Бакланов Глеб Владимирович
Ветер военных лет
Бакланов Глеб Владимирович
Ветер военных лет
Аннотация издательства: Боевой путь Героя Советского Союза генерал-полковника Глеба Владимировича Бакланова к Берлину, Эльбе, Праге лежал через Оршу, Смоленск, Москву, Сталинград, Курск, Кременчуг, Сандомир. Войну он начал начальником штаба стрелкового полка, а закончил командиром 34-го гвардейского стрелкового корпуса. 25 апреля 1945 года части этого корпуса первыми встретились на Эльбе с американскими войсками, разрезав тем самым армию фашистской Германии пополам. Ярко и увлекательно рассказывает Г. В. Бакланов в книге, написанной в последние годы жизни, о героизме и высоком боевом мастерстве однополчан, с большим интересом читаются страницы, посвященные видным советским военачальникам И. С. Коневу, А. С. Жадову, П. И. Батову.
С о д е р ж а н и е
Два письма
Глава первая. Начало
Глава вторая. Выстояли и победили
Глава третья. Гвардейцы
Глава четвертая. Азимут - на запад
Глава пятая. Трамплин для броска
Глава шестая. Знаменосцы, вперед!
Два письма...
В конверте оказалось три больших голубоватых листа и вырезка из газеты.
После обычного обращения текст:
"Прошу Вас прочитать то, что приложено к данному письму, а потом уже взяться за это письмо, тогда оно будет понятнее. Причем лучше всего, если Вы прежде прочитаете четвертый лист. Я надеюсь, что Вы будете приятно удивлены. И возможно, Вам удастся припомнить один из дней осени 1942 года, своих боевых друзей. Я, к сожалению, к ним не отношусь..."
Подпись - капитан 3 ранга Бондарев Юрий Евгеньевич.
Все оказалось именно так, как предсказал капитан: читая то, что содержал конверт, я живо вспомнил осень и начало зимы 1942 года под Сталинградом.
...Голая, припорошенная снегом степь, изрезанная глубокими балками. Балок много. Теперь я бы, возможно, и не нашел ту из них. в крутом склоне которой были вырыты землянки командного пункта нашей дивизии. Вечером, незадолго до ночного боя, в эту балку по узенькой тропинке сбежал высокий худощавый командир, корреспондент нашей дивизионной газеты, старший политрук Яков Иванович Груценко. Недавно "Комсомольская правда" опубликовала его очерк "Так воюют под Сталинградом". Это про нашу дивизию.
Сейчас у Груценко тоже листок бумаги в руке. Наверное, еще что-нибудь написал. Мы поздоровались.
- Что нового? - спросил я.
- Вот! - Он протянул мне листочек. - Мальчонка письмо прислал. Прочитал в "Комсомолке" мой очерк, хочет воевать с фрицами, а его не берут: еще и шестнадцати нет. Но умен. Так написал, что душу переворачивает. Какие ребята в нашей стране выросли!
Письмо взволновало и меня. Мальчишеская страсть, гнев, обида, готовность сейчас же, сию минуту, погибнуть за свой народ, за Родину - все это рвалось наружу из каждого слова, написанного ломким почерком подростка.
- Вы уже ответили, товарищ Груценко?
- Ответьте вы ему, товарищ комдив, - попросил корреспондент.
Момент для этого был явно неподходящим. Но я все-таки написал Юре Бондареву.
Вряд ли мне удалось бы вспомнить дословно текст этого письма, если бы в пакете, присланном мне Юрием Евгеньевичем Бондаревым в 1965 году, не лежала его копия. Это он, нынешний капитан 3 ранга Ю. Е. Бондарев, был двадцать с лишним лет назад моим адресатом, ему я писал тогда:
"Дорогой друг Юра!
Тов. Груценко прочел мне твое письмо. Оно искренно, правдиво Будь и всегда честным, преданным патриотом нашей любимой Родины. Когда надо будет, и ты встанешь с оружием в руках на защиту нашей Родины, нашего народа. Будь всегда готов к этому. Готовь себя, готовь своих друзей, товарищей. Но я уверен, что мы и без вашего участия (не потому, что вы недостойны этого) добьем немцев. Вам придется вынести на своих плечах восстановление заводов, городов наших. Но будьте готовы ко всему. Все трудности - это временное. Надо - идите в бой так, как идут наши славные сыны Родины: Федоренков, Колегов, Мазур, которые отмечены высокими правительственными наградами.
Привет тебе, вернее, вам всем, нашей смене.
Наша рука, воля к победе тверды, как никогда.
Будь здоров, родной. Будьте всегда уверены в нас, в силе нашего народа".
Бондарев отправил мне копию моего письма в связи вот с какими обстоятельствами. В январе 1965 года "Комсомольская правда" обратилась к своим читателям с просьбой прислать в редакцию материалы, рассказывающие о "самом ярком боевом эпизоде", "о человеке, который был и остается для вас примером отваги и героизма". Юрий Евгеньевич решил откликнуться на эту просьбу и отправил в редакцию свой материал, рассказывающий о его переписке времен войны со старшим политруком Груценко, о героях нашей дивизии и о моем письме.
Не знаю, воспользовалась ли редакция этим материалом, но копию его капитан Бондарев тоже прислал мне. И есть там такие слова:
"Письмо Бакланова я перечитываю, хотя давно знаю его наизусть. Скупые фразы, слышанные много раз на собраниях, приобрели в этом письме прямо-таки чудесную убедительность и силу. Я много раз думал: почему? Наверное, потому, что сказаны они были не на собрании, а в боевой обстановке от глубины души. И эти слова дошли до самого сердца.
После получения письма я собрал одноклассников (а класс у нас был самый буйный в школе) и прочитал его. Не скажу, что все сразу переродились, но двое бросили воровать продукты (тогда был голод), а я и мой товарищ решили пойти разнорабочими на транспорт, чтобы хоть чем-то помочь Родине в трудную минуту. Так воодушевило это письмо, что несколько человек вступили в комсомол и подали заявления в военкомат".
Бондарев высказал мысль, что было бы полезно вторично напечатать в "Комсомольской правде" очерк Я. Груценко "Так воюют под Сталинградом".
"Может быть,- пишет Бондарев, - он в жизни многих юношей сыграет такую же роль, как в моей, может быть, на них подует ветер военных лет".
"Ветер военных лет"! В самом деле, пусть подует ветер военных лет. Так мне пришла мысль написать книгу. Обдумывая ее, я понял, что хочу написать не о том, куда и как направлялась та или другая армия, дивизия и т д., мне хочется рассказать о людях, живых или мертвых, но бессмертных в истории нашей Родины, честь и свободу которой они отстояли ценой своей жизни и крови. И я решил написать о личных восприятиях событий тех далеких, но незабываемых дней.
Глава первая.
Начало
К вечеру стало ветрено. Сквозь узкий смотровой люк я видел, как мотаются верхушки убегающих назад деревьев. Тень моего броневичка неслась впереди по подкрашенному закатом шоссе, и я все прибавлял газ, стараясь догнать ее. Так мне и казалось: надо догнать тень, чтобы быстрее попасть в Москву.
Еще вчера, отправляясь на занятия, мы пели: "Если завтра война, если завтра в поход", а сегодня война уже началась. Где-то у западных границ уже кромсают землю бомбы и снаряды, и женщины, не попадая в петли, застегивают ребятам пальтишки, готовясь покинуть родной дом. Уже на далеких пограничных заставах отбивают яростные атаки фашистов наши товарищи, а многие вчерашние молодые командиры и красноармейцы уже смотрят мертвыми глазами в ставшее сразу чужим далекое небо.
Вот почему нам, бойцам и командирам 1-й Московской мотострелковой дивизии, надо как можно быстрее спешить им на помощь, но сначала необходимо попасть в столицу, ставшую военным штабом страны.
Тень от броневичка становится все длиннее и гуще, и, чтобы не отстать от нее, приходится все сильнее и сильнее нажимать на акселератор. И сам я и все вокруг кажется мне совсем другим, чем было утром, когда зазвенел телефон.
Говорил командир 6-го мотострелкового полка подполковник Павел Гаврилович Петров:
- Прошу немедленно прибыть в штаб дивизии. Для воскресного утра обращение было необычным. Во внеслужебное время с командиром полка мы поддерживали дружеские отношения и, давно зная друг друга, были на "ты". Да и сам приказ явиться в штаб дивизии - тоже настораживал.
"Видимо, случилось что-то важное", - думал я, одеваясь.
С веранды длинного деревянного дома, где находился штаб дивизии и на которой уже собрались командиры, комиссары и начальники штабов частей, доносился напряженно-сдержанный гул голосов. Общее волнение передалось и мне, но все-таки сообщение, что война, огонь которой уже несколько лет горел в Европе, подошла к порогу нашего дома, явилось для меня неожиданностью. Да только ли для меня?
Совещание у комдива было коротким, его информация предельно лаконичной и ясной: выполнить все, что положено на случай войны.
Офицеры вскрывали секретные пакеты с предписаниями... Скупая, но полная скрытого смысла фраза комдива Я. Г. Крейзера: "Товарищи командиры, выполняйте ваш долг..." Наш долг - немедленно вернуться в Москву, на зимние квартиры, чтобы там быстро подготовиться к отправке на фронт.
Ровно в 12 часов личный состав дивизии слушал выступление по радио В. М. Молотова.
Из черного репродуктора вырывались тревожные слова:
"Сегодня, в 4 часа утра... германские войска напали на нашу страну... Советским правительством дан нашим войскам приказ отбить разбойничье нападение..."
Потом был короткий митинг.
Теперь, когда спало напряжение и взволнованность первых минут, когда надо действовать четко, быстро и согласованно, командир нашего 6-го мотострелкового полка П. Г. Петров отбросил утреннюю официальность. Его красивое лицо озабочено, губы плотно сжаты.
- Автотранспорта у нас - только для личного состава. Семьи здесь оставлять нельзя, имущество, привезенное с зимних квартир, - тоже. В Москве мы должны быть на рассвете. Давай, Глеб, решать, как поступить лучше,- говорит он.
Решение принимаем такое: весь имеющийся в полку транспорт использовать для перевозки полкового имущества и семей командиров, а личному составу налегке, организованно отправляться в Москву на поезде.
- Как думаешь, Крейзер возражать не будет? - спрашивает Петров, приглаживая зачесанные назад пышные волосы.
- Заверишь, что в Москве будем вовремя.
- Заверить-то заверю. А с шоферами как быть? Даже в штабе, говоришь, двое в Москву со вчерашнего дня отпущены?
- Да. Сам за руль сяду. Второго водителя тоже среди командиров штаба найти можно. Да и в подразделениях, если надо, командиры заменят водителей.
И вот я за рулем броневичка. Колонна штаба полка и его подразделений растянулась, вероятно, больше чем на километр. Я, разумеется, знаю всех, кто сидит в машинах, знаю их настоящее и прошлое. Но будущее? Думают ли они о нем сейчас? Я хочу сосредоточиться, пытаюсь думать о том, что будет завтра, о войне. Ведь позади уже одна военная фронтовая зима 1939/40 года в Финляндии. И теперь, когда я пытаюсь думать о войне, в памяти оживают картины тех дней.
...Снег, снег и темные пятна сожженных противником поселков и хуторков, разбросанных по берегам озер. Полуразрушенные стены сараев, сложенных из древних валунов. Развалины фундаментов, напоминающие оскаленные челюсти. Вспышки осветительных ракет. Длинные очереди трассирующих пуль, прошивающие временами холодную темноту ночи...
Напряженно всматриваюсь в дорогу, чтобы не пропустить поворот на Ленинские горы, через которые лежит наш маршрут. И вот Москва...
24 июня 1941 года штаб 6-го полка 1-й Московской мотострелковой дивизии, который около полутора суток назад мчался по Можайскому шоссе из летних лагерей в Москву, так же стремительно и по тому же шоссе уже двигался во главе полковой колонны на запад, к линии фронта.
Время, проведенное на зимних квартирах, поставило все на свои места. Старший батальонный комиссар Дидик и его партполитаппарат провели большую политико-воспитательную работу, в подразделениях состоялись партийные и комсомольские собрания. Деловые совещания, газеты и радиопередачи, боевые листки, беседы с командирами и политработниками помогли всем определить свое место, свою роль и обязанности в общем великом деле защиты Родины.
Днем, когда полк грузил имущество и боеприпасы на машины, я, отдавая распоряжения, внимательно вглядывался в лица красноармейцев и командиров. Многих из них я знал неплохо и мог по выражению лиц, по коротким репликам и манере держать себя угадать их внутреннее состояние.
Вот командир полка Павел Гаврилович Петров. Он заметно возбужден, бурно реагирует на малейшее отклонение от его указаний. Стараясь быть строгим, сердито выговаривает провинившимся. Но его глаза смотрят на готовящихся к выступлению бойцов внимательно и доброжелательно. Он еще совсем молод.
Но командир подполковник Петров великолепный: блестящий строевик, мастер огневой подготовки. Его полк не подведет в бою, и он это знает. Однако уверенность в своих бойцах не мешает Павлу Гавриловичу придирчиво следить за погрузкой.
А вот красноармеец Николай Самсонов. Двигается быстро и немного судорожно. Пробегая через двор, все смотрит в сторону ворот. Волнуется: жена вот-вот родить должна, может, и родила уже. Должен кто-нибудь прийти и сказать. Успеют ли?
Адъютант командира полка лейтенант Григорий Печников, известный московский спортсмен-лыжник, щурит свои дерзкие серые глаза. На щеках чуть заметно бугрятся упрямые, злые желваки. Этот в любой момент готов в бой. И не подведет.
Еще и еще мелькают лица сослуживцев. И ни на одном не видно ни растерянности, ни подавленности. Гнев - да, возмущение - да, суровая озабоченность, нескрываемая злость, какая-то своя, личная обида, боль, скорбь - сложные комбинации самых разных переживаний, по растерянности и подавленности я действительно не видел на лицах тех, кто шел навстречу опасностям...
Полк двигался по Садовой к Можайскому шоссе, и я, сообразив, что нам придется пройти мимо дома на Смоленской площади, где жила моя семья, на мотоцикле обогнал полк, чтобы проститься с родными.
Короткое прощание, поспешные поцелуи.
- Береги себя, пиши чаще...
...Я сидел в штабной машине, закрыв утомленные предыдущей бессонной ночью глаза. Смотреть все равно было некуда. Колонна шла с потушенными фарами. Вдоль шоссе тянулись одинаково невидимые перелески, поселки и деревушки, не мелькало ни единого огонька.
Начало светать. Колонны машин, как одно огромное живое существо, двигались на запад, к еще далекой линии фронта. Потом тяжелый бег замедлился, ровный гул моторов и шум колес сменились относительной тишиной; раздались какие-то крики, взлетающие над общим не очень громким гулом голосов. Колонна стала. Я вышел из машины, чтобы узнать, в чем дело, прошел вперед и спросил встречного лейтенанта:
- Почему стоим?
- Трудно сказать. Может, так положено, по плану?..
- Да нет, - сказал кто-то сверху, - авария там.
На кабине одной из машин, приложив ко лбу пилотку на манер козырька, поднимаясь на носки и изо всех сил вытягивая шею, стоял молоденький светлоголовый командир с одним кубиком на петлице.
- А хоть какое-нибудь движение намечается там, впереди? - спросил я его.
Светлоголовый вытянулся еще больше и покачал головой:
- Что-то не похоже.
"Придется выезжать вперед", - решил я.
Оказывается, пересекая железнодорожный переезд, на порядочной скорости столкнулись несколько мотоциклистов. Четверо получили ранения и вместе с мотоциклами лежали на переезде. Вокруг суетились бойцы, пытающиеся оказать им первую помощь. Бледный высокий политрук, страдальчески кривя рот, убеждал толпящихся вокруг:
- Разойдитесь! Вы же мешаете притоку воздуха...
- В чем дело, товарищ политрук? - спросил я, входя внутрь живого кольца. Почему не ликвидируете пробку? Вы же тут старший.
Он слегка пожал плечами:
- Что же можно сделать? Ждем машины санбата.
Я немедленно распорядился, чтобы пострадавших осторожно перенесли в сторону, и, обращаясь к политруку, добавил:
- Организуйте расчистку переезда и немедленно начинайте движение колонны.
Политрук возмущенно вздернул подбородок:
- Возобновить продвижение, когда пострадавшим еще не оказана помощь? Вы забываете, что это живые люди, товарищ капитан. Это же бессердечие какое-то!
Теперь пришла моя очередь возмутиться. Сдержавшись, чтобы не закричать на излишне чувствительного политработника, я сказал как можно строже:
- Выполняйте приказ! - И, не оглядываясь, отошел.
- Разумно! - сказал кто-то за моей спиной. - Мало ли что может произойти, пока целый полк из-за четверых посреди дороги стоит. Может, из-за этого сотни где-нибудь гибнут, ожидая нашей помощи.
Стоя на обочине, я следил за тем, как на шоссе восстанавливался порядок. Вот первые машины пошли через переезд. Заурчали моторы, колонна дрогнула марш продолжался.
В это время подъехал командир дивизии Яков Григорьевич Крейзер, молча выслушал мой доклад. Широко расставленные глаза спокойно глядели со смуглого чисто выбритого лица.
Якова Григорьевича я знал еще с 1932 года, когда начал службу в армии рядовым бойцом Московской Пролетарской стрелковой дивизии. Я. Г. Крейзер тогда командовал нашим первым учебным батальоном. Он был великолепным командиром, и за успехи в боевой и политической подготовке подчиненных его наградили орденом Ленина.
Полковник Крейзер обладал всеми качествами, необходимыми командиру. Это был волевой, требовательный и очень справедливый человек. Отличное знание военного дела, организаторский талант, способность предусмотреть самые невероятные изменения боевой обстановки, умение быстро принимать решения в зависимости от меняющейся ситуации - все это вызывало глубокое уважение к нашему комдиву.
Я же не просто уважал и высоко ценил Якова Григорьевича. Я словно чего-то ждал от него. У меня все время было чувство, что человек этот готов к чему-то очень большому. Может быть, к личному подвигу. Или к разработке плана какой-нибудь гениальной военной операции. Короче говоря, на меня Крейзер с самого начала производил впечатление командира незаурядного, богато одаренного лучшими человеческими качествами.
Здесь, на обочине шоссе, он еще ничего не сделал, не сказал ничего особенно значительного. Но я почему-то понял, что сейчас началась новая, настоящая жизнь этого человека, что вот теперь Крейзер стал самим собой. Он же только спросил:
- Где Петров?
- Командир полка движется с авангардом - батальоном Шепелева, - ответил я.
- Не допускайте нарушений графика, - сказал комдив и уехал вперед.
Но вскоре над графиком марша нависла непосредственная угроза нарушения. На шоссе начали попадаться движущиеся навстречу нам, на восток, небольшие группы беженцев. Потом эти группы стали многочисленнее. Затем они начали сливаться в бесконечную колонну людей, бросивших свои дома и бежавших на восток от рабства, страданий, смерти.
Среди толпы беженцев то и дело мелькали пилотки и гимнастерки отбившихся от своих частей или вышедших из окружения красноармейцев.
Беженцы шли плотно, занимая значительную часть шоссе. Движение колонны катастрофически замедлилось.
Потом поток беженцев вдруг начал редеть. Они шли как-то более организованно, старались не мешать движению автоколонны. Проехав примерно с километр, я понял причину наступившего для нас облегчения. У небольшого перекрестка Яков Григорьевич Крейзер организовал нечто вроде контрольно-сортировочного пункта, через который проходили беженцы.
Сам Крейзер и несколько командиров штаба дивизии проверяли документы, быстро сколачивали группы людей, которым следовало идти в том или ином направлении, тут же на карте показывали им соответствующие маршруты и направляли по проселочным дорогам, освобождая шоссе для движущихся к фронту войск. Военных немедленно включали в отдельные подразделения, подозрительных задерживали.
Все делалось спокойно, деловито, уверенно, и люди охотно подчинялись. Исчезла судорожная, надрывная быстрота движений. На смену ей приходило сознательное, хотя и грустное подчинение суровой необходимости...
Наконец поступило первое донесение о противнике: фашисты на Березине, в районе города Борисов. Их сдерживает личный состав Борисовскою танкового училища под командованием корпусного комиссара И. З. Сусайкова.
Прямо с марша мы вступили в бой на берегах Березины. На участке от Борисова до Бобруйска кроме курсантов насмерть стояли части 100-й стрелковой дивизии и сводный отряд 4-й армии.
Еще совсем недавно эта полноводная река спокойно текла через неяркие луга Белоруссии. И вдруг она стала не просто рекой, а водным рубежом, закипела от разрывов снарядов, окуталась пеленой дыма, задышала горячо и тяжко.
Жарко на Березине было во всех отношениях. Нещадно палило летнее солнце. Горели деревни и села. Полыхали на железнодорожных путях цистерны с горючим. Огненным смерчем взлетали в небо взорванные склады с боеприпасами.
На нас нацелилось самое острие 4-й немецкой танковой армии, которая стремилась как можно быстрее форсировать Березину, захватить рубеж Днепра и наступать на Смоленск. Однако бои за каждый метр земли только между Березиной и Днепром продолжались около недели.
Наша 1-я Московская мотострелковая дивизия оседлала автостраду Москва Минск, сражалась яростно и самоотверженно. Знаю точно, что ни одной пяди советской земли не отдали бойцы дивизии без боя, ни разу не оставили позиций без приказа командования.
Здесь, под Борисовом, я впервые понял, что составляло главную силу командира нашей дивизии. Он жил и командовал соединением так, как будто был лично ответствен не только за общий ход операций на нашем участке фронта, но и за исход каждого боя, за жизнь и смерть каждого бойца и командира. Его выдержка, мужество и личная храбрость были примером для бойцов и командиров.
Через два дня после первого боя теплой июльской ночью мы выкашивали уже выколосившиеся хлеба на берегу реки Бобр, перед участком обороны нашего полка. Тяжелые колосья пшеницы с грустным шуршанием падали к ногам косарей. Я шел по кромке скошенного участка. В неверном и слабом свете луны слегка колыхалась пшеничная стена.
Неожиданно под ногами зазвенела коса, на которую я наступил, заглядевшись на сказочную красоту хлебного поля. С земли вскочил незнакомый мне боец, виновато вытянулся.
- Устал? - спросил я.
Он переступал с ноги на ногу и молчал. Я понял: наверное, не так давно крестьянствовал и теперь горько жалел пропавший хлеб и нелегкий труд неизвестных ему людей. Я пошел дальше, думая о других, человеческих потерях. Вчера, например, пропал командир нашего полка Павел Гаврилович Петров. Поехал со своим адъютантом Григорием Печниковым на броневичке в один из батальонов и ни слуху ни духу о них. Может быть, лежат в этих высоких хлебах?
Еще раньше, когда мы начали отходить от Березины, поехал на машине в одну из рот заместитель командира полка по политической части старший батальонный комиссар Дидик, но ни он, ни шофер не добрались до подразделения. Обратно они тоже не вернулись. Мы опросили всех, кто мог знать что-нибудь о судьбе пропавших, но ничего точно выяснить не смогли. Один из полковых разведчиков не очень уверенно утверждал, что, кажется, как только их машина выехала на автостраду, тут же началась сильная стрельба. Во всяком случае, полк остался без командира и замполита.
Пришлось мне принимать командование полком, а в обязанности замполита, а вскоре и комиссара вступил секретарь партийного бюро полка старший политрук Вьюнков (имя и отчество, к сожалению, запамятовал). Это был энергичный и деятельный политработник.
Он хорошо знал личный состав полка, не говоря уже о коммунистах, с которыми много работал, будучи секретарем партбюро. Вьюнков с завидной неутомимостью успевал сделать десятки дел, побывать там, где трудно и сложно, переговорить с людьми по душам так, чтобы помочь красноармейцу или командиру обрести внутреннюю, духовную крепость, которая особенно нужна была на этом первом, труднейшем этапе войны.
Хочу отметить, что вообще наша дивизия располагала исключительно сильным партийно-политическим аппаратом. Его возглавляли заместитель командира дивизии по политчасти старший батальонный комиссар Виктор Васильевич Мешков и начальник политотдела старший комиссар Степан Иосифович Антошкин, люди подготовленные, опытные, показавшие себя и в довоенное время талантливыми политработниками.
Но вернемся к событиям той теплой июльской ночи. Когда я подошел к своему наблюдательному пункту, оборудованному на краю выкошенного поля, уже вернулись бойцы, посланные на розыски командира полка и замполита.
- Нашли?
- Никак нет, товарищ капитан.
Там, у леса, поближе ко второму батальону, говорят, видели, как горел броневичок. А самих никто не видел.
Светало. Противник лениво постреливал, воевать тогда гитлеровцы начинали ровно в семь утра, не раньше. Надо было готовиться к очередному бою. Ни времени, ни возможностей для дальнейших поисков, к сожалению, не было...
На наблюдательном пункте меня ждал красноармеец комендантского взвода Николай Штейн, известный в предвоенные годы боксер, чемпион страны в среднем весе. Мне нравилось его лицо, нисколько не пострадавшее от занятий боксом
("Я потому и чемпионом стал, - шутил он, - что не мог позволить противнику испортить мне физиономию").
Нравилась ладная фигура с мощными мускулами. А больше всего нравились его разумная, я бы сказал, расчетливая храбрость, которую он принес в бой с ринга, находчивость и быстрота реакции.
Мы отправились в 3-й батальон. Им командовал капитан Василий Былинкин. Кстати, Былинкин, участник войны с белофиннами, был одним из немногих, кто в нашем полку имел боевой опыт. Кроме Былинкина и меня раньше воевал еще лишь командир 1-й роты старший лейтенант Титов. Итак, мы шли полем. Утренняя прохлада приятно бодрила. Я предложил Штейну:
Ветер военных лет
Аннотация издательства: Боевой путь Героя Советского Союза генерал-полковника Глеба Владимировича Бакланова к Берлину, Эльбе, Праге лежал через Оршу, Смоленск, Москву, Сталинград, Курск, Кременчуг, Сандомир. Войну он начал начальником штаба стрелкового полка, а закончил командиром 34-го гвардейского стрелкового корпуса. 25 апреля 1945 года части этого корпуса первыми встретились на Эльбе с американскими войсками, разрезав тем самым армию фашистской Германии пополам. Ярко и увлекательно рассказывает Г. В. Бакланов в книге, написанной в последние годы жизни, о героизме и высоком боевом мастерстве однополчан, с большим интересом читаются страницы, посвященные видным советским военачальникам И. С. Коневу, А. С. Жадову, П. И. Батову.
С о д е р ж а н и е
Два письма
Глава первая. Начало
Глава вторая. Выстояли и победили
Глава третья. Гвардейцы
Глава четвертая. Азимут - на запад
Глава пятая. Трамплин для броска
Глава шестая. Знаменосцы, вперед!
Два письма...
В конверте оказалось три больших голубоватых листа и вырезка из газеты.
После обычного обращения текст:
"Прошу Вас прочитать то, что приложено к данному письму, а потом уже взяться за это письмо, тогда оно будет понятнее. Причем лучше всего, если Вы прежде прочитаете четвертый лист. Я надеюсь, что Вы будете приятно удивлены. И возможно, Вам удастся припомнить один из дней осени 1942 года, своих боевых друзей. Я, к сожалению, к ним не отношусь..."
Подпись - капитан 3 ранга Бондарев Юрий Евгеньевич.
Все оказалось именно так, как предсказал капитан: читая то, что содержал конверт, я живо вспомнил осень и начало зимы 1942 года под Сталинградом.
...Голая, припорошенная снегом степь, изрезанная глубокими балками. Балок много. Теперь я бы, возможно, и не нашел ту из них. в крутом склоне которой были вырыты землянки командного пункта нашей дивизии. Вечером, незадолго до ночного боя, в эту балку по узенькой тропинке сбежал высокий худощавый командир, корреспондент нашей дивизионной газеты, старший политрук Яков Иванович Груценко. Недавно "Комсомольская правда" опубликовала его очерк "Так воюют под Сталинградом". Это про нашу дивизию.
Сейчас у Груценко тоже листок бумаги в руке. Наверное, еще что-нибудь написал. Мы поздоровались.
- Что нового? - спросил я.
- Вот! - Он протянул мне листочек. - Мальчонка письмо прислал. Прочитал в "Комсомолке" мой очерк, хочет воевать с фрицами, а его не берут: еще и шестнадцати нет. Но умен. Так написал, что душу переворачивает. Какие ребята в нашей стране выросли!
Письмо взволновало и меня. Мальчишеская страсть, гнев, обида, готовность сейчас же, сию минуту, погибнуть за свой народ, за Родину - все это рвалось наружу из каждого слова, написанного ломким почерком подростка.
- Вы уже ответили, товарищ Груценко?
- Ответьте вы ему, товарищ комдив, - попросил корреспондент.
Момент для этого был явно неподходящим. Но я все-таки написал Юре Бондареву.
Вряд ли мне удалось бы вспомнить дословно текст этого письма, если бы в пакете, присланном мне Юрием Евгеньевичем Бондаревым в 1965 году, не лежала его копия. Это он, нынешний капитан 3 ранга Ю. Е. Бондарев, был двадцать с лишним лет назад моим адресатом, ему я писал тогда:
"Дорогой друг Юра!
Тов. Груценко прочел мне твое письмо. Оно искренно, правдиво Будь и всегда честным, преданным патриотом нашей любимой Родины. Когда надо будет, и ты встанешь с оружием в руках на защиту нашей Родины, нашего народа. Будь всегда готов к этому. Готовь себя, готовь своих друзей, товарищей. Но я уверен, что мы и без вашего участия (не потому, что вы недостойны этого) добьем немцев. Вам придется вынести на своих плечах восстановление заводов, городов наших. Но будьте готовы ко всему. Все трудности - это временное. Надо - идите в бой так, как идут наши славные сыны Родины: Федоренков, Колегов, Мазур, которые отмечены высокими правительственными наградами.
Привет тебе, вернее, вам всем, нашей смене.
Наша рука, воля к победе тверды, как никогда.
Будь здоров, родной. Будьте всегда уверены в нас, в силе нашего народа".
Бондарев отправил мне копию моего письма в связи вот с какими обстоятельствами. В январе 1965 года "Комсомольская правда" обратилась к своим читателям с просьбой прислать в редакцию материалы, рассказывающие о "самом ярком боевом эпизоде", "о человеке, который был и остается для вас примером отваги и героизма". Юрий Евгеньевич решил откликнуться на эту просьбу и отправил в редакцию свой материал, рассказывающий о его переписке времен войны со старшим политруком Груценко, о героях нашей дивизии и о моем письме.
Не знаю, воспользовалась ли редакция этим материалом, но копию его капитан Бондарев тоже прислал мне. И есть там такие слова:
"Письмо Бакланова я перечитываю, хотя давно знаю его наизусть. Скупые фразы, слышанные много раз на собраниях, приобрели в этом письме прямо-таки чудесную убедительность и силу. Я много раз думал: почему? Наверное, потому, что сказаны они были не на собрании, а в боевой обстановке от глубины души. И эти слова дошли до самого сердца.
После получения письма я собрал одноклассников (а класс у нас был самый буйный в школе) и прочитал его. Не скажу, что все сразу переродились, но двое бросили воровать продукты (тогда был голод), а я и мой товарищ решили пойти разнорабочими на транспорт, чтобы хоть чем-то помочь Родине в трудную минуту. Так воодушевило это письмо, что несколько человек вступили в комсомол и подали заявления в военкомат".
Бондарев высказал мысль, что было бы полезно вторично напечатать в "Комсомольской правде" очерк Я. Груценко "Так воюют под Сталинградом".
"Может быть,- пишет Бондарев, - он в жизни многих юношей сыграет такую же роль, как в моей, может быть, на них подует ветер военных лет".
"Ветер военных лет"! В самом деле, пусть подует ветер военных лет. Так мне пришла мысль написать книгу. Обдумывая ее, я понял, что хочу написать не о том, куда и как направлялась та или другая армия, дивизия и т д., мне хочется рассказать о людях, живых или мертвых, но бессмертных в истории нашей Родины, честь и свободу которой они отстояли ценой своей жизни и крови. И я решил написать о личных восприятиях событий тех далеких, но незабываемых дней.
Глава первая.
Начало
К вечеру стало ветрено. Сквозь узкий смотровой люк я видел, как мотаются верхушки убегающих назад деревьев. Тень моего броневичка неслась впереди по подкрашенному закатом шоссе, и я все прибавлял газ, стараясь догнать ее. Так мне и казалось: надо догнать тень, чтобы быстрее попасть в Москву.
Еще вчера, отправляясь на занятия, мы пели: "Если завтра война, если завтра в поход", а сегодня война уже началась. Где-то у западных границ уже кромсают землю бомбы и снаряды, и женщины, не попадая в петли, застегивают ребятам пальтишки, готовясь покинуть родной дом. Уже на далеких пограничных заставах отбивают яростные атаки фашистов наши товарищи, а многие вчерашние молодые командиры и красноармейцы уже смотрят мертвыми глазами в ставшее сразу чужим далекое небо.
Вот почему нам, бойцам и командирам 1-й Московской мотострелковой дивизии, надо как можно быстрее спешить им на помощь, но сначала необходимо попасть в столицу, ставшую военным штабом страны.
Тень от броневичка становится все длиннее и гуще, и, чтобы не отстать от нее, приходится все сильнее и сильнее нажимать на акселератор. И сам я и все вокруг кажется мне совсем другим, чем было утром, когда зазвенел телефон.
Говорил командир 6-го мотострелкового полка подполковник Павел Гаврилович Петров:
- Прошу немедленно прибыть в штаб дивизии. Для воскресного утра обращение было необычным. Во внеслужебное время с командиром полка мы поддерживали дружеские отношения и, давно зная друг друга, были на "ты". Да и сам приказ явиться в штаб дивизии - тоже настораживал.
"Видимо, случилось что-то важное", - думал я, одеваясь.
С веранды длинного деревянного дома, где находился штаб дивизии и на которой уже собрались командиры, комиссары и начальники штабов частей, доносился напряженно-сдержанный гул голосов. Общее волнение передалось и мне, но все-таки сообщение, что война, огонь которой уже несколько лет горел в Европе, подошла к порогу нашего дома, явилось для меня неожиданностью. Да только ли для меня?
Совещание у комдива было коротким, его информация предельно лаконичной и ясной: выполнить все, что положено на случай войны.
Офицеры вскрывали секретные пакеты с предписаниями... Скупая, но полная скрытого смысла фраза комдива Я. Г. Крейзера: "Товарищи командиры, выполняйте ваш долг..." Наш долг - немедленно вернуться в Москву, на зимние квартиры, чтобы там быстро подготовиться к отправке на фронт.
Ровно в 12 часов личный состав дивизии слушал выступление по радио В. М. Молотова.
Из черного репродуктора вырывались тревожные слова:
"Сегодня, в 4 часа утра... германские войска напали на нашу страну... Советским правительством дан нашим войскам приказ отбить разбойничье нападение..."
Потом был короткий митинг.
Теперь, когда спало напряжение и взволнованность первых минут, когда надо действовать четко, быстро и согласованно, командир нашего 6-го мотострелкового полка П. Г. Петров отбросил утреннюю официальность. Его красивое лицо озабочено, губы плотно сжаты.
- Автотранспорта у нас - только для личного состава. Семьи здесь оставлять нельзя, имущество, привезенное с зимних квартир, - тоже. В Москве мы должны быть на рассвете. Давай, Глеб, решать, как поступить лучше,- говорит он.
Решение принимаем такое: весь имеющийся в полку транспорт использовать для перевозки полкового имущества и семей командиров, а личному составу налегке, организованно отправляться в Москву на поезде.
- Как думаешь, Крейзер возражать не будет? - спрашивает Петров, приглаживая зачесанные назад пышные волосы.
- Заверишь, что в Москве будем вовремя.
- Заверить-то заверю. А с шоферами как быть? Даже в штабе, говоришь, двое в Москву со вчерашнего дня отпущены?
- Да. Сам за руль сяду. Второго водителя тоже среди командиров штаба найти можно. Да и в подразделениях, если надо, командиры заменят водителей.
И вот я за рулем броневичка. Колонна штаба полка и его подразделений растянулась, вероятно, больше чем на километр. Я, разумеется, знаю всех, кто сидит в машинах, знаю их настоящее и прошлое. Но будущее? Думают ли они о нем сейчас? Я хочу сосредоточиться, пытаюсь думать о том, что будет завтра, о войне. Ведь позади уже одна военная фронтовая зима 1939/40 года в Финляндии. И теперь, когда я пытаюсь думать о войне, в памяти оживают картины тех дней.
...Снег, снег и темные пятна сожженных противником поселков и хуторков, разбросанных по берегам озер. Полуразрушенные стены сараев, сложенных из древних валунов. Развалины фундаментов, напоминающие оскаленные челюсти. Вспышки осветительных ракет. Длинные очереди трассирующих пуль, прошивающие временами холодную темноту ночи...
Напряженно всматриваюсь в дорогу, чтобы не пропустить поворот на Ленинские горы, через которые лежит наш маршрут. И вот Москва...
24 июня 1941 года штаб 6-го полка 1-й Московской мотострелковой дивизии, который около полутора суток назад мчался по Можайскому шоссе из летних лагерей в Москву, так же стремительно и по тому же шоссе уже двигался во главе полковой колонны на запад, к линии фронта.
Время, проведенное на зимних квартирах, поставило все на свои места. Старший батальонный комиссар Дидик и его партполитаппарат провели большую политико-воспитательную работу, в подразделениях состоялись партийные и комсомольские собрания. Деловые совещания, газеты и радиопередачи, боевые листки, беседы с командирами и политработниками помогли всем определить свое место, свою роль и обязанности в общем великом деле защиты Родины.
Днем, когда полк грузил имущество и боеприпасы на машины, я, отдавая распоряжения, внимательно вглядывался в лица красноармейцев и командиров. Многих из них я знал неплохо и мог по выражению лиц, по коротким репликам и манере держать себя угадать их внутреннее состояние.
Вот командир полка Павел Гаврилович Петров. Он заметно возбужден, бурно реагирует на малейшее отклонение от его указаний. Стараясь быть строгим, сердито выговаривает провинившимся. Но его глаза смотрят на готовящихся к выступлению бойцов внимательно и доброжелательно. Он еще совсем молод.
Но командир подполковник Петров великолепный: блестящий строевик, мастер огневой подготовки. Его полк не подведет в бою, и он это знает. Однако уверенность в своих бойцах не мешает Павлу Гавриловичу придирчиво следить за погрузкой.
А вот красноармеец Николай Самсонов. Двигается быстро и немного судорожно. Пробегая через двор, все смотрит в сторону ворот. Волнуется: жена вот-вот родить должна, может, и родила уже. Должен кто-нибудь прийти и сказать. Успеют ли?
Адъютант командира полка лейтенант Григорий Печников, известный московский спортсмен-лыжник, щурит свои дерзкие серые глаза. На щеках чуть заметно бугрятся упрямые, злые желваки. Этот в любой момент готов в бой. И не подведет.
Еще и еще мелькают лица сослуживцев. И ни на одном не видно ни растерянности, ни подавленности. Гнев - да, возмущение - да, суровая озабоченность, нескрываемая злость, какая-то своя, личная обида, боль, скорбь - сложные комбинации самых разных переживаний, по растерянности и подавленности я действительно не видел на лицах тех, кто шел навстречу опасностям...
Полк двигался по Садовой к Можайскому шоссе, и я, сообразив, что нам придется пройти мимо дома на Смоленской площади, где жила моя семья, на мотоцикле обогнал полк, чтобы проститься с родными.
Короткое прощание, поспешные поцелуи.
- Береги себя, пиши чаще...
...Я сидел в штабной машине, закрыв утомленные предыдущей бессонной ночью глаза. Смотреть все равно было некуда. Колонна шла с потушенными фарами. Вдоль шоссе тянулись одинаково невидимые перелески, поселки и деревушки, не мелькало ни единого огонька.
Начало светать. Колонны машин, как одно огромное живое существо, двигались на запад, к еще далекой линии фронта. Потом тяжелый бег замедлился, ровный гул моторов и шум колес сменились относительной тишиной; раздались какие-то крики, взлетающие над общим не очень громким гулом голосов. Колонна стала. Я вышел из машины, чтобы узнать, в чем дело, прошел вперед и спросил встречного лейтенанта:
- Почему стоим?
- Трудно сказать. Может, так положено, по плану?..
- Да нет, - сказал кто-то сверху, - авария там.
На кабине одной из машин, приложив ко лбу пилотку на манер козырька, поднимаясь на носки и изо всех сил вытягивая шею, стоял молоденький светлоголовый командир с одним кубиком на петлице.
- А хоть какое-нибудь движение намечается там, впереди? - спросил я его.
Светлоголовый вытянулся еще больше и покачал головой:
- Что-то не похоже.
"Придется выезжать вперед", - решил я.
Оказывается, пересекая железнодорожный переезд, на порядочной скорости столкнулись несколько мотоциклистов. Четверо получили ранения и вместе с мотоциклами лежали на переезде. Вокруг суетились бойцы, пытающиеся оказать им первую помощь. Бледный высокий политрук, страдальчески кривя рот, убеждал толпящихся вокруг:
- Разойдитесь! Вы же мешаете притоку воздуха...
- В чем дело, товарищ политрук? - спросил я, входя внутрь живого кольца. Почему не ликвидируете пробку? Вы же тут старший.
Он слегка пожал плечами:
- Что же можно сделать? Ждем машины санбата.
Я немедленно распорядился, чтобы пострадавших осторожно перенесли в сторону, и, обращаясь к политруку, добавил:
- Организуйте расчистку переезда и немедленно начинайте движение колонны.
Политрук возмущенно вздернул подбородок:
- Возобновить продвижение, когда пострадавшим еще не оказана помощь? Вы забываете, что это живые люди, товарищ капитан. Это же бессердечие какое-то!
Теперь пришла моя очередь возмутиться. Сдержавшись, чтобы не закричать на излишне чувствительного политработника, я сказал как можно строже:
- Выполняйте приказ! - И, не оглядываясь, отошел.
- Разумно! - сказал кто-то за моей спиной. - Мало ли что может произойти, пока целый полк из-за четверых посреди дороги стоит. Может, из-за этого сотни где-нибудь гибнут, ожидая нашей помощи.
Стоя на обочине, я следил за тем, как на шоссе восстанавливался порядок. Вот первые машины пошли через переезд. Заурчали моторы, колонна дрогнула марш продолжался.
В это время подъехал командир дивизии Яков Григорьевич Крейзер, молча выслушал мой доклад. Широко расставленные глаза спокойно глядели со смуглого чисто выбритого лица.
Якова Григорьевича я знал еще с 1932 года, когда начал службу в армии рядовым бойцом Московской Пролетарской стрелковой дивизии. Я. Г. Крейзер тогда командовал нашим первым учебным батальоном. Он был великолепным командиром, и за успехи в боевой и политической подготовке подчиненных его наградили орденом Ленина.
Полковник Крейзер обладал всеми качествами, необходимыми командиру. Это был волевой, требовательный и очень справедливый человек. Отличное знание военного дела, организаторский талант, способность предусмотреть самые невероятные изменения боевой обстановки, умение быстро принимать решения в зависимости от меняющейся ситуации - все это вызывало глубокое уважение к нашему комдиву.
Я же не просто уважал и высоко ценил Якова Григорьевича. Я словно чего-то ждал от него. У меня все время было чувство, что человек этот готов к чему-то очень большому. Может быть, к личному подвигу. Или к разработке плана какой-нибудь гениальной военной операции. Короче говоря, на меня Крейзер с самого начала производил впечатление командира незаурядного, богато одаренного лучшими человеческими качествами.
Здесь, на обочине шоссе, он еще ничего не сделал, не сказал ничего особенно значительного. Но я почему-то понял, что сейчас началась новая, настоящая жизнь этого человека, что вот теперь Крейзер стал самим собой. Он же только спросил:
- Где Петров?
- Командир полка движется с авангардом - батальоном Шепелева, - ответил я.
- Не допускайте нарушений графика, - сказал комдив и уехал вперед.
Но вскоре над графиком марша нависла непосредственная угроза нарушения. На шоссе начали попадаться движущиеся навстречу нам, на восток, небольшие группы беженцев. Потом эти группы стали многочисленнее. Затем они начали сливаться в бесконечную колонну людей, бросивших свои дома и бежавших на восток от рабства, страданий, смерти.
Среди толпы беженцев то и дело мелькали пилотки и гимнастерки отбившихся от своих частей или вышедших из окружения красноармейцев.
Беженцы шли плотно, занимая значительную часть шоссе. Движение колонны катастрофически замедлилось.
Потом поток беженцев вдруг начал редеть. Они шли как-то более организованно, старались не мешать движению автоколонны. Проехав примерно с километр, я понял причину наступившего для нас облегчения. У небольшого перекрестка Яков Григорьевич Крейзер организовал нечто вроде контрольно-сортировочного пункта, через который проходили беженцы.
Сам Крейзер и несколько командиров штаба дивизии проверяли документы, быстро сколачивали группы людей, которым следовало идти в том или ином направлении, тут же на карте показывали им соответствующие маршруты и направляли по проселочным дорогам, освобождая шоссе для движущихся к фронту войск. Военных немедленно включали в отдельные подразделения, подозрительных задерживали.
Все делалось спокойно, деловито, уверенно, и люди охотно подчинялись. Исчезла судорожная, надрывная быстрота движений. На смену ей приходило сознательное, хотя и грустное подчинение суровой необходимости...
Наконец поступило первое донесение о противнике: фашисты на Березине, в районе города Борисов. Их сдерживает личный состав Борисовскою танкового училища под командованием корпусного комиссара И. З. Сусайкова.
Прямо с марша мы вступили в бой на берегах Березины. На участке от Борисова до Бобруйска кроме курсантов насмерть стояли части 100-й стрелковой дивизии и сводный отряд 4-й армии.
Еще совсем недавно эта полноводная река спокойно текла через неяркие луга Белоруссии. И вдруг она стала не просто рекой, а водным рубежом, закипела от разрывов снарядов, окуталась пеленой дыма, задышала горячо и тяжко.
Жарко на Березине было во всех отношениях. Нещадно палило летнее солнце. Горели деревни и села. Полыхали на железнодорожных путях цистерны с горючим. Огненным смерчем взлетали в небо взорванные склады с боеприпасами.
На нас нацелилось самое острие 4-й немецкой танковой армии, которая стремилась как можно быстрее форсировать Березину, захватить рубеж Днепра и наступать на Смоленск. Однако бои за каждый метр земли только между Березиной и Днепром продолжались около недели.
Наша 1-я Московская мотострелковая дивизия оседлала автостраду Москва Минск, сражалась яростно и самоотверженно. Знаю точно, что ни одной пяди советской земли не отдали бойцы дивизии без боя, ни разу не оставили позиций без приказа командования.
Здесь, под Борисовом, я впервые понял, что составляло главную силу командира нашей дивизии. Он жил и командовал соединением так, как будто был лично ответствен не только за общий ход операций на нашем участке фронта, но и за исход каждого боя, за жизнь и смерть каждого бойца и командира. Его выдержка, мужество и личная храбрость были примером для бойцов и командиров.
Через два дня после первого боя теплой июльской ночью мы выкашивали уже выколосившиеся хлеба на берегу реки Бобр, перед участком обороны нашего полка. Тяжелые колосья пшеницы с грустным шуршанием падали к ногам косарей. Я шел по кромке скошенного участка. В неверном и слабом свете луны слегка колыхалась пшеничная стена.
Неожиданно под ногами зазвенела коса, на которую я наступил, заглядевшись на сказочную красоту хлебного поля. С земли вскочил незнакомый мне боец, виновато вытянулся.
- Устал? - спросил я.
Он переступал с ноги на ногу и молчал. Я понял: наверное, не так давно крестьянствовал и теперь горько жалел пропавший хлеб и нелегкий труд неизвестных ему людей. Я пошел дальше, думая о других, человеческих потерях. Вчера, например, пропал командир нашего полка Павел Гаврилович Петров. Поехал со своим адъютантом Григорием Печниковым на броневичке в один из батальонов и ни слуху ни духу о них. Может быть, лежат в этих высоких хлебах?
Еще раньше, когда мы начали отходить от Березины, поехал на машине в одну из рот заместитель командира полка по политической части старший батальонный комиссар Дидик, но ни он, ни шофер не добрались до подразделения. Обратно они тоже не вернулись. Мы опросили всех, кто мог знать что-нибудь о судьбе пропавших, но ничего точно выяснить не смогли. Один из полковых разведчиков не очень уверенно утверждал, что, кажется, как только их машина выехала на автостраду, тут же началась сильная стрельба. Во всяком случае, полк остался без командира и замполита.
Пришлось мне принимать командование полком, а в обязанности замполита, а вскоре и комиссара вступил секретарь партийного бюро полка старший политрук Вьюнков (имя и отчество, к сожалению, запамятовал). Это был энергичный и деятельный политработник.
Он хорошо знал личный состав полка, не говоря уже о коммунистах, с которыми много работал, будучи секретарем партбюро. Вьюнков с завидной неутомимостью успевал сделать десятки дел, побывать там, где трудно и сложно, переговорить с людьми по душам так, чтобы помочь красноармейцу или командиру обрести внутреннюю, духовную крепость, которая особенно нужна была на этом первом, труднейшем этапе войны.
Хочу отметить, что вообще наша дивизия располагала исключительно сильным партийно-политическим аппаратом. Его возглавляли заместитель командира дивизии по политчасти старший батальонный комиссар Виктор Васильевич Мешков и начальник политотдела старший комиссар Степан Иосифович Антошкин, люди подготовленные, опытные, показавшие себя и в довоенное время талантливыми политработниками.
Но вернемся к событиям той теплой июльской ночи. Когда я подошел к своему наблюдательному пункту, оборудованному на краю выкошенного поля, уже вернулись бойцы, посланные на розыски командира полка и замполита.
- Нашли?
- Никак нет, товарищ капитан.
Там, у леса, поближе ко второму батальону, говорят, видели, как горел броневичок. А самих никто не видел.
Светало. Противник лениво постреливал, воевать тогда гитлеровцы начинали ровно в семь утра, не раньше. Надо было готовиться к очередному бою. Ни времени, ни возможностей для дальнейших поисков, к сожалению, не было...
На наблюдательном пункте меня ждал красноармеец комендантского взвода Николай Штейн, известный в предвоенные годы боксер, чемпион страны в среднем весе. Мне нравилось его лицо, нисколько не пострадавшее от занятий боксом
("Я потому и чемпионом стал, - шутил он, - что не мог позволить противнику испортить мне физиономию").
Нравилась ладная фигура с мощными мускулами. А больше всего нравились его разумная, я бы сказал, расчетливая храбрость, которую он принес в бой с ринга, находчивость и быстрота реакции.
Мы отправились в 3-й батальон. Им командовал капитан Василий Былинкин. Кстати, Былинкин, участник войны с белофиннами, был одним из немногих, кто в нашем полку имел боевой опыт. Кроме Былинкина и меня раньше воевал еще лишь командир 1-й роты старший лейтенант Титов. Итак, мы шли полем. Утренняя прохлада приятно бодрила. Я предложил Штейну: