Страница:
Взвизгнув, наша героиня села, поджав колени и заслоняясь руками, в ужасе оглядывая трех парней, которые разглядывали ее с пристальным, садистски-исследовательским выражением лиц.
– Ну, про ее животик мы пока ничего не знаем, – сказал шатен, – какой он, только при ближайшем рассмотрении выяснится. Насчет груди тоже лучше уточнить на ощупь. Что касаемо пелодки… Сейчас эпиляция уже немодна, ты что, не в курсе? А про морщинки я тебе вот что скажу: куда от них денешься? Или ты предпочитаешь теток после пластических операций? Золотые нити там в них, рестилайн, силикон… Конечно, выглядеть она может классно, но ведь это уже не женщина, а, типа, чисто конкретно апгрейд [6]. А наша очень даже натуральненькая вся.
– Да, запал ты на нее… – пробормотал Двойник весьма скептически. – Вот уж йопт…
– Пока еще нет, но скоро будет, – с ухмылкой пообещал шатен.
– Да вы что?! Рехнулись?! – обрела наконец дар речи Алёна. Она хотела выкрикнуть слова возмущения, но не получилось: из груди вырвался только слабый хрип.
– А что такого? – ухмыльнулся шатен.
Алёна мимолетом подивилась тому, насколько трезв и сосредоточен его взгляд, как осмысленно звучит голос. Да и остальные… Они больше притворялись пьяными, чем были на самом деле. Но зачем? Что значит та дурь, которую они на себя напускают?
Додумать не удалось, шатен заговорил снова:
– Вам что-то не нравится? А мы вот решили доставить вам удовольствие… Не часто в жизни небось такой кайф выпадет, как потрахаться сразу с тремя бравыми молодыми мужиками. Да ладно притворяться! По глазам вижу, ты ж только о том и мечтаешь!
– Как ты сме… – попыталась было вскрикнуть Алёна, однако шатен мгновенно оказался рядом и зажал ей рот:
– Помолчи, тетя. Лучше помолчи. А то, если крик поднимешь и кто-то сюда прибежит, мы ведь что скажем? Что ты к нам приставала. Стриптиз тут перед нами изобразить решила. Начала раздеваться, да только страху на нас нагнала. – Он издевательски хохотнул. – Подумала, что если мы выпили, то прям сразу на тебя накинемся. Да не на тех напала! Мы ведь люди женатые… – У него вдруг дрогнул, словно сорвался, голос. – Короче, лучше молчи. А то поднимем шум сами и выставим тебя так, что весь вагон в лежку будет лежать от смеха.
– Да кто вам поверит? – рванулась из-под его руки Алёна. – Кто поверит, что я к вам приставала? Нужны вы мне! Я скажу, что… Скажу, что есть!
– А что есть? – хмыкнул Двойник. – Скажете, мы хотели вас изнасиловать, да? Да вас за ненормальную примут. Мол, паранойя у вас. Мания преследования. Или наоборот, что вы выдаете желаемое за действительное. Нужны вы нам! Ни у кого из нас даже не встало. Хотите, покажу?
И он взялся за ширинку.
– Нет! – в ужасе отпрянула Алёна. – Не надо! Отстаньте от меня! Не смейте!
– Отстанем, не бойся, – с ненавистью поглядел на нее шатен. – Тебя, такую пакость, никто трахать и не хочет. Да неужели ты всерьез приняла то, что мы тут флудили? Да просто издевались над тобой. И ты заслужила, тварь, уродина. Да ты посмотри на себя! Посмотри на свои тряпки!
Он рванул ее за футболку.
– Одета, как старуха! И кому ты нужна? Какой нормальный молодой мужик тебя захочет? Только натуральный геронтофил. А здесь таких нет! Нам молодые, красивые телки нравятся. Такие, как наши собственные жены. А на тебя нам и плюнуть противно!
Алёна отпрянула, зажала уши. Слезы так и жгли глаза. Слезы унижения, ненависти. Никогда в жизни она не испытывала ничего подобного! Умереть бы сейчас… вот в эту самую минуту…
– Да ладно сопли распускать! – усмехнулся шатен.
И Алёна подумала, что он, пожалуй, ненавидит ее больше других. Но за что? Да ни за что. Она его в жизни не видела. За самый факт ее существования, что ли? Ненависть порою спонтанно вспыхивает между людьми – совершенно необъяснимая, патологическая, уничтожающая все вокруг себя ненависть. Шатен явно заводила в их компании. Двойник тоже глядит на нее омерзительно. Глазами Игоря. Какой кошмар, какая боль! Блондин же так, пристяжная, статист. То ли не настолько зол, как двое других, то ли выпил больше и думает лишь о том, чтобы уснуть.
Алёна страстно взмолилась о том, чтобы пьяные попутчики наконец уснули. И тогда она… Что она тогда сделает? Да соберется и сбежит отсюда, вот что! Гори оно все синим пламенем! Боже мой, а она-то думала, что ей повезло – нашелся билет. Ничего себе – повезло!
– Хватит сопли распускать, – повторил шатен. – Давай лучше выпей. Налей-ка ей по-быстрому…
Двойник набулькал в стакан коньяку до половины, сунул Алёне.
Она покачала головой, убрала руки за спину.
– Бери, бери! – склонился к ней шатен. – Не заставляй применять силу. Мы все равно тебе в глотку вольем. Будем держать за руки, за ноги, но вольем. Ты уж лучше сама, сама, сама… быстро, быстро, быстро… – Он хохотнул. – А то ведь мы можем и возбудиться от твоего сопротивления… Инстинкт охотника ка-ак проснется! Или ты как раз того и хочешь?
– Мне бы очень хотелось, чтобы вы сдохли, – пробормотала Алёна, уворачиваясь то вправо, то влево от стакана, который шатен подсовывал к ее рту.
– Полное совпадение желаний, – проскрежетал он. – Я б тебя своими руками придушил, еще и с удовольствием. Пей, ну!
– Не буду.
Глаза шатена мрачно блеснули:
– Ты внушаешь мне жуткое отвращение, но, если я еще немного выпью, у меня точно встанет. Таковы причуды моей физиологии. И я тебя оттрахаю. А потом и мои друзья-приятели присоединятся. Ты этого хочешь?
– Нет! – прошептала Алёна. – Не надо.
Она шептала не от страха, хотя ей было страшно. Она шептала, чтобы не зарыдать перед ними. Если она заплачет… Казалось, ей не пережить такого унижения. Если заплачет, только и останется потом с собой покончить, честное слово!
– Зачем вы хотите, чтобы я пила?
– Затем, – ухмыльнулся шатен. – Утром допетришь. Пей, ну!
Стакан с силой стукнулся о зубы. Мерзкий запах дурного коньяка ударил в нос, а потом спиртом обожгло рот. Она глотала медленно, с отвращением, сосредоточенно думая, как о чем-то важном, что никогда, никогда в жизни больше ни глотка коньяка ни сделает. Никакого! Даже проклятущего миллезимного арманьяка!
Наконец-то полстакана кончились. Во рту жгло.
– Еще? – спросил шатен, пристально глядя в глаза Алёны.
Она слабо качнула головой. От легкого ее движения лицо шатена вдруг расплылось.
– Ага, – сказал он довольным голосом и слегка толкнул Алёну в плечо. Она откинулась на подушку.
– Готова? – равнодушно поинтересовался Двойник, зевая.
– Наконец-то, – буркнул блондин, стаскивая свой зеленоватый пуловер и расстегивая брюки.
«Они милосердны, – вяло подумала Алёна, с трудом управляясь с разбредающимися мыслями. – Они собрались меня изнасиловать, но хотят, чтобы я это легче пережила. Потому и напоили. Какое, к черту, милосердие, о чем я?! Они просто хотят, чтобы я тупо спала, пока они будут…»
– Готова, – пробормотал блондин. – Спит.
– Я же говорил, что все будет чики-поки! – обрадовался шатен. – Вот дело и сделано. Только, малчеги-красафчеги… только давайте уж, как решили, – не выдавать, если что. 14АА41 – и все тут. Договорились?
– Договорились, отвяжись, – послышался голос Двойника. – 14АА41.
Алёна с невероятным трудом подняла тяжелеющие веки.
– Игорь… – прошептала чуть слышно. – Как ты можешь… Я тебя так… так…
– А тебя разве Игорем зовут? – спросил кто-то.
Алёна не поняла кто. Она хотела посмотреть, но не смогла. Веки стали совершенно каменными и упали. Тьма сомкнулась перед ней и втянула в себя, как водоворот втягивает неумелого пловца.
– Да ты что!
– Отпад, да? Я тоже как узнала, просто онемела.
– Но почему?
– Тонька не рассказывает. Ревет все время. Ничего не говорит, только бормочет, что все кончено.
– А, ну понятно… застукала с кем-нибудь, наверное.
– А он что, погуливал?
– Ну, я не знаю. Вообще-то не видела его ни с кем, но можно зашифроваться как угодно. Чтоб с такими глазами да не гулял? Под него же девки сами ложатся!
– А может, сама Тонька погуливала, а он ее накрыл?
– Ага, эта курица? Да кому она нужна! Если бы не папочка ее, думаешь, Ромка на ней женился бы? Такой парень, красавец. Все девчонки, глядя на него, вон как облизываются, прям слюнки у всех бегут. А она? Без слез не взглянешь. Другое дело, что папочка им сразу и квартиру, и машину, и работу для Ромки в… как его… ну, новый центр открыли…
– Он что, ушел со старой работы?
– Да вроде. На новом месте и зарплата больше, и клиентура совсем другая. А теперь, если он с Тонькой расходится, его в два счета оттуда выпрут.
– Да нет, не выпрут. Он и сам приманка для клиентуры. Сейчас на него богатенькие дамочки тучей налетят, расклюют!
– Ну, может быть…
– Не, я всегда говорила, что брак по расчету хорош до поры до времени. Потом мужик обязательно начнет гулять. Машина, квартира – оно, конечно, хорошо, но стояк-то у них не на квартиру и не на машину. Надо же, какое совпадение: у одной моей знакомой барышни аналогичная история. Тоже разводиться собрались, но, честно, не знаю, дойдет ли до развода. Где-то застукала муженька, скандал закатила, а теперь, я так чувствую, на попятный.
– Из-за ребенка?
– Ну, ребенок ребенком, да только кто в таких делах о детях думает. Нет, у них бизнес совместный. Отец ее большая шишка, а парень… Он откуда-то с Урала, что ли. Был тощий, голодный, а сейчас – ну что ты! Валья-ажный такой… Но у него на морде написано: «Хочу трахаться!»
– То есть он как был голодный, так и остался?
– Ага! Только в другом смысле.
– Ну и что та барышня?
– Да ничего особенного. Прикинула, что теперь бизнес нужно делить, – и ревность в карман засунула, куда подальше. Да и правильно. Подумаешь, мужик гуляет. А кто из них, кобелей, не гуляет? Где-то я читала… а, у Бегбедера: мужчине нужно трогать как можно больше женщин, чтобы убедиться, что его – самая лучшая.
– Трогать? В смысле, щупать?
– Ну да. В смысле – лапать.
– Ага. Как всегда, значит: им можно, а нам не моги.
– Да почему? Моги, только осторожно… Но это не телефонный разговор. Ладно, при встрече раскроем тему.
– Да, при встрече… Мы с тобой уж сто лет не виделись! Опять в последний момент что-то придумаешь!
– Да ладно тебе… А скажи, откуда Тонька узнала, что Ромка гуляет?
– Да вроде бы кто-то ей сказал, не знаю точно. То ли подруга какая-то засекла, то ли вообще аноним настучал.
– Серьезно? Ну и суки! Бывают же люди… Подруга, главное! Да таких подруг надо топить в сортире! Вот же народ, блин!
– Точно, жуть. Покоя им не дает чья-то нормальная жизнь, надо изгадить. Я б на месте Тоньки, вместо того чтобы с мужиком разводиться, ту подругу кислотой облила.
– Вместе с той, с кем Ромка спал.
– Слушай, а может, он с подругой и спал? А потом ее бросил, и она из мести…
– Да я, честно, даже не знаю точно, кто на него настучал, подруга или просто случайный какой-то человек.
– Не, ну а случайному какое дело до того, с кем Ромка спит? Зачем ему в чужую жизнь лезть?
– А ты представь, вдруг та девка была его жена. Ну и понятно…
– Погоди, так Тоньке мужик, что ли, настучал?
– Откуда мне знать? Ничего я не знаю, кроме одного: Тонька с Ромкой разводятся, и все.
– Точно – все… Приплыли, называется… Бедняги. Никому не дай бог!
– Не за что! – отозвалась проводница.
Она еле сдерживала смех. Алёна слышала, как вибрирует ее голос. Можно представить, что тетка расскажет товаркам, лишь только вернется в вагон!.. Нет, лучше не представлять.
Однако картина воображаемого рассказа уже не могла исчезнуть из головы Алёны, которая всегда отличалась буйной фантазией. Другое дело, что никогда, даже в самом разнузданном буйстве, ее пресловутая фантазия не рисовала картин, хотя бы отдаленно, хотя бы приблизительно напоминающих то, что ей пришлось пережить нынче ночью.
Алёна вяло брела по перрону, опустив глаза и вздрагивая, когда кто-то из многочисленных таксистов или просто частников, оккупировавших платформу, бросался к ней с предложением отвезти в Шереметьево, Домодедово, Внуково, на Курский вокзал, на Савеловский и даже на Ленинградский с Ярославским. Учитывая, что наша героиня сейчас находилась на Казанском вокзале, через площадь от двух последних, предложение свидетельствовало о глубоком чувстве юмора столичных водителей.
При мысли о деньгах Алёна безотчетно сунула руку в карман куртки и пошелестела лежащими там купюрами. Тридцать тысяч рублей: четыре оранжево-розовых пятитысячных, пять голубых тысячных бумажек и еще десять малиновых пятисоток. Каждый из трех попутчиков, значит, заплатил ей по десять тысяч рублей. За что?
Она споткнулась.
– Осторожней, девушка! – вскрикнули рядом.
А, ну да, она чуть не сшибла кого-то. В глазах темно, и подгибаются колени.
Алёна устало провела рукой по лицу. Кожа казалась ужасно сухой, будто бы даже поскрипывала. Это слезы на ней засохли. Значит, она все-таки плакала. Только не могла вспомнить когда…
Надо поскорей умыться, в поезде не успела. Ничего не успела – ни умыться, ни даже сходить в туалет. Она проснулась (вернее, очнулась от тяжелого, словно комья сырой ваты, сна), когда кто-то сильно потряс ее за плечо и тонким от изумления голосом сказал:
– Ты что тут делаешь?!
– Сплю, – пробормотала Алёна. – А что, уже пора просыпаться?
– Пора просыпаться? – Голос поднялся до визга. – Ничего себе! Да мы ж давно в Москве! Все уже вышли, одна ты дрыхнешь тут. Вставай, живо!
Алёна с трудом заставила себя сесть. Голова болела, болела, болела и была такая тяжелая, будто ее сырой глиной набили. Над Алёной склонялась проводница, глаза так и липли к лицу, так по нему и ползали, чудилось, оставляя клейкие следы:
– Что ж твои попутчики тебя не разбудили? Ну, хорошо вы гульнули! Как же я ничего не слышала? А деньги кто разбросал? Мальчики забыли, что ли?
С невероятным усилием протирая глаза, Алёна увидела, что на столике стоят пустые бутылки из-под конька и шампанского, валяются пластиковые стаканчики, а под Алёниной косметичкой, с вечера оставленной на столике, лежит солидная пачка купюр. И рука проводницы замерла над ними, пальцы подрагивают в нерешительности…
Алёна мгновенно все вспомнила и резким движением натянула до горла одеяло. Ужас так и плеснул в лицо: она лежит голая! Проводница все поймет!
Но нет: на ней была родимая футболка и родимые же велосипедки. Она не раздевалась? Ничегоне было? Или ее одели – потом? Значит, этобыло? Наверное… Иначе почему же, прежде чем выскочить из вагона в числе первых и в сей же секунд раствориться в огромной Москве, парни оставили ей деньги? Клиенты оставили деньги проститутке!
– Катя, ты что там застряла? – раздался голос в коридоре.
Проводница отдернула руку, зависшую над столиком, и выскочила из купе:
– Ой, Надежда Федоровна, иду, иду, у меня тут девушка прособиралась! Но она выходит, выходит уже!
Рука проводницы за ее спиной сделала несколько резких движений туда-сюда: живо, мол, выметайся! А потом сжалась в кулак, как бы демонстрируя, что будет, если она не поспешит.
Впрочем, Алёну не нужно было понукать, ей не нужно было грозить. Кое-как натянула поверх футболки свитер, а поверх велосипедок – брюки, сунула в сумку колготки, трусики и лифчик, не глядя, деранула щеткой волосы, сунула босые ноги в туфли. Напялила куртку, схватила сумку, ринулась к двери, стараясь не смотреть на проводницу.
Эта Катя все поняла, конечно. Невыносимо представить, как она будет хохотать над несуразной пассажиркой, которая всю ночь неизвестно чем – вернее, известно чем! – занималась с молодыми соседями по купе, которые напоили ее допьяна, а потом… Наверняка эта Катя решила, что все было именно так. Опытная женщина, небось всякого навидалась. И расскажет другим проводницам, и вообще – всем своим подружкам и знакомым.
Алёну скрутило рыданием.
Катя повернулась, посмотрела холодными, насмешливыми, всепонимающими глазами:
– Ну и что теперь реветь-то? Силком тебя имели, что ли? Небось еще и сама их просила. Помню, как ты в гости зазывала того, кто тебе на постельное белье деньги дал… Ну вот и зазвала. Так что не реви, пошевеливайся скорей. Что ты еле двигаешься, как неживая? Пить надо меньше. Да, да, надо меньше пить! Или что, сразу трое участвовали? Во все дырки драли, что ли?
Проводница хихикнула.
– Вы что?! – с трудом шевеля губами, выдавила Алёна. – Что вы мелете?! Как вы могли подумать такое, как могли…
– Ну, большое дело! – пожала плечами Катя. – Ты поработай с мое на транспорте, еще и не такое подумаешь. Такого наглядишься, что уже ничему удивляться не будешь. Точно тебе говорю! Другие в твоем возрасте мальчиков красивеньких за денежки нанимают. А тебе еще и приплатили как хорошо… по высшему разряду. Нормальным девкам надо небось полмесяца вкалывать, чтобы столько заработать!
Глаза Кати снова с живейшим интересом устремились к деньгам, которые Алёна сжимала в кулаке.
Деньги со столика она брать не собиралась, но они сгреблись как бы сами собой, будто приклеились к косметичке, которая их прикрывала.
Может, отдать проводнице, пусть подавится? Купить этими деньгами ее молчание?
Да больно уж баба поганая. Не уймется, начнет мести языком, будто помелом. Получится, что за свой позор ей же и заплатишь.
Переживет! Обойдется! Перетопчется!
Алёна сунула купюры в карман и ринулась вон из вагона. Хотелось оказаться как можно дальше отсюда – от поезда, от перрона. Как можно дальше!
Желание было таким острым, что она даже не смогла заставить себя зайти в туалет тут же, на Казанском вокзале. Не поленилась добежать до подземного перехода, перейти на другую сторону площади, подняться на второй этаж Ярославского вокзала – и только там начала приводить себя в порядок.
Народу здесь было мало, никто не обращал на Алёну никакого внимания, и она, забившись в кабинку, переоделась – торопливо, как бы воровато, стараясь не касаться своего тела. И так же старалась не думать ни о чем – только о том, как поскорей привести себя в порядок. Но мысли бились, бились, словно птицы о прутья клетки.
Сделали они что-нибудь с ней? Или нет?
Она не помнила.
«Червонная дама, четыре валета…»
Нет, «валетов» было только три. Но и их вполне достаточно!
Вроде бы тело говорило, что нет, ничего эти трое с ней не сделали. Никаких следов… Все же она была опытной женщиной и, уж наверное, поняла бы, если бы провела ночь… вернее, если бы с ней провели ночь трое молодых мужчин.
Мелькнула мысль зайти в пункт анонимного обследования, показаться гинекологу. Ага, хорошая мысль. И что сказать? Извините, меня, мол, собирались трахнуть трое красавчиков, но что-то я не пойму, трахнули или нет, так, что ли?
Можно представить реагаж…
Нет, скорей всего, «валеты» ее не тронули. Но зачем, зачем было проделано все это цирковое представление? С пьяного необъяснимого куража? Или чтобы унизить женщину? Показать: ты была в нашей полной власти, мы могли уделать тебя и так, и этак, но не стали, потому что нам до тебя и дотронуться противно?
Ну да, для женщины с такой степенью гордыни, как у Алёны Дмитриевой, неизвестно еще, что более оскорбительно: отбиваться от разнузданных молодых стебарей или чувствовать их отвращение к ней…
Нелепо, да? Любая порядочная женщина оскорбится такой постановкой вопроса? Одно из двух: или Алёна Дмитриева ненормальная, или… Или пусть нормальная сунет в карман свое ханжество. Пренебрежение оскорбительно любой женщине!
Алена вспомнила Константина и Андрея, двух своих нежных приятелей. Но сейчас воспоминание, которое всегда повышало жизненный тонус, принесло только боль. А что, если и им она противна? Что, если и они приходят к Алёне лишь потому, что она поднакопила за жизнь немалый опыт, который парни с удовольствием перенимают? Потому приходят, что она весела и умна, раскованна, охотно соглашается на самые невероятные эксперименты? А в глубине души и Константин, и Андрей не имеют ничего против того, что встречи происходят при плотно задернутых шторах, в полумраке, когда не видно… Как там было сказано? «Морщинки на мордочке… грудь, наверное, уже того-с, животик дрябленький, пелодка, конечно, небритайа…»
Да будьте вы прокляты с вашим хамством, с вашим сленгом, «падонки»!
Кое-как причесавшись, трижды почистив зубы, умывшись и нанеся на враз осунувшееся лицо крем, Алёна не поленилась спуститься вниз, на привокзальную площадь, купить в продуктовом магазинчике (продавщица смотрела равнодушными, стеклянными глазами, ей не было никакого дела до всклокоченной дамочки с безумным лицом, и Алёна была благодарна за ее равнодушие чуть ли не до слез) большую бутылку воды, в аптеке – три пачки одноразовых платков и гигиенические салфетки, потом вернулась в туалет, разделась в кабинке и устроила себе что-то вроде душа. Стало чуточку легче. В косметичке лежал пробничек любимых «Burberr Touch». Духи эти Алёна берегла пуще глаза, но сейчас уж было не до экономии. Флакончик опустел, и Алёна почувствовала, что от нее перестало шибать коньяком и развратом. Она могла бы теперь послужить ходячей рекламой фирмы «Burberry» и, по совместительству, образцом дурного вкуса (приличные женщины не употребляют парфюм в таком количестве!), но это ее заботило меньше всего. Да и о каких приличиях можно говорить в данной ситуации, вы что, люди добрые?!
Подкрасив глаза и подмазав губы, Алёна сочла, что стала похожа на человека, хотя бы отдаленно. Ужасно захотелось есть. Теперь она направила все свои мысли только в русло насыщения и не позволяла им сворачивать в другом направлении. Думала о любимой овсянке на воде с белым изюмом, старательно жалела о том, что невозможно съесть кашу. Ну ничего, творог – тоже хорошо. Зашла в магазин и купила две творожные «Активии» с курагой (15 процентов бесплатно!), пластмассовую ложечку и стаканчик кофе.
Потом еще один стаканчик. И еще.
Наконец-то сырая вата, которой с самого утра была набита голова Алёна, исчезла оттуда. Но счастья нашей героине это не принесло. В освободившееся пространство полезли мысли, которые она до сих пор старательно изгоняла.
На часах девять. В издательство еще рано, тамошний народ к половине одиннадцатого на работу приходит, касса открывается в половине первого, а встреча с редакторами и корректорами назначена писательнице Дмитриевой вообще на вторую половину дня.
Куда же ей податься, вышеназванной писательнице?
Алёна посмотрела в окно и увидела вывеску отделения милиции.
Так… например, можно зайти сюда и написать заявление о том, что трое попутчиков силком влили в нее полстакана мерзкого коньяка, а потом…
Бред. Никто и слушать не станет. Только на смех поднимут.
Сказать, что они ее мерзко оскорбляли своими разговорами о пелодках и женщинах-апгрейд? Во-первых, поди докажи, что такие разговоры имели место быть. Во-вторых, с точки зрения вокзальных ментов, которые, очень может быть, никаких других слов, кроме матерных, знать не знают и ведать не ведают (и их, ей-богу, можно понять, такова уж специфика работы), подобные слова вовсе даже не оскорбления, а совершенно нормативная лексика. И, конечно, кто-нибудь скажет, посмотрев в паспорт Алёны, где указана дата ее рождения: «А чего вы, женщина, хотели, в вашем-то возрасте? Вам же заплатили! Зачем тогда деньги брали?»
Нет. В милицию – нет!
Никакого преступления не совершено. Убита женская гордость, но это уж, знаете, ваши личные трудности, Елена Дмитриевна Ярушкина, Алёна Дмитриева тож. Скромнее надо быть, девушка! Скромнее!
И что, она все так и оставит? Утрется?
А что, что, что тут можно сделать, кроме того, что утереться? Она ведь даже фамилий парней не знает! Вообще ничего о них не знает, только то, что один из них – блондин, второй – шатен, третий – брюнет, похожий как две капли воды на некоего Игоря Туманова, только зовут его не Игорь. Вся информация!
Вернуться разве к проводнице, как ее там, к Кате? У нее на копиях билетов есть фамилии парней, номера паспортов.
Ага, так она тебе их и даст… Ждите ответа! Скажет, что не положено, не имеет права, – и все. По большому счету, она права. Конечно, если бы данные затребовала милиция…
Ну, с милицией ясно и понятно.
А может, предложить Кате деньги? Вот эти самые тридцать тысяч?
Алёна нерешительно оглянулась, как если бы отсюда, с Ярославского вокзала, могла увидеть свой поезд, стоящий на перроне Казанского. Не видно. К тому же его уже, конечно, давным-давно отогнали куда-то на запасные пути. Поди найди тот ножичек!
Можно будет поискать Катю в Нижнем. Можно. И даже найти можно. А вдруг она упрется и все равно ничего не скажет?
Очень может быть, между прочим. Если история выйдет наружу, она запросто лишится работы. Сейчас с этим строго. Кстати, не исключено, что парни ей тоже заплатили – именно за то, чтобы она их не выдавала. И она отдала им копии билетов. Поэтому будет молчать, как рыба об лед, выражаясь языком какого-то персонажа Тэффи. Конечно, останется еще общий железнодорожный компьютер с фамилиями и номерами паспортов всех, кто покупает билеты на РЖД. Но к нему Алёне вообще в жизни не подобраться. Вот если бы милиция запросила информацию…
Опять за рыбу гроши!
Нет, надо все забыть. Поскорей забыть и не дергаться. Выкинуть из головы, как будто и не было в жизни Алёны Дмитриевой этой ночи, этих трех парней, которые ее… Которые, очень может быть, и в самом деле ничего с ней не сделали, только страшно, невероятно, чудовищно унизили. За что, зачем, ради чего? Чтобы заплатить ей тридцать тысяч?
Нет, правда, сумма очень даже немалая. И за что?
Фантастика какая-то, честное слово…
А что, собственно, фантастического?! Зачем усложнять ситуацию? На самом деле все просто. Ну очень просто. Парни вчера перепились, вот и начали куражиться над невзрачной и с виду затурканной бабенкой. К утру парни очухались, оценили последствия куража и испугались, что бабенка, проспавшись, заявит в милицию. И решили от нее откупиться самым пошлым образом.
Ну и откупились. И даже весьма щедро, не правда ли? Будь Алёна той, за кого они ее приняли, она бы, очень может быть, была даже счастлива…
А она не счастлива. Вот вообразите себе! Не счастлива, и все тут.
Она чувствует себя оскорбленной еще сильнее. Поруганной себя чувствует!
Надо вышвырнуть поганые деньги, эту оскорбительную подачку! Пусть их ветром разметет, пусть вокзальные бомжи подберут презренные бумажки и пропьют их!
Алёна с яростью сжала кулак в кармане куртки и вытащила его. Скомканные купюры торчали между ее пальцами, как разноцветные червяки. Алёна брезгливо передернулась и уже начала разжимать было пальцы, как вдруг нахмурилась озадаченно.
Ну да, все это очень хорошо, конечно, весьма благородно. Прямо тебе Настасья Филипповна, которая бросает деньги Рогожина в камин… Сколько там было-то, в той пачке? Сто тысяч, кажись? Да, сурово… Выбросить купюры – классное средство для растоптанного, изнасилованногосамолюбия. Но каким образом писательница Дмитриева доберется потом до издательства? Оно ведь аж на «Войковской» расположено. Туда на метро пилить да пилить. Сначала по кольцу до «Белорусской», потом по радиальной…
Ладно. Алёна возьмет из грязных денег ровно семнадцать рублей на проезд, а остальное вышвырнет к черту.
Хотя стоп… Она ведь деньгами уже немного попользовалась: покупала воду, потом творожки, ложечку, платочки одноразовые, салфетки гигиенические, кофе черный… Сотни как не бывало.
«Это ничего не значит!» – запальчиво сказала сама себе Алёна. Не считается! Она просто забылась. Совершала покупки почти в бессознательном состоянии.
Хорошо, тогда так. Она заберет из оставшихся денег только семнадцать рублей на метро, а остальные выбросит в урну. Немедленно! В издательстве ей дадут гонорар, и никаких проблем не будет.
Алёна отсчитала ровно семнадцать рублей, положила их в карман, остальные же купюры, брезгливо придерживая двумя пальцами, понесла к ближайшей урне.
– Дэвушка… – тихо сказал в ту минуту кто-то за ее левым плечом.
Алёна оглянулась. Рядом стояла невысокая женщина лет тридцати со скорбным выражением смуглого, худощавого лица. На ней были черный платок, черная тяжелая куртка и черная юбка почти до земли. Волосы у нее тоже были черные, ну и глаза в тон.
– Дэвушка, помогите, – пробормотала женщина с отчетливым акцентом.
– Ну, про ее животик мы пока ничего не знаем, – сказал шатен, – какой он, только при ближайшем рассмотрении выяснится. Насчет груди тоже лучше уточнить на ощупь. Что касаемо пелодки… Сейчас эпиляция уже немодна, ты что, не в курсе? А про морщинки я тебе вот что скажу: куда от них денешься? Или ты предпочитаешь теток после пластических операций? Золотые нити там в них, рестилайн, силикон… Конечно, выглядеть она может классно, но ведь это уже не женщина, а, типа, чисто конкретно апгрейд [6]. А наша очень даже натуральненькая вся.
– Да, запал ты на нее… – пробормотал Двойник весьма скептически. – Вот уж йопт…
– Пока еще нет, но скоро будет, – с ухмылкой пообещал шатен.
– Да вы что?! Рехнулись?! – обрела наконец дар речи Алёна. Она хотела выкрикнуть слова возмущения, но не получилось: из груди вырвался только слабый хрип.
– А что такого? – ухмыльнулся шатен.
Алёна мимолетом подивилась тому, насколько трезв и сосредоточен его взгляд, как осмысленно звучит голос. Да и остальные… Они больше притворялись пьяными, чем были на самом деле. Но зачем? Что значит та дурь, которую они на себя напускают?
Додумать не удалось, шатен заговорил снова:
– Вам что-то не нравится? А мы вот решили доставить вам удовольствие… Не часто в жизни небось такой кайф выпадет, как потрахаться сразу с тремя бравыми молодыми мужиками. Да ладно притворяться! По глазам вижу, ты ж только о том и мечтаешь!
– Как ты сме… – попыталась было вскрикнуть Алёна, однако шатен мгновенно оказался рядом и зажал ей рот:
– Помолчи, тетя. Лучше помолчи. А то, если крик поднимешь и кто-то сюда прибежит, мы ведь что скажем? Что ты к нам приставала. Стриптиз тут перед нами изобразить решила. Начала раздеваться, да только страху на нас нагнала. – Он издевательски хохотнул. – Подумала, что если мы выпили, то прям сразу на тебя накинемся. Да не на тех напала! Мы ведь люди женатые… – У него вдруг дрогнул, словно сорвался, голос. – Короче, лучше молчи. А то поднимем шум сами и выставим тебя так, что весь вагон в лежку будет лежать от смеха.
– Да кто вам поверит? – рванулась из-под его руки Алёна. – Кто поверит, что я к вам приставала? Нужны вы мне! Я скажу, что… Скажу, что есть!
– А что есть? – хмыкнул Двойник. – Скажете, мы хотели вас изнасиловать, да? Да вас за ненормальную примут. Мол, паранойя у вас. Мания преследования. Или наоборот, что вы выдаете желаемое за действительное. Нужны вы нам! Ни у кого из нас даже не встало. Хотите, покажу?
И он взялся за ширинку.
– Нет! – в ужасе отпрянула Алёна. – Не надо! Отстаньте от меня! Не смейте!
– Отстанем, не бойся, – с ненавистью поглядел на нее шатен. – Тебя, такую пакость, никто трахать и не хочет. Да неужели ты всерьез приняла то, что мы тут флудили? Да просто издевались над тобой. И ты заслужила, тварь, уродина. Да ты посмотри на себя! Посмотри на свои тряпки!
Он рванул ее за футболку.
– Одета, как старуха! И кому ты нужна? Какой нормальный молодой мужик тебя захочет? Только натуральный геронтофил. А здесь таких нет! Нам молодые, красивые телки нравятся. Такие, как наши собственные жены. А на тебя нам и плюнуть противно!
Алёна отпрянула, зажала уши. Слезы так и жгли глаза. Слезы унижения, ненависти. Никогда в жизни она не испытывала ничего подобного! Умереть бы сейчас… вот в эту самую минуту…
– Да ладно сопли распускать! – усмехнулся шатен.
И Алёна подумала, что он, пожалуй, ненавидит ее больше других. Но за что? Да ни за что. Она его в жизни не видела. За самый факт ее существования, что ли? Ненависть порою спонтанно вспыхивает между людьми – совершенно необъяснимая, патологическая, уничтожающая все вокруг себя ненависть. Шатен явно заводила в их компании. Двойник тоже глядит на нее омерзительно. Глазами Игоря. Какой кошмар, какая боль! Блондин же так, пристяжная, статист. То ли не настолько зол, как двое других, то ли выпил больше и думает лишь о том, чтобы уснуть.
Алёна страстно взмолилась о том, чтобы пьяные попутчики наконец уснули. И тогда она… Что она тогда сделает? Да соберется и сбежит отсюда, вот что! Гори оно все синим пламенем! Боже мой, а она-то думала, что ей повезло – нашелся билет. Ничего себе – повезло!
– Хватит сопли распускать, – повторил шатен. – Давай лучше выпей. Налей-ка ей по-быстрому…
Двойник набулькал в стакан коньяку до половины, сунул Алёне.
Она покачала головой, убрала руки за спину.
– Бери, бери! – склонился к ней шатен. – Не заставляй применять силу. Мы все равно тебе в глотку вольем. Будем держать за руки, за ноги, но вольем. Ты уж лучше сама, сама, сама… быстро, быстро, быстро… – Он хохотнул. – А то ведь мы можем и возбудиться от твоего сопротивления… Инстинкт охотника ка-ак проснется! Или ты как раз того и хочешь?
– Мне бы очень хотелось, чтобы вы сдохли, – пробормотала Алёна, уворачиваясь то вправо, то влево от стакана, который шатен подсовывал к ее рту.
– Полное совпадение желаний, – проскрежетал он. – Я б тебя своими руками придушил, еще и с удовольствием. Пей, ну!
– Не буду.
Глаза шатена мрачно блеснули:
– Ты внушаешь мне жуткое отвращение, но, если я еще немного выпью, у меня точно встанет. Таковы причуды моей физиологии. И я тебя оттрахаю. А потом и мои друзья-приятели присоединятся. Ты этого хочешь?
– Нет! – прошептала Алёна. – Не надо.
Она шептала не от страха, хотя ей было страшно. Она шептала, чтобы не зарыдать перед ними. Если она заплачет… Казалось, ей не пережить такого унижения. Если заплачет, только и останется потом с собой покончить, честное слово!
– Зачем вы хотите, чтобы я пила?
– Затем, – ухмыльнулся шатен. – Утром допетришь. Пей, ну!
Стакан с силой стукнулся о зубы. Мерзкий запах дурного коньяка ударил в нос, а потом спиртом обожгло рот. Она глотала медленно, с отвращением, сосредоточенно думая, как о чем-то важном, что никогда, никогда в жизни больше ни глотка коньяка ни сделает. Никакого! Даже проклятущего миллезимного арманьяка!
Наконец-то полстакана кончились. Во рту жгло.
– Еще? – спросил шатен, пристально глядя в глаза Алёны.
Она слабо качнула головой. От легкого ее движения лицо шатена вдруг расплылось.
– Ага, – сказал он довольным голосом и слегка толкнул Алёну в плечо. Она откинулась на подушку.
– Готова? – равнодушно поинтересовался Двойник, зевая.
– Наконец-то, – буркнул блондин, стаскивая свой зеленоватый пуловер и расстегивая брюки.
«Они милосердны, – вяло подумала Алёна, с трудом управляясь с разбредающимися мыслями. – Они собрались меня изнасиловать, но хотят, чтобы я это легче пережила. Потому и напоили. Какое, к черту, милосердие, о чем я?! Они просто хотят, чтобы я тупо спала, пока они будут…»
– Готова, – пробормотал блондин. – Спит.
– Я же говорил, что все будет чики-поки! – обрадовался шатен. – Вот дело и сделано. Только, малчеги-красафчеги… только давайте уж, как решили, – не выдавать, если что. 14АА41 – и все тут. Договорились?
– Договорились, отвяжись, – послышался голос Двойника. – 14АА41.
Алёна с невероятным трудом подняла тяжелеющие веки.
– Игорь… – прошептала чуть слышно. – Как ты можешь… Я тебя так… так…
– А тебя разве Игорем зовут? – спросил кто-то.
Алёна не поняла кто. Она хотела посмотреть, но не смогла. Веки стали совершенно каменными и упали. Тьма сомкнулась перед ней и втянула в себя, как водоворот втягивает неумелого пловца.
Телефонный разговор, имевший место быть за месяц до описываемых событий
– Привет. Слушай, ты знаешь, что Тонька с Романом разводятся?– Да ты что!
– Отпад, да? Я тоже как узнала, просто онемела.
– Но почему?
– Тонька не рассказывает. Ревет все время. Ничего не говорит, только бормочет, что все кончено.
– А, ну понятно… застукала с кем-нибудь, наверное.
– А он что, погуливал?
– Ну, я не знаю. Вообще-то не видела его ни с кем, но можно зашифроваться как угодно. Чтоб с такими глазами да не гулял? Под него же девки сами ложатся!
– А может, сама Тонька погуливала, а он ее накрыл?
– Ага, эта курица? Да кому она нужна! Если бы не папочка ее, думаешь, Ромка на ней женился бы? Такой парень, красавец. Все девчонки, глядя на него, вон как облизываются, прям слюнки у всех бегут. А она? Без слез не взглянешь. Другое дело, что папочка им сразу и квартиру, и машину, и работу для Ромки в… как его… ну, новый центр открыли…
– Он что, ушел со старой работы?
– Да вроде. На новом месте и зарплата больше, и клиентура совсем другая. А теперь, если он с Тонькой расходится, его в два счета оттуда выпрут.
– Да нет, не выпрут. Он и сам приманка для клиентуры. Сейчас на него богатенькие дамочки тучей налетят, расклюют!
– Ну, может быть…
– Не, я всегда говорила, что брак по расчету хорош до поры до времени. Потом мужик обязательно начнет гулять. Машина, квартира – оно, конечно, хорошо, но стояк-то у них не на квартиру и не на машину. Надо же, какое совпадение: у одной моей знакомой барышни аналогичная история. Тоже разводиться собрались, но, честно, не знаю, дойдет ли до развода. Где-то застукала муженька, скандал закатила, а теперь, я так чувствую, на попятный.
– Из-за ребенка?
– Ну, ребенок ребенком, да только кто в таких делах о детях думает. Нет, у них бизнес совместный. Отец ее большая шишка, а парень… Он откуда-то с Урала, что ли. Был тощий, голодный, а сейчас – ну что ты! Валья-ажный такой… Но у него на морде написано: «Хочу трахаться!»
– То есть он как был голодный, так и остался?
– Ага! Только в другом смысле.
– Ну и что та барышня?
– Да ничего особенного. Прикинула, что теперь бизнес нужно делить, – и ревность в карман засунула, куда подальше. Да и правильно. Подумаешь, мужик гуляет. А кто из них, кобелей, не гуляет? Где-то я читала… а, у Бегбедера: мужчине нужно трогать как можно больше женщин, чтобы убедиться, что его – самая лучшая.
– Трогать? В смысле, щупать?
– Ну да. В смысле – лапать.
– Ага. Как всегда, значит: им можно, а нам не моги.
– Да почему? Моги, только осторожно… Но это не телефонный разговор. Ладно, при встрече раскроем тему.
– Да, при встрече… Мы с тобой уж сто лет не виделись! Опять в последний момент что-то придумаешь!
– Да ладно тебе… А скажи, откуда Тонька узнала, что Ромка гуляет?
– Да вроде бы кто-то ей сказал, не знаю точно. То ли подруга какая-то засекла, то ли вообще аноним настучал.
– Серьезно? Ну и суки! Бывают же люди… Подруга, главное! Да таких подруг надо топить в сортире! Вот же народ, блин!
– Точно, жуть. Покоя им не дает чья-то нормальная жизнь, надо изгадить. Я б на месте Тоньки, вместо того чтобы с мужиком разводиться, ту подругу кислотой облила.
– Вместе с той, с кем Ромка спал.
– Слушай, а может, он с подругой и спал? А потом ее бросил, и она из мести…
– Да я, честно, даже не знаю точно, кто на него настучал, подруга или просто случайный какой-то человек.
– Не, ну а случайному какое дело до того, с кем Ромка спит? Зачем ему в чужую жизнь лезть?
– А ты представь, вдруг та девка была его жена. Ну и понятно…
– Погоди, так Тоньке мужик, что ли, настучал?
– Откуда мне знать? Ничего я не знаю, кроме одного: Тонька с Ромкой разводятся, и все.
– Точно – все… Приплыли, называется… Бедняги. Никому не дай бог!
* * *
– До свиданья, – пробормотала Алёна, неловко сползая по ступенькам. – Спа… – Чуть не сорвалась, но успела схватиться за поручень. – Спасибо.– Не за что! – отозвалась проводница.
Она еле сдерживала смех. Алёна слышала, как вибрирует ее голос. Можно представить, что тетка расскажет товаркам, лишь только вернется в вагон!.. Нет, лучше не представлять.
Однако картина воображаемого рассказа уже не могла исчезнуть из головы Алёны, которая всегда отличалась буйной фантазией. Другое дело, что никогда, даже в самом разнузданном буйстве, ее пресловутая фантазия не рисовала картин, хотя бы отдаленно, хотя бы приблизительно напоминающих то, что ей пришлось пережить нынче ночью.
Алёна вяло брела по перрону, опустив глаза и вздрагивая, когда кто-то из многочисленных таксистов или просто частников, оккупировавших платформу, бросался к ней с предложением отвезти в Шереметьево, Домодедово, Внуково, на Курский вокзал, на Савеловский и даже на Ленинградский с Ярославским. Учитывая, что наша героиня сейчас находилась на Казанском вокзале, через площадь от двух последних, предложение свидетельствовало о глубоком чувстве юмора столичных водителей.
При мысли о деньгах Алёна безотчетно сунула руку в карман куртки и пошелестела лежащими там купюрами. Тридцать тысяч рублей: четыре оранжево-розовых пятитысячных, пять голубых тысячных бумажек и еще десять малиновых пятисоток. Каждый из трех попутчиков, значит, заплатил ей по десять тысяч рублей. За что?
Она споткнулась.
– Осторожней, девушка! – вскрикнули рядом.
А, ну да, она чуть не сшибла кого-то. В глазах темно, и подгибаются колени.
Алёна устало провела рукой по лицу. Кожа казалась ужасно сухой, будто бы даже поскрипывала. Это слезы на ней засохли. Значит, она все-таки плакала. Только не могла вспомнить когда…
Надо поскорей умыться, в поезде не успела. Ничего не успела – ни умыться, ни даже сходить в туалет. Она проснулась (вернее, очнулась от тяжелого, словно комья сырой ваты, сна), когда кто-то сильно потряс ее за плечо и тонким от изумления голосом сказал:
– Ты что тут делаешь?!
– Сплю, – пробормотала Алёна. – А что, уже пора просыпаться?
– Пора просыпаться? – Голос поднялся до визга. – Ничего себе! Да мы ж давно в Москве! Все уже вышли, одна ты дрыхнешь тут. Вставай, живо!
Алёна с трудом заставила себя сесть. Голова болела, болела, болела и была такая тяжелая, будто ее сырой глиной набили. Над Алёной склонялась проводница, глаза так и липли к лицу, так по нему и ползали, чудилось, оставляя клейкие следы:
– Что ж твои попутчики тебя не разбудили? Ну, хорошо вы гульнули! Как же я ничего не слышала? А деньги кто разбросал? Мальчики забыли, что ли?
С невероятным усилием протирая глаза, Алёна увидела, что на столике стоят пустые бутылки из-под конька и шампанского, валяются пластиковые стаканчики, а под Алёниной косметичкой, с вечера оставленной на столике, лежит солидная пачка купюр. И рука проводницы замерла над ними, пальцы подрагивают в нерешительности…
Алёна мгновенно все вспомнила и резким движением натянула до горла одеяло. Ужас так и плеснул в лицо: она лежит голая! Проводница все поймет!
Но нет: на ней была родимая футболка и родимые же велосипедки. Она не раздевалась? Ничегоне было? Или ее одели – потом? Значит, этобыло? Наверное… Иначе почему же, прежде чем выскочить из вагона в числе первых и в сей же секунд раствориться в огромной Москве, парни оставили ей деньги? Клиенты оставили деньги проститутке!
– Катя, ты что там застряла? – раздался голос в коридоре.
Проводница отдернула руку, зависшую над столиком, и выскочила из купе:
– Ой, Надежда Федоровна, иду, иду, у меня тут девушка прособиралась! Но она выходит, выходит уже!
Рука проводницы за ее спиной сделала несколько резких движений туда-сюда: живо, мол, выметайся! А потом сжалась в кулак, как бы демонстрируя, что будет, если она не поспешит.
Впрочем, Алёну не нужно было понукать, ей не нужно было грозить. Кое-как натянула поверх футболки свитер, а поверх велосипедок – брюки, сунула в сумку колготки, трусики и лифчик, не глядя, деранула щеткой волосы, сунула босые ноги в туфли. Напялила куртку, схватила сумку, ринулась к двери, стараясь не смотреть на проводницу.
Эта Катя все поняла, конечно. Невыносимо представить, как она будет хохотать над несуразной пассажиркой, которая всю ночь неизвестно чем – вернее, известно чем! – занималась с молодыми соседями по купе, которые напоили ее допьяна, а потом… Наверняка эта Катя решила, что все было именно так. Опытная женщина, небось всякого навидалась. И расскажет другим проводницам, и вообще – всем своим подружкам и знакомым.
Алёну скрутило рыданием.
Катя повернулась, посмотрела холодными, насмешливыми, всепонимающими глазами:
– Ну и что теперь реветь-то? Силком тебя имели, что ли? Небось еще и сама их просила. Помню, как ты в гости зазывала того, кто тебе на постельное белье деньги дал… Ну вот и зазвала. Так что не реви, пошевеливайся скорей. Что ты еле двигаешься, как неживая? Пить надо меньше. Да, да, надо меньше пить! Или что, сразу трое участвовали? Во все дырки драли, что ли?
Проводница хихикнула.
– Вы что?! – с трудом шевеля губами, выдавила Алёна. – Что вы мелете?! Как вы могли подумать такое, как могли…
– Ну, большое дело! – пожала плечами Катя. – Ты поработай с мое на транспорте, еще и не такое подумаешь. Такого наглядишься, что уже ничему удивляться не будешь. Точно тебе говорю! Другие в твоем возрасте мальчиков красивеньких за денежки нанимают. А тебе еще и приплатили как хорошо… по высшему разряду. Нормальным девкам надо небось полмесяца вкалывать, чтобы столько заработать!
Глаза Кати снова с живейшим интересом устремились к деньгам, которые Алёна сжимала в кулаке.
Деньги со столика она брать не собиралась, но они сгреблись как бы сами собой, будто приклеились к косметичке, которая их прикрывала.
Может, отдать проводнице, пусть подавится? Купить этими деньгами ее молчание?
Да больно уж баба поганая. Не уймется, начнет мести языком, будто помелом. Получится, что за свой позор ей же и заплатишь.
Переживет! Обойдется! Перетопчется!
Алёна сунула купюры в карман и ринулась вон из вагона. Хотелось оказаться как можно дальше отсюда – от поезда, от перрона. Как можно дальше!
Желание было таким острым, что она даже не смогла заставить себя зайти в туалет тут же, на Казанском вокзале. Не поленилась добежать до подземного перехода, перейти на другую сторону площади, подняться на второй этаж Ярославского вокзала – и только там начала приводить себя в порядок.
Народу здесь было мало, никто не обращал на Алёну никакого внимания, и она, забившись в кабинку, переоделась – торопливо, как бы воровато, стараясь не касаться своего тела. И так же старалась не думать ни о чем – только о том, как поскорей привести себя в порядок. Но мысли бились, бились, словно птицы о прутья клетки.
Сделали они что-нибудь с ней? Или нет?
Она не помнила.
«Червонная дама, четыре валета…»
Нет, «валетов» было только три. Но и их вполне достаточно!
Вроде бы тело говорило, что нет, ничего эти трое с ней не сделали. Никаких следов… Все же она была опытной женщиной и, уж наверное, поняла бы, если бы провела ночь… вернее, если бы с ней провели ночь трое молодых мужчин.
Мелькнула мысль зайти в пункт анонимного обследования, показаться гинекологу. Ага, хорошая мысль. И что сказать? Извините, меня, мол, собирались трахнуть трое красавчиков, но что-то я не пойму, трахнули или нет, так, что ли?
Можно представить реагаж…
Нет, скорей всего, «валеты» ее не тронули. Но зачем, зачем было проделано все это цирковое представление? С пьяного необъяснимого куража? Или чтобы унизить женщину? Показать: ты была в нашей полной власти, мы могли уделать тебя и так, и этак, но не стали, потому что нам до тебя и дотронуться противно?
Ну да, для женщины с такой степенью гордыни, как у Алёны Дмитриевой, неизвестно еще, что более оскорбительно: отбиваться от разнузданных молодых стебарей или чувствовать их отвращение к ней…
Нелепо, да? Любая порядочная женщина оскорбится такой постановкой вопроса? Одно из двух: или Алёна Дмитриева ненормальная, или… Или пусть нормальная сунет в карман свое ханжество. Пренебрежение оскорбительно любой женщине!
Алена вспомнила Константина и Андрея, двух своих нежных приятелей. Но сейчас воспоминание, которое всегда повышало жизненный тонус, принесло только боль. А что, если и им она противна? Что, если и они приходят к Алёне лишь потому, что она поднакопила за жизнь немалый опыт, который парни с удовольствием перенимают? Потому приходят, что она весела и умна, раскованна, охотно соглашается на самые невероятные эксперименты? А в глубине души и Константин, и Андрей не имеют ничего против того, что встречи происходят при плотно задернутых шторах, в полумраке, когда не видно… Как там было сказано? «Морщинки на мордочке… грудь, наверное, уже того-с, животик дрябленький, пелодка, конечно, небритайа…»
Да будьте вы прокляты с вашим хамством, с вашим сленгом, «падонки»!
Кое-как причесавшись, трижды почистив зубы, умывшись и нанеся на враз осунувшееся лицо крем, Алёна не поленилась спуститься вниз, на привокзальную площадь, купить в продуктовом магазинчике (продавщица смотрела равнодушными, стеклянными глазами, ей не было никакого дела до всклокоченной дамочки с безумным лицом, и Алёна была благодарна за ее равнодушие чуть ли не до слез) большую бутылку воды, в аптеке – три пачки одноразовых платков и гигиенические салфетки, потом вернулась в туалет, разделась в кабинке и устроила себе что-то вроде душа. Стало чуточку легче. В косметичке лежал пробничек любимых «Burberr Touch». Духи эти Алёна берегла пуще глаза, но сейчас уж было не до экономии. Флакончик опустел, и Алёна почувствовала, что от нее перестало шибать коньяком и развратом. Она могла бы теперь послужить ходячей рекламой фирмы «Burberry» и, по совместительству, образцом дурного вкуса (приличные женщины не употребляют парфюм в таком количестве!), но это ее заботило меньше всего. Да и о каких приличиях можно говорить в данной ситуации, вы что, люди добрые?!
Подкрасив глаза и подмазав губы, Алёна сочла, что стала похожа на человека, хотя бы отдаленно. Ужасно захотелось есть. Теперь она направила все свои мысли только в русло насыщения и не позволяла им сворачивать в другом направлении. Думала о любимой овсянке на воде с белым изюмом, старательно жалела о том, что невозможно съесть кашу. Ну ничего, творог – тоже хорошо. Зашла в магазин и купила две творожные «Активии» с курагой (15 процентов бесплатно!), пластмассовую ложечку и стаканчик кофе.
Потом еще один стаканчик. И еще.
Наконец-то сырая вата, которой с самого утра была набита голова Алёна, исчезла оттуда. Но счастья нашей героине это не принесло. В освободившееся пространство полезли мысли, которые она до сих пор старательно изгоняла.
На часах девять. В издательство еще рано, тамошний народ к половине одиннадцатого на работу приходит, касса открывается в половине первого, а встреча с редакторами и корректорами назначена писательнице Дмитриевой вообще на вторую половину дня.
Куда же ей податься, вышеназванной писательнице?
Алёна посмотрела в окно и увидела вывеску отделения милиции.
Так… например, можно зайти сюда и написать заявление о том, что трое попутчиков силком влили в нее полстакана мерзкого коньяка, а потом…
Бред. Никто и слушать не станет. Только на смех поднимут.
Сказать, что они ее мерзко оскорбляли своими разговорами о пелодках и женщинах-апгрейд? Во-первых, поди докажи, что такие разговоры имели место быть. Во-вторых, с точки зрения вокзальных ментов, которые, очень может быть, никаких других слов, кроме матерных, знать не знают и ведать не ведают (и их, ей-богу, можно понять, такова уж специфика работы), подобные слова вовсе даже не оскорбления, а совершенно нормативная лексика. И, конечно, кто-нибудь скажет, посмотрев в паспорт Алёны, где указана дата ее рождения: «А чего вы, женщина, хотели, в вашем-то возрасте? Вам же заплатили! Зачем тогда деньги брали?»
Нет. В милицию – нет!
Никакого преступления не совершено. Убита женская гордость, но это уж, знаете, ваши личные трудности, Елена Дмитриевна Ярушкина, Алёна Дмитриева тож. Скромнее надо быть, девушка! Скромнее!
И что, она все так и оставит? Утрется?
А что, что, что тут можно сделать, кроме того, что утереться? Она ведь даже фамилий парней не знает! Вообще ничего о них не знает, только то, что один из них – блондин, второй – шатен, третий – брюнет, похожий как две капли воды на некоего Игоря Туманова, только зовут его не Игорь. Вся информация!
Вернуться разве к проводнице, как ее там, к Кате? У нее на копиях билетов есть фамилии парней, номера паспортов.
Ага, так она тебе их и даст… Ждите ответа! Скажет, что не положено, не имеет права, – и все. По большому счету, она права. Конечно, если бы данные затребовала милиция…
Ну, с милицией ясно и понятно.
А может, предложить Кате деньги? Вот эти самые тридцать тысяч?
Алёна нерешительно оглянулась, как если бы отсюда, с Ярославского вокзала, могла увидеть свой поезд, стоящий на перроне Казанского. Не видно. К тому же его уже, конечно, давным-давно отогнали куда-то на запасные пути. Поди найди тот ножичек!
Можно будет поискать Катю в Нижнем. Можно. И даже найти можно. А вдруг она упрется и все равно ничего не скажет?
Очень может быть, между прочим. Если история выйдет наружу, она запросто лишится работы. Сейчас с этим строго. Кстати, не исключено, что парни ей тоже заплатили – именно за то, чтобы она их не выдавала. И она отдала им копии билетов. Поэтому будет молчать, как рыба об лед, выражаясь языком какого-то персонажа Тэффи. Конечно, останется еще общий железнодорожный компьютер с фамилиями и номерами паспортов всех, кто покупает билеты на РЖД. Но к нему Алёне вообще в жизни не подобраться. Вот если бы милиция запросила информацию…
Опять за рыбу гроши!
Нет, надо все забыть. Поскорей забыть и не дергаться. Выкинуть из головы, как будто и не было в жизни Алёны Дмитриевой этой ночи, этих трех парней, которые ее… Которые, очень может быть, и в самом деле ничего с ней не сделали, только страшно, невероятно, чудовищно унизили. За что, зачем, ради чего? Чтобы заплатить ей тридцать тысяч?
Нет, правда, сумма очень даже немалая. И за что?
Фантастика какая-то, честное слово…
А что, собственно, фантастического?! Зачем усложнять ситуацию? На самом деле все просто. Ну очень просто. Парни вчера перепились, вот и начали куражиться над невзрачной и с виду затурканной бабенкой. К утру парни очухались, оценили последствия куража и испугались, что бабенка, проспавшись, заявит в милицию. И решили от нее откупиться самым пошлым образом.
Ну и откупились. И даже весьма щедро, не правда ли? Будь Алёна той, за кого они ее приняли, она бы, очень может быть, была даже счастлива…
А она не счастлива. Вот вообразите себе! Не счастлива, и все тут.
Она чувствует себя оскорбленной еще сильнее. Поруганной себя чувствует!
Надо вышвырнуть поганые деньги, эту оскорбительную подачку! Пусть их ветром разметет, пусть вокзальные бомжи подберут презренные бумажки и пропьют их!
Алёна с яростью сжала кулак в кармане куртки и вытащила его. Скомканные купюры торчали между ее пальцами, как разноцветные червяки. Алёна брезгливо передернулась и уже начала разжимать было пальцы, как вдруг нахмурилась озадаченно.
Ну да, все это очень хорошо, конечно, весьма благородно. Прямо тебе Настасья Филипповна, которая бросает деньги Рогожина в камин… Сколько там было-то, в той пачке? Сто тысяч, кажись? Да, сурово… Выбросить купюры – классное средство для растоптанного, изнасилованногосамолюбия. Но каким образом писательница Дмитриева доберется потом до издательства? Оно ведь аж на «Войковской» расположено. Туда на метро пилить да пилить. Сначала по кольцу до «Белорусской», потом по радиальной…
Ладно. Алёна возьмет из грязных денег ровно семнадцать рублей на проезд, а остальное вышвырнет к черту.
Хотя стоп… Она ведь деньгами уже немного попользовалась: покупала воду, потом творожки, ложечку, платочки одноразовые, салфетки гигиенические, кофе черный… Сотни как не бывало.
«Это ничего не значит!» – запальчиво сказала сама себе Алёна. Не считается! Она просто забылась. Совершала покупки почти в бессознательном состоянии.
Хорошо, тогда так. Она заберет из оставшихся денег только семнадцать рублей на метро, а остальные выбросит в урну. Немедленно! В издательстве ей дадут гонорар, и никаких проблем не будет.
Алёна отсчитала ровно семнадцать рублей, положила их в карман, остальные же купюры, брезгливо придерживая двумя пальцами, понесла к ближайшей урне.
– Дэвушка… – тихо сказал в ту минуту кто-то за ее левым плечом.
Алёна оглянулась. Рядом стояла невысокая женщина лет тридцати со скорбным выражением смуглого, худощавого лица. На ней были черный платок, черная тяжелая куртка и черная юбка почти до земли. Волосы у нее тоже были черные, ну и глаза в тон.
– Дэвушка, помогите, – пробормотала женщина с отчетливым акцентом.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента