РУССКО-ТУРЕЦКИЕ ОТНОШЕНИЯ 1699–1700 годов
Строительство флота в Воронеже и переход к Азову
Похоронив Лефорта, царь, не мешкая, помчался в Воронеж, где стремительно продолжалось строительство флота для отправки в Азов. В Воронеже Петра ожидало печальное известие: корабельный мастер, Джон Ден, вывезенный из Англии, не вынес сурового климата и умер.
К весне 1699 года постройка кораблей была окончена. Офицеры, капитаны и большинство матросов были иностранцы. При осмотре кораблей оказалось, что многое не соответствует требованиям: то нужно было переделать, другое дополнить, вооружение увеличить и т. д., но при лихорадочной деятельности Петра это не могло быть препятствием. Работа шла торопливо и успешно, и флот был готов к выступлению; 27 апреля приказано было сняться с якоря. Сам Петр был командиром 44-пушечного корабля, но без его воли ничего не делалось.
Из Воронежа флот выступал партиями и первое время плыл медленно.
Близ красивого местечка Коротояка, где стоял мужской монастырь, Петр высадился на берег и угостил командиров судов роскошным обедом при пальбе из пушек; монахи в первый раз услыхали пушечные выстрелы
и с ужасом затыкали себе уши.
Наконец весь флот подошел к Азову, его с крепости приветствовали пушечною пальбою, в ответ раздавалась пальба с кораблей.
Петр три года не видал Азова, не видал укреплений, выстроенных по плану инженера Лаваля, и, осмотрев их, остался очень доволен.
После Азова Петр на гребной флотилии отправился осматривать Таганрог, и там многое было сделано; с высот смотрели такие грозные батареи, что они вполне защищали флот, какой бы ни поместился у Таганрога. Гавань оказалась отличная, и флот мог помещаться в ней совершенно безопасно от морских непогод.
После возвращения в Азов Петр думал о том, как бы получше вывести крупные суда в море; пришлось ждать неделю, пока наконец не подул ветер, от которого воды прибыло, и можно было переехать через мели в устьях Дона. Сам царь выводил корабли, как опытный и искусный лоцман; он в продолжение невольного бездействия изучал русло и дно реки, и когда воды стало достаточно, начиная со своего 44-пушечного корабля «Апостол Петр», он один за другим выводил все корабли через песчаные мели. Когда Петр увидел весь свой флот на водах Азовского моря, он выразил свою радость пушечною пальбою и пиром.
К весне 1699 года постройка кораблей была окончена. Офицеры, капитаны и большинство матросов были иностранцы. При осмотре кораблей оказалось, что многое не соответствует требованиям: то нужно было переделать, другое дополнить, вооружение увеличить и т. д., но при лихорадочной деятельности Петра это не могло быть препятствием. Работа шла торопливо и успешно, и флот был готов к выступлению; 27 апреля приказано было сняться с якоря. Сам Петр был командиром 44-пушечного корабля, но без его воли ничего не делалось.
Из Воронежа флот выступал партиями и первое время плыл медленно.
Близ красивого местечка Коротояка, где стоял мужской монастырь, Петр высадился на берег и угостил командиров судов роскошным обедом при пальбе из пушек; монахи в первый раз услыхали пушечные выстрелы
и с ужасом затыкали себе уши.
Наконец весь флот подошел к Азову, его с крепости приветствовали пушечною пальбою, в ответ раздавалась пальба с кораблей.
Петр три года не видал Азова, не видал укреплений, выстроенных по плану инженера Лаваля, и, осмотрев их, остался очень доволен.
После Азова Петр на гребной флотилии отправился осматривать Таганрог, и там многое было сделано; с высот смотрели такие грозные батареи, что они вполне защищали флот, какой бы ни поместился у Таганрога. Гавань оказалась отличная, и флот мог помещаться в ней совершенно безопасно от морских непогод.
После возвращения в Азов Петр думал о том, как бы получше вывести крупные суда в море; пришлось ждать неделю, пока наконец не подул ветер, от которого воды прибыло, и можно было переехать через мели в устьях Дона. Сам царь выводил корабли, как опытный и искусный лоцман; он в продолжение невольного бездействия изучал русло и дно реки, и когда воды стало достаточно, начиная со своего 44-пушечного корабля «Апостол Петр», он один за другим выводил все корабли через песчаные мели. Когда Петр увидел весь свой флот на водах Азовского моря, он выразил свою радость пушечною пальбою и пиром.
Русское посольство на пути в Константинополь
Для заключения окончательного договора с султаном Петр решился послать в Константинополь чрезвычайного посла.
Для переезда посланников в Константинополь он снарядил 46-пушечный корабль «Крепость»; кроме посольской свиты и офицеров, на корабле было шестнадцать матросов и сто одиннадцать солдат Преображенского и Семеновского полков.
Русская эскадра, сопровождаемая самим Петром, бросила якорь в десяти верстах от Керчи, с адмиральского корабля спустили шлюпку под белым флагом, в нее сел офицер и поплыл к паше, чтобы известить его о приезде русского посланника Украинцева. Паша со своей стороны на двух лодках отправил двух беев к адмиральскому кораблю с вопросом:
– Зачем пришел такой большой флот? Им отвечали:
– Флот провожает русского посланника к султану.
Но турецкий правитель объявил, что почтет себя сумасшедшим, если пропустит хоть один иностранный корабль через пролив в Черное море; несмотря на долгие убеждения, он ни под каким видом не соглашался дать конвой для посланнического корабля.
– Ежели так, – сказал Головин, – мы сами, со всею эскадрою проводим нашего посланника.
Турки с величайшим любопытством осматривали русские корабли; они ощупывали снасти и пушки руками, во многих местах соскабливали смолу, чтобы посмотреть, из какого дерева построены корабли, и не хотели верить, что простые русские мастеровые сумели сделать такие большие ходкие суда. К тому же они роптали на ложное донесение татар, посланных в Азов посмотреть, что там делается; те сказали, будто русские корабли без пушек и через Азовские мели никаким образом переплыть не могут, а между тем эти же самые корабли здесь перед Керчью и вооруженные медными пушками.
После долгих переговоров туркам пришлось согласиться на впуск русского корабля в Черное море. Фрегат «Крепость» с послом вышел из линии нашего флота и стал в виду турецких кораблей, в 5 верстах от Керчи.
Вице-адмирал Крюйс хотел воспользоваться свободным временем и осмотреть, насколько удастся, укрепления Керчи и турецкие корабли; он с позволения царя, под предлогом закупки различных вещей, на двух шлюпках поплыл со свитою прямо к Керчи. Турецкий адмирал Гассан-паша принял его очень учтиво, угостил кофе и долго разговаривал с ним, безуспешно стараясь напугать опасностью, какая ждет судно в бурном Черном море.
Крюйс успел осмотреть стены и измерить фарватер. Он нашел, что стены очень стары, недостаточно толсты, что их легко пробить шестифунтовыми ядрами. В этот же день у турецкого адмирала был русский адмирал Головин и больше часу разговаривал с ним; сам царь присутствовал при этом свидании в виде боцмана адмиральской шлюпки, в одежде саардамского плотника.
После долгих споров с турками, которые в последний раз всеми силами старались отложить отъезд русского корабля в Константинополь, а если можно то и совсем не пустить туда русских морем, русский посол Украинцев своей непреклонной твердостью сломил сопротивление турок. 28 августа при слабом ветре на «Крепости» распустили паруса, и первый русский военный корабль вошел в Черное море!
Для переезда посланников в Константинополь он снарядил 46-пушечный корабль «Крепость»; кроме посольской свиты и офицеров, на корабле было шестнадцать матросов и сто одиннадцать солдат Преображенского и Семеновского полков.
Русская эскадра, сопровождаемая самим Петром, бросила якорь в десяти верстах от Керчи, с адмиральского корабля спустили шлюпку под белым флагом, в нее сел офицер и поплыл к паше, чтобы известить его о приезде русского посланника Украинцева. Паша со своей стороны на двух лодках отправил двух беев к адмиральскому кораблю с вопросом:
– Зачем пришел такой большой флот? Им отвечали:
– Флот провожает русского посланника к султану.
Но турецкий правитель объявил, что почтет себя сумасшедшим, если пропустит хоть один иностранный корабль через пролив в Черное море; несмотря на долгие убеждения, он ни под каким видом не соглашался дать конвой для посланнического корабля.
– Ежели так, – сказал Головин, – мы сами, со всею эскадрою проводим нашего посланника.
Турки с величайшим любопытством осматривали русские корабли; они ощупывали снасти и пушки руками, во многих местах соскабливали смолу, чтобы посмотреть, из какого дерева построены корабли, и не хотели верить, что простые русские мастеровые сумели сделать такие большие ходкие суда. К тому же они роптали на ложное донесение татар, посланных в Азов посмотреть, что там делается; те сказали, будто русские корабли без пушек и через Азовские мели никаким образом переплыть не могут, а между тем эти же самые корабли здесь перед Керчью и вооруженные медными пушками.
После долгих переговоров туркам пришлось согласиться на впуск русского корабля в Черное море. Фрегат «Крепость» с послом вышел из линии нашего флота и стал в виду турецких кораблей, в 5 верстах от Керчи.
Вице-адмирал Крюйс хотел воспользоваться свободным временем и осмотреть, насколько удастся, укрепления Керчи и турецкие корабли; он с позволения царя, под предлогом закупки различных вещей, на двух шлюпках поплыл со свитою прямо к Керчи. Турецкий адмирал Гассан-паша принял его очень учтиво, угостил кофе и долго разговаривал с ним, безуспешно стараясь напугать опасностью, какая ждет судно в бурном Черном море.
Крюйс успел осмотреть стены и измерить фарватер. Он нашел, что стены очень стары, недостаточно толсты, что их легко пробить шестифунтовыми ядрами. В этот же день у турецкого адмирала был русский адмирал Головин и больше часу разговаривал с ним; сам царь присутствовал при этом свидании в виде боцмана адмиральской шлюпки, в одежде саардамского плотника.
После долгих споров с турками, которые в последний раз всеми силами старались отложить отъезд русского корабля в Константинополь, а если можно то и совсем не пустить туда русских морем, русский посол Украинцев своей непреклонной твердостью сломил сопротивление турок. 28 августа при слабом ветре на «Крепости» распустили паруса, и первый русский военный корабль вошел в Черное море!
Русский военно-морской флаг
С учреждением ордена Андрея Первозванного связано и появление русского военно-морского флага. Его тоже придумал Петр, когда в 1699 году из Керчи в Константинополь направилось на корабле «Крепость» русское посольство, и Петр предложил эскиз двух флагов – военного и морского, которые посол Украинцев должен был поспешно изготовить, а капитан Пембрук поднять на грот-мачте корабля.
Военный флаг был трехцветным – бело-сине-красным, а морской был в основе таким же, но по диагонали был перечеркнут двумя голубыми полосами.
Однако Петр утвердил этот флаг лишь в 1703 году, когда русский флот вышел в Балтийское море. Теперь у европейской России было четыре моря: Черное и Каспийское на юге и Белое и Балтийское – на севере. Если бы мысленно мы соединили их поперечными полосами – Каспийское с Балтийским, а Белое с Черным, – то и получился бы косой андреевский крест, лежащий на земле России и соединяющий все четыре моря.
Чуть позже горизонтальные полосы были с морского флага сняты, и остался лишь голубой крест на белом поле.
Военный флаг был трехцветным – бело-сине-красным, а морской был в основе таким же, но по диагонали был перечеркнут двумя голубыми полосами.
Однако Петр утвердил этот флаг лишь в 1703 году, когда русский флот вышел в Балтийское море. Теперь у европейской России было четыре моря: Черное и Каспийское на юге и Белое и Балтийское – на севере. Если бы мысленно мы соединили их поперечными полосами – Каспийское с Балтийским, а Белое с Черным, – то и получился бы косой андреевский крест, лежащий на земле России и соединяющий все четыре моря.
Чуть позже горизонтальные полосы были с морского флага сняты, и остался лишь голубой крест на белом поле.
«Крепость» в гавани Константинополя
Нетерпеливый капитан Пембрук распустил все паруса и вскоре скрылся из виду турецкой эскадры. Ветер был ровный и сильный; снасти скрипели, корпус корабля прыгал и качался на волнах, течь была порядочная, но под искусным управлением опытного капитана корабль летел стрелой.
Через два дня показалась земля: это был берег Анатолии, в 150 верстах от Босфора; капитан несколько ошибся и не попал в пролив; но он тотчас поправил свою ошибку и в полдень 2 сентября, без лоцмана, вошел в Константинопольский пролив, прямо по самой его середине, осторожно вымеривая глубину, и при захождении солнца бросил якорь под греческим селением Ново, в трех итальянских милях от Константинополя, чтобы дождаться пристава, далеко отставшего вместе с турецкою эскадрою. Она приехала сутками позже; пристав тотчас отправился в столицу, чтобы донести о приезде русского посольства. Ко дню въезда султан за посольством прислал свои кайюки и гребные суда под село Ново. Украинцев долго не соглашался ехать в Константинополь в лодках, но пристав говорил, что не следует обижать султана, что, присылая свои собственные лодки, он оказывает особенную почесть русскому посольству. После долгих переговоров Украинцев согласился ехать на лодке с тем, однако ж, условием, что царский корабль пойдет впереди. В назначенный день к русскому кораблю приплыло 50 богато украшенных султанских судов с придворными чинами, для приема послов. Украинцев со своей свитой разместились в суда и, предшествуемые кораблем, поплыли в Константинополь; но за совершенным безветрием «Крепость» должна была бросить якорь, не доезжая одной мили до столицы. Гребные суда с посольством причалили у серальской пристани, где посланника ожидала торжественная встреча и почетный караул из янычар.
На следующий день русский корабль ловко и красиво, с пушечною пальбою вошел в гавань и бросил якорь прямо против сераля. Появление его не на шутку встревожило султана; он не переставал спрашивать: каким образом такой большой корабль мог выйти из мелководного донского устья и как он мог один, без лоцмана, проплыть через Черное море и войти в пролив.
Турки горько упрекали голландского посланника за то, что голландцы учат русских кораблестроению, служат у них на кораблях матросами и капитанами, будучи в дружбе с Турцией, вредят ей тем, что придают силу враждебной ей России. Посланник отвечал, что голландцы люди вольные и служат тому, кому хотят; Пембрук же выгнан из Голландии и теперь волен идти, куда ему угодно.
Жители Константинополя часто приезжали осматривать царский корабль; сам султан был на нем. Знатоки особенно хвалили оснастку за ее прочность и красоту. Слухи о том, что царь сопровождал посольство в Европу, дошли и сюда; любопытные вглядывались в каждого матроса, в каждого солдата, каждого дворянина посольской свиты: нет ли между ними царя?
Капитан Пембрук однажды не на шутку встревожил султана и весь Константинополь: он пригласил к себе на корабль общество знакомых французов и голландцев, угощал их обедом, после которого появились вина в огромном количестве и началась попойка, которая продолжалась до глубокой ночи. Все были в неестественном состоянии; хозяин вздумал повеселить своих гостей по-военному и открыл пальбу из всех орудий. Султан, его жены и министры ужаснулись; они подумали, что царский флот подошел к Константинополю и началось нападение.
Через два дня показалась земля: это был берег Анатолии, в 150 верстах от Босфора; капитан несколько ошибся и не попал в пролив; но он тотчас поправил свою ошибку и в полдень 2 сентября, без лоцмана, вошел в Константинопольский пролив, прямо по самой его середине, осторожно вымеривая глубину, и при захождении солнца бросил якорь под греческим селением Ново, в трех итальянских милях от Константинополя, чтобы дождаться пристава, далеко отставшего вместе с турецкою эскадрою. Она приехала сутками позже; пристав тотчас отправился в столицу, чтобы донести о приезде русского посольства. Ко дню въезда султан за посольством прислал свои кайюки и гребные суда под село Ново. Украинцев долго не соглашался ехать в Константинополь в лодках, но пристав говорил, что не следует обижать султана, что, присылая свои собственные лодки, он оказывает особенную почесть русскому посольству. После долгих переговоров Украинцев согласился ехать на лодке с тем, однако ж, условием, что царский корабль пойдет впереди. В назначенный день к русскому кораблю приплыло 50 богато украшенных султанских судов с придворными чинами, для приема послов. Украинцев со своей свитой разместились в суда и, предшествуемые кораблем, поплыли в Константинополь; но за совершенным безветрием «Крепость» должна была бросить якорь, не доезжая одной мили до столицы. Гребные суда с посольством причалили у серальской пристани, где посланника ожидала торжественная встреча и почетный караул из янычар.
На следующий день русский корабль ловко и красиво, с пушечною пальбою вошел в гавань и бросил якорь прямо против сераля. Появление его не на шутку встревожило султана; он не переставал спрашивать: каким образом такой большой корабль мог выйти из мелководного донского устья и как он мог один, без лоцмана, проплыть через Черное море и войти в пролив.
Турки горько упрекали голландского посланника за то, что голландцы учат русских кораблестроению, служат у них на кораблях матросами и капитанами, будучи в дружбе с Турцией, вредят ей тем, что придают силу враждебной ей России. Посланник отвечал, что голландцы люди вольные и служат тому, кому хотят; Пембрук же выгнан из Голландии и теперь волен идти, куда ему угодно.
Жители Константинополя часто приезжали осматривать царский корабль; сам султан был на нем. Знатоки особенно хвалили оснастку за ее прочность и красоту. Слухи о том, что царь сопровождал посольство в Европу, дошли и сюда; любопытные вглядывались в каждого матроса, в каждого солдата, каждого дворянина посольской свиты: нет ли между ними царя?
Капитан Пембрук однажды не на шутку встревожил султана и весь Константинополь: он пригласил к себе на корабль общество знакомых французов и голландцев, угощал их обедом, после которого появились вина в огромном количестве и началась попойка, которая продолжалась до глубокой ночи. Все были в неестественном состоянии; хозяин вздумал повеселить своих гостей по-военному и открыл пальбу из всех орудий. Султан, его жены и министры ужаснулись; они подумали, что царский флот подошел к Константинополю и началось нападение.
Переговоры Емельяна Украинцева с турками
Только 19 октября была торжественная аудиенция у султана; 4 ноября Украинцев отдал главному визирю свою полномочную грамоту, а через две недели начались переговоры о мире. Каждый пункт оспаривали, решали, перерешали несколько раз; турки не хотели уступать, русские – тоже.
Переговоры тянулись около года, и наконец положили: заключить перемирие на тридцать лет. Уступки были сделаны с той и другой стороны; Азов, Таганрог и Миюса с прилежащими к ним землями по Азовскому морю решено укрепить за Россией. Приднестровские форты и городки разрушить до основания и места, на которых они стояли, отдать во владение турецкого султана с тем, чтобы не строить новых крепостей и не поправлять остатков старых. По Днепру от Запорожской Сечи до Очакова не строить ничего, оставаться пустым пространством и только на полпути позволено содержать перевоз через Днепр; при этом перевозе может быть деревня, обнесенная небольшим валом, рвом и палисадом, какие приличны для защиты деревни, но с условием – не придавать этому укреплению вида крепости. Вся окраина Азовского моря от Перекопа до первого вновь построенного укрепления должна оставаться незаселенною. С противоположной стороны, к Кубани, турки уступили русским земли на десять часов езды.
Насчет татар султан просил о продолжении им дачи денежной не по праву, а из милости, без хана же мир не может состояться. Поляки попробовали было вмешаться в переговоры о мире и чуть не испортили дела; но твердость русского посла восторжествовала: он привез Петру весть о заключенном на тридцать лет перемирии с турками.
Переговоры тянулись около года, и наконец положили: заключить перемирие на тридцать лет. Уступки были сделаны с той и другой стороны; Азов, Таганрог и Миюса с прилежащими к ним землями по Азовскому морю решено укрепить за Россией. Приднестровские форты и городки разрушить до основания и места, на которых они стояли, отдать во владение турецкого султана с тем, чтобы не строить новых крепостей и не поправлять остатков старых. По Днепру от Запорожской Сечи до Очакова не строить ничего, оставаться пустым пространством и только на полпути позволено содержать перевоз через Днепр; при этом перевозе может быть деревня, обнесенная небольшим валом, рвом и палисадом, какие приличны для защиты деревни, но с условием – не придавать этому укреплению вида крепости. Вся окраина Азовского моря от Перекопа до первого вновь построенного укрепления должна оставаться незаселенною. С противоположной стороны, к Кубани, турки уступили русским земли на десять часов езды.
Насчет татар султан просил о продолжении им дачи денежной не по праву, а из милости, без хана же мир не может состояться. Поляки попробовали было вмешаться в переговоры о мире и чуть не испортили дела; но твердость русского посла восторжествовала: он привез Петру весть о заключенном на тридцать лет перемирии с турками.
КОЕ-ЧТО О ХАРАКТЕРЕ ПЕТРА I
Ниже, уважаемые читатели, предлагаю познакомиться с различными сюжетами, в которых раскрываются самые разнообразные черты характера Петра I – от его детства до той поры зрелости, когда ему было уже около тридцати лет.
Более поздний период жизни Петра будет отражен в пятой книге «Неофициальной истории России».
Более поздний период жизни Петра будет отражен в пятой книге «Неофициальной истории России».
Икона плачущей Богородицы
Когда Петр был еще ребенком, старшие сестры повели его к собору Покрова Пресвятой Богородицы, который называли еще и Василием Блаженным, в память о знаменитом юродивом, долгие годы обретавшемся в этом храме. Однако к тому времени юродивый давно умер, а повели Петра смотреть на еще одно чудо – образ плачущей Богородицы. Петр увидел, как в небольшом окне, под высоким крыльцом в собор, появился затворник и, держа в руках икону Богородицы, стал произносить проповедь. Когда говорил он о грехах и призывал людей, стоявших под его настежь раскрытым окном, покаяться, то все видели, как Богородица плачет и слезы катятся по ее щекам.
Петр смотрел и на икону, и на лицо бородатого затворника и вместе со всеми страшился и удивлялся тому, что Богородица плачет.
Через много лет по пути из Москвы в Петербург Петр отстоял литургию в Иверском монастыре, а потом зашел к архимандриту – настоятелю монастыря. Внимательно присмотревшись к нему, Петр узнал в архимандрите того затворника, которого видел много лет назад в окне собора Василия Блаженного с плачущей Богородицей руках.
– Лицо твое мне знакомо, – сказал Петр, – не был ли ты много лет назад в Москве?
– Нет, государь, я там не был и тебя вижу впервые, – ответил архимандрит.
Тогда Петр попросил всех, кто был рядом, выйти из кельи. Оставшись наедине с царем, архимандрит упал на колени и повинился во лжи, признавшись, что он был затворником и проповедовал, показывая образ плачущей Богородицы.
Петр велел архимандриту выйти к своей свите и к иеромонахам, ожидавшим их в Гостевой палате, и честно признаться, каким образом учинил архимандрит то самое «чудо».
Опустив глаза, архимандрит рассказал, как он проделал все это:
– Я сделал в доске, прямо против глаз Богородицы, две лунки и положил в них губку, смоченную водой. Затем я обклеил доску с обратной стороны китайкой (так называлась ткань, привозимая из Китая), и мой обман становился, таким образом, уже никому не видимым. Потом я проколол глаза Богородице тонкой иглой, и когда держал икону в руках, то нажимал на ткань пальцами, и вода из губки просачивалась сквозь маленькие дырочки в глазах. Таким образом набрал я много денег и потом ушел в монастырь, став затем и архимандритом.
Царь, учтя чистосердечное признание настоятеля, оставил его на прежнем месте, а тот чудотворный образ велел забрать в Синод, чтобы не был он, как сказал Петр, «и впредь орудием корыстолюбия монахов и народного обмана и суеверия».
Петр смотрел и на икону, и на лицо бородатого затворника и вместе со всеми страшился и удивлялся тому, что Богородица плачет.
Через много лет по пути из Москвы в Петербург Петр отстоял литургию в Иверском монастыре, а потом зашел к архимандриту – настоятелю монастыря. Внимательно присмотревшись к нему, Петр узнал в архимандрите того затворника, которого видел много лет назад в окне собора Василия Блаженного с плачущей Богородицей руках.
– Лицо твое мне знакомо, – сказал Петр, – не был ли ты много лет назад в Москве?
– Нет, государь, я там не был и тебя вижу впервые, – ответил архимандрит.
Тогда Петр попросил всех, кто был рядом, выйти из кельи. Оставшись наедине с царем, архимандрит упал на колени и повинился во лжи, признавшись, что он был затворником и проповедовал, показывая образ плачущей Богородицы.
Петр велел архимандриту выйти к своей свите и к иеромонахам, ожидавшим их в Гостевой палате, и честно признаться, каким образом учинил архимандрит то самое «чудо».
Опустив глаза, архимандрит рассказал, как он проделал все это:
– Я сделал в доске, прямо против глаз Богородицы, две лунки и положил в них губку, смоченную водой. Затем я обклеил доску с обратной стороны китайкой (так называлась ткань, привозимая из Китая), и мой обман становился, таким образом, уже никому не видимым. Потом я проколол глаза Богородице тонкой иглой, и когда держал икону в руках, то нажимал на ткань пальцами, и вода из губки просачивалась сквозь маленькие дырочки в глазах. Таким образом набрал я много денег и потом ушел в монастырь, став затем и архимандритом.
Царь, учтя чистосердечное признание настоятеля, оставил его на прежнем месте, а тот чудотворный образ велел забрать в Синод, чтобы не был он, как сказал Петр, «и впредь орудием корыстолюбия монахов и народного обмана и суеверия».
«Чудо» с несгораемой тканью
Другой случай, когда Петр разоблачил чудеса обманщиков-монахов, произошел после того, как он вернулся из первого своего путешествия за границу. Случилось так, что в то самое время, в 1697 году, когда Великое посольство находилось в Западной Европе, в Москву приехал монах-грек и привез с собою кусок ткани, который выдавал за часть сорочки Пресвятой Богородицы. Вдохновенно, с горящими глазами рассказывал монах, с какими трудами, пройдя через какие опасности, приобрел он эту бесценную святыню, место которой только в России, сияющей благочестием и верой.
Слухи об этом дошли до оставшейся в Москве жены Петра Евдокии Федоровны, в девичестве Лопухиной, и она, верившая всяким чудесам, велела привести к ней монаха и принести чудесную ткань.
Евдокия Федоровна позвала во дворец патриарха, нескольких других князей церкви и собственных приближенных. Владелец куска ткани предложил положить его на горящие угли и уверял, что огонь святыне не страшен.
Так и сделали, и увидели, что ткань раскалилась, как железо, но когда ее сняли с углей и остудили, то она предстала невредимой, покрывшись сверху белым налетом, подобным снегу.
Все присутствующие пали на колени и стали целовать чудесную ткань, потом ее положили в богатый ковчег и отнесли в церковь. Монах же, получив огромные деньги, уехал восвояси.
Когда Петр вернулся из-за границы в Москву и узнал о случившемся, то велел принести чудесную ткань и, с самого начала подозревая обман, удостоверился, что этот кусок был сделан из так называемого амианта, или, как его называли в России, каменного льна, первого несгораемого материала.
Слухи об этом дошли до оставшейся в Москве жены Петра Евдокии Федоровны, в девичестве Лопухиной, и она, верившая всяким чудесам, велела привести к ней монаха и принести чудесную ткань.
Евдокия Федоровна позвала во дворец патриарха, нескольких других князей церкви и собственных приближенных. Владелец куска ткани предложил положить его на горящие угли и уверял, что огонь святыне не страшен.
Так и сделали, и увидели, что ткань раскалилась, как железо, но когда ее сняли с углей и остудили, то она предстала невредимой, покрывшись сверху белым налетом, подобным снегу.
Все присутствующие пали на колени и стали целовать чудесную ткань, потом ее положили в богатый ковчег и отнесли в церковь. Монах же, получив огромные деньги, уехал восвояси.
Когда Петр вернулся из-за границы в Москву и узнал о случившемся, то велел принести чудесную ткань и, с самого начала подозревая обман, удостоверился, что этот кусок был сделан из так называемого амианта, или, как его называли в России, каменного льна, первого несгораемого материала.
Легенда о сметливом дьячке
Однажды Петр I зашел посмотреть, как идет строительство большой суконной фабрики, которую строил московский купец Сорокин. Осмотрев строительство, Петр зашел в дом к Сорокину и заметил, что жена его в положении на последних месяцах.
Довольный осмотром строительства и радушным угощением, Петр предложил стать крестным отцом будущего ребенка. Через месяц Сорокин пришел к царю и попросил Петра назначить день и время крестин. Договорились, что царь приедет завтра к 12 часам дня домой к Сорокину. Петр приехал точно в назначенное время, застал хозяев дома, но попа не было.
Петр уехал, но велел передать попу, чтобы тот пришел к нему в воскресенье в 11 часов дня.
Поп, получив распоряжение царя, очень испугался, но все же решил идти к Петру с повинной.
– Ты отчего не явился к Сорокину крестить ребенка? – спросил его Петр грозно.
Поп же не пришел оттого, что подумал, что купец обманывает, будто сам царь будет на крестинах и станет Сорокину кумом, но в том не сознался, а соврал:
– Занят был, Ваше Величество!
– А вот отправлю-ка я тебя в Соловки, тогда будешь знать! – Поп упал на колени и взмолился не губить его ради жены и многих детей.
– Хорошо, – ответил царь, – тогда приходи ко мне ровно через неделю и отгадай три загадки: первую – сколько верст от земли до неба; вторую – чего я стою, и третью – что я думаю? Отгадаешь – помилую, не отгадаешь – поедешь в Соловки.
Поп пробегал всю неделю, надеясь получить хоть от кого-нибудь совет, что делать, и наконец спросил, как быть, у своего брата-дьячка.
Братья были очень похожи друг на друга, и дьячок вызвался пойти к царю в той же рясе, в какой уже был у Петра его старший брат.
– Отгадал? – спросил Петр.
– Отгадал, Ваше Величество, – ответил дьячок.
– Ну, сколько верст от земли до неба?
– 240 миллионов верст.
– Врешь!
– Велите проверить и сосчитать.
– Ну хорошо. А сколько я стою?
– 29 сребреников.
– Так мало?
– Христос, Царь Небесный, был продан за 30 сребреников, а ты, царь земной, должен стоить менее.
Петр рассмеялся, довольный.
– А что я думаю, того уж ты, верно, никак не угадаешь.
– Отчего же? Угадаю, конечно. Ты думаешь, что перед тобой стоит поп Семен, а на самом деле – его брат, дьячок Каллистрат.
Петр велел написать митрополиту, чтоб немедленно посвятил Каллистрата в священники.
Следует заметить, что такого рода легенда существует и в других странах и ее героями являются сметливые простолюдины – купцы, монахи, солдаты.
Довольный осмотром строительства и радушным угощением, Петр предложил стать крестным отцом будущего ребенка. Через месяц Сорокин пришел к царю и попросил Петра назначить день и время крестин. Договорились, что царь приедет завтра к 12 часам дня домой к Сорокину. Петр приехал точно в назначенное время, застал хозяев дома, но попа не было.
Петр уехал, но велел передать попу, чтобы тот пришел к нему в воскресенье в 11 часов дня.
Поп, получив распоряжение царя, очень испугался, но все же решил идти к Петру с повинной.
– Ты отчего не явился к Сорокину крестить ребенка? – спросил его Петр грозно.
Поп же не пришел оттого, что подумал, что купец обманывает, будто сам царь будет на крестинах и станет Сорокину кумом, но в том не сознался, а соврал:
– Занят был, Ваше Величество!
– А вот отправлю-ка я тебя в Соловки, тогда будешь знать! – Поп упал на колени и взмолился не губить его ради жены и многих детей.
– Хорошо, – ответил царь, – тогда приходи ко мне ровно через неделю и отгадай три загадки: первую – сколько верст от земли до неба; вторую – чего я стою, и третью – что я думаю? Отгадаешь – помилую, не отгадаешь – поедешь в Соловки.
Поп пробегал всю неделю, надеясь получить хоть от кого-нибудь совет, что делать, и наконец спросил, как быть, у своего брата-дьячка.
Братья были очень похожи друг на друга, и дьячок вызвался пойти к царю в той же рясе, в какой уже был у Петра его старший брат.
– Отгадал? – спросил Петр.
– Отгадал, Ваше Величество, – ответил дьячок.
– Ну, сколько верст от земли до неба?
– 240 миллионов верст.
– Врешь!
– Велите проверить и сосчитать.
– Ну хорошо. А сколько я стою?
– 29 сребреников.
– Так мало?
– Христос, Царь Небесный, был продан за 30 сребреников, а ты, царь земной, должен стоить менее.
Петр рассмеялся, довольный.
– А что я думаю, того уж ты, верно, никак не угадаешь.
– Отчего же? Угадаю, конечно. Ты думаешь, что перед тобой стоит поп Семен, а на самом деле – его брат, дьячок Каллистрат.
Петр велел написать митрополиту, чтоб немедленно посвятил Каллистрата в священники.
Следует заметить, что такого рода легенда существует и в других странах и ее героями являются сметливые простолюдины – купцы, монахи, солдаты.
Башмаки кузнеца Петра Алексеева
Однажды Петр I приехал на железоделательный и чугунолитейный завод Вернера Миллера и там пошел в ученики к мастерам кузнечного дела. Вскоре он уже хорошо стал ковать железо и в последний день своей учебы вытянул 18 пудовых полос железа, пометив каждую полосу своим личным клеймом.
Окончив работу, царь снял кожаный фартук и пошел к заводчику.
– А что, Миллер, сколько получает у тебя кузнец за пуд поштучно вытянутых полос?
– По алтыну с пуда, государь.
– Так заплати мне 18 алтын, – сказал царь, объяснив, почему и за что именно должен Миллер заплатить ему такие деньги.
Миллер открыл конторку и вынул оттуда 18 золотых червонцев.
Петр не взял золото, а попросил заплатить ему именно 18 алтын – 54 копейки, как и прочим кузнецам, сделавшим такую же работу.
Получив свой заработок, Петр купил себе новые башмаки и потом, показывая их своим гостям, говорил:
– Вот башмаки, которые я заработал своими собственными руками.
Одна из откованных им полос демонстрировалась на Политехнической выставке в Москве в 1872 году.
Окончив работу, царь снял кожаный фартук и пошел к заводчику.
– А что, Миллер, сколько получает у тебя кузнец за пуд поштучно вытянутых полос?
– По алтыну с пуда, государь.
– Так заплати мне 18 алтын, – сказал царь, объяснив, почему и за что именно должен Миллер заплатить ему такие деньги.
Миллер открыл конторку и вынул оттуда 18 золотых червонцев.
Петр не взял золото, а попросил заплатить ему именно 18 алтын – 54 копейки, как и прочим кузнецам, сделавшим такую же работу.
Получив свой заработок, Петр купил себе новые башмаки и потом, показывая их своим гостям, говорил:
– Вот башмаки, которые я заработал своими собственными руками.
Одна из откованных им полос демонстрировалась на Политехнической выставке в Москве в 1872 году.
«Сноснее дурак из низкого рода, нежели из знатного»
Ближний боярин царя Алексея Михайловича князь Иван Борисович Репнин более всего гордился этим своим званием и не принимал никаких иных от царя Петра.
Петр, ненавидевший чванливость и спесь, сказал однажды любимому своему денщику Павлу Ивановичу Ягужинскому:
– Хочешь сегодня же получить знатный подарок?
– Кто бы этого не хотел? – ответил Ягужинский.
– Ну, тогда поезжай к больному старику Репнину и от моего имени справься о его здоровье. Да сумей угодить его старинной боярской суетности.
И затем рассказал, как следует польстить боярину.
Ягужинский, приехав к усадьбе князя, оставил лошадь у ворот и вошел во двор, сняв шляпу, а затем просил слугу сообщить боярину, что прислан царем узнать о здоровье его сиятельства.
Репнин велел позвать Ягужинского в дом, но тот отвечал слуге, что недостоин видеть такого знатного боярина, и лишь на третье приглашение вошел в дом, беспрерывно кланяясь.
Затем он прошел в покои, но дальше порога не шел, кланяясь боярину в пояс и, не соглашаясь сесть, продолжал стоять у самой двери.
На все вопросы князя Ягужинский отвечал крайне почтительно, всякий раз низко кланяясь.
– Я похвалю тебя государю, – сказал растроганный старик. Ягужинский поклонился в ноги и сказал, что он всю жизнь будет хвалиться тем счастьем, какое выпало ему сегодня, когда он удостоился увидеть столь знатного вельможу – князя и боярина.
– Что же, ваше сиятельство, прикажете передать государю? – спросил он напоследок, еще раз поклонившись.
– Скажи, друг мой, что мне, слава Богу, лучше, – проговорил вконец растроганный князь и велел дворецкому дать посланцу царя мешочек с червонцами, вызолоченный кубок и золотую чару, а в нее и высыпать те червонцы.
Когда же все это принесли и князь стал вручать подарки, то Ягужинский сказал, что он их недостоин, но возьмет только из уважения к князю и чтобы отказом его не обидеть.
– Ну вот, видишь, – сказал ему Петр, – я же говорил тебе, что сегодня ждет тебя знатный подарок. – И добавил: – Я почитаю людей, доставивших себе знатность своими заслугами, и уважаю их потомков, каковыми являются и Репнины. Но и тот, однако же, из потомков знатных родов заслуживает презрение мое, чье поведение не соответствует его предкам. И в моих глазах сноснее дурак из низкого рода, нежели из знатного.
Петр, ненавидевший чванливость и спесь, сказал однажды любимому своему денщику Павлу Ивановичу Ягужинскому:
– Хочешь сегодня же получить знатный подарок?
– Кто бы этого не хотел? – ответил Ягужинский.
– Ну, тогда поезжай к больному старику Репнину и от моего имени справься о его здоровье. Да сумей угодить его старинной боярской суетности.
И затем рассказал, как следует польстить боярину.
Ягужинский, приехав к усадьбе князя, оставил лошадь у ворот и вошел во двор, сняв шляпу, а затем просил слугу сообщить боярину, что прислан царем узнать о здоровье его сиятельства.
Репнин велел позвать Ягужинского в дом, но тот отвечал слуге, что недостоин видеть такого знатного боярина, и лишь на третье приглашение вошел в дом, беспрерывно кланяясь.
Затем он прошел в покои, но дальше порога не шел, кланяясь боярину в пояс и, не соглашаясь сесть, продолжал стоять у самой двери.
На все вопросы князя Ягужинский отвечал крайне почтительно, всякий раз низко кланяясь.
– Я похвалю тебя государю, – сказал растроганный старик. Ягужинский поклонился в ноги и сказал, что он всю жизнь будет хвалиться тем счастьем, какое выпало ему сегодня, когда он удостоился увидеть столь знатного вельможу – князя и боярина.
– Что же, ваше сиятельство, прикажете передать государю? – спросил он напоследок, еще раз поклонившись.
– Скажи, друг мой, что мне, слава Богу, лучше, – проговорил вконец растроганный князь и велел дворецкому дать посланцу царя мешочек с червонцами, вызолоченный кубок и золотую чару, а в нее и высыпать те червонцы.
Когда же все это принесли и князь стал вручать подарки, то Ягужинский сказал, что он их недостоин, но возьмет только из уважения к князю и чтобы отказом его не обидеть.
– Ну вот, видишь, – сказал ему Петр, – я же говорил тебе, что сегодня ждет тебя знатный подарок. – И добавил: – Я почитаю людей, доставивших себе знатность своими заслугами, и уважаю их потомков, каковыми являются и Репнины. Но и тот, однако же, из потомков знатных родов заслуживает презрение мое, чье поведение не соответствует его предкам. И в моих глазах сноснее дурак из низкого рода, нежели из знатного.
«Я держу свое слово»
Однажды Петру I донесли, что в Москве живет очень ловкий стряпчий, прекрасно знающий все законы и даже дающий за деньги советы московским судьям в особо трудных случаях. Петр решил с ним познакомиться, и тот так ему понравился, что царь назначил его судьей в Новгород. Отправляя на место службы нового судью, Петр сказал, что верит в него и надеется, что он будет справедливо судить и ничем себя не запятнает.
А между тем вскоре дошло до царя, что его ставленник берет взятки и решает дела в пользу тех, кто подносит ему подарки и деньги.
Петр произвел строгую проверку, убедился в виновности судьи и только после этого призвал его к себе.
– Что за причина, что ты нарушил данное мне слово и стал взяточником? – спросил он судью.
– Мне не хватало твоего жалованья, государь, – ответил судья. – И я, чтобы не залезать в долги, стал брать взятки.
– Так сколько же тебе нужно, чтоб ты оставался честным и неподкупным судьей? – спросил Петр.
– По крайней мере вдвое против того, сколько получаю я теперь.
– Хорошо, – сказал царь, – я прощаю тебя. Ты будешь получать втрое против нынешнего, но если я узнаю, что ты принялся за старое, то я тебя повешу.
Судья вернулся в Новгород и несколько лет не брал ни копейки, а потом решил, что царь уже обо всем забыл, и по-прежнему стал брать подношения. Узнав о его новых прегрешениях, Петр призвал виновного к себе, изобличил в содеянном и сказал:
– Если ты не сдержал данного мне, твоему государю, слова, то я сдержу свое.
И приказал судью повесить.
А между тем вскоре дошло до царя, что его ставленник берет взятки и решает дела в пользу тех, кто подносит ему подарки и деньги.
Петр произвел строгую проверку, убедился в виновности судьи и только после этого призвал его к себе.
– Что за причина, что ты нарушил данное мне слово и стал взяточником? – спросил он судью.
– Мне не хватало твоего жалованья, государь, – ответил судья. – И я, чтобы не залезать в долги, стал брать взятки.
– Так сколько же тебе нужно, чтоб ты оставался честным и неподкупным судьей? – спросил Петр.
– По крайней мере вдвое против того, сколько получаю я теперь.
– Хорошо, – сказал царь, – я прощаю тебя. Ты будешь получать втрое против нынешнего, но если я узнаю, что ты принялся за старое, то я тебя повешу.
Судья вернулся в Новгород и несколько лет не брал ни копейки, а потом решил, что царь уже обо всем забыл, и по-прежнему стал брать подношения. Узнав о его новых прегрешениях, Петр призвал виновного к себе, изобличил в содеянном и сказал:
– Если ты не сдержал данного мне, твоему государю, слова, то я сдержу свое.
И приказал судью повесить.
Царь, судья и девять разбойников
В 1697 году Петр I заболел так сильно, что многие опасались за его жизнь. Да и сам царь не был уверен в благополучном исходе болезни. А надо заметить, что в ту пору существовал обычай на одре болезни прощать преступников. Это делалось для того, чтобы прощенные молились за здравие своего благодетеля и Бог, услышав их жаркие молитвы, послал бы тому исцеление.
В церквях совершались молебны за здравие государя. Все жители вокруг знали о болезни царя. Пользуясь случаем, один судья решил попросить у больного аудиенции, чтобы представить к помилованию девять разбойников, приговоренных к смерти.
Петр принял судью и выслушал не только приговоры, но попросил и рассказать о том, за что эти люди приговорены к смерти. Когда судья выполнил просьбу больного, то Петр ужаснулся жестокости содеянного и сказал:
– Ты же судья! Подумай, могу ли я простить этих злодеев, преступив через закон и правосудие? Наконец, примет ли Бог их молитвы за мое здравие? Ступай и вели их казнить. Я больше надеюсь на то, что Господь окажет мне милость за мое правосудие, чем на то, что он сохранит мне жизнь за неправедное решение.
Приговор был исполнен, а царь Петр вскоре поправился.
В церквях совершались молебны за здравие государя. Все жители вокруг знали о болезни царя. Пользуясь случаем, один судья решил попросить у больного аудиенции, чтобы представить к помилованию девять разбойников, приговоренных к смерти.
Петр принял судью и выслушал не только приговоры, но попросил и рассказать о том, за что эти люди приговорены к смерти. Когда судья выполнил просьбу больного, то Петр ужаснулся жестокости содеянного и сказал:
– Ты же судья! Подумай, могу ли я простить этих злодеев, преступив через закон и правосудие? Наконец, примет ли Бог их молитвы за мое здравие? Ступай и вели их казнить. Я больше надеюсь на то, что Господь окажет мне милость за мое правосудие, чем на то, что он сохранит мне жизнь за неправедное решение.
Приговор был исполнен, а царь Петр вскоре поправился.
Перст судьбы
После подавления стрелецкого бунта 1698 года одна из женщин, у которой в бунте принимали участие три ее сына и все трое были схвачены, умоляла Петра оставить им жизнь. Петр отказал ей, так как вина их была доказана, а преступления, ими совершенные, карались смертью.
И все же несчастная мать вымолила у царя жизнь одного из них – самого младшего. Царь разрешил ей попрощаться с двумя приговоренными к смерти и забрать из тюрьмы младшего.
Мать долго прощалась с сыновьями и наконец вышла с помилованным сыном на волю. И когда они уже прошли ворота тюрьмы, ее сын вдруг упал и, ударившись головой о большой камень, умер мгновенно.
Петру донесли о случившемся, и он был настолько сильно поражен этим, что впоследствии очень редко миловал преступников, если их вина была достаточна и очевидна.
И все же несчастная мать вымолила у царя жизнь одного из них – самого младшего. Царь разрешил ей попрощаться с двумя приговоренными к смерти и забрать из тюрьмы младшего.
Мать долго прощалась с сыновьями и наконец вышла с помилованным сыном на волю. И когда они уже прошли ворота тюрьмы, ее сын вдруг упал и, ударившись головой о большой камень, умер мгновенно.
Петру донесли о случившемся, и он был настолько сильно поражен этим, что впоследствии очень редко миловал преступников, если их вина была достаточна и очевидна.
Случай на пиру у Лефорта
С. А. Чистякова приводит в своей книге такой эпизод:
«Печальные события в царском семействе и кровавая расправа с стрельцами держали Петра в постоянном раздражении, которое иногда переходило в порывы бешенства. Так, 14 сентября на пиру у Лефорта Петр начал нападать на Шеина и бранить его за то, что он в полковники и офицеры производит за деньги; Шеин защищался; Петр выскочил из-за стола и выбежал из комнаты, чтобы справиться, сколько офицеров и полковников он произвел за деньги. Не узнав ничего, Петр возвратился в страшной ярости, эфесом шпаги ударил по столу так, что все стаканы и тарелки задребезжали, и воскликнул:
– Вот точно так я разобью и полк твой, а с тебя сдеру кожу!
Князь Ромодановский и Зотов попытались защитить Шеина; но ярость Петра от этого только усилилась; он бросился на них, Зотова ударил эфесом по голове, так что он зашатался, а Ромодановского рубанул по руке, сильно ранил и чуть не отрубил всех пальцев. Шеин наверное был бы убит на месте, если бы Лефорт не удержал разгневанного Петра. Все вскочили со своих мест, бледные от ужаса; но молодой царский любимец Александр Меншиков, или, как его звали, Алексашка, не потерялся, ласково и успокоительно заговорил с Петром, умел успокоить его, и минуту спустя как ни в чем не бывало Петр пригласил всех остальных садиться и пропировал с ними до утра».
«Печальные события в царском семействе и кровавая расправа с стрельцами держали Петра в постоянном раздражении, которое иногда переходило в порывы бешенства. Так, 14 сентября на пиру у Лефорта Петр начал нападать на Шеина и бранить его за то, что он в полковники и офицеры производит за деньги; Шеин защищался; Петр выскочил из-за стола и выбежал из комнаты, чтобы справиться, сколько офицеров и полковников он произвел за деньги. Не узнав ничего, Петр возвратился в страшной ярости, эфесом шпаги ударил по столу так, что все стаканы и тарелки задребезжали, и воскликнул:
– Вот точно так я разобью и полк твой, а с тебя сдеру кожу!
Князь Ромодановский и Зотов попытались защитить Шеина; но ярость Петра от этого только усилилась; он бросился на них, Зотова ударил эфесом по голове, так что он зашатался, а Ромодановского рубанул по руке, сильно ранил и чуть не отрубил всех пальцев. Шеин наверное был бы убит на месте, если бы Лефорт не удержал разгневанного Петра. Все вскочили со своих мест, бледные от ужаса; но молодой царский любимец Александр Меншиков, или, как его звали, Алексашка, не потерялся, ласково и успокоительно заговорил с Петром, умел успокоить его, и минуту спустя как ни в чем не бывало Петр пригласил всех остальных садиться и пропировал с ними до утра».