Страница:
Горгуль развернулся и направился к тоннелю.
— Я думал, мы ему в тягость, — растерянно произнес Ренкр.
— Значит, ты ничего не понял, — улыбнулся Скарр. — Ну, пошли, что ли?
На сей раз тоннель впустил их внутрь без сопротивления, словно никогда и не существовало той невидимой гигантской ладони, что ложилась на грудь и удерживала тебя на месте. Только очутившись внутри, Ренкр понял, что стало причиной их беспокойства, что было не так в тоннеле — его неосвещенность. Везде, где только возможно, во всех коридорах и переходах в Горе кишели фосфоресцирующие насекомые и прочая мелочь, которая светилась. Тут же не было ни единого подобного существа, и это пугало. Но Гунмель что-то тихонько прошептал, взмахнул руками — и в тоннеле зажегся знакомый Ренкру зеленоватый шарик. Все стало на свои места, потому что здесь, в вертикали, естественным казалось именно такое положение вещей, когда роль насекомых выполняла маленькая светящаяся сфера.
Однако, сделав всего несколько шагов по вертикали, пусть даже и освещенной, Ренкр почувствовал ужас перед ограниченным пространством — ужас, которого не испытывал еще ни разу, хотя и находился в Горе не первый день. Раньше он даже не задумывался, как это страшно, когда над твоей головой нависают мощные пласты неимоверной тяжести, когда вокруг на многие и многие километры один лишь камень, давящий, холодный, безразличный, а ты, маленькая букашка, ползешь во внутренностях Эллин-Олл-Охра, не уверенный в том, что случайным обвал через мгновение не похоронит тебя навсегда, — вообще ни в чем не уверенный. Сейчас же ноги не желали повиноваться, и Ренкру вдруг показалось даже, что он не сможет идти дальше; потом все прошло. Точнее, не совсем все, ибо ощущение собственной ничтожности в масштабах Горы осталось.
Тоннель, неожиданно ровный и чистый, потихоньку начал выгибаться, поднимаясь вверх и закручиваясь налево. Потолок был низковат для Ренкра и троллей, но горгуль чувствовал себя здесь свободно, как, кстати, и зеленоватый шарик. Последний медленно плыл по воздуху за спиной Гунмеля, видимо только лишь для того, чтобы гости могли что-то видеть (как подозревал альв, сам горгуль не испытывал необходимости в свете). Через какое-то время Гунмель сообщил, что уже полдень и самое время перекусить. Он свернул в невесть откуда взявшийся коридорчик, «отросток», и гостям не оставалось ничего иного, как следовать за горгулем, хотя, помня о гастрономических предпочтениях своего проводника, они бы с большим удовольствием воспользовались собственными припасами.
Отросток скоро закончился уютной пещеркой, в которой обнаружилось четыре каменных выступа-сиденья и много фосфоресцирующих насекомышей на стенах. Странно, как они не распространились по всей вертикали, хотя, если вспомнить невидимую ладонь на входе, ничего особо удивительного здесь не было. Гунмель снял со стены парочку, по его мнению, наиболее привлекательных мокриц и протянул троллям. Те двумя пальцами приняли «порции», но есть не решались.
— Что-то не так? — поинтересовался горгуль.
— Обычно мы питаемся несколько иначе, — осторожно сообщил Скарр, сжимая пальцы, чтобы извивающаяся «порция» не сбежала.
— Но это же специальные кормовые мокрицы! — заявил Гунмель и, оторвав от стенки еще одну, отправил ее в зубастый рот. — Вот, держи. — Он протянул членистоногое Ренкру.
Тот за время своего путешествия с Черным перепробовал много всяческих необычных созданий, поэтому, наверное, ему и удалось с ничего не выражающим лицом съесть угощение. Мясо оказалось вкусным, видимо, Гунмель был прав, когда говорил о «специальных кормовых»; вот только если бы еще не лапки, противно царапающие язык… В общем, для себя Ренкр решил, что в любом деле нужно уметь вовремя остановиться, и поэтому стал развязывать свой дорожный мешок, поклявшись никогда больше не поддаваться на уговоры горгуля. Лучше уж вяленое мясо страйца, оно хоть лапками не дергает.
Тролли последовали примеру альва, и им, к собственному удивлению, подобная пища понравилась, поэтому к своим припасам они не притронулись. Так и хрустели панцирями «специальных кормовых форм» да обменивались с горгулем гурманскими впечатлениями. Впору было истерически расхохотаться, слушая эту многомудрую беседу.
После трапезы они вернулись в тоннель и пошли дальше. Только сейчас Ренкр окончательно пришел к мысли, которая давно зародилась в его сознании уже давно: горгули и есть те самые мастера. Вот только непонятно, почему Транд оказался в Хзннале… ах да, он же «неправильный горгуль»! — если это, конечно, что-то объясняет. И что за такое мо, спрашивается, которое еще к тому же путешествует вместе с ними?
До вечера (опять-таки вечер это был или нет — неизвестно, просто маленькое собственное солнце со звездами и небосводом заявили, что, мол, пора на покой) никаких выдающихся событий не случилось — шли себе и шли, идти было удобно, пол ровный, потолок, хоть и низковат немного, все равно не вынуждает тебя скрючиваться в три погибели; достаточно светло, чтобы не наткнуться на изгибающуюся стенку.
А вот когда Гунмель свернул в очередной отросток, и началось самое интересное. Потому что в пещерке, куда он их привел, гостей поджидала горгулья. Она упорно пыталась делать вид, что занимается чтением какого-то пергамента, даже водила когтистым пальчиком по строкам, но Ренкр сразу понял: горгулья с нетерпением ждет, пока их представят, пока наконец можно будет спросить о чем-то, о чем ей очень хотелось спросить. И альв даже догадывался о чем.
— Привет, — сказал горгулье Гунмель, несколько более холодновато, чем этого можно было ожидать. — Знакомьтесь: Рафкри, Скарр, Хвилл, Ренкр. — Он указал на каждого. Потом добавил: — Располагайтесь, здесь заночуем, — и ушел куда-то в угол пещеры.
Горгулья отложила в сторону пергамент и направилась прямиком к альву:
— Мо Транда у тебя. — Это был не вопрос, это была констатация факта.
Ренкр пожал плечами:
— Гунмель тоже так считает, но я…
— Как он? — Внезапно Рафкри схватила его за рукав и с мольбой посмотрела в глаза. — Расскажи… пожалуйста!
— Нормально, — смутившись, ответил долинщик. — То есть, когда мы виделись с ним в последний раз, а это было давно… — Он знал, что отвечает совсем не так, как хотела бы Рафкри, но очень сложно было представить себе, что Транд когда-то жил здесь, и то, что когда-то его любила эта маленькая горгулья с большими молящими глазами… Впрочем, почему любила, ведь и сейчас, кажется, любит… Он присел на корточки, чтобы Рафкри не приходилось смотреть на него снизу вверх: — Когда я схожу на вершину и вернусь обратно, я обязательно отправлюсь в Хэннал и, если хочешь, передам Транду все, что ты скажешь.
К удивлению альва, Рафкри отрицательно покачала головой:
— Не нужно. Он… он все равно не вернется. Он не сможет жить здесь, он слишком неправильный горгуль. И потом, у него есть настоящее дело там, внизу, он не должен оставить его незаконченным. Поэтому… ничего не передавай.
Горгулья отвернулась, отошла в сторону и снова склонилась над своим пергаментом, хотя Ренкр был уверен: читать она не станет.
Гунмель, деликатно стоявший в стороне во время разговора, вернулся и предложил поужинать. Тролли снова захрустели светящимися панцирями местных насекомых, а Ренкр медленно жевал вяленую полоску мяса и раздумывал о том, что же за такое «настоящее дело» есть у неприметного неправильного горгуля, который живет в Доме Юных Героев? Дело, ради которого Транд бросил любимую женщину, родственников, дом и отправился вниз? Почему-то Ренкр не сомневался, что Рафкри на подобные вопросы не ответит, да и вообще, беспокоить сейчас ее, напряженно всматривающуюся в какую-то строку на пергаменте, было бы жестоко.
Перед тем как лечь спать, альв взглянул на два светящихся шарика, (второй выпустила горгулья), зависших под потолком. Они тихонько кружились вокруг общей оси и пульсировали, словно разговаривали. Под эту мягкую пульсацию он и уснул.
— Послушай, а что такое это самое мо?
Она поджала губки, подбирая нужные слова:
— Тролли и гномы называют это словом «душа», у вас, местных альвов, вообще не сохранилось такого понятия. В общем, наверное, представления тех же троллей верны, только мо мастеров — нечто иное, чем просто душа. Вот это,
— она протянула руку, и шарик слетел вниз, устроился на ладошке и вспыхнул, а потом снова отправился к своему товарищу, — это тоже мо. Кстати… — Рафкри помедлила, словно не знала, как продолжить, — ты не мог бы… отдать мне мо Транда?..
И робко, боясь отрицательного ответа, заглянула в глаза альва.
— Но… — тот растерянно развел руками, — я же не знаю, где оно. Если бы знал…
Рафкри дотронулась пальчиками до его груди, щекочущим движением прикоснулась к шее и потянула за веревочку, к которой был привешен подарок Вальрона. После положила деревянную голову Черного на свою ладошку и накрыла сверху другой. Ренкр почувствовал, как внезапно потяжелела, потянула вниз веревочка, — а в следующее мгновение уже только два разорванных конца болтались из стороны в сторону. Рафкри тихонько отвела сомкнутые лодочкой ладошки от груди альва, а потом посмотрела на потолок, и шарик снова спустился к ней, окутал кисти, так что они исчезли за ярким свечением. И вдруг, неожиданно, празднично — взлетел вверх, но уже не один, потому что Рафкри развела ладони, то между ними замер на мгновение, неуверенно покачиваясь, а потом поспешил за собратом точно такой же зеленоватый шарик — мо неправильного горгуля по имени Транд. И невесть отчего Ренкр улыбнулся, на душе сразу стало как-то тепло и уютно, словно откуда-то из дальнего далека, из позабытого прошлого пришел привет от лучшего друга, от старинного приятеля. Да так, наверное, оно и было.
Даже пребывавший весь вечер и все утро в мрачном настроении Гунмель улыбнулся и покачал головой:
— Не забыл ведь, не забыл! Ну и дела!
Но рано или поздно всегда наступает пора уходить; все шумно прощались с Рафкри, Гунмель терпеливо дожидался у выхода, почесывая одно ухо и сворачивая в трубочку другое, зеленоватые шарики кружились под потолком — все три.
Уже напоследок, застыв под аркой, соединявшей отросток с пещерой, Ренкр обернулся и помахал рукой горгулье. Та благодарно кивнула ему и с улыбкой перевела взгляд наверх, к мо Транда. «Наверное, не так уж просто — отдать кому-то свой кусочек души, взаправду, отломать горячий, исходящий в месте разлома паром кусок самого себя и протянуть другому. Наверное, для такого нужно любить этого другого больше всего на свете. Ведь Транд даже не знал, что я встречу Рафкри… Или знал? Впрочем, в любом случае его подарок не станет менее ценным».
Коридор все тянулся уверенным пальцем вверх, к невидимым небесам. Впереди было еще много дней пути к вершине. Камень на шее долинщика перестал разогреваться еще с того памятного дня, когда излечился Монн, и теперь только тяжело покачивался в такт шагам да поблескивал иногда в свете огней, будучи извлеченным из-за пазухи. Ждал, наверное…
Исподволь мы меняемся, изнутри, когда дремлет разум в пустыне сна.
«Не смотри в глаза мои, не смотри, их тебе уже не узнать!»
И вздыхает старец, смеется враг, и в истерике бьется ребенок твой.
Ведь еще вчера было все не так, а сегодня… ты сам не свой.
Вроде все как раньше: легка рука и смеяться не разучился ты.
Лишь вода из ручья не была б горька, лишь бы снова не поджигать мосты.
А ты жжешь их, не ведая сам о том, и ковыль склонился — печали знак.
Ты захочешь вернуться сюда потом, но уже не узнаешь, как…
Глава двадцать третья
Хриис оказалась худенькой девочкой с огромными глазами, хотя, наверное, ее неестественная худоба была результатом перенесенной болезни — и только. И все равно, уже сейчас в ней угадывалась та утонченная красота, из-за которой мужчины способны потерять голову и влюбиться самозабвенно, до потери разума, до сумасшедших подвигов. Неудивительно, что Химон так себя вел…
Здесь Эльтдон оборвал собственные мысли — очень уж они показались ему гадкими, неприятными. Он потер пальцами покрасневшие от долгого чтения веки и снова посмотрел на вошедшую, ожидая, что та заговорит, но она молчала, только внимательно смотрела в лицо эльфу, без малейшего признака робости, просто разглядывала, как разглядывают с интересом необычный цветок… или жука.
Эльтдон бережно отложил в сторону Книгу и поднялся, чтобы поздороваться с Хриис. Как-никак Левсова дочь, пусть даже у кентавров дети и не наследуют положение родителя в стойбище — тем паче девочки.
На его «здравствуй» Хриис ответила легким рассеянным кивком, продолжая изучать лицо эльфа. «Да что же такое, в самом-то деле! — Он почувствовал, как в душе поднимается соленая волна раздражения. — Я же все-таки жизнь ей спас. Кто ж дал право вот так смотреть… словно в душу пальцами…»
— Мне страшно, — тихо сказала Хриис, и Эльтдон мгновенно забыл все обиды. В этом голосе звучала такая обреченность… — дух захватывало, а сердце дергалось и спешило убраться подальше, в пятки.
— Я говорю тебе это только потому, что тебе тоже страшно, — продолжала девочка, соскользнув взглядом с его лица и блуждая глазами по раскрытой Книге. — Потому что ты тоже в плену у звезд и планет. Тебе, наверное, страшно даже больше, чем мне, ведь ты знаешь, что должно случиться. А я не знаю. Просто чувствую. Я не благодарю тебя за хладяницу — может, было бы лучше, если б я умерла. Но я и не виню тебя — так должно было произойти.
Эльтдон стоял молча, догадываясь, что от него ждут каких-то слов, но не было у него слов. Лишь мысль о том, что девочка ее возраста не должна говорить так, по-взрослому.
— Зачем ты пришла? — спросил он, удивляясь тому, как хрипло и по-стариковски прозвучал вдруг голос.
— Все от меня ждали, что я пойду тебя поблагодарить, — объяснила Хриис.
— И еще… в будущем, я знаю, мы встретимся, и мне… нужно знать тебя в лицо.
— Что же, буду рад тебя увидеть снова, в будущем. — эльф чувствовал, что нацепил самую фальшивую из своих улыбок, но другие сейчас не натягивались на помертвевшие губы.
Хриис покачала головой:
— Нет, не будешь.
И покинула шатер. Эльтдон тяжело опустился на траву и пустыми глазами уперся в Книгу. Думал. О взрослых девочках и случайностях, которые потом превращаются в Создатель ведает что. И о себе, внешне таком мудром и спокойном, а на самом деле — испуганном. Как и эта девочка. Как и весь этот мир.
Эльтдон в окружающей суматохе чувствовал себя неуютно — помогать он не мог (в лес его не пускали, и, если вспомнить случай с лягушкой, вполне резонно; а таскать камни от самого Псисома…) — в общем, помогать он не мог, а уйти, как сделало большинство кентавров, не захотел, потому что здесь оставался Фтил и, следовательно, Книга. А времечко-то шло, летело времечко, и нужно было как можно больше успеть прочесть, ведь потом ждал его караван Годтара-Уф-Нодола… И Бурин.
И… и еще Создатель ведает что: то самое, что скрывалось в забытых кровоцветных снах. Он читал Книгу как последнее отдохновение души, словно предчувствовал, будто маленькая толика знаний Хриис передалась и ему.
Месяц пролетел незаметно. Мост был почти достроен, по договоренности с циклопами кентавры перейдут на тот берег и отправятся искать Сиртарово стойбище, но даже если не найдут — то все равно не воротятся на этот берег уже никогда. А мост… ну что же, достаточно и просто честного слова, мост-то зачем разрушать?
Но Эльтдону не суждено было дождаться конца этой истории. Где-то южнее, в Мокрых Лесах, Дольдальмор Лиияват, двигался караван Годтара-Уф-Нодола, и следовало поторопиться. Асканий, как, впрочем, и несколько других кентавров, намеревался съездить на выбранное для встреч место, в какой-то поселок на окраине Лесов для привычного торга. А заодно сопроводить туда Эльтдона и помочь ему пристроиться к каравану. (Здесь, кстати, возникла проблема: река, разделявшая два берега, тянулась далеко, брала начало где-то в дебрях тех самых Дольдальмор Лиияват, и поэтому, чтобы встретиться с караваном, нужно было переходить на этот берег, который скоро станет запрещенным для кентавров. Поговорив с циклопами, решили, что раз в полткарна группе воинов будет дозволено перебираться сюда и по берегу, не углубляясь в степь, идти к Лесам.) Прощание вышло долгим и пронзительным, как крик одинокой чайки над морем.
Если до сих пор эльфу казалось, что окружающие забыли о нем, занятые своими делами и работой, то теперь он так не думал. С дальнего стойбища пришли, наверное, все до единого, да и здесь, на прежнем месте, работники оставили недостроенный мост и собрались, чтобы проводить в путь его — чужака, примирившего два народа. Чужака, который давным-давно перестал быть для них чужаком. Прощальное празднество началось в полдень и затянулось до глубокой ночи. Все, кентавры и циклопы, собрались вместе, хотя одноглазые гиганты и старались дышать не слишком глубоко. Впрочем, за последнее время они понемногу притерпелись к запаху кентавров, так что теперь все было в порядке. В этот день просто ничего не могло быть не в порядке, ведь здесь собрались друзья.
Было весело и тепло, разожгли громадный костер, у которого разместились все желающие, пламя взлетало к небесам и колыхалось на ветру гуттаперчевой танцовщицей. Это зрелище напомнило Эльтдону Бурин, и на душе стало тягостно. Только сейчас он понял, что одновременно страшился этого города и был болен им, горя желанием оказаться там еще раз. Ибо можно звать родиной страну или континент, но всегда в твоей памяти остается только город, где прошли лучшие дни твоей жизни — дни, которые возвращаются снова, стоит тебе ступить на улицы этого города-родины. И от невозможности оказаться там снова ты теряешь что-то в себе. Вот так и он — утратил частицу себя, ту частицу, что осталась в Бурине. Теперь предстояло за ней вернуться.
Вокруг улыбались чьи-то лица, кучерявились растрепанные чубы, сверкали, поблескивали глаза, и среди всего этого веселья было только две фальшивые улыбки. Одна из них принадлежала Эльтдону. Он старался всех уважить, всем ответить на добрые слова, не оставить без ответного смешка ни одной удачной шутки и отведать всякого угощения — но мысли его были уже далеко. Так далеко, как только могут быть мысли эльфа-странника, возвращающегося домой.
В завершение праздника Муг-Хор сыграл на своей арфе — да так сыграл, что взорвалось звездами небо, застрекотала ночными скрипками степь, так, что пламя костра влилось в зрачки каждого, проникая дальше, в самую душу — да там и осталось. Мир качался, точно детская колыбель, баюкаемая любящей матерью. «Или как чаши весов, растревоженные мальчишкой-озорником», — мрачно подумал Эльтдон и горько усмехнулся. На сей раз арфа не подействовала на него так сильно. Может, потому что голова была занята мыслями о возвращении. А может, потому что невозможно оказалось слиться с музыкой арфы, когда рядом, среди общего единения и смеха, оставалась девочка-кентавр с деланной улыбкой на серьезном лице. Иногда она смотрела на эльфа так, словно хоронила его. В подобные мгновения Эльтдон отворачивался в сторону, смеялся громче всех и хрипло подпевал — не в такт. Никто этого не замечал — опять же кроме Хриис, но та ничего никому не говорила. Эльтдон догадывался почему. И пел еще громче и фальшивее.
А потом наступил похмельный рассвет. Протирая глаза и разминая затекшие конечности, чествовавшие поднимались с земли и, попрощавшись, отправлялись по своим делам. Остались только Фтил да Асканий; кентавры, которые должны были идти в Дольдальмор Лиияват, проверяли, прочно ли увязаны тюки с товаром, а Левс стоял поодаль и дожидался, пока наступит его черед сказать слово. Из алого шатра лекаря осторожно выглянул Химон, а немного погодя тихонько подошел к Эльтдону и дернул за рукав. Эльф обернулся; на сей раз его улыбка была неподдельной.
— Да, малыш?
Химон подумал, что надо бы, наверное, возразить, мол, никакой он не малыш, а очень даже взрослый кентавр, — но почему-то решил промолчать. Просто протянул эльфу мешочек.
— Что это? — спросил Эльтдон, развязывая тоненький шнурочек.
— Это… — Химон смущенно вздохнул. — Это семена аллха. Говорят, тот, у кого в доме растет аллх, не знает бед. Болезни и горести обходят его стороной и… — Мальчик запнулся.
— Много разного говорят, — подытожил Фтил, складывая руки на груди. — Мы сами не проверяли. У нас, как видишь, нет и никогда не было постоянных домов, а аллх не терпит перемещений, приживаясь на том единственном месте, где прорастает из семени. Но существуют кое-какие легенды — и мой ученик очень хорошо их знает, судя по тому, что говорит. Одним словом, бери семена и обязательно посади у своего дома.
— Посажу, — кивнул Эльтдон. — Спасибо.
— Позволь и мне сделать подарок, — вмешался Левс. — Он будет не столь прекрасным, но ведь в дороге (которая тебе предстоит) нужны одежды и много других полезных вещей. В этих двух тюках — все, что необходимо для такого путешествия. Лучшее, что у меня есть.
Кентавр-альбинос откланялся, извинился и поспешил к мосту, потому что дела требовали его немедленного там присутствия.
— Клянусь (сам проверял), что оружия там нет, — фыркнул Асканий. Он вырядился в дорожные рубаху и плащ, на голове поблескивал все тот же металлический обруч с чеканными листьями. — А поскольку странник без оружия
— легкая добыча для всяких тварей… Короче, вот тебе, держи. — И охотник сунул в руки опешившему Эльтдону меч в ножнах.
Эльф вытянул клинок и с удовольствием отметил, что на нем поблескивает клеймо мастера; о благородном происхождении меча говорили и прекрасная балансировка, легкость оружия и великолепная заточка. Лишенный ненужной вычурности и украшений, меч имел лишь одну деталь, свидетельствующую о том, что его владелец отнюдь не беден: на рукояти, выполненной в виде оскалившейся змеиной головы, между металлическими зубами был вставлен огромный алый рубин, который переливался изнутри и плескался сочным цветом, словно наполненный до краев хрустальный кубок. «До краев наполненный кровью», — мелькнуло в голове Эльтдона — мелькнуло и погасло, потому что в этот момент он увидел, что несет в руках отлучившийся на минутку Фтил. Этот зеленоватый том астролог узнал бы из тысячи подобных по одному лишь аромату старины, который источала книга. Нет, не так — Книга. Не решаясь поверить в происходящее, он удивленно посмотрел в глаза лекаря, заранее зная, что это не шутка, не совпадение — Фтил дарит ему Книгу. Навсегда.
— Не говори о ценности моего подарка и о том, что ты не можешь его принять. — Лекарь упредил готовые сорваться с уст эльфа слова. — Потому что на другой чаше весов лежала судьба двух народов, которые ты сумел примирить. И еще жизнь одной маленькой девочки.
«С которой мне еще придется встретиться в будущем. И я совсем не обрадуюсь тогда — по ее же словам».
— Я не знаю, кому она нужнее, тебе или мне, просто бери и владей ею. — Фтил протянул Книгу эльфу, и тому ничего не оставалось, как принять том дрожащими потными ладонями. Что астролог и сделал.
Итак, все — подарки были розданы, настал час отправляться. Эльтдон заботливо укутал Книгу в кожи, чтобы, не приведи Создатель, не намочил дождь, потом упрятал ее поглубже в один из «подарочных» тюков. Только после этого тронулись в путь.
Когда кентавры сворачивали к лесу, вдали, у шатров, появилась еще одна худенькая фигурка. Остальные махали, неистово, искренне, а она просто стояла и смотрела. Наверное, потому, что остальные с ним больше никогда не встретятся, а она…
Ветви деревьев заслонили эту картину. Странствие к Повелителю драконов продолжалось.
Эльф, конечно, ничего об этом не знал. Поэтому и удивился, когда за деревьями внезапно появилась огромная поляна, на которой то там, то здесь виднелись обрубки деревьев, четыре каменные глыбы — то ли еще не установленные, то ли отбракованные по каким-то причинам; кучи листьев, веток и каменных обломков, больших и малых. Здесь берег был очищен от камыша и плавучих растений; вдалеке, почти на горизонте, виднелся другой берег, и к нему, еще не законченный, тянулся мост. Большую часть работы уже сделали, осталось закончить настил — и исход кентавров начался бы. Асканий и его спутники явно не успеют к завершению, так что им потом придется искать соплеменников по оставленным Левсом меткам.
— Я думал, мы ему в тягость, — растерянно произнес Ренкр.
— Значит, ты ничего не понял, — улыбнулся Скарр. — Ну, пошли, что ли?
На сей раз тоннель впустил их внутрь без сопротивления, словно никогда и не существовало той невидимой гигантской ладони, что ложилась на грудь и удерживала тебя на месте. Только очутившись внутри, Ренкр понял, что стало причиной их беспокойства, что было не так в тоннеле — его неосвещенность. Везде, где только возможно, во всех коридорах и переходах в Горе кишели фосфоресцирующие насекомые и прочая мелочь, которая светилась. Тут же не было ни единого подобного существа, и это пугало. Но Гунмель что-то тихонько прошептал, взмахнул руками — и в тоннеле зажегся знакомый Ренкру зеленоватый шарик. Все стало на свои места, потому что здесь, в вертикали, естественным казалось именно такое положение вещей, когда роль насекомых выполняла маленькая светящаяся сфера.
Однако, сделав всего несколько шагов по вертикали, пусть даже и освещенной, Ренкр почувствовал ужас перед ограниченным пространством — ужас, которого не испытывал еще ни разу, хотя и находился в Горе не первый день. Раньше он даже не задумывался, как это страшно, когда над твоей головой нависают мощные пласты неимоверной тяжести, когда вокруг на многие и многие километры один лишь камень, давящий, холодный, безразличный, а ты, маленькая букашка, ползешь во внутренностях Эллин-Олл-Охра, не уверенный в том, что случайным обвал через мгновение не похоронит тебя навсегда, — вообще ни в чем не уверенный. Сейчас же ноги не желали повиноваться, и Ренкру вдруг показалось даже, что он не сможет идти дальше; потом все прошло. Точнее, не совсем все, ибо ощущение собственной ничтожности в масштабах Горы осталось.
Тоннель, неожиданно ровный и чистый, потихоньку начал выгибаться, поднимаясь вверх и закручиваясь налево. Потолок был низковат для Ренкра и троллей, но горгуль чувствовал себя здесь свободно, как, кстати, и зеленоватый шарик. Последний медленно плыл по воздуху за спиной Гунмеля, видимо только лишь для того, чтобы гости могли что-то видеть (как подозревал альв, сам горгуль не испытывал необходимости в свете). Через какое-то время Гунмель сообщил, что уже полдень и самое время перекусить. Он свернул в невесть откуда взявшийся коридорчик, «отросток», и гостям не оставалось ничего иного, как следовать за горгулем, хотя, помня о гастрономических предпочтениях своего проводника, они бы с большим удовольствием воспользовались собственными припасами.
Отросток скоро закончился уютной пещеркой, в которой обнаружилось четыре каменных выступа-сиденья и много фосфоресцирующих насекомышей на стенах. Странно, как они не распространились по всей вертикали, хотя, если вспомнить невидимую ладонь на входе, ничего особо удивительного здесь не было. Гунмель снял со стены парочку, по его мнению, наиболее привлекательных мокриц и протянул троллям. Те двумя пальцами приняли «порции», но есть не решались.
— Что-то не так? — поинтересовался горгуль.
— Обычно мы питаемся несколько иначе, — осторожно сообщил Скарр, сжимая пальцы, чтобы извивающаяся «порция» не сбежала.
— Но это же специальные кормовые мокрицы! — заявил Гунмель и, оторвав от стенки еще одну, отправил ее в зубастый рот. — Вот, держи. — Он протянул членистоногое Ренкру.
Тот за время своего путешествия с Черным перепробовал много всяческих необычных созданий, поэтому, наверное, ему и удалось с ничего не выражающим лицом съесть угощение. Мясо оказалось вкусным, видимо, Гунмель был прав, когда говорил о «специальных кормовых»; вот только если бы еще не лапки, противно царапающие язык… В общем, для себя Ренкр решил, что в любом деле нужно уметь вовремя остановиться, и поэтому стал развязывать свой дорожный мешок, поклявшись никогда больше не поддаваться на уговоры горгуля. Лучше уж вяленое мясо страйца, оно хоть лапками не дергает.
Тролли последовали примеру альва, и им, к собственному удивлению, подобная пища понравилась, поэтому к своим припасам они не притронулись. Так и хрустели панцирями «специальных кормовых форм» да обменивались с горгулем гурманскими впечатлениями. Впору было истерически расхохотаться, слушая эту многомудрую беседу.
После трапезы они вернулись в тоннель и пошли дальше. Только сейчас Ренкр окончательно пришел к мысли, которая давно зародилась в его сознании уже давно: горгули и есть те самые мастера. Вот только непонятно, почему Транд оказался в Хзннале… ах да, он же «неправильный горгуль»! — если это, конечно, что-то объясняет. И что за такое мо, спрашивается, которое еще к тому же путешествует вместе с ними?
До вечера (опять-таки вечер это был или нет — неизвестно, просто маленькое собственное солнце со звездами и небосводом заявили, что, мол, пора на покой) никаких выдающихся событий не случилось — шли себе и шли, идти было удобно, пол ровный, потолок, хоть и низковат немного, все равно не вынуждает тебя скрючиваться в три погибели; достаточно светло, чтобы не наткнуться на изгибающуюся стенку.
А вот когда Гунмель свернул в очередной отросток, и началось самое интересное. Потому что в пещерке, куда он их привел, гостей поджидала горгулья. Она упорно пыталась делать вид, что занимается чтением какого-то пергамента, даже водила когтистым пальчиком по строкам, но Ренкр сразу понял: горгулья с нетерпением ждет, пока их представят, пока наконец можно будет спросить о чем-то, о чем ей очень хотелось спросить. И альв даже догадывался о чем.
— Привет, — сказал горгулье Гунмель, несколько более холодновато, чем этого можно было ожидать. — Знакомьтесь: Рафкри, Скарр, Хвилл, Ренкр. — Он указал на каждого. Потом добавил: — Располагайтесь, здесь заночуем, — и ушел куда-то в угол пещеры.
Горгулья отложила в сторону пергамент и направилась прямиком к альву:
— Мо Транда у тебя. — Это был не вопрос, это была констатация факта.
Ренкр пожал плечами:
— Гунмель тоже так считает, но я…
— Как он? — Внезапно Рафкри схватила его за рукав и с мольбой посмотрела в глаза. — Расскажи… пожалуйста!
— Нормально, — смутившись, ответил долинщик. — То есть, когда мы виделись с ним в последний раз, а это было давно… — Он знал, что отвечает совсем не так, как хотела бы Рафкри, но очень сложно было представить себе, что Транд когда-то жил здесь, и то, что когда-то его любила эта маленькая горгулья с большими молящими глазами… Впрочем, почему любила, ведь и сейчас, кажется, любит… Он присел на корточки, чтобы Рафкри не приходилось смотреть на него снизу вверх: — Когда я схожу на вершину и вернусь обратно, я обязательно отправлюсь в Хэннал и, если хочешь, передам Транду все, что ты скажешь.
К удивлению альва, Рафкри отрицательно покачала головой:
— Не нужно. Он… он все равно не вернется. Он не сможет жить здесь, он слишком неправильный горгуль. И потом, у него есть настоящее дело там, внизу, он не должен оставить его незаконченным. Поэтому… ничего не передавай.
Горгулья отвернулась, отошла в сторону и снова склонилась над своим пергаментом, хотя Ренкр был уверен: читать она не станет.
Гунмель, деликатно стоявший в стороне во время разговора, вернулся и предложил поужинать. Тролли снова захрустели светящимися панцирями местных насекомых, а Ренкр медленно жевал вяленую полоску мяса и раздумывал о том, что же за такое «настоящее дело» есть у неприметного неправильного горгуля, который живет в Доме Юных Героев? Дело, ради которого Транд бросил любимую женщину, родственников, дом и отправился вниз? Почему-то Ренкр не сомневался, что Рафкри на подобные вопросы не ответит, да и вообще, беспокоить сейчас ее, напряженно всматривающуюся в какую-то строку на пергаменте, было бы жестоко.
Перед тем как лечь спать, альв взглянул на два светящихся шарика, (второй выпустила горгулья), зависших под потолком. Они тихонько кружились вокруг общей оси и пульсировали, словно разговаривали. Под эту мягкую пульсацию он и уснул.
17
Утром Ренкр спросил у горгульи:— Послушай, а что такое это самое мо?
Она поджала губки, подбирая нужные слова:
— Тролли и гномы называют это словом «душа», у вас, местных альвов, вообще не сохранилось такого понятия. В общем, наверное, представления тех же троллей верны, только мо мастеров — нечто иное, чем просто душа. Вот это,
— она протянула руку, и шарик слетел вниз, устроился на ладошке и вспыхнул, а потом снова отправился к своему товарищу, — это тоже мо. Кстати… — Рафкри помедлила, словно не знала, как продолжить, — ты не мог бы… отдать мне мо Транда?..
И робко, боясь отрицательного ответа, заглянула в глаза альва.
— Но… — тот растерянно развел руками, — я же не знаю, где оно. Если бы знал…
Рафкри дотронулась пальчиками до его груди, щекочущим движением прикоснулась к шее и потянула за веревочку, к которой был привешен подарок Вальрона. После положила деревянную голову Черного на свою ладошку и накрыла сверху другой. Ренкр почувствовал, как внезапно потяжелела, потянула вниз веревочка, — а в следующее мгновение уже только два разорванных конца болтались из стороны в сторону. Рафкри тихонько отвела сомкнутые лодочкой ладошки от груди альва, а потом посмотрела на потолок, и шарик снова спустился к ней, окутал кисти, так что они исчезли за ярким свечением. И вдруг, неожиданно, празднично — взлетел вверх, но уже не один, потому что Рафкри развела ладони, то между ними замер на мгновение, неуверенно покачиваясь, а потом поспешил за собратом точно такой же зеленоватый шарик — мо неправильного горгуля по имени Транд. И невесть отчего Ренкр улыбнулся, на душе сразу стало как-то тепло и уютно, словно откуда-то из дальнего далека, из позабытого прошлого пришел привет от лучшего друга, от старинного приятеля. Да так, наверное, оно и было.
Даже пребывавший весь вечер и все утро в мрачном настроении Гунмель улыбнулся и покачал головой:
— Не забыл ведь, не забыл! Ну и дела!
Но рано или поздно всегда наступает пора уходить; все шумно прощались с Рафкри, Гунмель терпеливо дожидался у выхода, почесывая одно ухо и сворачивая в трубочку другое, зеленоватые шарики кружились под потолком — все три.
Уже напоследок, застыв под аркой, соединявшей отросток с пещерой, Ренкр обернулся и помахал рукой горгулье. Та благодарно кивнула ему и с улыбкой перевела взгляд наверх, к мо Транда. «Наверное, не так уж просто — отдать кому-то свой кусочек души, взаправду, отломать горячий, исходящий в месте разлома паром кусок самого себя и протянуть другому. Наверное, для такого нужно любить этого другого больше всего на свете. Ведь Транд даже не знал, что я встречу Рафкри… Или знал? Впрочем, в любом случае его подарок не станет менее ценным».
Коридор все тянулся уверенным пальцем вверх, к невидимым небесам. Впереди было еще много дней пути к вершине. Камень на шее долинщика перестал разогреваться еще с того памятного дня, когда излечился Монн, и теперь только тяжело покачивался в такт шагам да поблескивал иногда в свете огней, будучи извлеченным из-за пазухи. Ждал, наверное…
Исподволь мы меняемся, изнутри, когда дремлет разум в пустыне сна.
«Не смотри в глаза мои, не смотри, их тебе уже не узнать!»
И вздыхает старец, смеется враг, и в истерике бьется ребенок твой.
Ведь еще вчера было все не так, а сегодня… ты сам не свой.
Вроде все как раньше: легка рука и смеяться не разучился ты.
Лишь вода из ручья не была б горька, лишь бы снова не поджигать мосты.
А ты жжешь их, не ведая сам о том, и ковыль склонился — печали знак.
Ты захочешь вернуться сюда потом, но уже не узнаешь, как…
Глава двадцать третья
Каждый из нас мудр, когда дело касается других…
Андре Моруа
1
Эльтдон как раз сидел в алом шатре Фтила и изучал Книгу, когда она вошла и застыла, внимательно рассматривая эльфа своими большими черно-блестящими глазами. Астролог смутился, предчувствуя очередные излияния в благодарности — очень уж за последнее время наскучили ему эти знаки внимания.Хриис оказалась худенькой девочкой с огромными глазами, хотя, наверное, ее неестественная худоба была результатом перенесенной болезни — и только. И все равно, уже сейчас в ней угадывалась та утонченная красота, из-за которой мужчины способны потерять голову и влюбиться самозабвенно, до потери разума, до сумасшедших подвигов. Неудивительно, что Химон так себя вел…
Здесь Эльтдон оборвал собственные мысли — очень уж они показались ему гадкими, неприятными. Он потер пальцами покрасневшие от долгого чтения веки и снова посмотрел на вошедшую, ожидая, что та заговорит, но она молчала, только внимательно смотрела в лицо эльфу, без малейшего признака робости, просто разглядывала, как разглядывают с интересом необычный цветок… или жука.
Эльтдон бережно отложил в сторону Книгу и поднялся, чтобы поздороваться с Хриис. Как-никак Левсова дочь, пусть даже у кентавров дети и не наследуют положение родителя в стойбище — тем паче девочки.
На его «здравствуй» Хриис ответила легким рассеянным кивком, продолжая изучать лицо эльфа. «Да что же такое, в самом-то деле! — Он почувствовал, как в душе поднимается соленая волна раздражения. — Я же все-таки жизнь ей спас. Кто ж дал право вот так смотреть… словно в душу пальцами…»
— Мне страшно, — тихо сказала Хриис, и Эльтдон мгновенно забыл все обиды. В этом голосе звучала такая обреченность… — дух захватывало, а сердце дергалось и спешило убраться подальше, в пятки.
— Я говорю тебе это только потому, что тебе тоже страшно, — продолжала девочка, соскользнув взглядом с его лица и блуждая глазами по раскрытой Книге. — Потому что ты тоже в плену у звезд и планет. Тебе, наверное, страшно даже больше, чем мне, ведь ты знаешь, что должно случиться. А я не знаю. Просто чувствую. Я не благодарю тебя за хладяницу — может, было бы лучше, если б я умерла. Но я и не виню тебя — так должно было произойти.
Эльтдон стоял молча, догадываясь, что от него ждут каких-то слов, но не было у него слов. Лишь мысль о том, что девочка ее возраста не должна говорить так, по-взрослому.
— Зачем ты пришла? — спросил он, удивляясь тому, как хрипло и по-стариковски прозвучал вдруг голос.
— Все от меня ждали, что я пойду тебя поблагодарить, — объяснила Хриис.
— И еще… в будущем, я знаю, мы встретимся, и мне… нужно знать тебя в лицо.
— Что же, буду рад тебя увидеть снова, в будущем. — эльф чувствовал, что нацепил самую фальшивую из своих улыбок, но другие сейчас не натягивались на помертвевшие губы.
Хриис покачала головой:
— Нет, не будешь.
И покинула шатер. Эльтдон тяжело опустился на траву и пустыми глазами уперся в Книгу. Думал. О взрослых девочках и случайностях, которые потом превращаются в Создатель ведает что. И о себе, внешне таком мудром и спокойном, а на самом деле — испуганном. Как и эта девочка. Как и весь этот мир.
2
Жизнь стойбища изменилась, и это было очень заметно. Кентавры старались теперь как можно реже появляться на старом месте, многие даже переселились подальше, свернули шатры и отправились вдоль берега вниз по реке. На прежнем месте остались только те, кто общался с циклопами, да Эльтдон, поскольку его запах не раздражал одноглазых гигантов. Те тоже старались появляться в стойбище лишь по необходимости, обычно обходили стороной, хотя это и удлиняло их путь к реке, где возводился мост. После долгих обсуждений решено было делать его постоянным, из каменных глыб-опор и деревянного настила. Подходящие глыбы циклопы подбирали у Псисома и переносили к реке, деревьями же занялись кентавры. Подданые Левса отправлялись в чащобу, срубали нужные стволы и оттаскивали их туда же, к реке, к тому месту, где возводился мост.Эльтдон в окружающей суматохе чувствовал себя неуютно — помогать он не мог (в лес его не пускали, и, если вспомнить случай с лягушкой, вполне резонно; а таскать камни от самого Псисома…) — в общем, помогать он не мог, а уйти, как сделало большинство кентавров, не захотел, потому что здесь оставался Фтил и, следовательно, Книга. А времечко-то шло, летело времечко, и нужно было как можно больше успеть прочесть, ведь потом ждал его караван Годтара-Уф-Нодола… И Бурин.
И… и еще Создатель ведает что: то самое, что скрывалось в забытых кровоцветных снах. Он читал Книгу как последнее отдохновение души, словно предчувствовал, будто маленькая толика знаний Хриис передалась и ему.
Месяц пролетел незаметно. Мост был почти достроен, по договоренности с циклопами кентавры перейдут на тот берег и отправятся искать Сиртарово стойбище, но даже если не найдут — то все равно не воротятся на этот берег уже никогда. А мост… ну что же, достаточно и просто честного слова, мост-то зачем разрушать?
Но Эльтдону не суждено было дождаться конца этой истории. Где-то южнее, в Мокрых Лесах, Дольдальмор Лиияват, двигался караван Годтара-Уф-Нодола, и следовало поторопиться. Асканий, как, впрочем, и несколько других кентавров, намеревался съездить на выбранное для встреч место, в какой-то поселок на окраине Лесов для привычного торга. А заодно сопроводить туда Эльтдона и помочь ему пристроиться к каравану. (Здесь, кстати, возникла проблема: река, разделявшая два берега, тянулась далеко, брала начало где-то в дебрях тех самых Дольдальмор Лиияват, и поэтому, чтобы встретиться с караваном, нужно было переходить на этот берег, который скоро станет запрещенным для кентавров. Поговорив с циклопами, решили, что раз в полткарна группе воинов будет дозволено перебираться сюда и по берегу, не углубляясь в степь, идти к Лесам.) Прощание вышло долгим и пронзительным, как крик одинокой чайки над морем.
Если до сих пор эльфу казалось, что окружающие забыли о нем, занятые своими делами и работой, то теперь он так не думал. С дальнего стойбища пришли, наверное, все до единого, да и здесь, на прежнем месте, работники оставили недостроенный мост и собрались, чтобы проводить в путь его — чужака, примирившего два народа. Чужака, который давным-давно перестал быть для них чужаком. Прощальное празднество началось в полдень и затянулось до глубокой ночи. Все, кентавры и циклопы, собрались вместе, хотя одноглазые гиганты и старались дышать не слишком глубоко. Впрочем, за последнее время они понемногу притерпелись к запаху кентавров, так что теперь все было в порядке. В этот день просто ничего не могло быть не в порядке, ведь здесь собрались друзья.
Было весело и тепло, разожгли громадный костер, у которого разместились все желающие, пламя взлетало к небесам и колыхалось на ветру гуттаперчевой танцовщицей. Это зрелище напомнило Эльтдону Бурин, и на душе стало тягостно. Только сейчас он понял, что одновременно страшился этого города и был болен им, горя желанием оказаться там еще раз. Ибо можно звать родиной страну или континент, но всегда в твоей памяти остается только город, где прошли лучшие дни твоей жизни — дни, которые возвращаются снова, стоит тебе ступить на улицы этого города-родины. И от невозможности оказаться там снова ты теряешь что-то в себе. Вот так и он — утратил частицу себя, ту частицу, что осталась в Бурине. Теперь предстояло за ней вернуться.
Вокруг улыбались чьи-то лица, кучерявились растрепанные чубы, сверкали, поблескивали глаза, и среди всего этого веселья было только две фальшивые улыбки. Одна из них принадлежала Эльтдону. Он старался всех уважить, всем ответить на добрые слова, не оставить без ответного смешка ни одной удачной шутки и отведать всякого угощения — но мысли его были уже далеко. Так далеко, как только могут быть мысли эльфа-странника, возвращающегося домой.
В завершение праздника Муг-Хор сыграл на своей арфе — да так сыграл, что взорвалось звездами небо, застрекотала ночными скрипками степь, так, что пламя костра влилось в зрачки каждого, проникая дальше, в самую душу — да там и осталось. Мир качался, точно детская колыбель, баюкаемая любящей матерью. «Или как чаши весов, растревоженные мальчишкой-озорником», — мрачно подумал Эльтдон и горько усмехнулся. На сей раз арфа не подействовала на него так сильно. Может, потому что голова была занята мыслями о возвращении. А может, потому что невозможно оказалось слиться с музыкой арфы, когда рядом, среди общего единения и смеха, оставалась девочка-кентавр с деланной улыбкой на серьезном лице. Иногда она смотрела на эльфа так, словно хоронила его. В подобные мгновения Эльтдон отворачивался в сторону, смеялся громче всех и хрипло подпевал — не в такт. Никто этого не замечал — опять же кроме Хриис, но та ничего никому не говорила. Эльтдон догадывался почему. И пел еще громче и фальшивее.
А потом наступил похмельный рассвет. Протирая глаза и разминая затекшие конечности, чествовавшие поднимались с земли и, попрощавшись, отправлялись по своим делам. Остались только Фтил да Асканий; кентавры, которые должны были идти в Дольдальмор Лиияват, проверяли, прочно ли увязаны тюки с товаром, а Левс стоял поодаль и дожидался, пока наступит его черед сказать слово. Из алого шатра лекаря осторожно выглянул Химон, а немного погодя тихонько подошел к Эльтдону и дернул за рукав. Эльф обернулся; на сей раз его улыбка была неподдельной.
— Да, малыш?
Химон подумал, что надо бы, наверное, возразить, мол, никакой он не малыш, а очень даже взрослый кентавр, — но почему-то решил промолчать. Просто протянул эльфу мешочек.
— Что это? — спросил Эльтдон, развязывая тоненький шнурочек.
— Это… — Химон смущенно вздохнул. — Это семена аллха. Говорят, тот, у кого в доме растет аллх, не знает бед. Болезни и горести обходят его стороной и… — Мальчик запнулся.
— Много разного говорят, — подытожил Фтил, складывая руки на груди. — Мы сами не проверяли. У нас, как видишь, нет и никогда не было постоянных домов, а аллх не терпит перемещений, приживаясь на том единственном месте, где прорастает из семени. Но существуют кое-какие легенды — и мой ученик очень хорошо их знает, судя по тому, что говорит. Одним словом, бери семена и обязательно посади у своего дома.
— Посажу, — кивнул Эльтдон. — Спасибо.
— Позволь и мне сделать подарок, — вмешался Левс. — Он будет не столь прекрасным, но ведь в дороге (которая тебе предстоит) нужны одежды и много других полезных вещей. В этих двух тюках — все, что необходимо для такого путешествия. Лучшее, что у меня есть.
Кентавр-альбинос откланялся, извинился и поспешил к мосту, потому что дела требовали его немедленного там присутствия.
— Клянусь (сам проверял), что оружия там нет, — фыркнул Асканий. Он вырядился в дорожные рубаху и плащ, на голове поблескивал все тот же металлический обруч с чеканными листьями. — А поскольку странник без оружия
— легкая добыча для всяких тварей… Короче, вот тебе, держи. — И охотник сунул в руки опешившему Эльтдону меч в ножнах.
Эльф вытянул клинок и с удовольствием отметил, что на нем поблескивает клеймо мастера; о благородном происхождении меча говорили и прекрасная балансировка, легкость оружия и великолепная заточка. Лишенный ненужной вычурности и украшений, меч имел лишь одну деталь, свидетельствующую о том, что его владелец отнюдь не беден: на рукояти, выполненной в виде оскалившейся змеиной головы, между металлическими зубами был вставлен огромный алый рубин, который переливался изнутри и плескался сочным цветом, словно наполненный до краев хрустальный кубок. «До краев наполненный кровью», — мелькнуло в голове Эльтдона — мелькнуло и погасло, потому что в этот момент он увидел, что несет в руках отлучившийся на минутку Фтил. Этот зеленоватый том астролог узнал бы из тысячи подобных по одному лишь аромату старины, который источала книга. Нет, не так — Книга. Не решаясь поверить в происходящее, он удивленно посмотрел в глаза лекаря, заранее зная, что это не шутка, не совпадение — Фтил дарит ему Книгу. Навсегда.
— Не говори о ценности моего подарка и о том, что ты не можешь его принять. — Лекарь упредил готовые сорваться с уст эльфа слова. — Потому что на другой чаше весов лежала судьба двух народов, которые ты сумел примирить. И еще жизнь одной маленькой девочки.
«С которой мне еще придется встретиться в будущем. И я совсем не обрадуюсь тогда — по ее же словам».
— Я не знаю, кому она нужнее, тебе или мне, просто бери и владей ею. — Фтил протянул Книгу эльфу, и тому ничего не оставалось, как принять том дрожащими потными ладонями. Что астролог и сделал.
Итак, все — подарки были розданы, настал час отправляться. Эльтдон заботливо укутал Книгу в кожи, чтобы, не приведи Создатель, не намочил дождь, потом упрятал ее поглубже в один из «подарочных» тюков. Только после этого тронулись в путь.
Когда кентавры сворачивали к лесу, вдали, у шатров, появилась еще одна худенькая фигурка. Остальные махали, неистово, искренне, а она просто стояла и смотрела. Наверное, потому, что остальные с ним больше никогда не встретятся, а она…
Ветви деревьев заслонили эту картину. Странствие к Повелителю драконов продолжалось.
3
Прежде чем выехать на южную дорогу, кентавры свернули к мосту. Муг-Хор попросил об этом, потому что рано утром, когда Эльтдон еще спал, вынужден был отправиться на стройку — и не успел еще преподнести астрологу свой подарок.Эльф, конечно, ничего об этом не знал. Поэтому и удивился, когда за деревьями внезапно появилась огромная поляна, на которой то там, то здесь виднелись обрубки деревьев, четыре каменные глыбы — то ли еще не установленные, то ли отбракованные по каким-то причинам; кучи листьев, веток и каменных обломков, больших и малых. Здесь берег был очищен от камыша и плавучих растений; вдалеке, почти на горизонте, виднелся другой берег, и к нему, еще не законченный, тянулся мост. Большую часть работы уже сделали, осталось закончить настил — и исход кентавров начался бы. Асканий и его спутники явно не успеют к завершению, так что им потом придется искать соплеменников по оставленным Левсом меткам.