Страница:
– неформальная экономика зависимой эксплуатации, характеризующаяся неофициальным наймом сотрудников в условиях повышенной менеджерской флексибильности и при уменьшенных затратах на оплату труда;
– неофициальная экономика роста, в которой доминирует организованная аккумуляция капитала со стороны мелких фирм, базирующихся на солидаристских отношениях, повышенной флексибильности и уменьшенных затратах (Portes, Castells and Benton, 1989). В реальных обстоятельствах три этих типа не могут возникнуть одновременно. Кроме того, некоторые черты первого типа, изначально соотносимые с бедными обществами, сейчас можно распознать и в развитых обществах, что во многом объясняется влиянием постматериалистической системы ценностей. В процессе социализации в более богатой и надежной среде ориентированность на самообеспечение и самоподдержку рассматривается как позитивная черта идентичности (?tulhofer, 2000:130).
Введение культурных элементов в трактовку экономической деятельности – один из важнейших вкладов социологии в исследования этой проблемы (Di Maggio, 1994). Этот подход описывает два основных течения сегодняшней экономической социологии: одно концентрируется вокруг общественных институций, а второе фокусируется на концепции зависимости от предшествующего пути развития (path dependence) (Stark, 1992) или на понятии включенности экономики в общество (embedded-ness) (Granovetter, 1985) [249]. В этом смысле теневая экономика, как и в целом постсоциалистическая институциональная трансформация (см. Eyal, Szelenyi and Townsley, 1998:15–16), считается зависимой от развития институционального окружения в данной экономике и определяется укорененностью теневых предпринимателей в их специфичном социальном окружении. Систематизация влияния культурных элементов на социальную (а тем самым и на экономическую) деятельность позволила выделить понятия социального, культурного и социокультурного капитала. В исследовании А. Штулхофера (A. ?tulhofer), посвященном хорватскому опыту «транзиции», социокультурному капиталу (СКК) отведено центральное место. Согласно этому автору, социокультурный аспект, приведенный в действие механизмом социокультурного капитала, играет роль катализатора общественных перемен (?tulhofer, 2000:87). Слабым сторонам аспектов социокультурного капитала приписывается (отдельно взятое или в комбинации с элементами макроэкономической политики) решающее влияние на разрастание неформального сектора, коррупции и криминала (там же: 86, 109). СКК – интерперсональная реальность доверия, взаимодействия и ограниченной солидарности, следовательно, и их дефицита, то есть совокупность доминантных норм, ценностей и доверия в рамках определенной общественной группы, которые передаются через социализацию. Аналитический подход, объединяющий понятия зависимости от предшествующего пути развития и включенности экономики в общество, утверждает значимость упомянутых неформальных институций (доверие, взаимодействие и ограниченная солидарность). Они служат не только структурным ограничением экономической деятельности, но и моральной сферой, где берут начало (или блокируются) общественные перемены, и участвуют в создании формальных институций. Формальные институции (законодательные, исполнительные, образовательные, политические, экономические) оказывают обратное воздействие на институции неформальные. Неформальные институции поддерживаются социализацией и инерцией, то есть обладают исторической преемственностью. Их устойчивость проявляется в периоды изменения идеологических систем, а основывается на перцепции функциональности, то есть на той мере, в которой они обеспечивают успешность интеракции. Эта инструментальность неформальных институций не может иметь в качестве исхода экономическую оптимальность (там же: 58, 81–82).
Три основные неформальные институции имеют следующее значение:
1) доверие – вероятность того, что одна сторона в процессе интеракции припишет другой стороне кооперативное поведение (Hwang and Burgers, 1997:67);
2) взаимодействие в переплетении общественных интеракций с точки зрения временной перспективы обеспечивает продолжительность кооперативных отношений, налагая обязательства на носителей интеракции;
3) ограниченная солидарность базируется на основополагающей норме общения и подразумевает готовность одной из сторон отказаться от части собственной выгоды в пользу других участников интеракции (там же: 84).
В связи с вышесказанным Штулхофер отмечает, что механизм транзиционной аномии заключается в разрушении базовых неформальных институций, следовательно, в снижении взаимодействия и доверия между участниками интеракций, вызванном прежде всего появлением новых возможностей некооперативного поведения, особенно для представителей элиты. Подобная ситуация есть прямое следствие нарастания оппортунизма и иерархической нелояльности в социализме за счет горизонтального доверия и лояльности (там же: 92). Деление институций на горизонтальные и вертикальные проистекает из их основной направленности на три цели: 1) уменьшение трансакционных затрат, 2) уменьшение эффекта индивидуальной иррациональности (рациональное профилирование коллективной акции) и 3) поддержание иерархической мощи структуры. Горизонтальные институции направлены на первые две цели, а вертикальные подчиняют их третьей. Природа институциональной организации общественных групп или сообществ влияет и на характер институциональной перемены: там, где доминирует горизонтальная институционализация, перемены преемственны и основываются на адаптации к изменениям в окружении; а в преимущественно вертикально институционализированных общественных группах перемены прерывисты и носят взрывной характер вследствие медленного восприятия внешних перемен и иерархизированного (замедленного) протока информации (там же: 70–72).
Таким образом, реалистичный подход к проблеме неформальной экономики подразумевает многоаспектное и многоуровневое исследование. Если задуматься о границах теневого сектора, то первый возникающий вопрос: возможно ли существование неформальной экономики как автономной системы? В другой формулировке этот вопрос звучит так: устойчива ли автономная экономическая система, в которой государство не играет никакой роли и где экономическая деятельность субъектов является стихийной, а экзистенциальное обеспечение зависит от прямого обмена товаров и услуг? На первый взгляд этот вопрос может показаться тривиальным в контексте модернизационных достижений современного мира. Однако нельзя упускать из виду, что существуют государства с очень низким уровнем институционального развития, в которых стабильные элементы государства проявляются исключительно в контрольно-принудительных институциях, а также тот факт, что иногда формируются и исторически специфичные конъюнктуры, в которых государства на высшей ступени институционального развития перенимают экономические механизмы слаборазвитых стран, естественно, с более сложной системой реализации. В качестве примера институционально слабо развитых государств можно привести хищническую систему Заира при длительном правлении режима Мобуту Сесе Секо (Evans, 1989, цитируется по Portes, 1994:432). Заирское государство деградировало до скопища должностей, свободно покупаемых и продаваемых, основной целью которых было извлечение прибыли из фирм и населения. Государство, таким образом, полностью абстрагировалось от экономических течений и само стало предметом (квази)рыночной конкуренции. Тем самым обозначились границы между двумя экономическими системами, формальной и неформальной, следствием чего стала неконтролируемая эксплуатация природных и экономических ресурсов, а также утрата возможности формулирования долгосрочной перспективы развития как для предпринимателей, так и для экономики в целом. Примером другой клиентурной системы, которую точнее всего можно определить как «политический капитализм», является как раз Сербия в конце ХХ века. Адаптивная реконструкция элит (Lazi?, 2000:33–56) в Сербии 1990-х гг. подразумевала налаживание связей между двумя системами, формальной и теневой, причем в условиях неразвитости демократических и рыночных институций, гиперинфляции и экономических санкций ООН. Длительное существование условий для быстрого и неконтролируемого извлечения прибылей пересеклось с интересом части государственного политико-делового истеблишмента, который путем «литургийной» налоговой политики (Veber, 1976:158), высшей точкой которой являлось налогообложение задним числом, пополнял государственный бюджет, истощенный нереальными политическими амбициями. Сложилась ситуация, когда коллективные интересы правящего класса и класса новых собственников встретились в сфере нелегальной деятельности. Тем самым изначальное структурное (конъюнктурное) сотрудничество старой и новой элит переросло в системное (функциональное), а отличительными чертами вновь возникшей системы стали: этатизм, автаркичность, протекционизм, контроль цен, превосходство политической элиты над экономической, традиционализм и ксенофобия (Cveji?, 2000:297). Конечно, не может быть однозначной аналогии между двумя этими примерами, но в целом понятно, что установившиеся неформальные институциональные механизмы тормозят экономический рост и модернизацию, а подавляющую часть населения ставят в зависимость от прямого натурального производства и обмена. В нарастании и институционализации неформальной экономики и складывании нелегальной экономики настает момент, когда распад экономической системы и политического порядка, который его легитимизирует, в основном зависит только от количества ресурсов в конкуренции и степени развитости социокультурного капитала в этом обществе. Отсюда можно сделать вывод, что долгосрочная автономность системы неформальной экономики невозможна и зависима от институций формальной экономики, зачастую в том, что определенная общественная группа может монопольно контролировать и перераспределять ресурсы и тем самым навязать «правила игры» неформальному сектору. В силу этого мы вправе говорить о неформальной экономике только как о парасистеме.
Предыдущий анализ подводит дальнейшую аналитическую разработку к проблеме общественной структуры. А именно, объем, интенсивность и устойчивость неформальной экономики определяются социокультурными характеристиками носителей неформальной экономической деятельности. Можно предположить, что группы, стоящие на верхней ступени общественной лестницы, решительнее направляют проток ресурсов в этой области (если они действующие) и больше увеличивают совокупный объем неформальной экономики. Однако, дабы не концентрировать внимание только на материальной стороне вопроса, необходимо еще раз подчеркнуть значение контроля над потоком информации и создания доминантной системы ценностей как важного элемента СКК. Отдельные личности и группы, для которых деятельность в этой области является постоянным источником доходов и способом подъема по общественной лестнице, являются не только основными творцами, но и косвенными профитерами в неформальной экономике. Но структурная дифференциация не принадлежащих к элите членов общества не менее важна и, конечно, гораздо более доступна научному измерению. В этом отношении самым наглядным примером является различие в целях, ради которых низшие и средние слои общества уходят в теневые сферы деятельности – для первых это чаще всего средство существования, а для вторых поддержание стиля жизни. Кроме того, количество экономического и социального капитала, которым располагает каждый теневой предприниматель, может повлиять на репродуктивную скорость парасистемы неформальной экономики и тем самым подчеркнуть специфическое динамическое значение данного предпринимателя для функционирования неформальной экономики. Говоря конкретнее, хотя любое соглашение о неформальном обороте товаров или услуг подразумевает две договаривающиеся стороны – предоставляющую и заказывающую услуги, лицо с более низким общественным положением (с меньшим общим количеством аккумулированного капитала) чаще всего может выступать в качестве лишь одной из этих двух сторон (скажем, как поставщик услуг или, работая на дому/на приусадебном участке, как производитель части товаров/продуктов питания для потребления в хозяйстве), в то время как лицо с более высоким общественным положением нередко является и заказчиком, и поставщиком услуг (например, на неформальном рынке труда) [250], то есть в данном случае сеть деловых контактов гораздо шире и оборот капитала больше. Следовательно, можно сказать, что чем выше уровень общественной иерархии, на котором концентрируются неформальная деятельность и производство, тем ярче выражены дисфункциональность формальной экономической системы и кризис институций.
Оценка эффективности теневой экономики также сложна и требует дифференцированного анализа. В исследовании роли «второй экономики» в транзиции венгерской экономической системы И. Габор (I. G?bor, 1997) высказал несогласие с гипотезой о преобладании благотворных эффектов дуализации, возникшей в конце социалистического периода. Начав свои исследования в конце 1970-х гг., Габор до середины 1980-х гг. полагал, что амбивалентные, отчасти конкурентные, отчасти комплиментарные, отношения между формальной и «второй» экономикой в Венгрии приведут к маркетизации первой. После неудачи реформ его чаяния были устремлены в направлении экспансии «второй» экономики и основанного на ней рыночного механизма, однако и эта позиция изменилась после падения социализма в контексте возросшего потребительского менталитета, нежелания прилагать усилия и слаборазвитой налоговой морали венгерских хозяйств. В приведенной работе опасения Габора оправдываются: полутрудящиеся-полукоммерсанты, экономически социализированные в период социализма, тяжело свыкались с условиями рыночной экономики, а трансформационный кризис сделал этот процесс еще более трудным. Результатом были чересчур многочисленные, чересчур мелкие частные предприятия, не способствующие расширению рынка труда и с коммерческой точки зрения нацеленные в основном на третичный сектор, что ослабляло интерес инвесторов к венгерской экономике. Примеры, где бы социоструктурная концентрация неформальной экономики оказывала преимущественно позитивный эффект и способствовала бы экономическому росту, редки; как правило, они регионального масштаба и связаны с особыми общественными и историческими обстоятельствами. В Центральной Италии мелкие неформальные ремесленные мастерские горизонтально объединены в разветвленную сеть предприятий, специализирующихся на high tech и высокой моде. Такая коммерческая структура принесла региону экономический рост, уменьшила количество безработных и сгладила социальные различия. Между тем подобная форма теневой экономики основана на солидарности, проистекающей из коллективной классовой идеологии «красного» центрального региона, которую исповедуют недавние рабочие, а теперь хозяева этих мастерских. В Гонконге на сети мелких неформальных предприятий, сбывающих и кредитующих свой товар посредством специализированных импортно-экспортных фирм, выстроена успешная экспортная экономика. В ее основе лежит очень низкая суточная оплата труда, что, в свою очередь, компенсируется широким ассортиментом бесплатных или дешевых общественных услуг из области коммунального обеспечения, образования, здравоохранения и транспорта, предоставляемых правительством (Portes, Castells and Benton, 1989:302–305). К этому следует присовокупить и вопрос обособленности формальной и неформальной экономики. А именно, разрастание теневой экономической деятельности становится серьезной проблемой там, где доминирует первичная неформальная экономика (когда большинство коммерсантов действует исключительно в сфере теневого бизнеса), нежели там, где преобладает вторичная неформальная экономика (большинство предпринимателей совмещает деятельность в формальной и теневой экономике), поскольку во втором случае все же поддерживается основная формальная институциональная структура.
Формальные институции маркируют первичные признаки неформальной экономической системы. Для предпринимателей они выглядят двояко: устанавливаются «правила игры» и обеспечивается их транспарентность, а также определяется система штрафов для тех, кто этих правил не придерживается, соответственно предоставляется защита и стимул тем, кто репродуцирует данную систему. На макроуровне эти институциональные признаки профилируются преимущественно через отношения между рынком и государством. Функция рынка – обеспечение оборота товаров, услуг и труда. Рынок образуют две составляющие – обмен в комбинации с конкуренцией, то есть рынок представляет собой конкуренцию вокруг возможности осуществления обмена (Swedberg, 1994:271–272). Концепция абсолютно свободного рынка, где оба эти элемента реализуются самостоятельно, является идеальным типом. В действительности процессы обмена и конкуренции опосредованы для уменьшения затрат, связанных с деятельностью на рынке (контроль, осуществление безопасности, информированность), а также увеличения предсказуемости исхода и возможности планирования. Таким образом, государство играет определенную роль на рынке, вопрос только в том, каково его влияние и в какой мере его интервенция представляет расходную статью для коммерсантов. Как уже говорилось выше, неформальную экономику составляют виды деятельности, направленные на избегание затрат и не подлежащие защите закона и административных правил, а основным мотивом для ухода в теневую экономику является отсутствие/недостаточность формального рынка, слишком большие затраты и риски, связанные с деятельностью на нем, и небольшие затраты/риски, связанные с деятельностью на теневом рынке. Оптимисты бы сказали относительно первого мотива, что речь идет о флексибильности и модернизации, а относительно второго – об импульсе дерегуляции рынка. Все же, как мы уже отмечали, стихийный и непредсказуемый неформальный рынок может привести к блокированию роста и невозможности планирования, так что при разросшейся теневой экономике изначально, вероятнее всего, имелся недостаток доверия и оппортунизм (слабая ограниченная солидарность). Кроме того, издержки отсутствия правовой защиты и регуляции часто превосходят выгоду от избегания затрат. В любом случае укрепление неформальной экономики должно стать сигналом для формальных институций о необходимости реформ.
Существует еще один важный элемент интеракции рынка и государства, который может воздействовать на теневую экономику. Речь идет о мерах социальной политики, предпринимаемых в отношении тех, для кого по тем или иным причинам закрыт доступ на рынок труда. Различные «режимы государства благосостояния» (Esping-Andersen, 1990) создают разного рода условия для развития теневой экономики. Неолиберальная модель зиждется на минимальных функциях социального государства и низком социальном и налоговом обложении, что обусловливает большие ставки заработных плат и более полную занятость. Однако эта система не только способствует развитию дуализма, но и приводит к экономическому расслоению работающих, вынуждая лиц с меньшим достатком искать дополнительные источники дохода. Социал-демократическая модель предусматривает высокие налоги и социальные отчисления, а также многочисленные целевые программы социальной помощи. Между тем намерение сохранять и развивать культурный и человеческий капитал в обществе компрометируется возрастанием оппортунистических настроений, символически проявляющихся в увеличении числа молодежи, хорошо подсчитывающей социальные трансферы и льготы при формулировании собственной экономической стратегии (продление статуса безработного при наличии рабочего места в сфере неформальной экономики, скрытые внебрачные союзы вследствие предоставления бесплатного жилья для матерей-одиночек и т. д.), что в крайней степени выражения опять-таки повлечет замедление роста (Esping-Andersen, 1996; Korpi, 1985) [251]. В консервативных, континентально-европейских режимах благосостояния содержится известная доля фамильяризма. При таком режиме меры социальной политики имитируют модель кормильца семьи. Эта концепция подразумевает присутствие традиционализма в ценностной ориентации в большей мере, чем первые две. Можно ожидать, что акцент на традиционных ценностях и внутрисемейных узах препятствует росту оппортунизма.
Еще одним существенным аспектом проблемы неформальной экономики является преобладающий характер деятельности. Устойчивость теневой экономики в Средней Италии, Гонконге или сообществах этнических меньшинств в США связана с тем, что речь идет о замкнутом круге мелких предпринимательских общин, внутри которого происходят приобретение, производство, дистрибуция, даже инвестирование и кредитование. Парасистема, которая активирует и связывает огромное количество сетей, значительно устойчивее к импульсам, исходящим из формальных институций, чем неформальная экономика, где преобладает, скажем, спекуляция купленным товаром или какая-нибудь другая плохо «снабженная капиталом» (Mrk?i?) отрасль экономики. Одной из важных причин этого является то, что более сложно организованные неформальные парасистемы зиждутся на неписаных внутренних правилах коммерции и развитом чувстве солидарности, в результате чего их особый СКК становится более невосприимчивым к вызовам конкурентных ценностей, создаваемых формальными институциями.
3. Неформальная экономика в постсоциалистической Сербии
– неофициальная экономика роста, в которой доминирует организованная аккумуляция капитала со стороны мелких фирм, базирующихся на солидаристских отношениях, повышенной флексибильности и уменьшенных затратах (Portes, Castells and Benton, 1989). В реальных обстоятельствах три этих типа не могут возникнуть одновременно. Кроме того, некоторые черты первого типа, изначально соотносимые с бедными обществами, сейчас можно распознать и в развитых обществах, что во многом объясняется влиянием постматериалистической системы ценностей. В процессе социализации в более богатой и надежной среде ориентированность на самообеспечение и самоподдержку рассматривается как позитивная черта идентичности (?tulhofer, 2000:130).
Введение культурных элементов в трактовку экономической деятельности – один из важнейших вкладов социологии в исследования этой проблемы (Di Maggio, 1994). Этот подход описывает два основных течения сегодняшней экономической социологии: одно концентрируется вокруг общественных институций, а второе фокусируется на концепции зависимости от предшествующего пути развития (path dependence) (Stark, 1992) или на понятии включенности экономики в общество (embedded-ness) (Granovetter, 1985) [249]. В этом смысле теневая экономика, как и в целом постсоциалистическая институциональная трансформация (см. Eyal, Szelenyi and Townsley, 1998:15–16), считается зависимой от развития институционального окружения в данной экономике и определяется укорененностью теневых предпринимателей в их специфичном социальном окружении. Систематизация влияния культурных элементов на социальную (а тем самым и на экономическую) деятельность позволила выделить понятия социального, культурного и социокультурного капитала. В исследовании А. Штулхофера (A. ?tulhofer), посвященном хорватскому опыту «транзиции», социокультурному капиталу (СКК) отведено центральное место. Согласно этому автору, социокультурный аспект, приведенный в действие механизмом социокультурного капитала, играет роль катализатора общественных перемен (?tulhofer, 2000:87). Слабым сторонам аспектов социокультурного капитала приписывается (отдельно взятое или в комбинации с элементами макроэкономической политики) решающее влияние на разрастание неформального сектора, коррупции и криминала (там же: 86, 109). СКК – интерперсональная реальность доверия, взаимодействия и ограниченной солидарности, следовательно, и их дефицита, то есть совокупность доминантных норм, ценностей и доверия в рамках определенной общественной группы, которые передаются через социализацию. Аналитический подход, объединяющий понятия зависимости от предшествующего пути развития и включенности экономики в общество, утверждает значимость упомянутых неформальных институций (доверие, взаимодействие и ограниченная солидарность). Они служат не только структурным ограничением экономической деятельности, но и моральной сферой, где берут начало (или блокируются) общественные перемены, и участвуют в создании формальных институций. Формальные институции (законодательные, исполнительные, образовательные, политические, экономические) оказывают обратное воздействие на институции неформальные. Неформальные институции поддерживаются социализацией и инерцией, то есть обладают исторической преемственностью. Их устойчивость проявляется в периоды изменения идеологических систем, а основывается на перцепции функциональности, то есть на той мере, в которой они обеспечивают успешность интеракции. Эта инструментальность неформальных институций не может иметь в качестве исхода экономическую оптимальность (там же: 58, 81–82).
Три основные неформальные институции имеют следующее значение:
1) доверие – вероятность того, что одна сторона в процессе интеракции припишет другой стороне кооперативное поведение (Hwang and Burgers, 1997:67);
2) взаимодействие в переплетении общественных интеракций с точки зрения временной перспективы обеспечивает продолжительность кооперативных отношений, налагая обязательства на носителей интеракции;
3) ограниченная солидарность базируется на основополагающей норме общения и подразумевает готовность одной из сторон отказаться от части собственной выгоды в пользу других участников интеракции (там же: 84).
В связи с вышесказанным Штулхофер отмечает, что механизм транзиционной аномии заключается в разрушении базовых неформальных институций, следовательно, в снижении взаимодействия и доверия между участниками интеракций, вызванном прежде всего появлением новых возможностей некооперативного поведения, особенно для представителей элиты. Подобная ситуация есть прямое следствие нарастания оппортунизма и иерархической нелояльности в социализме за счет горизонтального доверия и лояльности (там же: 92). Деление институций на горизонтальные и вертикальные проистекает из их основной направленности на три цели: 1) уменьшение трансакционных затрат, 2) уменьшение эффекта индивидуальной иррациональности (рациональное профилирование коллективной акции) и 3) поддержание иерархической мощи структуры. Горизонтальные институции направлены на первые две цели, а вертикальные подчиняют их третьей. Природа институциональной организации общественных групп или сообществ влияет и на характер институциональной перемены: там, где доминирует горизонтальная институционализация, перемены преемственны и основываются на адаптации к изменениям в окружении; а в преимущественно вертикально институционализированных общественных группах перемены прерывисты и носят взрывной характер вследствие медленного восприятия внешних перемен и иерархизированного (замедленного) протока информации (там же: 70–72).
Таким образом, реалистичный подход к проблеме неформальной экономики подразумевает многоаспектное и многоуровневое исследование. Если задуматься о границах теневого сектора, то первый возникающий вопрос: возможно ли существование неформальной экономики как автономной системы? В другой формулировке этот вопрос звучит так: устойчива ли автономная экономическая система, в которой государство не играет никакой роли и где экономическая деятельность субъектов является стихийной, а экзистенциальное обеспечение зависит от прямого обмена товаров и услуг? На первый взгляд этот вопрос может показаться тривиальным в контексте модернизационных достижений современного мира. Однако нельзя упускать из виду, что существуют государства с очень низким уровнем институционального развития, в которых стабильные элементы государства проявляются исключительно в контрольно-принудительных институциях, а также тот факт, что иногда формируются и исторически специфичные конъюнктуры, в которых государства на высшей ступени институционального развития перенимают экономические механизмы слаборазвитых стран, естественно, с более сложной системой реализации. В качестве примера институционально слабо развитых государств можно привести хищническую систему Заира при длительном правлении режима Мобуту Сесе Секо (Evans, 1989, цитируется по Portes, 1994:432). Заирское государство деградировало до скопища должностей, свободно покупаемых и продаваемых, основной целью которых было извлечение прибыли из фирм и населения. Государство, таким образом, полностью абстрагировалось от экономических течений и само стало предметом (квази)рыночной конкуренции. Тем самым обозначились границы между двумя экономическими системами, формальной и неформальной, следствием чего стала неконтролируемая эксплуатация природных и экономических ресурсов, а также утрата возможности формулирования долгосрочной перспективы развития как для предпринимателей, так и для экономики в целом. Примером другой клиентурной системы, которую точнее всего можно определить как «политический капитализм», является как раз Сербия в конце ХХ века. Адаптивная реконструкция элит (Lazi?, 2000:33–56) в Сербии 1990-х гг. подразумевала налаживание связей между двумя системами, формальной и теневой, причем в условиях неразвитости демократических и рыночных институций, гиперинфляции и экономических санкций ООН. Длительное существование условий для быстрого и неконтролируемого извлечения прибылей пересеклось с интересом части государственного политико-делового истеблишмента, который путем «литургийной» налоговой политики (Veber, 1976:158), высшей точкой которой являлось налогообложение задним числом, пополнял государственный бюджет, истощенный нереальными политическими амбициями. Сложилась ситуация, когда коллективные интересы правящего класса и класса новых собственников встретились в сфере нелегальной деятельности. Тем самым изначальное структурное (конъюнктурное) сотрудничество старой и новой элит переросло в системное (функциональное), а отличительными чертами вновь возникшей системы стали: этатизм, автаркичность, протекционизм, контроль цен, превосходство политической элиты над экономической, традиционализм и ксенофобия (Cveji?, 2000:297). Конечно, не может быть однозначной аналогии между двумя этими примерами, но в целом понятно, что установившиеся неформальные институциональные механизмы тормозят экономический рост и модернизацию, а подавляющую часть населения ставят в зависимость от прямого натурального производства и обмена. В нарастании и институционализации неформальной экономики и складывании нелегальной экономики настает момент, когда распад экономической системы и политического порядка, который его легитимизирует, в основном зависит только от количества ресурсов в конкуренции и степени развитости социокультурного капитала в этом обществе. Отсюда можно сделать вывод, что долгосрочная автономность системы неформальной экономики невозможна и зависима от институций формальной экономики, зачастую в том, что определенная общественная группа может монопольно контролировать и перераспределять ресурсы и тем самым навязать «правила игры» неформальному сектору. В силу этого мы вправе говорить о неформальной экономике только как о парасистеме.
Предыдущий анализ подводит дальнейшую аналитическую разработку к проблеме общественной структуры. А именно, объем, интенсивность и устойчивость неформальной экономики определяются социокультурными характеристиками носителей неформальной экономической деятельности. Можно предположить, что группы, стоящие на верхней ступени общественной лестницы, решительнее направляют проток ресурсов в этой области (если они действующие) и больше увеличивают совокупный объем неформальной экономики. Однако, дабы не концентрировать внимание только на материальной стороне вопроса, необходимо еще раз подчеркнуть значение контроля над потоком информации и создания доминантной системы ценностей как важного элемента СКК. Отдельные личности и группы, для которых деятельность в этой области является постоянным источником доходов и способом подъема по общественной лестнице, являются не только основными творцами, но и косвенными профитерами в неформальной экономике. Но структурная дифференциация не принадлежащих к элите членов общества не менее важна и, конечно, гораздо более доступна научному измерению. В этом отношении самым наглядным примером является различие в целях, ради которых низшие и средние слои общества уходят в теневые сферы деятельности – для первых это чаще всего средство существования, а для вторых поддержание стиля жизни. Кроме того, количество экономического и социального капитала, которым располагает каждый теневой предприниматель, может повлиять на репродуктивную скорость парасистемы неформальной экономики и тем самым подчеркнуть специфическое динамическое значение данного предпринимателя для функционирования неформальной экономики. Говоря конкретнее, хотя любое соглашение о неформальном обороте товаров или услуг подразумевает две договаривающиеся стороны – предоставляющую и заказывающую услуги, лицо с более низким общественным положением (с меньшим общим количеством аккумулированного капитала) чаще всего может выступать в качестве лишь одной из этих двух сторон (скажем, как поставщик услуг или, работая на дому/на приусадебном участке, как производитель части товаров/продуктов питания для потребления в хозяйстве), в то время как лицо с более высоким общественным положением нередко является и заказчиком, и поставщиком услуг (например, на неформальном рынке труда) [250], то есть в данном случае сеть деловых контактов гораздо шире и оборот капитала больше. Следовательно, можно сказать, что чем выше уровень общественной иерархии, на котором концентрируются неформальная деятельность и производство, тем ярче выражены дисфункциональность формальной экономической системы и кризис институций.
Оценка эффективности теневой экономики также сложна и требует дифференцированного анализа. В исследовании роли «второй экономики» в транзиции венгерской экономической системы И. Габор (I. G?bor, 1997) высказал несогласие с гипотезой о преобладании благотворных эффектов дуализации, возникшей в конце социалистического периода. Начав свои исследования в конце 1970-х гг., Габор до середины 1980-х гг. полагал, что амбивалентные, отчасти конкурентные, отчасти комплиментарные, отношения между формальной и «второй» экономикой в Венгрии приведут к маркетизации первой. После неудачи реформ его чаяния были устремлены в направлении экспансии «второй» экономики и основанного на ней рыночного механизма, однако и эта позиция изменилась после падения социализма в контексте возросшего потребительского менталитета, нежелания прилагать усилия и слаборазвитой налоговой морали венгерских хозяйств. В приведенной работе опасения Габора оправдываются: полутрудящиеся-полукоммерсанты, экономически социализированные в период социализма, тяжело свыкались с условиями рыночной экономики, а трансформационный кризис сделал этот процесс еще более трудным. Результатом были чересчур многочисленные, чересчур мелкие частные предприятия, не способствующие расширению рынка труда и с коммерческой точки зрения нацеленные в основном на третичный сектор, что ослабляло интерес инвесторов к венгерской экономике. Примеры, где бы социоструктурная концентрация неформальной экономики оказывала преимущественно позитивный эффект и способствовала бы экономическому росту, редки; как правило, они регионального масштаба и связаны с особыми общественными и историческими обстоятельствами. В Центральной Италии мелкие неформальные ремесленные мастерские горизонтально объединены в разветвленную сеть предприятий, специализирующихся на high tech и высокой моде. Такая коммерческая структура принесла региону экономический рост, уменьшила количество безработных и сгладила социальные различия. Между тем подобная форма теневой экономики основана на солидарности, проистекающей из коллективной классовой идеологии «красного» центрального региона, которую исповедуют недавние рабочие, а теперь хозяева этих мастерских. В Гонконге на сети мелких неформальных предприятий, сбывающих и кредитующих свой товар посредством специализированных импортно-экспортных фирм, выстроена успешная экспортная экономика. В ее основе лежит очень низкая суточная оплата труда, что, в свою очередь, компенсируется широким ассортиментом бесплатных или дешевых общественных услуг из области коммунального обеспечения, образования, здравоохранения и транспорта, предоставляемых правительством (Portes, Castells and Benton, 1989:302–305). К этому следует присовокупить и вопрос обособленности формальной и неформальной экономики. А именно, разрастание теневой экономической деятельности становится серьезной проблемой там, где доминирует первичная неформальная экономика (когда большинство коммерсантов действует исключительно в сфере теневого бизнеса), нежели там, где преобладает вторичная неформальная экономика (большинство предпринимателей совмещает деятельность в формальной и теневой экономике), поскольку во втором случае все же поддерживается основная формальная институциональная структура.
Формальные институции маркируют первичные признаки неформальной экономической системы. Для предпринимателей они выглядят двояко: устанавливаются «правила игры» и обеспечивается их транспарентность, а также определяется система штрафов для тех, кто этих правил не придерживается, соответственно предоставляется защита и стимул тем, кто репродуцирует данную систему. На макроуровне эти институциональные признаки профилируются преимущественно через отношения между рынком и государством. Функция рынка – обеспечение оборота товаров, услуг и труда. Рынок образуют две составляющие – обмен в комбинации с конкуренцией, то есть рынок представляет собой конкуренцию вокруг возможности осуществления обмена (Swedberg, 1994:271–272). Концепция абсолютно свободного рынка, где оба эти элемента реализуются самостоятельно, является идеальным типом. В действительности процессы обмена и конкуренции опосредованы для уменьшения затрат, связанных с деятельностью на рынке (контроль, осуществление безопасности, информированность), а также увеличения предсказуемости исхода и возможности планирования. Таким образом, государство играет определенную роль на рынке, вопрос только в том, каково его влияние и в какой мере его интервенция представляет расходную статью для коммерсантов. Как уже говорилось выше, неформальную экономику составляют виды деятельности, направленные на избегание затрат и не подлежащие защите закона и административных правил, а основным мотивом для ухода в теневую экономику является отсутствие/недостаточность формального рынка, слишком большие затраты и риски, связанные с деятельностью на нем, и небольшие затраты/риски, связанные с деятельностью на теневом рынке. Оптимисты бы сказали относительно первого мотива, что речь идет о флексибильности и модернизации, а относительно второго – об импульсе дерегуляции рынка. Все же, как мы уже отмечали, стихийный и непредсказуемый неформальный рынок может привести к блокированию роста и невозможности планирования, так что при разросшейся теневой экономике изначально, вероятнее всего, имелся недостаток доверия и оппортунизм (слабая ограниченная солидарность). Кроме того, издержки отсутствия правовой защиты и регуляции часто превосходят выгоду от избегания затрат. В любом случае укрепление неформальной экономики должно стать сигналом для формальных институций о необходимости реформ.
Существует еще один важный элемент интеракции рынка и государства, который может воздействовать на теневую экономику. Речь идет о мерах социальной политики, предпринимаемых в отношении тех, для кого по тем или иным причинам закрыт доступ на рынок труда. Различные «режимы государства благосостояния» (Esping-Andersen, 1990) создают разного рода условия для развития теневой экономики. Неолиберальная модель зиждется на минимальных функциях социального государства и низком социальном и налоговом обложении, что обусловливает большие ставки заработных плат и более полную занятость. Однако эта система не только способствует развитию дуализма, но и приводит к экономическому расслоению работающих, вынуждая лиц с меньшим достатком искать дополнительные источники дохода. Социал-демократическая модель предусматривает высокие налоги и социальные отчисления, а также многочисленные целевые программы социальной помощи. Между тем намерение сохранять и развивать культурный и человеческий капитал в обществе компрометируется возрастанием оппортунистических настроений, символически проявляющихся в увеличении числа молодежи, хорошо подсчитывающей социальные трансферы и льготы при формулировании собственной экономической стратегии (продление статуса безработного при наличии рабочего места в сфере неформальной экономики, скрытые внебрачные союзы вследствие предоставления бесплатного жилья для матерей-одиночек и т. д.), что в крайней степени выражения опять-таки повлечет замедление роста (Esping-Andersen, 1996; Korpi, 1985) [251]. В консервативных, континентально-европейских режимах благосостояния содержится известная доля фамильяризма. При таком режиме меры социальной политики имитируют модель кормильца семьи. Эта концепция подразумевает присутствие традиционализма в ценностной ориентации в большей мере, чем первые две. Можно ожидать, что акцент на традиционных ценностях и внутрисемейных узах препятствует росту оппортунизма.
Еще одним существенным аспектом проблемы неформальной экономики является преобладающий характер деятельности. Устойчивость теневой экономики в Средней Италии, Гонконге или сообществах этнических меньшинств в США связана с тем, что речь идет о замкнутом круге мелких предпринимательских общин, внутри которого происходят приобретение, производство, дистрибуция, даже инвестирование и кредитование. Парасистема, которая активирует и связывает огромное количество сетей, значительно устойчивее к импульсам, исходящим из формальных институций, чем неформальная экономика, где преобладает, скажем, спекуляция купленным товаром или какая-нибудь другая плохо «снабженная капиталом» (Mrk?i?) отрасль экономики. Одной из важных причин этого является то, что более сложно организованные неформальные парасистемы зиждутся на неписаных внутренних правилах коммерции и развитом чувстве солидарности, в результате чего их особый СКК становится более невосприимчивым к вызовам конкурентных ценностей, создаваемых формальными институциями.
3. Неформальная экономика в постсоциалистической Сербии
Уже подмечено, что форма и структура теневой экономики могут варьироваться в зависимости от конъюнктуры. Между тем, учитывая, что у стран бывшего европейского социализма был ряд схожих системных черт, одинаковая модель экономики и общества, мы вправе задать вопрос: существует ли «транзиционная» неформальная экономика? Крстич и др. (Krsti? i dr., 1998:10–11) подчеркивают, что в переходных экономиках появляются формы теневой деятельности, свойственные старому способу хозяйствования, а также формы, характерные для рыночных экономик. Авторы приводят их отличительные признаки:
– сосуществование государственной и негосударственной деятельности предприятий. Государственная экономическая и политическая элита связана с неформальным сектором для обеспечения флексибильности предприятий, а также получения личной выгоды;
– неформальный сектор обширный и явный, но часть его деятельности прикрыта двойным функционированием государственных предприятий;
– недостаток либерализма и стабильности экономической системы является причиной ухода в теневые сферы;
– большая часть неформальной экономической деятельности появляется и в формальной экономике;
– позитивные аспекты неформальной экономики – защита низших слоев населения от нищеты и поддержание экономической деятельности;
– доминирует прожиточная экономика. Нет крупных инвестиций, преобладают торговля, услуги и пользование государственным имуществом.
Однако ситуацию в Сербии отличает и ряд известных исторических особенностей, которые отражаются и на характере теневой экономики, а именно в образовании некоторых специфичных форм теневого бизнеса (там же: 9–10). Что касается предприятий с формальной регистрацией, то там имеют место:
– неуплата налогов и подоходных взносов;
– неуплата таможенных пошлин, налога с товарооборота и акцизов;
– хранение валюты на счетах за рубежом;
– «подчистка» годовой отчетности (отсутствие обязательной аудиторской проверки бухгалтерии);
– перекачивание капитала из государственных в частные предприятия по нерыночным ценам;
– бартерные сделки по разным ценам;
– создание параллельных предприятий для неформальной и нелегальной деятельности;
– оплата наличными;
– валютные спекуляции (отсутствие легального валютного рынка);
– нелегальный наем, преимущественно в частном секторе;
– нарушение различных правил (о стандартах качества, установленных ценах, антимонопольной деятельности и т. п.).
Занятые в сфере теневой экономики заняты следующего рода деятельностью:
– ввоз и перепродажа товара без разрешения и в обход таможенных пошлин;
Сербские деньги времен гиперинфляции
– перепродажа валюты;
– денежные ссуды;
– неофициальный труд (в строительстве, ремесле, сельском хозяйстве, образовании, уходе за детьми и стариками, услуги домработниц и т. п.);
– незарегистрированная сдача жилой и коммерческой площади;
– оборот недвижимости без регистрации смены владельца и т. д.
Что касается объема неформальной экономики, то для сравнения стоит привести Западную Европу, где в начале 1970-х гг. доля теневого бизнеса в ВВП составляла 5%, а в 1990-е гг. – в среднем от 7% до 16% (от 5% в Ирландии, Австрии и Голландии до 20% в Греции и Италии). Данные по странам бывшего соцлагеря приведены в таблице 1.
Данные по Хорватии показывают рост доли неформальной экономики в ВВП до 1994 г. и тенденцию спада в 1995 г. В 1990 г. средний показатель равняется 17,8–25,9% от зарегистрированного ВВП, в 1991 г. – 19,4-28,0%, в 1992 г. – 21,7-38,2%, в 1993 г. – 29,7-38,2%, в 1994 г. – 28,6-37,4% и в 1995 г. – 22,7-32,6% (там же: 14). Наконец, в Югославии в 1990-е гг. объем теневой экономики оценивался разными методами. Оценка посредством анализа предложения на рынке труда дает возможность стандартизованного сопоставления за несколько лет и отображает нижнюю границу объема теневого бизнеса (там же: 15–17). Согласно этим данным, доля неформальной экономики в СРЮ в 1991 г. составила 31,6% по отношению к зарегистрированному общественному продукту, в 1992 г. эта цифра была 41,7%, в 1993 г. – 54,4%, в 1994 г. – 44,7%, в 1995 г. – 40,8% и в 1997 г. – 34,5%. На основании опроса, проведенного в 2000 г., был сделан вывод, что в Сербии приблизительно 1,2 млн. человек заняты в сфере теневой экономики (Krsti? i Stojanovi?, 2001:fn.27), а это более 1/3 трудоспособного населения (приблизительно то же количество, что и в 1997 г.).
– сосуществование государственной и негосударственной деятельности предприятий. Государственная экономическая и политическая элита связана с неформальным сектором для обеспечения флексибильности предприятий, а также получения личной выгоды;
– неформальный сектор обширный и явный, но часть его деятельности прикрыта двойным функционированием государственных предприятий;
– недостаток либерализма и стабильности экономической системы является причиной ухода в теневые сферы;
– большая часть неформальной экономической деятельности появляется и в формальной экономике;
– позитивные аспекты неформальной экономики – защита низших слоев населения от нищеты и поддержание экономической деятельности;
– доминирует прожиточная экономика. Нет крупных инвестиций, преобладают торговля, услуги и пользование государственным имуществом.
Однако ситуацию в Сербии отличает и ряд известных исторических особенностей, которые отражаются и на характере теневой экономики, а именно в образовании некоторых специфичных форм теневого бизнеса (там же: 9–10). Что касается предприятий с формальной регистрацией, то там имеют место:
– неуплата налогов и подоходных взносов;
– неуплата таможенных пошлин, налога с товарооборота и акцизов;
– хранение валюты на счетах за рубежом;
– «подчистка» годовой отчетности (отсутствие обязательной аудиторской проверки бухгалтерии);
– перекачивание капитала из государственных в частные предприятия по нерыночным ценам;
– бартерные сделки по разным ценам;
– создание параллельных предприятий для неформальной и нелегальной деятельности;
– оплата наличными;
– валютные спекуляции (отсутствие легального валютного рынка);
– нелегальный наем, преимущественно в частном секторе;
– нарушение различных правил (о стандартах качества, установленных ценах, антимонопольной деятельности и т. п.).
Занятые в сфере теневой экономики заняты следующего рода деятельностью:
– ввоз и перепродажа товара без разрешения и в обход таможенных пошлин;
– перепродажа валюты;
– денежные ссуды;
– неофициальный труд (в строительстве, ремесле, сельском хозяйстве, образовании, уходе за детьми и стариками, услуги домработниц и т. п.);
– незарегистрированная сдача жилой и коммерческой площади;
– оборот недвижимости без регистрации смены владельца и т. д.
Что касается объема неформальной экономики, то для сравнения стоит привести Западную Европу, где в начале 1970-х гг. доля теневого бизнеса в ВВП составляла 5%, а в 1990-е гг. – в среднем от 7% до 16% (от 5% в Ирландии, Австрии и Голландии до 20% в Греции и Италии). Данные по странам бывшего соцлагеря приведены в таблице 1.
Данные по Хорватии показывают рост доли неформальной экономики в ВВП до 1994 г. и тенденцию спада в 1995 г. В 1990 г. средний показатель равняется 17,8–25,9% от зарегистрированного ВВП, в 1991 г. – 19,4-28,0%, в 1992 г. – 21,7-38,2%, в 1993 г. – 29,7-38,2%, в 1994 г. – 28,6-37,4% и в 1995 г. – 22,7-32,6% (там же: 14). Наконец, в Югославии в 1990-е гг. объем теневой экономики оценивался разными методами. Оценка посредством анализа предложения на рынке труда дает возможность стандартизованного сопоставления за несколько лет и отображает нижнюю границу объема теневого бизнеса (там же: 15–17). Согласно этим данным, доля неформальной экономики в СРЮ в 1991 г. составила 31,6% по отношению к зарегистрированному общественному продукту, в 1992 г. эта цифра была 41,7%, в 1993 г. – 54,4%, в 1994 г. – 44,7%, в 1995 г. – 40,8% и в 1997 г. – 34,5%. На основании опроса, проведенного в 2000 г., был сделан вывод, что в Сербии приблизительно 1,2 млн. человек заняты в сфере теневой экономики (Krsti? i Stojanovi?, 2001:fn.27), а это более 1/3 трудоспособного населения (приблизительно то же количество, что и в 1997 г.).