Страница:
Конечно, с римским мифом были связаны и другие живые существа, ставшие сакральными символами, достаточно вспомнить волка, дятла и чибиса, взрастивших Ромула и Рема, но орел – это не просто символ национальной истории, это символ Империи, могущественного государства, границы которого должны выходить далеко за пределы родной земли. В римской мифологии орел был постоянным атрибутом верховного бога Юпитера, который часто расправлялся со своими противниками с помощью гроз или орлов, почему атрибутом самого орла также могли быть молнии. Также орел был самым величественным атрибутом Феба-Аполлона, и про него существовало представление, что он единственная птица, которая может с открытыми глазами лететь навстречу солнцу. Чаще всего образ орла можно было видеть в армии: во главе римских легионов несли знамя-штандарт (vexilla), над которым водружалась фигура этой гордой птицы, ставшей символом (signa) каждого легиона. Характерным атрибутом орлов были направленные в разные стороны молнии, поскольку эта птица в свою очередь была атрибутом бога-громовержца Юпитера. Если отвлечься от конкретно-мифологических ассоциаций, то орел и молнии в любом случае означали небесную силу, то есть нечто совершенно недоступное человеческому сопротивлению. Иногда орла заменяли образы иных сильных существ, реальных или вымышленных, но только орел был абсолютным символом римской армии. Потеря знаменного орла в бою означала поражение всего легиона, который после этого позора расформировывали. Противники Рима гордились захваченными в качестве трофеев римскими орлами, а римские полководцы готовы были выторговывать этих орлов обратно. Реформатор римской армии Гай Марий примерно в 100 г. до н. э. сделал образ орла с расправленными крыльями официальным военным символом и для его торжественного несения перед легионом учредил особую должность аквилифера (от aquila – «орел»). Надо ли говорить, что именно из Древнего Рима орел «перелетел» на знамена и гербы других европейских государств, которые очень хотели подчеркнуть свою идеологическую связь с этой великой империей. О том, откуда возник образ двуглавого орла, мы еще вспомним.
Над какими народами и странами должен был парить всесильный римский орел? Если их всех назвать одним словом с точки зрения римского гражданина, то это – «варварские» народы и страны. Само понятие «варварство», которое в наше время давно приобрело оценочный характер, для римского гражданина звучало скорее как констатация факта: варвары – это просто не-римляне, и они хуже римлян, потому что у них нет того понятия о государстве и праве, которое есть только у римлян и которое основано на универсальной ценности справедливости (aequitas). Варвары основывают свою власть не на праве и убеждении, а на насилии и внушении и в этом смысле почти похожи на животных. Правда, есть только одно принципиальное исключение из всех этих народов – это греки, которых многие римляне не только не считали варварами, но даже ориентировались на их культуру и признавали ее преимущества, что совершенно естественно, потому что именно греки привили римлянам интеллектуальный снобизм вместе с самим понятием barbarus, которое было прямой калькой греческого βάρβαρος. Этимологическое происхождение этого слова точно неизвестно, но есть версия, что оно имеет звукоподражательный характер: чужеземцы говорили на непонятных языках, что можно передать речитативом «вар-вар-вар», подобно тому как в России «немцами» называли всех тех, кто не может говорить по-русски и в этом смысле «нем» для русского уха. Другая гипотеза говорит о том, что barbarus связано со словом barba («борода»), потому что римским гражданам было свойственно брить бороду, в то время как варваров можно было сразу увидеть по густо заросшей бороде. Отсюда также происходит название аборигенов Северной Африки – берберов. Цивилизованность предполагала максимальную дистанцию от всего животно-телесного начала, а также укрощение всех внешних эмоций, которые, с точки зрения римлянина, свидетельствовали скорее о слабости, чем о силе духа. Разумеется, речь идет скорее об аристократии, чем о плебсе, не стесняющемся выражать свои эмоции на рынках и в цирках.
О существовании греков римляне, конечно, знали всегда, достаточно вспомнить о влиянии идей Солона, позволяющем выделить этот раздробленный народ по ту сторону Адриатики среди других народов, но полноценная встреча с Грецией у римлян произошла далеко не сразу. После того как Рим стал республикой в 509 году до н. э., он еще почти два с половиной столетия выяснял отношения с непосредственными соседями и только к 265 году до н. э. покорил всю территорию современной Италии, не раз проигрывая и отступая перед своими противниками, празднующими над ним веселые победы, которые post factum оказывались пирровыми. Это слово происходит от имени эпирского царя Пирра, победившего римлян в 279 году, но понесшего такие потери, что впоследствии римляне совладали с ним.
К этому моменту все Восточное Средиземноморье переживало колоссальное влияние греческой культуры, названное историками эпохой эллинизма за счет господства грекоязычных монархий, наследующих крупнейшие части империи Александра Македонского после его смерти в 323 году до н. э.: царство династии Селевкидов в Азии, царство династии Птолемеев в Египте, царство Антигонидов в Македонии и др. Основную часть Греции к этому времени занимал союз политически уставших и с трудом сопротивляющихся реальности полисов с говорящим для наследников Трои названием – Ахейский союз. Однако еще никто из этих стран не представлял для Рима реального интереса и опасности, в то время как в Западном Средиземноморье набирал силу самый страшный противник Рима за всю его историю – Карфаген. Надо заметить, что миф об основании Карфагена принцессой Дидоной из финикийского города Тир имел определенный смысл: Карфаген действительно был колонией Финикии почти на самой северной точке африканского побережья Средиземного моря, основанной в конце IX века до н. э. Финикийцы и их прямые потомки карфагеняне были практически во всем отличны от римлян: по своему языку и этническому происхождению они были семитами, занимающимися в основном морской торговлей и распространившими свои колонии почти по всему Западному Средиземноморью, где у них не было серьезных соперников. В Библии они упоминаются под самоназванием «хананеяне», а римляне их называли «пунийцами», поэтому три тяжелые войны, которые Риму пришлось вести с Карфагеном получили название Пунических войн. Изначальным поводом к этим войнам было нарушение римско-карфагенского договора 306 года до н. э. о разделе территорий, где Рим никогда не должен был занимать Сицилию, а Карфаген вторгаться в Италию, который Карфаген нарушил тем, что еще в недавней войне с эпирском царем Пирром, вторгнувшимся в Сицилию, ввел свой флот в гавань итальянского города Тарента. Могущество карфагенян было слишком сопоставимо с римским, а их культура слишком противна римлянам, чтобы позволять такие эксцессы.
Римляне понимали, что их экспансия в Средиземноморье не ограничится Италией и хотя бы соседние острова Корсика, Сардиния и Сицилия будут принадлежать либо им, либо кому-то другому и тогда они станут идеальным плацдармом для нападения на Италию. В стратегические задачи Карфагена входило вывести всю основную войну на море, где наследники Финикии всегда были чрезвычайно сильны, в то время как Риму было несравнимо удобнее бороться с ним на суше, что в итоге и происходило, но с существенными потерями для римлян. Апофеозом пунической экспансии стал знаменитый поход карфагенского полководца Ганнибала (247–183 до н. э.) на Рим обходным путем, «с тыла» – через Испанию, Галлию, Альпийские горы и почти всю Италию, победоносная битва при Каннах в 216 году до н. э. и, наконец, приближение к воротам самого Рима в 212 году. Особую остроту этому нашествию придавало то, что часть карфагенских воинов прибыла на слонах – животных, которых римляне видели впервые. Здесь они могли себя почувствовать в положении армии другого европейца – Александра Македонского, против которой индусы в свое время выставили точно тех же животных. Только если Александр привели свою армию в те земли, где живут слоны, то теперь сами слоны подошли к сердцу Римской республики. В римском мифе конфронтация с Карфагеном во многом объяснялась теми вечными проклятиями, которые Дидона послала Энею при своем расставании, и вот эти проклятия сбывались. Только тотальная мобилизация военноспособного населения и искусство римского полководца Публия Корнелия Сципиона (235–183 до н. э.) смогли разрушить замыслы Ганнибала. Римляне перевели войну на земли Карфагена, где в битве при Заме Рим одержал сокрушительную победу в 202 году до н. э. В результате Второй Пунической войны (218–202 гг. до н. э.) Карфаген потерпел сокрушительное поражение, свернулся в положение небольшого африканского государства и отныне имел право вести военные действия только с разрешения римского Сената.
Именно в конфликте с Карфагеном Рим почувствовал свое моральное превосходство как цивилизации, поскольку столкнулся с чудовищными культами финикийской религии, которые даже привыкших к насилию римских легионеров заставил ужаснуться. Речь идет о массовых человеческих жертвоприношениях языческим богам финикийской традиции – Ваалу Хаммону (или Молох) и Танит (или Иштар), которые совершались в Карфагене на уровне государственного культа. Особенно часто эти жертвоприношения совершались во время войн, дабы эти боги помогли Карфагену победить противника, причем заживо сжигались не только пленные и какие-либо случайные люди, а также… дети, которых очень любил ненасытный Ваал Хаммон. Иногда на сожжение каждая семья должна была отдать своего первенца, и в рамках этой религии эта практика считалась вполне нормальной. По сообщению греческого историка Диодора Сицилийского (I в. до н. э.), во время одной битвы у города Карфагена в нем сожгли более двухсот детей из знатных семей. В 1921 году одна археологическая экспедиция обнаружила множество урн с обуглившимися останками детей, над которыми возвышались стелы, где были записаны просьбы богам, которым совершались эти жертвы. По подсчетам, в одном только этом месте, названном по имени финикийского бога Тофет, находились кости более двадцати тысяч детей, сожженных всего за два столетия. Для римлян было очевидно, что подобному варварству нет места на земле, тем более когда Карфаген начал оправляться от прежнего разгрома.
Зная об этом, нельзя удивляться тому, почему среди римлян были люди, подобные политику и мыслителю Катону Старшему (234–149 до н. э.), который после каждой своей публичной речи прибавлял: «А кроме того, я полагаю, что Карфаген должен быть разрушен» (Сeterum censeo Carthaginem esse delendam). В 146 году до н. э. Карфаген был полностью уничтожен римлянами. Характерная деталь – узнав о вторжении римлян, жена карфагенского вождя Гасдрубала бросила своих детей в огонь и сожгла себя, хотя ее муж готов был сдаться в плен. Война Рима и Карфагена отражала противостояние двух типов отношения к ценности человеческой жизни.
К сожалению, еще во время Второй Пунической войны Македонский царь Филипп V Антигонид из страха перед Римом вступил в союз с Ганнибалом, считая, видимо, карфагенскую гегемонию не столь опасной, как римскую. Тогда римлянам пришлось поддержать греческие города в борьбе против наследника Македонской империи, поверженного в битве при Киноскефалах в 197 году до н. э., что вольнолюбивым грекам весьма понравилось – еще в 224 году до н. э. они оценили разгром римлянами иллирийских пиратов, терроризировавших греческие корабли и побережье.
Македонское царство и Ахейский союз в равной степени наследовали греческой экспансии, и поэтому их противостояние было выгодно любому их противнику. Но после того, как римляне разгромили новую македонскую армию в битве при Пидне в 168 году, опасения греков стали заметны, и поэтому тысяча «ахейцев» по подозрению в измене были вывезены в Рим. Среди этих пленников оказался полководец и мыслитель Полибий (200–120 до н. э.), будущий автор многотомной «Всемирной истории» и апологет Римской республики.
5. Открытие Эллады
6. Рубикон перейден
Над какими народами и странами должен был парить всесильный римский орел? Если их всех назвать одним словом с точки зрения римского гражданина, то это – «варварские» народы и страны. Само понятие «варварство», которое в наше время давно приобрело оценочный характер, для римского гражданина звучало скорее как констатация факта: варвары – это просто не-римляне, и они хуже римлян, потому что у них нет того понятия о государстве и праве, которое есть только у римлян и которое основано на универсальной ценности справедливости (aequitas). Варвары основывают свою власть не на праве и убеждении, а на насилии и внушении и в этом смысле почти похожи на животных. Правда, есть только одно принципиальное исключение из всех этих народов – это греки, которых многие римляне не только не считали варварами, но даже ориентировались на их культуру и признавали ее преимущества, что совершенно естественно, потому что именно греки привили римлянам интеллектуальный снобизм вместе с самим понятием barbarus, которое было прямой калькой греческого βάρβαρος. Этимологическое происхождение этого слова точно неизвестно, но есть версия, что оно имеет звукоподражательный характер: чужеземцы говорили на непонятных языках, что можно передать речитативом «вар-вар-вар», подобно тому как в России «немцами» называли всех тех, кто не может говорить по-русски и в этом смысле «нем» для русского уха. Другая гипотеза говорит о том, что barbarus связано со словом barba («борода»), потому что римским гражданам было свойственно брить бороду, в то время как варваров можно было сразу увидеть по густо заросшей бороде. Отсюда также происходит название аборигенов Северной Африки – берберов. Цивилизованность предполагала максимальную дистанцию от всего животно-телесного начала, а также укрощение всех внешних эмоций, которые, с точки зрения римлянина, свидетельствовали скорее о слабости, чем о силе духа. Разумеется, речь идет скорее об аристократии, чем о плебсе, не стесняющемся выражать свои эмоции на рынках и в цирках.
О существовании греков римляне, конечно, знали всегда, достаточно вспомнить о влиянии идей Солона, позволяющем выделить этот раздробленный народ по ту сторону Адриатики среди других народов, но полноценная встреча с Грецией у римлян произошла далеко не сразу. После того как Рим стал республикой в 509 году до н. э., он еще почти два с половиной столетия выяснял отношения с непосредственными соседями и только к 265 году до н. э. покорил всю территорию современной Италии, не раз проигрывая и отступая перед своими противниками, празднующими над ним веселые победы, которые post factum оказывались пирровыми. Это слово происходит от имени эпирского царя Пирра, победившего римлян в 279 году, но понесшего такие потери, что впоследствии римляне совладали с ним.
К этому моменту все Восточное Средиземноморье переживало колоссальное влияние греческой культуры, названное историками эпохой эллинизма за счет господства грекоязычных монархий, наследующих крупнейшие части империи Александра Македонского после его смерти в 323 году до н. э.: царство династии Селевкидов в Азии, царство династии Птолемеев в Египте, царство Антигонидов в Македонии и др. Основную часть Греции к этому времени занимал союз политически уставших и с трудом сопротивляющихся реальности полисов с говорящим для наследников Трои названием – Ахейский союз. Однако еще никто из этих стран не представлял для Рима реального интереса и опасности, в то время как в Западном Средиземноморье набирал силу самый страшный противник Рима за всю его историю – Карфаген. Надо заметить, что миф об основании Карфагена принцессой Дидоной из финикийского города Тир имел определенный смысл: Карфаген действительно был колонией Финикии почти на самой северной точке африканского побережья Средиземного моря, основанной в конце IX века до н. э. Финикийцы и их прямые потомки карфагеняне были практически во всем отличны от римлян: по своему языку и этническому происхождению они были семитами, занимающимися в основном морской торговлей и распространившими свои колонии почти по всему Западному Средиземноморью, где у них не было серьезных соперников. В Библии они упоминаются под самоназванием «хананеяне», а римляне их называли «пунийцами», поэтому три тяжелые войны, которые Риму пришлось вести с Карфагеном получили название Пунических войн. Изначальным поводом к этим войнам было нарушение римско-карфагенского договора 306 года до н. э. о разделе территорий, где Рим никогда не должен был занимать Сицилию, а Карфаген вторгаться в Италию, который Карфаген нарушил тем, что еще в недавней войне с эпирском царем Пирром, вторгнувшимся в Сицилию, ввел свой флот в гавань итальянского города Тарента. Могущество карфагенян было слишком сопоставимо с римским, а их культура слишком противна римлянам, чтобы позволять такие эксцессы.
Римляне понимали, что их экспансия в Средиземноморье не ограничится Италией и хотя бы соседние острова Корсика, Сардиния и Сицилия будут принадлежать либо им, либо кому-то другому и тогда они станут идеальным плацдармом для нападения на Италию. В стратегические задачи Карфагена входило вывести всю основную войну на море, где наследники Финикии всегда были чрезвычайно сильны, в то время как Риму было несравнимо удобнее бороться с ним на суше, что в итоге и происходило, но с существенными потерями для римлян. Апофеозом пунической экспансии стал знаменитый поход карфагенского полководца Ганнибала (247–183 до н. э.) на Рим обходным путем, «с тыла» – через Испанию, Галлию, Альпийские горы и почти всю Италию, победоносная битва при Каннах в 216 году до н. э. и, наконец, приближение к воротам самого Рима в 212 году. Особую остроту этому нашествию придавало то, что часть карфагенских воинов прибыла на слонах – животных, которых римляне видели впервые. Здесь они могли себя почувствовать в положении армии другого европейца – Александра Македонского, против которой индусы в свое время выставили точно тех же животных. Только если Александр привели свою армию в те земли, где живут слоны, то теперь сами слоны подошли к сердцу Римской республики. В римском мифе конфронтация с Карфагеном во многом объяснялась теми вечными проклятиями, которые Дидона послала Энею при своем расставании, и вот эти проклятия сбывались. Только тотальная мобилизация военноспособного населения и искусство римского полководца Публия Корнелия Сципиона (235–183 до н. э.) смогли разрушить замыслы Ганнибала. Римляне перевели войну на земли Карфагена, где в битве при Заме Рим одержал сокрушительную победу в 202 году до н. э. В результате Второй Пунической войны (218–202 гг. до н. э.) Карфаген потерпел сокрушительное поражение, свернулся в положение небольшого африканского государства и отныне имел право вести военные действия только с разрешения римского Сената.
Именно в конфликте с Карфагеном Рим почувствовал свое моральное превосходство как цивилизации, поскольку столкнулся с чудовищными культами финикийской религии, которые даже привыкших к насилию римских легионеров заставил ужаснуться. Речь идет о массовых человеческих жертвоприношениях языческим богам финикийской традиции – Ваалу Хаммону (или Молох) и Танит (или Иштар), которые совершались в Карфагене на уровне государственного культа. Особенно часто эти жертвоприношения совершались во время войн, дабы эти боги помогли Карфагену победить противника, причем заживо сжигались не только пленные и какие-либо случайные люди, а также… дети, которых очень любил ненасытный Ваал Хаммон. Иногда на сожжение каждая семья должна была отдать своего первенца, и в рамках этой религии эта практика считалась вполне нормальной. По сообщению греческого историка Диодора Сицилийского (I в. до н. э.), во время одной битвы у города Карфагена в нем сожгли более двухсот детей из знатных семей. В 1921 году одна археологическая экспедиция обнаружила множество урн с обуглившимися останками детей, над которыми возвышались стелы, где были записаны просьбы богам, которым совершались эти жертвы. По подсчетам, в одном только этом месте, названном по имени финикийского бога Тофет, находились кости более двадцати тысяч детей, сожженных всего за два столетия. Для римлян было очевидно, что подобному варварству нет места на земле, тем более когда Карфаген начал оправляться от прежнего разгрома.
Зная об этом, нельзя удивляться тому, почему среди римлян были люди, подобные политику и мыслителю Катону Старшему (234–149 до н. э.), который после каждой своей публичной речи прибавлял: «А кроме того, я полагаю, что Карфаген должен быть разрушен» (Сeterum censeo Carthaginem esse delendam). В 146 году до н. э. Карфаген был полностью уничтожен римлянами. Характерная деталь – узнав о вторжении римлян, жена карфагенского вождя Гасдрубала бросила своих детей в огонь и сожгла себя, хотя ее муж готов был сдаться в плен. Война Рима и Карфагена отражала противостояние двух типов отношения к ценности человеческой жизни.
К сожалению, еще во время Второй Пунической войны Македонский царь Филипп V Антигонид из страха перед Римом вступил в союз с Ганнибалом, считая, видимо, карфагенскую гегемонию не столь опасной, как римскую. Тогда римлянам пришлось поддержать греческие города в борьбе против наследника Македонской империи, поверженного в битве при Киноскефалах в 197 году до н. э., что вольнолюбивым грекам весьма понравилось – еще в 224 году до н. э. они оценили разгром римлянами иллирийских пиратов, терроризировавших греческие корабли и побережье.
Македонское царство и Ахейский союз в равной степени наследовали греческой экспансии, и поэтому их противостояние было выгодно любому их противнику. Но после того, как римляне разгромили новую македонскую армию в битве при Пидне в 168 году, опасения греков стали заметны, и поэтому тысяча «ахейцев» по подозрению в измене были вывезены в Рим. Среди этих пленников оказался полководец и мыслитель Полибий (200–120 до н. э.), будущий автор многотомной «Всемирной истории» и апологет Римской республики.
5. Открытие Эллады
Для лучшего понимания назревающих взаимоотношений Греции и Рима – этих двух столпов Античности – весьма показательно сравнить позиции грека Полибия и римлянина Катона Старшего. Прежде всего нельзя не признать, что, если называть вещи своими именами, интеллектуальная культура Древней Греции была несравнимо совершеннее римской. К середине II века до н. э., когда Греция вплотную столкнулась с Римом, ее интеллектуальная культура полностью состоялась, как та кладовая, из которой все Средиземноморье будет черпать свои смыслы и мифы на многие века вперед. В Греции уже полностью сформировались поэзия и проза, драма и театр, архитектура и наука, риторика и историография, а главное – философия, эта великая культура мысли, главными воплощениями которой были Платон и Аристотель, чьи имена знали все образованные люди на всех трех континентах. На этом фоне у Рима было только хорошо организованное государства и то самое римское право, идеи которого восходили к греку Солону.
Примечательна также принципиальная разница между греческим и римским типом цивилизации: если греки жили в отдельных городах-государствах (полисах), любое объединение которых воспринималось как посягательство на их независимость, то римляне с самого начала создавали единое централизованное государство, вырастающее из одного города. У каждого из этих типов были свои достоинства, но в данном случае и на многие столетия преимущества Рима были налицо. Однако нельзя сказать, что римляне сразу открыли те сокровища, которые несла с собой Греция. Этос римского гражданина был ориентирован на созидание сильного масштабного государства, обдуваемого всеми ветрами, и поэтому спартанский аскетизм, выносливость и целеустремленность ценились здесь больше, чем отвлеченные рассуждения и изящные искусства афинской культуры, более того, сами греки к этому времени все больше получали славу сладкоречивых болтунов, чем великих воинов. Поэтому прибывшее в 155 году до н. э. в Рим афинское посольство, включавшее таких философов того времени, как платоник-скептик Карнеад, аристотелик Критолай и стоик Диоген, вызвало у римлян разные впечатления. Услышав рассуждения Карнеада о применимости принципа вероятности к реальной жизни, Катон Старший заподозрил в них опасность для римской национальной культуры, активным апологетом которой он всегда выступал. При этом сам Катон был уникальным представителем римской интеллектуальной культуры, вполне сопоставимым со своими греческими соперниками: достаточно сказать, что именно ему мы обязаны самим понятием «культура», впервые зафиксированным в его работе «De agri cultura» («Об аграрной культуре», 160 г.). В противоположность римскому политику Катону греческий политик Полибий увидел в сближении двух культур взаимное обогащение и не испытывал никакого снобизма в отношении Рима. Как мудрый политик, он не скрывал, что считает поражение под Пидной необратимым для Греции, и одновременно увидел в Риме защитника греческих начал от мира варваров.
Полибий утверждал, что уникальная по своей сложности государственная система Римской республики практически идеальна, потому что сочетает в себе элементы трех типов государственного устройства, которые вывел Аристотель в своей «Политике» и считал наиболее предпочтительными: монархию, аристократию и политию. В формальном отношении все эти типы различались количеством граждан, участвующих во власти: монархией правит один, аристократией – немногие люди, политией – многие. Вообще, слова «полития» и «политика» происходят от греческого слова «полис» и в этом смысле уже указывают на ту сферу интересов, к которой причастно определенное множество людей. Но множество это не большинство, и поэтому необходимо различать понятия «политии» в широком и узком смыслах. В широком смысле «полития» – это любое общественное устройство, любой «полис» в узком смысле – только то устройство, где правит большинство. Аристотель считал, что основным критерием предпочтительного устройства государства является «общая польза», которую нельзя путать с пользой одного, немногих или большинства, но при этом источником власти могут быть и один человек, и немногие, и большинство, если они руководствуются этой общей пользой, и поэтому монархия, аристократия и полития вполне приемлемы. Если же монархия ставит интересы одного человека выше общей пользы, то она вырождается в тиранию; если аристократия ставит интересы немногих людей выше общей пользы, то она вырождается в олигархию; если же полития ставит интересы большинства выше общей пользы, то она вырождается в демократию. Общая польза – понятие качественное, польза большинства – понятие количественное. В наше время понятие «демократии» стало настолько необсуждаемым, что при описании аристотелевской классификации на место устаревшего слова «полития» подставляют саму «демократию», которая вырождается не в саму себя, а в «охлократию», то есть власть толпы.
Для образованных людей поздней Античности политическая теория Аристотеля была классической, и она сохранила такой статус до сегодняшнего дня. Одним из самых заметных проводников аристотелевской мысли в Риме был Полибий, увидевший в системе Римской республики синтез всех трех предпочтительных типов государственного устройства по Аристотелю: монархическое начало присутствовало во власти консулов и тем более власти диктора; аристократическое начало откровенно заявляло о себе в Сенате; начало политии очевидно прослеживалось в полномочиях трибутных комиций и народного трибуна. Причем именно политии, а не демократии в аристотелевском смысле, потому что в политии большинство способно выбирать и распределять властные должности в соответствии с объективными заслугами кандидатов, служащими «общей пользе». Конечно, восхваляя порядки Римской республики, Полибий имел в виду саму схему консульско-сенатско-трибной власти, потому что в реальности многие люди на своих местах злоупотребляли своим положением и хотели бы упростить эту схему, предпочитая свои интересы «общей пользе». Но для того, чтобы оценить теоретическое значение римской системы, необходим был взгляд со стороны греческого политического философа, и этот взгляд совершил пленник римской армии Полибий.
Завершающим аккордом римской экспансии в Греции стала битва со Спартой – последним оплотом воинственного греческого духа, которая восстала против Рима, но потерпела сокрушительное поражение в битве при городе Коринфе, около деревни Левкопетры, в 146 году до н. э. – в том же году, когда римляне уничтожили Карфаген. Можно сказать, троянцы вернулись к ахейцам через тысячу лет и отомстили за свое давнее поражение, по пророчеству Анхиса, – во всяком случае, многие почитатели мифа об Энее именно так воспринимали эти события. Лишними доказательствами в пользу этой интерпретации было название греческого союза – Ахейский и тот факт, что виновница Троянской войны Елена была спартанской царицей.
В наибольшей степени греко-римский синтез отразился в религиозной мифологии обеих языческих традиций, где уже до этого происходило стремительное взаимное «узнавание». Еще в 240 году до н. э. греческий поэт из италийского Тарента Ливий Андроник перевел на латинский язык «Одиссею» Гомера, положив начало находить греческим богам и героям латинские аналоги. Так, греческая Гея становится Теллус, Эрос – Амуром, Хронос – Сатурном, Зевс – Юпитером, Гера – Юноной, Арес – Марсом, Посейдон – Нептуном, Аид – Плутоном, Деметра – Церерой, Персефона – Прозерпиной, Афродита – Венерой, Гефест – Вулканом, Аполлон – Фебом, Артемида – Дианой, Гермес – Меркурием, Дионис – Либером, Геракл – Геркулесом, Одиссей – Улиссом и т. д. Латинизация греческого Востока неизбежно сопровождалась эллинизацией римского Запада, и если римское начало воплощалось в государственных и правовых формах, то греческое начало воплощалось в тех смыслах, которые существовали по ту сторону этих форм. И так же как Александр Македонский нес всему миру греческую культуру, так и орлы римских легионов с середины II века до н. э. несли с собой идеи греческих философов, которых иные полководцы почитывали между боями. К концу I века до н. э. трудно было не заметить, что половина империи говорит на греческом языке, причем самая богатая и образованная половина.
Примечательна также принципиальная разница между греческим и римским типом цивилизации: если греки жили в отдельных городах-государствах (полисах), любое объединение которых воспринималось как посягательство на их независимость, то римляне с самого начала создавали единое централизованное государство, вырастающее из одного города. У каждого из этих типов были свои достоинства, но в данном случае и на многие столетия преимущества Рима были налицо. Однако нельзя сказать, что римляне сразу открыли те сокровища, которые несла с собой Греция. Этос римского гражданина был ориентирован на созидание сильного масштабного государства, обдуваемого всеми ветрами, и поэтому спартанский аскетизм, выносливость и целеустремленность ценились здесь больше, чем отвлеченные рассуждения и изящные искусства афинской культуры, более того, сами греки к этому времени все больше получали славу сладкоречивых болтунов, чем великих воинов. Поэтому прибывшее в 155 году до н. э. в Рим афинское посольство, включавшее таких философов того времени, как платоник-скептик Карнеад, аристотелик Критолай и стоик Диоген, вызвало у римлян разные впечатления. Услышав рассуждения Карнеада о применимости принципа вероятности к реальной жизни, Катон Старший заподозрил в них опасность для римской национальной культуры, активным апологетом которой он всегда выступал. При этом сам Катон был уникальным представителем римской интеллектуальной культуры, вполне сопоставимым со своими греческими соперниками: достаточно сказать, что именно ему мы обязаны самим понятием «культура», впервые зафиксированным в его работе «De agri cultura» («Об аграрной культуре», 160 г.). В противоположность римскому политику Катону греческий политик Полибий увидел в сближении двух культур взаимное обогащение и не испытывал никакого снобизма в отношении Рима. Как мудрый политик, он не скрывал, что считает поражение под Пидной необратимым для Греции, и одновременно увидел в Риме защитника греческих начал от мира варваров.
Полибий утверждал, что уникальная по своей сложности государственная система Римской республики практически идеальна, потому что сочетает в себе элементы трех типов государственного устройства, которые вывел Аристотель в своей «Политике» и считал наиболее предпочтительными: монархию, аристократию и политию. В формальном отношении все эти типы различались количеством граждан, участвующих во власти: монархией правит один, аристократией – немногие люди, политией – многие. Вообще, слова «полития» и «политика» происходят от греческого слова «полис» и в этом смысле уже указывают на ту сферу интересов, к которой причастно определенное множество людей. Но множество это не большинство, и поэтому необходимо различать понятия «политии» в широком и узком смыслах. В широком смысле «полития» – это любое общественное устройство, любой «полис» в узком смысле – только то устройство, где правит большинство. Аристотель считал, что основным критерием предпочтительного устройства государства является «общая польза», которую нельзя путать с пользой одного, немногих или большинства, но при этом источником власти могут быть и один человек, и немногие, и большинство, если они руководствуются этой общей пользой, и поэтому монархия, аристократия и полития вполне приемлемы. Если же монархия ставит интересы одного человека выше общей пользы, то она вырождается в тиранию; если аристократия ставит интересы немногих людей выше общей пользы, то она вырождается в олигархию; если же полития ставит интересы большинства выше общей пользы, то она вырождается в демократию. Общая польза – понятие качественное, польза большинства – понятие количественное. В наше время понятие «демократии» стало настолько необсуждаемым, что при описании аристотелевской классификации на место устаревшего слова «полития» подставляют саму «демократию», которая вырождается не в саму себя, а в «охлократию», то есть власть толпы.
Для образованных людей поздней Античности политическая теория Аристотеля была классической, и она сохранила такой статус до сегодняшнего дня. Одним из самых заметных проводников аристотелевской мысли в Риме был Полибий, увидевший в системе Римской республики синтез всех трех предпочтительных типов государственного устройства по Аристотелю: монархическое начало присутствовало во власти консулов и тем более власти диктора; аристократическое начало откровенно заявляло о себе в Сенате; начало политии очевидно прослеживалось в полномочиях трибутных комиций и народного трибуна. Причем именно политии, а не демократии в аристотелевском смысле, потому что в политии большинство способно выбирать и распределять властные должности в соответствии с объективными заслугами кандидатов, служащими «общей пользе». Конечно, восхваляя порядки Римской республики, Полибий имел в виду саму схему консульско-сенатско-трибной власти, потому что в реальности многие люди на своих местах злоупотребляли своим положением и хотели бы упростить эту схему, предпочитая свои интересы «общей пользе». Но для того, чтобы оценить теоретическое значение римской системы, необходим был взгляд со стороны греческого политического философа, и этот взгляд совершил пленник римской армии Полибий.
Завершающим аккордом римской экспансии в Греции стала битва со Спартой – последним оплотом воинственного греческого духа, которая восстала против Рима, но потерпела сокрушительное поражение в битве при городе Коринфе, около деревни Левкопетры, в 146 году до н. э. – в том же году, когда римляне уничтожили Карфаген. Можно сказать, троянцы вернулись к ахейцам через тысячу лет и отомстили за свое давнее поражение, по пророчеству Анхиса, – во всяком случае, многие почитатели мифа об Энее именно так воспринимали эти события. Лишними доказательствами в пользу этой интерпретации было название греческого союза – Ахейский и тот факт, что виновница Троянской войны Елена была спартанской царицей.
В наибольшей степени греко-римский синтез отразился в религиозной мифологии обеих языческих традиций, где уже до этого происходило стремительное взаимное «узнавание». Еще в 240 году до н. э. греческий поэт из италийского Тарента Ливий Андроник перевел на латинский язык «Одиссею» Гомера, положив начало находить греческим богам и героям латинские аналоги. Так, греческая Гея становится Теллус, Эрос – Амуром, Хронос – Сатурном, Зевс – Юпитером, Гера – Юноной, Арес – Марсом, Посейдон – Нептуном, Аид – Плутоном, Деметра – Церерой, Персефона – Прозерпиной, Афродита – Венерой, Гефест – Вулканом, Аполлон – Фебом, Артемида – Дианой, Гермес – Меркурием, Дионис – Либером, Геракл – Геркулесом, Одиссей – Улиссом и т. д. Латинизация греческого Востока неизбежно сопровождалась эллинизацией римского Запада, и если римское начало воплощалось в государственных и правовых формах, то греческое начало воплощалось в тех смыслах, которые существовали по ту сторону этих форм. И так же как Александр Македонский нес всему миру греческую культуру, так и орлы римских легионов с середины II века до н. э. несли с собой идеи греческих философов, которых иные полководцы почитывали между боями. К концу I века до н. э. трудно было не заметить, что половина империи говорит на греческом языке, причем самая богатая и образованная половина.
6. Рубикон перейден
В I веке до н. э. Римская республика, распростертая по берегам трех континентов, оказывается в ситуации затяжного кризиса, связанного в первую очередь с вопросом о власти, которая как будто бы уже не выдерживает того общественного многообразия и территориальных масштабов, которые она пытается удержать в единстве.
Одним из факторов этого кризиса стали явные конфликты между римлянами и всеми остальными жителями Италии, не имеющими прав римских граждан, но уже давно живущими под властью Рима. В результате так называемой Союзнической войны 90–88 годов до н. э. все италики становятся римскими гражданами, что делает весь Апеннинский полуостров оплотом римской цивилизации. Другим фактором кризиса стали социальные противоречия между интересами сенаторской аристократии, воплощенными в движении оптиматов, и интересами плебса, воплощенными в движении популяров. В определенном смысле эти движения служили прототипом будущих партийных противостояний «правых» и «левых» в Европе.
Еще в 105 году до н. э. консул-популяр Гай Марий радикально реформирует армию, утратившую должную мобильность: солдаты теперь могут забирать себе все захваченные в бою трофеи, а после 25-летней службы они получают земельный надел на завоеванных территориях. Эта реформа привлекла в армию множество людей, не имевших возможности повысить свой социальный статус, а римское присутствие в новых провинциях еще более укоренилось. Кроме этого, Марий четко структурировал римскую армию: каждый легион (примерно 6 тыс. человек) делился на 10 когорт, а они в свою очередь на 6 центурий и 10 центурий в первой когорте. Центурия состояла из 100 человек, как явствует из самого названия, которые жили и питались вместе в одном лагере, а также перевозили с собой все имущество и снаряжение каждого солдата, превращаясь в основную боевую единицу армии. Однако у этой эпохальной реформы были свои издержки: новые солдаты служили уже не столько республике, сколько своим полководцам, а сама армия превращалась в подобие мужской корпорации с самостоятельными политическими интересами.
Именно этим воспользовался бывший помощник Мария, но теперь сторонник оптиматов консул Луций Корнелий Сулла, объявивший войну своему бывшему начальнику – фактически это была первая гражданская война в истории Рима (88–82 гг. до н. э.). Благодаря реформам самого Мария Сулла впервые в истории создал прецедент захвата Рима войсками магистрата с мотивацией «освободить родину от тиранов», но вскоре ему пришлось отправиться на победоносную войну против царя малоазийского государства Понт Митридата VI Евпатора, захватившего Грецию. В это время Рим захватывает Марий и устраивает там настоящий «революционный» террор против своих врагов-оптиматов, о котором римляне будут помнить как о третьем кошмаре после тирании Тарквиния Гордого и нашествии карфагенян Ганнибала. Террор Мария продержался несколько месяцев 87 года до н. э., потому что в январе следующего года он умер, а через несколько лет, в 82 году до н. э. в Рим триумфально возвращается Сулла, который должен «навести порядок». Триумфально – в буквальном смысле слова, потому что triumphus – это особая церемония торжественного парада войск римского главнокомандующего, который возвращается в город с победой над опасным врагом. Право на триумф давал Сенат, а сама церемония обставлялась как полноценная демонстрация величия и силы полководца, ведущего за собой все возможные трофеи от униженных военнопленных до диковинных животных.
Впоследствии отсюда возникла идея строить триумфальные арки при входе в центр города, под которыми может проходить вся процессия. Надежды на Суллу среди римлян, особенно консервативной ориентации, были настолько велики, что народное собрание и Сенат наделили его полномочиями диктатора, причем, не на шесть месяцев, а до тех пор, «пока Рим, Италия и вся римская держава, потрясенная междоусобными конфликтами и войнами, не укрепится», – как писал историк Аппиан (I в.). Диктатура Суллы наглядно показала те неизбежные пороки, которые возникают в том случае, когда один человек получает абсолютную власть на неограниченный срок. Теперь Рим переживал такой «контрреволюционный» террор, на фоне которого бесчинства Мария все забыли. Основу террора составляли введенные Суллой списки лиц вне закона – проскрипции. Все члены проскрипционных списков должны были быть убиты, их имущество конфисковано, а их потомки лишались всех прав. За убийство такого человека гарантировалась награда, а за укрывательство – смертная казнь. Количество имен в проскрипциях постоянно пополнялось за счет все новых и новых «врагов народа», с которыми сводили личные счеты такие известные политики, как Помпей, Красс и Лукулл, а само выискивание новых жертв превратилось в бизнес. В 79 году до н. э. Сулла неожиданно для всех ушел в отставку, а судить его de jure было невозможно, поскольку Сенат заранее оправдал все его действия. Примечательно, что Сулла умер в результате тяжелой затяжной болезни неизвестного происхождеия: его тело покрылось огромным количеством вшей, и их невозможно было удалить, потому что их было все больше и больше. В этой мучительной кончине как будто бы было предупреждение всем будущим тиранам, которые с христианской точки зрения могут быть при жизни наказаны такими страшными болезнями.
Одним из факторов этого кризиса стали явные конфликты между римлянами и всеми остальными жителями Италии, не имеющими прав римских граждан, но уже давно живущими под властью Рима. В результате так называемой Союзнической войны 90–88 годов до н. э. все италики становятся римскими гражданами, что делает весь Апеннинский полуостров оплотом римской цивилизации. Другим фактором кризиса стали социальные противоречия между интересами сенаторской аристократии, воплощенными в движении оптиматов, и интересами плебса, воплощенными в движении популяров. В определенном смысле эти движения служили прототипом будущих партийных противостояний «правых» и «левых» в Европе.
Еще в 105 году до н. э. консул-популяр Гай Марий радикально реформирует армию, утратившую должную мобильность: солдаты теперь могут забирать себе все захваченные в бою трофеи, а после 25-летней службы они получают земельный надел на завоеванных территориях. Эта реформа привлекла в армию множество людей, не имевших возможности повысить свой социальный статус, а римское присутствие в новых провинциях еще более укоренилось. Кроме этого, Марий четко структурировал римскую армию: каждый легион (примерно 6 тыс. человек) делился на 10 когорт, а они в свою очередь на 6 центурий и 10 центурий в первой когорте. Центурия состояла из 100 человек, как явствует из самого названия, которые жили и питались вместе в одном лагере, а также перевозили с собой все имущество и снаряжение каждого солдата, превращаясь в основную боевую единицу армии. Однако у этой эпохальной реформы были свои издержки: новые солдаты служили уже не столько республике, сколько своим полководцам, а сама армия превращалась в подобие мужской корпорации с самостоятельными политическими интересами.
Именно этим воспользовался бывший помощник Мария, но теперь сторонник оптиматов консул Луций Корнелий Сулла, объявивший войну своему бывшему начальнику – фактически это была первая гражданская война в истории Рима (88–82 гг. до н. э.). Благодаря реформам самого Мария Сулла впервые в истории создал прецедент захвата Рима войсками магистрата с мотивацией «освободить родину от тиранов», но вскоре ему пришлось отправиться на победоносную войну против царя малоазийского государства Понт Митридата VI Евпатора, захватившего Грецию. В это время Рим захватывает Марий и устраивает там настоящий «революционный» террор против своих врагов-оптиматов, о котором римляне будут помнить как о третьем кошмаре после тирании Тарквиния Гордого и нашествии карфагенян Ганнибала. Террор Мария продержался несколько месяцев 87 года до н. э., потому что в январе следующего года он умер, а через несколько лет, в 82 году до н. э. в Рим триумфально возвращается Сулла, который должен «навести порядок». Триумфально – в буквальном смысле слова, потому что triumphus – это особая церемония торжественного парада войск римского главнокомандующего, который возвращается в город с победой над опасным врагом. Право на триумф давал Сенат, а сама церемония обставлялась как полноценная демонстрация величия и силы полководца, ведущего за собой все возможные трофеи от униженных военнопленных до диковинных животных.
Впоследствии отсюда возникла идея строить триумфальные арки при входе в центр города, под которыми может проходить вся процессия. Надежды на Суллу среди римлян, особенно консервативной ориентации, были настолько велики, что народное собрание и Сенат наделили его полномочиями диктатора, причем, не на шесть месяцев, а до тех пор, «пока Рим, Италия и вся римская держава, потрясенная междоусобными конфликтами и войнами, не укрепится», – как писал историк Аппиан (I в.). Диктатура Суллы наглядно показала те неизбежные пороки, которые возникают в том случае, когда один человек получает абсолютную власть на неограниченный срок. Теперь Рим переживал такой «контрреволюционный» террор, на фоне которого бесчинства Мария все забыли. Основу террора составляли введенные Суллой списки лиц вне закона – проскрипции. Все члены проскрипционных списков должны были быть убиты, их имущество конфисковано, а их потомки лишались всех прав. За убийство такого человека гарантировалась награда, а за укрывательство – смертная казнь. Количество имен в проскрипциях постоянно пополнялось за счет все новых и новых «врагов народа», с которыми сводили личные счеты такие известные политики, как Помпей, Красс и Лукулл, а само выискивание новых жертв превратилось в бизнес. В 79 году до н. э. Сулла неожиданно для всех ушел в отставку, а судить его de jure было невозможно, поскольку Сенат заранее оправдал все его действия. Примечательно, что Сулла умер в результате тяжелой затяжной болезни неизвестного происхождеия: его тело покрылось огромным количеством вшей, и их невозможно было удалить, потому что их было все больше и больше. В этой мучительной кончине как будто бы было предупреждение всем будущим тиранам, которые с христианской точки зрения могут быть при жизни наказаны такими страшными болезнями.