Баранов Юрий. Обитель подводных мореходов

   О Кате Непрядов старался больше не думать. Рассудил: раз не поверила, значит, и не любила никогда. Выходило, прав оказался Катин отец Тимофей Фёдорович, когда утверждал, что не такая жена, привыкшая к бесконечному празднику цирковой арены, нужна вечному скитальцу морей. "Да и какая, в самом деле, была бы у нас жизнь, - уверял себя, - когда моряк уходит от родного дома за тридевять морей, а жена его в то же время отправляется за тридевять земель. Прямо ж парадокс!" Он твердил себе, что ни на столько увлечён этой девушкой, чтобы окончательно потерять из-за неё голову. Могло статься, что и с Лерочкой не поздно ещё наладить отношения, тем более что злость и обида на неё постепенно прошли, уступив место сожалению и горечи. Не было у него права судить отчаянную выходку этой девушки слишком строго ведь она действительно любила его. Порой даже хотелось написать ей письмо, а там - может, что-то и выйдет... Она всё бы на свете бросила и без колебаний примчалась к нему, в этом Егор ничуть не сомневался. Удерживала от необходимости взяться за перо самая малость, - ощущение какой-то неясности, невысказанности между ним и Катей. Даже её упорное молчание оставляло каплю надежды. И уж совсем невыносимо, немыслимо было вообразить, что она, поддавшись уговорам, всё же стала чьей-то женой, скорее всего Сержа, который ещё на рижских гастролях неотступно волочился за ней.
   Непрядов продолжал сидеть перед листом бумаги, не в силах сосредоточиться. Он долго глядел в окно, блуждая и путаясь мыслями где-то в бесконечности непроглядной осенней хмари. Дождь надоедливо вызванивал по карнизу, ветер хлыстал по стеклу облысевшими ветками тополя. Болезненно мигал неконтачивший фонарь. Покачивая полями жестяной шляпы, он со скрипом роптал на непогоду.
   Из коридора доносились неторопливые шаги дневального, где-то в умывальнике плескали водой, в кубрике пиликали на гармошке и приглушённо переговаривались. Потом вдруг отчего-то громко засмеялись и... снова угомонились.
   В дверь постучали.
   Егор отозвался.
   - Товарищ лейтенант, вас к командиру, - с порога передал старшина Бахтияров.
   - Добро, иду, - отвечал Непрядов, застегивая на кителе пуговицы.
   Христофор Петрович ждал его в своём кабинете. Он был уже в плаще и фуражке, собираясь отправиться домой.
   - Видал боевой листок? - спросил он, вдевая ботинки в тугие галоши и глядя искоса на Егора.
   - Какой именно? - уточнил Егор.
   Галоши сопротивлялись, и Дубко с досадой морщился, шмыгая ногами.
   - Да тот самый, что в кубрике...
   - Нет ещё. А что случилось?..
   - Это я у тебя хотел спросить... Ах ты, каналья! - и притопнул ногой, негодуя на упрямую галошу. - Кстати, очень даже советую такие мокроступы купить. По здешней грязи да слякоти - вещь незаменимая. Все офицеры носят.
   Непрядов вынужденно молчал, не понимая, к чему клонит Дубко.
   Справившись с галошами и словно всё ещё продолжая серчать на них, командир строго сказал:
   - Вот ступай и посмотри. А я тебя покамест здесь подожду.
   Непрядов вышел из кабинета немного раздосадованный и направился в кубрик. Боевой листок висел на доске приказов и распоряжений. Добрую треть его занимала карикатура на Петра Хуторнова. Тот пытался пробить лбом задраенную дверь, а лейтенант удерживал его. И подпись: "Нам бы, глухарям, где посуше и потише..."
   Егор взглядом поискал своего акустика, Хуторнов сидел на койке, уткнувшись в книгу. Старший матрос выглядел непривычно присмиревшим. Ни на кого из ребят он старался не глядеть, хотя было ясно, что акустик продолжает оставаться в центре общего внимания. Казалось, оттопыренные уши Хуторнова напряжённо пошевеливались, реагируя на подначку.
   Непрядов вернулся в командирскую каюту.
   - Что теперь скажешь? - спросил Дубко, нацеливаясь на Егора таранящим взглядом.
   - Разве это всё настолько серьёзно? - удивился Егор. - Ну, было, дал слабину. Потом же он опомнился и работал как зверь.
   - Это хорошо, штурман, что ты умеешь слабака "приводить в меридиан". Только не в этом соль. Матрос отпраздновал труса, но я же, как командир, узнаю об этом в последнюю очередь. - Дубко раздражённо прошёлся по кабинету и вдруг спросил, протягивая руку в сторону Непрядова:
   - Скажи-ка, Егор Степаныч, только честно: мечтаешь стать командиром лодки?
   - Не только мечтаю, - отрезал Егор. - Я им стану.
   Дубко не сдержал скупой улыбки, его хмурый взгляд потеплел.
   - Правильно, будь им. А вот теперь поставь себя на моё место и сам поймёшь. Между нами-то, командирами... Грош нам цена, если мы не будем знать даже малейшей "невязки" в характере и склонностях каждого моряка. Каждого! И запомни: умолчание не лучший метод воспитания.
   - Я виноват, что не доложил вам, - согласился Егор. - Только стоило ли Хуторнова так вот обхохатывать. Он самолюбивый, обидчивый. Можно было бы как-то иначе с ним...
   - Я так не думаю. Убеждён, что матросам виднее, коль скоро догадались "врезать" Хуторнову карикатурой. Согласен, больно. А ведь и справедливо. И потом, как специалиста, его от этого не убудет. Человека бы не проморгать, - и, поглядев на часы, шумно вздохнул. - Так и есть, опять на почту опоздал. Никак не соберусь дочке телеграмму отбить. Внук у меня родился, только вот отсалютовать никак не соберусь.
   - Поздравляю, товарищ командир, - сказал Егор, с пониманием улыбаясь.
   Дубко в ответ кивнул, зажмурившись. Ободряюще хлопнул Непрядова ручищей по плечу и подтолкнул к выходу.
   Ни одного письма в тот вечер Егор так и не написал. Нужен был, вероятно, особый настрой души, но из головы не шёл досадный случай с Хуторновым. Непрядов прибрал стол и решил пораньше завалиться в койку. Он сбросил китель, повесил на шею полотенце и отправился в умывальник.
   В просторном, холодноватом помещении было безлюдно. Лишь Хуторнов лениво двигал тяжёлой шваброй по мокрому цементному полу.
   Егор открыл кран и принялся плескаться, отфыркиваясь и крякая. На старшего матроса нарочно старался не глядеть и уж тем более не было охоты с ним в этот вечер разговаривать.
   - А ручонки у вас, дай Боже! - вдруг сказал Хуторнов, чему-то ухмыляясь.
   - Не слишком я вас? - посочувствовал Егор, яростно растирая грудь и плечи махровым полотенцем.
   - Не так чтобы очень, терпимо. - Акустик перестал швабрить и распрямился; потом спросил, интригующе прищуриваясь: - Скажите, а что вы думаете вообще обо мне?
   Непрядов, всё ещё не глядя на акустика, пожал плечами.
   - Думаете, что я трус?! - не отставал акустик, с вызовом повышая голос.
   - Совсем так не думаю.
   - Почему же, - напирал Хуторнов, - разве я не дал повод?!
   - Повод был, - согласился Егор. - Только из этого совсем ещё ничего не слудует. На войне, говорят, настоящая трусость бывает видна лишь во втором бою.
   - Ну, так вот знайте: второго сбоя у меня не будет, - он зло стиснул черенок швабры. - Никогда!
   - Да разве кто-нибудь в этом сомневается?
   - Тогда зачем же эта дурацкая картинка? - губы Хуторнова дрогнули. Залепили бы выговор, месяц без берега, или там на губу...
   Непрядов подошёл к Хуторнову, продолжая растираться, и пристально, с интересом поглядел на него. "Вот ведь, - подумал, - сдрейфил, конечно, а держится с форсом, на телеге не объедешь..."
   - Трусом никто вас не считает, - убеждённо сказал Егор. - В подплаве трус вообще больше одного раза не погружается. Он, как крыса, не переносит отсечной проверки "на герметичность". Служить остаются нормальные парни. А слабина у вас не там, где вы думаете.
   - Да?.. Тогда где?
   - Какой год на флоте?
   - Скоро по третьему пойдёт.
   - Вот видите, а на флотскую подначку реагировать не научились. Если братцы-матросики подначивают, не всё ещё потеряно. А иначе просто презирать бы стали.
   Хуторнов после таких слов оживился. Уже не такая упрямая, более мягкая усмешка скользнула на его тонких губах.
   - Смеются над вами? Хорошо! И вы смейтесь, только громче других. Тогда неинтересно будет над вами хохмить, - растолковывал Егор. - Это же чугунному кнехту и то понятно.
   Акустик совсем повеселел. На его узком лице проступил румянец, в хитроватых нервных глазках засветилось доверие.
   - А чтобы никто вообще в вас не сомневался, - продолжал Непрядов развивать успех, - записывайтесь в секцию по боксу. Это дело для крепких парней.
   - Разве есть у нас такая? - усомнился Хуторнов.
   - Нет, так будет. На следующей неделе начнём тренировки. Так как же?..
   - Записывайте, - акустик решительно тряхнул белобрысой, стриженной под ёжик головой.
   5
   И всё же к тренировкам удалось приступить не скоро. Потребовалось какое-то время, чтобы поулеглись страсти вокруг намечавшегося сокращения личного состава в армии и на флоте. В газетах замелькала цифра миллион двести тысяч. Правда, плавсостава обнародованный указ почти не затрагивал. Какие бы перемены не происходили, подлодки оставались главной ударной силой флота, его самыми вразумляющими и сильными потенциальными стрелами, хранившимися в колчанах дальних гаваней.
   На кораблях служба продолжалась с прежним напряжением. Но береговой люд заволновался, особенно пожилые и в невысоких званиях, которым до полной выслуги не хватало нескольких календарных лет. Флюиды их пессимизма и грядущей неприкаянности стали порой просачиваться и в отсеки лодок.
   Толик Стригалов по вечерам всё чаще теперь валялся на своей койке, вместо того чтобы идти в город. Начал рассуждать, а не лучше было бы ему, в душе человеку мирному, податься на какой-нибудь сейнер ловить салаку, или же отправиться распахивать целину. Уверял, что любой председатель колхоза был бы ему рад куда больше, чем "педант Теняев". Впрочем, разглагольствования приятеля Непрядов всерьёз не принимал. Минёр всегда ныл, когда за что-нибудь от помощника получал очередной "втык". Просто подворачивался подходящий случай отвести душу. На самом же деле ему, как и многим другим, нет жизни без флота, - без его ранних побудок, подъёма флага, торжественных построений при полном параде, штормовых дней и ночей на вахте, без срочных погружений и всплытий - да мало ли ещё без чего, что составляет суть порой проклинаемого и бесконечно дорогого отсечного царства, которого истинному подводнику ничем заменить нельзя.
   Что такое это, ведомое лишь немногим избранным, отсечное царство? Да и кто эти люди, придумавшие его в утеху собственной гордыни?..
   Подлодка - одно из самых великолепных и печальных творений рук человеческих. Это всегда родной, любимый дом, который может стать и собственной могилой, - чего не случается под водой?.. Подводный корабль слишком ёмкое понятие, чтобы его существо можно было бы объяснить лишь схоластически точным языком формул и цифр корабельной инженерии. Само его существование представляется извечным стремлением человечества к немыслимому пределу, находящемуся за критической расчётной точкой прочности стального корпуса. Всё здесь туго свинчено, сплетено и сварено в едином, согласно действующем организме, когда корабельные трубопроводы и электроцепи являются логическим продолжением человеческих артерий, жил и нервов. Невероятные нагрузки на прочный корпус, нечеловеческое напряжение духа и воли... Такое бывает лишь под водой.
   Сколько уж раз приходили на память Егору наивные и в чём-то мудрые дедовы слова о смысле "подводного бытия" как состояния человеческого духа. Он верил им. Нет жизни в чреве корабля без людей, как нет подводника без своей подлодки в сердце. Это и в самом деле "подводная обитель", в которой месяцами затворниками живут ушедшие на глубину люди. Одна судьба на всех, как только над головой захлопывается крышка верхнего рубочного люка, и море со зловещим гулом врывается через кингстоны в цистерны плавучести. Под водой никогда нет мира, там всегда условная война, - то ли с воображаемым противником, то ли с забортным давлением, то ли с самим собой... Денно и нощно, как перед святыми иконами, бдят у действующих приборов и механизмов матросы, вершат начальственную литургию офицеры. И командир лодки, что сам Господь Бог, во всесильный разум и победоносное дарование которого они беззаветно верят. А сильна лодка не тысячами смертей, спрессованных в тротил-гексоген-алюминиевой начинке торпедных зарядов, но в крепости духа и мужестве сердец её подводного люда. Все они, святые и грешные, уходят на поединок с глубиной, чтобы над затерявшейся в российских далях деревенькой, то ли над малым городком или огромной столицей никогда бы не заволокло ядерным пеплом солнце их родины.
   И размышляя так, Егор приходил к мысли, что если в самом деле стать затворником "подводной обители", не сходя на берег и целиком отдав себя во власть службы? Никогда не будет у него ни любимой, ни семьи, как у чёрного послушника, принявшего на себя добровольный обет вечного целомудрия. И тогда вполне может статься, что приобретёт он в своём самосовершенстве гораздо больше, чем потеряет. Он будет всегда спокоен, прям, кристально честен и без сожаления готов к подвигу во имя человеческого разума. Ведь столько им ещё не познано, не видено, не прочитано. Ради этого хотелось гореть не сгорая, не считать пройденные мили и никогда не останавливаться в пути.
   6
   Зима выдалась на редкость лютой. По-штормовому крепкие норд-весты безжалостно остужали землю и море, широкой полосой отчуждения примораживая к берегу торосистый припай. Навигация становилась делом изнурительно трудным и всё более небезопасным. День и ночь сердито гукал в гавани ледокольный буксирчик, настырно пробиваясь тупым, обшарпанным рылом форштевня к чистой воде. С его благословения корабли уходили и возвращались.
   С избытком хватало Непрядову штурманских забот и тревог. Дубко не переставая твердил на вахте: "На фарватере гляди в оба, чуть зазевался и..." и для большей наглядности ударял кулаком в ладонь, - получай льдину в корпус. А что это значит? Всему экипажу позор, офицерам - вдвойне, а мне как командиру и того больше - бесчестье". Впрочем, Дубко мог бы этого не говорить: люди выкладывались на вахте до предела. Егор челноком метался по шахте верхнего рубочного люка между штурманским столиком и пеленгатором. Ему было жарко и весело, несмотря на туманную январскую стужу и тревожные гудки тифона, подававшиеся с верхнего мостика. Работа у него шла, всё получалось, как надо.
   С моря Непрядов возвращался вконец измотанным и всё-таки вполне удовлетворённым каждым прожитым днём. Он ел со "зверским" аппетитом, мертвецки крепко спал. Днями с головой увязал в корабельных делах, а по вечерам волтузил в своё удовольствие кожаную грушу. Поддавшись напористому стригаловскому увещеванию, Егор всё-таки создал секцию по боксу.
   Нечто вроде боксёрского ринга удалось соорудить в пустовавшем подвале казармы: из досок сколотили помост, обтянув его списанными швартовыми концами, подвесили тренировочные снаряды - мешки с набитыми в них опилками, а гонг вполне заменила надраенная до блеска корабельная рында. Желающих заниматься боксом поначалу нашлось в избытке. Но менее стойкие вскоре отсеялись, и в группе осталось девять человек. С ними Непрядов и начал по вечерам тренироваться.
   Быстрее всех боксом "переболел" сам Стригалов. После первого же полученного на тренировке синяка он заявил, что бокс - дело грубое, и вообще... дуновение женских духов на танцах куда приятнее запаха мужского пота при мордобое на ринге. Непрядов не удерживал его: вольному воля...
   В городе Егор появлялся не чаще, чем по необходимости зайти в магазин или парикмахерскую. На танцы его совсем не тянуло. К тому же не было особой нужды по вечерам слоняться по улицам. Да и куда здесь пойдёшь, если сам городишко настолько мал, что за какие-нибудь полчаса пересечёшь его вдоль и поперёк, познакомившись сразу со всеми достопримечательностями. Со старой кирхой, где разместился теперь кинотеатр; с городским парком и украшавшим его "пятачком", как называли открытую танцплощадку; с небольшой баней, славившейся, впрочем, отменной парилкой. И вовсе не городком казался он Егору, а скорее военным поселением, где самыми заметными аборигенами были моряки-подводники. Однако жили там ещё трудяги-рыбаки из местного рыбколхоза и корабелы с небольшого заводика, ремонтировавшего траулеры.
   Однажды Егору выпала очередь заступать старшим патрульного наряда. Как раз в тот самый день разнеслась весть, что в бригаду пришла разнарядка, по которой часть офицеров и сверхсрочников подлежала увольнению в запас.За ужином в береговой кают-компании об этом только и разговору было. Никто ещё не знал, кому в скором времени предстоит навсегда расстаться с погонами, а кому и дальше ходить на лодках в моря. Штабники же хранили молчание.
   С аппетитом Непрядов ел котлеты с макаронами, невольно прислушиваясь к тому, о чём судачили за соседним столиком.
   - Я уж точно попадаю под указ, - уныло говорил пожилой тучный начпрод старший лейтенант Реутов. - По всем статьям в адмиралы вышел, да вот только звездочки на погонах не того фасона.
   - Чего ж не учился, Михал Михалыч? - подъязвил его с ухмылочкой мичман Булдык, заведовавший топливным складом. - С дипломными корочками тебе и леший был бы не брат.
   - Они вот учились, пока мы воевали, да по госпиталям валялись, начпрод кивнул в сторону Егора.
   - А что тебе сильно расстраиваться? - продолжал мичман, прихлебывая чай. - И на гражданке не пропадёшь, с твоей-то завмаговской внешностью.
   - Факт, не пропаду, - Реутов отпихнул от себя тарелку, перестав мучительно ковыряться в ней вилкой. - Самое многое, через год буду на своей "Волге" рулить... А здесь что имею?.. Теперь вот больно уж на душе тошно. Вроде как человеком второго сорта считают.
   - Сам виноват. Сидел бы вот как я, в мичманах. И не занимал бы доходного места... Мне-то что? Я вот, к примеру, на гражданке запросто устроюсь где-нибудь на бензоколонке. Что здесь промасленным чумариком хожу, что там буду - один хрен. Я, Михал Михалыч, завсегда при деле и на хлеб с маслом заработаю.
   Начпрод протяжно вздохнул, не желая продолжать разговор и погружаясь в невесёлые размышления. Молчал он минуту или две, осоловело глядя перед собой. Потом мясистые губы его задрожали от напрашивавшейся зевоты. Казалось, что ему хотелось как-то расслабиться: вытянуть под столом ноги, расстегнуть на могучем животе китель и немного вздремнуть.
   Егор и сам едва сдерживал зевоту, поддаваясь усыпляющим чарам Михал Михалыча. Он глянул на часы и с сожалением убедился, что перед заступлением в наряд вздремнуть не удастся.
   Почти весь субботний вечер Непрядов расхаживал по центральной улице, ловя приветствия находившихся в увольнении матросов. За ним неотступно следовали акустик Хуторнов и сигнальщик Хладов. На этот раз у патрульных не было хлопот, явные нарушители им не попадались. Лишь однажды Непрядов сделал замечание помедлившему откозырять матросу, да и то решил простить его - слишком умоляюще глядела на Егора миловидная подруга зазевавшегося моряка.
   Зимний вечер невольно располагал Непрядова к приятной лирике. Ветер стих, смягчал мороз. Под ногами чуть поскрипывало. Пушистые снежинки, завивавшиеся в свете уличных фонарей, ласково ложились на Егорову шинель, на шапку. И подумал, как было бы хорошо, окажись рядом с ним Катя... Егор почувствовал, что невольно улыбается. Но уже в следующее мгновенье кольнула мысль о несбыточности этого желания. Могло статься, что дороги их разошлись теперь уже навсегда. "Если б только пожелала, нашла бы какой-нибудь повод напомнить о себе, - шепнула Егору на ухо его обида. - А так, что теперь ждать, на что надеяться?.."
   Непрядов поправил ремень, который оттягивала подвешенная на лямках кобура с пистолетом, и повернул в сторону клуба. Шагавшие за ним матросы оживились, чуть сдвигая набекрень шапки и подтягивая повыше красные нарукавные повязки. Чем ближе они подходили к одноэтажному особняку с ярко освещёнными окнами, тем отчётливее слышалась музыка - радиола играла и пела всей прелестью знакомой пластинки:
   Не спугни очарованье
   Этих тихих вечеров,
   Ведь порою и молчанье
   Нам понятней всяких слов...
   Вздохнув, Непрядов вспомнил такой же тихий и снежный вечер под Новый год и ещё - девушку, которая его беззаветно любила... Но всё пережитое казалось уже в далёком и безвозвратном прошлом. Егор ощущал себя напрочь оторванным от всего, что когда-то прочно занимало его мысли. И он для самоуспокоения решил, что иначе и быть не могло. Ведь жизнь продолжалась в том направлении, которое не зависело от его желаний. Другой город, другие люди. Иные дела и заботы...
   Но мелодия, полная очарования прошедшых дней, всё же потревожила Егоров покой, разворошила его, как дремавший лесной муравейник. Он уже и сам был не рад, что направился к тому месту, где моряки отдыхали и развлекались и где многие наверняка счастливие его. "Впрочем, служба..." рассудил Непрядов, потянув за ручку дверь.
   Мимо раздевалки, забитой пальто и шинелями, патрульные проследовали в фойе. Егор окинул взглядом просторный зал с низким, отделанным чёрным деревом потолком и громоздкими мраморными колоннами. Задержался у распахнутых дверей. Там было настолько тесно, что танцующие пары скорее топтались на месте, чем двигались в ритме быстрого фокстрота. Слышалось дружное шмыганье ног по паркету, голоса, смех. После свежего морозного воздуха Егору щекотало ноздри тугим напором табачного дыма, женских духов и поднимаемой пыли. Кривая ухмылка сама собой появилась на губах, выдавая его мнение о здешних "плясках".
   Сзади кто-то бесцеремонно шлёпнул Непрядова по плечу.
   - Пьяных нет, самовольщики попрятались, остальные перед вами, наидражайщий штурман, - послышался бодрый голос минёра.
   Непрядов нехотя повернулся, собираясь парировать, мол, будешь возникать и блеять - заберу в комендатуру...
   Толя стоял с видом самодовольного аравийского шейха, обеими руками обнимая за плечи двух симпатичных девушек. Одну из них Непрядов как-то встречал вместе со Стригаловым в городе. Невысокая, чернявая, гибкая, - она походила не то на индуску, не то на цыганку. Другую Непрядов видел впервые. Ростом она была повыше своей подруги, подороднее и как-то поярче, напоминая осанистую румяную матрёшку, которой накрывают заварной чайник.
   Приятная улыбка сахарилась на её маленьких губах.
   - Знакомься, - кивая в обе стороны головой, представил девушек минёр. - Это моя дорогая Шурок, а это её лучшая подруга школьных лет Нинон.
   Егор любезно козырнул, надеясь этим и кончить знакомство. Но та, которую представили как Нинон, смело протянула Непрядову пухлую руку. Ничего не оставалось, как вежливо пожать её, чтобы не показаться неучтивым.
   Рука девушки оказалась приятной, мягкой. Егор почувствовал смущение от направленных на него с колдовским прищуром карих глаз.
   Заиграли танго, и Шурок бесцеремонно увлекла своего кавалера в зал.
   Непрядов же переступил с ноги на ногу, чувствуя неловкость своего положения и виновато улыбнулся, давая понять: ничего не поделаешь, служба...
   - Как жаль, Егор, что вы не танцуете, - с притворным вздохом сказала Нинон. - Мы были бы неотразимой парой.
   И тогда Непрядов принял её вызов, напустив на себя, сколько мог, беспечности и отваги.
   - Отчего ж нельзя? - обнадёжил он, как бы решив подурачиться. - У нас в нахимовском, помнится, давали уроки бальных танцев звёзды ленинградского балета - чему-нибудь да научили...
   - А вот это... - она глазами показала на Егорову нарукавную повязку.
   - Это поправимо, - небрежно отвечал Непрядов, расстегивая на шинели пуговицы. Казалось, сама судьба предоставила ему счастливый случай познакомиться с чарующе-приятной матрёшкой и глупо было бы этим не воспользоваться. Подозвав скучавшего у выхода Хуторнова, Егор сбросил ему на руки шинель и доверительно подмигнул. Акустик понимающе кивнул и показал большой палец, одобряя выбор своего лейтенанта.
   Подойдя к девушке, Непрядов по-светски небрежно склонил голову.
   - Сударыня, я к вашим услугам.
   - Как вы галантны, - игриво отвечала Нинон, одарив улыбкой. Истинного моряка по его манерам узнают за версту. Не так ли?
   - Вероятно, так, - согласился Егор, с удовольствием принимая похвалу и на свой счёт.
   Они втиснулись в промежуток между танцующими.
   - В тесноте да не в обиде, - изрёк Егор, по-мужски крепко держа девушку за талию.
   - Сойдёт, - согласилась Нинон, невольно прижимаясь к своему партнёру. - Иначе здесь просто не бывает, привыкайте.
   Музыка долго не прерывалась, и они продолжали топтаться под неё в общем ритме. У Нинон было упругое, сильное тело, ощущавшееся под тонкой материей белой блузки. И от этого прикосновения становилось приятно. Хотелось танцевать ещё и ещё, пока не кончится этот вечер и не опустеет зал.
   - А вы отчаянный, - похвалила она. - И, наверное, сильный. Мне такие нравятся.
   - Я же, сударыня, от вас просто без ума, - продолжал Егор в прежнем дурашливом тоне. - От вас исходит какой-то волшебный магнетизм. Уж не колдунья ли вы?
   - О, ещё какая! - смеясь, отвечала Нинон. - Остерегайтесь меня.
   - Полагаю, настоящее ваше имя всё-таки Нина?
   При этих словах она удивлённо скривила губки.
   - Чем вам не нравится Нинон? Так меня назвали мои предки.
   - Редкое имя, - согласился Непрядов.
   - Скорее оригинальное. Моя мама обожала Имре Кальмана, - и вдруг отчего-то шёпотом призналась: - А знаете, Егор, когда я была школьницей, то смертельно мечтала, чтобы со мной хоть разочек потанцевал бы один приезжий суворовец. Он был такой недоступный, ослепительно-сверкающий, в парадном кителе и с лампасами на брючках - прямо как маленький генерал. Вы были таким же?
   - Примерно. И тоже на маленького адмирала, вероятно, был похож.