«Что ты хочешь этим сказать, могу ли я назвать кого-нибудь, кто живет? Я! Я живу в этом мире!»
   «Превосходно», — похвалил он, как будто мне удалось самостоятельно раскрыть страшную тайну. «Напомни потом, что сегодня я угощаю тебя обедом. Я просто поражен, что ты умеешь постоянно учиться».
   Это сбило меня с толку. Он говорил без сарказма и иронии; он был абсолютно серьезен. «Что ты хочешь сказать? Конечно же я живу в этом мире. Я и еще примерно четыре миллиарда человек. Это ты…»
   «О, боже, Ричард! Ты серьезно! Обед отменяется. Никаких бифштексов, никаких салатов, ничего! Я-то думал, что ты овладел главным знанием». Он замолчал и посмотрел на меня с сожалением. «Ты уверен в этом. Ты живешь в том же мире, что и, например, биржевой маклер, да? И твоя жизнь, как мне кажется, только что круто изменилась из-за новой политики Биржевого комитета — от перераспределения министерских портфелей с пятидесятипроцентной потерей вложений для держателей акций? Ты живешь в том же мире, что и шахматист-профессионал? Нью-Йоркский открытый турнир начинается на этой неделе. Петросян, Фишер и Браун сражаются за приз в полмиллиона долларов. Что же ты тогда делаешь на этом поле в Мейленде, штат Огайо? Ты и твой биплан, „Флит“, выпуска 1929 года, здесь, на фермерском поле, и для тебя нет ничего важнее, чем разрешение использовать это поле для полетов, люди, желающие покататься на самолете, постоянный ремонт мотора и то, чтобы, не дай бог, не пошел град… Сколько же, по твоему, человек живет в твоем мире? Так ты стоишь там, на земле, и серьезно утверждаешь, что четыре миллиарда живут не в четырех миллиардах разных миров, ты серьезно собрался это мне доказать?» — он так быстро говорил, что начал задыхаться.
   «А я уже прямо чувствовал, как картошка тает на языке», — сказал я.
   «Очень жаль. Очень хотелось мне тебя угостить. Но с этим все, лучше и не вспоминать».
   И хоть тогда я в последний раз обвинил его в том, что он не живет в этом мире, прошло еще много времени, прежде чем я понял слова, на которых открылась книжка:

 
   Если ты немного потренируешься, живя как придуманный персонаж, ты поймешь, что придуманные герои иногда более реальны, чем люди, имеющие тело и бьющееся сердце.


13


   Твой эгоизм — это мерило искренности твоего желания быть самим собой. Прислушивайся к его советам внимательно.

 
   «Мы все свободны делать то, что мы хотим», — сказал он той ночью. «Ведь это так просто, ясно и понятно. Вот великий путь к управлению Вселенной».
   «Да, почти. Ты забыл об очень важной детали», — уточнил я.
   «Какой же?»
   «Мы все свободны делать то, что хотим, пока мы не вредим кому-либо», — напомнил я. «Я знаю, что ты хотел это сказать, но следует говорить вслух то, что имеешь в виду».
   В темноте внезапно что-то зашуршало, и я быстро взглянул на него. «Ты слышал?»
   «Да. Похоже там кто-то есть…» Он поднялся и ушел в темноту. Внезапно он засмеялся и произнес имя, которое я не расслышал. «Все нормально», — сказал он, — «нет, мы будем рады тебе… зачем тут стоять… пойдем, мы тебе действительно рады…»
   Незнакомец отвечал с сильным акцентом, что-то похожее на румынский. «Спасибо. Мне бы не хотелось вторгаться в вашу компанию.»
   Вид человека, которого он привел с собой к костру, как бы это сказать, был несколько неожиданным для ночной поры в этих краях. В его облике было что-то волчье, пугающее. Гладко выбритый мужчина небольшого роста, одет в вечерний костюм и черную накидку с красной атласной подкладкой, на свету он чувствовал себя неуютно.
   «Я проходил мимо», — бормотал он. «Полем короче идти до моего дома…»
   «Да ну…» — Шимода не верил этому человеку, знал, что он врет, и в то же время изо всех сил сдерживался, чтобы не расхохотаться. Я надеялся, что тоже вскоре все пойму.
   «Устраивайтесь поудобнее», — предложил я. «Можем ли мы чем-нибудь помочь?» На самом деле у меня не было такого уж сильного желания помогать ему, но он так ежился, что мне хотелось, чтобы он хоть немного расслабился, если конечно сможет.
   Он посмотрел на меня с отчаянной улыбкой, от которой я похолодел. «Да, вы можете помочь мне. Мне это крайне необходимо, иначе бы я не попросил. Можно я попью вашей крови? Совсем чуть-чуть? Это моя пища; мне нужна человеческая кровь…»
   Может быть во всем виноват акцент, он знал английский не так уж хорошо, или я не понял его слов, но я вскочил на ноги быстрее, чем когда-либо за много последних лет, подняв в воздух целую тучу соломинок.
   Он отступил. Обычно я безобиден, но я не так уж мал, и, возможно, вид у меня был угрожающим. Он отвернулся. «Сэр, простите меня! Простите. Пожалуйста, забудьте, что я говорил что-то о крови! Но понимаете…»
   «Что вы там такое бормочите?» — от испуга мой голос звучал очень яростно. «Какого черта вам надо, мистер? Я не знаю, кто вы такой, может вы вроде вам…»
   Шимода оборвал меня до того, как я смог закончить это слово. «Ричард, наш гость говорил, а ты его перебил. Пожалуйста, продолжайте, сэр; мой друг несколько нетерпелив».
   «Дональд», — сказал я, — «этот тип…»
   «Успокойся!»
   Это настолько удивило меня, что я успокоился и с некоторым страхом вопросительно посмотрел на незнакомца, вытащенного из родной ему темноты на свет нашего костра.
   «Пожалуйста, поймите меня. Я не виноват, что родился вампиром. Не повезло. У меня мало друзей. Но мне необходимо немного свежей крови каждую ночь, или я чувствую страшную боль, а если не достать ее дольше, то я не могу жить! Пожалуйста, мне будет очень плохо, — я умру — если вы не разрешите мне попить вашей крови… совсем немного, мне больше пол-литра и не надо…» Он сделал шаг вперед, облизываясь, думая, что Шимода каким-то образом руководит мной и заставит меня подчиниться.
   «Еще один шаг, и кровь обязательно будет. Мистер, если вы только прикоснетесь ко мне, вы умрете…» Я бы не убил его, но я очень хотел связать его, для начала, и уж потом продолжить наш разговор.
   Он, должно быть, поверил мне, поскольку он остановился и вздохнул. А затем, повернулся к Шимоде. «Ты доказал, что хотел?»
   «Я думаю, да. Спасибо».
   Вампир посмотрел на меня, улыбнулся, полностью расслабившись. Он наслаждался, как актер на сцене, когда представление закончилось. «Я не буду пить твою кровь, Ричард», — сказал он дружелюбно, на прекрасном английском и совсем без акцента. Прямо у меня на глазах он начал таять в воздухе, как будто внутри него выключился свет… через пять секунд он исчез.
   Шимода опять подсел к костру.
   «Я очень рад, что ты только пугал его!»
   Я все еще дрожал от избытка адреналина в крови, готовый к схватке с монстром. «Дон, я не уверен, что я гожусь для этого. Может ты лучше расскажешь мне, что тут происходит. Например, что… это было?»
   «Это был вампир из Трансильвании», — сказал он с еще большим акцентом, чем говорило то чудище. «Или, если быть точным, это была мыслеформа вампира из Трансильвании. Если ты когда-нибудь захочешь рассказать о чем-нибудь, а тебе покажется, что тебя не слушают, сотвори им небольшую мыслеформочку, чтобы проиллюстрировать то, что ты хочешь сказать. Тебе кажется, что я перестарался, эта накидка, клыки, акцент? Он слишком сильно тебя напугал?»
   «Накидка была первоклассная, Дон. Но он был уж больно стереотипен, даже слишком… Мне вовсе было не страшно».
   Он вздохнул. «Ну ладно. Но ты, по крайней мере, понял, о чем я говорил, и это главное».
   «О чем ты говорил?»
   «Ричард, когда ты так яростно набросился на моего вампира, ты поступал так, как ты сам того хотел, несмотря на то, что ты думал, что это повредит кому-то. Он даже сказал тебе, что ему будет плохо, если…»
   «Он собирался напиться моей крови!»
   «Что мы делаем всякий раз, когда говорим людям, что нам будет плохо, если они не поступят, как мы этого хотим».
   Я надолго замолчал, обдумывая все это. Мне всегда казалось, что мы свободны поступать, как пожелаем, если это не вредит кому-нибудь, но это не подходило. Чего-то не хватало.
   «Тебя сбивает с толку», — подсказал он, — "общепринятая трактовка, которая на самом деле невозможна. Это слова «вредит кому-нибудь». Мы сами всегда выбираем, повредит нам это или нет. Решаем мы. И никто иной. Говорил ведь тебе мой вампир, что ему будет плохо, если ты не разрешишь ему напиться кровушки. Это его решение, что ему будет плохо, это его выбор. А то, что ты делаешь по отношению к этому — есть твое решение, твой выбор: дать ему напиться твоей крови; не обращать внимания; связать его; проткнуть ему сердце осиновым колом. Если ему не понравится осиновый кол, он свободен защищаться любым способом, по своему желанию. И каждую секунду жизнь ставит тебя перед новым выбором".
   «Если посмотреть на это с такой точки зрения…»
   «Слушай», — сказал он, — "это очень важно. Мы все. Свободны. Поступать. Так. Как. Мы того захотим".


14


   В твоей жизни, все люди появляются, и все события происходят только потому, что ты их туда притянул. И то, что ты сделаешь с ними дальше, ты выбираешь сам.

 
   «Дон, разве тебе никогда не бывает одиноко?» — мы сидели в кафе, в городке Раперсон, штат Огайо, когда мне пришло в голову спросить его об этом.
   «Я удивлен, что ты…»
   «Тихо», — сказал я, — «я еще не закончил свой вопрос. Разве тебе никогда-никогда не бывает хоть чуть-чуть одиноко?»
   «А что ты…»
   «Подожди. Все эти люди, мы видим их всего несколько минут. Но иногда в толпе мелькнет лицо, появится прекрасная незнакомка, в глазах которой сверкают звезды, и мне хочется остаться и сказать ей: „Привет!“, побыть в одном месте, просто отдохнуть от скитаний. Но вот десять минут в воздухе позади, если она вообще отважится на полет, и она исчезает навсегда, а на следующий день я улетаю в Борбайвиль и уже больше никогда ее не увижу. Мне одиноко. Но я думаю, что не смогу найти друзей, готовых к многолетней дружбе, если я сам не такой».
   Он молчал.
   «Или смогу?»
   «Мне уже можно говорить?»
   «Сейчас, да». Гамбургеры в этом кафе были до половины завернуты в тонкую пергаментную бумагу, и когда начинаешь их разворачивать, из нее сыпятся зерна кунжута, зачем их только положили? Но гамбургеры были хороши. Он некоторое время молча ел, и я принялся жевать, думая о том, что он скажет.
   «Понимаешь, Ричард, мы — магниты. Нет, не так. Мы — железо, а вокруг нас обмотка из медной проволоки, и мы можем намагнититься, когда захотим. Пропуская наше внутреннее напряжение через провод, мы можем притянуть все, что захотим. Магниту все равно, как он работает. Он такой, какой есть, и по своей природе, он одни вещи притягивает, а другие нет».
   Я съел ломтик жареной картошки и строго глянул на него. «Ты забыл сказать об одном, как мне это сделать?»
   "Тебе не надо ничего делать. Космический Закон, помнишь? Все подобное взаимопритягивается. Просто будь самим собой, спокойным, светлым и мудрым. Все происходит автоматически. Когда мы выражаем в этом мире самих себя, ежеминутно спрашивая: действительно ли я хочу это сделать? и совершаем поступки, только если ответом будет искреннее «Да», — автоматически это отводит от нас тех, кто не может ничему от нас научиться и притягивает тех, кто может, а также тех, у кого есть чему поучиться нам".
   «Но в это надо очень сильно верить, а пока все это случится бывает так одиноко».
   Он странно посмотрел на меня. «Вера тут ни при чем. Никакой веры не надо. Необходимо лишь воображение». Он расчистил стол, отодвинув тарелку с картошкой, соль, кетчуп, вилки, ножи, и мне стало любопытно, что же произойдет, что материализуется тут, прямо у меня на глазах.
   «Если у тебя воображение с это кунжутное зернышко», — сказал он, для наглядности бросив в центр опустевшего стола настоящее зернышко, — «для тебя нет ничего невозможного».
   Я посмотрел вначале на зернышко, а потом на него. «Вот хорошо, если бы вы, Мессии, собрались бы как-нибудь вместе и договорились о чем-нибудь одном. Я-то думал, что если весь мир ополчается против меня, надо уповать на веру».
   «Нет. В свое время я хотел исправить эту ошибку, но это оказалось не так-то просто. Две тысячи, пять тысяч лет назад, они еще не придумали слово „воображение“, поэтому слово „вера“ — это лучшее, что в те времена Мессии могли предложить толпам своих последователей, жаждавших святости. Кроме того, тогда не было кунжута».
   Я знал наверняка, что кунжут тогда был, но пропустил эту наглую ложь мимо ушей. «Так я должен представить себе, что я намагничиваюсь? Мне надо представить, как некая мудрая мистическая красавица возникает в толпе наших пассажиров на поле в Таррагоне, штат Иллинойс? Я могу это сделать, но на этом все и закончится, все останется только в моем воображении».
   Он беспомощно глянул на небеса, представленные в данный момент жестяным потолком с неоновой рекламой кафе «Эм и Эдна». "Просто в твоем воображении? Ну конечно, это твое воображение! Весь этот мир — лишь твое воображение, разве ты забыл? «Где твои мысли, там твой опыт; Как человек думает, такой он и есть; То, чего я боялся, со мной и случилось; Мыслетворчество — хорошая работа и полноценный отдых; Быть самим собой — лучший способ найти верных друзей». Твое воображение вовсе не меняет Абсолюта, и совершенно не влияет на истинную реальность. Но мы говорим о кино-мирах и кино-жизнях, где каждое мгновение иллюзорно и соткано из воображения. Все это сны, наполненные символами, которые мы, спящие наяву, вызываем в нашем воображении".
   Он положил нож и вилку на одну линию, будто строил мост от себя ко мне. «Тебе интересно, о чем говорят твои сны? Также точно ты смотришь и на вещи, окружающие тебя наяву, и задаешься вопросом, о чем говорят они? Ты и твои самолеты, куда ни глянь, ты везде видишь их».
   «Пожалуй, верно». Я мечтал о том, чтобы он хоть немного сбавил темп и перестал заваливать меня всем этим так сразу; тяжко поглощать новые представления с такой бешеной скоростью.
   «Что означает для тебя сон, в котором ты видишь самолеты?»
   «Свободу. Когда мне снятся самолеты, я ухожу от гнета реальности в полет и чувствую себя совершенно свободным».
   «Насколько четко ты хочешь это ощутить? Сон наяву — это то же самое, ты освободишься от всего, что привязывает тебя: рутины, властей, скуки, земного притяжения. Ты пока не смог еще осознать, что ты уже свободен, что ты всегда был свободен. А если у тебя воображение размером с несколько кунжутных зерен… считай, что ты всемогущий волшебник, творящий свою собственную сказочную жизнь. Лишь воображение! Ну и сказал же ты!»
   Официантка, протиравшая тарелки, время от времени странно поглядывала на него — кто он такой, чтобы говорить такие вещи?
   «Поэтому тебе никогда не бывает одиноко, Дон?» — спросил я.
   «Если я сам этого не захочу. У меня есть друзья, в других измерениях, которые навещают меня время от времени. Да и у тебя они есть».
   «Нет. Я имею в виду это измерение, этот воображаемый мир. Покажи, мне что ты имеешь в виду, яви мне махонькое чудо такого магнита… Я очень хочу этому научиться».
   «Это ты мне покажи», — сказал он. «Чтобы что-то пришло в твою жизнь, тебе надо представить, что оно уже там».
   «Вроде чего? Вроде моей прекрасной незнакомки?»
   «Да что угодно. Незнакомку потом. Для начала, что-нибудь попроще».
   «Начинать прямо сейчас?»
   «Да».
   «Отлично… Голубое перо».
   Он удивленно посмотрел на меня, ничего не понимая. «Ричард, какое голубое перо?»
   «Ты же сказал, что угодно, кроме незнакомки, что-нибудь помельче».
   Он пожал плечами. «Прекрасно. Пусть будет голубое перо. Представь себе это перо. Увидь его — каждую черточку, края, кончик, хвостик, пушок около основания. Всего лишь на минуту. Этого хватит».
   Я на минуту закрыл глаза, и перед моим внутренним взором предстал четкий образ. Небольшое, по краям ярко-голубой цвет переходит в серебристый. Сияющее перо, плывущее во тьме.
   «Если хочешь, окружи его золотистым сиянием. Обычно его используют при лечении, чтобы материализовать процесс, но оно помогает и при магнетизации».
   Я окружил мое перо золотистым сиянием.
   «Сделал».
   «Отлично. Глаза можешь открыть».
   Я открыл глаза. «Где мое перо?»
   «Если ты его четко вообразил, в данный момент оно уже пулей летит тебе навстречу».
   «Мое перо? Пулей?»
   «В переносном смысле, Ричард».
   Весь день я ждал, когда же появится это перо, но все напрасно. И только вечером, за плотным ужином из бутерброда с индейкой, я наконец увидел его. Рисунок и маленькая подпись на молочном пакете: «Упаковано компанией „Голубое перо“, г. Брайон, штат Огайо».
   «Дон! Мое перо!»
   Он посмотрел и пожал плечами. «Я думал, что ты хочешь настоящее перо».
   «Новичку любое подойдет, ведь правда?»
   «А ты представлял себе только само перо, или то, что ты держишь его в руке?»
   «Только само перо».
   «Тогда все ясно. Если ты хочешь быть вместе с тем, что притягиваешь, тебе надо и себя ввести в эту картинку. Прости, что забыл тебе об этом сказать».
   Мне стало немножко не по себе. Все получилось! Я впервые сознательно притянул в свою жизнь нечто!
   «Сегодня перо», — заявил я, — «завтра весь мир!»
   «Будь осторожен, Ричард», — предупредил он, — «а то можешь очень пожалеть».


15


   Истина, которую ты изрекаешь, не имеет ни прошлого, ни будущего. Она просто есть, и этого для нее вполне достаточно.

 
   Я лежал на спине под моим самолетом, вытирая масло с нижней части фюзеляжа. Почему-то сейчас из двигателя масла стало подтекать меньше, чем прежде. Шимода прокатил одного пассажира, а потом подошел и сел на траву рядом со мной.
   «Ричард, как ты можешь надеяться поразить мир, если все кругом работают, чтобы заработать себе на кусок хлеба, а ты целыми днями лишь совершенно безответственно летаешь на своем захудалом бипланчике и катаешь пассажиров?» Он снова проверял меня. «На этот вопрос тебе придется отвечать не раз».
   "Пожалуйста, Дональд. Во-первых: Я существую вовсе не для того, чтобы чем-то поразить этот мир. Я существую для того, чтобы быть счастливым в этой жизни".
   «Отлично. А во-вторых?»
   «Во-вторых: Для того, чтобы заработать себе на хлеб насущный, каждый волен делать то, что ему хочется. В-третьих: Ответственность — это способность отвечать за что-то, за тот образ жизни, который мы выбираем сами. И есть лишь один человек, перед которым мы должны держать ответ, и, конечно же, это…»
   «Мы сами», — закончил за меня Дон вместо воображаемой толпы искателей истины, незримо рассевшихся на траве вокруг нас.
   «Человеку вовсе нет нужды держать ответ даже перед самим собой, если ему это не нравится… в безответственности нет ничего плохого. Но большинству из нас интересней знать, почему мы поступаем так, а не иначе, почему мы делаем именно такой выбор — любуемся ли мы птицами в лесу, наступаем ли на муравья, или работаем ради денег, делая совсем не то, что нам хочется». Я поморщился. «Похоже получилось длинновато».
   Он кивнул. «Даже слишком».
   «Ладно… Как ты хочешь поразить мир…» Я закончил работу и удобно устроился в тени под крылом. "А как насчет: «Я разрешаю миру жить, как ему хочется, и я разрешаю себе жить, как я сам того хочу».
   Он расплылся в счастливой улыбке, явно гордясь мною.
   «Ответ достойный истинного мессии! Просто, ясно, легко запоминается и непонятно до тех пор, пока не поразмыслишь на досуге».
   «Задай еще вопрос». Какое же наслаждение наблюдать за работой собственной головы, решающей мировые проблемы.
   «Учитель», — сказал он. «Я жажду любви, я добр, я делаю другим то, что хотел бы получить от них, но, все равно, у меня нет друзей, я совсем одинок. Ну, что ты ответишь на это?»
   «Понятия не имею», — ответил я. «Ни малейшего».
   "ЧТО?"
   «Это просто шутка, чтобы оживить компанию. Просто безобидная смена темы».
   «Оживляя компанию, Ричард, будь очень осторожен. Ведь проблемы, с которыми люди к тебе приходят, им вовсе не кажутся забавными шутками, если, конечно, они не успели еще далеко уйти в духовном развитии, а те, кто уже ушел достаточно далеко, знают, что они сами себе Мессии. Тебе даются ответы, так что потрудись произнести их вслух. Попробуй только побаловаться с этим „Понятия не имею“, и увидишь, сколько секунд толпе потребуется, чтобы поджарить такого шутника на костре».
   Я гордо выпятил грудь. "Страждущий, ты пришел ко мне за ответом, так внемли: Золотое Правило неприменимо. Что, если бы ты встретил мазохиста, воздающего окружающим то, что ему хотелось бы получить от них? Или человека, почитающего Бога-Крокодила, мечтающего лишь о высочайшей чести быть брошенным ему на съедение? Даже тот самый Добрый Самаритянин, с которого все и пошло… С чего он взял, что человек, лежащий на обочине, хотел, чтобы его раны омыли и залечили? А может, преодолением этого испытания он хотел излечиться духовно? Лежал себе в пыли и тихо наслаждался".
   Мне казалось, что я говорю очень убедительно.
   "Даже если изменить формулировку Правила на: «Делай другим то, что они хотят получить», мы ничего не добьемся — ведь мы знаем только то, что от окружающих хотим получить мы. На самом деле Правило значит: «Поступай со встречным так, как ты сам хочешь с ним поступить» — и мы должны применять его с чистой совестью. Тогда тебе не придется стегать мазохиста его кнутом просто от того, что он об этом мечтает. И совсем ни к чему прикармливать крокодилов их почитателями".
   Я посмотрел на Шимоду. «Слишком многословно?»
   «Как всегда. Ричард, ты растеряешь девяносто процентов своих слушателей, если не научишься говорить кратко».
   «А что плохого в том, чтобы потерять девяносто процентов моих слушателей?» — спросил я в ответ. «Что плохого, если я потеряю всех моих слушателей? Я знаю то, что я знаю, и говорю то, что говорю. А если это плохо, ну что ж, ничего не поделаешь. Полет на биплане обойдется вам в три доллара наличными».
   «А знаешь…» Шимода встал, стряхивая солому с джинсов.
   «Что?» — недовольно спросил я.
   «Ты только что сдал выпускной экзамен. Ну и как тебе — быть Мастером?»
   «Разочарование и безысходность».
   Он посмотрел на меня с неуловимой улыбкой. «К этому привыкаешь».

 
   Очень легко проверить, окончена ли твоя миссия на Земле: Если ты жив — она продолжается.


16


   Можно здорово устать, пока обойдешь магазин скобяных изделий, кажется, что полки тянутся и тянутся, исчезая в бесконечности.
   В Хэйворде, я отправился в подобное рискованное путешествие в поисках гаек, болтов и шайб для хвостового костыля моего «Флита». Пока я рыскал в полумраке, Шимода терпеливо разглядывал товары — ведь ему-то, уж конечно, в этом магазине покупать было нечего. Вся экономика может рухнуть, подумал я, если все, подобно ему, будут сами из воздуха и мыслеформ создавать то, что им надо.
   В конце концов я нашел желанные болты и отправился с ними к прилавку, где играла тихая музыка. «Зеленые рукава» — я полюбил эту старинную песню еще в детстве и всегда слушаю ее с удовольствием. Сейчас звуки лютни лились из спрятанных динамиков. Странно слышать ее в городке с населением в четыреста человек.
   Еще удивительнее было то, что никаких динамиков там не было. Хозяин магазина сидел за прилавком, откинувшись на своем стуле, и слушал, как мессия играл на дешевой шестиструнной гитаре, взятой с одной из полок. Музыка звучала просто прекрасно, я, заплатив причитающиеся за болты 73 цента, тихонько стоял, зачарованный мелодией. Может быть, все дело в том, что струны дешевого инструмента чуть-чуть дребезжали, но, казалось, что она доносится из далекой средневековой Англии, укрытой туманами.
   «Дональд, как здорово! Я не знал, что ты умеешь играть на гитаре!»
   «Ты не знал? Значит ты думаешь, что, если бы Иисусу Христу дали гитару, он бы сказал: „Я не умею на ней играть?“ Мог ли он так сказать?»
   Шимода положил гитару на место и вышел со мной на улицу, залитую солнцем. «Или ты думаешь, что найдется хоть один Мастер, достойный своей ауры, который не понял бы человека, заговорившего с ним по-русски или по-персидски? Или что Мастер не может разобрать трактор или, скажем, управлять самолетом, если захочет?»
   «Так ты действительно все это умеешь?»
   «И ты тоже. Просто я знаю, что я знаю все».
   «И я могу играть на гитаре так же как и ты?»
   «Нет, у тебя будет свой стиль, не похожий на мой».
   «Но как мне это сделать?» Я вовсе не собирался со всех ног бежать покупать гитару, просто мне было любопытно.
   "Лишь убери то, что тебя сдерживает, откажись от своей веры в то, что ты не умеешь играть. Возьмись за нее, как будто это часть твоей жизни, что на самом деле так и есть, в одной из твоих других жизней. Знай, что ты прекрасно можешь на ней играть, и пусть твое бессознательное "Я" завладеет пальцами и начнет играть".
   Я что-то читал об этом — обучение под гипнозом, когда гипнотизер говорит людям, что они — певцы и живописны, и они поют и рисуют, как настоящие таланты. «Мне трудно, Дон, забыть то, что я не умею играть на гитаре».
   «Тогда тебе будет трудно на ней играть. Потребуются годы учебы, прежде чем ты позволишь себе заиграть, прежде чем твое сознание скажет тебе, что ты достаточно намучался и уже заслужил наконец право играть хорошо».
   «А почему же я быстро научился летать на самолете? Считается, что это очень сложно, но я схватывал все на лету».
   «А ты хотел летать?»
   "Больше всего на свете. Ничего другого просто не существовало. Я смотрел из кабины вниз на облака, на дым, поднимающийся по утрам из печных труб прямо в небо, и я видел… А-а, я тебя понял. Ты хочешь сказать: «К гитаре тебя так сильно не тянуло».