Багрянцев Борис. Отдать швартовы!

   — Ребята, — сказал Юрка свои друзьям, когда прозвучал отбой. Сами видите — тут нужно ухо держать востро. На кораблях есть такой обычай: разыгрывать новичков. Видали, как я заставил матросиков тащить бак? Это я нарочно. Пусть знают, с кем имеют дело. Мы им не какие-нибудь там…
   Юрка пренебрежительно махнул рукой. Дескать, они, кладоискатели, и обычные новички — небо и земля.
   — Нас на мякине не проведешь. Но осторожность не помешает. Особенно остерегайтесь, когда посылают чего-нибудь принести. Это у них любимый финт.
   Обдумывая эти слова, Веснушкин шел по коридору, когда дверь одной комнаты неожиданно отворилась и выглянул заместитель начальника клуба Владимир Иванович Шатков. В руках он держал большой стеклянный кувшин. Увидев Витьку, он поманил его к себе.
   — Слушай, сбегай, пожалуйста, на камбуз. Налей кипяченой воды.
   Витька взял кувшин и пошел, всем своим видом показывая — вот идет очень деловой человек, знающий, куда и зачем ему надо идти. «Камбуз, камбуз… — вспоминал он. — Что-то очень знакомое. Но что?»
   Витька прошел коридор в один конец, потом в другой. Сам себе он напоминал профессора, которого видел как-то в фильме. Профессор с важным видом ходил взад-вперед по коридору, обдумывая свои мысли. Все было очень похоже. Только у профессора не было в руках кувшина. Ох уж этот кувшин! Так и хотелось грохнуть его об пол и бежать куда глаза глядят. Да разве на корабле далеко убежишь?
   Дверь капитанской каюты была открыта. В каюте — никого. На полочке рядом стояли книги. Витька пригляделся и на корешке одной из них прочитал: «Морской словарь». Не раздумывая, он шагнул в каюту, взял книгу с полки и стал быстро листать. «Брашпиль», «добро», «кабельтов»… Ага, вот он: «В современном понимании камбуз означает помещение на судне, в котором производится обработка и приготовление пищи». От сердца немного отлегло. По соседству с камбузом стояло знакомое и понятное слово «камень». «Звено кулисного механизма, прочел Витька, — движущегося в направляющем пазу, сделанном в кулисе». От этого неожиданного объяснения мрачные предчувствия с новой силой зашевелились в его душе. За считанные секунды он выяснил, что «бабка» — это никакая не бабка, а деревянная стойка на бортах речных судов. «Аппендикс», кто бы мог подумать, не имел никакого отношения к аппендициту и был, оказывается, специальной трубой для подачи воздуха к дизелям подводных лодок. А сколько коварства таилось в простом слове «баран»! Этот зверь не блеял и не годился на шашлык — так назывался простейший деревянный брашпиль. Чем дальше, тем больше! Мамочки! «Карга» вдруг обернулась стопором для якорной цепи. А если бы вас отправили за «брагой»? Что бы вы принесли? То-то и оно! Будь ты хоть семи пядей во лбу, ни за что не допрешь, что это стальной или пеньковый трос, служащий для вытаскивания судов на берег.
   А вот и вода. Да не одна. Это же страшно становится, какую науку сделали моряки из простой воды.
   Вечерняя вода — вечерний отлив.
   Вольная вода — глубина, на которой судно может стоять безопасно при самой большой убыли воды.
   Матерая вода — глубокая, вполне безопасная для плавания судов.
   Сухая вода — обсушенное место при отливе, а также отлив, самый низкий уровень воды…
   Вода живая…
   Вода жирная…
   Вода сочная…
   Вода прибылая…
   Вода убылая…
   Вода полая…
   Вода палая…
   Кто-то спускался по лестнице. Витька, так и не успев дойти до воды кипяченой, схватил под мышку злополучный кувшин и выскочил в коридор. Капитан Симашов забежал на минутку в каюту и сразу ушел, заперев дверь на ключ. А Витька обреченно прислонился к стене и загоревал. «Налью-ка я в этот проклятый кувшин обыкновенной воды, — мелькнула у него смелая мысль. — Была не была!» Но из всех решений это было самое малодушное, и, собравшись с духом, Витька его мужественно отверг.
   Часа через два Владимир Иванович, уже переставший думать о воде (не дождавшись посыльного, он напился в соседней каюте), пошел по кораблю с надеждой отыскать исчезнувшего Витьку, а заодно и кувшин. Витьку он нашел не сразу. Веснушкин (он же Судаков) стоял возле бачка с кипяченой водой и, все не решаясь наполнить свой сосуд, думал: «Вода кипяченая. Что бы это могло быть?»

ПАЯЛЬЩИК ОГУРЕЦ

   Капитан «Ленинграда» только пожал плечами, когда пятеро монинцев (настоящих — заметим мы в скобках) поднялись к нему на борт. Ни одного свободного места на корабле не оставалось. Но ребята, конечно, не были виноваты в том, что руководство клуба не сумело толково разрешить этот вопрос. Поэтому капитан дал команду — ужаться, потесниться, но гостей разместить как следует. А сам вызвал своего радиста и сказал:
   — С нашими подшефными какая-то неувязка получается. Ведь договорились же принимать их на «Москве». Там им специально места оставили, а ребята почему-то попали к нам. В чем дело, не понимаю. Наверно, опять какая-нибудь неувязка. В общем, свяжись с «Москвой», выясни этот вопрос. Пусть объяснят, почему решаем одно, а делается другое…
   Между тем на «Москве» жизнь шла своим чередом. Лжемонинцы только вздрагивали, слыша про бимсы, брам-стеньги, брашпили, буйрепы, ванты, ватерлинии, дрейфы и деки. Казалось, этим мудреным словечкам не будет конца. Правда, взрослые пользовались ими не так уж часто и исключительно тогда, когда в них возникала нужда. Зато юнморы взахлеб говорили про бушприты, бакштовы, ахтерштевни, гафели, гюйсы, клюзы, кнехты, кранцы, лини, штаги и шкоты каждый раз, когда случайно или нарочно открывали рот.
   — Как дела? — спросил Огурец, встретив Юрку, спешившего куда-то по своим делам.
   — Как сажа бела.
   Капитан Симашов поручил ему найти на спардеке механика Николая Васильевича Ножикова и попросить, чтобы он срочно зашел к нему. И вот Юрка начал методично прочесывать корабль сверху донизу и с носа до кормы. В конце концов механика он нашел. Но обретался ли Николай Васильевич в тот момент именно на спардеке или нет, на этот вопрос Юрка не смог бы ответить даже под пыткой, потому что для него было легче отыскать десять Ножиковых и столько же Ивановых, чем один спардек.
   — Ну-ка, друзья, идите сюда! — позвал их Терентий Иванович. Какие у себя в клубе специальности изучали?
   Ребята озадаченно переглядывались и молчали.
   — Ну, кем вы хотите быть: судоводителем, радистом, мотористом, электриком?
   — Судоводителем, — ответил Витька.
   — Радистом, — изъявил желание Огурец. Юрка замешкался с ответом, и пришлось назваться мотористом — электричества он боялся как огня.
   — С завтрашнего дня, — сказал Терентий Иванович, записывая все в блокнот, — начнете практику по-настоящему. А пока подойдите каждый к своему руководителю. Они вам подробно все объяснят.
   — Смотри-ка, новобранец пришел! — обрадовался радист Родин, когда Огурец вошел к нему в радиорубку. — Как у тебя по части теории? Приемник и передатчик ты, конечно, знаешь?
   — Угу, — не разжимая губ, буркнул Огурец. Не мог же он, можно сказать, лучший монинский юнмор, за кого он здесь себя пытался выдать, сознаться в своем невежестве.
   — Паять умеешь?

 
   — Умею. Я паяю хорошо, — сразу ожил Огурец. Скованность мигом слетела с него. Зимой отец паял прохудившийся чайник, и Женька вызвался ему помогать. Тогда-то он и постиг это искусство — паять. Отец его еще похвалил. Запаяли что надо! Не хуже, чем в мастерской.
   — Приступай, — коротко сказал Родин, с первого взгляда распознав умельца в новом ученике. — Володя, покажи, что ему надо сделать.
   Курносый шустрый Володя Давыдов — правая рука радиста — небрежно ткнул отверткой в приемник со снятой задней крышкой:
   — Вот смотри: сопротивление и конденсатор. Чепуха в общем. Припаяешь — закрой крышку.
   Родин с Володей ушли, а Огурец включил электропаяльник и с жаром принялся за работу. Хотя виду он не подавал, откровенно говоря, в сопротивлениях и конденсаторах Огурец был слаб. Зато сильно надеялся на свое умение паять. Чайник-то, между прочим, не течет до сих пор. Итак, заметив зачищенную проволочку, он припаял ее к другой — той, что нашлась поближе, закрыл крышку и пошел доложить, что работа исполнена в лучшем виде.
   — Молодец, — похвалил его радист и взглянул на часы. — Пойдем в рубку. Сейчас у нас будет разговор с «Ленинградом». Будешь помаленьку привыкать к работе на рации.
   В рубке приземистый добродушный Родин (Луна — так между собой за постоянную улыбку и круглое лицо звали его ребята) уселся на стул и засвистел мотивчик из оперетты «Плавучий театр».

 
Дым тает надо мной
Серой пеленой, —
 

   пропел он и включил приемник.
   Послышался сухой треск. Из приемника повалил дым. Резко запахло канифолью и сгоревшей резиной.

 
Это не слеза,
Дым попал в глаза —
 

   по инерции пропел Родин.
   — Что такое? Замыкание? Вот тебе раз! С какой стати? Отчего?
   Он снял с приемника крышку, и ему тотчас все стало ясно, едва он увидел, что и как припаял умелец Огурец. Тот стоял ни жив ни мертв. Но вместо того чтобы ругаться, Родин согнулся в три погибели и затрясся в безудержном смехе.
   В каждом деле бывают свои совершенно исключительные, уникальные происшествия, о которых годами ходит молва, перерастая в небылицы, легенды и анекдоты. Минометчики поведают о том, как их коллега, разозлившись, миной сбил фашистский самолет. Старые солдаты обязательно расскажут о козле, который, испугавшись стрельбы, побежал на сильно укрепленную высоту и своими рогами обратил в беспорядочное бегство целый немецкий взвод. Увы, подобных случаев из жизни радистов Родин не знал. Огурец восполнил этот пробел. Его работа с такой восхитительной откровенностью игнорировала все основы радиодела, что Родин не мог воспринять ее иначе как своего рода маленький шедевр.
   — Ну и силен, бродяга! — закатывался радист. — Умру — отвечать будешь! Ей-ей! Такой пайки я, брат, за всю жизнь не встречал! Чудо, а не пайка! Теперь, видно, дня три разбираться.
   «Паяльщик» с убитым видом стоял рядом, отнюдь не разделяя родинского веселья. И напрасно. Если бы он знал, какую телеграмму готовились в это время передать с «Ленинграда», он, наверно, не стал бы так самокритично относиться к своему вмешательству в радиодело.

ПРАКТИЧЕСКОЕ ОЗНАКОМЛЕНИЕ С МОРСКИМИ ТРАДИЦИЯМИ

   Витьку ожидало серьезное испытание — завтра ему предстояло встать за штурвал. Такого поворота дел он не ожидал. Все вокруг сразу показалось ему иным. «Москва» уже не плыла, а прямо-таки летела. Пролеты мостов казались опасно узкими, а тральщик — слишком широким и громоздким. Под водой повсюду чудились мели. Камни. Пороги. Подводные скалы. А когда осадка больше трех метров, с мелями да еще на реке лучше не шутить.
   В тот день на обед коки приготовили флотский борщ. Что это был за борщ, штатским не понять. Если кто не просил добавку, значит, тому здоровье не позволяло. Один только Витька вяло помешивал ложкой в миске и никак не мог оторваться от тревожных дум.
   Происшествие с Огурцом совсем выбило его из колеи. «Он только связь запорол, — думал он. — А я же могу весь корабль погубить».
   Ночью ему приснился страшный сон. Он стоит у штурвала, ведет судно и вдруг видит, что оно прямехонько идет на опору моста. А к мосту как раз приближается железнодорожный состав. Витька пытается выправить курс, отвернуть, но корабль как на рожон прет себе на опору и не слушается руля. Раздается страшный удар. Все вещи срываются со своих мест. Люди валятся с ног, врезаются в переборки. Как спичка, ломается гребной вал. Мост вместе с составом рушится в воду. Минута — и только гибкая антенна тральщика торчит из воды. А наверху сидит он, Витька Веснушкин, раскачивается из стороны в сторону и смотрит на дело своих рук.
   Нет, чем видеть такие сны, лучше совсем не спать. Витька выскользнул из-под одеяла и вышел на палубу. Никого. Шипит за бортом вода. Но во тьме заметны только разноцветные огни. Вся Волга убрана ими, как новогодняя елка.
   Навстречу шло какое-то судно. С одного бока горел зеленый огонь, с другого — красный, на мачте — желтый. Не сбавляя хода, корабли спокойно разошлись.
   Из ходовой рубки струился слабый свет. Пользуясь тем, что на палубе никого нет, Витька бесшумно вскарабкался по одному трапу, потом по другому и заглянул внутрь. К своему удивлению, никакого штурвала он не обнаружил. Из невысокой тумбы торчала короткая ручка. За нее держался рулевой. Вот и все. О штурвале одно Витька знал твердо, наверняка — его можно крутить. А что нужно делать с этой штукой, он не мог даже предположить.
   В кубрике тускло светила ночная лампочка. Ребята (Юрка и Огурец исключения не составляли) дрыхли без задних ног. В отчаянии от своей беспомощности Витька тронул за плечо Мишку Пигарева. Мишка два года учился в клубе на судоводителя, был на хорошем счету и в скором будущем собирался поступать в мореходку.
   — Вить, ты чего? — Пигарев открыл глаза и сонно уставился на него.
   — Научи меня кораблем управлять. А то я совсем не знаю, что к чему, — понижая голос, чтобы ненароком не услышали друзья, сознался Веснушкин. — Ни бум-бум! Я ведь никакой не юнмор, а так… Научишь, Миш?
   Витька понимал, что ставит экспедицию кладоискателей на грань разоблачения, но иначе поступить не мог.
   — Научу, научу… Делов-то! — Мишка сладко зевнул. — Спи. Не сейчас же тебя учить!
   — Сейчас! — отчаянно прошептал Веснушкин-Судаков и с надеждой схватил Мишку за руку, словно боялся, что тот убежит. Мишка вырвал руку, посмотрел на Веснушкина укоризненно и вздохнул. Потом повернулся к стене и через минуту уже смотрел очередной сон.
   В иллюминаторах стало светать. И тут не смыкавший глаз Витька вспомнил про тетрадь. Два года на занятиях по судовождению Пигарев записывал в нее все, что касалось искусства водить корабли. «Завтра я должен обязательно заглянуть в эту тетрадь», — сказал себе Витька. Немного успокоившись, он задремал.
   — Юрчик, ты должен мне помочь, — оттащив предводителя в укромный уголок, сразу после побудки шепнул ему Веснушкин-Судаков.
   — Всегда пожалуйста. А чего нужно делать?
   — Понимаешь, мне до зарезу нужно заглянуть в тетрадь Мишки Пигарева. Она у него спрятана в мешке. Без этой тетради всем нам будет крышка. Амба в общем.
   — Врешь! — удивился Юрка.
   — Попадемся все как один. Это я тебе говорю, — не вдаваясь в подробности, авторитетно подтвердил Веснушкин-Судаков.
   — Не верю.
   — Честно говорю!
   — Ну и чего ты хочешь?
   — Я затею в кубрике мойку полов, специально налью побольше воды, а сам буду читать. Ты же стой у входа и никого не пускай.
   — А если кто-нибудь придет?
   — Гони. Скажи: человек старается, гигиену соблюдает, а вы только грязь таскаете. Вспомни, как тебя твоя мать гоняет. Так и ты их гони. Договорились?
   — Будь спокоен. Сделаю.
   После завтрака состоялась беседа «О морских традициях и обычаях». Все свободные от вахты юнморы собрались у кормового орудия, и Владимир Иванович начал свою речь. Он говорил о том, что экипаж корабля — это единая семья. Все за одного — один за всех. Моряка можно убить, но победить нельзя. Если моряку уж совсем становится невмоготу, он поднимает сигнал — «Погибаю, но не сдаюсь». Пусть рушится небо и кипит вода, ничего больше враг от него не добьется. В общем моряки всегда дерутся здорово, и в этом смысле вряд ли кто сравниться с ними сможет.
   У моряков свои законы чести, и им должен подчиняться каждый, кто ступает на корабль. Ну а если в дружную семью моряков попадает чужой, они нюни не распускают, с кляузами к начальству не ходят, а сами так воспитывают виновного, что эту науку он запоминает на всю жизнь.
   Рассказывая, Владимир Иванович стал вспоминать всякие случаи из жизни. Тема заинтересовала проходившего мимо Терентия Ивановича. Он кое-что добавил.
   Потом подошел капитан и тоже рассказал весьма поучительную историю. За ним вступил в разговор механик. За ним корабельный художник. За ним радист. Потом кок. Все наперебой рассуждали о том, какие бывают моряки. Что лучше прожить год на корабле, чем десять на земле. И вообще, кто в море не бывал, тот счастья не видал. Без воды счастья нет. Если что толковое и можно увидеть, то только в иллюминатор.
   В этом месте командиры распустили ребят, а сами пошли в каюту к Терентию Ивановичу.
   — Юрчик, ты не забыл, о чем я тебя просил?
   — Можешь на меня положиться, — ответил Юрка.
   Оглянувшись по сторонам, Витька нырнул в кубрик. Разлив по полу воду, он для маскировки вымыл несколько половиц и прислушался. Все было спокойно.
   Витька торопливо вытащил из-под койки вещевой мешок Пигарева и полез внутрь. Чего там только не было! Тельняшка, фотоаппарат, кеды, плавки, спущенный волейбольный мяч, джинсы, крем от загара, очки от солнца, рассказы Конан-Дойла, пустая фляжка и целая куча других нужных вещей.
   — Куда тебя несет? — остановил Юрка какого-то парня, сунувшегося было в дверь. — Труд уборщика надо уважать. Воспитывают вас, воспитывают — и все как от стенки горох. Никакого соображения.
   Внезапно Юрка увидел на горизонте Владимира Ивановича. У Шаткова была одна характерная черта — он не любил видеть кого-нибудь без дела. Вот и сейчас, увидев Юрку, прислонившегося к стене, он подозвал его к себе.
   — Чем стенку подпирать, поди-ка почисти рынду!
   Шатков по-приятельски взял Юрку под руку и повел показать, где взять тряпку и кирпич.
   — Можно я потом? — взмолился Юрка.
   — Потом, потом… — недовольно поморщился Шатков. — Команда дана выполняй!
   Сам он встал рядом и принялся помогать советами.
   Тем временем Витька, ничего не подозревая, читал пигаревскую тетрадь. В ней было заключено столько ценных сведений, что он совсем перестал замечать что-нибудь вокруг. Сидя на табуретке перед постелью (на ней, словно на витрине, было аккуратно разложено Мишкино имущество), кладоискатель мысленно репетировал роль рулевого.
   Залезать в чужой мешок, конечно, нехорошо. Веснушкин-Судаков это отлично понимал. Но что стоят приличия и правила хорошего тона, когда нужно спасать людей и корабль?
   Юнмор, случайно заглянувший в кубрик, очень удивился, увидев Веснушкина-Судакова, по-хозяйски сидящего перед раскуроченным Мишкиным мешком. Узнав об этом, Мишка Пигарев бросил чистить картошку и вместе с несколькими ребятами пошел в кубрик. Сидя к ним спиной, Веснушкин-Судаков (мешок лежал на полу у его ног) преспокойно складывал туда вещи. В руке он как раз держал Мишкин кошелек. Внезапно Витька почувствовал на своей спине чей-то взгляд. Он оглянулся да так и застыл, растерянно вертя в руках злосчастный кошелек. Стоя у двери, ребята молча смотрели на него. Исподлобья. Злыми глазами.
   Витька залепетал что-то. Жалкое и несвязное. Ребята, не говоря ни слова, приближались к нему, закатывая рукава.
   — Ну?! — сказал Пигарев, когда вокруг Витьки замкнулось кольцо хмурых ребят. — Ты чего забыл в моем мешке?
   Лицо у Веснушкина-Судакова покрылось пятнами. Ничего толкового не придумав, он решил, что самое разумное в его положении говорить правду, одну чистую правду.
   — Миш, да я… Ты не подумай… Я просто хотел…
   — Ты просто хотел Конан-Дойла почитать? Рассказ «Пляшущие человечки»?
   — Нет, не Конан-Дойла.
   — А что же?
   — Я хотел твою тетрадь почитать. Про судовождение.
   Это вызвало смех.
   — Ребята, мы его не так поняли, — закатывался Валерка Кольцов. Этот паинька просто решил немного подучиться. Только и всего. Ах, какая сознательность! Ах, какая прилежность!
   — Миш, вспомни, как я тебя ночью разбудил. — Витька умоляюще заглянул Пигареву в глаза. — Я еще просил тебя научить меня…
   Мимолетное ночное происшествие совершенно изгладилось из Мишкиной памяти. Поэтому Витькины ссылки на него самого он воспринял, как неслыханное нахальство:
   — Ну и тип! Значит, просил тебя поучить? Это можно. Так тебя выучим, что всю жизнь врать никогда не будешь!
   …Когда надраенная рында засияла как будто солнце, Владимир Иванович милостиво разрешил Юрке идти. Едва преодолевая желание бежать, Юрка заспешил в кубрик. Нехорошие предчувствия не обманули его. Так и есть. Веснушкин-Судаков сидел в углу на мокром полу и жалобно, аж сердце слезами обливалось, плакал.
   — Чего это у вас тут делается? — спросил Юрка, изо всех сил пытаясь решить, как ему себя повести: то ли изобразить этакое удивление, то ли ринуться на защиту приятеля. В конечном счете дружба взяла верх.
   — Поучили немного твоего друга, — сказал Ленька Рохлин, неожиданно ловко, как настоящий морской волк, сплевывая сквозь зубы.
   Но завидовать ему времени уже не оставалось. С места в карьер Юрка ринулся в атаку.
   — Кто его? — коротко спросил он, стараясь, чтобы голос звучал твердо. — А ну, два шага вперед! Выходи, сейчас будешь иметь дело со мной.
   После этих слов Витька заплакал еще сильнее и начал подниматься на ноги. Всхлипнув пару раз, салага Веснушкин-Судаков собрался с силами и выдал Юрке такую затрещину, после которой тот мгновенно очутился в объятиях ребят (они успели подхватить его вовремя) и повис у них на руках.
   Смысл этого жеста Юрку не удивил. Зато ребята просто оторопели. Неизвестно, сколько бы длилась немая сцена, если бы на трапе не показались чьи-то полуботинки — судя по размеру, в кубрик спускался кто-то из старших.
   Хотя у юнморов исчезла воинственность и непреклонность, вид у ребят был не совсем обычный. Терентий Иванович это сразу понял. Свежий синяк Веснушкина-Судакова, не успевшие разжаться кулаки Валерки Кольцова, перевернутая табуретка и разбросанные вещи лучше всяких слов рассказали о том, что произошло.
   — Что здесь такое? — спросил Терентий Иванович.
   Ребята притихли, переглянулись. Не стал отмалчиваться один Веснушкин-Судаков. Очень обстоятельно он рассказал о том, как мыл пол и, поскользнувшись, хлопнулся о переборку.
   — А ты почему за подбородок держишься? — спросил Терентий Иванович у Юрки.
   Смущенный взгляд предводителя случайно упал в угол, где кучкой валялись скорлупки грецких орехов.
   — Я, Терентий Иванович, поспорил, что им могу грецкий орех расколоть.
   — Ну и как?
   — Расколол, — Юрка скромно потупил глаза.
   — Молодец, — мрачно сказал Терентий Иванович. — Умеешь. Очень рад за тебя. Значит, у вас полный порядок? Все, стало быть, в ажуре? Ну-ну!

СКОЛЬКО ВЕРЕВОЧКЕ НИ ВИТЬСЯ…

   Вечером, когда начсостав собрался в кают-компании на ужин, Кузьмичев принялся рассказывать об инциденте в кубрике:
   — Эти новенькие — ершистые ребята! За ними нужен глаз да глаз. Представляете, уже успели потасовку устроить. Второй такой случай мы допустить не должны. Прежде всего, товарищи, не худо бы нам узнать, из-за чего у них там сыр-бор разгорелся. Но сделать это нужно по-морскому: тактично, ненавязчиво, без нотаций и нравоучений…
   — Всыпать им «тактично» по одному месту — и делу конец, — ворчливо отозвался механик Николай Васильевич.
   — Это не педагогика, — поморщилась докторша Тамара Сергеевна. Они же дети.
   — Вначале моряки, потом дети, — решительно заключил Кузьмичев.
   Обменявшись мнениями, начали наконец ужинать, и за столом наступила тишина.
   Место радиста Родина пустовало. Он пришел, когда ужин подходил к концу.
   — Есть кое-какие новости. О монинцах. — С этими словами Родин загадочно улыбнулся и с удовольствием принялся за овсяную кашу.
   — Чего тебе дались эти монинцы? — спросил капитан.
   Родин помолчал. С наслаждением выпил компот, повертел в руках пустой стакан и только тогда решил, что ему стоит высказаться.
   — Вы, дорогой капитан, о каких монинцах говорите?
   — О тех самых, которых вытянули прямо из воды. Ты что, не знаешь? По-моему, один из них уже успел с тобой здорово поработать.
   Все довольно улыбнулись.
   — Но ведь есть и другие монинцы.
   — Какие еще другие?
   — А те, что плывут на «Ленинграде».
   — Постой, Вадим Григорьевич. Опять ты чего-то путаешь. Какие монинцы? Какой «Ленинград»? Говори толком.
   — Пожалуйста. После того как этот парень сжег мне всю рацию, два дня пришлось ее чинить. Сегодня только закончил. Первым делом связался с «Ленинградом». Ну, сперва поговорили о том, почему связь прервалась. А потом они начали выкладывать свои претензии. Дескать, договорились принимать ребят на «Москве», а вы почему-то направляете на «Ленинград». Плакаться стали. У нас, мол, одеял не хватает, того нет, сего нет. Мы в затруднении, ребятам неудобно…
   — Каким ребятам? — не выдержал Терентий Иванович. — Что за чепуха?
   — Вы мне не верите? — обиделся Родин. — Тогда поговорите с ними сами.
   — При чем тут не верю? Удивляюсь!
   — А чего удивительного? — с подчеркнутым спокойствием сказал Родин. — Пять юнморов из подшефного клуба пришли на корабль, чин по чину представили свои бумаги и приступили к практике. Вот и все.
   Терентий Иванович хлопнул себя по бокам.
   — Ничего не понимаю. Эй, вестовой! Позови-ка сюда Чудова. Знаешь? Ну, давай!
   На Чудова Юрка с непривычки откликнулся только на третий раз, и то после того, как Огурец локтем в бок напомнил ему его нынешнюю фамилию. Терентий Иванович принял юниора в своей каюте.
   — Скажи-ка, Юра, а другие твои товарищи по клубу сейчас где?
   — Да в разных местах.
   — А к нам, кроме вас троих, никто не собирался?
   — Вроде никто.
   — Мы же приглашали пятерых. Где же остальные двое?