Посчитав, что беда невелика, Игорь повел свою поредевшую рать дальше. Вскоре, ко всеобщему удовольствию, повезло наткнуться на беззащитные половецкие вежи, где по сути без боя удалось взять и богатые трофеи, и немалый полон. Однако тут выяснилось, что стычка с Владимиром Переяславским, показавшаяся было незначительной, повлекла последствия куда как серьезные: гонец принес весть, что недовольный князь отправился отнюдь не восвояси, а решил в отместку за обиду пограбить Северскую землю — к конце-то концов, не все ли равно, откуда трофеи, чем русские хуже половецких? Он сжигал села, уводил пленных, разрушал городки…
   Забыв про половцев, Игорь кинулся обратно, но не землю свою оборонять, а за ее разорение расплачиваться: взял, начисто ограбил и сжег дотла переяславский город Глебов.
   И вышло, что в результате задуманного похода на половцев пострадали только два русских княжества.
   Стремясь исправить положение, летом того же 1184 года сам Святослав Всеволодович собрал против половцев невиданную по масштабам армию, куда вошли войска многих князей — но только не северских [262]. Понять Игоря можно: авангардом в походе командовал князь Владимир Переяславский (добился-таки!). Понимая, как сложно сколотить достаточно представительную и многочисленную коалицию, великий князь киевский предпочел закрыть глаза на обиду родича, тем более что в чисто военном отношении выигрыш превосходил потерю.
   Форсировав Днепр у Переволочны, объединенное русское войско двинулось в глубь степи. Вскоре авангард — дружина Владимира Переяславского и легкая берендейская конница — столкнулся с передовыми отрядами хана Кобяка. Половцы увидели, что русский отряд невелик, и кинулись на него. Владимир спешно послал гонца ко Святославу, чтобы поторопить главные силы, отстававшие на день пути, а сам, отразив атаку половцев, пускаться в преследование не стал. Соединившись с главными силами Кончака, хан Кобяк, видевший лишь относительно немногочисленный авангард, сообщил, что русских немного. В результате Кончак, ожидая легкой победы, столкнулся с настолько превосходящими силами, что понес жесточайшее поражение: только пленными половцы потеряли свыше семи тысяч (в их числе оказались хан Кобяк и двое его сыновей, а также некоторые другие ханы).
   Тем не менее русский поход решил только тактическую задачу — освобождение днепровского торгового пути. Стратегическая же цель достигнута не была: Кончак понес серьезные потери, однако не был разгромлен, а пленение ханов лишь избавило его от конкурентов в борьбе за власть и, следовательно, способствовало объединению Степи. Вернувшись в свои кочевья, он продолжал готовить большой поход на Русь.
   Вернемся, однако к нашему герою. Дома он все-таки не усидел и организовал собственный набег на степняков, рассчитывая безнаказанно пограбить их становища, пока войско Кончака связано действиями великого князя киевского. Однако ему не повезло: кочевий найти так и не удалось; лишь на обратном пути дружина Игоря столкнулась с отрядом отступающих после разгрома половцев (около четырех сотен сабель) и без потерь истребила его, срывая зло за собственную неудачу. Практического смысла в этом не было: много ли трофеев возьмешь с тех, кто бежит, спасая собственную жизнь?
   В феврале следующего года переформированное войско Кончака двинулось на Русь. Конечной целью похода был Киев, где томились пленные ханы [263]. В обозе везли не только стенобитные, но даже стреляющие греческим огнем [264] орудия, которые соорудил ему некий беглый ромей. Летопись упоминает также о «луках, которые могли натянуть лишь пятьдесят человек» (по всей видимости, разумея под этим баллисты).
   Далее последовали дипломатические маневры: зная что черниговские и северские князья не слишком-то ладят с Киевом, Кончак в обмен на нейтралитет гарантировал неприкосновенность их владений. Ярослав Всеволодович Черниговский согласился и отправил к Кончаку для переговоров боярина Ольстина Олексича. Узнав об этом, великий князь киевский письменно укорил брата за измену, но тот ответил, что уже дал Кончаку слово и нарушить его не может. Затем Святослав Всеволодович повелел нашему герою без промедлений собирать дружину и ополчение и выступать на соединение с войском, идущим навстречу половцам. Согласно летописи, получив этот приказ, Игорь объявил ближним боярам:
   — Не дай Бог нам отказаться от похода на поганых! Поганые всем нам общий враг!
   И, как верный вассал, тут же исполчился и выступил. Да вот беда: на берегах реки Суды его рать попала в такой густой туман, что, потоптавшись на месте, почла за благо вернуться. В своем исследовании «Слова о полку Игореве» академик Б.А. Рыбаков доказывает, что история с туманом — чистейшая отговорка: и то сказать, какой может быть туман в феврале? Да еще такой, чтобы войско заблудилось в нем, идучи с детства знакомыми дорогами? Трудно сказать, что в этом случае руководило князем Игорем: застарелая ли нелюбовь к великому князю, некогда лишившему Святославичей черниговского стола? союзнические и уже почти родственные чувства к Кончаку? или же хан пообещал за невмешательство нечто весьма ощутимое? Так или иначе, однако он остался в своем Новгороде-Северском.
   А Святославу Всеволодовичу повезло: в степи повстречались купцы, видевшие, где разбило лагерь Кончаково войско. Нападение русских было внезапным, однако Кончак сумел увести войска с малыми потерями, оставив победителям лишь с таким трудом собранный парк стенобитных и огневых машин.
   И вновь установилось прежнее шаткое равновесие сил. Решив нанести половцам окончательное поражение, великий князь Святослав всю весну провел в разъездах и переговорах, организовывая новую кампанию.

Злосчастный поход

   А князь Игорь тем временем готовился к собственной: зная, что Кончак с войском еще в марте находился на левобережье Днепра, он полагал, что половцы, готовясь к новому походу на Русь, останутся там еще надолго. А значит, он сможет захватить беззащитные половецкие вежи и хорошо поживиться. К тому же, договорившись о мире, половцы не ждали нападения со стороны князя Игоря. Равно таясь от половцев и от собственного великого князя, Игорь собирал войска не у себя, в Новгороде-Северском, а в Путивле и пограничном Курске.
   О дальнейшем академик Лихачев пишет: «23 апреля 1185 года, во вторник [265], Игорь Святославич Новгород-Северский, сын его — Владимир Путивльский, племянник — князь Святослав Ольгович Рыльский вместе с присланными от Ярослава Всеволодовича Черниговского во главе с Ольстином Олексичем дружинами… выступили в далекий степной поход на половцев без сговора с киевским князем Святославом. Откормленные за зиму кони шли тихо. Игорь ехал, собирая свою дружину. В походе у берегов Донца 1 мая, когда день клонился к вечеру, их застало солнечное затмение, считавшееся в те времена предзнаменованием несчастья…»
   Позволю себе маленький (оставляя более пространные на потом) комментарий. Затмение-то и впрямь имело место, да только максимум его пришелся не на вечер, а на 15 часов 25 минут по киевскому времени, причем Луна закрыла только 80% видимого солнечного диска, так что все столь яркие описания «Слова» представляют собой поэтические преувеличения (при таком затмении общая освещенность примерно на уровне обычного пасмурного дня или даже чуть выше).
   Но бог с ними — с затмением, со знамением… В любом случае рать мало-помалу все дальше углублялась в Поле Половецкое. Один из высланных вперед конных разъездов захватил пленника, от которого узнали, что половцам о продвижении Игоревой рати известно. Наконец за неширокой степной речкой показались половецкие кибитки и всадники, покидающие вежи, не вступая с русскими в бой. Младшие князья бросились в погоню и возвратились ко главным силам только вечером, заморив коней, но так никого и не догнав.
   А теперь, пока русский лагерь спит, позволю себе еще одно отступление — о кибитках. При том слове воображение привычно рисует нехитрый и убогий возок. И — ошибается.
   Половецкие вежи представляли собой настоящие передвижные городки. Рубрук [266] пишет, что они представляли собой огромные платформы на колесах (язык не поворачивается называть эти сооружения телегами, хотя в «Слове о полку Игореве» их именуют именно так) — ширина колеи достигала шести метров, а сама платформа была еще на добрых три метра шире. И на ней стояла огромная — девяти метров в диаметре — войлочная юрта. На перегоне каждый такой фантастический дом на колесах влекли 22 быка. А исчислялись они десятками (если кочевал небольшой род) или даже многими сотнями. Пищу готовили прямо на ходу, и над степью стлался пропитанный соответствующими ароматами дым. Жили половцы небедно — пограбить было что…
   Однако на этот раз до дележа трофеев дело не дошло: на рассвете лагерь проснулся от топота тысячных отрядов. На беду оказалось, что основные силы Кончака и другого могучего половецкого хана, Гзы, оказались неподалеку. Узнав о походе русских, они в считанные дни настигли Игоря.
   Русские полки начали пробиваться на север, но путь им преградили половецкие отряды. Началась жестокая сеча. День выдался жаркий, кони изнемогали без воды и быстро уставали. Однако к воде половцы не пропускали — лишь к вечеру измученные воины пробились к речке. Битва продолжалась и ночью. Перелом наступил утром следующего дня, 28 апреля, — после суток почти непрерывного сражения. Легкая конница союзных степняков пустилась в бегство, разрушив русский строй. Игорь Святославич поскакал за беглецами, но остановить и вернуть не смог. К полудню Всеволод и остатки войска сложили оружие. В плен попали сам князь Игорь, его брат, сын и пять тысяч дружинников. Мало кому удалось вырваться, но и этих счастливчиков преследовали и ловили отряды легкой половецкой конницы.
   Узнав, что в плен попали русские князья, Кончак торжествовал. Во-первых, пленники — это выкуп. За Игоря половцы потребовали две тысячи гривен, за прочих князей — по тысяче, за воевод — по двести. Кроме того, после ряда понесенных половцами поражений обилие пленных позволяло рассчитывать на обмен. Во-вторых, с гибелью Игорева войска в русской обороне открылась брешь.
   Правда, по этому поводу между ханами возникли разногласия. Гза хотел воспользоваться моментом и разгромить беззащитное Северское княжество. Кончак рассчитывал на большее — Святослав Всеволодович еще только собирает войска союзных князей, армия пока не готова, и можно нанести удар по Киеву. Так и не сговорившись, ханы повели свои полки в разные стороны.
   Кончак осадил Переяславль. Князь Владимир — тот, обидчик и соперник Игоря, — с малыми силами предпринял вылазку. Половцы окружили его и так изранили, что дружинники еле живого внесли князя обратно в город, где он вскорости и скончался.
   Узнав об этом, Святослав поспешил на выручку. Кончак снял осаду и повернул назад, по дороге буквально стерев с лица земли город Римов. Добыча была так велика, что хан повернул в степь.
   Войско Гзы подошло к Путивлю, сожгло посады, разграбило окрестные села, хотя самого города взять и не смогло: вовремя подоспели полки сыновей великого князя киевского. Гза отступил за реку, увозя награбленное добро и пленных, а сына послал вверх по Сейму жечь прибрежные деревни. Тот увлекся грабежом, его настигли киевские войска, и он погиб.
   Давно половцы не наносили такого удара Руси — русские рабы продавались теперь за бесценок, а перекупщики съехались в стан Кончака и с Кавказа, и с Волги. Правый берег Днепра Святославу еще удалось защитить, но левобережье было опустошено.
   Вернувшись в кочевья, Гза встретился с Кончаком и, обуреваемый жаждой мести за погибшего сына, потребовал убить князя Игоря. Однако Кончак принимал Игоря скорее не как пленника, а как гостя: и дружба старая не ржавеет (особенно для степняка с его кодексом чести); и недавний (а может, и будущий!) союзник все-таки; и выкуп ожидается солидный (дружба дружбой, но кошелек-то врозь!); и свадьба дочери с княжичем Владимиром Игоревичем на носу…
   Сколько Игорь пробыл в плену — предмет спора историков. Принято считать, что чуть более года [267]: в казне у княгини Ефросиньи Ярославны не хватало денег на выкуп, к тому же половина ее княжества была разграблена Гзой.
   Узнав, что среди половцев зреет план убить его, Игорь склонился на уговоры некоего Овлура (в крещении Лавра), обещавшего организовать побег. Вместе с Лавром и несколькими слугами, преодолев за 2 дня верховой езды и одиннадцать дней пешего хода около 350 километров, они добрались до пограничного города Донца. «И оттуда пошел в свой Новгород… — сообщает Ипатьевская летопись. — Из Новгорода пошел к брату своему Ярославу в Чернигов, прося помощи. <…> Ярослав же обрадовался ему. И помощь дать обещал… Игорь же оттуда поехал в Киев к великому князю Святославу».
   Дальнейшее можно описать очень коротко.
   Великий князь киевский Святослав Всеволодович требует от Игоря публичного покаяния — и получает: «Вспомнил я грехи свои перед Господом Богом моим, ибо много убийств, кровопролитий учинил я в земле христианской, не пощадил христиан, а взял приступом город Глебов у Переяславля. Немало зла приняли тогда невинные христиане: родителей разлучили с детьми их, брата с братом, друга с другом, жен с мужьями их, дочерей с матерями их, подругу с подругой ее. Все были в смятении от плена и скорби. Живые мертвым завидовали, а мертвые радовались, что они, словно мученики святые, получили огнем испытание в сей глуши; старцы умерщвлялись, юноши получали лютые, жестокие раны, мужчин убивали и рассекали на части, а женщины терпели поругание. И все это совершил я…» И так — эпизод за эпизодом.
   Здесь следует заметить, что для русского сознания факт покаяния всегда был намного важнее факта греха: распространенное присловье «не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься» родилось исключительно в наших палестинах. Недаром народная песня [268] о Кудеяре, неповторимо исполнявшаяся Шаляпиным, начинается словами:
 
Жили двенадцать разбойников,
У них Кудеяр атаман.
Много разбойники пролили
Крови честных христиан…
 
   и заканчивается:
 
Сам Кудеяр в монастырь ушел,
Надел вериги тяжелые,
А когда со святыми преставился,
Мощи его по сей день чудеса творят…
 
   Логика, согласитесь, дивная!
   Вернемся, однако, к нашему кудеяру. Похоже, поражение и позор несколько поумерили его пыл. В следующие годы Игорь Святославич не столько воюет, сколько постоянно укрепляет родственные связи с другими князьями: в начале октября 1188 его двенадцатилетний сын Олег обвенчан с дочерью князя Рюрика Ростиславича, а первенец Владимир — с Кончаковной. Двумя годами позже великий князь Святослав «ожени внука своего Давида Ольговича Игоревною».
   В следующем, 1191 году Игорь возглавляет объединенные походы на половцев. В 1199 году после смерти черниговского князя Ярослава Всеволодовича этот стол по старшинству переходит к Игорю Святославичу Северскому.
   После смерти великого князя Святослава Всеволодовича на киевском столе утвердился Рюрик Ростиславич, а его соправителем по «Русской земле» (то есть южной Киевщине), ненадолго стал его зять, Роман Мстиславич Волынский, праправнук Владимира Мономаха, получивший лучшие земли с городами Треполем, Торческом, Каневом и другими. Однако этой «лепшей волости» позавидовал Всеволод Большое Гнездо [269], желавший осуществлять контроль и над киевскими землями. Началась длительная распря между Рюриком, поддержавшим притязания Всеволода, и обиженным Романом Волынским. В конце концов Романа поддержали многие города, а также черные клобуки, и в 1202 году «отвориша ему кыяне ворота». Уже на следующий год новый великий князь киевский организовал поход в глубь Поля Половецкого «и взя веже полевеческие и приведе полона много и душь христьянских множество отполони от них, и бысть радость велика в земли Русьстей». Велика, замечу, радость — удачный грабеж…
   Но Рюрик не собирался сдаваться: 2 января 1203 года в союзе с Ольговичами и «всею Половецкою землею» он взял Киев. «И сотворилося велико зло в Русстей земли, якого же зла не было от крещенья над Кыевом… Подолье взяша и апожгоша; ино Гору взяша и митрополью святую Софью разграбиша и Десятинную [церковь. — А.Б.]… разграбиша и манастыри все и иконы одраша… то положиша все собе в полон». Союзники Рюрика — половцы — изрубили всех старых монахов, попов и монашек, а юных черниц увели в свои становища. Впрочем, укрепиться в Киеве Рюрик не надеялся и, ограбив город, ушел в свой укрепленный Овруч.
   Рассказываю об этом не из любви к подробностям, к делу прямого отношения не имеющим. Иногда история любит изящно закольцовываться. Как вы помните, начинал свои героические деяния наш герой, участвуя в 1169 году в разграблении Киева, вдохновленном Андреем Боголюбским. Последним же его делом в 1202 году стала работа по сколачиванию антикиевской коалиции, дипломатическая подготовка войны, вдохновляемой наследником Боголюбского — Всеволодом Большое Гнездо. Входил в эту подготовку и наем половцев, которым в качестве вознаграждения было даровано право безнаказанно грабить Мать городов русских.
   Правда в самом походе Игорь Святославич принять участия уже не смог — накануне начала военных действий он умер в Чернигове, в последний год жизни предусмотрительно успев завести собственную летопись, попавшую впоследствии в киевский свод и представлявшую Игоря весьма благородным князем, непрерывно думающим о благе земли русской.

Недоумения и разумение

   А теперь вернемся к тому, с чего начинали. Академик Лихачев пишет [270]: «Совесть государственного деятеля, совесть князя — это то самое, что бросило героя „Слова о полку Игореве“ — князя небольшого Северского княжества Игоря Святославича в его безумно смелый поход. С небольшим русским войском Игорь пошел навстречу верному поражению во имя служения Русской земле, побуждаемый к этому своей проснувшейся совестью одного из самых беспокойных и задиристых князей своего времени… В 1184 г. объединенными усилиями русских князей под предводительством Святослава Всеволодовича Киевского половцы были разбиты… Однако Игорь Святославич Новгород-Северский не смог участвовать в этом победоносном походе: поход начался весной, и гололедица помешала его конному войску подоспеть вовремя. По-видимому, Игорь Святославич тяжело переживал эту неудачу: ему не удалось доказать свою преданность союзу русских князей против половцев, его могли заподозрить в умышленном уклонении от участия в походе, как бывшего союзника Кончака. Вот почему в следующем, 1185 году Игорь, „не сдержав юности“ — своего молодого задора, без сговора со Святославом и Рюриком бросается в поход против половцев… Высокое чувство воинской чести, раскаяние в своей прежней политике, преданность новой — общерусской, ненависть к своим бывшим союзникам — свидетелям его позора, муки страдающего самолюбия — все это двигало им в походе. Смелость, искренность, чувство чести столкнулись в характере Игоря с его недальновидностью, любовь к родине — с отсутствием ясного представления о необходимости единения, совместной борьбы. Игорь в походе действовал с исключительной отвагой, но он не подчинил всю свою деятельность интересам родины, он не смог отказаться от стремления к личной славе, и это привело его к поражению, которого еще не знали русские». Это, если угодно, точка зрения равно общепризнанная, общепринятая и официальная.
   Всякий, прочитавший конспективно изложенное выше жизнеописание нашего героя увидит множество поразительных несовпадений. Не стану утомлять полным перечнем, но вот хотя бы некоторые.
   Итак, в «безумно смелый поход» нашего героя бросила совесть? Тогда всякий выходящий на большую дорогу путничков пограбить — человек на редкость совестливый…
   Гололедица помешала его конному войску подоспеть? В летописях, правда, говорится о тумане… Конечно, мелкая подтасовка делает причину возвращения Игоревой рати в Новгород-Северский несколько убедительнее, но все равно, подозревать князя в «умышленном уклонении от участия в походе» основания имелись — как вы могли убедиться, он неоднократно оставлял киевских князей один на один с половцами.
   Ну, а насчет «не сдержав юности» — так оно и вовсе смешно: тридцатитрехлетний по тем временам считался мужем не только не юным, но и не молодым даже, а вошедшим в пору зрелости…
   Насчет чести княжеской тоже возникают вопросы. Вот, например, эпизод с бегством из стана Кончака, когда прошел слух, что «придут половцы с войны и перебьют они всех (!) князей и всех (!) русских». Что же делает наш герой? Бежит, нимало не заботясь о судьбе оставшихся в плену брата, племянника и сына. Кстати, с точки зрения половецкого кодекса чести, более строгого, нежели русский, побег из плена до внесения выкупа представлялся поступком человека, не только не имеющего чести и совести, но и не ведающего стыда. Но Игорь таков и есть. Недаром автор «Слова о полку Игореве» устами великого князя киевского Святослава Всеволодовича называет поход Игоря нечестным: «нечестно одолеше, бо нечестно кровь погану пролиясте» («нечестно вас одолели язычники, ибо сначала вы сами нечестно пролили языческую кровь»).
   И посему совершенно неудивительно, что академик Рыбаков пришел к печальному выводу: «Игорь не был борцом за Русскую землю и действовал преимущественно в своих интересах». В другом месте, комментируя поход, предпринятый Игорем Святославичем в Поле Половецкое в 1184 году он же пишет: «Не общерусская оборонительная борьба и даже не защита собственных рубежей, а лишь желание захватить половецкие юрты с женами, детьми и имуществом толкало князя на этот поход — своего рода репетицию будущего похода 1185 года. И действующие лица в этой репетиции те же самые: Игорь, буй тур Всеволод, Святослав Ольгович и княжич Владимир».
   А Олжас Сулейменов [271], прекрасный поэт и автор блистательного исследования «Слова» сформулировал то же самое не столь академично и более эмоционально: «Страшный враг, ужас и проклятие Руси — не половцы, а скорее князья, подобные Игорю. Это они “несут розно русскую землю”, кричат летописи. Это они приводят половцев или провоцируют их набеги. Ученые, оправдывая Игоря, еще более усложняют обстановку… И в конце работы может выясниться, что икона-то висит на стенке неверно, и изображен на ней не бог Игорь, а живой человек с дьявольскими чертами».