Страница:
Дону до зуда в затылке хотелось обернуться, но зная, что поганец добивается именно этого, он сдерживался.
– Кому говорят, отойди! – заорал Збышек, вскинул пугач и быстро двинулся к боту. Еще Дон разобрал характерный щелчок и механическое бормотание: Збышек включил транслятор.
Провокация затягивалась и обрастала деталями. И это смущало значительно больше, чем сам факт провокации. Хотя сделать вид, что ты собираешься включить лингвистический транслятор, якобы затем, чтобы поговорить с представителем незнакомой расы, – ход сильный. Но все-таки – совсем не в духе чертова поляка. Дон обернулся.
Счет остался прежним.
Существо смотрело на Збышека, вытянув шею и широко раскрыв желтоватые глаза. И держалось одной рукой за дверцу открытую бота. (Мать его, я забыл закрыть дверь! – подумал Збышек.) Выглядело оно как обычный человеческий ребенок – лет десяти, не больше. Аборигенчик. Аборигеша. Такой маленький, а уже абориген, аборигенище, зловредный и любопытный, аборигейша поганая! Прыгнет сейчас в бот, махнет по всем по двум двигателям и соси ты леденцы, без связи и транспорта! Из-под подола серой холщовой рубашки торчали голые тонкие ноги. На крупных коленках – старые ссадины.
– Во – бля! – вырвалось у Дона.
Через секунду аборигенчик, точно опомнившись, отпустил дверцу, завертелся на месте, проскочил под днищем бота и со всех ног кинулся в примыкающий к шестиугольнику площади узкий переулок. Збышек совершил героический рывок, но не успел. Он остановился на краю площади, глядя аборигенчику вслед.
– Куда он делся? – спросил подбежавший Дон.
– В дом заскочил. Вон в тот. В подъезд.
– Посмотрим?
– Давай.
Заперев двери бота, оперативнички быстрым шагом направились к дому, в котором скрылся ребенок. Гулкий подъезд с крутыми лестничными пролетами и тесными площадками между, какие-то слишком ровные, словно полированные, стены, двери на площадках – незапертые, полуоткрытые, распахнутые настежь, мертвые, темнота в помещениях за дверями.
Ни звука. Ни движения. Никого. Ребенок тоже пропал, растворившись в темноте одной из многочисленных квартир, или выскочив из этого подъезда через ход на крышу, с неудовольствием обнаруженный взбежавшим на последний этаж Доном. Хотя, кажется, пыль на ступеньках ведущей на крышу лестницы осталась не потревоженной ничьими ногами. Тут возник звук.
– Гай'ар, – пропели стены. – Ос'са-о…
– Что это? – спросил Дон.
– Что? – повернулся к нему Збышек и посмотрел с недоумением.
– Гай'ар, – повторил Дон, стараясь воспроизвести звук поточнее, – ос'са-о.
– Бредишь? – спросил Збышек.
– Нет, – сказал Дон. – Ты не слышал, что ли? Только что кто-то произнес эти слова. Или пропел.
– Ты. Никто, кроме тебя, здесь не пел. Можешь быть уверен. Да и ты тоже… хотя, конечно, тебе лучше знать…
– Вырастил себе в ухе по банану! Мыть надо! – обиделся Дон. – В помещения заглядывать будем?
– А как же? Откуда начнем?
– Отсюда.
Дон направился к ближайшей двери, толкнул ее ладонью и беззвучно вошел внутрь. Збышек, тронув на всякий случай торчащую из поясной кобуры рукоять пугача, переведенного на парализующий бой, последовал за ним. Дизайн помещения не впечатлял. Не знай Дон, что планета сутки тому выбралась из спайки между реальностями, он решил бы, что находится в обычной квартире на одной из слаборазвитых планет. Функционально, но некомфортабельно. И – довольно обыденно. Идеальная чистота. Ни пылинки на полу и предметах. И отсутствие запахов. Как будто хозяева квартиры приходили сюда только для того, чтобы навести порядок. Вторая квартира оказалась точно такой же. Чистой, пустой и безжизненной. И третья. И все остальные.
Заканчивая осмотр последней квартиры в подъезде, Збышек пожал плечами и произнес:
– Мне это все напоминает этнографический музей. Какой-то педант воссоздал быт до мелочей, но не позаботился для большей реалистичности рассадить по комнатам манекены. Кинодекорация.
Дон согласно кивнул.
– И еще, – сказал он, – ты заметил, что во всем доме не нашлось ни одного предмета культурного назначения. Я правильно сказал? Даже примитивных орнаментов нет… Ничего.
– Да? – удивился Збышек. – Надо же… Даже в голову не пришло. А вот эта вещь тебя не устраивает?
Палец Какалова уперся в нос изваянию, стоящему посередине комнаты. Изваяние – громко сказано. Скорее – отливка или штамповка, изображающая гуманоида с лицом дегенерата. Отвисшая нижняя челюсть, прикрытые глаза и дикая пустота во всем облике.
– Нет, – скривился Дон. – Это не искусство. Это какая-то подставка для шляпы. Такие штуки торчат в каждой квартире. Интересно только – зачем? Кстати, очень похоже на тебя, когда ты уходишь в киберпространство. Даже рожа серая.
Опасаясь развития шляпной темы, Збышек решил не спорить по поводу цвета своей рожи.
– И компьютеров нет, – сказал он. – Ничего похожего на компьютеры. Как они живут, я не понимаю, что за народец?
И нажал изваянию на нос. Нос с щелчком провалился внутрь. Веки статуи поднялись, открывая глаза с узкими вертикальными зрачками. Збышек отдернул палец.
– Ты видел? – спросил он у Дона.
– Подожди, – сказал Дон, включая свой транслятор, – помолчи малость.
Он снова слышал тот странный, почти поющий голос, почти – голос. И очень надеялся, что транслятор сможет проанализировать структуру языка, слова которого слышал сейчас только он, Дон. Тщетно. Аппарат послушно включился, пикнул, сообщая, что пребывает в режиме ожидания и замолчал, не получая извне никакой информации для анализа.
– Не пойму, – медленно сказал Дон через несколько секунд, – может, у меня и действительно – галлюцинации? Ты опять ничего не слышал?
Збышек пожал плечами.
– Не нравится мне это, – сказал Дон. – Нажми-ка этой штуковине на нос еще разок.
Посмотрев на Дона, потом на штуковину, потом снова на Дона, Збышек опасливо протянул руку и коснулся изваяния. Нос встал на место, глаза закрылись.
– Это она! – обрадованно сообщал Дон. – То есть – оно. Ну, короче, ты понял.
– Ничего я не понял! – сказал Збышек. – Объясни по-человечески.
– Это уродство поет песни. Только слышу их почему-то я один. Может, у меня слух тоньше, не знаю. Хотя – вру, знаю, тоньше. Ты-то вообще – пнем пень.
– Пномпень, – авторитетно поправил Збышек. – Столичный мир звездной системы Камбоджа. Однажды, лет шесть назад, я инспектировал их Национальный Кхмербанк. Замечательное место, скажу тебе. Охранные системы… ну… – динозавры моложе. При чем здесь Камбоджа?
– Ни при чем. Да ты не расстраивайся, не всем же быть талантливыми… Надо же кому-то и черной работой заниматься. Верно?
– Верно… – подтвердил Збышек, задумавшийся о чем-то своем. – Стой, что ты только что спрашивал? Я прослушал.
– Да ладно, – радостно сказал Дон, – уже неважно. Главное, ты согласен.
– Я – не согласен, – сказал Збышек.
– Все равно – неважно. Так ты думаешь – эта вешалка – она сама генерирует звук? Или только транслирует?
– Спроси что-нибудь полегче. Я ничего не слышал, как по-твоему, я могу что-то предположить?
– Вот я и говорю… – хмыкнул Дон.
Грохот взрыва взломал висящую над городом тишину, дробно отстучал по стенам домов и растворился в переулках.
– На площади это! – крикнул Збышек. – Бот!
Дон подумал о том же самом, но с вербальной реализацией мысли поляк его опередил.
Напарники метнулись к выходу из квартиры, пересекли короткую прихожую и выскочили на лестничную площадку первого этажа. Тут-то им и преградили дорогу. Абориген, вполне взрослый и рослый человек, в серой форменной одежде (дьявол, почему здесь все – серое!) сделал шаг навстречу и остановился. Статуя в квартире, подумал Збышек. Один к одному. Только глаза другие.
– Эй, парень! – сказал Дон, резко затормозив. – Мы здесь случайно и ничего не трогали, можешь проверить. А сейчас – нам надо идти, понимаешь? Потом поговорим.
И он двинулся в обход застывшей фигуры.
Фигура шевельнулась, добывая из складок одежды штуковину неприятного вида. И меньше всего она – штуковина – была похожа на голубку мира. Просто ничего общего. Это был длинноствольный пистолет. Шестиугольное, как давешняя площадь, выхлопное отверстие прямо посмотрела Дону в живот. Впечатления закончились и начались рефлексы.
Бух! Заряд картечи проплыл чрез то место в пространстве, где мгновение назад находился Дон, и вошел в полированную стену, каковая на полуметрового диаметра участке, перестала быть полированной. В руках Збышека коротко свистнул пугач, атакующего скрутила жестокая судорога, и он рухнул навзничь, уже потеряв сознание, но все еще продолжая корчиться от боли. Ожог нервных окончаний. Не слишком гуманно, но действенно. У Збышека мелькнула мысль о длинноствольном трофее, но он не успевал. Дон сыпался по лестнице вниз, и Збышек последовал за. Еще двоих аборигенов, ворвавшихся в подъезд с улицы, выключил Дон, достав их точными ударами своих кулаков, похожих на крупные кокосовые орехи. Такие же твердые, только волос поменьше.
– Бегом!
Потом Збышек уверял, что приказ этот отдал он, но Дон яростно сопротивлялся, прекрасно зная, что все было наоборот. Они выскочили на вольный воздух и ринулись в сторону шестиугольной площади, расшвыривая медлительных местных жителей, которых на улице непонятным образом оказалось очень много. Откуда они здесь взялись, раздумывать было некогда.
Вид напарников действовал на людей в сером, как красная тряпка на быка. Стоило одному из аборигенов заметить Дона или Збышека, как он тут же пересматривал главные цели своей жизни и с воем бросался наперерез.
– Стоит лом по нас, – прокомментировал задыхающийся Дон, всаживая носок ботинка в живот очередному желающему, – эти жабки как пить дать разберут нас на сувениры.
– Не виси, – откликнулся Збышек, разряжая пугач в ногу особо опасного близостью аборигена впереди, – прорвемся. Уже близко.
Бот пребывал на месте. В него стреляли, стреляли тяжело и почти в упор. Автоматическая система защиты сработала в последний момент, уничтожив неизвестный снаряд в нескольких сантиметрах от кузова, но дверца с пассажирской стороны была крепко измята и держалась на честном слове.
Выскочив на площадь, Дон заорал: “Бот – к взлету, снять блок с двери!”, оглянулся на Збышека и, убедившись, что поляк бежит следом, помчался прямиком к несчастному транспортному средству.
– Не торопись, – сказал Збышек. – По-моему, они остыли.
Погоня прекратилась. Но Збышек ошибался, ибо пыл аборигенов вовсе не пропал и даже не уменьшился. Они размахивали руками, что-то кричали вслед пограничникам. Но границу площади не переступил ни один.
Полыхнувший из толпы энергетический разряд мигом разрушил благодушие Збышека и заставил его покатиться через голову, чтобы увернуться от быстрой серии вспышек, секущих в мелкое крошево площадной булыжник. Кроме того, ощущая мостовую всеми фибрами души и тела, он в корне пересмотрел свое невысокое мнение о степени развития данной цивилизации. Стреляли по ним из хорошего, мощного оружия, не пулями и с толком прицеливаясь.
Дон распахнул водительскую дверь, подождал, пока Збышек рыбкой нырнет в салон, быстро забрался внутрь сам и включил защитное поле. Разряды заплясали на невидимой оболочке, потекли голубыми изломанными ручейками и иссякли. Бот зашевелился и взял пару метров высоты. Дон намеревался свечкой нырнуть в небо и спокойно покинуть обстреливаемый район. С достоинством. Не тут-то было. “Ракетная атака”, – спокойно сообщил пульт. И пульт был прав.
Человек в сером вскинул на плечо тяжелую даже с виду трубу и прицелился. Выстрел не заставил себя ждать.
Чертыхнувшись, Дон вдавил в пол педаль мощности двигателя и резко дернул ручку управления на себя. Машина застонала от неожиданной нагрузки, а Збышек с демоническим матом вцепился в поручень. Бот свечой взмыл в небо. Ракета ушла за ним, и оба летательных объекта скрылись в серебристом тумане, оставляя под собой растревоженное осиное гнездо странного городка странной страны странной планеты.
Глава 15
Полость, образовавшаяся в киберпространстве СМГ в момент лопа спайки Погост, не пыталась защитить свою неприкосновенность стандартно-агрессивными методами. Не было опаляющего огня, неподатливой стали, вязких и зыбучих пограничных участков, высушивающих, выпивающих чужеродную информационную матрицу подобно жадным губам вампира, не было ничего.
И, тем не менее, что-то было. Что-то невидимое и неощутимое. И непроницаемое.
Эйно устал. Девять часов подряд всеми мыслимыми и немыслимыми способами он пытался пробиться внутрь каверны и получить доступ к коммуникатору “Калигулы”. Если “Калигула” жив. Если на “Калигуле” есть живые. Если живые на “Калигуле” еще остались людьми. Слишком много – “если”.
“Что, – спросил Нурминен невидимого противника, – радуешься?”
Ему не ответили.
“Правильно, – сказал Нурминен. – Молчи. Я и не ждал твоего ответа.”
Прижавшись к холодной границе пустоты лицом, он постоял несколько секунд неподвижно. Казалось бы – неподвижно. Но вот – оболочка человека зарябила, заструилась многоцветно, пошла радужными разводами, стала тоньше.
Молодой и сильный варвар способен покорить древнее цивилизованное государство, но проигрывает свой бой в тот момент, когда впервые решает воспользоваться дарами цивилизации. Со временем агрессивность его обрастет слоем жира, мышцы ослабнут – и, гляди, нет уже молодого и сильного варвара, а древнее цивилизованное государство продолжает быть. Ассимиляция. Но: там, где бессильна грубая сила, сильна изворотливая слабость. И внутри древнего цивилизованного государства вдруг появляются люди, живущие по законам этого государства, вполне цивилизованные люди, надевающие на ночь пижаму, встающие по утрам на работу, получающие примерное жалованье, отдыхающие на морских курортах… Добропорядочные граждане. Единственное свое отличие от остальных добропорядочных граждан они не афишируют, не пишут крупно на лбу химическим карандашом “я – другой!”, не орут об этом с трибун. Они просто иначе думают. Других становится больше с каждым годом, а мысли их начинают звучать громче. Затхлый воздух древнего государства наполняется потрескиванием электрических разрядов. И однажды добропорядочные граждане открывают ворота сильным и молодым варварам.
Пятая колонна. Удел застывших социальных структур.
Но появление пятой колонны без особого труда может быть инициировано извне, ведь так? И первые думающие иначе совсем не обязательно должны быть уроженцами древнего государства.
Ни о чем подобном Нурминен не рассуждал. Он просто пытался заставить каждую свою составляющую в точности сымитировать материал преграды. Слиться с преградой. Стать ее частью. Самой слабой частью, с которой и начнется разрушение структуры.
О, боги Сэйв и Рестоур, как же здесь холодно!
Сумасшедший лед проницает тело, заполняет объемы, сковывает разрозненные частицы сознания, душит. Оставь надежду всяк сюда входящий, чужой, случайный – не твое это, и не мое, не принадлежит оно никому живому, и только безымянный мрак иного мира властен уже над тобой, пришелец, наивный, слабый. Покорись мраку, останься бездумной бездушной частью его – навсегда, ибо бессмертие тебе даруется здесь, во всеобъемлющей пустоте; и что есть бессмертие, если не опустошение души, не способной даже умереть?
Сладка наживка. И холодна. Так змея неподвижная разевает зубастую пасть, и мельтешит в воздухе раздвоенный кончик тонкого языка, подманивая глупую лягушку. Так глупая лягушка не видит неподвижной ожидающей змеи и медленно подкрадывается к мельтешащему в воздухе беззаботному мотыльку, планируя на ближайшее будущее небольшой, но калорийный завтрак. Финал высок. Мечта кинематографиста – бесконечный прыжок, прыжок-полет, прыжок-желание. Вожделенная метафора ставит жирный восклицательный знак, потрясенный зритель поднимается с кресла и на гнущихся тоненьких ногах идет домой кушать галушки. В жизни все иначе. Всякий прыжок конечен. И прыгуна давно поджидает широко разинутый голодный рот.
Бездна голодных ртов.
Анкор, Волчара! Еще анкор! Боги, как же здесь холодно! И спасибо тому, кто выдумал инстинкт самосохранения. Он был умный человек. Хотя люди нашего круга никогда не учили детей самосохранению.
Нурминен закричал.
– Огня! – просил он, забыв обо всем – о цели, о долге, о самолюбии, – огня!
Огонь вспыхнул. Вспыхнул в каждой частице, бывшей когда-то им, Нурминеном. И согрел. А вместе с теплом явилось освобождение – ледяная субстанция отторгла чужеродное тело, вышвырнула за границу, запирающую подвластные ей области киберпространства, и вновь застыла в неколебимом спокойствии.
Эйно сдернул с висков присоски, бросил их на стол, вытряс из металлического контейнера пару восстанавливающих таблеток и проглотил, не запивая. Очередная неудача уже не вызвала раздражения. Серьезного раздражения. Привыкаю, подумал Нурминен и отправился к умывальнику. Холодная вода на секунду подарила ощущение призрачного удовольствия, но лицо в зеркале все равно выглядело неприятно. Особенно эти уродливые темные мешки под глазами. Нурминен поморщился и помассировал щеки кончиками пальцев. Сорокалетний мужчина по другую сторону стекла повторил его движение.
Все, подумал Нурминен медленно, пора спать. Хотя бы несколько часов.
Бот, прихрамывая и постанывая, на бреющем полете пронесся над очередным городком, в точности похожем на первый, с такой же шестиугольной площадью.
Человек, житель странной планеты, высокого происхождения местный горожанин, не какой-нибудь презренный крестьянин, не знающий Закона и Порядка, не разбирающий Слов Голоса, годный только на производство пищи и детей, а горожанин, одетый в дорогое серое, – оскалился, обронил из угла безгубого рта вязкую струйку слюны и резко вдавил двумя пальцами удобную широкую кнопку на стартовой панели. Металлическая труба, лежащая на его плече, истерически взвыла, вздрогнула, плюнула сгустком реактивного огня. Но человек промахнулся: ракета промчалась чуть ниже юзнувшего от нее бота.
Потеряв цель из виду, человек с пустым лицом немедленно потерял и всяческий интерес к происходящему. Отброшенная в сторону базука загрохотала по камням мостовой. Человек посмотрел в ее сторону так, словно это и не сам он только что швырнул использованное оружие на землю, ссутулился и пошел к подъезду ближайшего дома. Он хотел есть. И к тому же – он уже забыл, что ему нужно воевать. Забыли и остальные. Высокие горожане. Город успокоился в мгновение ока, улицы вновь опустели – и только валяющееся тут и там разнообразное оружие напоминало о недавней схватке. Да еще десяток серых трупов – мертвые оболочки тех несчастных, которых угораздило попасть под беспорядочные выстрелы своих же сограждан. А запах горелого мяса держался совсем недолго – ветерку хватило пяти минут, чтобы горожане перестали беспокойно принюхиваться.
Человек в сером – тот, который стрелял из базуки (а, возможно, и совсем другой человек в сером – неважно) – поднялся по ступенькам на свой этаж и вошел в свой отсек. Он родился в городе, и для него это помещение всегда называлось отсеком, а потому и непонятно было ему стремление мигрантов из окружающих деревень именовать жилище домом. Здесь было тепло и здесь была еда. Обзаводящиеся семьей переселялись в отсеки размером побольше – и в довесок к теплу и еде в их жилищах появлялась женщина. А потом – ребенок. Или несколько. Высокого происхождения. Знающие Закон и Порядок. Слышащие Голос, сознающие Слова Его.
Человек надавил указательным пальцем на нос изваянию, стоящему в центре комнаты, и глаза статуи закрылись, полыхнув напоследок узкими зрачками. Точно такими же, как у жильца отсека. Отсек наполнился запахом пищи. Очень вкусным запахом. Очень вкусной пищи. Неважно как она называется. Важно, что это Вкусная Пища. А потом, когда желудок почувствует, что ему уже достаточно, будет Короткая Дорога и Хорошая Работа.
Биосканер показал плотность протоплазмы 1,9 на километр, впереди начинались низкие, скалистые горы, предгорье поросло сухостволым редколиственным лесом, часто иссеченным широкими прогалинами, полянами и сухими каменными реками, и решено было сесть на берегу одной из них и осмотреть бот. Дон выпрыгнул из кабины и немедленно пошел кругом благословенной машины. Збышек дергал и толкал покоробившуюся от удара по касательной базучьим снарядом дверцу со своей стороны. Ничего не получалось.
– Направляющие смещены, – сказал Дон с улицы. – Бог с ней. Заблокируй ее автоматику, а лучше прямо в мозге бота отключи.
– Хорошо, – сказал Збышек.
Дон вскарабкался на силовую решетку, отодвинул бронированную панель чек-ап-блока и стал рассматривать индикаторы. Збышек же вскрыл в кабине “торпеду” передней панели, полюбовался, обретя скорбное выражение лица, пакет волноводов, разодранный и перепутанный и, нацепив присоски, под руководством перепуганного Макропулуса, стал соединять и распутывать непотребную кашу.
Прошел час или около того. Неожиданно они одновременно заметили, что, во-первых, с гор, с верховьев каменной реки быстро приближается к ним светящийся туман, и, что, во-вторых, становится с каждой минутой все темнее и темнее. Дон немедленно, оставив все, как было, задвинул все открытые им панели и лючки и вернулся в кабину.
– Мы летать-то сможем? – спросил Збышек озабоченно.
– У тебя тут как? – в свою очередь спросил Дон.
– Ничего плохого, – сказал Збышек. – Есть хочется.
– Поднимемся и поедим. Не нравится мне эта планета! – сказал он с выражением, наблюдая за бугристой стеной тумана, которая хищно переваливалась с боку на бок уже метрах в ста.
– Скажите, какой капризуля! – мрачно заметил Збышек. – Планета ему не нравится! На Галактика тебе нравится?
– Галактика – нравится, – проворчал Дон и запустил двигатель. – Почему темнеет, Збых? – тоскливо спросил он. – У планеты нет звезды. У планеты нет вращения. Нет сжатия. Плотная, пригодная для дыхания, атмосфера. В океане на темной стороне сорокаметровые приливы и отливы. Планета вышла из спайки почти со световой скоростью. На внутренней поверхности сброшенной оболочки гравитационное возмущение – тысяча “ж”, на внешней, судя по всему – невесомость. Твою мать, даже у канала спайки есть масса, у дырки, пустоты – масса есть, а у материального объекта ее, видите ли, нет. Что с пространством происходит? Я скоро перестану удивляться!
– Нагнал пурги, – раздраженно сказал Збышек. – Хотя один из твоих вопросов, да, насущен вполне. Почему темнеет. Темнеть не должно, а темнеет. Над нами туч нет… Макропулус, над нами чисто?
– Чисто, Збых, – ответил Макропулус. – Друзья мои, убирайтесь-ка вы оттуда, а?
– На чем? – рявкнул Дон. – На авиационной турбине? Мне тут часов на пять одного ремонту, а тут и туман, и темнота!
– Мы висеть-то сможем, Дон, или нет, скажи, наконец?
– Сможем…
Они замолчали.
– Я есть хочу, – сказал Збышек мрачно. – Я так полагаю, мы тут будем ждать рассвета? Тогда давай поедим.
– Я не хочу, – сказал Дон. – Жри один.
Збышек вздохнул.
– Аппетита нет, – признался он.
Прошел час, и прошел еще час. Освещение в кабине было погашено, слабо тлел пульт, спокойно, на одной ноте попискивал биосканер.
– Все равно, – сказал Збышек, устав молчать, – я ничего не понимаю.
– Не мудрено, – откликнулся Дон. – Это тебе не киберпространство. Здесь важны здравый смысл и житейская опытность.
– А сам-то, сам-то! – воскликнул Збышек.
– Есть многое на свете, друг Горацио, – назидательно заметил Дон, – что недоступно вашим мудрецам.
– Это не ты ли тот мудрец?
– А я и не спорю. Сижу, жду, помалкиваю.
– А я понять хочу! – заявил Збышек. – Но не понимаю. Здесь все не как у людей. Начнем с того, что даже само существование жизни на этой планете противоречит законам природы. Ты что-нибудь знаешь о возможности зарождения жизни на блуждающей планете?
– Нет, – сказал Дон, закидывая руки за голову и со вкусом потягиваясь. – Збых, ты невероятное трепло. Не надоело? Кроме того, ежику понятно, что Странная не всегда была блуждающей?
– Тем более. Ежику понятно, а Горацио нет!
Дон потягивался, двигал ногами, руками и головой, покряхтывая от удовольствия.
– Затек весь! – сообщил он.
– Тьфу! – произнес Збышек. – Только о бренном и думаешь!
– А ты – вечности заложник, что ли?
– Я понять хочу!
– Засветлеет, починимся, слетаем еще куда-нибудь… успокойся, варвар, большой ирландец пропасть не даст!
– Этот идиотский туман и не менее идиотская смена дня и ночи, – рявкнул Збышек, – Почему они светятся?
– А почему она вертится?
– Кто? Планета? Она не вертится.
– И все-таки она вертится, – лениво настаивал Дон. – Это не я сказал, это Галилео…
– Кто такой этот твой Галилео? – возмутился Збышек. – Ну и знакомые у тебя – то Горацио, то Галилео!
– Насчет знакомых – это ты в точку, – покладисто сказал Дон. Збышек пропустил шпильку над ушами.
– Кому говорят, отойди! – заорал Збышек, вскинул пугач и быстро двинулся к боту. Еще Дон разобрал характерный щелчок и механическое бормотание: Збышек включил транслятор.
Провокация затягивалась и обрастала деталями. И это смущало значительно больше, чем сам факт провокации. Хотя сделать вид, что ты собираешься включить лингвистический транслятор, якобы затем, чтобы поговорить с представителем незнакомой расы, – ход сильный. Но все-таки – совсем не в духе чертова поляка. Дон обернулся.
Счет остался прежним.
* * *
Существо смотрело на Збышека, вытянув шею и широко раскрыв желтоватые глаза. И держалось одной рукой за дверцу открытую бота. (Мать его, я забыл закрыть дверь! – подумал Збышек.) Выглядело оно как обычный человеческий ребенок – лет десяти, не больше. Аборигенчик. Аборигеша. Такой маленький, а уже абориген, аборигенище, зловредный и любопытный, аборигейша поганая! Прыгнет сейчас в бот, махнет по всем по двум двигателям и соси ты леденцы, без связи и транспорта! Из-под подола серой холщовой рубашки торчали голые тонкие ноги. На крупных коленках – старые ссадины.
– Во – бля! – вырвалось у Дона.
Через секунду аборигенчик, точно опомнившись, отпустил дверцу, завертелся на месте, проскочил под днищем бота и со всех ног кинулся в примыкающий к шестиугольнику площади узкий переулок. Збышек совершил героический рывок, но не успел. Он остановился на краю площади, глядя аборигенчику вслед.
– Куда он делся? – спросил подбежавший Дон.
– В дом заскочил. Вон в тот. В подъезд.
– Посмотрим?
– Давай.
Заперев двери бота, оперативнички быстрым шагом направились к дому, в котором скрылся ребенок. Гулкий подъезд с крутыми лестничными пролетами и тесными площадками между, какие-то слишком ровные, словно полированные, стены, двери на площадках – незапертые, полуоткрытые, распахнутые настежь, мертвые, темнота в помещениях за дверями.
Ни звука. Ни движения. Никого. Ребенок тоже пропал, растворившись в темноте одной из многочисленных квартир, или выскочив из этого подъезда через ход на крышу, с неудовольствием обнаруженный взбежавшим на последний этаж Доном. Хотя, кажется, пыль на ступеньках ведущей на крышу лестницы осталась не потревоженной ничьими ногами. Тут возник звук.
– Гай'ар, – пропели стены. – Ос'са-о…
– Что это? – спросил Дон.
– Что? – повернулся к нему Збышек и посмотрел с недоумением.
– Гай'ар, – повторил Дон, стараясь воспроизвести звук поточнее, – ос'са-о.
– Бредишь? – спросил Збышек.
– Нет, – сказал Дон. – Ты не слышал, что ли? Только что кто-то произнес эти слова. Или пропел.
– Ты. Никто, кроме тебя, здесь не пел. Можешь быть уверен. Да и ты тоже… хотя, конечно, тебе лучше знать…
– Вырастил себе в ухе по банану! Мыть надо! – обиделся Дон. – В помещения заглядывать будем?
– А как же? Откуда начнем?
– Отсюда.
Дон направился к ближайшей двери, толкнул ее ладонью и беззвучно вошел внутрь. Збышек, тронув на всякий случай торчащую из поясной кобуры рукоять пугача, переведенного на парализующий бой, последовал за ним. Дизайн помещения не впечатлял. Не знай Дон, что планета сутки тому выбралась из спайки между реальностями, он решил бы, что находится в обычной квартире на одной из слаборазвитых планет. Функционально, но некомфортабельно. И – довольно обыденно. Идеальная чистота. Ни пылинки на полу и предметах. И отсутствие запахов. Как будто хозяева квартиры приходили сюда только для того, чтобы навести порядок. Вторая квартира оказалась точно такой же. Чистой, пустой и безжизненной. И третья. И все остальные.
Заканчивая осмотр последней квартиры в подъезде, Збышек пожал плечами и произнес:
– Мне это все напоминает этнографический музей. Какой-то педант воссоздал быт до мелочей, но не позаботился для большей реалистичности рассадить по комнатам манекены. Кинодекорация.
Дон согласно кивнул.
– И еще, – сказал он, – ты заметил, что во всем доме не нашлось ни одного предмета культурного назначения. Я правильно сказал? Даже примитивных орнаментов нет… Ничего.
– Да? – удивился Збышек. – Надо же… Даже в голову не пришло. А вот эта вещь тебя не устраивает?
Палец Какалова уперся в нос изваянию, стоящему посередине комнаты. Изваяние – громко сказано. Скорее – отливка или штамповка, изображающая гуманоида с лицом дегенерата. Отвисшая нижняя челюсть, прикрытые глаза и дикая пустота во всем облике.
– Нет, – скривился Дон. – Это не искусство. Это какая-то подставка для шляпы. Такие штуки торчат в каждой квартире. Интересно только – зачем? Кстати, очень похоже на тебя, когда ты уходишь в киберпространство. Даже рожа серая.
Опасаясь развития шляпной темы, Збышек решил не спорить по поводу цвета своей рожи.
– И компьютеров нет, – сказал он. – Ничего похожего на компьютеры. Как они живут, я не понимаю, что за народец?
И нажал изваянию на нос. Нос с щелчком провалился внутрь. Веки статуи поднялись, открывая глаза с узкими вертикальными зрачками. Збышек отдернул палец.
– Ты видел? – спросил он у Дона.
– Подожди, – сказал Дон, включая свой транслятор, – помолчи малость.
Он снова слышал тот странный, почти поющий голос, почти – голос. И очень надеялся, что транслятор сможет проанализировать структуру языка, слова которого слышал сейчас только он, Дон. Тщетно. Аппарат послушно включился, пикнул, сообщая, что пребывает в режиме ожидания и замолчал, не получая извне никакой информации для анализа.
– Не пойму, – медленно сказал Дон через несколько секунд, – может, у меня и действительно – галлюцинации? Ты опять ничего не слышал?
Збышек пожал плечами.
– Не нравится мне это, – сказал Дон. – Нажми-ка этой штуковине на нос еще разок.
Посмотрев на Дона, потом на штуковину, потом снова на Дона, Збышек опасливо протянул руку и коснулся изваяния. Нос встал на место, глаза закрылись.
– Это она! – обрадованно сообщал Дон. – То есть – оно. Ну, короче, ты понял.
– Ничего я не понял! – сказал Збышек. – Объясни по-человечески.
– Это уродство поет песни. Только слышу их почему-то я один. Может, у меня слух тоньше, не знаю. Хотя – вру, знаю, тоньше. Ты-то вообще – пнем пень.
– Пномпень, – авторитетно поправил Збышек. – Столичный мир звездной системы Камбоджа. Однажды, лет шесть назад, я инспектировал их Национальный Кхмербанк. Замечательное место, скажу тебе. Охранные системы… ну… – динозавры моложе. При чем здесь Камбоджа?
– Ни при чем. Да ты не расстраивайся, не всем же быть талантливыми… Надо же кому-то и черной работой заниматься. Верно?
– Верно… – подтвердил Збышек, задумавшийся о чем-то своем. – Стой, что ты только что спрашивал? Я прослушал.
– Да ладно, – радостно сказал Дон, – уже неважно. Главное, ты согласен.
– Я – не согласен, – сказал Збышек.
– Все равно – неважно. Так ты думаешь – эта вешалка – она сама генерирует звук? Или только транслирует?
– Спроси что-нибудь полегче. Я ничего не слышал, как по-твоему, я могу что-то предположить?
– Вот я и говорю… – хмыкнул Дон.
Грохот взрыва взломал висящую над городом тишину, дробно отстучал по стенам домов и растворился в переулках.
– На площади это! – крикнул Збышек. – Бот!
Дон подумал о том же самом, но с вербальной реализацией мысли поляк его опередил.
Напарники метнулись к выходу из квартиры, пересекли короткую прихожую и выскочили на лестничную площадку первого этажа. Тут-то им и преградили дорогу. Абориген, вполне взрослый и рослый человек, в серой форменной одежде (дьявол, почему здесь все – серое!) сделал шаг навстречу и остановился. Статуя в квартире, подумал Збышек. Один к одному. Только глаза другие.
– Эй, парень! – сказал Дон, резко затормозив. – Мы здесь случайно и ничего не трогали, можешь проверить. А сейчас – нам надо идти, понимаешь? Потом поговорим.
И он двинулся в обход застывшей фигуры.
Фигура шевельнулась, добывая из складок одежды штуковину неприятного вида. И меньше всего она – штуковина – была похожа на голубку мира. Просто ничего общего. Это был длинноствольный пистолет. Шестиугольное, как давешняя площадь, выхлопное отверстие прямо посмотрела Дону в живот. Впечатления закончились и начались рефлексы.
Бух! Заряд картечи проплыл чрез то место в пространстве, где мгновение назад находился Дон, и вошел в полированную стену, каковая на полуметрового диаметра участке, перестала быть полированной. В руках Збышека коротко свистнул пугач, атакующего скрутила жестокая судорога, и он рухнул навзничь, уже потеряв сознание, но все еще продолжая корчиться от боли. Ожог нервных окончаний. Не слишком гуманно, но действенно. У Збышека мелькнула мысль о длинноствольном трофее, но он не успевал. Дон сыпался по лестнице вниз, и Збышек последовал за. Еще двоих аборигенов, ворвавшихся в подъезд с улицы, выключил Дон, достав их точными ударами своих кулаков, похожих на крупные кокосовые орехи. Такие же твердые, только волос поменьше.
– Бегом!
Потом Збышек уверял, что приказ этот отдал он, но Дон яростно сопротивлялся, прекрасно зная, что все было наоборот. Они выскочили на вольный воздух и ринулись в сторону шестиугольной площади, расшвыривая медлительных местных жителей, которых на улице непонятным образом оказалось очень много. Откуда они здесь взялись, раздумывать было некогда.
Вид напарников действовал на людей в сером, как красная тряпка на быка. Стоило одному из аборигенов заметить Дона или Збышека, как он тут же пересматривал главные цели своей жизни и с воем бросался наперерез.
– Стоит лом по нас, – прокомментировал задыхающийся Дон, всаживая носок ботинка в живот очередному желающему, – эти жабки как пить дать разберут нас на сувениры.
– Не виси, – откликнулся Збышек, разряжая пугач в ногу особо опасного близостью аборигена впереди, – прорвемся. Уже близко.
Бот пребывал на месте. В него стреляли, стреляли тяжело и почти в упор. Автоматическая система защиты сработала в последний момент, уничтожив неизвестный снаряд в нескольких сантиметрах от кузова, но дверца с пассажирской стороны была крепко измята и держалась на честном слове.
Выскочив на площадь, Дон заорал: “Бот – к взлету, снять блок с двери!”, оглянулся на Збышека и, убедившись, что поляк бежит следом, помчался прямиком к несчастному транспортному средству.
– Не торопись, – сказал Збышек. – По-моему, они остыли.
Погоня прекратилась. Но Збышек ошибался, ибо пыл аборигенов вовсе не пропал и даже не уменьшился. Они размахивали руками, что-то кричали вслед пограничникам. Но границу площади не переступил ни один.
Полыхнувший из толпы энергетический разряд мигом разрушил благодушие Збышека и заставил его покатиться через голову, чтобы увернуться от быстрой серии вспышек, секущих в мелкое крошево площадной булыжник. Кроме того, ощущая мостовую всеми фибрами души и тела, он в корне пересмотрел свое невысокое мнение о степени развития данной цивилизации. Стреляли по ним из хорошего, мощного оружия, не пулями и с толком прицеливаясь.
Дон распахнул водительскую дверь, подождал, пока Збышек рыбкой нырнет в салон, быстро забрался внутрь сам и включил защитное поле. Разряды заплясали на невидимой оболочке, потекли голубыми изломанными ручейками и иссякли. Бот зашевелился и взял пару метров высоты. Дон намеревался свечкой нырнуть в небо и спокойно покинуть обстреливаемый район. С достоинством. Не тут-то было. “Ракетная атака”, – спокойно сообщил пульт. И пульт был прав.
Человек в сером вскинул на плечо тяжелую даже с виду трубу и прицелился. Выстрел не заставил себя ждать.
Чертыхнувшись, Дон вдавил в пол педаль мощности двигателя и резко дернул ручку управления на себя. Машина застонала от неожиданной нагрузки, а Збышек с демоническим матом вцепился в поручень. Бот свечой взмыл в небо. Ракета ушла за ним, и оба летательных объекта скрылись в серебристом тумане, оставляя под собой растревоженное осиное гнездо странного городка странной страны странной планеты.
Глава 15
ОСНОВАТЕЛЬНЫЙ ИНСТИНКТ
Все пройдет. И я тоже пройду…
Вирус СПИДа.Из голубого дневника
Полость, образовавшаяся в киберпространстве СМГ в момент лопа спайки Погост, не пыталась защитить свою неприкосновенность стандартно-агрессивными методами. Не было опаляющего огня, неподатливой стали, вязких и зыбучих пограничных участков, высушивающих, выпивающих чужеродную информационную матрицу подобно жадным губам вампира, не было ничего.
И, тем не менее, что-то было. Что-то невидимое и неощутимое. И непроницаемое.
Эйно устал. Девять часов подряд всеми мыслимыми и немыслимыми способами он пытался пробиться внутрь каверны и получить доступ к коммуникатору “Калигулы”. Если “Калигула” жив. Если на “Калигуле” есть живые. Если живые на “Калигуле” еще остались людьми. Слишком много – “если”.
“Что, – спросил Нурминен невидимого противника, – радуешься?”
Ему не ответили.
“Правильно, – сказал Нурминен. – Молчи. Я и не ждал твоего ответа.”
Прижавшись к холодной границе пустоты лицом, он постоял несколько секунд неподвижно. Казалось бы – неподвижно. Но вот – оболочка человека зарябила, заструилась многоцветно, пошла радужными разводами, стала тоньше.
Молодой и сильный варвар способен покорить древнее цивилизованное государство, но проигрывает свой бой в тот момент, когда впервые решает воспользоваться дарами цивилизации. Со временем агрессивность его обрастет слоем жира, мышцы ослабнут – и, гляди, нет уже молодого и сильного варвара, а древнее цивилизованное государство продолжает быть. Ассимиляция. Но: там, где бессильна грубая сила, сильна изворотливая слабость. И внутри древнего цивилизованного государства вдруг появляются люди, живущие по законам этого государства, вполне цивилизованные люди, надевающие на ночь пижаму, встающие по утрам на работу, получающие примерное жалованье, отдыхающие на морских курортах… Добропорядочные граждане. Единственное свое отличие от остальных добропорядочных граждан они не афишируют, не пишут крупно на лбу химическим карандашом “я – другой!”, не орут об этом с трибун. Они просто иначе думают. Других становится больше с каждым годом, а мысли их начинают звучать громче. Затхлый воздух древнего государства наполняется потрескиванием электрических разрядов. И однажды добропорядочные граждане открывают ворота сильным и молодым варварам.
Пятая колонна. Удел застывших социальных структур.
Но появление пятой колонны без особого труда может быть инициировано извне, ведь так? И первые думающие иначе совсем не обязательно должны быть уроженцами древнего государства.
Ни о чем подобном Нурминен не рассуждал. Он просто пытался заставить каждую свою составляющую в точности сымитировать материал преграды. Слиться с преградой. Стать ее частью. Самой слабой частью, с которой и начнется разрушение структуры.
О, боги Сэйв и Рестоур, как же здесь холодно!
Сумасшедший лед проницает тело, заполняет объемы, сковывает разрозненные частицы сознания, душит. Оставь надежду всяк сюда входящий, чужой, случайный – не твое это, и не мое, не принадлежит оно никому живому, и только безымянный мрак иного мира властен уже над тобой, пришелец, наивный, слабый. Покорись мраку, останься бездумной бездушной частью его – навсегда, ибо бессмертие тебе даруется здесь, во всеобъемлющей пустоте; и что есть бессмертие, если не опустошение души, не способной даже умереть?
Сладка наживка. И холодна. Так змея неподвижная разевает зубастую пасть, и мельтешит в воздухе раздвоенный кончик тонкого языка, подманивая глупую лягушку. Так глупая лягушка не видит неподвижной ожидающей змеи и медленно подкрадывается к мельтешащему в воздухе беззаботному мотыльку, планируя на ближайшее будущее небольшой, но калорийный завтрак. Финал высок. Мечта кинематографиста – бесконечный прыжок, прыжок-полет, прыжок-желание. Вожделенная метафора ставит жирный восклицательный знак, потрясенный зритель поднимается с кресла и на гнущихся тоненьких ногах идет домой кушать галушки. В жизни все иначе. Всякий прыжок конечен. И прыгуна давно поджидает широко разинутый голодный рот.
Бездна голодных ртов.
Анкор, Волчара! Еще анкор! Боги, как же здесь холодно! И спасибо тому, кто выдумал инстинкт самосохранения. Он был умный человек. Хотя люди нашего круга никогда не учили детей самосохранению.
Нурминен закричал.
– Огня! – просил он, забыв обо всем – о цели, о долге, о самолюбии, – огня!
Огонь вспыхнул. Вспыхнул в каждой частице, бывшей когда-то им, Нурминеном. И согрел. А вместе с теплом явилось освобождение – ледяная субстанция отторгла чужеродное тело, вышвырнула за границу, запирающую подвластные ей области киберпространства, и вновь застыла в неколебимом спокойствии.
Эйно сдернул с висков присоски, бросил их на стол, вытряс из металлического контейнера пару восстанавливающих таблеток и проглотил, не запивая. Очередная неудача уже не вызвала раздражения. Серьезного раздражения. Привыкаю, подумал Нурминен и отправился к умывальнику. Холодная вода на секунду подарила ощущение призрачного удовольствия, но лицо в зеркале все равно выглядело неприятно. Особенно эти уродливые темные мешки под глазами. Нурминен поморщился и помассировал щеки кончиками пальцев. Сорокалетний мужчина по другую сторону стекла повторил его движение.
Все, подумал Нурминен медленно, пора спать. Хотя бы несколько часов.
* * *
Бот, прихрамывая и постанывая, на бреющем полете пронесся над очередным городком, в точности похожем на первый, с такой же шестиугольной площадью.
Человек, житель странной планеты, высокого происхождения местный горожанин, не какой-нибудь презренный крестьянин, не знающий Закона и Порядка, не разбирающий Слов Голоса, годный только на производство пищи и детей, а горожанин, одетый в дорогое серое, – оскалился, обронил из угла безгубого рта вязкую струйку слюны и резко вдавил двумя пальцами удобную широкую кнопку на стартовой панели. Металлическая труба, лежащая на его плече, истерически взвыла, вздрогнула, плюнула сгустком реактивного огня. Но человек промахнулся: ракета промчалась чуть ниже юзнувшего от нее бота.
Потеряв цель из виду, человек с пустым лицом немедленно потерял и всяческий интерес к происходящему. Отброшенная в сторону базука загрохотала по камням мостовой. Человек посмотрел в ее сторону так, словно это и не сам он только что швырнул использованное оружие на землю, ссутулился и пошел к подъезду ближайшего дома. Он хотел есть. И к тому же – он уже забыл, что ему нужно воевать. Забыли и остальные. Высокие горожане. Город успокоился в мгновение ока, улицы вновь опустели – и только валяющееся тут и там разнообразное оружие напоминало о недавней схватке. Да еще десяток серых трупов – мертвые оболочки тех несчастных, которых угораздило попасть под беспорядочные выстрелы своих же сограждан. А запах горелого мяса держался совсем недолго – ветерку хватило пяти минут, чтобы горожане перестали беспокойно принюхиваться.
Человек в сером – тот, который стрелял из базуки (а, возможно, и совсем другой человек в сером – неважно) – поднялся по ступенькам на свой этаж и вошел в свой отсек. Он родился в городе, и для него это помещение всегда называлось отсеком, а потому и непонятно было ему стремление мигрантов из окружающих деревень именовать жилище домом. Здесь было тепло и здесь была еда. Обзаводящиеся семьей переселялись в отсеки размером побольше – и в довесок к теплу и еде в их жилищах появлялась женщина. А потом – ребенок. Или несколько. Высокого происхождения. Знающие Закон и Порядок. Слышащие Голос, сознающие Слова Его.
Человек надавил указательным пальцем на нос изваянию, стоящему в центре комнаты, и глаза статуи закрылись, полыхнув напоследок узкими зрачками. Точно такими же, как у жильца отсека. Отсек наполнился запахом пищи. Очень вкусным запахом. Очень вкусной пищи. Неважно как она называется. Важно, что это Вкусная Пища. А потом, когда желудок почувствует, что ему уже достаточно, будет Короткая Дорога и Хорошая Работа.
* * *
Биосканер показал плотность протоплазмы 1,9 на километр, впереди начинались низкие, скалистые горы, предгорье поросло сухостволым редколиственным лесом, часто иссеченным широкими прогалинами, полянами и сухими каменными реками, и решено было сесть на берегу одной из них и осмотреть бот. Дон выпрыгнул из кабины и немедленно пошел кругом благословенной машины. Збышек дергал и толкал покоробившуюся от удара по касательной базучьим снарядом дверцу со своей стороны. Ничего не получалось.
– Направляющие смещены, – сказал Дон с улицы. – Бог с ней. Заблокируй ее автоматику, а лучше прямо в мозге бота отключи.
– Хорошо, – сказал Збышек.
Дон вскарабкался на силовую решетку, отодвинул бронированную панель чек-ап-блока и стал рассматривать индикаторы. Збышек же вскрыл в кабине “торпеду” передней панели, полюбовался, обретя скорбное выражение лица, пакет волноводов, разодранный и перепутанный и, нацепив присоски, под руководством перепуганного Макропулуса, стал соединять и распутывать непотребную кашу.
Прошел час или около того. Неожиданно они одновременно заметили, что, во-первых, с гор, с верховьев каменной реки быстро приближается к ним светящийся туман, и, что, во-вторых, становится с каждой минутой все темнее и темнее. Дон немедленно, оставив все, как было, задвинул все открытые им панели и лючки и вернулся в кабину.
– Мы летать-то сможем? – спросил Збышек озабоченно.
– У тебя тут как? – в свою очередь спросил Дон.
– Ничего плохого, – сказал Збышек. – Есть хочется.
– Поднимемся и поедим. Не нравится мне эта планета! – сказал он с выражением, наблюдая за бугристой стеной тумана, которая хищно переваливалась с боку на бок уже метрах в ста.
– Скажите, какой капризуля! – мрачно заметил Збышек. – Планета ему не нравится! На Галактика тебе нравится?
– Галактика – нравится, – проворчал Дон и запустил двигатель. – Почему темнеет, Збых? – тоскливо спросил он. – У планеты нет звезды. У планеты нет вращения. Нет сжатия. Плотная, пригодная для дыхания, атмосфера. В океане на темной стороне сорокаметровые приливы и отливы. Планета вышла из спайки почти со световой скоростью. На внутренней поверхности сброшенной оболочки гравитационное возмущение – тысяча “ж”, на внешней, судя по всему – невесомость. Твою мать, даже у канала спайки есть масса, у дырки, пустоты – масса есть, а у материального объекта ее, видите ли, нет. Что с пространством происходит? Я скоро перестану удивляться!
– Нагнал пурги, – раздраженно сказал Збышек. – Хотя один из твоих вопросов, да, насущен вполне. Почему темнеет. Темнеть не должно, а темнеет. Над нами туч нет… Макропулус, над нами чисто?
– Чисто, Збых, – ответил Макропулус. – Друзья мои, убирайтесь-ка вы оттуда, а?
– На чем? – рявкнул Дон. – На авиационной турбине? Мне тут часов на пять одного ремонту, а тут и туман, и темнота!
– Мы висеть-то сможем, Дон, или нет, скажи, наконец?
– Сможем…
Они замолчали.
– Я есть хочу, – сказал Збышек мрачно. – Я так полагаю, мы тут будем ждать рассвета? Тогда давай поедим.
– Я не хочу, – сказал Дон. – Жри один.
Збышек вздохнул.
– Аппетита нет, – признался он.
* * *
Прошел час, и прошел еще час. Освещение в кабине было погашено, слабо тлел пульт, спокойно, на одной ноте попискивал биосканер.
– Все равно, – сказал Збышек, устав молчать, – я ничего не понимаю.
– Не мудрено, – откликнулся Дон. – Это тебе не киберпространство. Здесь важны здравый смысл и житейская опытность.
– А сам-то, сам-то! – воскликнул Збышек.
– Есть многое на свете, друг Горацио, – назидательно заметил Дон, – что недоступно вашим мудрецам.
– Это не ты ли тот мудрец?
– А я и не спорю. Сижу, жду, помалкиваю.
– А я понять хочу! – заявил Збышек. – Но не понимаю. Здесь все не как у людей. Начнем с того, что даже само существование жизни на этой планете противоречит законам природы. Ты что-нибудь знаешь о возможности зарождения жизни на блуждающей планете?
– Нет, – сказал Дон, закидывая руки за голову и со вкусом потягиваясь. – Збых, ты невероятное трепло. Не надоело? Кроме того, ежику понятно, что Странная не всегда была блуждающей?
– Тем более. Ежику понятно, а Горацио нет!
Дон потягивался, двигал ногами, руками и головой, покряхтывая от удовольствия.
– Затек весь! – сообщил он.
– Тьфу! – произнес Збышек. – Только о бренном и думаешь!
– А ты – вечности заложник, что ли?
– Я понять хочу!
– Засветлеет, починимся, слетаем еще куда-нибудь… успокойся, варвар, большой ирландец пропасть не даст!
– Этот идиотский туман и не менее идиотская смена дня и ночи, – рявкнул Збышек, – Почему они светятся?
– А почему она вертится?
– Кто? Планета? Она не вертится.
– И все-таки она вертится, – лениво настаивал Дон. – Это не я сказал, это Галилео…
– Кто такой этот твой Галилео? – возмутился Збышек. – Ну и знакомые у тебя – то Горацио, то Галилео!
– Насчет знакомых – это ты в точку, – покладисто сказал Дон. Збышек пропустил шпильку над ушами.