Но пробегающее в глубинах этого диска трудно воспринимать как только лишь отражения. Такое полное чувство, что взгляд встречается непосредственно со всем этим. Поверхность моря словно излучает тепло… Как будто это какое-то невероятное круглое отверстие посреди пространства – скважина куда-то в иное место!
И даже чудится иногда дыхание соленого ветра.
И слух обманывается, словно б различая плеск волн.
И необычайно также сопряженье «зеркала» с толстой цепью. Поверхности замыкающего узла не соприкасаются ни в единой точке одна с другой. Они замысловаты и выемчаты. И они пространственно соответствуют, вроде бы… но меж ними – лишь пустота.
Но глыба не срывается с крепления своего. И ее ход ровен. И это постоянство скорости обращения невольно приводит на ум орбиты небесных тел.
Поверхность диска показывает, соответственно текущему его углу поворота, все стороны морского пространства, что окружает Остров. Линия горизонта просматривается наиболее отчетливо на востоке. Другие направления подернуты как бы легчайшей дымкой, но различие несущественно.
В каверне собрались боги.
И они сосредоточенны… и они встревожены.
Стоит какое-то напряженье в воздухе. И неотрывно всматриваются собравшиеся в кружащийся перед ними диск…
Особое вниманье привлекает юго-восток. И там такая же безмятежно светлая, как и всюду, плывущая покойная грань океана-неба.
Но там на ней какие-то неясные точки.
Поэтому все больше богов собираются в соответствующей части каверны. Они показывают на эти точки друг другу, они негромко переговариваются и переглядываются.
Вращение колдовского камня вдруг замирает.
Бежавшее световое пятно застыло – и оно теперь озаряет, в точности, отверстие входа. И высвечена область шероховатого гранита около арки. И в ней отблескивают, кой-где, слюдяные жилки.
Сам коридор в каверну прям и глубок – и он остается темен. Однако в следующее мгновение в его противоположном конце мерцает, усиливаясь, беспокойный свет факелов. И близятся уверенные стремительные шаги, мешающиеся с отзвуком голосов… царь Таурий ступает в каверну.
Летящая белоснежная его тога вспыхивает в луче. Владыка устремляется к диску. Становится перед ним, немного наклонив голову… глыба начинает медленно разворачиваться под его взглядом. И слаборазличимые точки у горизонта переплывают в центр видимого пространства.
Таурий простирает к диску левую руку вперед ладонью.
Исчезла глубина в камне. Пропали небо и океан. И остается лишь темное зеркало полированной поверхности, и отражена в нем рука, и светлое пятно тоги, и огни факелов.
Но это длится лишь миг. Затем – вновь ясный и спокойный свет полдня заливают каверну. Но изменилось видимое внутри диска. Что представало отдаленными точками – переместилось ближе и обрело детали и очертания. Собравшиеся у диска могут теперь увидеть, что это такое именно: три мощных боевых корабля, покачивающиеся на волнах.
Как будто бы они вот здесь, рядом. На расстоянии гораздо более близком, чем на выстрел из лука.
И за кормой трех этих передовых судов – густое колыхание несметных крестовин рей и мачт. Захватническая армада, уже развернутая в боевой порядок… нацеленная на Остров.
Тяжелый вздох вырывается у какого-то из богов.
Собравшиеся поднимаются со своих мест. Безмолвно приближаются к Таурию и обступают диск. И вглядываются, без единого слова, в пространство моря.
У наблюдаемых вражеских судов осадистый узкий корпус. И низковатая над ним единственная мачта, и крепится к ней широкий и плотно свернутый, пока, парус.
Носы-тараны далеко вытянуты вперед, их линия убегает полого под воду. И это придает кораблям вид лезвий – порождений кошмара: тяжелых острых клинков, что были брошены в воду и вот – не тонут, и самоуверенно хищно покачиваются на мелких волнах…
Фигурная же корма кораблей, напротив, поднята высоко, и она загибается даже несколько вперед – круто, и одновременно с каким-то легким изяществом – подобием хвоста играющего дельфина.
– Весь флот микайнов… – цедит с расстановкою Таурий, щурясь, всматриваясь. – Как это предрекал Сандрий. Неужто старику вправду открыто будущее?
Переднее из чудовищ войны начинает распускать парус.
Одновременно и ряды его длинных весел, виднеющиеся по бортам, приходят в согласованное движение. Их узкие тяжелые лопасти почти что не поднимают брызг.
На палубе видны воины в глухих шлемах, сдвинутых, пока, на затылок. Они переговариваются и всматриваются, прищуриваясь, в далекий берег.
– Микайнский царь отдал приказ наступать, – обращается к богам Таурий, оставаясь в пол-оборота к диску. – Еще бы! Ведь мы позволили кораблю их разведчиков безнаказанно достичь берега. И даже попустили смерть некоторых людей Благословенного рода. И собственные наши действия выглядели как не особенно сильный удар в ответ, к тому же и запоздалый. Что же! Я думаю, цель достигнута. Дражайшие наши гости введены в заблуждение: они воображают теперь, что и вправду способны взять нас, богов… численным превосходством!
– А-ха-ха-ха-ха-ха! – разражается вдруг неистовым смехом царь. И делается лик его дик, и Таурий, повернувшись в пол-оборота, спрашивает: – Какого мнения придерживается об этом… стратег Этрурий?
И эхо этого имени, сказанного чуть громче, нежели остальные слова горделивой речи, мечется по каверне. Еще рассыпается канитель отзвуков по неправильностям пустот, а названный уже покидает место и становится рядом с Таурием. Свет солнца, бьющий из диска, позволяет в подробностях видеть своеобразные черты этого лица.
У великана-стратега крупноватые скулы. У него тонкий, капризный рот. И глубоко посаженные глаза – из тех, которые почему-то кажутся голубыми издали, но вблизи – серые.
Они могли бы быть и красивыми, эти большие глаза правильного разреза с чуть-чуть приподнятыми внешними уголками… если б не слишком узкие, какие-то словно бы постоянно целящиеся зрачки.
– Слава тебе, Этрурий! – восклицают некоторые из богов.
И умолкает эхо их возгласа. И опускается тишина.
Особенная тишина… жгучая.
Этрурий совершенно недвижен и может показаться, что он… дремлет стоя. Его могучие руки опущены свободно вдоль тела, глаза прикрыты. А плечи широко и вольно расправлены, голова запрокинута чуть назад. Дыхание глубоко и ровно… и медленно, словно это дыханье моря.
Внезапно веки распахиваются.
Явившиеся злые зрачки теперь уже совершенно точечны и напоминают острия темных игл.
И чернота их горит. И будто бы она – молния, бесконечно длящаяся… Этрурий поворачивается и становится прочно, как изваяние, перед диском.
И вперивает в него взгляд.
К этому мгновению уже вся армада, как одно судно, летит вперед. Широкие багровые паруса развернуты и напряжены ветром. Как если бы сошла с небес туча – да не с теперешних небес полудня, а с иных – мятущихся, предгрозовых и вечерних. И мчится по-над волной, и ярятся, перекатываясь, упругие ее заряженные громами клубы…
На выгнувшихся вперед полотнищах белой краской изображена рыба. Шипастая, наплывающая с открытой пастью. Сверкающие ряды весел взлетывают из волн.
Стратег Этрурий недвижен. Его застывший профиль напоминает изображения на монетах. Какое-то дрожание воздуха занимается около головы его. Не такое, как можно видеть над раскаленным пеплом. Промелькивают фиолетовые быстрые искорки, схватываемые едва глазом… они сливаются в тончайшую сеть, густеющую все более…
И легкая волна холода распространяется от Этрурия. Она заставляет поеживаться богов, стоящих близко к нему.
Глаза стратега моргают. Одновременно все тело его отклоняется чуть назад. В сей же миг – передовое судно микайнов охватывает огонь! Взвивается неукротимой свечой высокое, яркое – даже под солнцем – пламя!
Корабль, что был мгновение назад невредим, полыхает весь. От носа и до кормы. От паруса и до киля – судя по вырывающимся из волн около его бортов пузырям и разлетающимся стремительно клочьям пара. Как будто бы все дерево флагмана оказалось в единый миг пропитано маслом – и масло вспыхнуло.
Ни одного движенья на пылающей палубе. Не мечутся в отчаянии схваченные огневым клубом. Не падают, проламывая в исступлении поручни, в воду за борт. Настолько велика сила жара: всех, что были на корабле, в единое мгновение взяла смерть.
Армада продолжает мчаться вперед.
Не нарушая строя, не убавляя скорости.
Стремительные корпуса-лезвия, хищные, проницают пар; верхушки мачт проплывают, вспарывая клубы дыма, растекшиеся над волнами…
Порывы ветра расчищают пространство. От уничтоженного пламенем судна остался лишь обгорелый остов. Он кренится и медленно идет под воду, и его шпангоуты, воздетые к небесам, курятся черной копотью.
Сквозь них заметен корабль, который несколько отличается от прочих судов микайнов. Он более широк и осадист. Он медленно разворачивается… Нелепое угловатое сооружение возвышается его на корме. Проходят в колдовском диске перед богами мощные брусья, запрокинутые назад. Они несут чашу с камнем.
Тяжелое боевое судно выравнивается по курсу, обойдя останки сгоревшего. Его блестящие весла, в очередной раз погрузившись в воду, вдруг замирают. Рождается широкий шлейф пены… Метательная чаша словно возникает из ничего над грязно-багровым парусом. И падает, обессиленная, обратно. По центру смотрового диска богов начинает расти крутящийся, неудержимо близящийся угловатый скальный обломок.
В каверне Боевой Башни стремительно убывает свет. Снаряд, летящий безошибочно в цель, застит солнце. И это напоминает солнечное затменье, совершающееся в считанные секунды. Боги, оцепеневшие от неожиданного зрелища приближающегося обломка, погружаются в тьму.
Но в следующее мгновенье мрак диска взорван. И унесен с разбрызнувшимися осколками. И кажется еще более ярким новорожденный луч.
Таурий, стоящий около диска в ослепительном белом, как будто бы возрожден из мрака.
– Глаза Великого Тура способны расплавлять в воздухе острия палий, метаемых механизмами! – произносит он с торжествующей усмешкой. – Так им ли было не разбить камень? Что может противостоять, вышние, непревзойденной мощи наших Искусств?
Вновь ясная лазурь светит из боевого диска. И вглядывается в него, стоя перед ним, великан Этрурий. Вот снова его широкие плечи откачиваются чуть-чуть назад.
И новый факел является на морском просторе!
А в следующие мгновения их два… три… четыре возносящихся к небу столпа огня!
Клубится тяжелый дым… подбитый клочьями пара, подсвечиваемый движущимся кострами он иногда вовсе застит атакующую армаду. И кажется: она канула, ее вообще нет более. Но под порывами ветра развеивается бурлящее марево, и тогда видно: микайнские корабли все также, не обращая внимания на потери, не нарушая строя плывут вперед.
– Приятно видеть настоящих мужчин, – произносит царь, глядя перед собой задумчиво. – Они сражаются словно наши дети, герои.
…Треть атакующих кораблей взята пламенем.
Тяжелое дыханье стратега разбудило эхо под сводами, и будто бы они хрипят с ним, готовые уже рухнуть под непосильным бременем. И кто-то из богов причитает, непроизвольно слабо раскачиваясь в напряжении, переходящем в странное забытье:
– Такого никогда еще не было! Зачем они ищут смерть? Всё – как предрекал Сандрий!
Изображение в диске делается размытым, немного вздрагивающим. На поражаемых пламенем судах вспыхивает теперь лишь парус. И только уже затем огненный язык как бы нехотя оседает вниз, расходясь по палубе. И тогда видно, как воины врага мечутся, охваченные огнем, и сталкиваются друг с другом, и опрокидываются в волны…
– Свершилось! – произносит вдруг царь, оборвав раздумье, резко обозначившее морщины на его лбу. – Благодаря Искусству стратега враг обескровлен. Нам даже и не следует более препятствовать его высадке. И полукогорта разобьет легион, если она составлена из богов! Да, наши Искусства мирные в основном… но… самая необычность их действия заронит в душу микайна необоримый страх.
Последние слова звучат без уверенности. Таурий позабыл вложить в них энергию, необходимую для поддержания боевого духа защитников Блаженного Острова. Отвлекшись ли на размышления о возможных перипетиях битвы или на что другое… И в этом смысле царь допустил ошибку. Он понимает это и стремится ее исправить, произнеся подчеркнуто твердо:
– Стратег, отойди от диска!
Вослед его словам повисает тяжкая тишина, взрываемая лишь надсадным дыханием великана. Этрурий медленно оборачивается к царю, качнувшись. И даже резкие тени не могут скрыть черные круги, залегшие вокруг его глаз. Из вздрагивающих ноздрей Этрурия течет кровь, и алые тяжелые капли обрываются с подбородка и пропадают, соприкоснувшись с колдовскою материей белого одеяния, таково ее свойство.
– Даже и царь богов не смеет приказывать богам, Таурий!
Голос у стратега хриплый и тихий, но в том безмолвии, что властвует сейчас в башне, слова его звучат, словно гром. Не дожидаясь ответа, Этрурий вновь оборачивается к диску.
И происходит нежданное. Два ярких и высоких огня взлетают посреди строя вражеских кораблей! Среди кружащихся клубов дыма, напряженных парусов и волн, покрывшихся разводами сажи. И этот огонь сильней, злее, чем даже тот, который порождало Искусство стратега в самом начале битвы!
Плывущие огневые башни обрушиваются вовнутрь себя. И вот уже лишь дымящий пепел разбегается по воде около.
Безмерно изумленные боги вскакивают со своих мест.
И клич их гремит под сводами.
– Слава! Слава тебе, Этрурий!
Никто не успевает заметить: плечи и голова стратега все более запрокидываются назад.
Еще не замер отголосок хвалы – а великан обрушивается на спину с тяжелым и глухим стуком. И темное пятно растекается под его затылком.
И вскрикивает ближайший. Никто не наклоняется над упавшим. Всё замерло – внезапен этот переход меж светом и тенью: миг острого потрясенья, когда… уже знают – еще не верят. Лишь неприятельские суда во глубине камня все также идут вперед.
Царь Таурий делает шаг и падает на колени перед простертым телом.
Его движенье так резко, что боги вздрагивают. Но более еще изумляет их голос Таурия: они никогда не слышали, чтобы царь их говорил так.
– Рури? – произносит склонившийся над упавшим глухо и нежно. – Рури! Сынок…
Неслушающейся рукой Таурий приподнимает, наконец, голову стратега. И смотрит в остановившиеся глаза… и плечи царя начинают вздрагивать. Растерянно переглядываются меж собой боги, забыв про атакующего микайна. Перебегает смятенный шепот:
– Сбывается невозможное… наш царь – плачет!
– Всё, как предсказал Сандрий…
– Нет! – вскрикивает вдруг Таурий, поднимаясь. При этом он почти отшвыривает от себя тело. – Я проклинаю тебя, мертвый бог! За то, что ты заставил меня заплакать. И я благословляю врагов…
С этими словами он поворачивается к диску.
– …за то, что они учат презирать смерть!
Таурия трясет. Какими-то неестественно твердыми шагами он приближается к вплотную к ясному камню.
И вдруг хватает руками его края.
И кажется, будто бы трясущиеся пальцы царя впиваются в кусок неба.
Странное ощущение испытывают в следующий миг находящиеся в каверне. Будто посреди нее лопается беззвучно какой-то исполинский пузырь. Некоторые взмахивают руками, утрачивая, на мгновение, равновесие.
Багровый парус, который только что был виден из-за плеча царя, оказывается разнесен в клочья. Темные лоскуты падают, кружась в воздухе…
Новые, все учащающиеся неслышимые удары содрогают камень боевой башни. Лазурное пространство заполняется разлетающимися обломками… Вражеские суда взрываются… без огня и дыма – как будто бы от стремительно выросшего чудовищно давления внутри корпуса.
Сочится кровь из-под ногтей Таурия. Подсвечиваемые солнцем алые струйки, изламываясь, пересекают лазурь. Как будто треснуло и кровоточит небо. Бессмысленно, словно тяжелый сон, следят битву боги, непроизвольно отпрянувшие от своего царя…
– Нет! Остановись! – вскрикивает наконец кто-то. – Таурий! Они поворачивают! Мы одержали победу благодаря тебе. Древний обычай запрещает убивать всех мужчин племени врага. Дай некоторым уйти. Иначе злая Судьба обрушится на наш Остров. Ты навлечешь наказание…
Царь оглядывается.
Так резко, что магический диск, вдруг выпущенный им из рук, закручивается и начинает раскачиваться, как маятник, на удерживающей его цепи. И бьющий из него луч мечется по пещере.
И боги замерли в ужасе. Когда отраженный стенами свет падает на лицо царя, видно: у него нет более глаз! Они разорвались, вытекли от неимоверного напряжения. На их месте – уродливые кровоточащие кратеры.
– Кем – мы будем наказаны?! – хрипит Таурий, шатаясь на едва держащих его ногах. – Счастье твое, отступник, что я не могу тебя видеть! Я бы научил тебя помнить: мы — Первые и Последние! И не существует никого, кто мог бы нас наказать. И Остров наш стоит тем, что знаем: во всей Вселенной… нет… никого выше нас… богов!
И с этими словами царь падает, вконец обессиленный.
И тело его распластывается рядом с мертвым стратегом.
Подходят и становятся на колени подданные. И нерешительно прикасаются… и тогда вспыхивает, произнесенное неизвестно кем, посреди шорохов соприкасающихся одежд:
– Горе нам! Царь ослеп.
Часть пятая
КЛЯТВА
Швыряет о берег доски, мелкую щепу – обломки боевых кораблей микайнов. Между прибрежными камнями попал, ворочается осколок мачты, продолговатая головня.
За полосою пены труп воина, высокая волна выбросила его на берег. И падают за добычей чайки. Мечется гортанное эхо криков средь лабиринта скал.
Тессий неподвижно стоит по колено в волнах. Сжимаются его кулаки… его пылающий взор, словно разъяренный зверь, бросается к белесому горизонту.
Я бы еще простил вам убийство друга. Боги не осуждают кровь, пролитую на войне. Но мерзкая и глумливая расправа… за нее вы должны были ответить… все! Но Таурий отпустил большинство из вас. А я… я смотрел, как они убираются невредимыми, палачи отца! «Убийца собственного отца» предсказал мне Сандрий, видящий будущее. Он оказался прав! Немногим лучше убийцы сын, который не отомстил…
В ладони Тессия сжата золотая пластинка. Покрытый копотью, обросший пепельной бахромой знак декана. Рука у бога дрожит, и по его лицу текут слезы…
Внезапно – след, как будто от удара хлыста, является на его лице.
Багровая полоса пересекла наискось лоб и щеку, медленно разбухает…
И вроде бы некому было нанести богу этот удар: вокруг него только волны.
– Боги не должны плакать.
Тессий узнает голос.
Он оборачивается.
Он видит, на берегу, над обгорелым вражеским трупом, возвышается царь.
Мгновение назад его не было! Пустынный берег просматривается далеко в обе стороны. Все скальные уступы отвесны… как он успел?
– Не следует богам плакать, – повторяет вновь Таурий. Слова царя звучат глухо, потому что на лице его золотая маска. Переменилась и его манера говорить. Он будто бы терзаем болезнью или же каким-то видением неотступным и не желает показать это.
– Я потерял зрение, – продолжает царь. – Я не умею видеть теперь иначе, как только занимая силу глаз Великого Тура. Я только что потерял моего… последнее, что я видел собственными глазами, так это – как пал стратег. Лучший, может быть, из богов… И тем не менее я не плачу!
– Зачем ты не наказал убийц?! – кричит Тессий, сделав непроизвольно шаг по направлению к берегу. – Зачем попустил расправу… почему мы не пришли раньше, царь?!
Обрушиваются на берег волны. Вращают головню, когда-то бывшую мачтой… и вот она разламывается надвое, застрявшая меж камней.
– Ты понял бы это сам, – громко и отчужденно звучит, растрачиваясь на пустое и ветреное пространство, глас Таурия. – Ты постигал бы многое, Тессий, если бы спокойно думал вместо того, чтобы растравлять сердце…
Кому ты проповедуешь это? Мне – или самому себе?
– Мы боги, – продолжает, помолчав, Таурий. И Тессий видит его тяжелую золотую маску вполоборота: царь смотрит куда-то в сторону. – Нам поклоняются люди… благословенный род. Они особенный род, конечно, и все-таки они – только люди. А память у людей коротка. И требуется время от времени им наглядно показывать, что бы ожидало их всех – всех, Тессий! – когда бы не защита богов.
– Ты молодой еще бог, – произносит царь, становясь ногою на труп и вряд ли заметив это, – и потому ты можешь воображать, будто бы они почитают нас… руководствуясь абстрактными соображениями. Наивно, Тессий! Они и поклоняются нам, и соблюдают законы, и чтят обычаи – только лишь потому, что их ленивая память получает время от времени как бы удар хлыста. Ты этого не знал? Значит – ты все еще не знаешь людей. Впрочем, едва ли ты и можешь их знать – потому что сам еще человек недавний!
Царю не хватает воздуха. Он сдергивает с головы маску, золотой шлем, расщелкнув его застежки. Покрытые запекшейся кровью впадины по местам глаз являются взору Тессия. И отбивают яростный взгляд молодого бога. Не словно встречный клинок – такое бы могли сделать только глаза живые – но словно щит.
– Люди – лишь тупая толпа, – продолжает царь. – Поэтому приходится иногда совать им под нос обгорелый труп. И только вот тогда они падают на колени и начинают шептать: «Ах, вы защитите нас, боги, чтобы такого с нами никогда больше не было!» Но, ты думаешь, это благолепие продолжалось бы вечно, если бы мы действительно защищали их от всего всегда? Нет, мальчик… забывается запах жареного – и человеческие сердца начинают выстукивать глумливый вопрос: «А что, собственно, поделывают Эти-Там-Наверху? Охраняют нас? Да от какой же такой опасности? Мы тут живем тихо-мирно. На старом добром благословенном Острове. Не ведая никаких напастей от века в век… Что? Жестокие враги на далеких подступах? А это, может быть, наши боги их сами выдумали. Чтобы получать и славу, и почести великих защитников. И вот кстати, – добавят люди еще, – а в чем это они там всё упражняются? В каких-таких созерцаниях-чудесах? Да нет никаких чудес! Они там просто бездельничают»…
– Вот так бы они рассуждали, Тессий, – произносит уже несколько более спокойно царь, надевая маску. – Дай только им пожить в безоблачном раю, и они сразу же захотят приложить ко всем одну мерку. И… ежели преуспеют – никто уже никогда не родится богом!
Какое-то время Тессий не в состоянии даже просто осмыслить, что именно сказал ему царь. Затем… затем уже ему становится тяжело дышать и взор Тессия вспыхивает безумием!
– Значит, – чуть только не рычит бог, делая к Таурию напряженный шаг, – ты все рассчитал заранее? Ты запланировал смерть моего отца?! Ты хладнокровно его принес в жертву государственным интересам? …или – лучше будет сказать – интересам того порядка, при котором жертвы приносят нам? Так умри!
И руки Тессия сами собой подхватывают болтающийся в волнах заостренный обломок. Осколок весла, наверное. И вскидываются над головой… и Тессий бросается на царя, поднимая фонтаном брызги.
Таурий наблюдает приближение нападающего спокойно, не двигаясь со своего места. Хотя это случайное оружие в руках разъяренного бога вполне способно причинить смерть.
До Таурия остается лишь несколько шагов… и Тессий вдруг замирает и складывается напополам – так, как если бы он внезапно получил сильный удар в живот.
И валится Тессий на бок в откатывающуюся волну. Обломок весла вонзается в песок у ног Таурия.
Царь даже не шелохнулся, пока происходило все это.
– Я мог бы утопить тебя здесь, – произносит он. Негромко, совершенно без гнева. – Но этого я не сделаю, потому что бога в тебе поболее, все-таки, нежели человека. А это значит – ты нужен Острову. Возможно, ты заменишь ему стратега… когда-нибудь. Конечно, если ты сумеешь направить верно этакую вот прыть, которую показал сейчас.
– Итак, – продолжает царь, – ты желаешь меня убить? Ну что же, тебе потребуется для этого овладеть Искусством. И – очень хорошо овладеть, бог Тессий!.. Пока же ты передо мной червь, и недостоин желаемого тобой смертельного поединка.
– Знаю…
И боль, и кружащие теченья прибрежных волн мешают подняться на ноги. И Тессий смотрит на царя снизу вверх, барахтаясь. И он хрипит в потерянной и бессильной ярости:
– …знаю, чего ты хочешь! Ведь овладевший Искусством обретает покой. Пустыми звуками делаются для такого слова: ненависть, жажда мести… То есть: не обладая Искусством я не смогу отомстить тебе, овладев же – не захочу. Так, Таурий?
– Но вот я клянусь тебе! – восклицает Тессий, поднявшись, наконец, в рост. – Клянусь не иметь покоя, покуда не увижу на своих руках – твоей крови! Произношу эту клятву – и будь мне, мертвый отец, свидетель!
Сказав, бог поворачивается и идет прочь, не оглядываясь, вдоль ярящейся полосы пены…
– И снова ты поспешил, – произносит царь, тихо, словно бы самому себе. – Ты связываешь себя клятвой, но и на этот раз – тывсего не знаешь.
НЕСЛЫШИМЫЕ СЛОВА
Вздрагивает огонь факела, высвечивая неровный свод, уходящий вниз. Медленно, придерживаясь рукой о стену, спускается по ступеням Сандрий. Он следует по извилистому и долгому нисходящему коридору… покуда тот не обрывается входом в зал, несоразмерно огромный.