Страница:
Анна вскрикнула, прижала ко рту руки, и Манихин увидел, что Серега пытается удержать падающее тело незваного гостя.
Его аж замутило от ужаса!
– Что ты… что ты с ним сделал?
– Ничего, – осторожно опуская незнакомца на пол, задыхаясь, выговорил Серега. – Я дурак, забыл шокер в холле, с собой в сад не взял, не то он бы сюда только через мой труп!..
Серега любил сильные выражения, вообще любил стращать людей. На свежего человека его угрозы даже могли произвести впечатление, но Манихин к ним уже привык, разве что использовал Серегино хобби в своих корыстных целях… Не далее как вчера совершил такую вот очередную глупость!
– Оставь свой труп в покое, – сказал он, с трудом унимая нервическую тошноту. – Что теперь с этим делать? И кто он, ты имеешь представление? Зачем он здесь?
В это мгновение в комнату вбежала Марина – и точно так же схватилась за щеки, остолбенела, как Анна. Манихин каким-то боком сознания в очередной раз удивился, что эти две женщины иной раз ведут себя как сестры-близнецы, даром что непохожи, как ночь и день.
– Да это же тот лепила, – выпалил Серега, который иногда, в минуты крайних потрясений, переходил на полузабытый язык своего боевого прошлого. Но тут же перехватил взгляд Манихина и спохватился: – Извините, Петр Федорович, я хочу сказать, тот парень со «Скорой», который вас привез домой прошлой ночью и к которому…
– Понял, – прервал Манихин. Ему вовсе не улыбалось, чтобы жена и Марина узнали о том, как он посылал Серегу провести «акцию устрашения». – Что это он тут разбросал?
Марина подняла скомканные зелененькие бумажки, расправила. Это были доллары – четыре сотенные.
– Ишь ты, – хмыкнул Серега, легонько подталкивая носком кроссовки лежащую на полу русую голову. – Две ночью получил, две я ему потом передал. Наверняка показалось мало, явился потребовать еще.
– Не может быть, – горячо сказала Марина, да и Анна покачала головой, но Манихин склонен был встать на точку зрения Сереги. В самом деле – иначе зачем врываться сюда этому полунищему доктору, как не для того, чтобы шантажом вытребовать еще денег? Ну не затем же, чтобы их вернуть! В такую бредятину Манихин с его знанием жизни, его опытом, вообще с его проницательностью поверить нипочем не мог.
Он подошел к шкафу, выдвинул секретный ящичек. Особо, впрочем, не прятался – домашние про этот секрет прекрасно знали. Манихин им доверял как себе, больше чем себе: они были одна семья, если уж он не скрывал от них жуткую тайну своего лица, то не станет прятать и деньги. А единственный в этой компании чужой человек лежал сейчас без сознания.
Манихин отсчитал двадцать зеленых полусотенных бумажек, добавил к ним четыре, поднятые с полу Серегой, аккуратно вложил в карман джинсов лежавшего. Заодно обшарил их. Один карман был пустой, в другом – носовой платок, в заднем лежало водительское удостоверение на имя Александра Даниловича Меншикова.
Вот, значит, как его зовут… Серега знал, но не сказал. Сам-то он в «Скорой помощи» выспросил имя и адрес врача, дежурившего ночью, ну а хозяину не сказал. Подумал, наверное, зачем ему голову всяким мусором забивать? И в самом деле – вовек бы Манихину не знать этого Александра Даниловича!.. Но все-таки забавно – в самом деле забавно. Родители у парня, видимо, были не без юмора, если назвали его в точности как знаменитого Алексашку, сподвижника Петра Первого. Ну и наглый же парень! Тот Меншиков тоже был дерзец отъявленный и храбрец: то ли под Полтавой, то ли под Лесной, то ли еще в каких-то петровских баталиях отличался примерно.
В петровских баталиях… Он ведь и сам Петр. А этот – Алексашка. Забавное совпадение!
– И что ты теперь с ним будешь делать, Петя? – спросила Анна глухим, не своим голосом. Манихин оглянулся – жена была странно бледна.
Удивительно – он сразу понял, о чем она подумала при виде безжизненно распростертого на полу тела… Ничего, парень жив, только на время парализован ударом электрического тока. А так-то вполне живой, видно, что дышит!
– Неси его в машину и отвези на пруд, – приказал Манихин Сереге, вкладывая удостоверение Меншикова в тот же карман, где оно лежало раньше. – Положи там на бережку да последи, чтобы не обобрали прохожие-проезжие, пока он не придет в себя. Чтоб карманы не обчистили, присмотри. Минут двадцать-тридцать у тебя еще есть? Какое время удар шокера действует?
Серега пожал плечами:
– Да я его в деле никогда не пробовал, разве что бульдожку наглого разок вдарил, так ведь то собака, а не человек, там габариты совсем другие.
– От четверти часа до тридцати минут, – подсказала Марина тем холодноватым, презрительным, фарфоровым голоском, каким она всегда разговаривала с Серегой. – Так в инструкции написано.
Намек был более чем прозрачен: Серега, прежде чем стучать по телевизору кулаком, злясь, что не работает, проверь, включена ли вилка в розетку.
– Ну, будем исходить из худшего, – сказал Манихин. – Как минимум пять минут мы тут лясы точим, так что давай больше времени не будем терять, ладно?
Серега кивнул и, покряхтывая, принялся поднимать бесчувственное, а оттого особенно тяжелое тело и взваливать его себе на плечи. Никто не шелохнулся ему помочь. Во-первых, Серега не зря смотрелся «качком», он и был «качок» – из тех, что в старину шли в ломовые извозчики и лошадь шутя поднимали. Оставалось удивляться, как это там, в смородиновых кустах, незваный гость умудрился надавать ему. Наверняка взял на хитрый прием!
А еще Сереге не помогали потому, что помощников среди присутствующих не нашлось. Манихину настрого запретили поднимать тяжести, так не женщинам ведь соучаствовать. Не женское это дело! Хотя в тот раз в гараже Марина показала себя не просто сильной, а очень сильной… Да и раньше Анна говорила, что она практически одна втащила его в машину – тогда, прошлым летом, на пути из Нижнего в Зеленый Город.
Манихин понурился, уже в который раз ощутив бессильную злобу вместо благодарности к Марине. Она не должна была переходить дорогу судьбе, не должна была! Может быть, это ему было даровано избавление, спасение – еще до того, как нагрянула беда, до того, как он стал монстром, чудовищем, ночным пугалом. Но Марина вошла во вкус – быть спасительницей его жизни… Сейчас-то Манихин совершенно определенно знал, что и в историю с его отравлением она замешалась зря. Что бы там ни твердила Анна, называющая Марину богом посланной спасительницей, эта молодая женщина стала тем камнем преткновения, о который теперь беспрестанно запинается его смерть. С позиций нормальной человеческой логики, Манихин должен быть ей благодарен. С позиций своих прогрессирующих страданий, он иногда чувствовал, что ненавидит ее за то же, за что должен благодарить.
А Серега между тем чудненько управился с безучастным ко всему Александром Даниловичем Меншиковым и потащил его из кабинета. Слышно было, как тяжело отдаются по ступенькам Серегины шаги, как скребут по полу ноги Меншикова.
– Я поеду с ним, – вдруг сказала Марина и выбежала из кабинета прежде, чем ее кто-то успел остановить.
Манихин бессильно покачал головой. Анна подошла к окну, откуда, Манихин знал, можно было увидеть окрестности и тот самый пресловутый пруд. Но во-первых, Серега доберется туда в самом лучшем случае через десять минут, ну, через семь – пока выведет машину из гаража, пока погрузит парня, пока доедет и выгрузит. Во-вторых, без бинокля толком ничего не разглядишь.
Манихин раздраженно отвернулся от окна и пошел было к шкафу, где держал бинокль, как вдруг увидел на полу смятый листок. Поднял, развернул. Угловатым девичьим почерком на нем было написано: «Нина, 62-08-80». Наверное, эта бумажка выпала из кармана Меншикова. Ну и ладно, ну и бог с ней. Манихин опять скомкал записку и бросил в мусорную корзинку.
ИЮНЬ 1980 ГОДА, ЗАМАНИХА
АВГУСТ 2001 ГОДА, ЗЕЛЕНЫЙ ГОРОД
Его аж замутило от ужаса!
– Что ты… что ты с ним сделал?
– Ничего, – осторожно опуская незнакомца на пол, задыхаясь, выговорил Серега. – Я дурак, забыл шокер в холле, с собой в сад не взял, не то он бы сюда только через мой труп!..
Серега любил сильные выражения, вообще любил стращать людей. На свежего человека его угрозы даже могли произвести впечатление, но Манихин к ним уже привык, разве что использовал Серегино хобби в своих корыстных целях… Не далее как вчера совершил такую вот очередную глупость!
– Оставь свой труп в покое, – сказал он, с трудом унимая нервическую тошноту. – Что теперь с этим делать? И кто он, ты имеешь представление? Зачем он здесь?
В это мгновение в комнату вбежала Марина – и точно так же схватилась за щеки, остолбенела, как Анна. Манихин каким-то боком сознания в очередной раз удивился, что эти две женщины иной раз ведут себя как сестры-близнецы, даром что непохожи, как ночь и день.
– Да это же тот лепила, – выпалил Серега, который иногда, в минуты крайних потрясений, переходил на полузабытый язык своего боевого прошлого. Но тут же перехватил взгляд Манихина и спохватился: – Извините, Петр Федорович, я хочу сказать, тот парень со «Скорой», который вас привез домой прошлой ночью и к которому…
– Понял, – прервал Манихин. Ему вовсе не улыбалось, чтобы жена и Марина узнали о том, как он посылал Серегу провести «акцию устрашения». – Что это он тут разбросал?
Марина подняла скомканные зелененькие бумажки, расправила. Это были доллары – четыре сотенные.
– Ишь ты, – хмыкнул Серега, легонько подталкивая носком кроссовки лежащую на полу русую голову. – Две ночью получил, две я ему потом передал. Наверняка показалось мало, явился потребовать еще.
– Не может быть, – горячо сказала Марина, да и Анна покачала головой, но Манихин склонен был встать на точку зрения Сереги. В самом деле – иначе зачем врываться сюда этому полунищему доктору, как не для того, чтобы шантажом вытребовать еще денег? Ну не затем же, чтобы их вернуть! В такую бредятину Манихин с его знанием жизни, его опытом, вообще с его проницательностью поверить нипочем не мог.
Он подошел к шкафу, выдвинул секретный ящичек. Особо, впрочем, не прятался – домашние про этот секрет прекрасно знали. Манихин им доверял как себе, больше чем себе: они были одна семья, если уж он не скрывал от них жуткую тайну своего лица, то не станет прятать и деньги. А единственный в этой компании чужой человек лежал сейчас без сознания.
Манихин отсчитал двадцать зеленых полусотенных бумажек, добавил к ним четыре, поднятые с полу Серегой, аккуратно вложил в карман джинсов лежавшего. Заодно обшарил их. Один карман был пустой, в другом – носовой платок, в заднем лежало водительское удостоверение на имя Александра Даниловича Меншикова.
Вот, значит, как его зовут… Серега знал, но не сказал. Сам-то он в «Скорой помощи» выспросил имя и адрес врача, дежурившего ночью, ну а хозяину не сказал. Подумал, наверное, зачем ему голову всяким мусором забивать? И в самом деле – вовек бы Манихину не знать этого Александра Даниловича!.. Но все-таки забавно – в самом деле забавно. Родители у парня, видимо, были не без юмора, если назвали его в точности как знаменитого Алексашку, сподвижника Петра Первого. Ну и наглый же парень! Тот Меншиков тоже был дерзец отъявленный и храбрец: то ли под Полтавой, то ли под Лесной, то ли еще в каких-то петровских баталиях отличался примерно.
В петровских баталиях… Он ведь и сам Петр. А этот – Алексашка. Забавное совпадение!
– И что ты теперь с ним будешь делать, Петя? – спросила Анна глухим, не своим голосом. Манихин оглянулся – жена была странно бледна.
Удивительно – он сразу понял, о чем она подумала при виде безжизненно распростертого на полу тела… Ничего, парень жив, только на время парализован ударом электрического тока. А так-то вполне живой, видно, что дышит!
– Неси его в машину и отвези на пруд, – приказал Манихин Сереге, вкладывая удостоверение Меншикова в тот же карман, где оно лежало раньше. – Положи там на бережку да последи, чтобы не обобрали прохожие-проезжие, пока он не придет в себя. Чтоб карманы не обчистили, присмотри. Минут двадцать-тридцать у тебя еще есть? Какое время удар шокера действует?
Серега пожал плечами:
– Да я его в деле никогда не пробовал, разве что бульдожку наглого разок вдарил, так ведь то собака, а не человек, там габариты совсем другие.
– От четверти часа до тридцати минут, – подсказала Марина тем холодноватым, презрительным, фарфоровым голоском, каким она всегда разговаривала с Серегой. – Так в инструкции написано.
Намек был более чем прозрачен: Серега, прежде чем стучать по телевизору кулаком, злясь, что не работает, проверь, включена ли вилка в розетку.
– Ну, будем исходить из худшего, – сказал Манихин. – Как минимум пять минут мы тут лясы точим, так что давай больше времени не будем терять, ладно?
Серега кивнул и, покряхтывая, принялся поднимать бесчувственное, а оттого особенно тяжелое тело и взваливать его себе на плечи. Никто не шелохнулся ему помочь. Во-первых, Серега не зря смотрелся «качком», он и был «качок» – из тех, что в старину шли в ломовые извозчики и лошадь шутя поднимали. Оставалось удивляться, как это там, в смородиновых кустах, незваный гость умудрился надавать ему. Наверняка взял на хитрый прием!
А еще Сереге не помогали потому, что помощников среди присутствующих не нашлось. Манихину настрого запретили поднимать тяжести, так не женщинам ведь соучаствовать. Не женское это дело! Хотя в тот раз в гараже Марина показала себя не просто сильной, а очень сильной… Да и раньше Анна говорила, что она практически одна втащила его в машину – тогда, прошлым летом, на пути из Нижнего в Зеленый Город.
Манихин понурился, уже в который раз ощутив бессильную злобу вместо благодарности к Марине. Она не должна была переходить дорогу судьбе, не должна была! Может быть, это ему было даровано избавление, спасение – еще до того, как нагрянула беда, до того, как он стал монстром, чудовищем, ночным пугалом. Но Марина вошла во вкус – быть спасительницей его жизни… Сейчас-то Манихин совершенно определенно знал, что и в историю с его отравлением она замешалась зря. Что бы там ни твердила Анна, называющая Марину богом посланной спасительницей, эта молодая женщина стала тем камнем преткновения, о который теперь беспрестанно запинается его смерть. С позиций нормальной человеческой логики, Манихин должен быть ей благодарен. С позиций своих прогрессирующих страданий, он иногда чувствовал, что ненавидит ее за то же, за что должен благодарить.
А Серега между тем чудненько управился с безучастным ко всему Александром Даниловичем Меншиковым и потащил его из кабинета. Слышно было, как тяжело отдаются по ступенькам Серегины шаги, как скребут по полу ноги Меншикова.
– Я поеду с ним, – вдруг сказала Марина и выбежала из кабинета прежде, чем ее кто-то успел остановить.
Манихин бессильно покачал головой. Анна подошла к окну, откуда, Манихин знал, можно было увидеть окрестности и тот самый пресловутый пруд. Но во-первых, Серега доберется туда в самом лучшем случае через десять минут, ну, через семь – пока выведет машину из гаража, пока погрузит парня, пока доедет и выгрузит. Во-вторых, без бинокля толком ничего не разглядишь.
Манихин раздраженно отвернулся от окна и пошел было к шкафу, где держал бинокль, как вдруг увидел на полу смятый листок. Поднял, развернул. Угловатым девичьим почерком на нем было написано: «Нина, 62-08-80». Наверное, эта бумажка выпала из кармана Меншикова. Ну и ладно, ну и бог с ней. Манихин опять скомкал записку и бросил в мусорную корзинку.
ИЮНЬ 1980 ГОДА, ЗАМАНИХА
– Ищите женщину? – сказал следователь прокуратуры Кашин оперативнику Бушуеву после того, как были собраны шпильки и пуговицы, щедро рассыпавшиеся по полу сберкассы. – Шурши ля фам?
Бушуеву сдавалось, что знаменитое французское выражение звучало несколько иначе, однако, как именно, он точно не знал, поэтому на всякий случай уклончиво пожал плечами. Опять же было полное впечатление, что Кашин просто издевается. Когда он смотрел вот таким отрешенным, рассеянным взором, человек понимающий сразу мог смекнуть, что мысли его идут вразрез со словами.
– Так что шурши, Бушуев, шурши, работа у тебя такая…
– Антон, ты на самом деле думаешь, что какая-то бабенка охранника уложила? – спросил Бушуев.
– А ты так не думаешь? – искоса глянул на него следователь Антон Кашин, такой же молодой, как оперативник Бушуев, двадцатисемилетний рыжий и веснушчатый парень, который никогда, даже в случае серьезного дела, не мог принять важный и ответственный вид. Иронией – порою довольно злой – так и сочилось каждое его слово.
– Нет.
– Почему, позволь спросить? – Кашин посторонился, освобождая место двум милиционерам, которые выносили из сберкассы мертвое, с пробитой головой тело Николая Лукьянова, павшего нынче ночью на боевом посту от рук неизвестного злоумышленника.
Бушуев посмотрел вслед покрытому простыней телу, потом обернулся к белому очерку на полу, обозначавшему место, где лежал труп, и нахмурился, пытаясь справиться с волнением, которое почему-то всегда охватывало его, когда он видел такой вот белый меловой очерк. Как будто последний земной след убитого! Как будто этот очерк, а не тело еще оставался обиталищем его души! Расшаркают мел ногами, затопчут, и тогда душа покойного окончательно простится с местом своим земных мук. Именно тогда, а вовсе не на сороковой день, как принято считать…
– Иван, отомри, – невесело ухмыльнулся Кашин.
Бушуев кивнул, пытаясь сосредоточиться.
– О чем ты спросил? Ах да, почему не верю, что здесь замешана женщина… Если судить по этим пуговкам-шпилечкам, она изо всех сил отбивалась от Лукьянова, который ее крепко зажал. Когда мужик бабу зажимает, она либо на полу валяется, либо в углу трепыхается. И он вряд ли в этот ответственный момент станет к ней спиной поворачиваться. А удары, хочешь ты или не хочешь, нанесены сзади.
– Представь себе, что он с ней совладал-таки, а потом повернулся спиной с чувством исполненного долга, – возразил Кашин. – Тогда наша красотка вскакивает с полу, хватает лежащий тут же, в углу, молоток, с помощью которого Лукьянов в свободное от наблюдения за охраняемым объектом и насилия над случайными посетительницами время чинил старье, называемое в сберкассе стульями…
– Суровая дама, – сказал Бушуев, поморщившись, потому что в данный момент перед его глазами имели место быть следы появления этой суровости: три яруса кровавых брызг, разлетевшихся по стенам. – Я бы даже сказал, свирепая.
– Вот именно. Состояние аффекта, ярость, мстительность добавили ей силы. Ты затылок Лукьянова видел?
– А то…
– Стало быть, за поруганную честь она отомстила. Но сочла, что нанесенный ей урон требует возмещения не столько морального – ну, если можно считать окровавленный труп фактором моральным! – но и материального. А именно – восьмидесяти тысяч рублей в банковской упаковке. Она ринулась к столу кассирши – как ее там, Самохиной, что ли? – отыскала под газеткой ключик, вскрыла сейф, взяла крупные купюры, упакованные в пачки, небрежно отбросив готовые к выдаче рублевики на сумму триста рублей – широкая натура, да? – облюбованные пачки сложила в подол и растаяла в ночи…
– Сначала она умудрилась перетащить труп Лукьянова в кладовку, – подсказал Бушуев, который, в отличие от приятеля, ерничества не любил, от накручивания заведомо провальной версии никак не возбуждался и сейчас от кашинского словоблудия чрезвычайно устал.
Конечно, эксперты еще работают… Но он готов спорить на что угодно: во-первых, на теле Лукьянова не обнаружат никаких следов интимных сношений, так что домыслы о мести за поруганную женскую честь оставались для него лишь досужими домыслами и сотрясением воздуха. Точно так же Бушуев мог поручиться: никаких чужих отпечатков на сейфе и столе кассирши Татьяны Андреевны Самохиной обнаружено не будет. То есть предполагаемая жертва изнасилования явилась на свидание к Лукьянову в перчатках. Ну не палки ли елки? И, аккуратная такая, позаботившись о том, чтобы не оставить отпечатков, позабыла собрать шпильки и пуговицы, щедро осыпавшиеся на пол…
– Ну что, будем насчет неведомой фигурантки[2] женского пола шуршать или как? – лениво спросил Кашин.
– Не будем, – качнул головой Бушуев.
– Все-таки не веришь в ее наличие?
– Да ты и сам не веришь.
– Точно. Либо она приходила в кассу не одна. Послужила приманкой, а когда Лукьянов начал ее ломать, на сцену и выступил настоящий фигурант: мужчина не слабый…
– А я думаю, что если они позаботились труп в кладовочку потом оттащить, подальше с глаз тех, кто первыми в кассу утром придет, то уж как-нибудь могли позаботиться и пуговицы со шпильками с полу собрать, – гнул свое Бушуев. – Чтобы подозрение к себе не привлекать. А так… явно же, что нарочно все это раскидали, чтобы следствие с толку сбить. Но, по-моему, изрядно пересолили эту стряпню. До того, что в рот не взять!
– Слушай, а как насчет склонности к дамскому полу у этого Лукьянова дело обстояло? – полюбопытствовал Кашин. – Я здешних мало знаю, это ведь ты с ними запанибрата, подноготную каждого-всякого ведаешь.
– Насчет каждого-всякого не скажу, а вот Лукьянова вообразить в качестве бабника мне очень даже затруднительно, – угрюмо хмыкнул Бушуев. – Он женат был, двух дочек своих любил без памяти, тем паче что одна болела очень сильно, он ее жалел прямо не знаю как…
– Ну, насчет дочек ничего не скажу, а вот жена явно не стена, – пробормотал Кашин, что вызвало наконец на лице оперативника Бушуева проблеск усмешки.
Дело в том, что его приятель, прокурорский следователь Антон Кашин, буквально месяц тому назад женился на какой-то серой мышке, молоденькой докторше, приехавшей в районную поликлинику по распределению, и после этого бывший мартовский котяра заделался вдруг таким подкаблучником, что бывшие его собутыльники и соратники по блядкам только руками разводили. Если бы молодая услышала о том, что она не стена, пожалуй, Антону солоно бы пришлось!
– Да не в этом дело, а в характере, – пояснил Бушуев. – Как говорится, с кем не бывает, но в том-то и дело, что с Лукьянычем этого сроду не случалось. Все знали, что он к своей Катерине бежит как заколдованный, даже когда они ссорились на всю деревню, как вчера. Но если все же предположить, что у него ум за разум зашел, я совершенно не понимаю, из-за кого. Нету в Заманихе такой женщины, чтобы ее Лукьянов мог затащить к себе на охраняемый объект и там попытаться изнасиловать. Ну просто нету!
– Отчего ж нету? – задумчиво повел бровью Кашин. – А эта, как ее, уборщица… роковая такая брюнетка? Вроде бы у нее косища невиданная… И вроде бы она носила ее заколотой на затылке шпильками, или мне память изменяет? Из-за такой красоты любой, самый верный муж запросто может с пути сбиться, разве нет?
Бушуев исподлобья глянул на приятеля и боевого соратника. Анюта не могла не произвести впечатления даже на новобрачного подкаблучника Кашина. Ишь ты, делает вид, что не может вспомнить ее имени. А у самого глаз горит совершенно по-старому, совершенно как до свадьбы!
– Уборщица Анна Калинина, если ты имеешь в виду именно ее, уехала на сессию во Владимир, – проинформировал Бушуев. – И еще не возвращалась.
Сказал – и стиснул зубы так, что желваки заходили по щекам. Насчет Анюты он уже слышал… дважды слышал. На тему, что город Владимир не столь далеко, не за тридевять земель, вполне можно вечерком незаметно появиться в родном селе, а потом – словечко потом было выделено особенным подленьким образом – успеть слинять обратно во Владимир. И быть уверенной, что алиби тебе вполне обеспечено. А вот если болезную Анютину тетку, у которой девушка остановилась, по-умному прижать, она вполне сможет расколоться и выболтать, была Анюта дома прошлой ночью ли нет. Спала в своей постели или играла в жизни бедолаги Коли Лукьянова самую что ни на есть роковую и смертельную роль.
Причем это предположение Бушуев слышал от людей, которым отлично известно было, во-первых, что покойный Лукьяныч в самом деле был образцовый муж и отец, а во-вторых, что эта самая Анюта Калинина – для оперативника Бушуева не совсем, как бы это поточнее выразиться, посторонний человек. Конечно, не стоит видеть в этих измышлениях злобы человеческой: эти советчики-подсказчики искренне хотели навести следствие на верный путь. Ведь и в самом деле – если кто-то из заманихинских женщин способен заставить мужика голову потерять, вплоть до того, что он на должностное преступление пойдет, так лишь только она, Анютка… Причем все в Заманихе, а то и в районе прекрасно знали, в какой непростой узел завязались отношения между черноволосой и черноглазой красоткой Анютой, оперативником Бушуевым и бывшим шофером милиции, а ныне турбазы Петром Манихиным. И, называя Анюту в качестве той женщины, из-за которой погиб бедолага Лукьяныч, они как бы намекали: а ведь его убийцей мог стать кто-то из тех двоих мужчин, которые люто соперничали из-за Анюты и друг с другом, и с каждым, кто готов был к ней хоть шаг шагнуть!
И про себя Бушуев совершенно точно знал: Лукьянова не убивал, сберкассу не грабил. А всякому, кто в этом усомнился бы, мог предъявить алиби: всю ночь ограбления он провел на выезде в Колодяжной Норе (так называлась деревня в десяти верстах от Заманихи). Там горела школа-интернат, и на ЧП были согнаны не только пожарные части и «Скорые» аж из райцентра, но и оперативная дежурная бригада милиции. То есть Бушуев был чист, аки агнец. Анюты, на счастье, тоже не было в Заманихе. Что касается Петра Манихина…
Что касается Петра Манихина, то оперативник Бушуев отдал бы десять лет жизни, лишь бы этот фрукт оказался замешан в ограблении! А по зрелом размышлении и пятнадцать отдал бы.
Бушуеву сдавалось, что знаменитое французское выражение звучало несколько иначе, однако, как именно, он точно не знал, поэтому на всякий случай уклончиво пожал плечами. Опять же было полное впечатление, что Кашин просто издевается. Когда он смотрел вот таким отрешенным, рассеянным взором, человек понимающий сразу мог смекнуть, что мысли его идут вразрез со словами.
– Так что шурши, Бушуев, шурши, работа у тебя такая…
– Антон, ты на самом деле думаешь, что какая-то бабенка охранника уложила? – спросил Бушуев.
– А ты так не думаешь? – искоса глянул на него следователь Антон Кашин, такой же молодой, как оперативник Бушуев, двадцатисемилетний рыжий и веснушчатый парень, который никогда, даже в случае серьезного дела, не мог принять важный и ответственный вид. Иронией – порою довольно злой – так и сочилось каждое его слово.
– Нет.
– Почему, позволь спросить? – Кашин посторонился, освобождая место двум милиционерам, которые выносили из сберкассы мертвое, с пробитой головой тело Николая Лукьянова, павшего нынче ночью на боевом посту от рук неизвестного злоумышленника.
Бушуев посмотрел вслед покрытому простыней телу, потом обернулся к белому очерку на полу, обозначавшему место, где лежал труп, и нахмурился, пытаясь справиться с волнением, которое почему-то всегда охватывало его, когда он видел такой вот белый меловой очерк. Как будто последний земной след убитого! Как будто этот очерк, а не тело еще оставался обиталищем его души! Расшаркают мел ногами, затопчут, и тогда душа покойного окончательно простится с местом своим земных мук. Именно тогда, а вовсе не на сороковой день, как принято считать…
– Иван, отомри, – невесело ухмыльнулся Кашин.
Бушуев кивнул, пытаясь сосредоточиться.
– О чем ты спросил? Ах да, почему не верю, что здесь замешана женщина… Если судить по этим пуговкам-шпилечкам, она изо всех сил отбивалась от Лукьянова, который ее крепко зажал. Когда мужик бабу зажимает, она либо на полу валяется, либо в углу трепыхается. И он вряд ли в этот ответственный момент станет к ней спиной поворачиваться. А удары, хочешь ты или не хочешь, нанесены сзади.
– Представь себе, что он с ней совладал-таки, а потом повернулся спиной с чувством исполненного долга, – возразил Кашин. – Тогда наша красотка вскакивает с полу, хватает лежащий тут же, в углу, молоток, с помощью которого Лукьянов в свободное от наблюдения за охраняемым объектом и насилия над случайными посетительницами время чинил старье, называемое в сберкассе стульями…
– Суровая дама, – сказал Бушуев, поморщившись, потому что в данный момент перед его глазами имели место быть следы появления этой суровости: три яруса кровавых брызг, разлетевшихся по стенам. – Я бы даже сказал, свирепая.
– Вот именно. Состояние аффекта, ярость, мстительность добавили ей силы. Ты затылок Лукьянова видел?
– А то…
– Стало быть, за поруганную честь она отомстила. Но сочла, что нанесенный ей урон требует возмещения не столько морального – ну, если можно считать окровавленный труп фактором моральным! – но и материального. А именно – восьмидесяти тысяч рублей в банковской упаковке. Она ринулась к столу кассирши – как ее там, Самохиной, что ли? – отыскала под газеткой ключик, вскрыла сейф, взяла крупные купюры, упакованные в пачки, небрежно отбросив готовые к выдаче рублевики на сумму триста рублей – широкая натура, да? – облюбованные пачки сложила в подол и растаяла в ночи…
– Сначала она умудрилась перетащить труп Лукьянова в кладовку, – подсказал Бушуев, который, в отличие от приятеля, ерничества не любил, от накручивания заведомо провальной версии никак не возбуждался и сейчас от кашинского словоблудия чрезвычайно устал.
Конечно, эксперты еще работают… Но он готов спорить на что угодно: во-первых, на теле Лукьянова не обнаружат никаких следов интимных сношений, так что домыслы о мести за поруганную женскую честь оставались для него лишь досужими домыслами и сотрясением воздуха. Точно так же Бушуев мог поручиться: никаких чужих отпечатков на сейфе и столе кассирши Татьяны Андреевны Самохиной обнаружено не будет. То есть предполагаемая жертва изнасилования явилась на свидание к Лукьянову в перчатках. Ну не палки ли елки? И, аккуратная такая, позаботившись о том, чтобы не оставить отпечатков, позабыла собрать шпильки и пуговицы, щедро осыпавшиеся на пол…
– Ну что, будем насчет неведомой фигурантки[2] женского пола шуршать или как? – лениво спросил Кашин.
– Не будем, – качнул головой Бушуев.
– Все-таки не веришь в ее наличие?
– Да ты и сам не веришь.
– Точно. Либо она приходила в кассу не одна. Послужила приманкой, а когда Лукьянов начал ее ломать, на сцену и выступил настоящий фигурант: мужчина не слабый…
– А я думаю, что если они позаботились труп в кладовочку потом оттащить, подальше с глаз тех, кто первыми в кассу утром придет, то уж как-нибудь могли позаботиться и пуговицы со шпильками с полу собрать, – гнул свое Бушуев. – Чтобы подозрение к себе не привлекать. А так… явно же, что нарочно все это раскидали, чтобы следствие с толку сбить. Но, по-моему, изрядно пересолили эту стряпню. До того, что в рот не взять!
– Слушай, а как насчет склонности к дамскому полу у этого Лукьянова дело обстояло? – полюбопытствовал Кашин. – Я здешних мало знаю, это ведь ты с ними запанибрата, подноготную каждого-всякого ведаешь.
– Насчет каждого-всякого не скажу, а вот Лукьянова вообразить в качестве бабника мне очень даже затруднительно, – угрюмо хмыкнул Бушуев. – Он женат был, двух дочек своих любил без памяти, тем паче что одна болела очень сильно, он ее жалел прямо не знаю как…
– Ну, насчет дочек ничего не скажу, а вот жена явно не стена, – пробормотал Кашин, что вызвало наконец на лице оперативника Бушуева проблеск усмешки.
Дело в том, что его приятель, прокурорский следователь Антон Кашин, буквально месяц тому назад женился на какой-то серой мышке, молоденькой докторше, приехавшей в районную поликлинику по распределению, и после этого бывший мартовский котяра заделался вдруг таким подкаблучником, что бывшие его собутыльники и соратники по блядкам только руками разводили. Если бы молодая услышала о том, что она не стена, пожалуй, Антону солоно бы пришлось!
– Да не в этом дело, а в характере, – пояснил Бушуев. – Как говорится, с кем не бывает, но в том-то и дело, что с Лукьянычем этого сроду не случалось. Все знали, что он к своей Катерине бежит как заколдованный, даже когда они ссорились на всю деревню, как вчера. Но если все же предположить, что у него ум за разум зашел, я совершенно не понимаю, из-за кого. Нету в Заманихе такой женщины, чтобы ее Лукьянов мог затащить к себе на охраняемый объект и там попытаться изнасиловать. Ну просто нету!
– Отчего ж нету? – задумчиво повел бровью Кашин. – А эта, как ее, уборщица… роковая такая брюнетка? Вроде бы у нее косища невиданная… И вроде бы она носила ее заколотой на затылке шпильками, или мне память изменяет? Из-за такой красоты любой, самый верный муж запросто может с пути сбиться, разве нет?
Бушуев исподлобья глянул на приятеля и боевого соратника. Анюта не могла не произвести впечатления даже на новобрачного подкаблучника Кашина. Ишь ты, делает вид, что не может вспомнить ее имени. А у самого глаз горит совершенно по-старому, совершенно как до свадьбы!
– Уборщица Анна Калинина, если ты имеешь в виду именно ее, уехала на сессию во Владимир, – проинформировал Бушуев. – И еще не возвращалась.
Сказал – и стиснул зубы так, что желваки заходили по щекам. Насчет Анюты он уже слышал… дважды слышал. На тему, что город Владимир не столь далеко, не за тридевять земель, вполне можно вечерком незаметно появиться в родном селе, а потом – словечко потом было выделено особенным подленьким образом – успеть слинять обратно во Владимир. И быть уверенной, что алиби тебе вполне обеспечено. А вот если болезную Анютину тетку, у которой девушка остановилась, по-умному прижать, она вполне сможет расколоться и выболтать, была Анюта дома прошлой ночью ли нет. Спала в своей постели или играла в жизни бедолаги Коли Лукьянова самую что ни на есть роковую и смертельную роль.
Причем это предположение Бушуев слышал от людей, которым отлично известно было, во-первых, что покойный Лукьяныч в самом деле был образцовый муж и отец, а во-вторых, что эта самая Анюта Калинина – для оперативника Бушуева не совсем, как бы это поточнее выразиться, посторонний человек. Конечно, не стоит видеть в этих измышлениях злобы человеческой: эти советчики-подсказчики искренне хотели навести следствие на верный путь. Ведь и в самом деле – если кто-то из заманихинских женщин способен заставить мужика голову потерять, вплоть до того, что он на должностное преступление пойдет, так лишь только она, Анютка… Причем все в Заманихе, а то и в районе прекрасно знали, в какой непростой узел завязались отношения между черноволосой и черноглазой красоткой Анютой, оперативником Бушуевым и бывшим шофером милиции, а ныне турбазы Петром Манихиным. И, называя Анюту в качестве той женщины, из-за которой погиб бедолага Лукьяныч, они как бы намекали: а ведь его убийцей мог стать кто-то из тех двоих мужчин, которые люто соперничали из-за Анюты и друг с другом, и с каждым, кто готов был к ней хоть шаг шагнуть!
И про себя Бушуев совершенно точно знал: Лукьянова не убивал, сберкассу не грабил. А всякому, кто в этом усомнился бы, мог предъявить алиби: всю ночь ограбления он провел на выезде в Колодяжной Норе (так называлась деревня в десяти верстах от Заманихи). Там горела школа-интернат, и на ЧП были согнаны не только пожарные части и «Скорые» аж из райцентра, но и оперативная дежурная бригада милиции. То есть Бушуев был чист, аки агнец. Анюты, на счастье, тоже не было в Заманихе. Что касается Петра Манихина…
Что касается Петра Манихина, то оперативник Бушуев отдал бы десять лет жизни, лишь бы этот фрукт оказался замешан в ограблении! А по зрелом размышлении и пятнадцать отдал бы.
АВГУСТ 2001 ГОДА, ЗЕЛЕНЫЙ ГОРОД
Александр открыл глаза и тотчас опять зажмурился – так ударило светом. В памяти возник образ ярких ламп, горящих над операционным столом, и его обдало враз жаром и холодом: «Как? Почему я здесь? Попал в аварию? Когда?» В то же мгновение почему-то остро запахло смородиновым листом, и этот запах-воспоминание вернул память о случившемся: вот он дерется с Серегой, настигшим его под прикрытием этой самой смородины, вот подбегает еще кто-то, какая-то женщина, Александр ее и не разглядел, потому что она набежала сзади, но, наверное, пнул довольно сильно, так как она отлетела в сторону и уж больше не приставала; вот он отшвырнул и Серегу и ворвался наконец в дом, вот оказался лицом к лицу с бронзовой маской… и в этот миг его настигло осознание дикости и бесконечной детской глупости своего поступка.
Порыв неописуемой ярости, который понес его вслед за поганцем Серегой, явившимся со своими пошлыми угрозами, и пригнал его сюда. Александр не пожалел даже денег на такси до Зеленого Города, лишь бы поскорее дать выход своей ярости! Этот порыв помог справиться с неслабой защитой Сереги и прорваться-таки в дом, но там иссяк так же внезапно, как вспыхнул. То есть оскорбленное достоинство продолжало будоражить кровь, но теперь Александр понимал, что поступать надо было иначе. На утонченное оскорбление нужно было ответить столь же утонченным оскорблением, а вовсе не этой базарной выходкой. И он даже почувствовал, что в какой-то степени понимает человека, стоявшего сейчас напротив него и глядевшего странными синими глазами – слишком, небывало синими, особенно в сочетании с бронзово-лиловым отливом кожи. Не то призрак, не то инопланетянин… Еще неизвестно, как бы он сам, Александр Меншиков, вел себя с людьми, заклейми его жизнь таким лицом.
И это было его последней сознательной мыслью. Потому что вслед за тем он ощутил укол в спину, ощутил, как содрогнулось все его тело, словно тысячи недобрых рук вцепились в каждый нерв и принялись дергать и теребить их. Это была даже не боль, это было некое вселенское потрясение… а потом все исчезло – чтобы вернуться только сейчас: ударом света по глазам.
Он чувствовал себя совершенно обессиленным, беспомощным, как дитя. Противная дрожь в похолодевших руках и ногах, голова пустая… Типичные ощущения после поражения током, потому что, конечно же, свалил его с ног не вульгарный удар по макушке и не «романтический» выстрел в спину, а прикосновение электрошокера. Это содрогание нервных окончаний, которое испытал Александр, прежде чем кануть в беспамятство, – его ни с чем невозможно спутать.
Он приподнялся на локте, огляделся. Или люди, получившие удар шокера, обретают способность в бессознательном состоянии перемещаться в пространстве, или кто-то унес его из дома «бронзовой маски» и свалил в этом тихом местечке на берегу пруда. Неведомому «кому-то» можно только посочувствовать: ведь носить такого громилу – удовольствие маленькое… Скорее всего, его донесли до машины, может, до того самого «Круизера», который Александр видел ночью, – а уж потом увезли сюда. Да какая разница, впрочем? Теперь надо сообразить, где он находится, все еще в Зеленом Городе или вообще бог весть где.
Ну, для начала надо бы все-таки встать. Он кое-как переместился из положения полулежа в положение полусидя, а потом и на четвереньки. Подниматься на ноги пока не рисковал… полное впечатление, что вот-вот ветром сдует!
На лбу выступил пот. Забавно: самого колотит ознобом, а в то же время вспотел. Это от слабости, понятное дело. Александр встал на колени. Где-то был носовой платок, в каком-то кармане…
Стоп! А это что такое?!
Наверное, от удара током у него начало множиться в глазах. В данном случае размножились доллары. Было четыре сотенные бумажки, стало… Александр, не веря глазам, ощупывал каждую, рассматривал, снова и снова пересчитывал: было четыре сотенных, они на месте, но к ним прибавились двадцать пятидесятидолларовых купюр.
Александр стоял на коленях и тупо перебирал деньги, вспоминая люто блеснувшие ему навстречу неестественно-голубые глаза. И постепенно складывалась картина случившегося: доллары, конечно, не сами размножились – их сунул ему в карман этот, «бронзовая маска». В качестве компенсации за удар шокером – и в качестве оплаты молчания. Господи, или он не понимает, что, окажись на месте Александра другой человек, тот же Витек, шофер, его запросто можно было такими методами подвигнуть на самый вульгарный шантаж! Заставить «бронзовую маску» размножать свои баксы в геометрической прогрессии! Вроде бы человек не первой молодости, поживший уже, должен был чему-то научиться. А ведет себя как идиот.
Осторожно, чтобы не завалиться на бок, Александр повернулся и посмотрел налево, где возвышался трехэтажный, окруженный высоким забором дом. Поверху ограды шла колючая проволока – даже отсюда видно, как поблескивает она на солнце. Что характерно, ринувшись вслед за Серегой на штурм этой цитадели, Александр прихватил старую куртку, чтобы набросить на проволоку и форсировать таким образом забор. С курткой теперь можно проститься, факт.
Где-то там, за широкими окнами, наверняка стоит «бронзовая маска» и смотрит на поверженного докторишку, который копошится на берегу, перебирая деньги и глупо озираясь.
Даже злиться на этого больного сил нет. То есть их вообще просто нет, сил-то: Александр еще не вполне пришел в себя. И смех разбирает – какой-то кретинский смех. Да, уж Витек бы сейчас с этими долларами развернулся, расправился бы, обошелся бы с ними как надо! Чесанул бы в кусты – только его и видели, не дал бы полюбоваться своей растерянностью.
Полюбоваться? Ну, если «бронзовая маска» и впрямь стоит за каким-то из этих окон, пусть на здоровье любуется тем, что сейчас сделает «поверженный докторишка»!
Хотя нет, это не дело. Трава зеленая и бумажки зеленые. Надо перебраться вот сюда, на полоску желто-серого песка… И Александр пополз на коленях по берегу, раскладывая бумажки ровной цепочкой и придавливая их камушками, которые нащупывал в песке.
Краси-иво! Этакое бежево-зеленоватое абстрактное полотно в стиле кого-нибудь там… И сюжет вполне сюрреалистический. Деньги на песке…
Сюрреалистический сюжет был уже вполне завершен, когда чуть поодаль, в кустах, обступивших берег пруда, раздалось странное переливчатое завывание. В голове Александра, все еще слегка затуманенной вольтами, которые ему пришлось «принять на грудь», спонтанно возник образ родимой «Скорой помощи» с надписью «Интенсивная терапия» над ветровым стеклом. Потребовалось несколько секунд, прежде чем до него дошло, что это совсем рядом звонит сотовый телефон. Еще несколько секунд понадобилось, чтобы сообразить: сотовый не просто так в воздухе болтается или на земле валяется, а лежит в чьем-то кармане. И обладатель этого кармана находится совсем близко.
Кто он? «Бронзовая маска»? То есть он не из своего дома разглядывает дерзкого типа, а из-за кустов подсматривает за его барахтаньем в песке?
Вспышка ярости добавила адреналина в кровь, помогла окрепнуть мышцам. Александр довольно резво вскочил с колен и побежал к кустам. Правда, довольно трудно было назвать в полном смысле слова бегом его передвижение на еще неверных ногах, но добежал он до кустов довольно быстро – и столкнулся лицом к лицу с человеком, прижавшим к уху сотовый телефон.
Порыв неописуемой ярости, который понес его вслед за поганцем Серегой, явившимся со своими пошлыми угрозами, и пригнал его сюда. Александр не пожалел даже денег на такси до Зеленого Города, лишь бы поскорее дать выход своей ярости! Этот порыв помог справиться с неслабой защитой Сереги и прорваться-таки в дом, но там иссяк так же внезапно, как вспыхнул. То есть оскорбленное достоинство продолжало будоражить кровь, но теперь Александр понимал, что поступать надо было иначе. На утонченное оскорбление нужно было ответить столь же утонченным оскорблением, а вовсе не этой базарной выходкой. И он даже почувствовал, что в какой-то степени понимает человека, стоявшего сейчас напротив него и глядевшего странными синими глазами – слишком, небывало синими, особенно в сочетании с бронзово-лиловым отливом кожи. Не то призрак, не то инопланетянин… Еще неизвестно, как бы он сам, Александр Меншиков, вел себя с людьми, заклейми его жизнь таким лицом.
И это было его последней сознательной мыслью. Потому что вслед за тем он ощутил укол в спину, ощутил, как содрогнулось все его тело, словно тысячи недобрых рук вцепились в каждый нерв и принялись дергать и теребить их. Это была даже не боль, это было некое вселенское потрясение… а потом все исчезло – чтобы вернуться только сейчас: ударом света по глазам.
Он чувствовал себя совершенно обессиленным, беспомощным, как дитя. Противная дрожь в похолодевших руках и ногах, голова пустая… Типичные ощущения после поражения током, потому что, конечно же, свалил его с ног не вульгарный удар по макушке и не «романтический» выстрел в спину, а прикосновение электрошокера. Это содрогание нервных окончаний, которое испытал Александр, прежде чем кануть в беспамятство, – его ни с чем невозможно спутать.
Он приподнялся на локте, огляделся. Или люди, получившие удар шокера, обретают способность в бессознательном состоянии перемещаться в пространстве, или кто-то унес его из дома «бронзовой маски» и свалил в этом тихом местечке на берегу пруда. Неведомому «кому-то» можно только посочувствовать: ведь носить такого громилу – удовольствие маленькое… Скорее всего, его донесли до машины, может, до того самого «Круизера», который Александр видел ночью, – а уж потом увезли сюда. Да какая разница, впрочем? Теперь надо сообразить, где он находится, все еще в Зеленом Городе или вообще бог весть где.
Ну, для начала надо бы все-таки встать. Он кое-как переместился из положения полулежа в положение полусидя, а потом и на четвереньки. Подниматься на ноги пока не рисковал… полное впечатление, что вот-вот ветром сдует!
На лбу выступил пот. Забавно: самого колотит ознобом, а в то же время вспотел. Это от слабости, понятное дело. Александр встал на колени. Где-то был носовой платок, в каком-то кармане…
Стоп! А это что такое?!
Наверное, от удара током у него начало множиться в глазах. В данном случае размножились доллары. Было четыре сотенные бумажки, стало… Александр, не веря глазам, ощупывал каждую, рассматривал, снова и снова пересчитывал: было четыре сотенных, они на месте, но к ним прибавились двадцать пятидесятидолларовых купюр.
Александр стоял на коленях и тупо перебирал деньги, вспоминая люто блеснувшие ему навстречу неестественно-голубые глаза. И постепенно складывалась картина случившегося: доллары, конечно, не сами размножились – их сунул ему в карман этот, «бронзовая маска». В качестве компенсации за удар шокером – и в качестве оплаты молчания. Господи, или он не понимает, что, окажись на месте Александра другой человек, тот же Витек, шофер, его запросто можно было такими методами подвигнуть на самый вульгарный шантаж! Заставить «бронзовую маску» размножать свои баксы в геометрической прогрессии! Вроде бы человек не первой молодости, поживший уже, должен был чему-то научиться. А ведет себя как идиот.
Осторожно, чтобы не завалиться на бок, Александр повернулся и посмотрел налево, где возвышался трехэтажный, окруженный высоким забором дом. Поверху ограды шла колючая проволока – даже отсюда видно, как поблескивает она на солнце. Что характерно, ринувшись вслед за Серегой на штурм этой цитадели, Александр прихватил старую куртку, чтобы набросить на проволоку и форсировать таким образом забор. С курткой теперь можно проститься, факт.
Где-то там, за широкими окнами, наверняка стоит «бронзовая маска» и смотрит на поверженного докторишку, который копошится на берегу, перебирая деньги и глупо озираясь.
Даже злиться на этого больного сил нет. То есть их вообще просто нет, сил-то: Александр еще не вполне пришел в себя. И смех разбирает – какой-то кретинский смех. Да, уж Витек бы сейчас с этими долларами развернулся, расправился бы, обошелся бы с ними как надо! Чесанул бы в кусты – только его и видели, не дал бы полюбоваться своей растерянностью.
Полюбоваться? Ну, если «бронзовая маска» и впрямь стоит за каким-то из этих окон, пусть на здоровье любуется тем, что сейчас сделает «поверженный докторишка»!
Хотя нет, это не дело. Трава зеленая и бумажки зеленые. Надо перебраться вот сюда, на полоску желто-серого песка… И Александр пополз на коленях по берегу, раскладывая бумажки ровной цепочкой и придавливая их камушками, которые нащупывал в песке.
Краси-иво! Этакое бежево-зеленоватое абстрактное полотно в стиле кого-нибудь там… И сюжет вполне сюрреалистический. Деньги на песке…
Сюрреалистический сюжет был уже вполне завершен, когда чуть поодаль, в кустах, обступивших берег пруда, раздалось странное переливчатое завывание. В голове Александра, все еще слегка затуманенной вольтами, которые ему пришлось «принять на грудь», спонтанно возник образ родимой «Скорой помощи» с надписью «Интенсивная терапия» над ветровым стеклом. Потребовалось несколько секунд, прежде чем до него дошло, что это совсем рядом звонит сотовый телефон. Еще несколько секунд понадобилось, чтобы сообразить: сотовый не просто так в воздухе болтается или на земле валяется, а лежит в чьем-то кармане. И обладатель этого кармана находится совсем близко.
Кто он? «Бронзовая маска»? То есть он не из своего дома разглядывает дерзкого типа, а из-за кустов подсматривает за его барахтаньем в песке?
Вспышка ярости добавила адреналина в кровь, помогла окрепнуть мышцам. Александр довольно резво вскочил с колен и побежал к кустам. Правда, довольно трудно было назвать в полном смысле слова бегом его передвижение на еще неверных ногах, но добежал он до кустов довольно быстро – и столкнулся лицом к лицу с человеком, прижавшим к уху сотовый телефон.