Паста здешняя (макароны с салом), запиваемая фраскати, несколько примирила меня с жизнью, поскольку оказалась весьма вкусна, лучшей из отведанной ранее, в иных италианских городах.
1 декабря
   Продолжая вчерашние записки, скажу, что не токмо паста – шербеты здесь тоже дивного вкуса. Зовутся они, смотря по сортам, джелати, крепе и пецци-дури. Покуда не решил, какой из них лучше.
   Был на мессе в знаменитой Сикстинской капелле, услышал пресловутых кастратов. Это хуже самого отвратительного кошачьего концерта: кажется, за всю жизнь не доводилось слышать более нестерпимого воя.
2 декабря
   Дождь иссякнул в небесах, и прогулки наши мы с Сальваторе Андреевичем нынче совершали в ясную, теплую пору, даром что настал уже декабрь. От Пьяцца Колонна свернули через тихую, солнечную площадь Монтечиторио в улицы, ведущие к Пантеону. Между Корсо и Тибром заключены пять главных «риони», пять кварталов папского Рима – Кампо Марцио, Пинья, Сант-Эустакио, Парионе и Понте. Где-то здесь, на месте великой готической церкви Рима – Санта-Мария сопра Минерва – некогда жили жреческие коллегии, окруженные колониями сиракузцев и египтян. Подметил вот что: отношение мое к Риму нынешнему резко меняется, стоит мне вспомнить об античных древностях или наткнуться на них – благо они тут на каждом шагу.
5 декабря
   Писать шибко некогда – все ноги сбил, путешествуя. К народищу попривык, уже и не могу представить Рим без этой толпы, без художников, кои повсюду, в самых неподходящих местах, ставят свои мольберты (когда же я возьмусь за ум и перестану заносить в альбом одни лишь отрывочные наброски?!), без пилигримов, спешащих на поклон к Святому Петру и пяти патриархальным римским церквам?
   Сальваторе Андреевич меня совершенно забросил, все по храмам божьим хаживает, а меня покудова привлекают античные древности. Ну, еще лица, эти лица… Бродил по Римской Кампанье22, рисуя пастухов – горцев из Абруцци, в традиционных бараньих шкурах, обернутых вокруг бедер и вывороченных шерстью наружу. Вечный наряд фавнов и силенов! Я рисовал их спящими между овец, согревавшихся их живым теплом, а рядом – бодрствующих собак и крупные алмазные звезды в небесах.
   Сальваторе Андреевич увидал наброски и разбранил меня в пух, что я не копирую росписи на потолке Сикстинской капеллы, а трачу время даром на каких-то простолюдинов и варваров. Эва хватил! А касаемо потолков Сикстинской капеллы скажу: Юлий II, который задумал дать великому Микеланджело заказ расписать их, был человеконенавистником. Это же вышла мука и наказание для художника и зрителя! Микеланджело вышел из испытания с блеском, а мы маемся. Постой-ка хоть пять минут, вывернув голову!

Глава 7
ЛЕВЫЙ ПОВОРОТ – ДАМА СБОКУ

   Франция, Нант, ноябрь 2000 года
 
   Иногда Тоне казалось, будто она спит и видит сон. Особенно когда подходила к le Chateau des ducs le Bretagne – замок герцогов Бретани, смотрела на мощные крепостные стены, подернутую ряской воду во рве, окружающем шато аж с XIII века, а то и раньше, ощущала на своем лице прикосновение тени огромных древних платанов и при этом слышала перезвон колоколов, доносившийся от кафедрального собора Петра и Павла… Где-то рядом – в этом чудном, диковинном городе все было почему-то рядом! – бегали по Луаре крошечные хорошенькие пароходики; позвякивали колокольчики на дверях несчетных магазинчиков, каждый из которых был истинной лавкой сокровищ; свистели под сказочной старинной башенкой немыслимые скоростные поезда, на которых за два часа можно домчаться до самого Парижа; вздымала руку в бессонном благословении Святая Анна; в парке неподалеку от Музея естественной истории гвардеец Камборн, прославленный тем, что никогда не сдается, держался за эфес своей обломанной шпаги23; бронзовый, зеленый, безглазый от времени, страшноватый, но все же неотразимый Бертран Дюгесклен24 молчаливо и таинственно терпел круговерть желтых листьев, которые взвивал вокруг него шелестящий ветер с близкой Атлантики… Играла вода в фонтане на Королевской площади. Прилежные работяги с утра до вечера подправляли и поливали клумбы с разноцветными хризантемами, причем одни клумбы были в спектре от бледно-палевого до охряного цвета, другие – от слегка-розового до темно-бордового, третьи вовсе белые, даже отдающие зеленью или голубизной. Как-то раз садовник вдруг вырвал из середины клумбы огромный куст, который ему чем-то не понравился, и Тоня вытаращила глаза, увидав, что это не просто куст, а букет, вставленный в этакий черный цветочный горшок. Хризантемы не просто так росли – их ежедневно привозили откуда-то, наверное, из роскошного Ботанического сада, в котором Тоня, между прочим, впервые в жизни увидела усыпанную плодами хурму.
   Конечно, это мог быть только сон, пришедший на смену страшной и злой действительности! Прекрасный, необъяснимый сон, от которого совершенно не хочется очнуться.
 
   Этот сон начался, как ему и полагается, ночью, а точнее, в половине первого, когда Тоня, отчаянно зевая и собираясь выключить явно перетрудившийся ноутбук, решила напоследок проверить электронную почту. В эту пору перегрузок на линии не было, соединилась с сервером мгновенно. А вот и новое «мыло». Della-Bianka. Privetik – обозначилось во «Входящих», и Тоня не поверила своим глазам.
   Козимо… Козимо Делла-Бьянка, всегда казавшийся Тоне скорее персонажем какого-нибудь его романа, чем реальным человеком, вдруг выпал из Всемирной паутины, словно карта из колоды! Какими судьбами?
   Она торопливо открыла сообщение.
   «Antonella, carissima!..
   Антонелла, дражайшая!
   Вы, наверное, уже забыли о бедном Козимо, который не устает благословлять ваше прелестное имя? Бесконечно счастлив, что могу сообщить вам приятное известие. Я приглашен в конце ноября принять участие в Международном фестивале писателей-фантастов, который будет проходить во Франции, в Нанте, в последнюю неделю ноября. Книга моя, вам хорошо известная, имела в этой стране замечательный успех. Приглашают меня не просто в качестве участника, а как одного из почетных гостей, наряду с Крисом Торенсом и Памелой Дэвис, из чего вытекает множество моих привилегий. Например, я могу привести с собою супругу или подругу (друга), причем за счет устроителей этого фестиваля. Однако я взял на себя смелость заявить организаторам, что желал бы видеть рядом с собой не супругу, у которой токсикоз третьего месяца беременности, не подругу, которой у меня нет, ибо я человек семейный и почтенный, не друга (плохо понял, какая именно дружба имеется в виду), а прелестную женщину, которой я обязан своим успехом в мире литературы и вообще в жизни, а именно – вас, Антонелла. Мне ответили: «Нет проблем!» – и, поверьте, их действительно не будет. По их планам, из России должны прибыть трое, а с вами будет четверо. Приглашение вам уже выслано с экспресс-почтой, надо полагать, получите его завтра-послезавтра: меня уверили, что в Нижнем Новгороде тоже есть отделение DHL. Вам необходимо по получении приглашения связаться с французским посольством и поточнее разузнать, какие документы нужны для визы. Говорят, теперь ее можно оформить в течение одного дня, а впрочем, время еще есть. Билеты получите в московском представительстве «Эр Франс» или в аэропорту перед вылетом. Если все будет хорошо, то 23 ноября мы с вами встретимся в Нанте, и я еще раз смогу поблагодарить судьбу за счастливый случай, который некогда поставил вас на моем пути, carissima!»
 
   Конечно, в первую минуту Тоня мало что поняла – даже решила, что темпераментный Козимо слегка спятил, однако вещее сердечко уже заныло нетерпеливо, и Тоня не поленилась отыскать в блокноте телефон и не пожмотилась позвонить в Рим.
   Во-первых, выяснилось, что без практики она изрядно подзабыла итальянский разговорный. Во-вторых… во-вторых, Козимо оказался в здравом уме, но вот романчик его, переведенный Тоней с итальянского на русский натурально от нечего делать, приносил сюрприз за сюрпризом, совершенно по булгаковскому выражению.
 
   История этого перевода – новое свидетельство того, что всем в мире управляет случай. А может быть, наоборот, – доказательство того, что все вершится по некоему вышнему расписанию и среди наших побуждений и поступков нет ни одного случайного?
   Произошло это два года назад. Тоня тогда еще не поступила в Бюро переводов, а посиживала без работы. Виталий как раз уехал к маме в Москву, жаловаться на строптивицу-жену и спрашивать совета, как с нею справиться. Тоня всегда подозревала, что именно по наущению Анны Павловны он решил посадить свою бывшую на голодный паек и вынуждать ее обращаться к нему за помощью, этими просьбами как бы признавая свое поражение и житейскую несостоятельность. А именно это было Тоне как нож по горлу, то есть она пребывала в тоске, одиночестве, да и денег не хватало клинически. И вдруг (а надо сказать, что все самые важные события в Тониной жизни происходили действительно вдруг, внезапно, неожиданно, ни с того ни с сего, как снег на голову!) позвонила подружка по институту и, среди прочей болтовни, обмолвилась, что ГАЗ заключил договор с «Фиатом» на совместный проект и сейчас на автозаводе лихорадочно ищут переводчиков с итальянского.
   Если честно, в ту пору Тоня знала язык Данте и Петрарки на уровне «Я тебя люблю»: «Ти амо» (аналогично и по-латыни: «Тэ амо»). Вообще-то она могла сказать это самое «Я тебя люблю» и по-немецки: «Их либе дих», по-болгарски: «Аз тэбэ обичэм», по-испански: «Тэ киеро», кроме того, по-норвежски: «Яй эльскредай», по-грузински: «Ме ля мих вархар», по-французски и по-английски (разумеется!): «Же ву зем» и «Ай лав ю», и даже, вообразите себе, по-китайски: «Уай ай нии». Но из этого вовсе не проистекало, что Тоня знала болгарский, испанский или грузинский, а уж тем паче – китайский! Вот и итальянского – не знала. Однако кто-то когда-то ей сказал, будто итальянский хорошо ложится на французский – основной Тонин язык, кроме английского. Кроме того, ей до зарезу нужна была работа, и проще казалось в одну ночь выучить чужую речь, чем склонить свою гордую выю перед бывшим мужем, а главное – бывшей свекровью. Едва положив трубку, она поехала на книжную толкучку на площади Ленина и выложила последние деньги за русско-итальянский словарь и разговорник.
   За ночь не за ночь, но за неделю Тоня вполне набралась наглости, чтобы заявиться в приемную только созданного совместного предприятия «Волга-Фиат» и с тщательно отрепетированной небрежностью бросить секретарше, ослепительной блондинке (в чем в чем, а в ослепительных блондинках в Нижнем Новгороде дефицита никогда не было, в отличие от переводчиков с итальянского!), что она, Антонина Ладейникова, именно тот человек, без которого новая фирма пропадет. Ее пригласили в кабинет директора, и уже через полчаса Тоня была зачислена в штат, потому что оный директор вообще знал по-итальянски только «мучас грациас», «большое спасибо», даже не подозревая, что это – вовсе по-испански.
   Работалось Тоне на «Волга-Фиате» хорошо, отлично, язык и в самом деле ложился на французский легко, вдобавок появилось сколько угодно разговорной практики, когда понаехали молодые итальянские автомобилестроители, и хоть русским сотрудницам пришлось давать подписку в том, что они не будут позволять себе «нежелательных контактов» с иностранцами, все же как-то так вышло, что к сакраментальному «Ти амо» в Тонином словаре прибавилось и «Ти одоро», то есть «Я тебя обожаю», и «Ти дезидеро» – «Я тебя хочу», и даже «Нон ти соно май сентито!», что означало: «Мне ни с кем не было так хорошо, как с тобой!»
   Увы, это пылкое уверение, как и сама задумка о совместном российско-итальянском автомобильном проекте, однажды лопнуло, как два больших, роскошных, мыльных пузыря. Предмет Тониных вздохов отбыл на родимую сторонку, пообещав звонить, писать и даже прислать приглашение для поездки в Италию. И только через месяц Тоня наконец осознала, что на память о пылком соотечественнике Петрарки у нее остались лишь пряные итальянские словечки да еще забытая им книжечка в мягкой обложке – фантастический роман малоизвестного даже в Италии, а в России и вовсе неслыханного писателя со странным именем Козимо Делла-Бьянка. Ну просто персонаж из «Пармской обители»!
   Книжка называлась высокопарно и уныло: «Un songo della ragazza profeta» – «Сон вещей девы», и если Тоня взялась ее прочесть, то не из особого какого-то интереса – фантастику она вообще не любила. Во-первых, не хотелось забыть без практики язык, а во-вторых, все мы иногда не можем удержаться, чтобы не потрогать языком больной зуб!
   Первые страницы Тоня читала с усилием; потом обнаружила, что книжка увлекла ее всерьез. Наверное, потому, что героиня тоже страдала от разбитого сердца. Ее возлюбленный был сущей тряпкой как в бытовом, так и во всех других смыслах, хотя привлекал даму своим недюжинным умом и тонкостью натуры. Кроме того, общеизвестно, что женщины любят ушами, а уж такого словоблуда, как этот Андреа, было не сыскать! Он щедро вливал сладкий яд в ушки своей дамы, но при этом совершенно замучил ее своей нелепостью. От глубокой тоски и сексуальной неудовлетворенности у героини – простодушной дурочки Симонетты – так обострились умственные способности, что она открыла способ путешествия во времени – и ну шататься по всяким эпохам и странам, пытаясь найти забвение в объятиях самых разных мужчин!
   Познания у Козимо Делла-Бьянка в области этнографии и истории оказались богатейшие. Эффект присутствия он умел создавать лихо! У Тони было такое ощущение, будто не героиня романа, а она сама пыталась соблазнить самого Генриха IV, участвовала в чудачествах Лоренцо Великолепного во Флоренции, была изнасилована во время разгрома римлянами святилища друидов в Британии, сражалась при взятии Палермо гарибальдийской «Тысячей», сидела на балконе Колизея, когда там бились гладиаторы, едва не погибла вместе с затопленной Атлантидой, разгневавшей богов, – и почти удостоилась чести сделаться очередной женой Ивана Грозного (Ioann Terribile), о котором Козимо Делла-Бьянка писал с религиозным восхищением истинного римлянина, а значит, ненавистника всех и всяческих демократов, начиная от гракхов местного розлива и кончая предателем и клеветником Андреем Курбским.
   Тоню, которая и сама-то страдала имперскими амбициями и вообще питала слабость к тиранам, восторженное описание Грозного просто-таки доконало и преисполнило братской любовью к неведомому Козимо Делла-Бьянка. Уже с пятого на десятое прочла она окончание приключений неразборчивой Симонетты, которая поняла, наконец, что от добра добра не ищут, утверждение «бьет – значит, любит» – спорно, противозачаточные средства – великое достижение цивилизации, а питаться лучше из супермаркета и китайского ресторанчика на Пьяцца дель Фьори, чем мамонтятиной, собственноручно зажаренной на костре. Укрощенная Симонетта сломала машинку для хроноскачков и воротилась в объятия своего ленивого интеллектуала. А Тоня открыла новый документ в своем ноутбуке, напечатала в правом верхнем углу: «Козимо Делла-Бьянка. СОН ВЕЩЕЙ ДЕВЫ», ниже присовокупила скромненько, девятым кеглем: «Перевод с итальянского Антонины Ладейниковой» – и с отвагой христианской мученицы, вступающей в клетку с голодными львами, впервые в жизни взялась за перевод художественной прозы.
   Ее сочинения в школе всегда хвалили, письмами зачитывались подружки, да и вообще – не боги, нет, не боги обжигают эти самые горшки в целлофанированных переплетах и мягких обложках, которые во множестве навалены на прилавках книжных лотков!
   Перевод и в самом деле пошел на диво легко, может быть, потому, что Тоня не особо увлекалась точностью, а как бы пересказывала в собственном, чуть ироничном и резковатом стиле сюжет Козимо. Уже через две недели работа была закончена. Тоня отправила перевод в одно из самых бойких столичных издательств и, в качестве психотерапии внушая себе, что все это чепуха и толку никакого не будет, принялась ждать результата своей авантюры.
   Что-то, видимо, сместилось там, в звездном небесном узоре! Именно в этот момент издательство задумало выпустить новую серию книг современной зарубежной фантастики, и Тонин труд угодил в десятку. Тираж был невелик, тысяч пятнадцать, гонорар переводчице заплатили чисто символический, сам Козимо тоже получил какую-то ерунду – моральное удовлетворение было куда более значительным. Однако история на этом не кончилась. Случилось так, что именно эту книжку от нечего делать купил какой-то француз, профессиональный переводчик с русского и вообще любитель фантастики. Тоня потом с ним пообщалась. Француз уверял, что итальянский вариант «Сна вещей девы» не произвел на него никакого впечатления, но русский перевод открыл совершенно неведомые грани творчества Делла-Бьянка. Короче говоря, француз перевел Козимо для издательства, в котором сотрудничал, не с языка оригинала, а с Тониного перевода. Почему-то во Франции книжка имела немалый успех и с тех пор не раз переиздавалась.
   Козимо оказался человеком признательным. Он по жизни очень даже не бедствовал, а потому щедро делился с источником своего триумфа гонорарами, завязал с Тоней оживленную переписку, так что вскоре она была в курсе всех его любовных, семейных и творческих дел, но тон его писем постепенно изменился, в них появились нотки осуждения себя за увлечение фантастикой, а вскоре эти нотки слились в мощный хор анафеме самому себе за то, что занимался таким богопротивным делом. К Тониному изумлению, Козимо не в шутку ударился в католичество. Все итальянцы в той или иной степени религиозны, однако Козимо метнулся на путь духовного перевоспитания как-то слишком внезапно. Теперь он писал некий трактат об истории папства и в письмах своих прозрачно намекал, что перевод будущей книги наверняка имел бы в России колоссальный успех. Тоня вежливо высмеяла эту идею. Козимо обиделся и писать перестал, однако денежки за непрерывно переиздававшийся «Сон» от него продолжали приходить исправно, а теперь вдруг – новое письмо и эта сказочная, фантастическая поездка в Нант! Видимо, Козимо решил на некоторое время опять сойти со стези праведника на путь греха. Какое счастье!
   К Тониному изумлению, оформление всех документов прошло с баснословной легкостью и быстротой. Оставалось только решить, куда девать на время поездки Катюху. И тут случилось новое чудо. Виталий, вопреки обыкновению, не заартачился, не начал качать свои бывшие супружеские права, не ринулся спрашивать совета у мамаши, а радостно согласился присмотреть за дочкой и даже поклялся, что дважды в неделю будет водить ее в школу бальных танцев и оплатит уроки. Поскольку Тоне предстояло отсутствовать всего-то десять дней, выходило, что Виталику придется пострадать всего лишь три вечера – не такой уж тяжкий труд!
   Словом, все шло как по маслу, и если бы Тоне не вдарила вдруг моча в голову, если бы она ни с того ни с сего не задумала продлить свои богоданные каникулы еще на один день, не обманула Виталия и не потащилась бы в тот вечер в «Рэмбо», может быть, ей и не пришлось бы на собственном опыте проверять старинную мудрость: «Смерть всегда за плечами, следит за нами!»
 
   Главное дело, почему это аукнулось в Нанте? Почему именно там, средь шумного, так сказать, бала, вернее, семинара? Ну невозможно, невозможно же поверить, что за ней гнались от самого Нижнего Новгорода и что тот человек (даже в мыслях Тоня не могла назвать Леонтьева как-то иначе, особенно тем словом, которым только и следовало его называть) оказался всего лишь случайно жертвой, а на самом деле бесшумная, смертельная, внезапная пуля предназначалась именно ей?!

Глава 8
КЛЮЧ

   Франция, Париж, ноябрь 2000 года
 
   – Слушаю вас?..
   – Отец мой, добрый день. Я все еще в аэропорту. Пока ничего нового, вылета не дают, ничего не известно.
   – Утешься, сын мой. Пути господни неисповедимы.
   – В том смысле, что ураган – тоже промысел божий? Но тогда что же это значит? Указание вернуться и оставить все, не прикасаясь более к этому мраку, или всего лишь новое испытание на крестном пути моем?
   – А как тебе самому кажется?
   – Я… не знаю. Я теперь не уверен… Ведь она ушла от нас дважды – может быть, это некий знак?
   – Воля твоя, сын мой, вернуться или продолжить путь. Но первый раз я бы не стал принимать всерьез. Твои люди не могли знать, что она пожелает встретиться с тем человеком. Перед ними стояла совершенно определенная задача: уничтожить этого господина. Они свое дело сделали. Девушка была бы в этом случае всего лишь невинной жертвой, а такого греха на душу они взять не могли. Кто же мог знать, что с нее следовало начинать! Тут винить некого. Гораздо более прискорбно все, что случилось, вернее, все, что не случилось в соборе, а потом в музее.
   – Я не мог убить ее в соборе! Не мог.
   – Джироламо, сын мой…
   – Не мог, говорю я вам! Если бы она шаталась с праздным видом туристки, если бы взирала со скучающим выражением, с иронией на великолепие чуждой ей веры, я бы не усомнился. Но она знаете что сделала? Она опустила пять франков в ящичек для монет, взяла с подноса свечу и поставила ее перед образом Пресвятой Девы. Она молилась нашей мадонне! Я видел, как шевелились ее губы. Она смотрела на мадонну, как на подругу, которой она рассказывала о своих горестях. И вдруг заиграл орган. Не знаю, почему именно это мгновение выбрал органист для репетиции перед вечерним концертом, однако музыка сломила меня. Мне почудилось, будто мадонна взяла ее под свое покровительство. А она пошла к алтарю и стала перед ним на колени. Я не мог, я не хотел! Мы не должны были делать это в соборе.
   – Сын мой… но ведь все ее действия можно рассматривать и как святотатство, как насмешку над нашей верою – подобную той, которая положила начало всей этой вековой трагедии. И высший символ завершения в том и состоит, чтобы все свершилось именно в кафедральном соборе Петра и Павла, напоминающем тот, который послужил декорацией для…
   – Нет, мы не должны были. В том, в чем вы видели высший символ, я увидел тоже символ… но другой. И еще. На пюпитре лежала Библия. Открытая Библия на французском языке. Ее оставил кто-то из молящихся. Она подошла, заглянула в текст – и всплеснула руками. Потом достала из сумки ручку, книжку и начала что-то быстро переписывать. Я не мог удержаться, чтобы не пройти за ее спиной. Знаете, что она писала? «A vous qui cherchez Dieu: vie et bonheur!»25 – Ты прошел за ее спиной и заглянул в ее книжку? Ты был так близко… близко, и не… Джироламо!
   – Я не мог. Говорю вам, я не смог. Господь и Пресвятая Дева охраняли ее в то мгновение.
   – Зато от тебя они отступились! От тебя и от этого недоумка Лео, пусть сгноит ад его душу.
   – Он умер за вас.
   – Не за меня, а…
   – Отец мой, простите. Я забылся. Устал, не спал две ночи. Если бы видели, что произошло в музее! Я хочу отомстить ей, я хочу…
   – Успокойся. Прошу тебя ничего не делать. Дай ей вернуться домой.
   – Опять в Россию?! Мне опять лететь в Россию?
   – Ты стал бояться этой страны? А между тем вся твоя жизнь связана с нею.
   – Да. Недавно я прочел в каком-то журнале, что у европейцев, которые слишком рьяно изучают русский язык, меняется психика. Йотированные гласные звуки, которыми изобилует этот язык, якобы ломают исподволь человека, провоцируя мощный удар по гипофизу, надпочечникам. Самое страшное выражение этого языка, которое вызывает мощнейший выброс адреналина: «Я тебя люблю». Иначе говоря, «ти амо». Как спокойно это звучит на нашем языке и как коварно, тревожно, мучительно по-русски… Простите, отец мой, кажется, передают какую-то новую информацию о рейсе. О нет, вылет опять отложен!
   – Сожалею. А она? Ты видишь ее?
   – Конечно. Но тут столько народу, я не могу…
   – Очень хорошо. Как говорится, все, что ни делается, делается к лучшему. Ты устроишь два дела сразу. Мы нашли еще одного человека.
   – Еще одного?! И где?
   – Это очень забавно, но там же, в том же городе. Задача облегчается, не так ли?
   – И кто он?
   – Пока почти ничего не знаю точно, кажется, какой-то юнец, мальчишка. Тебе сообщат на месте.
   – Еще один! А вы уверены, что нет никакой ошибки?
   – Все бывает. Это и предстоит тебе выяснить. Прощай, Джироламо. Позвони, как только что-то прояснится насчет вашего вылета.
   – Прощайте, отец мой. Конечно, я позвоню.

Глава 9
ГОЛУБЕЦ С ШАГОМ

Из дневника Федора Ромадина, 1779 год
7 декабря, Рим
   Вот какое сделал я наблюдение: очарование Рима не есть нечто мгновенное и внезапное. Оно не обрушивается на приезжего сразу, не поражает его как молния. Оно медленно, постепенно, медоточиво просачивается в душу и мало-помалу наполняет ее, не оставляя места ничему другому. Нынче я разговорился с одним немолодым французом, делавшим набросок с гробницы Цецилии Метеллы с таким видом, будто впервые увидал ее. В беседе выяснилось, что приехал он в этот город отнюдь не вчера, а пятнадцать лет назад. Смеясь над собою, человек сей поведал, что в первые дни готов бы повернуться и уехать без оглядки, настолько разочаровал его Рим. А теперь не может и не хочет из его плена вырваться.