Страница:
А потом, на глубине более трехсот пятидесяти миллионов лет, предок снова видоизменился. Голова самки стала более тупой, конечности – короче и толще, туловище приобрело более прямолинейные формы. Вероятно, теперь это была амфибия. Наконец короткие лапы стали плавниками, а потом и плавники убрались внутрь туловища.
– Жизнь уходит с суши, – прокомментировал Давид. – Последний из беспозвоночных – может быть, скорпион – уползает в море. На суше растения скоро утратят листву и перестанут тянуться вверх.
И после этого на суше останутся только самые простые формы жизни, покрытые панцирем…
Неожиданно Бобби словно бы погрузился в воду. Уходящая с суши праматерь переселилась на мелководье.
В воде было тесно. Ниже располагался коралловый риф, протянувшийся в млечно-голубую даль. Он был украшен чем-то вроде гигантских цветов на длинных стеблях, и между этими «цветами» сновало великое множество заключенных в раковины и панцири существ, искавших себе пропитание. Бобби узнал моллюсков, похожих на наутилусов, увидел гигантских аммонитов.
В этом мире предок человека представлял собой маленькую, похожую формой на нож неприметную рыбку, одну из метавшейся туда-сюда стайки. Их движения были настолько же сложными и нервическими, как у большинства современных видов рыб.
Вдалеке появилась акула. Ее силуэт нельзя было спутать ни с чем даже в такой глубине веков. Стайка рыб, опасаясь акулы, торопливо уплыла прочь. У Бобби в сердце шевельнулось сочувствие к далеким предкам.
Давид снова прибавил скорость. Четыреста миллионов лет, четыреста пятьдесят…
Ассорти экспериментов эволюции. Хрупкие тела предков покрывались то одной, то другой костяной броней. Некоторые из них протянули не больше пары поколений. Казалось, эти примитивные рыбы не имеют особых планов на будущее. Бобби было понятно, что жизнь занимается сбором информации и накоплением уровня сложности и что эта информация затем будет храниться в самих структурах живых существ. Ее накопление происходило болезненно, на протяжении многих и многих поколений, ценой страданий и гибели. А сейчас, при обратном просмотре, эта информация, казалось, терялась почти равнодушно и беспечно.
… А потом в одно мгновение уродливая примитивная рыба исчезла. Давид замедлил скорость падения.
В этом древнем море рыбы не водились. Далекий предок человека тут был всего лишь белесой тварью, похожей на червя. Существо ползало по подернутому рябью песку на мелководье.
Давид сказал:
– Начиная отсюда все становится значительно проще. Тут только совсем немного водорослей. А на рубеже миллиарда лет останутся одни одноклеточные – и так вплоть до самого начала.
– До этого еще далеко?
Давид негромко проговорил:
– Бобби, мы только начали. До этой точки нам еще три раза по столько нужно пройти.
Спуск продолжился.
Предок оставался примитивным червем, его очертания едва заметно менялись. Но вдруг он преобразился в комок протоплазмы посреди коврика водорослей.
А когда братья опустились еще ниже, остались одни только водоросли.
Неожиданно навалилась тьма.
– Проклятье, – вырвалось у Бобби. – Что случилось?
– Понятия не имею.
Давид унес себя и Бобби еще дальше. Миллион лет, еще миллион. Но глобальная тьма не отступала.
Наконец Давид прервал связь с предком из того периода – микробом или простейшей водорослью – и вынес фокус червокамеры на поверхность, а потом поднял его на тысячу километров выше чрева Земли.
Океан был белым, от полюса до экватора его покрывал лед.
Огромные пласты льда были изборождены складками и ущельями длиной в несколько сотен километров. Над ледяным горизонтом вставал серпик Луны. Ее словно бы покрытый оспинами лик не изменился с настоящего времени. Даже в эту невероятно древнюю эпоху Луна была жутко старой. Но светила Луна в отраженном свете Земли почти так же ярко, как если бы на нее падали прямые лучи Солнца.
Земля стала удивительно яркой – возможно, в этом она даже превосходила Венеру. Жаль, некому было сравнить.
– Ты посмотри, – выдохнул Давид.
Где-то неподалеку от экватора Земли виднелась округлая впадина с довольно гладкими стенками и невысоким зубчатым валом посередине. – Это же кратер. Очень древний. Лед, покрывающий планету, лежит давно.
Они продолжили спуск. Мелькающие детали ледяного покрова – трещины и выступы на поверхности льда, снежные холмы, похожие на песчаные дюны, – все это слилось в жемчужную гладкость. Но глобальное оледенение продолжалось.
Неожиданно после углубления еще на пятьдесят миллионов лет льды растаяли – будто изморозь на нагретом стекле. Но стоило только Бобби ощутить облегчение, как льды образовались снова и опять покрыли всю планету от полюса до полюса.
Еще трижды таяли льды, пока наконец не исчезли окончательно.
А когда исчезли, перед братьями предстала планета, которая была похожа и не похожа на Землю. Тут были синие океаны и материки. Но все материки были пустынны, их покрывали горы с ледяными вершинами или красно-бурые пустыни, и их очертания были совершенно незнакомы Бобби.
Он наблюдал за медленным вальсом континентов, а они подплывали все ближе и ближе друг к другу, повинуясь слепым порывам тектоники, и сбивались в единую гигантскую массу суши.
– Вот и ответ, – мрачно произнес Давид. – Суперконтинент, то соединяющийся, то распадающийся на части, служит причиной оледенений. Когда эта штука рвется на куски, создается более протяженная береговая линия. Это стимулирует развитие жизни – а сейчас здесь живут только микробы и водоросли во внутренних морях и на мелководье океанов. Жизнь забирает из атмосферы избыток углекислоты. Парниковый эффект отступает, солнце светит немного более тускло, чем в наше время…
– Отсюда – оледенение.
– Точно. То оледенение, то таяние льдов на протяжении двух миллионов лет. Несколько миллионов лет вообще не было фотосинтеза. Просто удивительно, как жизнь уцелела.
Братья снова опустились в глубины океана. След ДНК привел их к невыразительному ковру зеленых водорослей. Где-то тут пряталась ничем не примечательная клетка – предок всех людей, когда-либо живших на Земле.
Выше в холодной голубой воде плыла маленькая стайка существ типа примитивных медуз. Еще дальше Бобби разглядел более сложные создания: перья, луковицы, нечто вроде складчатых ковриков, прилепленных ко дну или свободно плавающих.
Бобби сказал:
– Вот эти не очень-то похожи на водоросли.
– Господи, – вырвалось у Давида. – Совсем как эдикараны. Многоклеточные существа. Но, по идее, до появления эдикаранов еще должна пройти пара сотен миллионов лет. Что-то не так.
Они продолжили падение в глубь времен. Признаки многоклеточной жизни вскоре пропали. Жизнь утратила то, чему с такой болью научилась.
Глубина – миллиард лет. И снова навалился мрак, будто удар молота.
– Снова лед? – спросил Бобби.
– Думаю, я понимаю, в чем дело, – уныло отозвался Давид. – Это был скачок эволюции – очень давнее событие. Нечто такое, чего мы не разглядели в окаменелостях, – попытка жизни преодолеть стадию одноклеточности. Но эта попытка обречена на провал из-за оледенения. Два миллиона лет прогресса – и все зря… Проклятье, проклятье.
Когда льды растаяли – а это произошло еще через миллион лет, – снова появились признаки более сложной жизни. И тут многоклеточные существа попадались на глаза между водорослей.
Еще одна попытка, которая окажется неудачной из-за жестокого оледенения. И снова на глазах у братьев жизнь была отброшена на простейший уровень.
Они падали и падали вниз через долгие и безликие тысячелетия.
Еще пять раз мертвенная длань глобального оледенения сковывала планету, убивала океаны, выдавливала жизнь из всего, кроме самых примитивных существ, обитавших в самых маргинальных средах. Этот суровый цикл обратной связи начинался всякий раз после того, как жизнь успевала хоть чуточку развиться на мелководье и побережьях континентов.
Давид сказал:
– Трагедия Сизифа. Согласно мифу, Сизифу приходилось вкатывать камень на вершину горы – только ради того, чтобы потом смотреть, как он катится вниз, снова и снова. Вот так и жизнь: она пытается достичь сложности и значительности, а ее вновь и вновь возвращают на самый примитивный уровень. Нечто вроде нескольких ледяных Полыней подряд. Может быть, нынешние философы-нигилисты и правы: только этого мы и можем ожидать от Вселенной – бесконечного уничтожения жизни и духа, потому что для равновесия Вселенной космосу нужна гибель…
Бобби мрачно проговорил:
– Циолковский когда-то назвал Землю колыбелью человечества. Так и есть, это действительно колыбель жизни. Но…
– Но, – подхватил Давид. – Это такая жуткая колыбелька, которая то и дело губит тех, кто в ней лежит. Но хотя бы этого теперь не случится. Так уже не будет. Жизнь выработала сложные циклы обратной связи, научилась управлять потоками массы и энергии по системам планеты. Мы всегда думали, что живая Земля – это красивое создание. Не так. Жизни пришлось научиться защищать себя от беспорядочной геологической жестокости планеты.
Наконец они добрались до времени гораздо более далекого, чем то, в котором происходили разрушительные оледенения.
Молодая Земля имела очень мало общего с тем миром, которым ей предстояло стать. Воздух был явно более плотным. Им невозможно было дышать. Не было ни гор, ни берегов, ни скал, ни лесов. Большую часть планеты покрывал мелководный океан без всяких материков. Дно океана представляло собой тонкую корочку, то и дело разрываемую трещинами, через которые выливались реки вулканической лавы и высушивали море. Зачастую густые облака газов окутывали планету на долгие годы – пока над поверхностью не поднялись вулканы и не всосали газы внутрь себя.
Когда стало можно что-то разглядеть за плотным слоем клубящегося смога, солнце проступило яростным, слепящим шаром. Луна была огромная, размером с обеденную тарелку, хотя многие из ее знакомых черт уже находились на своих местах.
Но и Луна, и Солнце словно бы стремительно мчались по небу. Юная Земля быстро вращалась вокруг своей оси, она то и дело погружала свою поверхность и хрупкий груз жизни на ней во тьму ночи. По израненной планете проносились высокие приливные волны.
Предки человека в этом враждебном мире были совсем не амбициозны: это были всего-навсего ничем не примечательные клетки, живущие большими сообществами ближе к поверхности мелких морей. Каждое из этих сообществ начиналось с похожей на губку массы материи, которая затем сжималась слой за слоем, и в конце концов оставался крошечный клочок зелени, плавающий на поверхности воды и дрейфующий по океану, чтобы затем приклеиться к более старому сообществу клеток.
Небо то и дело озаряли вспышки гигантских метеоров, возвращавшихся в дальний космос. Часто – ужасающе часто – по планете проносились водяные волны высотой в километр, налетали на пылающий шрам, полученный от удара метеорита, а оттуда выпрыгивало огромное светящееся небесное тело – астероид или комета, и улетало в космос, на краткий миг озаряя израненное небо, чтобы потом пропасть во мраке.
Жестокость и частота этих «ударов наоборот» все нарастала.
Но вот неожиданно зеленые ковры водорослей начали мигрировать по поверхности юного бурного океана и увлекли за собой цепочку наследственности – а вместе с ней и фокус червокамеры Бобби. Колонии водорослей сливались между собой, потом снова таяли и снова сливались – будто стремились к какому-то общему ядру.
Наконец они оказались в изолированном озере, замкнутом внутри широкого и глубокого метеоритного кратера – как будто на Луне после наводнения. Бобби видел вокруг зубчатые хребты гор, срезанный центральный пик. Озеро было наполнено неприятно-ядовитой зеленью. Где-то в середине цепочки предков продолжали свое слепое шествие к безжизненности.
Но вот вдруг зеленое пятно сжалось, распалось на отдельные клочки, и поверхность кратерного озера покрылась плотным коричневым ковром.
– О… – в изумлении выговорил Давид. – Мы только что потеряли хлорофилл. Способность производить энергию из солнечного света. Видишь, что произошло? Это сообщество микроорганизмов было изолировано от остальных за счет падения метеорита или еще какой-то геологической катастрофы – вследствие которой образовался этот кратер. Тут перестало хватать питания. Микроорганизмы должны были либо мутировать, либо умереть.
– И они мутировали, – сказал Бобби. – А если бы они этого не сделали…
– Если бы они этого не сделали, не было бы нас.
А потом последовал жестокий взрыв, все пришло в движение – всепоглощающее, неясное. Вероятно, это и была та катастрофа, о которой сказал Давид.
Когда все было кончено, Бобби вдруг опять оказался под водой, и перед ним предстало плотное скопление коричневой массы, держащейся неподалеку от дымящегося жерла, тускло подсвеченного сиянием недр Земли.
– Вот до чего дошло, – проговорил Давид. – Наши самые дальние предки были поедателями камней. Это термофилы, а может быть, даже гипертермофилы. То есть они обожали высокую температуру. Они питались минералами, попадавшими в воду из жерл вулканов, – железом, серой, водородом… Грубо, неэффективно, но здраво. Им не нужен был ни свет, ни кислород, ни даже органические вещества.
Бобби погрузился во тьму. Он миновал туннели и расселины, и эти расселины и туннели уменьшались в размерах, сжимались. Кромешный мрак прерывали только редкие красноватые вспышки.
– Давид? Ты еще здесь?
– Я здесь.
– Что с нами происходит?
– Мы находимся под дном океана. Перемещаемся сквозь слой базальта. Вся жизнь на планете слипается, Бобби, сжимается на всей протяженности береговой линии океана, на базальтовом дне. Все соединяется в одну точку.
– Где она? Куда мы перемещаемся?
– К твердым породам, Бобби. На глубину около километра. Это будет последнее отступление жизни. Вся жизнь на Земле началась в этой полости, в этом каменном убежище.
– И из чего же, – спросил Бобби с опаской, – она потом появилась?
– Это нам и предстоит выяснить.
Давид поднял фокус червокамеры выше. Братья словно бы повисли в зловонном небе над безжизненной Землей.
Тут был свет – тусклый, оранжевый, как сумерки в городе, где небо затянуто смогом. Солнце, видимо, стояло над горизонтом, но Бобби не мог точно определить, где находится оно и гигантская Луна. Атмосфера была осязаемо плотной и давящей. Внизу чернел и местами вскипал океан. Тут и там над поверхностью воды вспыхивало пламя, прорывавшееся через трещины в дне.
«Теперь на кладбище действительно пусто, – думал Бобби. – Только где-то сохранился глубокий "карман", и там прячутся мои самые далекие предки. Эти юные горы уже отдали все, что в них было захоронено».
Но вот собрались в непроницаемую пелену черные тучи, и их словно бы поволокло по небу какое-то жестокое божество. Начался ливень наоборот. Струи воды отскакивали от подернутой рябью поверхности океана к набухшим тучам.
Миновал целый век, а дождь все лил и лил, все бушевал над океаном, и его ярость не ослабевала. То есть мощь ливня была так велика, что уровень воды в океане вскоре заметно понизился. Тучи сгустились еще сильнее, океаны сморщились, остались только отдельные соленые озерца в самых низких впадинах на потрепанной, потрескавшейся поверхности Земли.
Прошло две тысячи лет. Дождь не прекращался до тех пор, пока океаны не превратились в облака, пока вся суша не пересохла.
А потом суша стала изменяться.
Вскоре на ее обнаженной поверхности возникли светящиеся трещины, и из них полилась лава. Наконец посреди лавы остались только отдельные островки, каменные осколки, но и они дрожали и таяли, и новый океан покрыл Землю: океан расплавленной породы глубиной в сотни метров.
Начался новый дождь наоборот: жуткая буря поднялась на поверхности, из расплава вылетали светящиеся камни. Капли лавы улетали к водяным тучам, и атмосфера превратилась в страшную смесь пара и лавы.
– Невероятно! – вырвалось у Давида. – Земля накапливает атмосферу из испарений камня, толщина этого слоя сорок – пятьдесят километров, а давление в сотни раз превышает те показатели, которые мы имеем сейчас. Тепловая энергия немыслимая… Верхушки облаков наверняка светятся. Земля пылает – звезда, окутанная испарениями камня.
Но каменный дождь отнимал тепло у потрепанной планеты, и быстро – всего за несколько месяцев – Земля остыла и стала твердой. Под светящимся небом снова начала образовываться жидкая вода, новые океаны сформировались из остывающих облаков. Но они получались кипящими, поскольку их поверхность соприкасалась с горячими испарениями. А между океанами образовывались горы, они словно бы сами себя лепили из кучек шлака.
А потом мимо Бобби пронеслась волна света, утащила за собой фронт кипящих облаков и пара. Произошел чудовищный взрыв. Бобби вскрикнул…
Давид замедлил их спуск в глубь времен.
Земля снова себя восстановила.
Черно-синие океаны были спокойны. Безоблачное небо имело зеленоватый оттенок. Покрытая оспинками кратеров Луна пугала своими размерами, она напоминала черты лица человека, такие знакомые Бобби, – не хватало только правого глаза… А еще тут было второе солнце – светящийся шар, затмевавший Луну, с хвостом, протянувшимся через все небо.
– Зеленое небо, – пробормотал Давид. – Странно. Может быть, дело в метане? Но как…
– А это, черт подери, что такое? – не выдержал Бобби.
– Ты про комету? Просто чудовище. Размером с нынешние астероиды вроде Весты или Паллады, километров пятьсот в поперечнике. В тысячу раз больше той, которая угробила динозавров.
– То есть размерами она равна Полыни.
– Точно. Не забывай, что Земля образовалась из комет и метеоритов, несколько планетоидов, обращавшихся вокруг юного Солнца, сплавились воедино. Самым грандиозным ударом, наверное, было столкновение с другой молодой планетой, из-за которого мы чуть было не превратились в обломки.
– Из-за этого удара образовалась Луна.
– А далее поверхность Земли стала более или менее устойчивой, но и потом ей пришлось выдержать немало сильнейших ударов. Десятки, сотни за несколько сотен миллионов лет. Бомбардировку такой силы нам даже трудно себе представить. Потом частота падения метеоритов ослабела, поскольку их начали притягивать к себе другие планеты, и наступил период относительного спокойствия, продлившийся еще несколько сотен миллионов лет… а потом настало – это. Земле не повезло, что она встретилась с таким гигантом так поздно. Удар был такой силы, что вскипели океаны и даже горы расплавились.
– Но мы выжили, – мрачно произнес Бобби.
– Да. В нашей глубокой теплой нише.
Они снова оказались под поверхностью Земли. Бобби погрузился внутрь камня вместе со своими самыми дальними предками, скоплением микробов-термофилов.
Он ждал во мраке, а мимо пролетали бесчисленные поколения.
Потом сквозь дымку он снова различил свет.
Он поднимался по какой-то шахте – подобию колодца – к кругу зеленоватого света, к небу этой чужой Земли до начала метеоритных бомбардировок. Круг расширялся и расширялся, и наконец Бобби оказался на свету.
То, что он увидел затем, не поддавалось описанию.
Он словно бы оказался внутри коробки, изготовленной из какого-то стекловидного материала. Давний предок, по всей вероятности, находился здесь – одна-единственная клетка посреди миллионов в этом контейнере. Коробка лежала на чем-то вроде подставки. Отсюда открывался вид…
– О боже, – прошептал Давид.
Это был город.
Бобби увидел архипелаг маленьких вулканических островков, встающих из синевы моря. Но островки были связаны между собой широкими и плоскими мостами. На суше низкими стенами были вычерчены геометрические фигуры. Это походило на поля, но пейзаж не напоминал тот, который создали бы люди. Поля были шестиугольные. Тут были даже дома – невысокие, прямоугольные, похожие на ангары для самолетов. Бобби заметил, что между постройками что-то передвигается, какой-то транспорт, но издалека точно рассмотреть было трудно.
Но вот что-то двинулось прямо к нему.
Оно походило на трилобита. Приземистое членистое туловище, поблескивающее под зеленым небом. Лапки – шесть или восемь – оживленно шевелились. Спереди – нечто вроде головы.
Голова, рот, а во рту – инструмент из блестящего металла.
Голова приподнялась и повернулась к Бобби. Он попытался разглядеть глаза этого невероятного создания. Ему казалось, что он вот-вот прикоснется к покрытой хитином физиономии, и…
И мир погрузился во мрак.
Они были двумя стариками, которые провели слишком много времени в виртуальной реальности, и «Поисковик» попросту вышвырнул их. Бобби, лежа на кушетке, подумал: «Это счастье».
Он встал, потянулся, потер кулаками глаза.
Он побрел по «Червятнику». Прочность и незыблемость всего, что его окружало, казались нереальными после спектакля длиной в четыре миллиарда лет, который ему довелось посмотреть. Бобби разыскал дрона-кофеварку, заказал две чашки кофе и сделал большой глоток. Потом, ощутив себя немного вернувшимся к человеческой жизни, он возвратился к брату и протянул ему чашку. Наконец Давид, с вытаращенными глазами и открытым ртом, сел и взял у Бобби кофе.
– Сизифианцы, – пробормотал Давид хрипло.
– Что-что?
– Вот как мы должны их называть. Они эволюционировали на юной Земле, в промежутке покоя между ранней и поздней бомбардировками. Они так сильно отличались от нас… Это метановое небо. Что бы это могло означать? Вероятно, даже их биохимия была новшеством, она, видимо, была основана на соединениях серы, или аммиак служил растворителем, или… – Он схватил Бобби за руку. – И конечно, ты понимаешь, что у них было очень мало общего с теми существами, которых они выбрали для хранения. Они сохранили наших предков. У них с нашими предками было не больше общего, чем у нас с экзотической флорой и фауной, до сих пор обитающей в глубоководных впадинах на Земле. Но они – термофилы, наши предки – были единственной надеждой на выживание…
– Давид, погоди. О чем ты говоришь?
Давид озадаченно уставился на него.
– Ты еще не понял? Они были разумны. Сизифианцы. Но они были обречены. Они знали, что им грозит, понимаешь?
– Огромная комета.
– Да. Точно так же как мы знаем о нашей Полыни. А они знали, что она сделает с их миром: вскипятит океаны и даже расплавит горную породу на сотни метров вглубь. Ты видел их. Техника у них была примитивная. Они были молодым видом. Они не могли покинуть планету, не могли самостоятельно пережить столкновение с кометой или отклонить ее с курса. Они были безнадежно обречены. Но все же они не впали в отчаяние. Они захоронили контейнер – достаточно глубоко для того, чтобы потом до него могла добраться тепловая волна.
– Да. Да! Понимаешь? Они постарались сохранить жизнь. Нас, Бобби, чтобы мы уцелели, несмотря на страшную катастрофу. Вот это и есть наша судьба, Бобби. Точно так же, как сизифианцы сохранили горстку термофильных микробов, дабы те пережили падение кометы, точно так же, как ковры водорослей старались пережить жестокие периоды оледенения, как потом более сложные формы жизни, эволюционируя и приспосабливаясь, переживали вулканические катастрофы, падения метеоритов, геологические аномалии – так должны поступить и мы. Даже Единые, новая эволюционная форма разума, являются частью единой цепи, которая ведет к заре жизни.
Бобби улыбнулся.
– Помнишь, как, бывало, говорил Хайрем? «Нет предела тому, чего можно достигнуть, если только трудиться сообща».
– Да. Именно так. Хайрем был не дурак.
Бобби любовно положил руку на плечо брата.
– Я так думаю…
И тут мир снова без всякого предупреждения погрузился во мрак.
/Эпилог/
– Жизнь уходит с суши, – прокомментировал Давид. – Последний из беспозвоночных – может быть, скорпион – уползает в море. На суше растения скоро утратят листву и перестанут тянуться вверх.
И после этого на суше останутся только самые простые формы жизни, покрытые панцирем…
Неожиданно Бобби словно бы погрузился в воду. Уходящая с суши праматерь переселилась на мелководье.
В воде было тесно. Ниже располагался коралловый риф, протянувшийся в млечно-голубую даль. Он был украшен чем-то вроде гигантских цветов на длинных стеблях, и между этими «цветами» сновало великое множество заключенных в раковины и панцири существ, искавших себе пропитание. Бобби узнал моллюсков, похожих на наутилусов, увидел гигантских аммонитов.
В этом мире предок человека представлял собой маленькую, похожую формой на нож неприметную рыбку, одну из метавшейся туда-сюда стайки. Их движения были настолько же сложными и нервическими, как у большинства современных видов рыб.
Вдалеке появилась акула. Ее силуэт нельзя было спутать ни с чем даже в такой глубине веков. Стайка рыб, опасаясь акулы, торопливо уплыла прочь. У Бобби в сердце шевельнулось сочувствие к далеким предкам.
Давид снова прибавил скорость. Четыреста миллионов лет, четыреста пятьдесят…
Ассорти экспериментов эволюции. Хрупкие тела предков покрывались то одной, то другой костяной броней. Некоторые из них протянули не больше пары поколений. Казалось, эти примитивные рыбы не имеют особых планов на будущее. Бобби было понятно, что жизнь занимается сбором информации и накоплением уровня сложности и что эта информация затем будет храниться в самих структурах живых существ. Ее накопление происходило болезненно, на протяжении многих и многих поколений, ценой страданий и гибели. А сейчас, при обратном просмотре, эта информация, казалось, терялась почти равнодушно и беспечно.
… А потом в одно мгновение уродливая примитивная рыба исчезла. Давид замедлил скорость падения.
В этом древнем море рыбы не водились. Далекий предок человека тут был всего лишь белесой тварью, похожей на червя. Существо ползало по подернутому рябью песку на мелководье.
Давид сказал:
– Начиная отсюда все становится значительно проще. Тут только совсем немного водорослей. А на рубеже миллиарда лет останутся одни одноклеточные – и так вплоть до самого начала.
– До этого еще далеко?
Давид негромко проговорил:
– Бобби, мы только начали. До этой точки нам еще три раза по столько нужно пройти.
Спуск продолжился.
Предок оставался примитивным червем, его очертания едва заметно менялись. Но вдруг он преобразился в комок протоплазмы посреди коврика водорослей.
А когда братья опустились еще ниже, остались одни только водоросли.
Неожиданно навалилась тьма.
– Проклятье, – вырвалось у Бобби. – Что случилось?
– Понятия не имею.
Давид унес себя и Бобби еще дальше. Миллион лет, еще миллион. Но глобальная тьма не отступала.
Наконец Давид прервал связь с предком из того периода – микробом или простейшей водорослью – и вынес фокус червокамеры на поверхность, а потом поднял его на тысячу километров выше чрева Земли.
Океан был белым, от полюса до экватора его покрывал лед.
Огромные пласты льда были изборождены складками и ущельями длиной в несколько сотен километров. Над ледяным горизонтом вставал серпик Луны. Ее словно бы покрытый оспинами лик не изменился с настоящего времени. Даже в эту невероятно древнюю эпоху Луна была жутко старой. Но светила Луна в отраженном свете Земли почти так же ярко, как если бы на нее падали прямые лучи Солнца.
Земля стала удивительно яркой – возможно, в этом она даже превосходила Венеру. Жаль, некому было сравнить.
– Ты посмотри, – выдохнул Давид.
Где-то неподалеку от экватора Земли виднелась округлая впадина с довольно гладкими стенками и невысоким зубчатым валом посередине. – Это же кратер. Очень древний. Лед, покрывающий планету, лежит давно.
Они продолжили спуск. Мелькающие детали ледяного покрова – трещины и выступы на поверхности льда, снежные холмы, похожие на песчаные дюны, – все это слилось в жемчужную гладкость. Но глобальное оледенение продолжалось.
Неожиданно после углубления еще на пятьдесят миллионов лет льды растаяли – будто изморозь на нагретом стекле. Но стоило только Бобби ощутить облегчение, как льды образовались снова и опять покрыли всю планету от полюса до полюса.
Еще трижды таяли льды, пока наконец не исчезли окончательно.
А когда исчезли, перед братьями предстала планета, которая была похожа и не похожа на Землю. Тут были синие океаны и материки. Но все материки были пустынны, их покрывали горы с ледяными вершинами или красно-бурые пустыни, и их очертания были совершенно незнакомы Бобби.
Он наблюдал за медленным вальсом континентов, а они подплывали все ближе и ближе друг к другу, повинуясь слепым порывам тектоники, и сбивались в единую гигантскую массу суши.
– Вот и ответ, – мрачно произнес Давид. – Суперконтинент, то соединяющийся, то распадающийся на части, служит причиной оледенений. Когда эта штука рвется на куски, создается более протяженная береговая линия. Это стимулирует развитие жизни – а сейчас здесь живут только микробы и водоросли во внутренних морях и на мелководье океанов. Жизнь забирает из атмосферы избыток углекислоты. Парниковый эффект отступает, солнце светит немного более тускло, чем в наше время…
– Отсюда – оледенение.
– Точно. То оледенение, то таяние льдов на протяжении двух миллионов лет. Несколько миллионов лет вообще не было фотосинтеза. Просто удивительно, как жизнь уцелела.
Братья снова опустились в глубины океана. След ДНК привел их к невыразительному ковру зеленых водорослей. Где-то тут пряталась ничем не примечательная клетка – предок всех людей, когда-либо живших на Земле.
Выше в холодной голубой воде плыла маленькая стайка существ типа примитивных медуз. Еще дальше Бобби разглядел более сложные создания: перья, луковицы, нечто вроде складчатых ковриков, прилепленных ко дну или свободно плавающих.
Бобби сказал:
– Вот эти не очень-то похожи на водоросли.
– Господи, – вырвалось у Давида. – Совсем как эдикараны. Многоклеточные существа. Но, по идее, до появления эдикаранов еще должна пройти пара сотен миллионов лет. Что-то не так.
Они продолжили падение в глубь времен. Признаки многоклеточной жизни вскоре пропали. Жизнь утратила то, чему с такой болью научилась.
Глубина – миллиард лет. И снова навалился мрак, будто удар молота.
– Снова лед? – спросил Бобби.
– Думаю, я понимаю, в чем дело, – уныло отозвался Давид. – Это был скачок эволюции – очень давнее событие. Нечто такое, чего мы не разглядели в окаменелостях, – попытка жизни преодолеть стадию одноклеточности. Но эта попытка обречена на провал из-за оледенения. Два миллиона лет прогресса – и все зря… Проклятье, проклятье.
Когда льды растаяли – а это произошло еще через миллион лет, – снова появились признаки более сложной жизни. И тут многоклеточные существа попадались на глаза между водорослей.
Еще одна попытка, которая окажется неудачной из-за жестокого оледенения. И снова на глазах у братьев жизнь была отброшена на простейший уровень.
Они падали и падали вниз через долгие и безликие тысячелетия.
Еще пять раз мертвенная длань глобального оледенения сковывала планету, убивала океаны, выдавливала жизнь из всего, кроме самых примитивных существ, обитавших в самых маргинальных средах. Этот суровый цикл обратной связи начинался всякий раз после того, как жизнь успевала хоть чуточку развиться на мелководье и побережьях континентов.
Давид сказал:
– Трагедия Сизифа. Согласно мифу, Сизифу приходилось вкатывать камень на вершину горы – только ради того, чтобы потом смотреть, как он катится вниз, снова и снова. Вот так и жизнь: она пытается достичь сложности и значительности, а ее вновь и вновь возвращают на самый примитивный уровень. Нечто вроде нескольких ледяных Полыней подряд. Может быть, нынешние философы-нигилисты и правы: только этого мы и можем ожидать от Вселенной – бесконечного уничтожения жизни и духа, потому что для равновесия Вселенной космосу нужна гибель…
Бобби мрачно проговорил:
– Циолковский когда-то назвал Землю колыбелью человечества. Так и есть, это действительно колыбель жизни. Но…
– Но, – подхватил Давид. – Это такая жуткая колыбелька, которая то и дело губит тех, кто в ней лежит. Но хотя бы этого теперь не случится. Так уже не будет. Жизнь выработала сложные циклы обратной связи, научилась управлять потоками массы и энергии по системам планеты. Мы всегда думали, что живая Земля – это красивое создание. Не так. Жизни пришлось научиться защищать себя от беспорядочной геологической жестокости планеты.
Наконец они добрались до времени гораздо более далекого, чем то, в котором происходили разрушительные оледенения.
Молодая Земля имела очень мало общего с тем миром, которым ей предстояло стать. Воздух был явно более плотным. Им невозможно было дышать. Не было ни гор, ни берегов, ни скал, ни лесов. Большую часть планеты покрывал мелководный океан без всяких материков. Дно океана представляло собой тонкую корочку, то и дело разрываемую трещинами, через которые выливались реки вулканической лавы и высушивали море. Зачастую густые облака газов окутывали планету на долгие годы – пока над поверхностью не поднялись вулканы и не всосали газы внутрь себя.
Когда стало можно что-то разглядеть за плотным слоем клубящегося смога, солнце проступило яростным, слепящим шаром. Луна была огромная, размером с обеденную тарелку, хотя многие из ее знакомых черт уже находились на своих местах.
Но и Луна, и Солнце словно бы стремительно мчались по небу. Юная Земля быстро вращалась вокруг своей оси, она то и дело погружала свою поверхность и хрупкий груз жизни на ней во тьму ночи. По израненной планете проносились высокие приливные волны.
Предки человека в этом враждебном мире были совсем не амбициозны: это были всего-навсего ничем не примечательные клетки, живущие большими сообществами ближе к поверхности мелких морей. Каждое из этих сообществ начиналось с похожей на губку массы материи, которая затем сжималась слой за слоем, и в конце концов оставался крошечный клочок зелени, плавающий на поверхности воды и дрейфующий по океану, чтобы затем приклеиться к более старому сообществу клеток.
Небо то и дело озаряли вспышки гигантских метеоров, возвращавшихся в дальний космос. Часто – ужасающе часто – по планете проносились водяные волны высотой в километр, налетали на пылающий шрам, полученный от удара метеорита, а оттуда выпрыгивало огромное светящееся небесное тело – астероид или комета, и улетало в космос, на краткий миг озаряя израненное небо, чтобы потом пропасть во мраке.
Жестокость и частота этих «ударов наоборот» все нарастала.
Но вот неожиданно зеленые ковры водорослей начали мигрировать по поверхности юного бурного океана и увлекли за собой цепочку наследственности – а вместе с ней и фокус червокамеры Бобби. Колонии водорослей сливались между собой, потом снова таяли и снова сливались – будто стремились к какому-то общему ядру.
Наконец они оказались в изолированном озере, замкнутом внутри широкого и глубокого метеоритного кратера – как будто на Луне после наводнения. Бобби видел вокруг зубчатые хребты гор, срезанный центральный пик. Озеро было наполнено неприятно-ядовитой зеленью. Где-то в середине цепочки предков продолжали свое слепое шествие к безжизненности.
Но вот вдруг зеленое пятно сжалось, распалось на отдельные клочки, и поверхность кратерного озера покрылась плотным коричневым ковром.
– О… – в изумлении выговорил Давид. – Мы только что потеряли хлорофилл. Способность производить энергию из солнечного света. Видишь, что произошло? Это сообщество микроорганизмов было изолировано от остальных за счет падения метеорита или еще какой-то геологической катастрофы – вследствие которой образовался этот кратер. Тут перестало хватать питания. Микроорганизмы должны были либо мутировать, либо умереть.
– И они мутировали, – сказал Бобби. – А если бы они этого не сделали…
– Если бы они этого не сделали, не было бы нас.
А потом последовал жестокий взрыв, все пришло в движение – всепоглощающее, неясное. Вероятно, это и была та катастрофа, о которой сказал Давид.
Когда все было кончено, Бобби вдруг опять оказался под водой, и перед ним предстало плотное скопление коричневой массы, держащейся неподалеку от дымящегося жерла, тускло подсвеченного сиянием недр Земли.
– Вот до чего дошло, – проговорил Давид. – Наши самые дальние предки были поедателями камней. Это термофилы, а может быть, даже гипертермофилы. То есть они обожали высокую температуру. Они питались минералами, попадавшими в воду из жерл вулканов, – железом, серой, водородом… Грубо, неэффективно, но здраво. Им не нужен был ни свет, ни кислород, ни даже органические вещества.
Бобби погрузился во тьму. Он миновал туннели и расселины, и эти расселины и туннели уменьшались в размерах, сжимались. Кромешный мрак прерывали только редкие красноватые вспышки.
– Давид? Ты еще здесь?
– Я здесь.
– Что с нами происходит?
– Мы находимся под дном океана. Перемещаемся сквозь слой базальта. Вся жизнь на планете слипается, Бобби, сжимается на всей протяженности береговой линии океана, на базальтовом дне. Все соединяется в одну точку.
– Где она? Куда мы перемещаемся?
– К твердым породам, Бобби. На глубину около километра. Это будет последнее отступление жизни. Вся жизнь на Земле началась в этой полости, в этом каменном убежище.
– И из чего же, – спросил Бобби с опаской, – она потом появилась?
– Это нам и предстоит выяснить.
Давид поднял фокус червокамеры выше. Братья словно бы повисли в зловонном небе над безжизненной Землей.
Тут был свет – тусклый, оранжевый, как сумерки в городе, где небо затянуто смогом. Солнце, видимо, стояло над горизонтом, но Бобби не мог точно определить, где находится оно и гигантская Луна. Атмосфера была осязаемо плотной и давящей. Внизу чернел и местами вскипал океан. Тут и там над поверхностью воды вспыхивало пламя, прорывавшееся через трещины в дне.
«Теперь на кладбище действительно пусто, – думал Бобби. – Только где-то сохранился глубокий "карман", и там прячутся мои самые далекие предки. Эти юные горы уже отдали все, что в них было захоронено».
Но вот собрались в непроницаемую пелену черные тучи, и их словно бы поволокло по небу какое-то жестокое божество. Начался ливень наоборот. Струи воды отскакивали от подернутой рябью поверхности океана к набухшим тучам.
Миновал целый век, а дождь все лил и лил, все бушевал над океаном, и его ярость не ослабевала. То есть мощь ливня была так велика, что уровень воды в океане вскоре заметно понизился. Тучи сгустились еще сильнее, океаны сморщились, остались только отдельные соленые озерца в самых низких впадинах на потрепанной, потрескавшейся поверхности Земли.
Прошло две тысячи лет. Дождь не прекращался до тех пор, пока океаны не превратились в облака, пока вся суша не пересохла.
А потом суша стала изменяться.
Вскоре на ее обнаженной поверхности возникли светящиеся трещины, и из них полилась лава. Наконец посреди лавы остались только отдельные островки, каменные осколки, но и они дрожали и таяли, и новый океан покрыл Землю: океан расплавленной породы глубиной в сотни метров.
Начался новый дождь наоборот: жуткая буря поднялась на поверхности, из расплава вылетали светящиеся камни. Капли лавы улетали к водяным тучам, и атмосфера превратилась в страшную смесь пара и лавы.
– Невероятно! – вырвалось у Давида. – Земля накапливает атмосферу из испарений камня, толщина этого слоя сорок – пятьдесят километров, а давление в сотни раз превышает те показатели, которые мы имеем сейчас. Тепловая энергия немыслимая… Верхушки облаков наверняка светятся. Земля пылает – звезда, окутанная испарениями камня.
Но каменный дождь отнимал тепло у потрепанной планеты, и быстро – всего за несколько месяцев – Земля остыла и стала твердой. Под светящимся небом снова начала образовываться жидкая вода, новые океаны сформировались из остывающих облаков. Но они получались кипящими, поскольку их поверхность соприкасалась с горячими испарениями. А между океанами образовывались горы, они словно бы сами себя лепили из кучек шлака.
А потом мимо Бобби пронеслась волна света, утащила за собой фронт кипящих облаков и пара. Произошел чудовищный взрыв. Бобби вскрикнул…
Давид замедлил их спуск в глубь времен.
Земля снова себя восстановила.
Черно-синие океаны были спокойны. Безоблачное небо имело зеленоватый оттенок. Покрытая оспинками кратеров Луна пугала своими размерами, она напоминала черты лица человека, такие знакомые Бобби, – не хватало только правого глаза… А еще тут было второе солнце – светящийся шар, затмевавший Луну, с хвостом, протянувшимся через все небо.
– Зеленое небо, – пробормотал Давид. – Странно. Может быть, дело в метане? Но как…
– А это, черт подери, что такое? – не выдержал Бобби.
– Ты про комету? Просто чудовище. Размером с нынешние астероиды вроде Весты или Паллады, километров пятьсот в поперечнике. В тысячу раз больше той, которая угробила динозавров.
– То есть размерами она равна Полыни.
– Точно. Не забывай, что Земля образовалась из комет и метеоритов, несколько планетоидов, обращавшихся вокруг юного Солнца, сплавились воедино. Самым грандиозным ударом, наверное, было столкновение с другой молодой планетой, из-за которого мы чуть было не превратились в обломки.
– Из-за этого удара образовалась Луна.
– А далее поверхность Земли стала более или менее устойчивой, но и потом ей пришлось выдержать немало сильнейших ударов. Десятки, сотни за несколько сотен миллионов лет. Бомбардировку такой силы нам даже трудно себе представить. Потом частота падения метеоритов ослабела, поскольку их начали притягивать к себе другие планеты, и наступил период относительного спокойствия, продлившийся еще несколько сотен миллионов лет… а потом настало – это. Земле не повезло, что она встретилась с таким гигантом так поздно. Удар был такой силы, что вскипели океаны и даже горы расплавились.
– Но мы выжили, – мрачно произнес Бобби.
– Да. В нашей глубокой теплой нише.
Они снова оказались под поверхностью Земли. Бобби погрузился внутрь камня вместе со своими самыми дальними предками, скоплением микробов-термофилов.
Он ждал во мраке, а мимо пролетали бесчисленные поколения.
Потом сквозь дымку он снова различил свет.
Он поднимался по какой-то шахте – подобию колодца – к кругу зеленоватого света, к небу этой чужой Земли до начала метеоритных бомбардировок. Круг расширялся и расширялся, и наконец Бобби оказался на свету.
То, что он увидел затем, не поддавалось описанию.
Он словно бы оказался внутри коробки, изготовленной из какого-то стекловидного материала. Давний предок, по всей вероятности, находился здесь – одна-единственная клетка посреди миллионов в этом контейнере. Коробка лежала на чем-то вроде подставки. Отсюда открывался вид…
– О боже, – прошептал Давид.
Это был город.
Бобби увидел архипелаг маленьких вулканических островков, встающих из синевы моря. Но островки были связаны между собой широкими и плоскими мостами. На суше низкими стенами были вычерчены геометрические фигуры. Это походило на поля, но пейзаж не напоминал тот, который создали бы люди. Поля были шестиугольные. Тут были даже дома – невысокие, прямоугольные, похожие на ангары для самолетов. Бобби заметил, что между постройками что-то передвигается, какой-то транспорт, но издалека точно рассмотреть было трудно.
Но вот что-то двинулось прямо к нему.
Оно походило на трилобита. Приземистое членистое туловище, поблескивающее под зеленым небом. Лапки – шесть или восемь – оживленно шевелились. Спереди – нечто вроде головы.
Голова, рот, а во рту – инструмент из блестящего металла.
Голова приподнялась и повернулась к Бобби. Он попытался разглядеть глаза этого невероятного создания. Ему казалось, что он вот-вот прикоснется к покрытой хитином физиономии, и…
И мир погрузился во мрак.
Они были двумя стариками, которые провели слишком много времени в виртуальной реальности, и «Поисковик» попросту вышвырнул их. Бобби, лежа на кушетке, подумал: «Это счастье».
Он встал, потянулся, потер кулаками глаза.
Он побрел по «Червятнику». Прочность и незыблемость всего, что его окружало, казались нереальными после спектакля длиной в четыре миллиарда лет, который ему довелось посмотреть. Бобби разыскал дрона-кофеварку, заказал две чашки кофе и сделал большой глоток. Потом, ощутив себя немного вернувшимся к человеческой жизни, он возвратился к брату и протянул ему чашку. Наконец Давид, с вытаращенными глазами и открытым ртом, сел и взял у Бобби кофе.
– Сизифианцы, – пробормотал Давид хрипло.
– Что-что?
– Вот как мы должны их называть. Они эволюционировали на юной Земле, в промежутке покоя между ранней и поздней бомбардировками. Они так сильно отличались от нас… Это метановое небо. Что бы это могло означать? Вероятно, даже их биохимия была новшеством, она, видимо, была основана на соединениях серы, или аммиак служил растворителем, или… – Он схватил Бобби за руку. – И конечно, ты понимаешь, что у них было очень мало общего с теми существами, которых они выбрали для хранения. Они сохранили наших предков. У них с нашими предками было не больше общего, чем у нас с экзотической флорой и фауной, до сих пор обитающей в глубоководных впадинах на Земле. Но они – термофилы, наши предки – были единственной надеждой на выживание…
– Давид, погоди. О чем ты говоришь?
Давид озадаченно уставился на него.
– Ты еще не понял? Они были разумны. Сизифианцы. Но они были обречены. Они знали, что им грозит, понимаешь?
– Огромная комета.
– Да. Точно так же как мы знаем о нашей Полыни. А они знали, что она сделает с их миром: вскипятит океаны и даже расплавит горную породу на сотни метров вглубь. Ты видел их. Техника у них была примитивная. Они были молодым видом. Они не могли покинуть планету, не могли самостоятельно пережить столкновение с кометой или отклонить ее с курса. Они были безнадежно обречены. Но все же они не впали в отчаяние. Они захоронили контейнер – достаточно глубоко для того, чтобы потом до него могла добраться тепловая волна.
– Да. Да! Понимаешь? Они постарались сохранить жизнь. Нас, Бобби, чтобы мы уцелели, несмотря на страшную катастрофу. Вот это и есть наша судьба, Бобби. Точно так же, как сизифианцы сохранили горстку термофильных микробов, дабы те пережили падение кометы, точно так же, как ковры водорослей старались пережить жестокие периоды оледенения, как потом более сложные формы жизни, эволюционируя и приспосабливаясь, переживали вулканические катастрофы, падения метеоритов, геологические аномалии – так должны поступить и мы. Даже Единые, новая эволюционная форма разума, являются частью единой цепи, которая ведет к заре жизни.
Бобби улыбнулся.
– Помнишь, как, бывало, говорил Хайрем? «Нет предела тому, чего можно достигнуть, если только трудиться сообща».
– Да. Именно так. Хайрем был не дурак.
Бобби любовно положил руку на плечо брата.
– Я так думаю…
И тут мир снова без всякого предупреждения погрузился во мрак.
/Эпилог/
– Бобби. Пожалуйста, проснись. Бобби. Ты меня слышишь?
Голос доносился до него словно бы издалека. Женский голос. Бобби слышал голос, понимал слова еще до того, как его телу вернулись ощущения.
Его глаза были закрыты.
Он лежал на спине – судя по всему, на мягкой кровати. Он чувствовал свои руки и ноги, медленное биение сердца, вдохи и выдохи. Все вроде бы было нормально.
И все-таки он знал, что это не так. Что-то было неправильно – так же чуточку ненормально, как лиловое небо над Землей мелового периода.
Ему стало ужасно страшно.
Он открыл глаза.
Над ним склонилось лицо женщины: высокие скулы, карие глаза, светлые волосы, немного морщинок вокруг глаз. Лет сорок – пятьдесят. И все же он узнал ее.
– … Мэри?!
Ему ли принадлежал этот голос?
Он приподнял руку. Тонкое запястье выдвинулось из-под рукава, скроенного из какой-то серебристой ткани. Тонкие кости, длинные и узкие пальцы, как у пианиста.
Это была его рука?
Мэри – если это была Мэри – наклонилась и прикоснулась к его щекам ладонями.
– Ты очнулся. Спасибо за это Хайрему. Ты меня понимаешь?
– Да. Да, я…
– Что ты помнишь?
– Давида. «Червятник». Мы с ним…
– Странствовали. Верно. Хорошо, ты это помнишь. После воскрешения Давид рассказал нам о том, что вы повидали.
«Воскрешение, – подумал Бобби. – Оживление».
И его страх исчез.
Он попытался сесть. Она помогла ему. Он чувствовал себя слабым и легким.
Голос доносился до него словно бы издалека. Женский голос. Бобби слышал голос, понимал слова еще до того, как его телу вернулись ощущения.
Его глаза были закрыты.
Он лежал на спине – судя по всему, на мягкой кровати. Он чувствовал свои руки и ноги, медленное биение сердца, вдохи и выдохи. Все вроде бы было нормально.
И все-таки он знал, что это не так. Что-то было неправильно – так же чуточку ненормально, как лиловое небо над Землей мелового периода.
Ему стало ужасно страшно.
Он открыл глаза.
Над ним склонилось лицо женщины: высокие скулы, карие глаза, светлые волосы, немного морщинок вокруг глаз. Лет сорок – пятьдесят. И все же он узнал ее.
– … Мэри?!
Ему ли принадлежал этот голос?
Он приподнял руку. Тонкое запястье выдвинулось из-под рукава, скроенного из какой-то серебристой ткани. Тонкие кости, длинные и узкие пальцы, как у пианиста.
Это была его рука?
Мэри – если это была Мэри – наклонилась и прикоснулась к его щекам ладонями.
– Ты очнулся. Спасибо за это Хайрему. Ты меня понимаешь?
– Да. Да, я…
– Что ты помнишь?
– Давида. «Червятник». Мы с ним…
– Странствовали. Верно. Хорошо, ты это помнишь. После воскрешения Давид рассказал нам о том, что вы повидали.
«Воскрешение, – подумал Бобби. – Оживление».
И его страх исчез.
Он попытался сесть. Она помогла ему. Он чувствовал себя слабым и легким.