Страница:
– О, доктор Гото! – сзади раздался радостный женский голос.
Я обернулся.
– Как поживаете, Аико?
– Лучше всех! – маленькая медсестра просто лучилась счастьем. – Вы уже вышли? А почему на утреннем обходе вас не было?
– Нет, – я покачал головой. – Танака-сан только что подписал мне трехнедельный отпуск, так что, в лучшем случае, выйду в Кикудзуки.
– Да? – оживление в ее глазах пропало. – А я уж обрадовалась… И почему в лучшем случае? А в худшем?
– Да нет, – теперь уже я смешался, – случайно оговорился. Конечно, в месяц хризантем я обязательно буду на работе – можете не волноваться!
– Хорошо, Гото-сан, – слабо улыбнулась Аико, и я впервые заметил, что не такая уж она и молоденькая – вон и у наружных уголков глаз проявились тонкие морщинки. – Мы будем ждать вас, с вами работать намного проще, чем с Миямото, или, тем более, с Оичи…
Мне вдруг почему-то захотелось пожать ей руку по-европейски, но я, конечно, не стал этого делать и лишь кивнул.
– До свиданья, Аико!
– До свиданья, доктор Гото!
Спускаясь в пульмонологию, я успокоился окончательно, если понятие «спокойствие» вообще применимо к описанию моего состояния. Но, как бы то ни было, Аико-тян[10] совершенно здорова и продолжает работать. Медосмотр мы проходили всем отделением в начале месяца, менее двух недель назад. Отводов никто не получил, следовательно, и симптоматики ни у кого не обнаруживалось. Тогда что же произошло? Не найдя готового решения, я остановился на межэтажной лестничной площадке, извлек из саквояжа перекидной блокнот и авторучку. Небрежной скорописью я стал заполнять лист, занося в него все запланированные к исполнению мероприятия.
«Табито. Договориться об оставлении вещей».
«Банк. Снять деньги, внести квартплату, вода, электричество».
«Магазин Дж.Эв. Остроконечные скальпели, иглы, зажимы-москиты, иглодержатели, бобина хлопковой нити № 10, лейкопластырь, бинты. Пипетки от гемометра Сали, камеры Бюркера, покровные стекла, краситель, фиксатор».
«Рис, сахар, сушеная морская капуста, соевый соус, маринованный имбирь, китайская капуста, сладкий картофель, васаби[11], соль, свежий минтай…» Симатта![12] Как это все готовить, ведь запах на полдома?
«…Чай, пара куриц, дюжина яиц, три кина[13] пшеничной муки, тофу, сакэ – два сё…» Или три? Трижды симатта! Даже не представляю, сколько мы с Юрико сможем выпить за двадцать дней заключения… Допустим, два го в сутки – это много? Нужно лишь поддерживать некий постоянный уровень алкоголя в крови, но при этом не напиваться до потери контроля над собой. А если не хватит? Берем три го в сутки, тогда за двадцать суток выходит шестьдесят го – целых шесть сё! Как это купить, как пронести в квартиру?
В конце концов, как не стать алкоголиком после трех недель беспробудного пьянства? Ладно, с этим будем разбираться позже…
«Три или четыре шерстяных одеяла».
«Вызвать такси на восемь вечера».
«Приготовить чемоданы…» А чем их наполнить? У меня всего два костюма, полдюжины рубашек, носки, галстуки… «Купить пачку газет, самых дешевых».
«Юрико – письмо в колледж о планируемой задержке с выходом на учебу». Пусть соврет что-нибудь о семейных обстоятельствах. Ложь – наименьшее из зол, которые мы вынуждены совершать…
Ночью я вставал и приоткрывал окна, но к утру снова стало душно. Сначала отодвинулся от пышущей жаром Юрико на самый край футона, потом и вовсе скатился на одеяло, расстеленное по татами. Даже в полудреме я контролировал собственные движения: не стонал, не храпел во сне, избегал случайного стука локтем или коленом об пол. Никто не должен знать, что обитатели этой квартиры отнюдь не покинули ее, отправившись поездом в Йокосуку, а притаились внутри и собираются пробыть взаперти почти месяц.
Ныла правая стопа. Каждые несколько часов мы делаем с Юрико взаимные осмотры. Это отнимает довольно много времени, но у нас его избыток, а так хоть какое-то полезное занятие. К сожалению, от монотонного повторения одних и тех же движений, рассматривания одних и тех же областей друг друга, включая самые интимные, внимание постепенно притупляется. К тому же нам постоянно приходится пить – каждые полчаса по глотку сакэ, из-за чего целый день будто плаваешь в теплом глицерине.
Вчера Юрико пропустила у меня проволочника, едва вползшего под кожу. А, быть может, его тогда еще и нельзя было заметить. Но когда через четверть часа у меня зачесалась нога, и на тыле стопы обнаружилось чуть заметное, со спичечную головку, уплотнение – я ужасно на нее обиделся. Хотя чего уж на нее обижаться – страдает она, пожалуй, побольше моего. Я хоть представляю, что делать и чем все это может для нас обернуться. Она же вынуждена мучиться неизвестностью.
Проволочник – паразит коварный. Столкнулось с ним человечество достаточно давно, еще в XV веке, когда во время правления императора Юнлэ династии Мин великий евнух и мореплаватель Чжэн Хэ совершил свои походы из Китая к берегам Индии, Цейлона, Аравийского полуострова и Восточной Африки. Откуда-то из этих мест проволочника занесли в Срединную империю, где он широко распространился в прибрежных районах, частью обезлюдив их, и заставил Китай навсегда отказаться от попыток экспансии на запад. Несмотря на все имеющиеся возможности: карты, компас, умение строить огромные корабли, водоизмещением до 30 тысяч тонн и вмещавшие до 1000 человек моряков и десанта после 2103 года[14] на всех морских амбициях был раз и навсегда поставлен крест. Впрочем, нет худа без добра: некоторые источники утверждают, что именно из-за свирепствовавшей в то время эпидемии проволочника могущественный Тимур отказался от давно им планируемого похода в Китай.
Да, много лет прошло с тех пор, а толком вылечивать от этого паразита мы так и не научились. Конечно, не все заразившиеся умирают. Почти две трети заболевших после месячного курса метбенизола от проволочника избавляются. К сожалению, получив взамен серьезные поражения печени, почек и нервной системы. Очень уж живучи эти круглые черви, отчего лекарство приходится назначать в дозировках, почти смертельных для их носителей – людей. О больных, помещаемых в антипроволочные санатории, так и говорят: «Увезли травить». И спорить невозможно: достаточно хоть раз увидеть своими глазами тех, кто оттуда возвращается, – бледных, облысевших, одышливо переставляющих распухшие ноги. Иногда годы проходят, прежде чем они наберут достаточно сил, чтобы начать снова работать и содержать себя.
Помню, на первом курсе (как раз цикл истории медицины мы проходили) я рассматривал в руководстве репродукцию средневековой китайской гравюры – «Китайские врачи удаляют проволочника из шеи больного». И рядом с картинкой уже фотографическое изображение бронзовых крючков и щипцов, которыми пользовались тогдашние лекари. Но в тексте комментарий оказался совсем коротким: мол, в то время практиковалось механическое извлечение червей из пациентов под «наркозом» из большого количества сливового или абрикосового вина, настоянного на травах. И в некоторых случаях достигалось устойчивое выздоровление зараженных.
Уже гораздо позже, на пятом году обучения на клинической паразитологии, у меня в мозгу будто расклинило: а ведь травяная настойка – никакой не «наркоз», как о том написано в учебнике, а самое настоящее лекарство, причем основное! Что уж там входило в растительный сбор – можно только догадываться. Наверняка, обычные глистогонные средства: чеснок, черный орех, проростки брокколи, пижма, кора муравьиного дерева. Алкоголь же… Что мы о нем вообще знаем? Усиливает всасывание некоторых веществ, в печени окисляется до альдегидов, выводится почками. В принципе, если не сам, то уж продукты его распада точно ядовиты. Может быть, именно в этой токсичности и все дело? Ведь, по сути, все живые организмы – от червей до человека – используют одни и те же внутриклеточные биохимические реакции. Вся разница лишь в массе тела: для проволочника восемьсот миллиграммов метбенизола являются смертельной дозой, для взрослого человека – субтоксичной, а лошадь или тем более слон и вовсе ее не заметят.
И еще один нюанс: большинство антигельминтных средств очень плохо всасываются, действуют преимущественно в просвете кишечника. Тот же метбенизол на 90 процентов выделяется с калом в неизмененном виде, следовательно, чтобы «достать» распространившиеся по организму личинки (а они-то и представляют главную опасность), приходится опять-таки увеличивать дозировку лекарства. Вот здесь очень бы пригодились такие свойства алкоголя, как быстрая всасываемость и переключение клеток печени на его окисление. Это, в частности, используется при отравлении метиловым спиртом, который начинает выделяться в неизмененном и, следовательно, менее токсичном виде. Даже снятие похмельного синдрома новым приемом алкоголя основано на схожем принципе, выявленном пьяницами экспериментальным путем: пока организм обезвреживает новую порцию яда, старая – еще более ядовитая – успевает вывестись ускоренно заработавшими почками. В случае с лекарствами нужно «загрузить» печень работой над алкоголем, и та не сможет с должной скоростью разрушать медикамент – вот и возможность уменьшить его дозировку!
Задержался я тогда, горя желанием поделиться догадкой с ассистентом кафедры Када Данзиро, проводившего занятия, и все ему выложил. Тот же, не ответив мне сразу, проводил взглядом последних выходящих из аудитории и после того закрыл дверь на ключ.
– Доктор Гото, – сказал он мне тогда, – я мог бы вовсе не отвечать на ваш вопрос, но вижу, что проявляемый к данной теме интерес вполне серьезен.
– Конечно, Када-сан, – подтвердил я.
– Так вот, именно поэтому я отвечу, – продолжил он. – Знаете ли вы препарат «ваерсан»? Нет? Ах, да! Иностранные медикаменты в нашем учебнике фармакологии не упоминаются… Это американское средство, дающее 100-процентное излечение от проволочника за один недельный курс терапии.
– Симаймасита! – выругался я в наиболее приличной форме, но успел уловить укор в глазах преподавателя. – Почему же мы до сих пор мучаемся с метбенизолом?
– Мы не мучаемся, – возразил Када Данзиро, – мы лечим теми средствами, которыми располагаем. Семь ампул «ваерсана» стоят семьсот американских долларов. Семьсот! – подчеркнул он. Я же, ошарашенный этой суммой, впал в ступор, будучи не в силах даже открыть рот. – Статистику заболеваемости проволочником я вам раскрыть не могу, это секретная информация, но могу указать ориентир – скажем, десять тысяч новых случаев в месяц. Дальше подсчитать сами сможете?
Я только открывал рот, словно рыба, выброшенная на песок.
– Вижу, трудно! Впрочем, люди с хорошим знанием математики, как правило, на медицинский факультет не идут… Сто двадцать тысяч первично… ПЕРВИЧНО! – рявкнул вдруг он, отчего я вздрогнул так, что чуть не упал со стула, – первично выявленных за год, это 84 миллиона долларов. Казалось бы, ну не такая уж большая величина даже в масштабах нашего бедного государства. Ну, пусть «Токё Денрёку» откажется от строительства очередной электростанции, не закупит британские генераторы. Так ведь?
Я машинально кивнул.
– Дело в том, доктор Гото, что видимое вами – лишь верхушка айсберга. Сейчас люди напуганы, волей-неволей вынуждены проходить медицинские осмотры… Пусть не каждые четыре недели, как хотели бы этого мы, специалисты-медики, но хотя бы раз в три месяца. И боятся внебрачного секса, поскольку им известно, что тесный телесный контакт является основным путем инвазирования. И выдают санитарным инспекторам заболевших не за вознаграждение – обращу ваше внимание, доктор Гото! – из чувства самосохранения. А теперь представьте ситуацию, когда император Сёва[15]… – ассистент Данзиро повернулся и поклонился в сторону портрета, висящего на стене за кафедрой, – поручает кабинету министров принять на государственный бюджет все расходы по лечению зараженных проволочником. Следствия такого решения не нужно истолковывать? Вам хватит ума понять, что эффективное, быстрое и бесплатное лечение – великолепная возможность разрушить всю систему профилактики заболевания проволочником? Что заболевшие и пролеченные в течение года совершенно беспрепятственно смогут продолжать прежний антиобщественный образ жизни, претендуя при этом на второй, третий, десятый курс лечения, наконец… Вы в своем уме, доктор Гото, или мне придется написать на вас представление ректору Кавамуре?
Я лишь энергично замотал головой, показывая, что нет, не надо обращаться к доктору Кавамуре.
– Я почему-то так и думал, что вы способны понимать очевидные вещи.
– Но ведь…
– Да?
– В начале нашего разговора я предлагал вовсе не «ваерсан» – о нем я даже не слышал. Речь шла об использовании древней китайской методики ручного удаления червей.
– Это еще хуже! – отмахнулся Данзиро-сан.
– Чем же? Денег больших не нужно…
– Потребуется намного больше денег, чем даже на «ваерсан». На слово вы мне не поверите, но и объяснять я ничего не собираюсь. Сколько времени проходит от инвазирования проволочником до достижения им половой зрелости? – перешел ассистент вдруг в атаку.
– От пяти до восьми суток, – тут же ответил я.
– Как долго продолжается репродуктивный период?
– До пятнадцати дней.
– Сколько личинок может отложить одна самка проволочника?
– До полутора тысяч, – продолжал отвечать я, мысленно готовясь к продолжению опроса: вопросам «где происходит откладка?», «каковы основные способы заражения?», «какие выделяют стадии превращения личинки во взрослого червя?». Однако ничего этого не потребовалось.
– Ну, вот! – констатировал ассистент Данзиро. – Теперь сложите все вместе: пятнадцать дней, восемь дней, полторы тысячи личинок (и это в случае единичной инвазии!). Представьте себе количество врачей, которое потребуется для выхаживания одного такого больного по древнекитайской методике даже при том условии, что вам удастся воссоздать лекарственную рецептуру, понуждающую червей именно покидать организм пациента, а не просто парализующую их. Не нужно наивно полагать, что этот способ не применялся в Японии до получения метбенизола – конечно, применялся. Но трудоемкость и длительность подобного лечения таковы, что его можно было использовать для очень узкого круга людей – либо очень богатых, либо очень важных для государства, что, в принципе, одно и то же. И при этом смертельные исходы – чуть не в трети случаев. Даже после этого вы будете отстаивать «свое» предложение? У нас, извините, от аппендицита с дизентерией больше пациентов помрет без медицинской помощи, чем удастся спасти больных проволочником. В противном случае придется создать полумиллионный корпус врачей-полузнаек, предназначенный для лечения одного-единственного заболевания… Вы ведь не хотите этого, не правда ли?
Конечно, я этого не хотел.
– Так что же, ничего нельзя сделать?
– Ну, почему же, – пожевал губы ассистент Данзиро, – работы идут во всех направлениях. Вас же лично могу успокоить: министр здравоохранения еще два месяца назад издал распоряжение о включении во врачебную страховку одного курса лечения «ваерсаном». Так что знайте: станете врачом – можете рассчитывать на положенные вам семь ампул. Естественно, я прошу об этом никому не распространяться. Я достаточно ясно выразился, доктор Гото, или мне придется пожалеть о своей откровенности с коллегой?
– Конечно, Данзиро-сан, я все понял. И жалеть вам ни о чем не придется!
– Тогда до свиданья. И, если попадете ко мне на экзамене, напомните, что за проволочника я уже поставил вам зачет…
Лежать было жарко и неудобно. Я шевельнулся, чтобы сменить положение, и почувствовал, как заныла поясница – пожалуй, даже сильнее, чем ныла стопа, из которой я вчера вытащил своего четырнадцатого по счету червя. Как она, кстати? Я осторожно присел, хрустнув позвоночником, и испуганно прислушался: не слишком ли громким был этот звук, не смог ли он проникнуть за тонкие стены квартиры?
В доме было тихо. В щели между закрытыми оконными экранами начинал просачиваться серый рассвет. Как странно, что я проснулся именно утром. Почти неделю мы взаперти, мало двигаемся и непрерывно пьем. От этого граница между сном и явью стерлась: несколько десятков минут бодрствования незаметно сменяются несколькими минутами дремоты, в продолжение которой ты сохраняешь способность воспринимать все окружающее. Далекие звонки трамваев, залетающие в наш узкий двор-колодец, гудки автомобильных клаксонов, стук быстрых шагов, спускающихся по лестнице, гудение водопроводных кранов соседей – все это скользит по самой границе сознания, словно паук-водомер под мостками деревенского пруда.
Юрико спала на спине, дыша открытым ртом. Едва взглянув на нее, я представил как, должно быть, он пересох, и тут же сам почувствовал жажду. Нога выглядела вполне прилично – отек за ночь почти спал, и я решил сходить по нужде и заодно выпить воды.
В крошечном туалете надолго задержаться было невозможно. От запаха хлорки слезились глаза. Мне вовсе не хотелось, чтобы в сточные воды попали личинки проволочника, поэтому пришлось пойти на использование этого старого дезинфицирующего средства. К тому же оно перебивало фекальное амбре – ночью использование рычащего и клокочущего смывного бачка было невозможным.
Под тонкой, как весенняя прозрачная сосулька, струйкой воды я тщательно помыл руки. Наклонившись к ней и хватая губами ледяную влагу, я продолжал ощущать тяжесть в пояснице, чуть левее позвоночника. «Хондроз, что ли, разыгрался?» – подумал я, выпрямился и покрутил торсом. Раньше подобная разминка неплохо помогала, теперь же не почувствовалось никакого эффекта. Ладно, пройдет, решил я, возвращаясь в комнату.
Юрико открыла глаза.
– Ты как? – спросил я, садясь рядом с матрацем на корточки и снова ощущая боль в спине.
– Я умру? – вместо ответа сказала она.
– Не мели ерунды, Юри-тян! Ты же видишь, все идет строго по плану… – я говорил шепотом, но слух у нас так обострился, что повышать голос не было никакой необходимости. – Полтора десятка мы из тебя уже достали, намного больше подохли сами, так что осталось совсем немного.
– Да, – почти беззвучно подтвердила Юрико, – осталась ерунда, тысяча, а может и две…
Возражать было трудно.
– Пора принять лекарство, – сказал я и снова встал. – Может, ты есть хочешь? Рыба, наверное, еще теплая…
– Чего не хочу, так это рыбы, – ответила Юрико и отвернула голову к стене.
Это плохо, что у нее с утра такое настроение. Времени прошло всего ничего, а девчонка уже расклеилась. Как убедить ее крепиться и верить в благополучный исход?
Вяло размышляя об этом, я направился в свою кухоньку, налил из оплетенной рисовой соломкой огромной бутылки сакэ в кувшинчик-токкури, взял чашечки.
Медицина до сих пор не знает, как бороться с таким явлением, как «уход в болезнь». Казалось бы, похожие между собой встречаются в нашем отделении люди, у многих и профессии, и диагнозы одинаковы, но один кряхтит, морщится от горьких травяных настоев, нервничает перед малоприятной процедурой дуоденального зондирования, когда через тонкий резиновый шланг берутся пробы желчи из двенадцатиперстной кишки, но крепится. Шутить пытается, с медицинскими сестрами заигрывает, находит компанию для игры в карты или в кости – хоть и сильно ругают за это в больнице. А другой больной будто в зимнюю спячку впадает: дадут таблетки – выпьет и снова ложится в постель, нужно сделать клизму – безропотно снимает штаны и только подстанывает, пришло время врачебного осмотра – молча расстегивает больничную пижаму и безучастно смотрит в потолок и стену, пока ты мнешь его живот, или простукиваешь печень, или нащупываешь воспаленный участок ободочной кишки. Единственный способ вывести такого пациента из прострации – начать расспрашивать о самочувствии и симптомах болезни. Лишь тогда он несколько оживляется, начинает подробно описывать, сколько раз он за ночь в туалет встает, и как именно это делает, и в каком месте у него «колет», а в каком «схватывает». Да и то не у всех прием срабатывает: некоторые так погружаются в мир собственных ощущений, так срастаются с болезнью, что даже расспросы о ней воспринимают покушением на глубоко интимную тайну. Таких пациентов лечить – самого себя мучить. Лекарства на них либо вовсе не действуют, либо они отказываются признавать их действие, отвергают всякую возможность улучшения, заранее уверены, что не выкарабкаются. Зачастую и действительно – не выкарабкиваются…
– Держи! – я вложил в ладонь Юрико две маленькие таблетки – половинную от предписанной дозы порцию метбенизола, протянул ей фаянсовую чашечку и чуть не минуту дожидался, пока она возьмет ее в руки. Сделав вид, что ничего не замечаю, налил сакэ.
Она не сделала и попытки сделать то же самое для меня – так и сидела, держа чоко у подбородка обеими руками. Я обслужил себя сам, поставил токкури на пол, на расстоянии вытянутой руки.
– Я не стал подогревать, прости!
– Уже все равно, – ответила Юрико.
Глаз ее я не видел – она сидела с опущенным лицом, то ли совсем их закрыв, то ли глядя на жидкость в чоко.
– Компай, – забросив лекарство в рот, тихо сказал я.
– Компай.
Сакэ я налил едва ли на пару глотков каждому. Выпив, Юрико не глядя сунула чашечку мне, повалилась на футон, воткнув ноги под сбитое одеяло. Ногам ее досталось сильнее всего – с десяток кусочков налепленного пластыря указывали места, из которых я уже извлек проволочника. Вчера, правда, сразу двух я удалил у нее из левой ягодицы. Наверное, из-за этого Юрико сейчас лежит, чуть повернувшись на правый бок, в мою сторону.
– Скажи, у тебя правда никого не было? – спросила она.
Этот вопрос за прошедшую неделю она задавала неоднократно. И я привычно солгал ей, как лгал уже неоднократно.
– Правда. Никого не было. Задолго до тебя никого не было, а когда ты появилась – вообще никого вокруг не стало.
– Тогда почему с нами это все случилось? – смазывающимся голосом простонала она, и лицо ее тоже поплыло, задрожало, стало вдруг злым и неряшливым.
Она знала, что не умеет плакать красиво, поэтому сразу спрятала мокрые глаза в сгиб руки, закрывшись от меня поднятым предплечьем. Я протянул руку и дотронулся до ее плеча.
– Слушай, ну не надо…
– «Не надо»! «Не надо»! – передразнила она меня. – А что надо? У тебя никого не было, у меня никого не было – ветром проволочника нанесло? Сразу обоим?
Что я ей мог объяснить? Что проволочник, кроме как через половую связь, может передаваться и другими путями? Так об этом в газетах и брошюрках для населения не пишут. Напротив, в них категорически утверждается, что личинки червей очень нестойки к воздействию окружающей среды: погибают при солнечном свете, высыхают на открытом воздухе, даже не слишком концентрированные растворы кислот и щелочей необратимо повреждают их нежную оболочку. Это нужно, я не знаю, мясом сырым питаться… Так мы не европейцы-гайдзины, чтобы стейки с кровью есть, мы вообще черное мясо в пищу не употребляем – только свинину!
Я обернулся.
– Как поживаете, Аико?
– Лучше всех! – маленькая медсестра просто лучилась счастьем. – Вы уже вышли? А почему на утреннем обходе вас не было?
– Нет, – я покачал головой. – Танака-сан только что подписал мне трехнедельный отпуск, так что, в лучшем случае, выйду в Кикудзуки.
– Да? – оживление в ее глазах пропало. – А я уж обрадовалась… И почему в лучшем случае? А в худшем?
– Да нет, – теперь уже я смешался, – случайно оговорился. Конечно, в месяц хризантем я обязательно буду на работе – можете не волноваться!
– Хорошо, Гото-сан, – слабо улыбнулась Аико, и я впервые заметил, что не такая уж она и молоденькая – вон и у наружных уголков глаз проявились тонкие морщинки. – Мы будем ждать вас, с вами работать намного проще, чем с Миямото, или, тем более, с Оичи…
Мне вдруг почему-то захотелось пожать ей руку по-европейски, но я, конечно, не стал этого делать и лишь кивнул.
– До свиданья, Аико!
– До свиданья, доктор Гото!
Спускаясь в пульмонологию, я успокоился окончательно, если понятие «спокойствие» вообще применимо к описанию моего состояния. Но, как бы то ни было, Аико-тян[10] совершенно здорова и продолжает работать. Медосмотр мы проходили всем отделением в начале месяца, менее двух недель назад. Отводов никто не получил, следовательно, и симптоматики ни у кого не обнаруживалось. Тогда что же произошло? Не найдя готового решения, я остановился на межэтажной лестничной площадке, извлек из саквояжа перекидной блокнот и авторучку. Небрежной скорописью я стал заполнять лист, занося в него все запланированные к исполнению мероприятия.
«Табито. Договориться об оставлении вещей».
«Банк. Снять деньги, внести квартплату, вода, электричество».
«Магазин Дж.Эв. Остроконечные скальпели, иглы, зажимы-москиты, иглодержатели, бобина хлопковой нити № 10, лейкопластырь, бинты. Пипетки от гемометра Сали, камеры Бюркера, покровные стекла, краситель, фиксатор».
«Рис, сахар, сушеная морская капуста, соевый соус, маринованный имбирь, китайская капуста, сладкий картофель, васаби[11], соль, свежий минтай…» Симатта![12] Как это все готовить, ведь запах на полдома?
«…Чай, пара куриц, дюжина яиц, три кина[13] пшеничной муки, тофу, сакэ – два сё…» Или три? Трижды симатта! Даже не представляю, сколько мы с Юрико сможем выпить за двадцать дней заключения… Допустим, два го в сутки – это много? Нужно лишь поддерживать некий постоянный уровень алкоголя в крови, но при этом не напиваться до потери контроля над собой. А если не хватит? Берем три го в сутки, тогда за двадцать суток выходит шестьдесят го – целых шесть сё! Как это купить, как пронести в квартиру?
В конце концов, как не стать алкоголиком после трех недель беспробудного пьянства? Ладно, с этим будем разбираться позже…
«Три или четыре шерстяных одеяла».
«Вызвать такси на восемь вечера».
«Приготовить чемоданы…» А чем их наполнить? У меня всего два костюма, полдюжины рубашек, носки, галстуки… «Купить пачку газет, самых дешевых».
«Юрико – письмо в колледж о планируемой задержке с выходом на учебу». Пусть соврет что-нибудь о семейных обстоятельствах. Ложь – наименьшее из зол, которые мы вынуждены совершать…
4
«В отличие от более распространенных Trichinella spiralis и Trichinella nativa, «проволочник» не может быть надежно отграничен соединительно-тканной капсулой, образующейся вокруг него в мягких тканях. Плотная оболочка, крупные размеры и большая активность выделяемых им протеолитических ферментов позволяет взрослой особи Trichinella solida прорывать недооформленную стенку капсулы и мигрировать внутри организма хозяина, повреждая его и вызывая нарастающий процесс фиброза (рубцевания) органов и тканей. Перфорация мигрирующим червем кровеносных сосудов сопровождается малозаметными поначалу внутренними кровотечениями и петехиями под кожу и слизистые оболочки, что в краткосрочной перспективе угрожает больным развитием анемии, а в среднесрочной – усилением процесса склерозирования из-за организации гемато….» (там же, стр. 129).Ночью я вставал и приоткрывал окна, но к утру снова стало душно. Сначала отодвинулся от пышущей жаром Юрико на самый край футона, потом и вовсе скатился на одеяло, расстеленное по татами. Даже в полудреме я контролировал собственные движения: не стонал, не храпел во сне, избегал случайного стука локтем или коленом об пол. Никто не должен знать, что обитатели этой квартиры отнюдь не покинули ее, отправившись поездом в Йокосуку, а притаились внутри и собираются пробыть взаперти почти месяц.
Ныла правая стопа. Каждые несколько часов мы делаем с Юрико взаимные осмотры. Это отнимает довольно много времени, но у нас его избыток, а так хоть какое-то полезное занятие. К сожалению, от монотонного повторения одних и тех же движений, рассматривания одних и тех же областей друг друга, включая самые интимные, внимание постепенно притупляется. К тому же нам постоянно приходится пить – каждые полчаса по глотку сакэ, из-за чего целый день будто плаваешь в теплом глицерине.
Вчера Юрико пропустила у меня проволочника, едва вползшего под кожу. А, быть может, его тогда еще и нельзя было заметить. Но когда через четверть часа у меня зачесалась нога, и на тыле стопы обнаружилось чуть заметное, со спичечную головку, уплотнение – я ужасно на нее обиделся. Хотя чего уж на нее обижаться – страдает она, пожалуй, побольше моего. Я хоть представляю, что делать и чем все это может для нас обернуться. Она же вынуждена мучиться неизвестностью.
Проволочник – паразит коварный. Столкнулось с ним человечество достаточно давно, еще в XV веке, когда во время правления императора Юнлэ династии Мин великий евнух и мореплаватель Чжэн Хэ совершил свои походы из Китая к берегам Индии, Цейлона, Аравийского полуострова и Восточной Африки. Откуда-то из этих мест проволочника занесли в Срединную империю, где он широко распространился в прибрежных районах, частью обезлюдив их, и заставил Китай навсегда отказаться от попыток экспансии на запад. Несмотря на все имеющиеся возможности: карты, компас, умение строить огромные корабли, водоизмещением до 30 тысяч тонн и вмещавшие до 1000 человек моряков и десанта после 2103 года[14] на всех морских амбициях был раз и навсегда поставлен крест. Впрочем, нет худа без добра: некоторые источники утверждают, что именно из-за свирепствовавшей в то время эпидемии проволочника могущественный Тимур отказался от давно им планируемого похода в Китай.
Да, много лет прошло с тех пор, а толком вылечивать от этого паразита мы так и не научились. Конечно, не все заразившиеся умирают. Почти две трети заболевших после месячного курса метбенизола от проволочника избавляются. К сожалению, получив взамен серьезные поражения печени, почек и нервной системы. Очень уж живучи эти круглые черви, отчего лекарство приходится назначать в дозировках, почти смертельных для их носителей – людей. О больных, помещаемых в антипроволочные санатории, так и говорят: «Увезли травить». И спорить невозможно: достаточно хоть раз увидеть своими глазами тех, кто оттуда возвращается, – бледных, облысевших, одышливо переставляющих распухшие ноги. Иногда годы проходят, прежде чем они наберут достаточно сил, чтобы начать снова работать и содержать себя.
Помню, на первом курсе (как раз цикл истории медицины мы проходили) я рассматривал в руководстве репродукцию средневековой китайской гравюры – «Китайские врачи удаляют проволочника из шеи больного». И рядом с картинкой уже фотографическое изображение бронзовых крючков и щипцов, которыми пользовались тогдашние лекари. Но в тексте комментарий оказался совсем коротким: мол, в то время практиковалось механическое извлечение червей из пациентов под «наркозом» из большого количества сливового или абрикосового вина, настоянного на травах. И в некоторых случаях достигалось устойчивое выздоровление зараженных.
Уже гораздо позже, на пятом году обучения на клинической паразитологии, у меня в мозгу будто расклинило: а ведь травяная настойка – никакой не «наркоз», как о том написано в учебнике, а самое настоящее лекарство, причем основное! Что уж там входило в растительный сбор – можно только догадываться. Наверняка, обычные глистогонные средства: чеснок, черный орех, проростки брокколи, пижма, кора муравьиного дерева. Алкоголь же… Что мы о нем вообще знаем? Усиливает всасывание некоторых веществ, в печени окисляется до альдегидов, выводится почками. В принципе, если не сам, то уж продукты его распада точно ядовиты. Может быть, именно в этой токсичности и все дело? Ведь, по сути, все живые организмы – от червей до человека – используют одни и те же внутриклеточные биохимические реакции. Вся разница лишь в массе тела: для проволочника восемьсот миллиграммов метбенизола являются смертельной дозой, для взрослого человека – субтоксичной, а лошадь или тем более слон и вовсе ее не заметят.
И еще один нюанс: большинство антигельминтных средств очень плохо всасываются, действуют преимущественно в просвете кишечника. Тот же метбенизол на 90 процентов выделяется с калом в неизмененном виде, следовательно, чтобы «достать» распространившиеся по организму личинки (а они-то и представляют главную опасность), приходится опять-таки увеличивать дозировку лекарства. Вот здесь очень бы пригодились такие свойства алкоголя, как быстрая всасываемость и переключение клеток печени на его окисление. Это, в частности, используется при отравлении метиловым спиртом, который начинает выделяться в неизмененном и, следовательно, менее токсичном виде. Даже снятие похмельного синдрома новым приемом алкоголя основано на схожем принципе, выявленном пьяницами экспериментальным путем: пока организм обезвреживает новую порцию яда, старая – еще более ядовитая – успевает вывестись ускоренно заработавшими почками. В случае с лекарствами нужно «загрузить» печень работой над алкоголем, и та не сможет с должной скоростью разрушать медикамент – вот и возможность уменьшить его дозировку!
Задержался я тогда, горя желанием поделиться догадкой с ассистентом кафедры Када Данзиро, проводившего занятия, и все ему выложил. Тот же, не ответив мне сразу, проводил взглядом последних выходящих из аудитории и после того закрыл дверь на ключ.
– Доктор Гото, – сказал он мне тогда, – я мог бы вовсе не отвечать на ваш вопрос, но вижу, что проявляемый к данной теме интерес вполне серьезен.
– Конечно, Када-сан, – подтвердил я.
– Так вот, именно поэтому я отвечу, – продолжил он. – Знаете ли вы препарат «ваерсан»? Нет? Ах, да! Иностранные медикаменты в нашем учебнике фармакологии не упоминаются… Это американское средство, дающее 100-процентное излечение от проволочника за один недельный курс терапии.
– Симаймасита! – выругался я в наиболее приличной форме, но успел уловить укор в глазах преподавателя. – Почему же мы до сих пор мучаемся с метбенизолом?
– Мы не мучаемся, – возразил Када Данзиро, – мы лечим теми средствами, которыми располагаем. Семь ампул «ваерсана» стоят семьсот американских долларов. Семьсот! – подчеркнул он. Я же, ошарашенный этой суммой, впал в ступор, будучи не в силах даже открыть рот. – Статистику заболеваемости проволочником я вам раскрыть не могу, это секретная информация, но могу указать ориентир – скажем, десять тысяч новых случаев в месяц. Дальше подсчитать сами сможете?
Я только открывал рот, словно рыба, выброшенная на песок.
– Вижу, трудно! Впрочем, люди с хорошим знанием математики, как правило, на медицинский факультет не идут… Сто двадцать тысяч первично… ПЕРВИЧНО! – рявкнул вдруг он, отчего я вздрогнул так, что чуть не упал со стула, – первично выявленных за год, это 84 миллиона долларов. Казалось бы, ну не такая уж большая величина даже в масштабах нашего бедного государства. Ну, пусть «Токё Денрёку» откажется от строительства очередной электростанции, не закупит британские генераторы. Так ведь?
Я машинально кивнул.
– Дело в том, доктор Гото, что видимое вами – лишь верхушка айсберга. Сейчас люди напуганы, волей-неволей вынуждены проходить медицинские осмотры… Пусть не каждые четыре недели, как хотели бы этого мы, специалисты-медики, но хотя бы раз в три месяца. И боятся внебрачного секса, поскольку им известно, что тесный телесный контакт является основным путем инвазирования. И выдают санитарным инспекторам заболевших не за вознаграждение – обращу ваше внимание, доктор Гото! – из чувства самосохранения. А теперь представьте ситуацию, когда император Сёва[15]… – ассистент Данзиро повернулся и поклонился в сторону портрета, висящего на стене за кафедрой, – поручает кабинету министров принять на государственный бюджет все расходы по лечению зараженных проволочником. Следствия такого решения не нужно истолковывать? Вам хватит ума понять, что эффективное, быстрое и бесплатное лечение – великолепная возможность разрушить всю систему профилактики заболевания проволочником? Что заболевшие и пролеченные в течение года совершенно беспрепятственно смогут продолжать прежний антиобщественный образ жизни, претендуя при этом на второй, третий, десятый курс лечения, наконец… Вы в своем уме, доктор Гото, или мне придется написать на вас представление ректору Кавамуре?
Я лишь энергично замотал головой, показывая, что нет, не надо обращаться к доктору Кавамуре.
– Я почему-то так и думал, что вы способны понимать очевидные вещи.
– Но ведь…
– Да?
– В начале нашего разговора я предлагал вовсе не «ваерсан» – о нем я даже не слышал. Речь шла об использовании древней китайской методики ручного удаления червей.
– Это еще хуже! – отмахнулся Данзиро-сан.
– Чем же? Денег больших не нужно…
– Потребуется намного больше денег, чем даже на «ваерсан». На слово вы мне не поверите, но и объяснять я ничего не собираюсь. Сколько времени проходит от инвазирования проволочником до достижения им половой зрелости? – перешел ассистент вдруг в атаку.
– От пяти до восьми суток, – тут же ответил я.
– Как долго продолжается репродуктивный период?
– До пятнадцати дней.
– Сколько личинок может отложить одна самка проволочника?
– До полутора тысяч, – продолжал отвечать я, мысленно готовясь к продолжению опроса: вопросам «где происходит откладка?», «каковы основные способы заражения?», «какие выделяют стадии превращения личинки во взрослого червя?». Однако ничего этого не потребовалось.
– Ну, вот! – констатировал ассистент Данзиро. – Теперь сложите все вместе: пятнадцать дней, восемь дней, полторы тысячи личинок (и это в случае единичной инвазии!). Представьте себе количество врачей, которое потребуется для выхаживания одного такого больного по древнекитайской методике даже при том условии, что вам удастся воссоздать лекарственную рецептуру, понуждающую червей именно покидать организм пациента, а не просто парализующую их. Не нужно наивно полагать, что этот способ не применялся в Японии до получения метбенизола – конечно, применялся. Но трудоемкость и длительность подобного лечения таковы, что его можно было использовать для очень узкого круга людей – либо очень богатых, либо очень важных для государства, что, в принципе, одно и то же. И при этом смертельные исходы – чуть не в трети случаев. Даже после этого вы будете отстаивать «свое» предложение? У нас, извините, от аппендицита с дизентерией больше пациентов помрет без медицинской помощи, чем удастся спасти больных проволочником. В противном случае придется создать полумиллионный корпус врачей-полузнаек, предназначенный для лечения одного-единственного заболевания… Вы ведь не хотите этого, не правда ли?
Конечно, я этого не хотел.
– Так что же, ничего нельзя сделать?
– Ну, почему же, – пожевал губы ассистент Данзиро, – работы идут во всех направлениях. Вас же лично могу успокоить: министр здравоохранения еще два месяца назад издал распоряжение о включении во врачебную страховку одного курса лечения «ваерсаном». Так что знайте: станете врачом – можете рассчитывать на положенные вам семь ампул. Естественно, я прошу об этом никому не распространяться. Я достаточно ясно выразился, доктор Гото, или мне придется пожалеть о своей откровенности с коллегой?
– Конечно, Данзиро-сан, я все понял. И жалеть вам ни о чем не придется!
– Тогда до свиданья. И, если попадете ко мне на экзамене, напомните, что за проволочника я уже поставил вам зачет…
Лежать было жарко и неудобно. Я шевельнулся, чтобы сменить положение, и почувствовал, как заныла поясница – пожалуй, даже сильнее, чем ныла стопа, из которой я вчера вытащил своего четырнадцатого по счету червя. Как она, кстати? Я осторожно присел, хрустнув позвоночником, и испуганно прислушался: не слишком ли громким был этот звук, не смог ли он проникнуть за тонкие стены квартиры?
В доме было тихо. В щели между закрытыми оконными экранами начинал просачиваться серый рассвет. Как странно, что я проснулся именно утром. Почти неделю мы взаперти, мало двигаемся и непрерывно пьем. От этого граница между сном и явью стерлась: несколько десятков минут бодрствования незаметно сменяются несколькими минутами дремоты, в продолжение которой ты сохраняешь способность воспринимать все окружающее. Далекие звонки трамваев, залетающие в наш узкий двор-колодец, гудки автомобильных клаксонов, стук быстрых шагов, спускающихся по лестнице, гудение водопроводных кранов соседей – все это скользит по самой границе сознания, словно паук-водомер под мостками деревенского пруда.
Юрико спала на спине, дыша открытым ртом. Едва взглянув на нее, я представил как, должно быть, он пересох, и тут же сам почувствовал жажду. Нога выглядела вполне прилично – отек за ночь почти спал, и я решил сходить по нужде и заодно выпить воды.
В крошечном туалете надолго задержаться было невозможно. От запаха хлорки слезились глаза. Мне вовсе не хотелось, чтобы в сточные воды попали личинки проволочника, поэтому пришлось пойти на использование этого старого дезинфицирующего средства. К тому же оно перебивало фекальное амбре – ночью использование рычащего и клокочущего смывного бачка было невозможным.
Под тонкой, как весенняя прозрачная сосулька, струйкой воды я тщательно помыл руки. Наклонившись к ней и хватая губами ледяную влагу, я продолжал ощущать тяжесть в пояснице, чуть левее позвоночника. «Хондроз, что ли, разыгрался?» – подумал я, выпрямился и покрутил торсом. Раньше подобная разминка неплохо помогала, теперь же не почувствовалось никакого эффекта. Ладно, пройдет, решил я, возвращаясь в комнату.
Юрико открыла глаза.
– Ты как? – спросил я, садясь рядом с матрацем на корточки и снова ощущая боль в спине.
– Я умру? – вместо ответа сказала она.
– Не мели ерунды, Юри-тян! Ты же видишь, все идет строго по плану… – я говорил шепотом, но слух у нас так обострился, что повышать голос не было никакой необходимости. – Полтора десятка мы из тебя уже достали, намного больше подохли сами, так что осталось совсем немного.
– Да, – почти беззвучно подтвердила Юрико, – осталась ерунда, тысяча, а может и две…
Возражать было трудно.
– Пора принять лекарство, – сказал я и снова встал. – Может, ты есть хочешь? Рыба, наверное, еще теплая…
– Чего не хочу, так это рыбы, – ответила Юрико и отвернула голову к стене.
Это плохо, что у нее с утра такое настроение. Времени прошло всего ничего, а девчонка уже расклеилась. Как убедить ее крепиться и верить в благополучный исход?
Вяло размышляя об этом, я направился в свою кухоньку, налил из оплетенной рисовой соломкой огромной бутылки сакэ в кувшинчик-токкури, взял чашечки.
Медицина до сих пор не знает, как бороться с таким явлением, как «уход в болезнь». Казалось бы, похожие между собой встречаются в нашем отделении люди, у многих и профессии, и диагнозы одинаковы, но один кряхтит, морщится от горьких травяных настоев, нервничает перед малоприятной процедурой дуоденального зондирования, когда через тонкий резиновый шланг берутся пробы желчи из двенадцатиперстной кишки, но крепится. Шутить пытается, с медицинскими сестрами заигрывает, находит компанию для игры в карты или в кости – хоть и сильно ругают за это в больнице. А другой больной будто в зимнюю спячку впадает: дадут таблетки – выпьет и снова ложится в постель, нужно сделать клизму – безропотно снимает штаны и только подстанывает, пришло время врачебного осмотра – молча расстегивает больничную пижаму и безучастно смотрит в потолок и стену, пока ты мнешь его живот, или простукиваешь печень, или нащупываешь воспаленный участок ободочной кишки. Единственный способ вывести такого пациента из прострации – начать расспрашивать о самочувствии и симптомах болезни. Лишь тогда он несколько оживляется, начинает подробно описывать, сколько раз он за ночь в туалет встает, и как именно это делает, и в каком месте у него «колет», а в каком «схватывает». Да и то не у всех прием срабатывает: некоторые так погружаются в мир собственных ощущений, так срастаются с болезнью, что даже расспросы о ней воспринимают покушением на глубоко интимную тайну. Таких пациентов лечить – самого себя мучить. Лекарства на них либо вовсе не действуют, либо они отказываются признавать их действие, отвергают всякую возможность улучшения, заранее уверены, что не выкарабкаются. Зачастую и действительно – не выкарабкиваются…
– Держи! – я вложил в ладонь Юрико две маленькие таблетки – половинную от предписанной дозы порцию метбенизола, протянул ей фаянсовую чашечку и чуть не минуту дожидался, пока она возьмет ее в руки. Сделав вид, что ничего не замечаю, налил сакэ.
Она не сделала и попытки сделать то же самое для меня – так и сидела, держа чоко у подбородка обеими руками. Я обслужил себя сам, поставил токкури на пол, на расстоянии вытянутой руки.
– Я не стал подогревать, прости!
– Уже все равно, – ответила Юрико.
Глаз ее я не видел – она сидела с опущенным лицом, то ли совсем их закрыв, то ли глядя на жидкость в чоко.
– Компай, – забросив лекарство в рот, тихо сказал я.
– Компай.
Сакэ я налил едва ли на пару глотков каждому. Выпив, Юрико не глядя сунула чашечку мне, повалилась на футон, воткнув ноги под сбитое одеяло. Ногам ее досталось сильнее всего – с десяток кусочков налепленного пластыря указывали места, из которых я уже извлек проволочника. Вчера, правда, сразу двух я удалил у нее из левой ягодицы. Наверное, из-за этого Юрико сейчас лежит, чуть повернувшись на правый бок, в мою сторону.
– Скажи, у тебя правда никого не было? – спросила она.
Этот вопрос за прошедшую неделю она задавала неоднократно. И я привычно солгал ей, как лгал уже неоднократно.
– Правда. Никого не было. Задолго до тебя никого не было, а когда ты появилась – вообще никого вокруг не стало.
– Тогда почему с нами это все случилось? – смазывающимся голосом простонала она, и лицо ее тоже поплыло, задрожало, стало вдруг злым и неряшливым.
Она знала, что не умеет плакать красиво, поэтому сразу спрятала мокрые глаза в сгиб руки, закрывшись от меня поднятым предплечьем. Я протянул руку и дотронулся до ее плеча.
– Слушай, ну не надо…
– «Не надо»! «Не надо»! – передразнила она меня. – А что надо? У тебя никого не было, у меня никого не было – ветром проволочника нанесло? Сразу обоим?
Что я ей мог объяснить? Что проволочник, кроме как через половую связь, может передаваться и другими путями? Так об этом в газетах и брошюрках для населения не пишут. Напротив, в них категорически утверждается, что личинки червей очень нестойки к воздействию окружающей среды: погибают при солнечном свете, высыхают на открытом воздухе, даже не слишком концентрированные растворы кислот и щелочей необратимо повреждают их нежную оболочку. Это нужно, я не знаю, мясом сырым питаться… Так мы не европейцы-гайдзины, чтобы стейки с кровью есть, мы вообще черное мясо в пищу не употребляем – только свинину!