Насколько все-таки разные они с Гришкой!
   Если муж – по повадкам – напоминал ей подростка, то друг – по поведению, не по внешности! – годился на роль старца. Не просто умного, а вроде оптинского. Понимающего, всепрощающего. У Адели сразу настроение повышалось, когда он в гости заглядывал. Всегда сама старалась проводить его в гостиную, заварить чаю, поговорить.
   Гришка даже забеспокоился, однажды подозрительно спросил:
   – Ты не влюблена часом в моего Кешку?
   – Глупости, – отрезала Адель.
   И не соврала.
   Влюбиться – значит, секс. А какой может быть секс с отцом, гуру, жилеткой для слез и сомнений?!
   Иннокентий Степанович продолжал ее опекать. Направлять – очень умело и незаметно.
   …В университете она учила французский, язык в путешествиях не самый полезный. Муженек ей уже весь мозг прокапал, чтоб английский освоила. Однако Адель за учебу браться даже не думала – потому что хорошую вроде идею Гришка в неприятные слова облекал:
   – Давай, берись за язык, а то ходишь за границей, как дурочка деревенская.
   Или:
   – Попой вертеть (это он про аэробику) у тебя время есть, а английским заняться все некогда.
   После подобных высказываний учиться просто назло не пойдешь.
   Иннокентий же Степанович произнес мягко – однажды, когда все вместе пили вечерний чай:
   – Английский для эффектной девушки – столь же естественен, как на каблуках уметь ходить.
   И на следующий же день Адель побежала искать курсы с хорошими преподавателями и удобным расписанием.
   Муж, кстати, разозлился. Во время следующей встречи произнес едко:
   – Эк ты, Кеша, укротил мою кошечку. Учебников накупила, уроки учит, в машине теперь вместо «Металлики» только «йес ит из» слушает.
   – А ты не иронизируй, – спокойно усмехнулся друг. – Лучше помоги ей. Сам ведь язык хорошо знаешь.
   – Нет, я учить не умею. Тем более на уровне «elementary», – снисходительно молвил Гриша. И продолжая изгаляться: – Слушай, раз ты на нее такое влияние имеешь – подвигни, что ли, женушку мою еще на кулинарные курсы записаться. А то готовить вообще не умеет. Когда Нинка, домработница, выходная – голодать приходится.
   И снова Иннокентий Степанович на ее стороне:
   – Так ты в рестораны красавицу жену выводи!
   А потом – уже не при Гришке – научил, как гренки с помидорами и сыром сваять:
   – Блюдо холостяцкое, простое. Но, если руку набить, очень вкусное получается!
   …Ну, как такого человека не уважать?!
* * *
   Первый свой прямой эфир Адель построила на собственный страх и вкус. Сама определяла формат передачи, тему, кого в студию пригласить, ничьих советов не слушала.
   «Выскочка!» – шептались коллеги.
   И дружно предрекали ее «Гостиной» оглушительный провал.
   Костик (тот, что криминальную хронику вел) прочитал сценарий, пригвоздил:
   – Говорильня. Ни о чем.
   Даже Лидка (собственная ассистентка!) осмелилась высказать мнение:
   – Гостей вы, Адель Александровна, каких-то скучных подобрали. Чиновница, докторша. А чего актриска престарелая стоит!
   Однако Адель решила: смотреть, как другие работают, можно. Но когда речь идет о собственном детище – на свет его надо произвести исключительно своими силами.
   А что ей удалось зазвать в студию саму Аглаю Львовну, приму городского театра, вообще неслыханная удача.
   Актриса чем-то неуловимо напоминала ей Иннокентия Степановича. Породистое лицо, сдержанные манеры, правильная, даже нарочито литературная речь.
   – Нудная, старая тетка. На нее посмотришь – сразу зубы от скуки ломит, – ухмылялась ассистентка.
   – Ты просто в людях не разбираешься, – горячо возражала Адель. – Моя передача называется «Гостиная», понимаешь? Место, где ведут непринужденный, интеллигентный small talk. В концепцию старушка вписывается идеально.
   – Кому твой смол-ток интересен? – пожимала плечами Лидка. – Библиотекаршам? Так их у нас на весь город – десять человек. А нормальные люди звезд на льду смотрят. Или «Большие гонки». Что может прикольного рассказать твоя актриска-динозавриха?
   – Про судьбу свою. Про мужей. О работе. Аглая Львовна всю жизнь в театре служит, еще до войны начинала, представляешь?
   – Ага, – не сдалась ассистентка. – Вот и будет занудствовать: раньше масло дешевле было, трава зеленее! Тоска!
   По-хорошему, разговор со старушкой запросто можно было дать в записи – ни о чем остро актуальном они говорить не собирались, опыта вещать на камеру у пожилой дамы тоже никакого. Вдруг смутится или сердчишко в ответственный момент прихватит?
   Но только «Гостиная» изначально заявлена как передача, что целиком идет в прямом эфире. На репетиции – ее провели за день – старушка тоже держалась бодрячком. Легко усвоила, что смотреть надо вовсе не на ведущую, умело и даже с определенным кокетством переводила взор с камеры на камеру.
   И в момент прямого эфира не подкачала. Мило шутила, на вопросы отвечала впопад. Историю про своего первого мужа – погибшего в первые дни войны – поведала столь проникновенно и ярко, что у Адели даже в носу защипало. (Ведущая очень надеялась, что зрителей тоже проняло.)
   «Даже жаль, – мимолетно подумала она, – что выделила старушке в своей «Гостиной» всего десять минут. Лидка сзади, за камерами, уже мечется, нервно тычет в циферблат наручных часов».
   Адель (сколь сумела, корректно) вклинилась в рассказ гостьи. Произнесла проникновенно:
   – Спасибо огромное, Аглая Львовна. Беседа с вами доставила мне – и всем нашим зрителям! – истинное удовольствие.
   – Я тоже рада, – мгновенно сказала старая женщина, – пообщаться с кем-то, кто is not dead from the neck up.
   Лукаво улыбнулась. И, похоже, ни секунды не сомневалась, что ведущая мгновенно парирует.
   Адель же про себя ахнула. Вот это подстава!
   Начала лихорадочно соображать.
   «Dead» – мертвый… «neck» – кажется, шея… А что все вместе-то значит?! Откуда ей знать. Учится языку – всего ничего, полтора месяца.[1]
   Ребус, конечно, не разгадала (а счет ведь – в прямом эфире! – на доли секунды идет!). Ляпнула первое, что в голову пришло:
   – Вы тоже прекрасно выглядите!
   Старушенция взглянула недоуменно, смущенно пробормотала:
   – Спасибо.
   – Заставка! – истерически зашипела Лидка из-за камер.
   В двадцатисекундную паузу следовало выдворить актрису из студии, посадить на ее место следующего гостя…
   Адель все успела. Эфир продолжался.
   Мелких огрехов, оговорок и ляпов, безусловно, не избежала – но в целом, она чувствовала, передача удалась.
   А когда (возбужденная, чуть пьяная от эмоций и торжественного шампанского) выходила спустя час из студии – ей навстречу бросилась старая актриса. Ждала ее под дверями!
   Вид усталый, виноватый.
   – Аглая Львовна! – опешила Адель. – Что вы здесь делаете?
   – Вас ждала, – просто ответила старая женщина. – Извиниться хотела.
   – За что?
   – За то, что поставила в неловкое положение. С этим английским проклятым! – И торопливо, виновато заговорила: – Вы, наверно, считаете: «Вот, противная выскочка! Решила – как вы, молодежь, говорите, повыпендриваться! Но я, наоборот, хотела дать вам лишний шанс себя проявить. Я абсолютно не сомневалась, что вы прекрасно знаете язык. У меня на этот счет были – как я считала – самые достоверные сведения!
   – Вот как? И кто же вам эти сведения сообщил? – нахмурилась Адель.
   Пожилая актриса склонила голову:
   – Он так искренне, горячо меня уверял, что английский язык – вам почти родной! Что вы дома постоянно на нем говорите, Шекспира читаете только в подлиннике. Я просто не сомневалась, что эта чрезвычайно популярная идиома вам известна. Еще раз простите меня за мою вздорную, неуместную инициативу!
   – Так кто ж вам наврал-то про меня? – беззлобно усмехнулась Адель.
   Про себя решила: наверно, Петька, водитель. Вез старушку на съемки и болтал по пути разную чушь.
   Старушка же решительно продолжила:
   – И я лично не побоюсь сказать Григорию Николаевичу, что он поступил непорядочно.
   Гришке?!
   – Вы… вы знакомы с моим мужем? – пробормотала Адель.
   – Разумеется. Его весь город знает. И в нашем театре он частый гость. Всегда заглядывает ко мне в гримерку поболтать… и, конечно, я не удержалась. Похвасталась, что иду на прямой эфир к его красавице жене. А Гриша – серьезно так – меня поправил: «Она не просто красавица – еще умница невероятная! Университет закончила, английский блестяще знает. Просто горжусь ею». Вот я и решила дать вам лишнюю возможность себя проявить.
   – Нет, Аглая Львовна, – вздохнула Адель. – К сожалению, я начала учить английский чуть больше месяца назад. В школе и институте французский был.
   – Но тогда зачем же ваш муж?.. – обиженно вздохнула актриса.
   – Наверно, просто пошутить решил, – максимально небрежно ответила она.
   Хотя внутри у нее все кипело.
   Какая же Гришка сволочь!
* * *
   Ладно, она не ждала цветов. Поздравлений. Праздничного – в честь выхода ее собственной передачи! – ужина. Даже без вопроса: «Как все прошло?» – смогла бы обойтись.
   Но муж – мало, что встретил ее уже сильно нетрезвый – прямо с порога обрушился:
   – Уже одиннадцать вечера! Где ты шляешься?
   Адель задохнулась от гнева. Наорать на него? Влепить пощечину? Просто развернуться и уйти?
   Но вспомнила слова Иннокентия Степановича («Юпитер, ты сердишься. Значит, ты не прав»). Насколько могла спокойно откликнулась:
   – Моя передача в прямом эфире закончилась полтора часа назад.
   – И часто ты теперь будешь уходить ночами на передачи? – ехидно поинтересовался муж.
   – Шеф сказал: пока в программе я раз в неделю. Если дальше тоже нормально пойдет – то чаще поставит.
   Гриша скривился.
   «Тебе было бы гораздо приятнее – если б программу после первого эфира из сетки выкинули!»
   – Ладно, звезда. Буженины мне пойди порежь, – приказал муж.
   А она смотрела в его пьяное, недоброе, снисходительное лицо и чувствовала: ненависть к супругу ее просто захлестывает.
   «Прости, Адель, но жаловаться тебе не на что, – однажды сказал ей Иннокентий Степанович. – Гришка тебя замуж на аркане не тянул».
   Однако терпеть тоже больше сил не было.
   Глаза полыхнули яростью, рот выплюнул:
   – Да пошел ты!
   Гриша явно опешил. Произнес неуверенно:
   – Что ты сказала?
   – Сказала: отвали! Видеть тебя не могу. И завтра… – окончательно собралась с духом, выкрикнула: – На развод подам! Все, хватит надо мной издеваться!!!
   Шанса на ответную реплику Гришке не дала. Резко повернулась, вышла, шарахнула дверью гостиной. В коридоре остановилась, бессильно прислонилась к стене. Яростно, вполголоса пробормотала:
   «Чтоб ты сдох!»
   Сердце колотилось, щеки пылали.
   Не первый раз, если честно, она желала супругу смерти. Только – уже успела заметить! – на Гришку ее проклятия не действовали.
   Наоборот, сколько раз случалось: насылала на него в сердцах лютую погибель или болезни, а супруг пышным цветом расцветал. То песню на следующий день напишет – стопроцентный хит. То гонорар ему выплатят огромный. А у нее самой – словно в отместку! – после скандалов всегда или ключи терялись, или зуб начинал дико болеть. А порванные некстати колготки или сломанный ноготь – вообще в порядке вещей.
   Потому она решила, что у Гришки, наверно, защита стоит. Специальная, колдовская. Она читала: многие публичные люди заказывают себе специальные амулеты. Чтоб никто из завистников не сглазил, порчу не наслал.
   Даже поделилась своей теорией с Иннокентием Степановичем. Тот, правда, только посмеялся:
   – Да что Гришке делать, что ли, больше нечего? Не смеши. Сама представь: неужели пойдет взрослый, разумный человек в магический салон?
   – Но почему ж он всегда словно подпитывается от наших ссор? Даже, мне кажется, специально их затевает. Я взрываюсь, а он счастлив. И потом у него – буквально на следующий день! – успехи-удачи. Неожиданные!
   – А ты не поддавайся на провокации, – тонко усмехнулся ее духовник. – Не давай Григорию возможности твою энергетику использовать. И портить.
   – Не могу, – пожала плечами она. – Характер такой. Если доведут – вообще себя контролировать не могу.
   – А жизнь ведь, по большому счету, справедлива, – задумчиво произнес он. – Вот и возвращается все плохое к тебе самой. Борись с этим, Адель.
   – Ладно, я буду стараться, – вздохнула она.
   И действительно – иногда стало получаться. Но сегодня Гришка ее просто вывел из себя. Звезда, блин! Король, глава семьи! А все прочие обязаны смиренно охранять его покой и подавать буженину! Но она же не безответная домработница! И не смиренная секретарша.
   К тому же – когда гнев выплеснула – вроде самой тоже стало легче.
   Отправилась прямиком в спальню, упала в постель и спокойно, без снов, проспала до утра. Хотя боялась, что после неслыханного напряжения в связи с первым в жизни прямым эфиром бессонница ей гарантирована.
   Продрала глаза только в десять – счастье, на работу сегодня спешить не надо.
   Гришки в супружеской кровати не оказалось. Обычное дело: в обиженного играет, отправился ночевать в кабинет.
   Адель заглянула в гостиную. С отвращением взглянула на остатки вчерашней мужниной трапезы. Буженина, колбаса, сыр безнадежно обветрились, и даже отбивные (между прочим, дорогущие, из мраморного мяса!) не соизволил после себя убрать. Коньячная бутылка оказалась почти пустой. Пол-литру в одно лицо уговорить – это сильно. Она передернула плечами: наверняка выползет помятый, похмельный, едкий.
   Скрипнула входная дверь – тетя Нина. Уж на что молчунья – и то поинтересовалась с порога:
   – Пережила свой прямой эфир?
   – Да вроде, – вздохнула Адель.
   – Я, кстати, твою передачу смотрела. Понравилось. Интересных людей пригласила. Молодец, – сдержанно улыбнулась домработница.
   – Спасибо, – благодарно откликнулась Лопухина.
   – Ну а чего грустная? – Домработница окинула ее проницательным взглядом.
   – С Гришей вчера поругались, – вздохнула Адель.
   От тети Нины скрывать смысла нет: та целыми днями в их квартире торчит, вся семейная жизнь на виду. К тому же, когда муженек проснется, явно последует продолжение банкета (в смысле вчерашней ссоры).
   Экономка протопала в гостиную, покосилась на коньячную бутылку, констатировала:
   – Вечером полная была.
   – Ага, – кивнула Адель. – И я – прошу заметить! – не выпила ни глотка!
   – Что ж тогда ему на завтрак подать?.. – перешла к насущным проблемам тетя Нина.
   – Рассолу, – буркнула Адель. – А мне, если несложно, гренок пожарь.
   И отправилась в душ. Но едва встала под теплые струи, из недр квартиры донесся отчаянный крик.
* * *
   Гриша лежал на животе, левая рука подогнута, правая судорожно вцепилась в диванное покрывало. И тихо-тихо было в кабинете. На подушке – грязно-бурое пятно. То ли кровь, то ли рвота.
   У Адели все внутри оборвалось.
   – Что с ним? – выдохнула она.
   – Не знаю, – пискнула тетя Нина.
   В глазах домработницы плескался откровенный ужас.
   Адель решительно оттолкнула женщину и рванулась к дивану.
   – Вдруг нельзя его трогать? – ахнула в спину экономка.
   Что за бред! Без помощи, что ли, его оставить?! Адель схватила мужа за руку, выкрикнула:
   – Гриша!
   Облегченно выдохнула: кожа оказалась теплой. Однако на касание супруг не отреагировал: ни вскрика, ни стона. Адель осторожно перевернула его на спину: глаза закрыты, губа закушена. Рука, на которой он лежал, распухла и почернела.
   «Что с ним?!!» – вибрировало в голове.
   Она обернулась к тете Нине, приказала:
   – Вызывайте «Скорую», быстро!
   …И уже спустя пятнадцать минут, как была, в халатике, ненакрашенная, непричесанная, мчалась вместе с мужем в чреве медицинского автомобиля. Держала Гришу за руку, тревожно вглядывалась в лицо: под глазами мужа залегли страшные черные тени, губы потрескались.
   – Острый панкреатит, – озвучил предварительный диагноз врач.
   Адель, когда услышала, отреагировала мгновенно:
   – Но это ведь ерунда!
   – В смысле? – удивленно воззрился доктор.
   – В смысле несерьезная болезнь!
   Ей всегда казалось: панкреатит – нечто вроде гастрита. Муторно, тоскливо, долго – но совсем не опасно.
   Но доктор лишь усмехнулся:
   – Опасное заблуждение. По статистике, у острого панкреатита летальность больше чем в половине случаев. Процесс развивается стремительно, поражает все внутренние органы, терапии поддается с большим трудом.
   Григория из приемного отделения немедленно отправили в реанимацию. Поместили на гемодиализ – выяснилось, что отказали почки. Вечером того же дня сделали операцию – как поняла Адель, толку от нее особого не было. Врачи просто иначе не могли выяснить, насколько далеко зашел процесс. Разворотили всю брюшную полость. Очищали, санировали, поставили специальные дренажные трубки.
   Вердикт вынесли тем же вечером.
   – Никакие органы, кроме сердца, самостоятельно не работают, – сообщил ей пожилой реаниматолог по имени Евгений Михайлович. – Осложнения у вашего супруга все возможные – перитонит брюшной полости, токсический гепатит печени, гнойные образования на соседствующих органах, то есть в желудке и кишечнике. Это уже, к сожалению, не панкреатит – панкреонекроз. Моментальный – по времени образования. И тотальный – по количеству поражений.
   – Просто… просто поверить не могу, – подавленно выдохнула она. – Он еще вчера бодрячком был. Румяный, веселый…
   – Не повезло вашему супругу, – равнодушно утешил доктор. – Однако всегда надо надеяться на лучшее.
   Но по его безулыбчивому лицу Адель безошибочно прочитала: Гришку не вытянут.
   – Отчего это произошло? – робко спросила она.
   – Обычные наши мелкие грешки, – пожал плечами врач. – Неправильное, избыточное питание. Гиподинамия. Злоупотребление алкоголем. Курение.
   – Какая ерунда! Половина людей пьет и жрет куда больше, чем он! – вырвалось у нее. – В смысле, мужчин!
   – Значит, вашему супругу просто не повезло, – печально усмехнулся доктор. – Возраст, опять же, далеко не юношеский.
   – Чем ему можно помочь? – деловито спросила Адель. – Купить лекарства, созвать консилиум, обеспечить уход? Деньги не проблема.
   – Ничего не надо, – хмуро оборвал ее медик. – В больнице все есть.
   Но она все-таки сунула ему конверт – доктор охотно взял. Сразу сбавил тон:
   – И не сидите тут под дверью, смысла нет никого. Лучше сходите в церковь, поставьте свечку за его здравие, помолитесь. Можете иконку принести, в экстренных случаях мы разрешаем.
   – А увидеть его… я смогу?
   – Он в медикаментозном сне. Бессмысленно.
   – Пожалуйста!..
   – Только расстроитесь, – предупредил врач. – Впрочем, дело ваше. Три минуты даю.
   Выдал халат, провел в отделение реанимации. На соседних койках метались в бреду и хрипели другие пациенты, но Адель видела только мужа, похудевшего, кажется, еще больше, чем был в «Скорой». Абсолютно беспомощного, изможденного. Да может ли быть такое: чтоб от полного сил, энергии человека всего за сутки осталась одна лишь жалкая оболочка?!
   Адель испуганно коснулась его руки – та оказалась ледяной. Пролепетала:
   – Гриша!
   И тихо вскрикнула: у мужа из правого глаза потекла слеза.
   Григорий зашевелился. Грудь вздымалась, как будто он сейчас закашляется.
   Аппарат искусственной вентиляции легких начал пищать. Адель скосила глаза на монитор – там мерцала надпись: высокое давление дыхательных путей.
   – Доктор! – истерически выкрикнула Адель.
   Тот уже спешил к постели больного.
   – Он, кажется, в себя приходит! – продолжала бушевать Адель.
   Однако врачу хватило единственного взгляда на распростертого пациента.
   – Нет. Не пришел он в себя. Хотя, возможно, что-то сейчас и чувствует.
   Развернул Адель по направлению к выходу:
   – Все, красавица. Не трави тут нам всем душу. Шагай.
* * *
   Сеня работал в отделении реанимации санитаром и мечтал со временем поступить в медицинский. Был он молод и чрезвычайно впечатлителен. Особенно его поражало, когда вроде бы молодой, сильный организм сгорает в одночасье. Когда пустяковая (всего лишь йодом вовремя забыли помазать!) царапина обращается грозным осложнением – сепсисом, и, сколько ни стоят на ушах врачи, больной все равно умирает. Или как неделю назад у них в реанимации случилось. Привезли пациента – молодого парня с крошечным синяком на шее. Он без сознания, интенсивные реанимационные мероприятия результатов не дают. Умирает той же ночью. А патологоанатом потом в своем заключении пишет: «При исследовании органов каких-либо повреждений, заболеваний не обнаружено. Кровоподтек в области шеи с кровоизлиянием в мягкие ткани в области синокаротидной зоны вызвал рефлекторную остановку сердца. Данное повреждение находится в прямой причинной связи с наступившей смертью…»
   То есть: от синяка умер!
   Сеня от плачущих родственников и детали узнал.
   Собралась компания друзей – выпили, поболтали. Начали дурака валять. Один другому решил прием продемонстрировать, который он в фильме про Шаолиня видел. Ну, и стукнул ребром ладони в шею. И случайно попал в ту самую «смертельную точку».
   Итог вечеринки: один – мертв, другой – под подпиской о невыезде (человека же убил!). Разве не страшно?
   – Чего ты, Сень, будто барышня? Глаза круглишь, ахаешь?! – пожимал плечами врач-реаниматолог Евгений Михайлович. – Взрослей уже. Привыкай. Жизнь – штука непредсказуемая, коварная. Никогда не знаешь, в какой момент оборвется.
   Для пожилого доктора смерть пациента – дело вообще рядовое, родственникам печальную весть сообщит, пробормочет равнодушные слова утешения и через десять минут уже в ординаторской сестричек тискает. Сеня же (хоть сам не врач и ответственности за людей не несет) так не мог, переживал за каждого. Ладно, когда у человека рак в четвертой стадии и исход предрешен. Но когда смерть происходит внезапно, на фоне полного, как говорится, здоровья, – молодой санитар всегда искренне переживал.
   Вон, сегодня: привезли в реанимацию не старого совсем, импозантного мужчину. Лицо знакомое.
   «Композитор. Известный. У нас в городе живет», – просветили сестрички.
   Находился пациент без сознания, правая рука – резко отечная, с единичными пузырями.
   – Ушиб? – строго показал на конечность Сеня.
   Молодая супруга (выскочила из «Скорой» растрепанная, в халатике) растерянно пробормотала:
   – Я… я не знаю… Вчера у него с рукой все нормально было!
   – Странно как-то! – сунулся Сеня к Евгению Михалычу.
   Тот руку добросовестно осмотрел и отмахнулся от санитара:
   – Бывает. Видно, хреново было ему. От боли он под себя длань подтянул, навалился всем телом – и отлежал. Вытащить не мог – потому что был без сознания.
   Стали мозговать над диагнозом.
   Сначала решили: отравление некачественным алкоголем – тем более от мужика попахивало. Однако жена уверяла: пил только коньяк. Дорогой, известной марки. В дьюти-фри покупали.
   Ага. Коньячок. Субстанция, однозначно отбивающая многие вкусы и запахи. Отравители часто его используют.
   Сеня еще больше уши навострил. Показалось ему: дамочка, хотя изображает горе неземное, а страдает по своему супругу не шибко, глаза пусть в слезах, но холодные.
   Подсказал доктору:
   – Я б вообще не про алкоголь – про отравление неустановленным веществом думал.
   – Ох, Сеня, тебе не в медицину надо, а детективы писать! – скривился пожилой Евгений Михайлович.
   Но тему развил. Женушку, якобы безутешную, спросил как бы между делом:
   – А закусывал супруг чем?
   Та растерялась:
   – Да он один пил, я не участвовала. Буженина, кажется, на столе была, сыр, колбаса, хлеб. Отбивные из мраморного мяса. Огурцы соленые.
   Глаза (Сене вновь показалось) забегали.
   – Может, в милицию сообщим? – проявил инициативу санитар.
   – Отстань, – отмахнулся Михалыч. – Типичный панкреатит у него.
   Пациента, как положено, срочно отправили в реанимацию. Сделали гемодиализ, потом перевели на искусственную вентиляцию легких. Жена суетилась, торчала под дверью реанимации неотлучно, караулила Михалыча, совала ему конвертики.
   Спасти композитора не смогли – в сознание он не пришел, на третьи сутки скончался. Диагноз после вскрытия подтвердился: острый геморрагический панкреатит.
   – У него, видно, поджелудочная давно не в порядке была, – объяснил Сене Евгений Михайлович. – Жена сказала: сколько раз ей жаловался на тяжесть в брюшной полости, периодические боли. Но у нас же народ какой: пока не припрет, к врачу не пойдут. Вот и дождался: алкоголь, закуска жирная – не выдержал организм. А острые панкреатиты – они всегда стремительно развиваются, в течение суток. И оперировать тут бесполезно.
   …Жена (Сеня видел), когда узнала, что почил супруг, рыдала искренне, горько. Но молодой санитар все равно с трепетом ждал результатов гистологии.
   Пришли они достаточно быстро, и все оказалось чисто: не травил никто мужика. Сам виноват, что за здоровьем своим не следил, пил много, ел вкусно.
   – Не изобрели, Сенька, еще эликсира от всех болезней, – философски подытожил пожилой доктор.