Страница:
И он вошел в дом.
Человек, который караулил под деревом, а потом звонил по телефону, разбежался, пружинисто подпрыгнул и ухватился за край бетонного козырька, нависавшего над дверью подъезда. С силой забросил тело на козырек и встал. Желтая труба газоснабжения проходила совсем рядом, однако его ловкому телу она была не нужна. Он дотянулся до края балкона и через секунду уже перемахивал через перила, стараясь не задеть ящики с цветами, которыми они в изобилии были украшены.
Держась так, чтобы не попасть в блики света, падавшего из соседнего окна, он осторожно сунул какую-то плоскую штуку в щель между косяком и балконной дверью, и вскоре ручка запора мягко повернулась.
«Отлично!»
Впрочем, человек тут же разозлился на себя. Он мог бы и сам решиться рискнуть, не ждать, пока появится этот Псих и пинком под зад пошлет его делать привычное дело. Сейчас уже все закончил бы и спал спокойно.
Он сунул руку под рубашку и достал из подмышечной кобуры пистолет. Снял с предохранителя и утвердил палец на курке.
Балконная дверь отворилась бесшумно. Он умел делать такие вещи, умел беззвучно втираться в узкую щель и невесомо перемещаться по старым, скрипучим половицам так, чтобы они не издавали ни звука. Сразу отпрянул от окна в сторону, к стене, чтобы его силуэт не вырисовывался на фоне окна, и помедлил, пока глаза снова не привыкли к темноте.
Где-то за стенкой методично капало из крана. И это был единственный звук, нарушавший тишину. Сигнализация в коридоре не пищала. Человек усмехнулся, вспомнив рассказ того, кто его сюда послал. Все, что Псих смог сделать, – это в сердцах сорвать проводку, хотя следовало бы обмотать ее вокруг шеи этой твари и покрепче затянуть. Не удалось. И на крутых, значит, старух бывает проруха. А строит-то из себя...
Он досадливо оскалился и невесомо двинулся к дивану, на котором белела постель. Прищурился: диван был застелен на ночь, но пуст. Значит, она все-таки на кухне. Или в ванной. Там, где капает вода.
Огибая углы – тесная комнатенка была заставлена мебелью, – он переместился в узенький тамбур, ведущий в кухню.
Дверь закрыта. Потянул ее на себя – и ворвался в крошечное помещение, с трудом удержавшись, чтобы не нажать на курок.
Пусто!
Отпрянул в коридорчик, дернул дверь в ванную (в двери зияла россыпь крошечных дырочек).
Пусто!
В прихожую, стукнув кулаком по выключателю, – пусто! Дернул входную дверь – заперта.
Ну-ну...
Теперь, когда он уже обнаружил себя, можно было не таиться. Хозяйка, конечно, забилась в какую-нибудь щель в безумной надежде, что ее ночной гость поудивляется пустоте квартиры и уберется восвояси. А зря надеется! Он найдет ее: в нише, в шкафу, под диваном, под столом – куда бы она ни спряталась в паническом страхе. Если понадобится, он поднимет каждую доску пола!
Он включил свет и первым делом рванул дверку стенной ниши, которая исполняла в этой маленькой комнатке роль гардероба.
Обыск был закончен за минуту. После этого человек с пистолетом остановился посреди комнаты и тупо уставился на пол, словно и впрямь вознамерился поднимать доски.
Похоже, ему оставалось только это: квартира была пуста.
Плотная, широкоплечая, круглощекая, с разноцветными перышками волос, она то стискивала руки на груди, то бросалась вперед и начинала стучать в стекло.
– Позвони мне! – кричала она. – Позвони, ну пожалуйста! – И вдруг: – Я тебя люблю! Люблю!
Люди, стоявшие на остановке, пялились на нее во все глаза, шофер тоже посматривал в зеркальце заднего вида, но не трогался с места. Он хотел, чтобы полупустой автобус заполнился. И ему было все равно, что человек, которому это адресовалось, явно мечтает провалиться сквозь землю.
На него оглядывались. Кто-то понимающе вздыхал, кто-то откровенно ухмылялся. Есть такие люди, которые считают, что они вправе откровенно ухмыляться над теми, кто попал в затруднительное положение. Их довольно много развелось на свете, этих ухмылял...
Катерина не удержалась и оглянулась тоже. Ладненький, хорошенький парнишка, сидевший на заднем сиденье, то натянуто улыбался своей неистовой подружке, то воровато озирался. Встречал обращенные к себе взгляды – и горбился, опускал голову, украдкой махал через стекло: уходи, мол, но девчонка то ли не понимала, то ли просто не в силах была уйти.
– Позвони, ну пожалуйста! – кричала она сорванным голосом, тиская на груди футболку.
– Пьяная, что ли? – слишком громко сказала какая-то женщина, одна из тех, которые считают себя вправе во всеуслышание высказывать самые грубые и нелепые свои предположения...
Дверцы громко закрылись, и Катерина услышала, как парнишка испустил вздох нескрываемого облегчения.
Руки у девчонки бессильно упали.
– Я же люблю тебя! – отчаянно выкрикнула она и вдруг ударила себя по щекам – сильно, отчаянно. Сперва по одной, потом по другой.
Автобус сильно взял с места, словно испугался. Катерина отвернулась.
Она смотрела в окно, но ничего не видела, кроме пухлых короткопалых ладоней, которые били по тугим щекам.
За что она себя так? Почему любовь заставила ее возненавидеть свое лицо? Ну да, она понимает, что не нравится, не может понравиться этому тихому хорошенькому парнишке с густыми, словно расписными бровями и длинными, нарядными ресницами, слабым подбородком и ярким ртом. Таким нравятся нежные блондинки со смазливыми личиками и развязной походкой, длинноногие, тоненькие. И она избивала себя за то, что не уродилась именно такой, а значит, этот парнишка никогда...
Автобус бодро промчался по опустевшей улице, но не успел проскочить светофор и рывком затормозил. Прямо напротив Катерины образовалось огромное лицо, от которого она испуганно отшатнулась, не сразу сообразив, что видит перед собой рекламный плакат. Лицо на плакате было разделено на две половинки: одна – вся какая-то сморщенная, непроходимо уродливая, а вторая – неописуемой красоты, ну натуральная Мэрилинка! Вернее, ее половинка. Многоцветная надпись просто-таки кричала о сети косметических салонов «Аллюр», где любая и каждая особа могла бы из дурнушки стать несусветной красавицей с помощью каких-то там липостероидов, выращенных на космической станции «Мир».
Красный глазок светофора сменился зеленым, автобус тронулся. Интересно, видела этот плакат та девочка, что, наверное, все еще плачет на остановке? Да если даже и видела! Эти липо, или как их там, по карману небось только женам мэров и губернаторов. Или женам «новых русских». Хотя «новые-то русские» и так женятся исключительно на красавицах, которым не нужны никакие вспомогательные средства.
Катерина оглянулась, но плакат уже остался далеко позади. Да и черт с ним! Ну что, в самом-то деле, такое красота и почему ее, так сказать, обожествляют люди? Не родись красивой, а родись счастливой!
А счастье – это любовь...
Катерина вдруг ощутила острое, почти неодолимое желание поменяться судьбами с той крепко сбитой, невысокой, до одури влюбленной девчонкой, отдать ей свое стройное, вернее сказать, худое тело, свои длинные ноги, русые волосы и равнодушное сердце. И свое неумение плакать – вот так горько, отчаянно, навзрыд и напоказ. Забрать ее острое, мучительное горе, которое когда-нибудь избудется, потому что даже сейчас, ненавидя себя, девчонка сердцем надеется: это пройдет, жизнь и время залечат раны, появится другой человек, которому нравятся именно такие складненькие, плотненькие дурешки с простодушными мордашками...
Вот на это самое и махнулась бы Катерина не глядя: на надежду! На умение жить в ожидании чуда. Мечтать о счастье, которое не имеет конкретного образа вовремя выплаченной зарплаты или еще какой-нибудь такой же ерунды: просто счастье будущего.
Чего не дано, того не дано. Наверное, раньше, лет десять назад, она тоже была такой, так же таращилась в далекие дали, но уж и не вспомнить теперь, когда это минуло.
Автобус-экспресс промчался мимо ярмарки, свернул на мост, потом на набережную, и картина заката, ранее скрытого высокими домами, вдруг открылась во всей красе. Солнце уже ушло в воду, виднелся только ярко-золотистый край, и это сияние размывалось серо-лиловой полосой, а выше сгущалось немыслимо малиновым цветом, бросавшим яркие отсветы на темнеющие с каждой минутой облака. К востоку их уже не было, там небо казалось лазурно-прозрачным, как дорогой шелк. И на пышную зелень, покрывшую склоны, легли золотистые блики, и Воронья башня кремля, самая красивая из всех башен, вдруг словно бы засветилась изнутри тревожным красным светом... После пасмурного дня с промельком долгожданного дождя этот немыслимый закат был как внезапный подарок. Кому?
«Да уже не тебе», – едко сказала Катерина.
И, словно подтверждая это, автобус резко повернул от Волги. Закат исчез из глаз, и пока автобус медленно тащился в гору, забираясь на площадь Минина, пока ехал по улице того же названия, а потом выруливал на Сенную, небо уже померкло, и когда Катерина вышла на своей остановке, оно было самым обыкновенным, тускло-серым. Еще не стемнело, но свет меркнул с каждым мгновением, и Катерина ускорила шаги.
На эту троицу она обратила внимание сразу. «Стекляшка» была уже закрыта, а они с выжидательным видом топтались у крыльца. Может, правду говорят, что постоянным клиентам спиртное в «стекляшке» продают всю ночь? Да, эти трое очень похожи на постоянных клиентов...
Катерина засмотрелась на них и споткнулась. Не приземлиться на коленки удалось только потому, что спотыкалась она довольно часто и приобрела определенные навыки в этом деле. Однако для случайного зрителя ее пируэт с подскоком выглядел, конечно, глупо, и «постоянные клиенты» дружно фыркнули.
Вновь обретя вертикальное положение, Катерина свернула во двор и с максимальной скоростью устремилась к своему крыльцу. За ее спиной по треснувшему асфальту зазвучали шаги. Эхо, что ли?
Катерина покосилась через плечо. Нет, не эхо: троица двинулась за ней. Возможно, не за ней, но в том же направлении?
За ней! Тоже вошли в подъезд, затопали по ступенькам.
Катерина замерла возле почтовых ящиков.
Пусть эти типы пройдут. А если остановятся рядом, она заорет. Заорет! Господи, да кому она нужна, уродина, ее небось и изнасиловать никому неохота будет, разве только какому-нибудь несчастному маньяку, которому совсем уж некуда деться!
Она изо всех сил таращилась сквозь щелку в темноту ящика, словно высматривала, лежит там какое-то послание или нет. Проще было бы открыть да проверить, но Катерина не решалась достать ключ при этих... Ключ от почтового ящика висел на одном колечке с квартирными, и незачем дразнить гусей. Хотя квартирный, который гаражный, мог в случае чего послужить неплохим оружием: длинный, плоский, отдаленно – очень отдаленно! – напоминающий стилет. Если нападут, можно ткнуть им кого-нибудь в глаз, другого стукнуть по ноге острым каблуком, третьего садануть локтем в бок...
Вот жизнь настала, а, если при встрече с незнакомым человеком нужно первым делом думать, как от него обороняться!
Троица «постоянных клиентов» промчалась вверх по лестнице, даже не взглянув на Катерину.
– Да Витька просто облезет, когда мы к нему завалимся! – слишком высоким, пьяным голосом выкрикнул один из них, в огромной кепке, прикрывающей лицо. – Облезет и неровно обрастет!
Катерина перевела дух и побрела наверх, размышляя, кто же из ее соседей этот Витька, которому уготована столь жуткая участь. Скорее всего, новый муж Светки Ковалевой. Она выходила замуж так часто, что даже фамилию не меняла: какой смысл, все равно ненадолго?
Витькины гости топтались на втором этаже. Так и есть, в Светкину квартиру звонят. Только они не знают, что Светка с новым мужем куда-то уехала с утра на его хорошеньком «Форде». Странно, что у обладателя такой машинки столь зачуханные приятели! Ну, может, друзья детства?
Размышляя об этом, Катерина достала из сумки ключ, вставила в скважину, но в это самое время что-то сильно, больно уткнулось ей под ребро, и незнакомый голос пробормотал:
– Открывай быстро, не дергайся.
Катерина замерла.
Те трое стояли рядом, взяв Катерину в темное кольцо, буквально прижавшись к ней, словно они были друзьями именно ее детства, а не Витькиного. И вдруг Катерина поняла, что и ему они не друзья, что, может, и Витьки-то не существует никакого в природе, а Светиного мужа зовут, к примеру, Никодим или Пафнутий. Именно она была целью этих парней, которые ей с первого взгляда показались пугающими и подозрительными. Особенно тот, худощавый, в огромной кепке, сдвинутой на лицо...
Но хватит стоять столбом! Теперь выхватить ключ из скважины, всадить одному в глаз, другого ударить по щиколотке каблуком, третьего садануть в живот локтем...
Но ключ всегда вытаскивался с усилием: замок давно следовало смазать, а она не смазала. Локти у нее были блокированы: в них вцепились сильные руки. А лягаться не имело никакого смысла, потому что туфли с острыми каблуками стояли дома на полке для обуви, на Катерине же были надеты босоножки на мягкой, плоской подошве вообще без каблуков.
– Крикнешь – застрелю, – раздалось над ухом.
– Соседи... – выдохнула она. – Услышат...
– Не беспокойся, пистолет с глушителем.
Голос был ровный, спокойный, в нем не звучало ни полтона угрозы, однако Катерина поверила сразу.
Один замок, другой, дверь открылась, и торопливое пиканье встретило их на пороге.
– Сигнализация ментовская! – выдохнул кто-то за спиной, и пальцы, стискивавшие левый локоть Катерины, испуганно разжались.
– Отключи, – посоветовал тот, со спокойным голосом, и она послушно выдернула вилку из розетки.
Наступила тишина, за спиной раздался вздох облегчения.
– Заходите, быстро! – велел спокойный голос, принадлежавший, как сообразила Катерина, главному в этой компании. – Надо еще на пульт позвонить.
У нее упало сердце. Она-то надеялась, что эти типы не знают, как на самом деле отключается сигнализация. Тогда у нее был бы шанс, потому что, если не даешь на пульт отбой в течение двух минут, из отдела охраны немедленно посылают дежурную машину с оперативной группой.
– Где телефон?
– На кухне.
Поддерживая под локоть, ее поволокли на кухню. Катерина покосилась вправо и увидела человека, которому принадлежал тот ровный, пугающий своим спокойствием голос. Повыше ее ростом, худощавый, обыкновенно одетый, вроде бы тот самый, что был в кепке. Однако его лицо... Лица у человека не было!
Катерина пережила мгновение дикого страха, прежде чем поняла, что у него не содрана вся кожа с головы, а просто на нее напялен светлый капроновый чулок.
Трясущейся рукой сняла трубку, но «чулок» вырвал ее, грозно приподняв пистолет. На ствол была навинчена какая-то круглая штука. Очевидно, это и есть глушитель.
– Нашла дурака, – усмехнулся он глухо. – Говори телефон охраны и свой код, я сам позвоню. Ну! Время идет!
Итак, он знает даже про то, что через две минуты...
Она опустила голову, чтобы не видеть, как нетерпеливо подрагивает ствол.
– Наберите 65-18-41. Когда ответят, скажите: 78, Старостина, снимите с охраны, пожалуйста.
– Пожалуйста? Ну-ну.
«Чулок» начал набирать номер указательным пальцем той же руки, которой держал трубку. Надежда на то, что для этого он положит пистолет, погасла.
«Да если бы и положил, ты что, схватила бы его и начала стрельбу?» – зло спросила себя Катерина и вздохнула: ответ на оба вопроса был однозначный: нет.
65...18...41... У нее дрогнуло сердце.
– Алло! – Трубка резонировала, и голос ответившей был отлично слышен.
Катерина вскинула голову.
«Чулок» чуть отстранился, словно опасаясь, что она схватится за трубку, и поднял пистолет к самому ее лицу, чтобы предупредить охоту заорать: «Помогите! Грабят! Убивают!» Катерине было видно, как дрогнул его палец на курке, и она прикусила губу. Что толку кричать...
– 78, Старостина, снимите с охраны, пожалуйста.
– Нет проблем, – отозвался безмятежный женский голос, и послышались короткие гудки.
– Отбой, – заключил «чулок», кладя трубку и выталкивая Катерину в прихожую. – Займитесь ею, ребята, если хотите, а нет, свяжите покрепче. И к делу, быстро!
– Погодите, – выдохнула Катерина, хватаясь за косяк и чувствуя, как у нее подгибаются ноги. – Мне плохо, меня сейчас...
Она не договорила, зажала рукой рот и рванулась в туалет.
«Чулок» шагнул было следом, но тотчас брезгливо скривился и отпрянул:
– Блюет. Эй, присмотрите за ней, а я тут займусь.
Вода в бачке шумела, Катерина не слышала за своей спиной движения, но чувствовала, что кто-то стоит в дверях, меряет взглядом ее напрягшиеся бедра...
Опять спустила воду, выпрямилась, отирая дрожащие губы.
– Прополощи пасть, – велел долговязый смуглый парень, стоявший в дверях. – А еще лучше – зубы почисть, а то я брезгливый. Отсосешь для начала, а там посмотрим.
Катерина снова покачнулась и оперлась на стиральную машину. Туалет в ее квартире был совмещенным с ванной.
– Пожалуйста, выйдите на минуточку, – пролепетала она, не слыша своего голоса за шумом воды. – Мне плохо, плохо, выйдите!
– Щас будет хорошо, – пообещал он, расстегивая штаны.
– Мне... у меня что-то с желудком, мне надо... – Она махнула на унитаз.
Лицо смуглого искривилось, он подозрительно принюхался и отшатнулся в коридор:
– Медвежья болезнь? Давай быстро, да подмойся потом, а то я брезгливый.
Катерина закрыла за ним дверь на защелку и припала к ней лбом. Ей казалось, будто она бумажная кукла, так подгибались ноги и тряслись руки. Но пришлось все-таки найти силы, чтобы обхватить стиральную машину и с силой сдвинуть ее с места, подперев дверь. В жизни не поверила бы, что сможет своротить эту махину! Какое счастье, что дверь в ванную открывается внутрь, это всегда было жутко неудобно, Катерина постоянно мечтала перевесить дверь, но, конечно, так ничего и не вы?мечтала. И слава богу!
На стиральную машинку она взгромоздила все тазы, и ведро для мытья полов, и вешалку для полотенец, и сами полотенца, и вообще все, что было в ванной. Уперла швабру в косяк и в противоположную стенку. Прислушалась к возмущенному воплю, раздавшемуся в прихожей, и прыгнула в ванну. Всем телом, всем лицом втиснулась в ледяную белую эмаль, и замерла.
Тот, смуглый, бился в дверь изо всех сил, но машина была широкая, она перекрывала косяк и блокировала застежку. Конечно, если навалятся все вместе... если успеют навалиться...
«Раз, два, три... десять, пятнадцать... тридцать, – считала Катерина секунды. – Господи, ну что так долго, мы в квартире уже не меньше семи минут, а милиции все нет!»
Звонок! Звонок во входную дверь! Обычно он был еле слышен, но сейчас Катерине показалось, будто зазвенело прямо в ее голове. Вся ванна от этого звона заходила ходуном. Опять звонят. И еще раз, еще.
Катерина зажмурилась.
Это не звонок. Это стреляют через дверь, а пули попадают в ванну.
А вот целая очередь! У них что, и автомат есть, а не только пистолет c глушителем?!
И вдруг настала тишина, и Катерина поняла, что слышала не очередь, а непрерывную трель дверного звонка.
Милиция все-таки приехала!
Мгновение тишины.
– Ну, ты меня еще вспомнишь!
Голос долетел до нее – ледяной, мертвенно-спокойный, словно выдох из могилы. А потом – топот, звон, треск, крики...
«Да погоди выбираться-то, – рассудительно проговорил в глубине ее перепуганной, смятенной душонки кто-то умный и смелый. – Воспользуйся случаем, хоть осмотрись! Тебя же никто пока не тронул, верно? Может, и вовсе не тронет».
Виталя не трогал ее, это факт. То ли похоть поостыла, то ли в самом деле побаивался этого Змея. Ирина подумала, что следует быть благодарной этому неведомому существу, иначе Виталя уж, наверное, лишил бы ее невинности прямо в автомобиле, чуть отъехав от Арени. И ей вдруг сделалось жутко смешно при мысли, как он изумился бы, обнаружив, что женщина с такой внешностью оказалась...
Ирина не сдержала невольного смешка, и Виталя одобрительно на нее покосился, решив, что полонянка смирилась со своей участью. Однако тут же он счел, что этот смешок ему почудился, а улыбка на ее ярких губах была просто нервической судорогой.
Да, Ирине теперь было не жутко смешно, а просто жутко. Сцепив руки на груди, расширив глаза, чувствуя, как холодеет лицо, она завороженно смотрела на высокую мужскую фигуру, возникшую в воротах и замершую при виде Витали в обществе незнакомки.
Сказать, что этот человек из ворот вышел, можно было лишь условно, настолько гибки, текучи, неуловимы были его движения. Сказать, что выполз, как-то неловко, ведь перемещался-то он на двух вполне нормальных нижних конечностях. И все-таки ассоциация с движениями пресмыкающегося была полной. Вдобавок он оказался невероятно худ, узкоплеч, с маленькой черноволосой, коротко остриженной головой, которая, вероятно, была слишком тяжела для девичьи-длинной шеи и клонилась то влево, то вправо... точь-в-точь как голова змеи, подстерегающей добычу! И в довершение этого его тощие ноги плотно, как перчатка, облегали узкие черные брюки из блестящей кожи. Но и этого ему оказалось мало! Все его тощее тело от плеч до пояса было покрыто сплошным узором татуировки, причем не вульгарным тюремным самоделом, синюшным или черным, а настоящей профессиональной тату?ировкой. Изысканно-многоцветные рисунки словно бы перетекали один в другой, подрагивая и шевелясь при каждом движении худого тела. Они казались чешуей, покрывавшей тело двуногого пресмыкающегося, и Ирина подумала, что, даже не знай она клички этого человека, назвать его можно было только одним словом – Змей.
– Ну, Виталя, тебя только за смертью посылать! – Как ни странно, Змей не шипел, не свистел, а разговаривал вполне человеческим голосом, разве что чрезмерно тонким, даже писклявым. – Тащишься, как хрен по стекловате. Ух ты, какое чудо! Неужто местного разлива?
Перепуганной Ирине показалось на миг, что вовсе не она вызвала эту краску оживления в бледном лице Змея, а ящики с водкой, но тут же иллюзии ее развеялись.
– Только имей в виду, киска, больше 50 баксов за ночь я не даю. Да ты не переживай, – тут же успокоил он, заметив, как вздрогнула Ирина, – Виталя отвалит как минимум столько же, так что свои сто ты всяко заработаешь. Ну и за день положим тебе полсотни за хлопоты... хорошие деньги даже в Нижнем, а уж в этой дыре – тем более! Ну, пошли к столу, там уже все прокисло, пока ты шлялся!
Змей открыл дверцу, которая почему-то мгновенно подчинилась ему, и выволок Ирину из машины. Девушка не взвизгнула только потому, что голос ее превратился в ледяной комок и замер где-то в горле. Да и вся она настолько оцепенела от ужаса, что не могла шевельнуться.
Впрочем, этого и не требовалось. Змей окольцевал ее талию гибкой длинной ручищей и повлек за собой в дом, чуть приподнимая, когда каблуки туфель на ее неподвижных ногах начинали запутываться в высокой траве. Передвигался он быстро, проворно, и Ирина едва успела ощутить, что его тело вблизи необычайно холодное и даже сыроватое, словно он воистину не был теплокровным млекопитающим, как уже оказалась стоящей на крыльце. Перед ней распахнулась дверь, а потом Змей втащил девушку в просторный холл и выпустил из рук. Очень кстати как раз за ее спиной оказалось кресло, в которое Ирина и рухнула, поскольку ноги ей по-прежнему не повиновались.
Откуда-то шло ровное, успокоительное тепло, и девушка почувствовала, что постепенно оживает. Она даже смогла оглядеться и увидела, что тепло исходит от камина, в котором пылала преизрядная лесина. Даже в том состоянии, в каком она сейчас находилась, Ирина не могла не отметить нелепости этого сочетания: староверский угрюмый скит – и камин, сложенный из дикого камня. Впрочем, в доме было прохладно даже в такую лютую жару, как сейчас, и без огня обойтись было трудно. Вряд ли в скиту был такой просторный холл, наверняка все тут было перестроено. Этот камин, столбы-колонны, головы зверей на стенах... Ирине потребовалось несколько минут, чтобы осознать: это не подлинные чучела, а раскрашенная пластиковая имитация. Художнику особенно здорово удались обагренные кровью пасти тигра и медведя, а также лосиные рога. Чувствовалось в этих рогах какое-то глубокое знание темы, трепетность какая-то в проработке образа...
Мебели в холле было немного: диван да кресла в разных углах, все застеленные шкурами (тоже не натуральными, а синтетическими, но очень впечатляющими на вид), ковры и подобные же шкуры на полу, а также огромный итальянский стол, покрытый пластиком под малахит, видимо, красоты неописуемой, но едва различимой из-за изобилия наставленных на него тарелок и блюд.
Ирина, у которой маковой росинки не было во рту со вчерашнего дня, почувствовала легкое головокружение от внезапно пробудившегося голода и с интересом уставилась на стол, где, казалось, не было только птичьего молока, вернее, молочка от бешеной коровки, то есть спиртного. Но его привез Виталя.
Человек, который караулил под деревом, а потом звонил по телефону, разбежался, пружинисто подпрыгнул и ухватился за край бетонного козырька, нависавшего над дверью подъезда. С силой забросил тело на козырек и встал. Желтая труба газоснабжения проходила совсем рядом, однако его ловкому телу она была не нужна. Он дотянулся до края балкона и через секунду уже перемахивал через перила, стараясь не задеть ящики с цветами, которыми они в изобилии были украшены.
Держась так, чтобы не попасть в блики света, падавшего из соседнего окна, он осторожно сунул какую-то плоскую штуку в щель между косяком и балконной дверью, и вскоре ручка запора мягко повернулась.
«Отлично!»
Впрочем, человек тут же разозлился на себя. Он мог бы и сам решиться рискнуть, не ждать, пока появится этот Псих и пинком под зад пошлет его делать привычное дело. Сейчас уже все закончил бы и спал спокойно.
Он сунул руку под рубашку и достал из подмышечной кобуры пистолет. Снял с предохранителя и утвердил палец на курке.
Балконная дверь отворилась бесшумно. Он умел делать такие вещи, умел беззвучно втираться в узкую щель и невесомо перемещаться по старым, скрипучим половицам так, чтобы они не издавали ни звука. Сразу отпрянул от окна в сторону, к стене, чтобы его силуэт не вырисовывался на фоне окна, и помедлил, пока глаза снова не привыкли к темноте.
Где-то за стенкой методично капало из крана. И это был единственный звук, нарушавший тишину. Сигнализация в коридоре не пищала. Человек усмехнулся, вспомнив рассказ того, кто его сюда послал. Все, что Псих смог сделать, – это в сердцах сорвать проводку, хотя следовало бы обмотать ее вокруг шеи этой твари и покрепче затянуть. Не удалось. И на крутых, значит, старух бывает проруха. А строит-то из себя...
Он досадливо оскалился и невесомо двинулся к дивану, на котором белела постель. Прищурился: диван был застелен на ночь, но пуст. Значит, она все-таки на кухне. Или в ванной. Там, где капает вода.
Огибая углы – тесная комнатенка была заставлена мебелью, – он переместился в узенький тамбур, ведущий в кухню.
Дверь закрыта. Потянул ее на себя – и ворвался в крошечное помещение, с трудом удержавшись, чтобы не нажать на курок.
Пусто!
Отпрянул в коридорчик, дернул дверь в ванную (в двери зияла россыпь крошечных дырочек).
Пусто!
В прихожую, стукнув кулаком по выключателю, – пусто! Дернул входную дверь – заперта.
Ну-ну...
Теперь, когда он уже обнаружил себя, можно было не таиться. Хозяйка, конечно, забилась в какую-нибудь щель в безумной надежде, что ее ночной гость поудивляется пустоте квартиры и уберется восвояси. А зря надеется! Он найдет ее: в нише, в шкафу, под диваном, под столом – куда бы она ни спряталась в паническом страхе. Если понадобится, он поднимет каждую доску пола!
Он включил свет и первым делом рванул дверку стенной ниши, которая исполняла в этой маленькой комнатке роль гардероба.
Обыск был закончен за минуту. После этого человек с пистолетом остановился посреди комнаты и тупо уставился на пол, словно и впрямь вознамерился поднимать доски.
Похоже, ему оставалось только это: квартира была пуста.
* * *
Девчонка плакала около автобуса.Плотная, широкоплечая, круглощекая, с разноцветными перышками волос, она то стискивала руки на груди, то бросалась вперед и начинала стучать в стекло.
– Позвони мне! – кричала она. – Позвони, ну пожалуйста! – И вдруг: – Я тебя люблю! Люблю!
Люди, стоявшие на остановке, пялились на нее во все глаза, шофер тоже посматривал в зеркальце заднего вида, но не трогался с места. Он хотел, чтобы полупустой автобус заполнился. И ему было все равно, что человек, которому это адресовалось, явно мечтает провалиться сквозь землю.
На него оглядывались. Кто-то понимающе вздыхал, кто-то откровенно ухмылялся. Есть такие люди, которые считают, что они вправе откровенно ухмыляться над теми, кто попал в затруднительное положение. Их довольно много развелось на свете, этих ухмылял...
Катерина не удержалась и оглянулась тоже. Ладненький, хорошенький парнишка, сидевший на заднем сиденье, то натянуто улыбался своей неистовой подружке, то воровато озирался. Встречал обращенные к себе взгляды – и горбился, опускал голову, украдкой махал через стекло: уходи, мол, но девчонка то ли не понимала, то ли просто не в силах была уйти.
– Позвони, ну пожалуйста! – кричала она сорванным голосом, тиская на груди футболку.
– Пьяная, что ли? – слишком громко сказала какая-то женщина, одна из тех, которые считают себя вправе во всеуслышание высказывать самые грубые и нелепые свои предположения...
Дверцы громко закрылись, и Катерина услышала, как парнишка испустил вздох нескрываемого облегчения.
Руки у девчонки бессильно упали.
– Я же люблю тебя! – отчаянно выкрикнула она и вдруг ударила себя по щекам – сильно, отчаянно. Сперва по одной, потом по другой.
Автобус сильно взял с места, словно испугался. Катерина отвернулась.
Она смотрела в окно, но ничего не видела, кроме пухлых короткопалых ладоней, которые били по тугим щекам.
За что она себя так? Почему любовь заставила ее возненавидеть свое лицо? Ну да, она понимает, что не нравится, не может понравиться этому тихому хорошенькому парнишке с густыми, словно расписными бровями и длинными, нарядными ресницами, слабым подбородком и ярким ртом. Таким нравятся нежные блондинки со смазливыми личиками и развязной походкой, длинноногие, тоненькие. И она избивала себя за то, что не уродилась именно такой, а значит, этот парнишка никогда...
Автобус бодро промчался по опустевшей улице, но не успел проскочить светофор и рывком затормозил. Прямо напротив Катерины образовалось огромное лицо, от которого она испуганно отшатнулась, не сразу сообразив, что видит перед собой рекламный плакат. Лицо на плакате было разделено на две половинки: одна – вся какая-то сморщенная, непроходимо уродливая, а вторая – неописуемой красоты, ну натуральная Мэрилинка! Вернее, ее половинка. Многоцветная надпись просто-таки кричала о сети косметических салонов «Аллюр», где любая и каждая особа могла бы из дурнушки стать несусветной красавицей с помощью каких-то там липостероидов, выращенных на космической станции «Мир».
Красный глазок светофора сменился зеленым, автобус тронулся. Интересно, видела этот плакат та девочка, что, наверное, все еще плачет на остановке? Да если даже и видела! Эти липо, или как их там, по карману небось только женам мэров и губернаторов. Или женам «новых русских». Хотя «новые-то русские» и так женятся исключительно на красавицах, которым не нужны никакие вспомогательные средства.
Катерина оглянулась, но плакат уже остался далеко позади. Да и черт с ним! Ну что, в самом-то деле, такое красота и почему ее, так сказать, обожествляют люди? Не родись красивой, а родись счастливой!
А счастье – это любовь...
Катерина вдруг ощутила острое, почти неодолимое желание поменяться судьбами с той крепко сбитой, невысокой, до одури влюбленной девчонкой, отдать ей свое стройное, вернее сказать, худое тело, свои длинные ноги, русые волосы и равнодушное сердце. И свое неумение плакать – вот так горько, отчаянно, навзрыд и напоказ. Забрать ее острое, мучительное горе, которое когда-нибудь избудется, потому что даже сейчас, ненавидя себя, девчонка сердцем надеется: это пройдет, жизнь и время залечат раны, появится другой человек, которому нравятся именно такие складненькие, плотненькие дурешки с простодушными мордашками...
Вот на это самое и махнулась бы Катерина не глядя: на надежду! На умение жить в ожидании чуда. Мечтать о счастье, которое не имеет конкретного образа вовремя выплаченной зарплаты или еще какой-нибудь такой же ерунды: просто счастье будущего.
Чего не дано, того не дано. Наверное, раньше, лет десять назад, она тоже была такой, так же таращилась в далекие дали, но уж и не вспомнить теперь, когда это минуло.
Автобус-экспресс промчался мимо ярмарки, свернул на мост, потом на набережную, и картина заката, ранее скрытого высокими домами, вдруг открылась во всей красе. Солнце уже ушло в воду, виднелся только ярко-золотистый край, и это сияние размывалось серо-лиловой полосой, а выше сгущалось немыслимо малиновым цветом, бросавшим яркие отсветы на темнеющие с каждой минутой облака. К востоку их уже не было, там небо казалось лазурно-прозрачным, как дорогой шелк. И на пышную зелень, покрывшую склоны, легли золотистые блики, и Воронья башня кремля, самая красивая из всех башен, вдруг словно бы засветилась изнутри тревожным красным светом... После пасмурного дня с промельком долгожданного дождя этот немыслимый закат был как внезапный подарок. Кому?
«Да уже не тебе», – едко сказала Катерина.
И, словно подтверждая это, автобус резко повернул от Волги. Закат исчез из глаз, и пока автобус медленно тащился в гору, забираясь на площадь Минина, пока ехал по улице того же названия, а потом выруливал на Сенную, небо уже померкло, и когда Катерина вышла на своей остановке, оно было самым обыкновенным, тускло-серым. Еще не стемнело, но свет меркнул с каждым мгновением, и Катерина ускорила шаги.
На эту троицу она обратила внимание сразу. «Стекляшка» была уже закрыта, а они с выжидательным видом топтались у крыльца. Может, правду говорят, что постоянным клиентам спиртное в «стекляшке» продают всю ночь? Да, эти трое очень похожи на постоянных клиентов...
Катерина засмотрелась на них и споткнулась. Не приземлиться на коленки удалось только потому, что спотыкалась она довольно часто и приобрела определенные навыки в этом деле. Однако для случайного зрителя ее пируэт с подскоком выглядел, конечно, глупо, и «постоянные клиенты» дружно фыркнули.
Вновь обретя вертикальное положение, Катерина свернула во двор и с максимальной скоростью устремилась к своему крыльцу. За ее спиной по треснувшему асфальту зазвучали шаги. Эхо, что ли?
Катерина покосилась через плечо. Нет, не эхо: троица двинулась за ней. Возможно, не за ней, но в том же направлении?
За ней! Тоже вошли в подъезд, затопали по ступенькам.
Катерина замерла возле почтовых ящиков.
Пусть эти типы пройдут. А если остановятся рядом, она заорет. Заорет! Господи, да кому она нужна, уродина, ее небось и изнасиловать никому неохота будет, разве только какому-нибудь несчастному маньяку, которому совсем уж некуда деться!
Она изо всех сил таращилась сквозь щелку в темноту ящика, словно высматривала, лежит там какое-то послание или нет. Проще было бы открыть да проверить, но Катерина не решалась достать ключ при этих... Ключ от почтового ящика висел на одном колечке с квартирными, и незачем дразнить гусей. Хотя квартирный, который гаражный, мог в случае чего послужить неплохим оружием: длинный, плоский, отдаленно – очень отдаленно! – напоминающий стилет. Если нападут, можно ткнуть им кого-нибудь в глаз, другого стукнуть по ноге острым каблуком, третьего садануть локтем в бок...
Вот жизнь настала, а, если при встрече с незнакомым человеком нужно первым делом думать, как от него обороняться!
Троица «постоянных клиентов» промчалась вверх по лестнице, даже не взглянув на Катерину.
– Да Витька просто облезет, когда мы к нему завалимся! – слишком высоким, пьяным голосом выкрикнул один из них, в огромной кепке, прикрывающей лицо. – Облезет и неровно обрастет!
Катерина перевела дух и побрела наверх, размышляя, кто же из ее соседей этот Витька, которому уготована столь жуткая участь. Скорее всего, новый муж Светки Ковалевой. Она выходила замуж так часто, что даже фамилию не меняла: какой смысл, все равно ненадолго?
Витькины гости топтались на втором этаже. Так и есть, в Светкину квартиру звонят. Только они не знают, что Светка с новым мужем куда-то уехала с утра на его хорошеньком «Форде». Странно, что у обладателя такой машинки столь зачуханные приятели! Ну, может, друзья детства?
Размышляя об этом, Катерина достала из сумки ключ, вставила в скважину, но в это самое время что-то сильно, больно уткнулось ей под ребро, и незнакомый голос пробормотал:
– Открывай быстро, не дергайся.
Катерина замерла.
Те трое стояли рядом, взяв Катерину в темное кольцо, буквально прижавшись к ней, словно они были друзьями именно ее детства, а не Витькиного. И вдруг Катерина поняла, что и ему они не друзья, что, может, и Витьки-то не существует никакого в природе, а Светиного мужа зовут, к примеру, Никодим или Пафнутий. Именно она была целью этих парней, которые ей с первого взгляда показались пугающими и подозрительными. Особенно тот, худощавый, в огромной кепке, сдвинутой на лицо...
Но хватит стоять столбом! Теперь выхватить ключ из скважины, всадить одному в глаз, другого ударить по щиколотке каблуком, третьего садануть в живот локтем...
Но ключ всегда вытаскивался с усилием: замок давно следовало смазать, а она не смазала. Локти у нее были блокированы: в них вцепились сильные руки. А лягаться не имело никакого смысла, потому что туфли с острыми каблуками стояли дома на полке для обуви, на Катерине же были надеты босоножки на мягкой, плоской подошве вообще без каблуков.
– Крикнешь – застрелю, – раздалось над ухом.
– Соседи... – выдохнула она. – Услышат...
– Не беспокойся, пистолет с глушителем.
Голос был ровный, спокойный, в нем не звучало ни полтона угрозы, однако Катерина поверила сразу.
Один замок, другой, дверь открылась, и торопливое пиканье встретило их на пороге.
– Сигнализация ментовская! – выдохнул кто-то за спиной, и пальцы, стискивавшие левый локоть Катерины, испуганно разжались.
– Отключи, – посоветовал тот, со спокойным голосом, и она послушно выдернула вилку из розетки.
Наступила тишина, за спиной раздался вздох облегчения.
– Заходите, быстро! – велел спокойный голос, принадлежавший, как сообразила Катерина, главному в этой компании. – Надо еще на пульт позвонить.
У нее упало сердце. Она-то надеялась, что эти типы не знают, как на самом деле отключается сигнализация. Тогда у нее был бы шанс, потому что, если не даешь на пульт отбой в течение двух минут, из отдела охраны немедленно посылают дежурную машину с оперативной группой.
– Где телефон?
– На кухне.
Поддерживая под локоть, ее поволокли на кухню. Катерина покосилась вправо и увидела человека, которому принадлежал тот ровный, пугающий своим спокойствием голос. Повыше ее ростом, худощавый, обыкновенно одетый, вроде бы тот самый, что был в кепке. Однако его лицо... Лица у человека не было!
Катерина пережила мгновение дикого страха, прежде чем поняла, что у него не содрана вся кожа с головы, а просто на нее напялен светлый капроновый чулок.
Трясущейся рукой сняла трубку, но «чулок» вырвал ее, грозно приподняв пистолет. На ствол была навинчена какая-то круглая штука. Очевидно, это и есть глушитель.
– Нашла дурака, – усмехнулся он глухо. – Говори телефон охраны и свой код, я сам позвоню. Ну! Время идет!
Итак, он знает даже про то, что через две минуты...
Она опустила голову, чтобы не видеть, как нетерпеливо подрагивает ствол.
– Наберите 65-18-41. Когда ответят, скажите: 78, Старостина, снимите с охраны, пожалуйста.
– Пожалуйста? Ну-ну.
«Чулок» начал набирать номер указательным пальцем той же руки, которой держал трубку. Надежда на то, что для этого он положит пистолет, погасла.
«Да если бы и положил, ты что, схватила бы его и начала стрельбу?» – зло спросила себя Катерина и вздохнула: ответ на оба вопроса был однозначный: нет.
65...18...41... У нее дрогнуло сердце.
– Алло! – Трубка резонировала, и голос ответившей был отлично слышен.
Катерина вскинула голову.
«Чулок» чуть отстранился, словно опасаясь, что она схватится за трубку, и поднял пистолет к самому ее лицу, чтобы предупредить охоту заорать: «Помогите! Грабят! Убивают!» Катерине было видно, как дрогнул его палец на курке, и она прикусила губу. Что толку кричать...
– 78, Старостина, снимите с охраны, пожалуйста.
– Нет проблем, – отозвался безмятежный женский голос, и послышались короткие гудки.
– Отбой, – заключил «чулок», кладя трубку и выталкивая Катерину в прихожую. – Займитесь ею, ребята, если хотите, а нет, свяжите покрепче. И к делу, быстро!
– Погодите, – выдохнула Катерина, хватаясь за косяк и чувствуя, как у нее подгибаются ноги. – Мне плохо, меня сейчас...
Она не договорила, зажала рукой рот и рванулась в туалет.
«Чулок» шагнул было следом, но тотчас брезгливо скривился и отпрянул:
– Блюет. Эй, присмотрите за ней, а я тут займусь.
Вода в бачке шумела, Катерина не слышала за своей спиной движения, но чувствовала, что кто-то стоит в дверях, меряет взглядом ее напрягшиеся бедра...
Опять спустила воду, выпрямилась, отирая дрожащие губы.
– Прополощи пасть, – велел долговязый смуглый парень, стоявший в дверях. – А еще лучше – зубы почисть, а то я брезгливый. Отсосешь для начала, а там посмотрим.
Катерина снова покачнулась и оперлась на стиральную машину. Туалет в ее квартире был совмещенным с ванной.
– Пожалуйста, выйдите на минуточку, – пролепетала она, не слыша своего голоса за шумом воды. – Мне плохо, плохо, выйдите!
– Щас будет хорошо, – пообещал он, расстегивая штаны.
– Мне... у меня что-то с желудком, мне надо... – Она махнула на унитаз.
Лицо смуглого искривилось, он подозрительно принюхался и отшатнулся в коридор:
– Медвежья болезнь? Давай быстро, да подмойся потом, а то я брезгливый.
Катерина закрыла за ним дверь на защелку и припала к ней лбом. Ей казалось, будто она бумажная кукла, так подгибались ноги и тряслись руки. Но пришлось все-таки найти силы, чтобы обхватить стиральную машину и с силой сдвинуть ее с места, подперев дверь. В жизни не поверила бы, что сможет своротить эту махину! Какое счастье, что дверь в ванную открывается внутрь, это всегда было жутко неудобно, Катерина постоянно мечтала перевесить дверь, но, конечно, так ничего и не вы?мечтала. И слава богу!
На стиральную машинку она взгромоздила все тазы, и ведро для мытья полов, и вешалку для полотенец, и сами полотенца, и вообще все, что было в ванной. Уперла швабру в косяк и в противоположную стенку. Прислушалась к возмущенному воплю, раздавшемуся в прихожей, и прыгнула в ванну. Всем телом, всем лицом втиснулась в ледяную белую эмаль, и замерла.
Тот, смуглый, бился в дверь изо всех сил, но машина была широкая, она перекрывала косяк и блокировала застежку. Конечно, если навалятся все вместе... если успеют навалиться...
«Раз, два, три... десять, пятнадцать... тридцать, – считала Катерина секунды. – Господи, ну что так долго, мы в квартире уже не меньше семи минут, а милиции все нет!»
Звонок! Звонок во входную дверь! Обычно он был еле слышен, но сейчас Катерине показалось, будто зазвенело прямо в ее голове. Вся ванна от этого звона заходила ходуном. Опять звонят. И еще раз, еще.
Катерина зажмурилась.
Это не звонок. Это стреляют через дверь, а пули попадают в ванну.
А вот целая очередь! У них что, и автомат есть, а не только пистолет c глушителем?!
И вдруг настала тишина, и Катерина поняла, что слышала не очередь, а непрерывную трель дверного звонка.
Милиция все-таки приехала!
Мгновение тишины.
– Ну, ты меня еще вспомнишь!
Голос долетел до нее – ледяной, мертвенно-спокойный, словно выдох из могилы. А потом – топот, звон, треск, крики...
* * *
Ирина никогда в жизни не видела староверских скитов, разве что на картинках к Мельникову-Печерскому, однако, только взглянув на это затаившееся за подновленным забором мрачное строение, темное от времени, с крестом, прибитым на уровне второго этажа, она сразу поняла: точно, скит! Итак, все же удалось попасть сюда... Другое дело, каким образом. Раньше думала, самым трудным будет отыскать это место и войти внутрь, но, похоже, куда труднее будет выбраться отсюда! Вон какие воротища, их и тараном не прошибешь. Сейчас на сигнал Витали кто-нибудь выйдет, откроет их, а потом закроет – и...«Да погоди выбираться-то, – рассудительно проговорил в глубине ее перепуганной, смятенной душонки кто-то умный и смелый. – Воспользуйся случаем, хоть осмотрись! Тебя же никто пока не тронул, верно? Может, и вовсе не тронет».
Виталя не трогал ее, это факт. То ли похоть поостыла, то ли в самом деле побаивался этого Змея. Ирина подумала, что следует быть благодарной этому неведомому существу, иначе Виталя уж, наверное, лишил бы ее невинности прямо в автомобиле, чуть отъехав от Арени. И ей вдруг сделалось жутко смешно при мысли, как он изумился бы, обнаружив, что женщина с такой внешностью оказалась...
Ирина не сдержала невольного смешка, и Виталя одобрительно на нее покосился, решив, что полонянка смирилась со своей участью. Однако тут же он счел, что этот смешок ему почудился, а улыбка на ее ярких губах была просто нервической судорогой.
Да, Ирине теперь было не жутко смешно, а просто жутко. Сцепив руки на груди, расширив глаза, чувствуя, как холодеет лицо, она завороженно смотрела на высокую мужскую фигуру, возникшую в воротах и замершую при виде Витали в обществе незнакомки.
Сказать, что этот человек из ворот вышел, можно было лишь условно, настолько гибки, текучи, неуловимы были его движения. Сказать, что выполз, как-то неловко, ведь перемещался-то он на двух вполне нормальных нижних конечностях. И все-таки ассоциация с движениями пресмыкающегося была полной. Вдобавок он оказался невероятно худ, узкоплеч, с маленькой черноволосой, коротко остриженной головой, которая, вероятно, была слишком тяжела для девичьи-длинной шеи и клонилась то влево, то вправо... точь-в-точь как голова змеи, подстерегающей добычу! И в довершение этого его тощие ноги плотно, как перчатка, облегали узкие черные брюки из блестящей кожи. Но и этого ему оказалось мало! Все его тощее тело от плеч до пояса было покрыто сплошным узором татуировки, причем не вульгарным тюремным самоделом, синюшным или черным, а настоящей профессиональной тату?ировкой. Изысканно-многоцветные рисунки словно бы перетекали один в другой, подрагивая и шевелясь при каждом движении худого тела. Они казались чешуей, покрывавшей тело двуногого пресмыкающегося, и Ирина подумала, что, даже не знай она клички этого человека, назвать его можно было только одним словом – Змей.
– Ну, Виталя, тебя только за смертью посылать! – Как ни странно, Змей не шипел, не свистел, а разговаривал вполне человеческим голосом, разве что чрезмерно тонким, даже писклявым. – Тащишься, как хрен по стекловате. Ух ты, какое чудо! Неужто местного разлива?
Перепуганной Ирине показалось на миг, что вовсе не она вызвала эту краску оживления в бледном лице Змея, а ящики с водкой, но тут же иллюзии ее развеялись.
– Только имей в виду, киска, больше 50 баксов за ночь я не даю. Да ты не переживай, – тут же успокоил он, заметив, как вздрогнула Ирина, – Виталя отвалит как минимум столько же, так что свои сто ты всяко заработаешь. Ну и за день положим тебе полсотни за хлопоты... хорошие деньги даже в Нижнем, а уж в этой дыре – тем более! Ну, пошли к столу, там уже все прокисло, пока ты шлялся!
Змей открыл дверцу, которая почему-то мгновенно подчинилась ему, и выволок Ирину из машины. Девушка не взвизгнула только потому, что голос ее превратился в ледяной комок и замер где-то в горле. Да и вся она настолько оцепенела от ужаса, что не могла шевельнуться.
Впрочем, этого и не требовалось. Змей окольцевал ее талию гибкой длинной ручищей и повлек за собой в дом, чуть приподнимая, когда каблуки туфель на ее неподвижных ногах начинали запутываться в высокой траве. Передвигался он быстро, проворно, и Ирина едва успела ощутить, что его тело вблизи необычайно холодное и даже сыроватое, словно он воистину не был теплокровным млекопитающим, как уже оказалась стоящей на крыльце. Перед ней распахнулась дверь, а потом Змей втащил девушку в просторный холл и выпустил из рук. Очень кстати как раз за ее спиной оказалось кресло, в которое Ирина и рухнула, поскольку ноги ей по-прежнему не повиновались.
Откуда-то шло ровное, успокоительное тепло, и девушка почувствовала, что постепенно оживает. Она даже смогла оглядеться и увидела, что тепло исходит от камина, в котором пылала преизрядная лесина. Даже в том состоянии, в каком она сейчас находилась, Ирина не могла не отметить нелепости этого сочетания: староверский угрюмый скит – и камин, сложенный из дикого камня. Впрочем, в доме было прохладно даже в такую лютую жару, как сейчас, и без огня обойтись было трудно. Вряд ли в скиту был такой просторный холл, наверняка все тут было перестроено. Этот камин, столбы-колонны, головы зверей на стенах... Ирине потребовалось несколько минут, чтобы осознать: это не подлинные чучела, а раскрашенная пластиковая имитация. Художнику особенно здорово удались обагренные кровью пасти тигра и медведя, а также лосиные рога. Чувствовалось в этих рогах какое-то глубокое знание темы, трепетность какая-то в проработке образа...
Мебели в холле было немного: диван да кресла в разных углах, все застеленные шкурами (тоже не натуральными, а синтетическими, но очень впечатляющими на вид), ковры и подобные же шкуры на полу, а также огромный итальянский стол, покрытый пластиком под малахит, видимо, красоты неописуемой, но едва различимой из-за изобилия наставленных на него тарелок и блюд.
Ирина, у которой маковой росинки не было во рту со вчерашнего дня, почувствовала легкое головокружение от внезапно пробудившегося голода и с интересом уставилась на стол, где, казалось, не было только птичьего молока, вернее, молочка от бешеной коровки, то есть спиртного. Но его привез Виталя.