Ко мне приближалось плывущее вверх по реке судно.
Я был нагим, и все, что я мог сделать, — это зачесать назад волосы, взяться за копье и ждать.
Подобно любому моряку, я критически рассматривал приближающееся судно. Это была галера. Ритмично подымались и опускались длинные весла с серебристыми лопастями, идеально и дружно выносимые плашмя, совершая короткие и резкие рубящие гребки, принятые в военном флоте, когда судно идет на веслах. Это необходимо на морских дорогах, где на курс влияют волны; на этих же окруженных сушей водах можно было бы применить гребки и подлиннее.
Изящного вида высоко задранный нос изобиловал позолотой, серебряными и золотыми украшениями. Мачты отсутствовали. Я молча ждал, слушая плеск весел и бурление вод у галеры за кормой. Раздалась громкая команда, весла с правого борта стали табанить, с левого продолжали тянуть вперед, и галера плавно развернулась. За новым приказом последовало сушение весел — как часто я отдавал такую же команду! — и галера поплыла дальше бортом. Меня несло течением к ней.
С этой точки зрения стали ясно видны ее очертания; как и следовало ожидать, она была длинная и низкая, с высоким, крытым пологом ютом на корме. На палубе толпились люди. Я увидел белые руки и множество разноцветных одежд. Слышалась доносимая ветром музыка.
Даже если бы я хотел сбежать, теперь побег стал невозможен.
Когда я подплыл, одно весло опустилось. Моя лодка скользнула вдоль борта. Все еще сжимая копье, я вспрыгнул на лопасть, а затем легко взбежал по веслу к планширу. Перемахнув через фальшборт, я приземлился на шканцах. Полог над головой шуршал на ветру. Палуба сверкала белизной, как на любом корабле королевского флота.
Человек в белой тунике и парусиновых брюках подошел ко мне, протягивая руку с улыбкой, полной энтузиазма.
— Дрей Прескот! Мы рады приветствовать тебя в Афразое.
Я ошеломленно пожал руку.
Над шканцами подымалась в великолепии позолоты и украшений корма. Там, должно быть, находились рулевые. Я повернулся и посмотрел вперед. И увидел ряд за рядом загорелые обветренные лица, улыбающиеся мне. Мускулистые руки дружно потянули весла, когда девушка — девушка! — кивнула и выбила легкую дробь на тамбурине. В такт с ее ударами весла вонзились в воду, и галера стала плавно набирать ход.
— Ты удивлен, Дрей? Ну, конечно. Позволь представиться. Я — Масперо, — он пренебрежительно махнул рукой. — Мы в Афразое не особенно гордимся титулами. Но меня часто называют наставником. Ты, наверное, испытываешь жажду, голод? Какое невнимание с моей стороны. Пожалуйста, позволь предложить тебе что-нибудь освежающее. Если ты последуешь за мной…
Он направился к кормовой каюте, и я ошеломленно последовал за ним. Девушка с волосами пшеничного цвета и смеющимся лицом, которая отбивала ритм на тамбурине, не обратила ни малейшего внимания на мою наготу. Я последовал за Масперо, и меня опять охватило ощущение предопределенной судьбы. Он знал мое имя. Он говорил по-английски. Не оказался ли я и впрямь в тенетах лихорадочного сна, на самом деле умирая на колу пыток в африканских джунглях?
Нос изумительной галеры был направлен теперь на город. Мы двигались постоянно и плавно, что казалось странным для моряка, привыкшего к качке и крену фрегата на огромных океанских волнах. С яркого неба прилетел белый голубь, покружил над галерой и уселся на задранный нос.
Не единожды в моем путешествии по реке он прилетал ко мне, но после того первого случая великолепный ало-золотой орел больше не появлялся.
Сидевшие на веслах люди смеялись и болтали, словно веселый народ на ярмарке. Их одежды ярко блистали в солнечном свете.
Масперо кивнул, улыбаясь.
— Мы уважаем нравы и обычаи людей, приглашаемых в Афразою. В твоем случае мы знаем, что нагота может вызвать смущение.
— Я к ней привык, — ответил я, но взял у него простую белую рубашку и парусиновые брюки, хотя когда мои пальцы сомкнулись на этом материале, я понял, что никогда раньше не встречал его. Не хлопок и не лен. Теперь, конечно, когда земляне открыли применение искусственных волокон для тканей, такие одежды или им подобные можно найти в любом стандартном универмаге. Но в то время я был простым моряком, привыкшим к толстым камвольным тканям, и меня могли поразить элементарные чудеса науки. Масперо носил пару светло-желтых атласных туфель. Большую часть своей жизни — до тех пор, пока не пробил себе дорогу через клюз — я ходил босиком. Даже потом мои тупоносые ботинки украшались стальными пряжками, ибо я не мог позволить себе даже дутых золотых.
Мы прошли в кормовую каюту, обставленную просто и со вкусом мебелью из какого-то легкого дерева вроде сандалового, и Масперо пригласил меня присесть в кресло под кормовыми окнами.
Теперь появилась возможность внимательнее приглядеться к нему. Первое и, безусловно, определяющее впечатление, производимое Масперо, — ощущение жизнелюбия, живости, подтянутости и постоянное ощущение гармонии, крывшееся во всем, что он говорил или делал. Чисто выбритое лицо обрамляли темные кудрявые волосы. Мои собственные густые шатеновые волосы пребывали в не слишком заметном беспорядке, но борода достигала уже шелковистой стадии и, рискую предположить, не слишком радовала глаз. Позже такую форму бороды назовут торпедой.
Еду принесла девушка, одетая в очаровательный, хотя и нескромно короткий костюм лиственно-зеленого цвета. На подносе оказался свежеиспеченный хлеб в виде длинных, на французский лад, батонов и серебряная чаша с фруктами, среди которых, как я с радостью увидел, были желтые вишни со вкусом портвейна. Я взял несколько и принялся с удовольствием жевать.
Масперо улыбнулся, и кожа вокруг его глаз собралась в морщинки.
— Ты находишь палины приятными на вкус? Они растут в диком виде по всему Крегену, где только подходит климат. — Он вопросительно посмотрел на меня. — Ты, кажется, замечательно приспособился.
Я взял еще вишен — палин , как я узнал они называются. Я не совсем понял, что Масперо хотел сказать последними словами.
— Видишь ли, Дрей, тебе нужно многое рассказать и многому научиться. Однако, успешно добравшись до Афразои, ты прошел первое испытание.
— Испытание?
— Конечно.
Я мог бы рассердиться. Мог бы разразиться бранью, негодуя на то, что меня произвольно проволокли сквозь опасности. Масперо могло искупить только одно.
— Когда вы перенесли меня сюда, вы знали, что я делал, где был, что со мной происходило? — осведомился я.
Он покачал головой, и я готов был дать волю своему гневу.
— Но ведь мы не переносили тебя в прямом смысле, Дрей. Только свободным применением воли ты мог ухитриться проделать свое путешествие. Однако коль скоро ты его проделал, плавание вниз по реке было самым настоящим испытанием. Как я сказал, удивительно, что ты так хорошо выглядишь.
— Я наслаждался путешествием по реке, — сказал я.
Он поднял брови.
— Но чудовища…
— Скорпион — полагаю, он был вашим домашним животным? — дал-таки мне бой. Но сомневаюсь, действительно ли он был настоящим.
— Он был настоящим.
— Разрази меня гром, — возмутился я. — А что, если бы меня убили?
Масперо рассмеялся. Кулаки мои сжались, несмотря на приятную обстановку, кубок с вином и еду.
— Если бы ты мог потерять жизнь, ты бы прибыл сюда не по реке. С рекой Аф не шутят.
Я рассказал Масперо об обстоятельствах, при которых в джунглях Африки на меня упал красный взгляд Антареса, и он сочувственно кивнул. Он немедленно занялся моим образованием, рассказав многое об этой планете под названием Креген.
Креген! Это имя горит у меня в крови! Как часто я жаждал вернуться!
Из шкафчика в стене каюты Масперо достал маленькую золотую шкатулку, покрытую гравировкой, а из шкатулки извлек прозрачный пузырек. В пузырьке находилось множество круглых пилюль. Я не жаловал врачей — слишком уж навидался их топорной работы в кубрике — и наотрез отказывался дать пустить себе кровь или поставить пиявок.
— Мы — жители Афразои, саванты. Мы — древний народ и чтим то, что считаем правильными путями мудрости и истины, смягченными добротой и сочувствием. Но мы знаем, что не являемся непогрешимыми. Возможно, ты и не тот человек, который нам нужен. К нам попадали многие, добившиеся допуска. Много званых, но мало избранных.
Он поднял прозрачный пузырек.
— На этой планете Креген есть много местных языков. Это неизбежно в любом мире, где происходят эволюция и экспансия. Но есть один язык, на котором говорят все, и именно его ты и должен знать. — Масперо протянул пузырек. — Открой рот.
Я сделал, как было велено. Не спрашивайте меня, что я подумал, не приходила ли мне в голову мысль о яде. Меня перенесли сюда, по моей собственной свободной воле — может быть, но все эти усилия, вроде снабжения меня лодкой-листом, едва ли будут сразу выброшены на ветер. Или — будут? Не мог ли я уже провалить какие-то задуманные для меня экзамены? Я проглотил пилюлю, поданную Масперо.
— А теперь, Дрей, когда пилюля растворится и ее генетические составляющие обоснуются в твоем мозгу, ты обретешь понимание главного языка Крегена, как устного, так и письменного.
Для меня, простого моряка конца восемнадцатого века, это было волшебством. Я ничего не знал о генетическом коде, ДНК и других нуклеиновых кислотах, о том, как они могут усваиваться мозгом вместе с несомой ими информацией. Я проглотил пилюлю и принял к сведению, что меня могут ждать и другие чудеса.
Что же касается того, что в мире есть много языков, то это естественно, и прочее было бы глупой мечтой. Здесь, на Земле, мы почти пришли к обладанию общим языком, на котором могли разговаривать и понимать от самых дальних западных берегов Ирландии до восточных границ с Турцией. Таким языком являлась латынь. Но она исчезла с подъемом национализма и местных диалектов.
Галера мягко качнулась под нами, и Масперо вскочил на ноги.
— Мы причалили! — весело воскликнул он. — Теперь ты должен посмотреть Афразою — город савантов!
Глава 4
Я был нагим, и все, что я мог сделать, — это зачесать назад волосы, взяться за копье и ждать.
Подобно любому моряку, я критически рассматривал приближающееся судно. Это была галера. Ритмично подымались и опускались длинные весла с серебристыми лопастями, идеально и дружно выносимые плашмя, совершая короткие и резкие рубящие гребки, принятые в военном флоте, когда судно идет на веслах. Это необходимо на морских дорогах, где на курс влияют волны; на этих же окруженных сушей водах можно было бы применить гребки и подлиннее.
Изящного вида высоко задранный нос изобиловал позолотой, серебряными и золотыми украшениями. Мачты отсутствовали. Я молча ждал, слушая плеск весел и бурление вод у галеры за кормой. Раздалась громкая команда, весла с правого борта стали табанить, с левого продолжали тянуть вперед, и галера плавно развернулась. За новым приказом последовало сушение весел — как часто я отдавал такую же команду! — и галера поплыла дальше бортом. Меня несло течением к ней.
С этой точки зрения стали ясно видны ее очертания; как и следовало ожидать, она была длинная и низкая, с высоким, крытым пологом ютом на корме. На палубе толпились люди. Я увидел белые руки и множество разноцветных одежд. Слышалась доносимая ветром музыка.
Даже если бы я хотел сбежать, теперь побег стал невозможен.
Когда я подплыл, одно весло опустилось. Моя лодка скользнула вдоль борта. Все еще сжимая копье, я вспрыгнул на лопасть, а затем легко взбежал по веслу к планширу. Перемахнув через фальшборт, я приземлился на шканцах. Полог над головой шуршал на ветру. Палуба сверкала белизной, как на любом корабле королевского флота.
Человек в белой тунике и парусиновых брюках подошел ко мне, протягивая руку с улыбкой, полной энтузиазма.
— Дрей Прескот! Мы рады приветствовать тебя в Афразое.
Я ошеломленно пожал руку.
Над шканцами подымалась в великолепии позолоты и украшений корма. Там, должно быть, находились рулевые. Я повернулся и посмотрел вперед. И увидел ряд за рядом загорелые обветренные лица, улыбающиеся мне. Мускулистые руки дружно потянули весла, когда девушка — девушка! — кивнула и выбила легкую дробь на тамбурине. В такт с ее ударами весла вонзились в воду, и галера стала плавно набирать ход.
— Ты удивлен, Дрей? Ну, конечно. Позволь представиться. Я — Масперо, — он пренебрежительно махнул рукой. — Мы в Афразое не особенно гордимся титулами. Но меня часто называют наставником. Ты, наверное, испытываешь жажду, голод? Какое невнимание с моей стороны. Пожалуйста, позволь предложить тебе что-нибудь освежающее. Если ты последуешь за мной…
Он направился к кормовой каюте, и я ошеломленно последовал за ним. Девушка с волосами пшеничного цвета и смеющимся лицом, которая отбивала ритм на тамбурине, не обратила ни малейшего внимания на мою наготу. Я последовал за Масперо, и меня опять охватило ощущение предопределенной судьбы. Он знал мое имя. Он говорил по-английски. Не оказался ли я и впрямь в тенетах лихорадочного сна, на самом деле умирая на колу пыток в африканских джунглях?
Нос изумительной галеры был направлен теперь на город. Мы двигались постоянно и плавно, что казалось странным для моряка, привыкшего к качке и крену фрегата на огромных океанских волнах. С яркого неба прилетел белый голубь, покружил над галерой и уселся на задранный нос.
Не единожды в моем путешествии по реке он прилетал ко мне, но после того первого случая великолепный ало-золотой орел больше не появлялся.
Сидевшие на веслах люди смеялись и болтали, словно веселый народ на ярмарке. Их одежды ярко блистали в солнечном свете.
Масперо кивнул, улыбаясь.
— Мы уважаем нравы и обычаи людей, приглашаемых в Афразою. В твоем случае мы знаем, что нагота может вызвать смущение.
— Я к ней привык, — ответил я, но взял у него простую белую рубашку и парусиновые брюки, хотя когда мои пальцы сомкнулись на этом материале, я понял, что никогда раньше не встречал его. Не хлопок и не лен. Теперь, конечно, когда земляне открыли применение искусственных волокон для тканей, такие одежды или им подобные можно найти в любом стандартном универмаге. Но в то время я был простым моряком, привыкшим к толстым камвольным тканям, и меня могли поразить элементарные чудеса науки. Масперо носил пару светло-желтых атласных туфель. Большую часть своей жизни — до тех пор, пока не пробил себе дорогу через клюз — я ходил босиком. Даже потом мои тупоносые ботинки украшались стальными пряжками, ибо я не мог позволить себе даже дутых золотых.
Мы прошли в кормовую каюту, обставленную просто и со вкусом мебелью из какого-то легкого дерева вроде сандалового, и Масперо пригласил меня присесть в кресло под кормовыми окнами.
Теперь появилась возможность внимательнее приглядеться к нему. Первое и, безусловно, определяющее впечатление, производимое Масперо, — ощущение жизнелюбия, живости, подтянутости и постоянное ощущение гармонии, крывшееся во всем, что он говорил или делал. Чисто выбритое лицо обрамляли темные кудрявые волосы. Мои собственные густые шатеновые волосы пребывали в не слишком заметном беспорядке, но борода достигала уже шелковистой стадии и, рискую предположить, не слишком радовала глаз. Позже такую форму бороды назовут торпедой.
Еду принесла девушка, одетая в очаровательный, хотя и нескромно короткий костюм лиственно-зеленого цвета. На подносе оказался свежеиспеченный хлеб в виде длинных, на французский лад, батонов и серебряная чаша с фруктами, среди которых, как я с радостью увидел, были желтые вишни со вкусом портвейна. Я взял несколько и принялся с удовольствием жевать.
Масперо улыбнулся, и кожа вокруг его глаз собралась в морщинки.
— Ты находишь палины приятными на вкус? Они растут в диком виде по всему Крегену, где только подходит климат. — Он вопросительно посмотрел на меня. — Ты, кажется, замечательно приспособился.
Я взял еще вишен — палин , как я узнал они называются. Я не совсем понял, что Масперо хотел сказать последними словами.
— Видишь ли, Дрей, тебе нужно многое рассказать и многому научиться. Однако, успешно добравшись до Афразои, ты прошел первое испытание.
— Испытание?
— Конечно.
Я мог бы рассердиться. Мог бы разразиться бранью, негодуя на то, что меня произвольно проволокли сквозь опасности. Масперо могло искупить только одно.
— Когда вы перенесли меня сюда, вы знали, что я делал, где был, что со мной происходило? — осведомился я.
Он покачал головой, и я готов был дать волю своему гневу.
— Но ведь мы не переносили тебя в прямом смысле, Дрей. Только свободным применением воли ты мог ухитриться проделать свое путешествие. Однако коль скоро ты его проделал, плавание вниз по реке было самым настоящим испытанием. Как я сказал, удивительно, что ты так хорошо выглядишь.
— Я наслаждался путешествием по реке, — сказал я.
Он поднял брови.
— Но чудовища…
— Скорпион — полагаю, он был вашим домашним животным? — дал-таки мне бой. Но сомневаюсь, действительно ли он был настоящим.
— Он был настоящим.
— Разрази меня гром, — возмутился я. — А что, если бы меня убили?
Масперо рассмеялся. Кулаки мои сжались, несмотря на приятную обстановку, кубок с вином и еду.
— Если бы ты мог потерять жизнь, ты бы прибыл сюда не по реке. С рекой Аф не шутят.
Я рассказал Масперо об обстоятельствах, при которых в джунглях Африки на меня упал красный взгляд Антареса, и он сочувственно кивнул. Он немедленно занялся моим образованием, рассказав многое об этой планете под названием Креген.
Креген! Это имя горит у меня в крови! Как часто я жаждал вернуться!
Из шкафчика в стене каюты Масперо достал маленькую золотую шкатулку, покрытую гравировкой, а из шкатулки извлек прозрачный пузырек. В пузырьке находилось множество круглых пилюль. Я не жаловал врачей — слишком уж навидался их топорной работы в кубрике — и наотрез отказывался дать пустить себе кровь или поставить пиявок.
— Мы — жители Афразои, саванты. Мы — древний народ и чтим то, что считаем правильными путями мудрости и истины, смягченными добротой и сочувствием. Но мы знаем, что не являемся непогрешимыми. Возможно, ты и не тот человек, который нам нужен. К нам попадали многие, добившиеся допуска. Много званых, но мало избранных.
Он поднял прозрачный пузырек.
— На этой планете Креген есть много местных языков. Это неизбежно в любом мире, где происходят эволюция и экспансия. Но есть один язык, на котором говорят все, и именно его ты и должен знать. — Масперо протянул пузырек. — Открой рот.
Я сделал, как было велено. Не спрашивайте меня, что я подумал, не приходила ли мне в голову мысль о яде. Меня перенесли сюда, по моей собственной свободной воле — может быть, но все эти усилия, вроде снабжения меня лодкой-листом, едва ли будут сразу выброшены на ветер. Или — будут? Не мог ли я уже провалить какие-то задуманные для меня экзамены? Я проглотил пилюлю, поданную Масперо.
— А теперь, Дрей, когда пилюля растворится и ее генетические составляющие обоснуются в твоем мозгу, ты обретешь понимание главного языка Крегена, как устного, так и письменного.
Для меня, простого моряка конца восемнадцатого века, это было волшебством. Я ничего не знал о генетическом коде, ДНК и других нуклеиновых кислотах, о том, как они могут усваиваться мозгом вместе с несомой ими информацией. Я проглотил пилюлю и принял к сведению, что меня могут ждать и другие чудеса.
Что же касается того, что в мире есть много языков, то это естественно, и прочее было бы глупой мечтой. Здесь, на Земле, мы почти пришли к обладанию общим языком, на котором могли разговаривать и понимать от самых дальних западных берегов Ирландии до восточных границ с Турцией. Таким языком являлась латынь. Но она исчезла с подъемом национализма и местных диалектов.
Галера мягко качнулась под нами, и Масперо вскочил на ноги.
— Мы причалили! — весело воскликнул он. — Теперь ты должен посмотреть Афразою — город савантов!
Глава 4
КРЕЩЕНИЕ
Мне теперь кажется, что нет иного способа описать этот город. Не раз я гадал: может быть, я и впрямь умер и попал на небеса. Сколько впечатлений, сколько чудесных прозрений, сколько красоты! Ниже по реке широкие хоррасы садов, молочных ферм и открытых выпасов в изобилии снабжали продуктами город. Повсюду пылали цвета, пронзительно яркий свет, и при этом имелось множество тенистых местечек для отдыха, покоя и медитации. Все жители Афразои отличались добротой и внимательностью. Это были веселые, мягкие и симпатичные люди, полные всех благородных чувств, о которых на нашей старушке Земле столь много говорят и которые так часто игнорируют в повседневной жизни.
Я, естественно, искал ложку дегтя в бочке меда, мрачную, тайную правду об этих людях, раскрывающую, что они обманщики, город лицемеров. Я искал подозреваемую мной принужденность и никак не мог найти. Со всей честностью и трезвой правдивостью я считаю, что если когда и существовал рай среди смертных, то находился он в городе савантов, Афразое, на планете Креген под алым и изумрудным солнцами Антареса.
Из всех открывавшихся мне каждый день чудес одно из самых величайших встретилось мне в первый же день, когда Масперо привел меня в растущий из озера город.
Мы покинули галеру и сошли на увешанный гирляндами цветов гранитный причал. Здесь толпилось много смеющихся и болтающих людей, и когда мы проходили к высокому купольному арочному входу, они весело кричали:
— Лахал , Масперо! Лахал , Дрей Прескот!
И я понимал, что «Лахал » — слово приветствия, слово товарищества. А когда лингвистическая пилюля полностью растворилась во мне и ее генетические составляющие нашли себе место у меня в мозгу, я понял также, что слово «Лахал », произносимое на валлийский лад, являлось приветствием для незнакомых людей, словом более формально-вежливым.
Растягивая губы, носящие непривлекательный изгиб суровости, в непривычной для себя гримасе улыбки, я поднял руку и ответил тем же приветствием.
— Лахал , — произнес я, следуя за Масперо.
Вход вел внутрь одного из громадных стволов. Покинув Землю в год Трафальгарской битвы, я не был подготовлен к тому, что комната, где я оказался, быстро поехала вверх, заставив меня согнуть колени.
Масперо хохотнул.
— Сглотни пару раз, Дрей.
На несколько мгновений заложило уши, потом слух восстановился. Теперь нет необходимости описывать лифты и подъемники. Но для меня они, надо сказать, были еще одним чудом этого города.
Во время пребывания в Афразое я невольно занимался поисками диссонансной ноты, червоточины в яблоке, которую подозревал и которую страшился найти. На Земле существовали способы принуждения, привычные и понятные для меня. Отряды вербовщиков сваливали свой человеческий груз на корабли-получатели, а с этих калош завербованные отправлялись на борт военных судов, несчастные, страдающие от морской болезни, испуганные, озлобленные. Плетка укротит их, приучит к дисциплине — наравне с теми, кто был принудительно завербован Билли Питтом [9]. Дисциплина была открытой и понятной, голой жизненной реальностью, необходимым злом. Здесь же я подозревал силы, действующие в темноте, подальше от глаз честных людей.
Впоследствии я увидел и изучил много систем контроля. На Крегене я встречал такие способы восстановления дисциплины и порядка, по сравнению с которыми все пресловутые индоктринации с промыванием мозгов в политических империях Земли кажутся нотациями седовласой учительницы в школе для девочек.
Когда подъемник остановился и дверь открылась, я подпрыгнул. Я понятия не имел ни о фотоэлементах, ни об их применении в самооткрывающихся дверях. Правда, по какому-то капризу моей памяти я знал среди прочего, что существует такая штука — то ли субстанция, то ли жидкость, то ли не знаю что, да и никто другой тогда тоже не знал — vis electrica [10], названная английским врачом Гильбертом. Слово происходило от древнегреческого electron — янтарь. Я также знал, что Хоксби [11] научился вызывать искры, и слышал о Вольта и Гальвани.
Я вышел на свежий душистый воздух. Вокруг раскинулся город. Город! Увидев такое зрелище, ни один человек никогда не смог бы его забыть. К небу поднималось множество высоких стволов — я обнаружил, что называю их древесными, но эта форма растительной жизни была наверняка древней, чем деревья. С макушек свисали воздушные побеги. Признаться, у меня возникла тогда постыдная мысль, ибо с виду эти болтающиеся линьки слегка походили на кошку-девятихвостку, когда она поднята в руке боцмана. Выход на огражденной площадке перед нами вел в никуда. Масперо уверенно двинулся вперед и коснулся одной из множества цветных кнопок на столике с начертанным на нем названием «Южный проход. Десять». Платформа — достаточно большая, чтобы вместить четверых человек — подлетела к нам и прикрепилась к выходу с площадки. Я заметил линь, тянущийся от дуги в центре воздушной платформы вверх, — и догадался, что на самом деле линь был усиком огромного растения. Масперо вежливо пригласил меня на борт. Я ступил на платформу и почувствовал упругость, когда линь напрягся под моим весом. Масперо прыгнул за мной, и мы сразу полетели вниз, набирая ускорение, словно ребенок, сидящий на качелях.
Мы летели в воздухе, проносясь между высоких стволов и наростов домов на них. Я увидел множество людей, также раскачивающихся во всех направлениях. Масперо уселся так, чтобы его голова была ниже прозрачного лобового экрана, и мог разговаривать со мной. Я стоял, позволяя ветру свистеть в ушах и развевать мне волосы, точно гриву.
Масперо объяснил, что качельная система не допускала запутывания линей. Дело было сложное, но у них имеются машины, способные справиться с задачей.
Офицеры парусных кораблей знать не знали ни о каких вычислительных машинах — кроме как самых древних форм. Опыт, пережитый мной, когда я стоял на платформе и головокружительно мчался в воздухе, стал одним из величайших раскрепощающих мгновений в моей жизни.
Мы поднялись, описав огромную дугу, и перешли на другую платформу. Затем Масперо пришлось манипулировать с устройством, сильно напоминающим вертикально расположенный птичий хвост. Он поправил курс, и мы вплотную пролетели возле другой воздушной платформы. Когда мы проносились мимо, я услышал восторженный визг и девичий смех.
— Любят они пошалить, — вздохнул Масперо. — Эта кокетка отлично знала, что я уступлю дорогу.
— Разве это не опасно? — последовал мой глупый вопрос.
Мы устремились вниз, величественно качнувшись к озеру, а затем головокружительно поднялись вверх, причалив к площадке, окружавшей ствол. Здесь на платформы забирались другие люди, отчаливали и качались, словно играющие дети. Мы преодолели таким способом, наверное, милю — и все без единой ошибки или запутывания. В раскачивании линей соблюдалась строгая система, так что столкновения под прямым углом исключались. Я мог бы качаться весь день. Эти устройства часто называют качелями, а Афразою именуют Качельным городом.
На одной площадке с перилами нас ждала группа людей. Один из них, поздоровавшись — «Лахал , Масперо» — и перебросившись вежливым словом со мной, сказал:
— Вчера через перевал Лоти проникли три грэнта . Ты пойдешь с нами?
— Увы, нет. У меня неотложные дела. Но скоро — скоро…
И тут я впервые услышал прощальные слова, которые потом приобрели для меня такое большое значение:
— Счастливо покачаться, Масперо!
— Счастливо покачаться, — ответил Масперо, улыбнувшись и помахав рукой.
Счастливо покачаться. Насколько же верны эти слова для выражения восторга и радости жизни в Качельном городе!
Среди многих качающихся с места на место людей я увидел юнцов, сидящих верхом на брусе, держа в левой руке нацеленную вниз рукоять направляющего весла, а другой махая всем, мимо кого они пролетали, петляя и поворачивая. Это стремительное качание выглядело таким свободным, таким прекрасным, настолько находилось в гармонии с воздухом и ветром, что я возжаждал испробовать это искусство.
— Нам приходится разбираться с создаваемой ими время от времени путаницей, — сказал Масперо. — Но, хоть стареем мы и медленнее, мы все-таки стареем. Мы не бессмертны.
Когда мы добрались до места назначения, Масперо проводил меня в свой дом. Он висел над озером на высоте, должно быть, пятисот футов. В центре ствола находилась шахта лифта, и её кольцом окружали комнаты с широкими окнами, выходящими на город. Растения и озеро блестели сквозь узор стволов и качелей.
Мебель в помещении отличалась безупречным вкусом и роскошью. Для человека, чьи представления о комфорте сформировались перемещением с нижней палубы в офицерскую кают-компанию, я изумлялся мало. Масперо своим теплым отношением вскоре заставил меня почувствовать себя как дома. Требовалось много чему научиться. В последующие годы я немало узнал о планете Креген и смутно почувствовал, какую задачу поставили перед собой саванты. Мне удалось понять, что они хотят цивилизовать этот мир, не применяя принуждения. Это требовалось сделать с помощью убеждения и примера, но савантов было очень мало. Поэтому они вербовали рекрутов — насколько я мог понять — из других миров, о которых они, к моему великому удивлению, знали, и я был кандидатом. Никакого иного будущего я не желал.
Савантами владело неодолимое стремление помогать человечеству — и все еще владеет, но для выполнения этой возложенной ими самими на себя задачи они нуждались в помощи. К этому нужны особые способности, и саванты надеялись, что они у меня есть. Мне болезненно трудно подробно рассказывать о чудесных событиях моей жизни в Афразое, Качельном городе, городе савантов. Я познакомился со многими великолепными людьми и вписался в их жизнь и культуру. Во время экскурсий я увидел весь их изолированный мирок в огромном кратере.
Я посетил бумажные фабрики и смотрел, как пульпа постепенно видоизменяется, проходя через жужжащие и вертящиеся механизмы, превращаясь в гладкую бархатистую бумагу, годную для самых возвышенных слов, которые только есть в языке. Но бумажная мануфактура была окутана тайной. Я понял, что в определенные времена года они отправляли караваны с бумагой, распространявшейся затем по всему Крегену. Но это была девственно-чистая бумага, ожидающая нанесения письмен. Я почувствовал здесь тайну, но не смог докопаться до разгадки.
Очень скоро мне велели приготовиться к крещению. Я употребляю английское слово, которое является ближайшим эквивалентом к названию этого ритуала на крегенском, — без всякого намерения кощунствовать. Мы отправились очень рано: я, Масперо, четверо наставников, которых я теперь знал и любил, и четверо кандидатов.
Одним из кандидатов была девушка с правильными чертами лица и длинными волосами, не дурнушка, но красавицей ее нельзя было назвать.
Мы сели на галеру и поплыли вверх по другой реке — Зелф, а не Аф, по которой я прибыл в город. Гребцы смеялись и шутили, налегая мускулистыми руками на весла. Я обсуждал с Масперо тему рабства и нашел в нем ту же глубокую ненависть к этому позорному институту, что горела и во мне. Среди гребцов я узнал человека, спрашивавшего Масперо, отправится ли тот на охоту за грэнтом . Я и сам садился на весла, когда приходила моя очередь, чувствуя в эти моменты, как знакомо перекатываются мускулы спины. Рабство являлось одним из тех институтов Крегена, которые савантам обязательно требовалось отменить, если они хотели выполнить свою миссию.
Мы поднялись как можно выше по реке Зелф, а потом пересели в баркас, где все гребли по очереди. Я не видел в Афразое ни стариков, ни старух, ни больных, ни калек, и все весело прилагали руку к самой черной работе. Галера повернула назад, и девушки у руля махали нам, пока мы не скрылись из виду между серых скал. Мимо неслась вода. Она была темно-сливового цвета, совсем не похожая на воду своей сестры, реки Аф. Наша десятка выгребала против течения. Затем мы прошли через пороги, перенеся баркас, и опять навалились на весла. Масперо и другие наставники держали в руках инструменты, обладавшие, как обнаружилось, немалой мощью. Со скалы спрыгнул, преградив нам дорогу, гигантский паукообразный зверь. Я уставился на него неподвижным взглядом — а Масперо спокойно навел оружие. Из дула вырвался серебристый луч, который успокоил монстра и позволил нам следовать дальше. Зверь только щелкал челюстями, глядя на нас бессмысленным и враждебным взглядом белых глаз, но сдвинуться с места не мог. Думаю, даже земная наука еще не в состоянии воспроизвести подобный способ одержания мирной победы над грубой силой.
Мы налегали на весла, миновав много ужасающих с виду чудовищ, и все они были укрощены серебристым огнем оружия наставников.
Наконец мы добрались до естественного амфитеатра в скалах, где река обрушивалась водопадом — жалким подобием того, который я преодолел на реке Аф. Однако и он достигал немалых размеров.
Здесь мы вступили в пещеру. Это было первое увиденное мной на Крегене подземелье. В пещеру струился обычный теплый розовый свет, но по мере того, как мы шли дальше, он постепенно таял, и розовость мало-помалу сменяла лучезарная голубизна — голубизна, живо напомнившая мне синие огни, обрисовавшие образ Скорпиона, когда я смотрел на небо в африканских джунглях.
Мы собрались на краю бассейна в скальном полу пещеры. Вода плавно вращалась, словно молоко на огне, и с ее поверхности поднимались клочковатые испарения. Торжественность обстановки произвела на меня должное впечатление. В бассейн вела высеченная в скале лестница. Масперо отвел меня в сторону, вежливо позволяя другим пройти первым.
Кандидаты один за другим сняли с себя одежду. Затем, твердо ступая и подняв лица к потолку, все мы спустились по лестнице в воду. Я почувствовал, как меня охватывает тревога и ощущение, что все тело покрывают поцелуями теплые губы, и одновременно я ощущал покалывание мириадов крошечных незримых игл — ощущение, пронзавшее до самых глубин моего существа, того, чем я был, единственным и неповторимым. Я спускался по каменным ступеням, пока голова не скрылась под водой.
В молочной жидкости передо мной двигалось огромное тело.
Когда я уже не мог более задерживать дыхание, я поднялся по лестнице обратно. Я хороший пловец. Кое-кто однажды рискнул сказать, что я, должно быть, родился от русалки. Когда он поднялся с подбитым глазом и извинился — я не признаю никаких порицаний в адрес моих отца и матери, — я вынужден был признать, что он не хотел сказать ничего плохого. Воистину сказанное было вполне обосновано моими способностями к плаванию. Теперь я, конечно, понимаю, что он шутил; но в молодые годы я плохо понимал шутки.
Я вышел последним. Я увидел троих юношей, они показались мне сильными, здоровыми и симпатичными. А девушка — неужели это та девушка, что спустилась с нами в бассейн? Ибо теперь она превратилась в великолепное создание с упругим телом, яркими глазами, улыбкой на лице и созревшими для поцелуев пунцовыми губами. Она увидела меня и рассмеялась, а затем выражение ее лица изменилось, и Масперо воскликнул:
Я, естественно, искал ложку дегтя в бочке меда, мрачную, тайную правду об этих людях, раскрывающую, что они обманщики, город лицемеров. Я искал подозреваемую мной принужденность и никак не мог найти. Со всей честностью и трезвой правдивостью я считаю, что если когда и существовал рай среди смертных, то находился он в городе савантов, Афразое, на планете Креген под алым и изумрудным солнцами Антареса.
Из всех открывавшихся мне каждый день чудес одно из самых величайших встретилось мне в первый же день, когда Масперо привел меня в растущий из озера город.
Мы покинули галеру и сошли на увешанный гирляндами цветов гранитный причал. Здесь толпилось много смеющихся и болтающих людей, и когда мы проходили к высокому купольному арочному входу, они весело кричали:
— Лахал , Масперо! Лахал , Дрей Прескот!
И я понимал, что «Лахал » — слово приветствия, слово товарищества. А когда лингвистическая пилюля полностью растворилась во мне и ее генетические составляющие нашли себе место у меня в мозгу, я понял также, что слово «Лахал », произносимое на валлийский лад, являлось приветствием для незнакомых людей, словом более формально-вежливым.
Растягивая губы, носящие непривлекательный изгиб суровости, в непривычной для себя гримасе улыбки, я поднял руку и ответил тем же приветствием.
— Лахал , — произнес я, следуя за Масперо.
Вход вел внутрь одного из громадных стволов. Покинув Землю в год Трафальгарской битвы, я не был подготовлен к тому, что комната, где я оказался, быстро поехала вверх, заставив меня согнуть колени.
Масперо хохотнул.
— Сглотни пару раз, Дрей.
На несколько мгновений заложило уши, потом слух восстановился. Теперь нет необходимости описывать лифты и подъемники. Но для меня они, надо сказать, были еще одним чудом этого города.
Во время пребывания в Афразое я невольно занимался поисками диссонансной ноты, червоточины в яблоке, которую подозревал и которую страшился найти. На Земле существовали способы принуждения, привычные и понятные для меня. Отряды вербовщиков сваливали свой человеческий груз на корабли-получатели, а с этих калош завербованные отправлялись на борт военных судов, несчастные, страдающие от морской болезни, испуганные, озлобленные. Плетка укротит их, приучит к дисциплине — наравне с теми, кто был принудительно завербован Билли Питтом [9]. Дисциплина была открытой и понятной, голой жизненной реальностью, необходимым злом. Здесь же я подозревал силы, действующие в темноте, подальше от глаз честных людей.
Впоследствии я увидел и изучил много систем контроля. На Крегене я встречал такие способы восстановления дисциплины и порядка, по сравнению с которыми все пресловутые индоктринации с промыванием мозгов в политических империях Земли кажутся нотациями седовласой учительницы в школе для девочек.
Когда подъемник остановился и дверь открылась, я подпрыгнул. Я понятия не имел ни о фотоэлементах, ни об их применении в самооткрывающихся дверях. Правда, по какому-то капризу моей памяти я знал среди прочего, что существует такая штука — то ли субстанция, то ли жидкость, то ли не знаю что, да и никто другой тогда тоже не знал — vis electrica [10], названная английским врачом Гильбертом. Слово происходило от древнегреческого electron — янтарь. Я также знал, что Хоксби [11] научился вызывать искры, и слышал о Вольта и Гальвани.
Я вышел на свежий душистый воздух. Вокруг раскинулся город. Город! Увидев такое зрелище, ни один человек никогда не смог бы его забыть. К небу поднималось множество высоких стволов — я обнаружил, что называю их древесными, но эта форма растительной жизни была наверняка древней, чем деревья. С макушек свисали воздушные побеги. Признаться, у меня возникла тогда постыдная мысль, ибо с виду эти болтающиеся линьки слегка походили на кошку-девятихвостку, когда она поднята в руке боцмана. Выход на огражденной площадке перед нами вел в никуда. Масперо уверенно двинулся вперед и коснулся одной из множества цветных кнопок на столике с начертанным на нем названием «Южный проход. Десять». Платформа — достаточно большая, чтобы вместить четверых человек — подлетела к нам и прикрепилась к выходу с площадки. Я заметил линь, тянущийся от дуги в центре воздушной платформы вверх, — и догадался, что на самом деле линь был усиком огромного растения. Масперо вежливо пригласил меня на борт. Я ступил на платформу и почувствовал упругость, когда линь напрягся под моим весом. Масперо прыгнул за мной, и мы сразу полетели вниз, набирая ускорение, словно ребенок, сидящий на качелях.
Мы летели в воздухе, проносясь между высоких стволов и наростов домов на них. Я увидел множество людей, также раскачивающихся во всех направлениях. Масперо уселся так, чтобы его голова была ниже прозрачного лобового экрана, и мог разговаривать со мной. Я стоял, позволяя ветру свистеть в ушах и развевать мне волосы, точно гриву.
Масперо объяснил, что качельная система не допускала запутывания линей. Дело было сложное, но у них имеются машины, способные справиться с задачей.
Офицеры парусных кораблей знать не знали ни о каких вычислительных машинах — кроме как самых древних форм. Опыт, пережитый мной, когда я стоял на платформе и головокружительно мчался в воздухе, стал одним из величайших раскрепощающих мгновений в моей жизни.
Мы поднялись, описав огромную дугу, и перешли на другую платформу. Затем Масперо пришлось манипулировать с устройством, сильно напоминающим вертикально расположенный птичий хвост. Он поправил курс, и мы вплотную пролетели возле другой воздушной платформы. Когда мы проносились мимо, я услышал восторженный визг и девичий смех.
— Любят они пошалить, — вздохнул Масперо. — Эта кокетка отлично знала, что я уступлю дорогу.
— Разве это не опасно? — последовал мой глупый вопрос.
Мы устремились вниз, величественно качнувшись к озеру, а затем головокружительно поднялись вверх, причалив к площадке, окружавшей ствол. Здесь на платформы забирались другие люди, отчаливали и качались, словно играющие дети. Мы преодолели таким способом, наверное, милю — и все без единой ошибки или запутывания. В раскачивании линей соблюдалась строгая система, так что столкновения под прямым углом исключались. Я мог бы качаться весь день. Эти устройства часто называют качелями, а Афразою именуют Качельным городом.
На одной площадке с перилами нас ждала группа людей. Один из них, поздоровавшись — «Лахал , Масперо» — и перебросившись вежливым словом со мной, сказал:
— Вчера через перевал Лоти проникли три грэнта . Ты пойдешь с нами?
— Увы, нет. У меня неотложные дела. Но скоро — скоро…
И тут я впервые услышал прощальные слова, которые потом приобрели для меня такое большое значение:
— Счастливо покачаться, Масперо!
— Счастливо покачаться, — ответил Масперо, улыбнувшись и помахав рукой.
Счастливо покачаться. Насколько же верны эти слова для выражения восторга и радости жизни в Качельном городе!
Среди многих качающихся с места на место людей я увидел юнцов, сидящих верхом на брусе, держа в левой руке нацеленную вниз рукоять направляющего весла, а другой махая всем, мимо кого они пролетали, петляя и поворачивая. Это стремительное качание выглядело таким свободным, таким прекрасным, настолько находилось в гармонии с воздухом и ветром, что я возжаждал испробовать это искусство.
— Нам приходится разбираться с создаваемой ими время от времени путаницей, — сказал Масперо. — Но, хоть стареем мы и медленнее, мы все-таки стареем. Мы не бессмертны.
Когда мы добрались до места назначения, Масперо проводил меня в свой дом. Он висел над озером на высоте, должно быть, пятисот футов. В центре ствола находилась шахта лифта, и её кольцом окружали комнаты с широкими окнами, выходящими на город. Растения и озеро блестели сквозь узор стволов и качелей.
Мебель в помещении отличалась безупречным вкусом и роскошью. Для человека, чьи представления о комфорте сформировались перемещением с нижней палубы в офицерскую кают-компанию, я изумлялся мало. Масперо своим теплым отношением вскоре заставил меня почувствовать себя как дома. Требовалось много чему научиться. В последующие годы я немало узнал о планете Креген и смутно почувствовал, какую задачу поставили перед собой саванты. Мне удалось понять, что они хотят цивилизовать этот мир, не применяя принуждения. Это требовалось сделать с помощью убеждения и примера, но савантов было очень мало. Поэтому они вербовали рекрутов — насколько я мог понять — из других миров, о которых они, к моему великому удивлению, знали, и я был кандидатом. Никакого иного будущего я не желал.
Савантами владело неодолимое стремление помогать человечеству — и все еще владеет, но для выполнения этой возложенной ими самими на себя задачи они нуждались в помощи. К этому нужны особые способности, и саванты надеялись, что они у меня есть. Мне болезненно трудно подробно рассказывать о чудесных событиях моей жизни в Афразое, Качельном городе, городе савантов. Я познакомился со многими великолепными людьми и вписался в их жизнь и культуру. Во время экскурсий я увидел весь их изолированный мирок в огромном кратере.
Я посетил бумажные фабрики и смотрел, как пульпа постепенно видоизменяется, проходя через жужжащие и вертящиеся механизмы, превращаясь в гладкую бархатистую бумагу, годную для самых возвышенных слов, которые только есть в языке. Но бумажная мануфактура была окутана тайной. Я понял, что в определенные времена года они отправляли караваны с бумагой, распространявшейся затем по всему Крегену. Но это была девственно-чистая бумага, ожидающая нанесения письмен. Я почувствовал здесь тайну, но не смог докопаться до разгадки.
Очень скоро мне велели приготовиться к крещению. Я употребляю английское слово, которое является ближайшим эквивалентом к названию этого ритуала на крегенском, — без всякого намерения кощунствовать. Мы отправились очень рано: я, Масперо, четверо наставников, которых я теперь знал и любил, и четверо кандидатов.
Одним из кандидатов была девушка с правильными чертами лица и длинными волосами, не дурнушка, но красавицей ее нельзя было назвать.
Мы сели на галеру и поплыли вверх по другой реке — Зелф, а не Аф, по которой я прибыл в город. Гребцы смеялись и шутили, налегая мускулистыми руками на весла. Я обсуждал с Масперо тему рабства и нашел в нем ту же глубокую ненависть к этому позорному институту, что горела и во мне. Среди гребцов я узнал человека, спрашивавшего Масперо, отправится ли тот на охоту за грэнтом . Я и сам садился на весла, когда приходила моя очередь, чувствуя в эти моменты, как знакомо перекатываются мускулы спины. Рабство являлось одним из тех институтов Крегена, которые савантам обязательно требовалось отменить, если они хотели выполнить свою миссию.
Мы поднялись как можно выше по реке Зелф, а потом пересели в баркас, где все гребли по очереди. Я не видел в Афразое ни стариков, ни старух, ни больных, ни калек, и все весело прилагали руку к самой черной работе. Галера повернула назад, и девушки у руля махали нам, пока мы не скрылись из виду между серых скал. Мимо неслась вода. Она была темно-сливового цвета, совсем не похожая на воду своей сестры, реки Аф. Наша десятка выгребала против течения. Затем мы прошли через пороги, перенеся баркас, и опять навалились на весла. Масперо и другие наставники держали в руках инструменты, обладавшие, как обнаружилось, немалой мощью. Со скалы спрыгнул, преградив нам дорогу, гигантский паукообразный зверь. Я уставился на него неподвижным взглядом — а Масперо спокойно навел оружие. Из дула вырвался серебристый луч, который успокоил монстра и позволил нам следовать дальше. Зверь только щелкал челюстями, глядя на нас бессмысленным и враждебным взглядом белых глаз, но сдвинуться с места не мог. Думаю, даже земная наука еще не в состоянии воспроизвести подобный способ одержания мирной победы над грубой силой.
Мы налегали на весла, миновав много ужасающих с виду чудовищ, и все они были укрощены серебристым огнем оружия наставников.
Наконец мы добрались до естественного амфитеатра в скалах, где река обрушивалась водопадом — жалким подобием того, который я преодолел на реке Аф. Однако и он достигал немалых размеров.
Здесь мы вступили в пещеру. Это было первое увиденное мной на Крегене подземелье. В пещеру струился обычный теплый розовый свет, но по мере того, как мы шли дальше, он постепенно таял, и розовость мало-помалу сменяла лучезарная голубизна — голубизна, живо напомнившая мне синие огни, обрисовавшие образ Скорпиона, когда я смотрел на небо в африканских джунглях.
Мы собрались на краю бассейна в скальном полу пещеры. Вода плавно вращалась, словно молоко на огне, и с ее поверхности поднимались клочковатые испарения. Торжественность обстановки произвела на меня должное впечатление. В бассейн вела высеченная в скале лестница. Масперо отвел меня в сторону, вежливо позволяя другим пройти первым.
Кандидаты один за другим сняли с себя одежду. Затем, твердо ступая и подняв лица к потолку, все мы спустились по лестнице в воду. Я почувствовал, как меня охватывает тревога и ощущение, что все тело покрывают поцелуями теплые губы, и одновременно я ощущал покалывание мириадов крошечных незримых игл — ощущение, пронзавшее до самых глубин моего существа, того, чем я был, единственным и неповторимым. Я спускался по каменным ступеням, пока голова не скрылась под водой.
В молочной жидкости передо мной двигалось огромное тело.
Когда я уже не мог более задерживать дыхание, я поднялся по лестнице обратно. Я хороший пловец. Кое-кто однажды рискнул сказать, что я, должно быть, родился от русалки. Когда он поднялся с подбитым глазом и извинился — я не признаю никаких порицаний в адрес моих отца и матери, — я вынужден был признать, что он не хотел сказать ничего плохого. Воистину сказанное было вполне обосновано моими способностями к плаванию. Теперь я, конечно, понимаю, что он шутил; но в молодые годы я плохо понимал шутки.
Я вышел последним. Я увидел троих юношей, они показались мне сильными, здоровыми и симпатичными. А девушка — неужели это та девушка, что спустилась с нами в бассейн? Ибо теперь она превратилась в великолепное создание с упругим телом, яркими глазами, улыбкой на лице и созревшими для поцелуев пунцовыми губами. Она увидела меня и рассмеялась, а затем выражение ее лица изменилось, и Масперо воскликнул: