Страница:
Сегодня зачатие в пробирке – рутинная процедура. Ближайшее будущее готовит нам целый ряд подобного 'нетократического способа принятия решений' – вне политической системы, вне влияния большинства. Главное в этих быстрых изменениях то, что концепция 'естественного', природного все больше теряет свое значение. Чем больше мы узнаем об истории нашего биологического и культурного развития и устройстве человеческого общества, тем очевиднее представляется искусственным противопоставление природы и культуры, ранее казавшееся очевидным. Природа и культура есть две безумно сложные системы управления информацией. Обе подчиняются одному и тому же закону: закону естественного отбора. Обе демонстрируют одну и ту же внутреннюю логику: движение от простого и частного к еще более сложному взаимодействию во все большем масштабе. При новом взгляде на мир, быстро обретающем форму, и здесь речь не идет об объективной истине, именно новая парадигма определит, в конечном итоге, как следует думать: природа и культура – это две взаимодополняющие стороны одного и того же – эволюции. В начале Земля была чем-то вроде энергетического раствора, в котором простейшие клетки, прапраматери нынешних клеток, дрейфовали и размножались. Первый шаг на пути к кафедральным соборам и струнным квартетам был совершен, когда произошла встреча между некоторым количеством этих клеток и тем, что можно назвать паразитом, бактерией, дальним предком известной ныне митохондрии (организма, который управляет клеточным метаболизмом). Встреча вышла не так чтобы очень теплой: и те и другие стремились друг друга съесть, но в равной степени были друг другу не по зубам. Так или иначе, их противостояние закончилось сотрудничеством, к выгоде обеих сторон, появлением нового типа клетки, в которой разные ее части выполняли разные задачи. Такая клетка, практикующая внутрифирменное разделение труда, стала предпосылкой для появления еще более сложных многоклеточных организмов, в которых теперь уже разные клетки выполняли разные роли. С тех пор процесс естественного отбора невероятно медленно, но настойчиво, создавал все более сложные формы сотрудничества между клетками, избавляясь от конкурентов, которые были менее прочих настроены на сотрудничество. Предпочтительными были гены, наиболее подходящие для интегрированного взаимодействия. Растущая специализация и координация привели к существенному росту производительности. Вместе клетки стали 'разумными'. Они постепенно превратились в то, что биолог Ричард Доукинс назвал 'машинами по выживанию' – все более совершенными живыми существами, которые целенаправленно вели себя разумно в определенных обстоятельствах, например при поиске более теплых мест перед угрозой похолодания. Но, как известно любому бизнесмену, размер – это еще не все. Чем больше организм, тем больше энергии тратится на поддержание координации, вот почему естественный отбор всегда щепетильно относится к сравнительному 'взвешиванию' организмов. Поэтому увеличение размеров не является таким уж очевидным решением проблемы выживания в суровых условиях. Это объясняет, почему сотрудничество между клетками приняло другие, более изощренные формы сотрудничества между отдельным людьми, школами, группами людей и обществами. Общество, которое заботится об интересах своих членов, благоприятствует развитию генов, вовлеченных в координацию на самом высоком уровне, таким образом повышая возможности их выживания и воспроизводства. Модель истории аналогична: один плюс один равняется больше, чем два. Сотрудничество приносит пользу всем участвующим. Естественный отбор предпочитает людей и общества, которые умеют играть в игры 'с ненулевым результатом' (в противоположность играм с нулевым результатом). Когда кочевые племена охотников и собирателей осели на земле и стали ее совместно обрабатывать, предпосылки для 'ненулевой игры' улучшились. Со временем развитие вышло на конструктивную спираль: технологический и экономический прогресс приводит к росту населения, что, в свою очередь, означает лучшие условия для дальнейшего технологического и экономического прогресса. Развитие центров с высокой плотностью населения – городов – стимулирует развитие рынка, и экономическое развитие еще более ускоряется. Связи между городами приводят к возникновению еще более сложной системы взаимодействия. Благодаря технологическим прорывам люди все далее раздвигают границы возможного и развивают все более продвинутые формы взаимовыгодного сотрудничества. Но у каждой силы есть ей противодействующая. История демонстрирует сложное взаимодействие 'нулевых' и 'ненулевых' игр. Все эти многочисленные разрушительные войны с бесчисленными человеческими жертвами есть не что иное, как печальные примеры 'нулевых' игр, если не сказать 'игр с отрицательным результатом'. То, что кто-то выигрывает, кто-то проиграл, при этом огромное количество ресурсом тратится впустую. При этом конечный результат зачастую положительный. Угроза войны объединяет общество и ведет к возникновению союзов с другими обществами, как, к примеру, образовался союз греческих городов-государств в 480-479 годах до нашей эры перед угрозой персидского завоевания. Журналист Роберт Райт, который написал 'Не нуль', одну из тех книг, в которых биологически обусловленный мир проявился наиболее вразумительно, предположил, что у войны есть эффект коагуляции, вынуждающий людей к естественной солидарности; война создает внешнюю угрозу, приводящую к разнообразным формам тесного сотрудничества. Этот тезис проходит параллельно с мобилистической идеей о том, что наше понимание неизбежности смерти и борьба против болезней и старения являются центральным звеном нашей самоидентификации. Переходная ситуация между старой и новой парадигмами выглядит двусмысленно. С одной стороны, разрушение государства приводит к образованию все большего числа субкультур, 'племен' с более узкой идентичностью и лояльностью. С другой, приходящее в упадок государство заменяется надгосударственными образованиями в политике, экономике и культуре. С одной стороны, фрагментация, с другой, интеграция. Райт называет это явление 'фрагмеграцией'. Информационные технологии неуклонно гнут свою линию по направлению к сотрудничеству и 'ненулевым' играм. Различные группы населения в борьбе за право иметь большую свободу самоопределения вступают во взаимодействие с подобными им группами в рамках всемирной электронной сети. Стратегия изоляции не имеет будущего. В виртуальном мире противостояние между локальным и глобальным представляется мнимым. По мнению Райта, нынешняя ситуация выносит на повестку дня старую как мир идею создания глобального государств Конечно, что справедливо для эволюционного развития общества и культуры, то, по убеждению Майкла Ротшильда, справедливо и для развития экономики. Рыночная экономика является 'естественной': бесплановая, но все еще прекрасно структурированная экологическая система находится в состоянии постоянных перемен. Равновесия не существует, как нет и остановок в пути. Законы естественного отбора работают и здесь, поощряя в первую очередь тех, кто наиболее искусен в ведении 'ненулевых' игр и построении стратегических альянсов. Плохо организованные компании, не способные к усвоению новых знаний и, стало быть, к конкуренции по существующим в их конкретных нишах правилам, отсеиваются, освобождая место для новых игроков. Даже потребление предметов роскоши подчиняется эволюционной логике: более сексуальные люди, по определению, более удачливы в поиске партнеров, а в природе сексуальность обычно ассоциируется с наличием массивных рогов и яркого оперения, то есть экстравагантной тратой ресурсов. Рациональность не всегда рациональность, так же, как эффективность не всегда эффективность в привычном понимании, что в природе, что в культуре. Об этом, пусть несколько в иной форме, свидетельствует 'эксклюзивное' потребление нетократов, для которых потребление есть способ проявления статуса, разновидность соблазнительного искусства. Складывается своего рода трансрациональная экономика, движимая интуицией и стремлением к демонстрации избыточности ресурсов. Экономика, которая своей жизнерадостностью и стремлением перешагнуть через рациональность способна свести с ума финансистов, получивших классическое образование, и биржевых аналитиков. Это значит, что мифическая концепция 'новой экономики', такая как 'глобализация', представляет собой в действительности две разные вещи. Во-первых, это старая экономика в совершенно новом свете, в которой, в результате смены парадигмы, все прежние модели и мыслительные процессы заменяются новыми. Новые модели, сконструированные на основе новых идей, должны быть значительно более точными, чем прежние. Во-вторых, новая информационная технология предоставляет всем желающим возможность участвовать в 'ненулевых' играх совершенно нового типа. Сотрудничество принимает неожиданные формы, совершенно новые типы информации становятся ценными, и новые стратегические альянсы становятся все более интенсивными и проникающими повсюду. Производители, дистрибьюторы и покупатели все более тесно связаны друг с другом в электронные сообщества. Подлинное понимание первого феномена рассеет замешательство, связанное со вторым. Власть в информационном обществе в итоге окажется у тех, кто поймет и справится с замешательством.
ГЛАВА VIII. КОНВУЛЬСИИ КОЛЛЕКТИВИЗМА СМЕРТЬ ЧЕЛОВЕКА И ВИРТУАЛЬНЫЙ СУБЬЕКТ
ГЛАВА VIII. КОНВУЛЬСИИ КОЛЛЕКТИВИЗМА СМЕРТЬ ЧЕЛОВЕКА И ВИРТУАЛЬНЫЙ СУБЬЕКТ
Одним из следствий революционных открытий в генетике и усиливающегося влияния биологии стала полная 'релятивизация' понятия 'индивидуум', преобразующая его из абсолютной ценности в относительную. Если под индивидуумом мы понимаем контроль в последней инстанции, буквально неделимое, то индивидуум все больше выглядит, как полная иллюзия. Анализ взаимодействия тела, мозга и генов в разных ситуациях обнаруживает, что нет никакой контролирующей инстанции. Гены запускают разные химические реакции, но в свою очередь гены активируются мозгом, чьи решения сами по себе есть инстинктивные реакции на внешние стимулы, воспринимаемые телом. Можно сказать, что решения принимает ситуация, но поскольку мы сами есть часть ситуации, то неизбежно вовлекаемся в цепь обратной связи без начала и конца. Никто ничего не решает! То, что мы обнаруживаем на месте индивидуума, которого считали существующим, это некая турбулентная рыночная экономика в микроформате, на которую влияет множество меняющихся факторов и противодействующих сил. Неопределенность и изменчивость природы субъекта перестают в нетократическом обществе быть достоянием философии и становятся важной и осязаемой частью повседневной жизни обычного человека.
Одним из основных условий обладания властью является доступ и контроль над информацией. При феодализме власти жестко контролировали распространение информации. Сфера социального взаимодействия среднего человека с окружающим миром на протяжении жизни была строго ограничена количеством прихожан местной церкви или участников сельских празднеств. Торговля была ограничена, связи с другими областями незначительны, а новости извне – дозированы и лимитированы. Представителя церкви и аристократии владели относительно большими потоками информации, по мере необходимости наделяя низшие классы её тщательно выверенными порциями в форме проповедей и королевских указов, умело приспособленных для защиты интересов элиты. Новости доходили до деревни через отработанные каналы и потому подвергались жесткой цензуре в 'информационных отделах' монастырей и феодальных замков. Делалось все возможное, чтобы заглушить неизвестные источники информации и заклеймить их как преступные; бродяги и путешественники, существовавшие во все времена, невзирая ни на что, расценивались не иначе как бандиты, преступный сброд, и они сохранили этот ярлык в исторических книгах капиталистической эры. Враг был, по определению, странным, а странники, по определению, – врагами,
Путешественникам дозволялось быть лишь простыми ремесленниками и скоморохами, они могли делать украшения или исполнять музыку на сельских ярмарках. Но они не были благонамеренными членами сельской общины. У скитальца не было никаких прав, в принципе, и он был во власти прихотей местной аристократии и церковных властей. Наличие постоянного места проживания было абсолютно необходимым требованием для вступления в брак – обряда, которым общество санкционировало размножение. Человек вне сельской общины не представлял никакой ценности. Не было худшего наказания для солдата, отказавшегося защищать свою деревню от злобных варваров, чем угроза отлучения, причем не только от общины (исходившая со стороны аристократов), но и от царствия небесного (исходившая со стороны церкви).
С развитием организованной торговли система феодальною контроля над информацией пошатнулась, поскольку больше не могла справляться с её нарастающим потоком. Когда связи между городами стали расти, возможности общения для каждого отдельного человека возросло колоссально, что стало первым шагом на пути к капитализму, Купцы городов вокруг Балтийского моря образовали Ганзейский Союз, призванный защищать их общие интересы и способствовать развитию торговли всеми возможными способами. Эта конфедерация стала достаточно сильна, чтобы противостоять датскому королю и охранять, свои торговые пути от пиратов. Итальянские города-государи ни объединились в Ломбардскую Лигу, чтобы выступить единым фронтом против требований оказывать почтение императору священной Римской империи германского народа.
Деревни превращались в города. Урбанизация и усиление власти молодой буржуазии означали, что информация множилась и распространялась в гораздо большей степени, чем прежде, и стала очевидной необходимость адаптировать властные функции к этим новым обстоятельствам. Феодальные города были полностью окружены пенами и рвами, отчасти для физической защиты от внешнего мира,
0 частично для сбора налога за проезд через городские ворота. Капиталистические города росли так стремительно, что подобные формы разграничения пространства стали бесполезны. Спорно, можно ни говорить о развитии городов, в привычном понимании этого слова, до раннего капитализма; даже императорский Рим большей частью состоял из деревенских общин, мало связанных друг с другом.
В результате этих перемен городские правители перестали попадать неограниченной властью на четко обозначенном пространстве. Наступление капитализма стало географически ощутимым в тот момент, когда городские стены перестали служить барьером между городом и деревней.
Притязания на власть капиталистических городов распространялись за пределы самого города на близлежащие окрестности, все дальше в глубь территории, пока не встречались с естественной преградой в виде гор, морей или широких рек. Причина такой экспансии была не только в том, что население городов постоянно росло, но и в том, что оно нуждалось в регулярном снабжении продовольствием, а новые фабрики – в регулярных поставках сырья в значительно больших количествах, чем было необходимо ранее для функционирования городских рынков. Таким образом, города постепенно колонизировали прилежащие территории, и на этой естественно сложившейся местности постепенно образовалось единое сообщество, чья идентичность базировалась на внешнем облике, языке, мифологии, символах преклонения и обычаях – более или менее общих для всех его членов. Так образовались современные нации.
Благодаря улучшившимся коммуникациям и быстро растущему юродскому населению, свободному от ограничений региональной преданности, эта новая социальная общность была способна охватить гораздо большие пространства и массы народа, чем раньше. Экспансия – необходимость, но она должна удерживаться в рамках. Как и всем биологическим организмам, нации надо было четко разграничить себя и окружающий мир. Самозащита требует установления закрепленных границ, чтобы было ясно, что именно защищать и не расходовать ограниченные ресурсы на пропитание всего остального мира. Поэтому в интересах нации надо было ясно разграничить, кто есть 'мы', а кто 'они'. Соответственно, и власть над информацией использовалась для этого. Были организованы переписи населения, создан институт регистрации всех оседлых жителей, подтверждавших свою национальность и принадлежность к данной общности. Государство аккумулировало все больше и больше функций, что требовало больше налогов, поскольку растущий административный аппарат поглощал еще больше ресурсов. В результате, усиливалась власть государства.
Крепнущая буржуазия быстро растущих городов стремилась охватить влиянием близлежащую сельскую местность, чтобы обеспечить поставки сырья и защитить свою власть. Для этого буржуазия использовала свое новое положение, чтобы уменьшить власть сельских правителей – аристократии. Невзирая на формальную конституцию, государство отняло у монарха и аристократии право взимания налогов, перенеся 'налоговые ворота' от городской стены к государственной границе. Нация заменила город в качестве географической основы гражданства, что подтверждалось высшим символом капиталистической идентичности – паспортом.
В новом географическом образовании власть была в форме централизованной системы, то есть все полномочия исходили, а вся информация сходилась в одном четко определенном месте – столице. Эта организация власти и образ центра, окруженного провинциальной периферией, наложили свой отпечаток и на образ мышления того времени, на представление об обществе и мире. Моделью по-прежнему был христианский рай с Господом Богом и его ангелами. Слово 'капитализм', так же, как и английское слово capital (столица), происходит от латинского caput (голова). Столица и есть глава всей нации, источник законов и центр информации, а также символ всех ценностей, вокруг которого нация консолидируется.
Новая эпоха нуждалась в новом человеке, новом идеале, адаптирован ном к потребностям государства и рынка. Феодальный крестьянин, терпеливо возделывавший свои поля и ожидавший Господней милости, был слишком пассивен и интеллектуально неповоротлив, и потому совершенно невосприимчив к пропаганде новой эпохи. Скоро на свет появилась целая серия новых понятий, формирующих основу для самоопределения новой личности: нация, раса, гражданство, налог на прибыль, образование, умственное заболевание, преступность, иностранец. Все вместе это образовывало 'общую основу', цементирующую национальное государство. Буржуазия стала всеми доступными средствами охранять свою только что завоеванную монополию на информацию.
В соответствии с этой моделью, предполагалось, что граждан необязательно запугивать, чтобы заставить встать на защиту своей страны. Напротив, чувство национальной принадлежности и ценности, которые оно содержало, должны выглядеть настолько значимыми, что все без колебаний возьмутся за оружие, как только национальной независимости будут угрожать враждебные происки соседних народов. В результате, значительная энергия тратится на производство националистической культуры посредством мифологизации происхождения нации и романтизации ее истории. Поэты взывали к героическому прошлому. Предполагалось, что традиции государства тесно привязаны к его географическому положению, образуя священный симбиоз. Так складывался миф о происхождении нации. Но в то же время это требовало демонизации внешнего мира. Чувства, пропагандируемые по отношению к другим национальностям, были смесью страха и отвращения. Самая суть национализма базируется на дистанцировании и презрении ко всему иностранному и неизвестному. Путаная расовая биология была одним из совершенно логичных следствий этого – маниакального стремления эмпирически подтвердить свое превосходство, что возвеличило бы национализм и возвело национальное гражданство в ранг чего-то священного и возвышенного. Кроме того, у расизма была еще одна привлекательная функция. Национализм в одиночку мог вызывать подходящих лимонов во время войн и конфликтов с соседними странами. Но благодаря расизму демоны вызывались и в мирное время в качестве внутренних меньшинств с физическими недостатками или отклонениями от культурной традиции, как например евреи или цыгане, и притеснению этих групп можно было придать законный характер. Таким образом, национальное государство обеспечивало себе наличие демонов и козлов отпущения, на которых можно было списать все проблемы.
Роковые последствия этих централизованных механизмов национализма стали началом его ускорявшегося упадка и неизбежного конца, очевидного для позднего капиталистического общества. Человеку присущ вечный поиск чувства принадлежности к чему-нибудь, и после II мировой войны, особенно с развитием поп культуры в масс-медиа, а затем с появлением электронных 'племен' интернета, появились достойные альтернативы национализму. В информационном обществе виртуальные субкультуры заменяют собой и феодальные деревенские общины, и капиталистические национальные общности в качестве способа социальной самоидентификации. В таком обществе вряд ли кому-то придет в голову умереть за свою страну. Государственные границы, а вместе с ними и их физические защитники – военные организации – исчезают. В виртуальном мире устанавливаются новые границы между социальными группами не менее серьезные, чем прежде.
Тем более интересно отметить, что наиболее упорные, крайние националисты – неонацисты Западной Европы, фашисты, сражающиеся за региональное самоопределение в Восточной Европе, изоляционисты и исторически идеализированные фундаменталисты Северной Америки, Восточной Азии и Ближнего Востока, то есть те, кто из преданности все еще крепко сжимает знамя расизме – единственные группы, преуспевшие в построении функциональных электронных сообществ исключительно по национальному признаку. Это – проявление фрагмеграции (см. предыдущую главу). Строго дисциплинированные и организованные субкультуры продвигают опои интересы с помощью стратегических альянсов в Сети с себе подобными. Все более 'мягкие' формы национализма – флаги, традиции, вся эта национальная гордость – наоборот, не имеют площадки в виртуальном мире, и потому не имеют будущего в информационном обществе. Границы национального государства сегодня так же не нужны, как и при прорыве капитализма. Кроме того, дезинтеграция национального государства усиливается и ускоряется, когда его институты беспомощны в осуществлении контроля и, более кип, сбора налогов в условиях 'новой экономики'.
Следствием такого развития стала острейшая проблема – постоянный подрыв авторитета государственных институтов. Когда иконы в ключевых областях жизни не подкреплены никакой властью, но чрезвычайно снижает уважение граждан к законодательному и репрессивному аппарату государства. Особенно это касается тех групп, чье экономическое положение и статус выиграли в результате монологического развития. Те же, кто мертвой хваткой цепляется за обломки государства, частично представляют прежний правящий класс, осознающий, что вместе с государством исчезают его положение и прежние привилегии, а, частично, из представителей нового низшего класса, которые понимают или чувствуют, что текущие перемены не сулят им ничего хорошего.
С другой стороны, нетократам государство со всеми его ограничениями в основном представляется иррациональным, но преходящим источником раздражения, препятствующим передвижениям в глобальной деревне. Пережитки национализма, по мнению нетократов, – постыдная болезнь, от которой давно пора излечиться -разновидность умственной отсталости, удерживающая старый правящий класс в состоянии бессилия и упадка, а низший класс -и неизменно подчиненном положении. Короче, вид эпидемии, иллюзия, бороться с которой – акт милосердия. Для нетократов поднятие национального флага есть оскорбительный пример вульгарности и дурного вкуса. Это, конечно, не мешает новому высшему классу использовать любые возможности для создания символов и торговых марок в интересах своих электронных сект, подчас, в форме все тех же устаревших национальных флагов. Доменный адрес Советского Союза,.su, был, к примеру, одним из самых популярных интернет-адресов среди нетократов после распада СССР
Полиция и судебная система оказываются все более беспомощными перед лицом растущего числа электронных преступлений, глобальной сетевой мафии, мотивацией для которой скорее является создание самости и повышение статуса в своей группе, чем экономическая выгода. Это приводит к росту выступлений в пользу наделения органов правопорядка все большими ресурсами. Как государственные налоговые органы оказываются в безнадежно подчиненном положении сравнительно с мобильной нетократией, контролирующей взламывающую границы виртуальную экономику, так и полицейские силы пасуют перед преступностью, которая вообще не имеет определенной географической привязки.
В то же время быстро рушится буржуазная семья: когда промышленное производство резко сокращается в пользу информационного менеджмента и сектора услуг, условия на рынке труда меняются. Появляется избыток низкоквалифицированной рабочей силы; одновременно открываются богатые возможности для женщин, что в свою очередь наносит серьезный ущерб и без того испытывающей давление семье. С начала 1960-х число разводов на Западе растет постоянно. Все это ведет к серьезному кризису в информационном обществе. Высвобождается огромное количество ничем не связанной социальной энергии, когда разрушаются общественные институты старой парадигмы и исчезает сама основа социальной идентичности большинства людей.
Одним из основных условий обладания властью является доступ и контроль над информацией. При феодализме власти жестко контролировали распространение информации. Сфера социального взаимодействия среднего человека с окружающим миром на протяжении жизни была строго ограничена количеством прихожан местной церкви или участников сельских празднеств. Торговля была ограничена, связи с другими областями незначительны, а новости извне – дозированы и лимитированы. Представителя церкви и аристократии владели относительно большими потоками информации, по мере необходимости наделяя низшие классы её тщательно выверенными порциями в форме проповедей и королевских указов, умело приспособленных для защиты интересов элиты. Новости доходили до деревни через отработанные каналы и потому подвергались жесткой цензуре в 'информационных отделах' монастырей и феодальных замков. Делалось все возможное, чтобы заглушить неизвестные источники информации и заклеймить их как преступные; бродяги и путешественники, существовавшие во все времена, невзирая ни на что, расценивались не иначе как бандиты, преступный сброд, и они сохранили этот ярлык в исторических книгах капиталистической эры. Враг был, по определению, странным, а странники, по определению, – врагами,
Путешественникам дозволялось быть лишь простыми ремесленниками и скоморохами, они могли делать украшения или исполнять музыку на сельских ярмарках. Но они не были благонамеренными членами сельской общины. У скитальца не было никаких прав, в принципе, и он был во власти прихотей местной аристократии и церковных властей. Наличие постоянного места проживания было абсолютно необходимым требованием для вступления в брак – обряда, которым общество санкционировало размножение. Человек вне сельской общины не представлял никакой ценности. Не было худшего наказания для солдата, отказавшегося защищать свою деревню от злобных варваров, чем угроза отлучения, причем не только от общины (исходившая со стороны аристократов), но и от царствия небесного (исходившая со стороны церкви).
С развитием организованной торговли система феодальною контроля над информацией пошатнулась, поскольку больше не могла справляться с её нарастающим потоком. Когда связи между городами стали расти, возможности общения для каждого отдельного человека возросло колоссально, что стало первым шагом на пути к капитализму, Купцы городов вокруг Балтийского моря образовали Ганзейский Союз, призванный защищать их общие интересы и способствовать развитию торговли всеми возможными способами. Эта конфедерация стала достаточно сильна, чтобы противостоять датскому королю и охранять, свои торговые пути от пиратов. Итальянские города-государи ни объединились в Ломбардскую Лигу, чтобы выступить единым фронтом против требований оказывать почтение императору священной Римской империи германского народа.
Деревни превращались в города. Урбанизация и усиление власти молодой буржуазии означали, что информация множилась и распространялась в гораздо большей степени, чем прежде, и стала очевидной необходимость адаптировать властные функции к этим новым обстоятельствам. Феодальные города были полностью окружены пенами и рвами, отчасти для физической защиты от внешнего мира,
0 частично для сбора налога за проезд через городские ворота. Капиталистические города росли так стремительно, что подобные формы разграничения пространства стали бесполезны. Спорно, можно ни говорить о развитии городов, в привычном понимании этого слова, до раннего капитализма; даже императорский Рим большей частью состоял из деревенских общин, мало связанных друг с другом.
В результате этих перемен городские правители перестали попадать неограниченной властью на четко обозначенном пространстве. Наступление капитализма стало географически ощутимым в тот момент, когда городские стены перестали служить барьером между городом и деревней.
Притязания на власть капиталистических городов распространялись за пределы самого города на близлежащие окрестности, все дальше в глубь территории, пока не встречались с естественной преградой в виде гор, морей или широких рек. Причина такой экспансии была не только в том, что население городов постоянно росло, но и в том, что оно нуждалось в регулярном снабжении продовольствием, а новые фабрики – в регулярных поставках сырья в значительно больших количествах, чем было необходимо ранее для функционирования городских рынков. Таким образом, города постепенно колонизировали прилежащие территории, и на этой естественно сложившейся местности постепенно образовалось единое сообщество, чья идентичность базировалась на внешнем облике, языке, мифологии, символах преклонения и обычаях – более или менее общих для всех его членов. Так образовались современные нации.
Благодаря улучшившимся коммуникациям и быстро растущему юродскому населению, свободному от ограничений региональной преданности, эта новая социальная общность была способна охватить гораздо большие пространства и массы народа, чем раньше. Экспансия – необходимость, но она должна удерживаться в рамках. Как и всем биологическим организмам, нации надо было четко разграничить себя и окружающий мир. Самозащита требует установления закрепленных границ, чтобы было ясно, что именно защищать и не расходовать ограниченные ресурсы на пропитание всего остального мира. Поэтому в интересах нации надо было ясно разграничить, кто есть 'мы', а кто 'они'. Соответственно, и власть над информацией использовалась для этого. Были организованы переписи населения, создан институт регистрации всех оседлых жителей, подтверждавших свою национальность и принадлежность к данной общности. Государство аккумулировало все больше и больше функций, что требовало больше налогов, поскольку растущий административный аппарат поглощал еще больше ресурсов. В результате, усиливалась власть государства.
Крепнущая буржуазия быстро растущих городов стремилась охватить влиянием близлежащую сельскую местность, чтобы обеспечить поставки сырья и защитить свою власть. Для этого буржуазия использовала свое новое положение, чтобы уменьшить власть сельских правителей – аристократии. Невзирая на формальную конституцию, государство отняло у монарха и аристократии право взимания налогов, перенеся 'налоговые ворота' от городской стены к государственной границе. Нация заменила город в качестве географической основы гражданства, что подтверждалось высшим символом капиталистической идентичности – паспортом.
В новом географическом образовании власть была в форме централизованной системы, то есть все полномочия исходили, а вся информация сходилась в одном четко определенном месте – столице. Эта организация власти и образ центра, окруженного провинциальной периферией, наложили свой отпечаток и на образ мышления того времени, на представление об обществе и мире. Моделью по-прежнему был христианский рай с Господом Богом и его ангелами. Слово 'капитализм', так же, как и английское слово capital (столица), происходит от латинского caput (голова). Столица и есть глава всей нации, источник законов и центр информации, а также символ всех ценностей, вокруг которого нация консолидируется.
Новая эпоха нуждалась в новом человеке, новом идеале, адаптирован ном к потребностям государства и рынка. Феодальный крестьянин, терпеливо возделывавший свои поля и ожидавший Господней милости, был слишком пассивен и интеллектуально неповоротлив, и потому совершенно невосприимчив к пропаганде новой эпохи. Скоро на свет появилась целая серия новых понятий, формирующих основу для самоопределения новой личности: нация, раса, гражданство, налог на прибыль, образование, умственное заболевание, преступность, иностранец. Все вместе это образовывало 'общую основу', цементирующую национальное государство. Буржуазия стала всеми доступными средствами охранять свою только что завоеванную монополию на информацию.
В соответствии с этой моделью, предполагалось, что граждан необязательно запугивать, чтобы заставить встать на защиту своей страны. Напротив, чувство национальной принадлежности и ценности, которые оно содержало, должны выглядеть настолько значимыми, что все без колебаний возьмутся за оружие, как только национальной независимости будут угрожать враждебные происки соседних народов. В результате, значительная энергия тратится на производство националистической культуры посредством мифологизации происхождения нации и романтизации ее истории. Поэты взывали к героическому прошлому. Предполагалось, что традиции государства тесно привязаны к его географическому положению, образуя священный симбиоз. Так складывался миф о происхождении нации. Но в то же время это требовало демонизации внешнего мира. Чувства, пропагандируемые по отношению к другим национальностям, были смесью страха и отвращения. Самая суть национализма базируется на дистанцировании и презрении ко всему иностранному и неизвестному. Путаная расовая биология была одним из совершенно логичных следствий этого – маниакального стремления эмпирически подтвердить свое превосходство, что возвеличило бы национализм и возвело национальное гражданство в ранг чего-то священного и возвышенного. Кроме того, у расизма была еще одна привлекательная функция. Национализм в одиночку мог вызывать подходящих лимонов во время войн и конфликтов с соседними странами. Но благодаря расизму демоны вызывались и в мирное время в качестве внутренних меньшинств с физическими недостатками или отклонениями от культурной традиции, как например евреи или цыгане, и притеснению этих групп можно было придать законный характер. Таким образом, национальное государство обеспечивало себе наличие демонов и козлов отпущения, на которых можно было списать все проблемы.
Роковые последствия этих централизованных механизмов национализма стали началом его ускорявшегося упадка и неизбежного конца, очевидного для позднего капиталистического общества. Человеку присущ вечный поиск чувства принадлежности к чему-нибудь, и после II мировой войны, особенно с развитием поп культуры в масс-медиа, а затем с появлением электронных 'племен' интернета, появились достойные альтернативы национализму. В информационном обществе виртуальные субкультуры заменяют собой и феодальные деревенские общины, и капиталистические национальные общности в качестве способа социальной самоидентификации. В таком обществе вряд ли кому-то придет в голову умереть за свою страну. Государственные границы, а вместе с ними и их физические защитники – военные организации – исчезают. В виртуальном мире устанавливаются новые границы между социальными группами не менее серьезные, чем прежде.
Тем более интересно отметить, что наиболее упорные, крайние националисты – неонацисты Западной Европы, фашисты, сражающиеся за региональное самоопределение в Восточной Европе, изоляционисты и исторически идеализированные фундаменталисты Северной Америки, Восточной Азии и Ближнего Востока, то есть те, кто из преданности все еще крепко сжимает знамя расизме – единственные группы, преуспевшие в построении функциональных электронных сообществ исключительно по национальному признаку. Это – проявление фрагмеграции (см. предыдущую главу). Строго дисциплинированные и организованные субкультуры продвигают опои интересы с помощью стратегических альянсов в Сети с себе подобными. Все более 'мягкие' формы национализма – флаги, традиции, вся эта национальная гордость – наоборот, не имеют площадки в виртуальном мире, и потому не имеют будущего в информационном обществе. Границы национального государства сегодня так же не нужны, как и при прорыве капитализма. Кроме того, дезинтеграция национального государства усиливается и ускоряется, когда его институты беспомощны в осуществлении контроля и, более кип, сбора налогов в условиях 'новой экономики'.
Следствием такого развития стала острейшая проблема – постоянный подрыв авторитета государственных институтов. Когда иконы в ключевых областях жизни не подкреплены никакой властью, но чрезвычайно снижает уважение граждан к законодательному и репрессивному аппарату государства. Особенно это касается тех групп, чье экономическое положение и статус выиграли в результате монологического развития. Те же, кто мертвой хваткой цепляется за обломки государства, частично представляют прежний правящий класс, осознающий, что вместе с государством исчезают его положение и прежние привилегии, а, частично, из представителей нового низшего класса, которые понимают или чувствуют, что текущие перемены не сулят им ничего хорошего.
С другой стороны, нетократам государство со всеми его ограничениями в основном представляется иррациональным, но преходящим источником раздражения, препятствующим передвижениям в глобальной деревне. Пережитки национализма, по мнению нетократов, – постыдная болезнь, от которой давно пора излечиться -разновидность умственной отсталости, удерживающая старый правящий класс в состоянии бессилия и упадка, а низший класс -и неизменно подчиненном положении. Короче, вид эпидемии, иллюзия, бороться с которой – акт милосердия. Для нетократов поднятие национального флага есть оскорбительный пример вульгарности и дурного вкуса. Это, конечно, не мешает новому высшему классу использовать любые возможности для создания символов и торговых марок в интересах своих электронных сект, подчас, в форме все тех же устаревших национальных флагов. Доменный адрес Советского Союза,.su, был, к примеру, одним из самых популярных интернет-адресов среди нетократов после распада СССР
Полиция и судебная система оказываются все более беспомощными перед лицом растущего числа электронных преступлений, глобальной сетевой мафии, мотивацией для которой скорее является создание самости и повышение статуса в своей группе, чем экономическая выгода. Это приводит к росту выступлений в пользу наделения органов правопорядка все большими ресурсами. Как государственные налоговые органы оказываются в безнадежно подчиненном положении сравнительно с мобильной нетократией, контролирующей взламывающую границы виртуальную экономику, так и полицейские силы пасуют перед преступностью, которая вообще не имеет определенной географической привязки.
В то же время быстро рушится буржуазная семья: когда промышленное производство резко сокращается в пользу информационного менеджмента и сектора услуг, условия на рынке труда меняются. Появляется избыток низкоквалифицированной рабочей силы; одновременно открываются богатые возможности для женщин, что в свою очередь наносит серьезный ущерб и без того испытывающей давление семье. С начала 1960-х число разводов на Западе растет постоянно. Все это ведет к серьезному кризису в информационном обществе. Высвобождается огромное количество ничем не связанной социальной энергии, когда разрушаются общественные институты старой парадигмы и исчезает сама основа социальной идентичности большинства людей.