юницы шумно переговаривались, перебрасывались записками, хохотали и даже пытались слушать радио, предполагая, что молодая учительница едва ли сможет им помешать. На перемене к Ив подошел широплечий подросток, значившися в журнале как Виталий Чирский и, покровительственно глядя на нее сверху вниз, посоветовал:
   — Вы бы это. Того. С немецким-то. Фашистский язык ведь. Кто ж его учить-то будет?
   — Все будут, — хмуро ответила Ив, хотя и испытывала по этому поводу определенные сомнения.
   — Я вот вам что скажу. Некогда мне такой ерундой заниматься, как на ваши уроки ходить, — он вынул из кармана смятую пятерку и бросил ее на стол, — Это вам. Чтобы не обидно было.
   Ив изменилась в лице. Брезгливо подняв бумажку, она разорвала ее на две половинки и демонстративно смахнула в мусорник.
   В тот же вечер в школу явилась мамаша Чирского — немного оплывшая крашеная блондинка с тухлым взглядом. Несмотря на раннюю осень, она была облачена в шубу, за длинношерстный рукав которой цеплялся улыбающийся Виталий.
   — Неправильно себя ведете, — осуждающе проговорила она вместо приветствия, — талантливым детям надо давать свободу роста.
   Ив слегка улыбнулась.
   — Хамка! Она смеется! — мгновенно вскипела мамаша, — Молоко на губах не обсохло, а туда же — учить! Своих детей нет, вот на чужих и отыгрывается…
   Пламенная, но довольно бессвязная речь лилась еще минут десять. В ней было упомянуто все — бессмысленность изучения немецкого языка, распоясавшиеся учителя, выжимающие из несчастных отроков последние соки, явная некомпетентность некоторых слишком молодых и нахальных педагогов.
   — Поживи с мое! Роди! Своих роди! Кровных! А потом воспитывай! А то умная больно!
   — Ну что ж, — заметила Ив, — если вы считаете, что лишь возраст и произведение на свет потомства делает кого-то умнее, то вам стоит попробовать набраться мудрости у свиноматки.
   На несколько мгновений Чирская потеряла дар речи. Потом ее лицо побагровело.
   — Да ты знаешь, с кем говоришь?! Я до директора дойду! Я до министра дойду!
   Ив пожала плечами. На следующий день ей предложили покинуть школу по собственному желанию.
   Неделю Ив лежала на диване, завернувшись в плед, попеременно то читая произведения малоизвестных авторов эпохи Ренессанса, то сочиняя длинную лирическую поэму. Два раза она неохотно покидала мансарду и брела в ближайшее кафе — просмотреть газеты, столбцы объявлений. На третий раз, среди бесконечных «Требуются активные люди на высокооплачиваему интересную работу в сфере торговли» Ив попалось нечто подходящее. Хозяин сети спортивных клубов и магазинов искал переводчика инструкций тренажеров немецкого производства.
   — Работы много, — строго заявил он при встрече, — оплата сдельная. Деньги небольшие. Но честные.
   — Переводить буду на дому, — в тон ему ответила Ив, — Возражения?
   — Не имею. Если что, то я — Бергер.
   На том и порешили.
   Сотрудничество с фирмой Бергера Ив полностью устраивало. Переводов, вопреки уверениям сурового спортсмена, оказалось мало, а весьма приличную зарплату выдавали в срок. Жизнь стала размеренной, скучноватой и удивительно спокойной.
* * *
   Громко вздохнув и потянувшись, Ив решила встать и выпить кофе. Уже несколько дней ее одолевала апатия — удачно начатая поэма давно стояла на месте. Строки не складывались, рифмы расползались, ходы казались безнадежно банальными и избитыми.
   — Музу бы, — вслух произнесла Ив и, вместо того, чтобы встать, еще глубже зарылась в оделяло, — хоть самую завалящую. На хромом Пегасе.
   — Даже черт с ним, с Пегасом, — продолжила она минуту спустя, — Можно и на облезлом ослике.
   Ив с ненавистью посмотрела на шкаф. Стоящее на первом плане многотомное собрание сочинений Стендаля вызывало у нее глухое раздражение.
   — Вот ведь. Небось, у него всегда над плечом парило не меньше двух отборнейших вдохновительниц. А у меня…
   Она снова покосилась на мерцающие золотом книжные корешки.
   — Что, хорошо быть признанным гением? — расстроенно пробормотала она и запустила в шкаф подушкой.
   Шкаф солидно молчал.
   — Закопаю на пустыре, — невнятно пообещала Ив.
   — Поосторожнее, пожалуйста, — прозвучал вдруг откуда-то сверху ворчливый голос.
   Ив опешила. В первую минуту ей показалось, что сам Стендаль соизволил возразить ей из своей небесной обители.
   — Не видно ни зги, — снова буркнул кто-то, — открывай давай.
   Воздух в комнате мелко задрожал и поплыл. Предметы потеряли четкость очертаний, поглощенные невесть откуда взявшейся блеклой мутью.
   — А она нас не заметит? — донесся из тумана все тот же голос.
   — Говорю же — она в полном ступоре. Любое разумное существо после Отбора впадает в состояние, больше всего похожее на глубокий обморок, — ответил ворчливому жалобный мальчишеский фальцет, — Помнишь Корнелиуса? — говорящий тоненько хихикнул
   — Это такой… Бородавчатый?
   — Он самый. Лет этак тридцать назад он целый трактат об этом феномене нацарапал. Опыты учинял.
   — Как — опыты?
   — А вот так. Находил побывавших на Отборе и проверял их на восприимчивость ко внешним раздражителям. То есть тыкал в них иглами, резал ножами, щипал щипцами. Дубиной тоже охаживал.
   — Ну и мерзавец, — обладатель более низкого голоса даже закашлялся от возмущения, — гнида поганая. И ему все так с рук и сходило?
   — До поры до времени. Однажды в самый интересный момент — Корнелиус как раз прижигал очередного несчастного каленым железом — его за этим делом застукало семейство пытуемого. С тех пор наш исследователь хромает на обе ноги и слегка заикается.
   — И магия не помогла?
   — Какая там магия! После хорошего удара стулом по голове память на заклинания отшибает напрочь.
   Съежившаяся на дивание Ив вздрогнула. Ей очень хотелось надеяться, что невидимые собеседники не будут проверять ее на восприимчивость к внешним раздражителям. Тем временем муть начала постепенно рассеиваться.
   — Эрихс, смотри! Она! — восторженно пропищали прямо у Ив над ухом, — Что скажешь? Как она тебе?
   — Да не разобрать пока. Лежит себе как куль с сахаром. Признаков жизни не подает, — недовольно ответил второй голос.
   В этот момент мгла исчезла окончательно. Напротив Ив, на захламленном письменном столе, сидел совершенно незнакомый ей коренастый субъект. Он был облачен в красный свитер, подчеркивающий объемистый живот, и узкие клетчатые брючки. Румяное благообразное лицо незнакомца обрамляла пегая борода, что делало его похожим на доброго батюшку. Подперев подбородок рукой, он смотрел на Ив так, как смотрит лошадиный барышник на случайно забредшего к нему мустанга. Осторожность в его взоре боролась с жаждой легкой наживы.
   — Непонятный экземпляр, — промолвил он, — а ты что думаешь, Христен?
   От стены отделился второй незнакомец и подошел поближе, извлекая из-за пазухи большой бублик с маком. Ив изумленно заморгала. Таинственные гости были похожи, как две капли воды, даже клеточки на брюках совпадали в точности. Однако, перепутать их было совершенно невозможно: ворчливый Эрихс был бодр, подтянут и деловит. Христен же имел вид типичного растяпы — незавязанные ботиночные шнурки волочились за ним по полу, свитер пузырился на локтях, на круглой физиономии виднелись следы чего-то красного и липкого. Даже живот, похожий у его близнеца на крепкий арбуз, свисал у Христена уныло и безвольно, как мешок с песком. Ив замерла, боясь пошевелиться.
   — Молодая, вроде бы, здоровая.
   — Конечно, здоровая, идиот! Дефективных в Игру не принимают.
   Христен обиженно заломил брови и тоже забрался на стол. Только сейчас Ив заметила, что роста близнецы были совсем небольшого — их макушки едва-едва дотянулись бы ей до плеча.
   — Ну, Эрихс.., — вид у него был такой, будто он вот-вот расплачется, — вечно ты…
   Не отрывая оценивающего взгляда от Ив, Эрихс утешительно потрепал брата по плечу и невнятно пробормотал:
   — Ставить за или против — вот в чем вопрос.
   Христен поерзал на месте и вонзил длинные желтоватые зубы в бублик.
   — Страшновато. А ну как проиграем? Что тогда?
   — Да уж понятно что. Узнает матушка — сперва оплеух навешает, потом, распалившись, еще и скалкой добавит. Или кочергой.
   — И все? — с надеждой спросил Христен.
   — Рассчитываешь легко отделаться? Напрасно. Скорее всего, после такого провала, нам выдадут мешок с провизией дня на два и пинками выставят за дверь.
   Он строго посмотрел на брата. Тот испуганно жевал бублик.
   — А может?…
   — Нет. Мы уже все решили, — голос Эрихса был тверд, как выдержанный на морозе кусок масла, — Второй такой шанс может не выпасть. И вообще, я совершенно не понимаю, чего ты так волнуешься? Ты у нас маг, талант, с голоду не помрешь. Прибьешься к какому-нибудь балагану, фокусы будешь показывать. Или в шуты придворные подашься.
   Глаза Христена округлились от возмущения.
   — Это я-то? В придворные шуты? В балаган? — пронзительно выкрикнул он, — Я, окончивший единственную в этом дрянном мире Академию Высокого Волшебства? Я, которому Гульден Всемогущий руку пожимал? За успехи в учебе хвалил?
   — Хорошо-хорошо. Тебя попросят занять должность Хранителя Большой Волшебной Папахи Горных Князей. Сам Горный Князь и попросит. Лично.
   Несколько минут Эрихс молчал, иронично поглядывая на алеющие в полутьме уши брата. Потом перевел взгляд на неподвижно лежащую Ив и снова посерьёзнел.
   — Итак, — произнес он, — Что мы имеем в этой партии? С одной стороны — всесильный Игрок с миньонами, друзьями, слугами и прочими прихвостнями. Против него выступает полумертвая девица неизвестного происхождения — темная лошадка. Наша ставка — рудник покойного папаши. На кого ставить будем, братец? Христен пожал плечами с видом оскорбленного принца и не удостоил его ответом.
   — Казалось бы, все очевидно — ставить надо на сильнейшего. Само собой, в нашем случае это Игрок, — продолжал Эрихс, — Но на Игрока и так ставят все трезво мыслящие личности. Каковых, как известно, большинство. Стало быть, риск не оправдан — слишком уж мал будет выигрыш даже при удачном стечении обстоятельств.
   Спрыгнув со стола, он подошел к Ив и присел перед ней на корточки.
   — Я голосую за темную лошадку. Ты только посмотри на нее! Не может людинка с такими глазищами позволить просто так себя растерзать.
   — Ага, — соизволил разлепить губы Христен, — сделают из нее какую-нибудь лапочку-дюймовочку или крошечку-хаврошечку. И что тогда?
   — Риск есть, — не мог не согласиться Эрихс, — я бы даже сказал, что риск огромен. Но подумай о возможной награде…
   — Я и так только о ней и думаю.
   — Ведь может эта особа оказаться очень везучей? В колоде много сильных карт.
   — Да уж. Вляпаться в Игру — это само по себе редкое везение. Не хотел бы я, чтобы мне так повезло.
   Эрихс поежился.
   — К счастью, нам это не грозит. Христен, маг ты или нет, в конце-концов?! Пощупай ее как-нибудь. Нам надо знать наверняка.
   Христен покорно сполз со стола и приблизился. От него вкусно пахло свежевыпеченной сдобой и малиновым вареньем. С кряхтением откинув плед, он осторожно коснулся стопы Ив и надолго задумался. Потом его быстрые мягкие пальцы пробежались по ее голени вверх и, остановившись на колене, принялись описывать какие-то замысловатые круги. Этого Ив вынести не могла.
   — Щекотно же! — взвизгнула она и вскочила на ноги.
   Незваные гости тоже вскочили и с ужасом уставились на нее. Первым опомнился Эрихс. С утробным рыком он кинулся к брату, явно имея намерения его задушить.
   — Осел! Я не просил тебя хватать девицу за коленки!
   — Ты же сам сказал — пощупай, — заныл Христен, проворно отбегая на безопасное расстояние.
   — Есть же разница — магически дотронуться или распускать лапы!
   — А я не умею магически! Прекрати ко мне придираться!
   — Придираться? Ты же утвержал, что она ничего не видит? Ничего не чувствует? — кипел Эрихс, — Неуч! Твой Гульден, видать, сильно в тебе ошибался.
   — Не-е-ет. Неправда.
   Ив изумленно переводила взгляд с одного на другого. — Э… Позволено ли мне будет узнать, — попыталась она вклиниться в перепалку.
   Но ее никто не слушал.
   — Нет? Тогда, наверное, он сам такой же остолоп, как ты. Все колдуны — остолопы. Подумать только, сколько матушка золота свела на твое обучение!
   — Уууу…, — тянул Христен, размазывая слезы по бородатой физиономии.
   — Перестань хныкать, бестолочь. Надо немедленно отсюда делать ноги.
   Всхлипывания становились все громче.
   — Это тебе надо делать ноги. А у меня тут еще некоторые обязанности…
   — Ах, и правда, я забыл! Ну что ж, тогда изволь меня отсюда убрать, — ощерился Эрихс.
   — Вот сам и убирайся, раз ты такой умный, — Христен полез в карман за платком и громогласно высморкался, — Мне и тут хорошо.
   Эрихс пошел красными пятнами, запыхтел и бросился в атаку. Его брат с писком устремился было вон из комнаты, но на пороге его перехватила Ив. Он неловко пнул ее ногой, но силы были слишком неравны.
   — Спокойно. Никто никуда не идет, — давно заученным приемом Ив завела руку Христена в сторону и вверх. Тот взвыл и высвободиться уже не пытался.
   Неторопливо подошедший Эрихс смерил пленника сладким взглядом.
   — Что, зайчик, тебе до сих пор хорошо?
   — Я бы не советовала вам, милейший, устраивать мне всякие каверзы. Ибо одно легкое движение — и ваш братец будет валяться на этом коврике со сломанной рукой, — предупреждающе заметила Ив.
   — Ну что вы! Я не в силах замышлять недоброе против столь очаровательной юной дамы.
   Ив невольно покосилась на свои дырявые тапочки.
   — Если бы вы могли еще больше прищемить этого глупого тетерева — я бы был вам только глубоко признателен, — продолжал Эрихс.
   — Так не по правилам, так не по правилам! — заголосил тетерев, — Я подам жалобу в самые высокие инстанции!
   — А вступать в сговор по поводу ставок — это по правилам? — парировал Эрихс.
   Ив заскрипела зубами.
   — Так. Мне кто-нибудь может объяснить, что здесь происходит?
   — Да ничего такого особенного не происходит…
   — Ничего особенного?! Ко мне в квартиру, под покровом непонятно откуда взявшегося тумана, проникают два посторонних типа весьма неординарной наружности. Сперва заводят беседы о телесных наказаниях, потом оценивают меня, как лошадь на ярмарке и наглым образом устраивают отвратительную скандальную сцену! Все время бубнят о каких-то играх…
   — Не о каких-то играх, а об Игре, — назидательно вставил Христен.
   — Перебивают на каждом слове!
   Эрихс задумчиво гладил свой живот, строго глядя на брата.
   — Объясняй давай. Колдунок.
   — Пускай отпустит сперва. Больно же!
   — Все правильно, так и задумано, — утешила его Ив, — расскажете, в чем дело — отпущу.
   — Чем больше времени мы тут вдвоем болтаемся, тем больше шансов, что нас тут кто-то ненароком заметит. Кое-кто, — со значительной интонацией добавил Эрихс.
   Глаза Христена испуганно расширились, он часто-часто закивал, отер вспотевшее чело и начал рассказывать…
   История выходила занимательная. Давным-давно, сотни и сотни лет назад, мир был не такой как ныне. Птицы пели звонче, цветы пахли приятнее, мед был слаще, а море — солонее. Но главное — жили в этом чудесном мире, в дружном соседстве, бок о бок, и люди, и гномы, и эльфы, и драконы и многие другие народы, названий которых никто уже и не упомнит. Жили себе, не тужили, торговали друг с другом, в гости ходили, мудрыми мыслями обменивались, да Создателя за свое процветание благодарили. Само собой, случались и войны — как же без этого? Надо ж юным удальцам иметь возможность покрыть себя славой? И все было бы хорошо, если бы неугомонный Создатель не решил бы сделать свой мир еще лучше.
   — Куда уж лучше, — усомнилась Ив, — и так просто рай какой-то.
   — Не нам судить о божественных помыслах, — строго заявил Христен, — Творец наш не любил войн. Не хотел он, чтобы чада его промышляли массовым убийством.
   Дальше события развивались странно. В один прекрасный день знакомый всем Большой Мир исчез. Он расслоился, распался на множество маленьких миров, в каждом из которых обитала только одна раса.
   — Ужасающий катаклизмус! — гремел Христен, — Земля содрогалась! Рушились горы! Моря выходили из берегов! Чудовищные ветры! Ураганы! Но самое страшное — никто и никогда больше не видел Создателя. Не было больше ни знамений, ни явлений дивных, божественных. Впрочем, в большинстве Слоев церковь заполнила эти пробелы, показывая мирянам предвестия ложные, самой же церковью инсцениированные. Особы знающие решили, что Создатель удалился в надзвездные сферы и размышляет о дальнейших улучшениях своей земли.
   Ив сочувственно вздохнула и отпустила руку Христена.
   — А потом?
   — А потом все долго и мучительно привыкали к новому порядку вещей.
   — Устоявшиеся торговые связи, — пояснил Эрихс, — Взаимовыгодные договора.
   — Сколько печальных историй! Сколько разрушенных судеб! — Христен трагически понизил голос, — Взять хотя бы сказание об Эльдаре и Янике. Черезвычайно душераздирающе. Вот послушайте. В те далекие тревожные дни…
   Эрихс громко закашлялся и Христен, кинув быстрый взгляд на его сердитое лицо, тут же оборвал сам себя:
   — Что это я? Не до сказок сейчас, — он задумался на минуту и продолжил, — Было у нашего Создателя и Творца всемогущего два брата. Один из них был очень юн и оттого больше всего на свете любил разнообразные игры. Кости, карты, тараканьи и лошадиные бега скоро прискучили ему и он стал выдумывать собственные, ни на что не похожие забавы. Когда мир расслоился и его старший брат исчез, Игрок — так его прозвали — возвел свои потехи в ранг закона. Время от времени в одном из слоев проводится Отбор. Случайным образом выбирается житель слоя — здоровый, нестарый, в трезвом уме. Ему предлагается Колода, в которой каждая карта обозначает какую-то расу. Избранник тянет жребий и на время оборачивается другим существом — был гномом, а стал хорном, эльфом, кентавром. Или, скажем, человеком. Затем ход переходит к Игроку.
   — А он знает, какую карту вытянул его противник? — перебила Ив.
   — Еще бы! От того, насколько сильна эта карта зависит, сколько раз сам Игрок может обращаться к Колоде.
   — Несправедливо как-то.
   — Вовсе нет. Послушай сперва до конца. Игрок тянет карту из оставшейся Колоды, выбирая расу.