Страница:
[443]Действительно, в то же самое время, когда Л. Вейссауер вел переговоры в Хельсинки, министр иностранных дел Р. Виттинг через одного из своих неофициальных эмиссаров пытался выяснить в Берлине у Г. Геринга, «в какой мере Германия готова предоставить Финляндии прямую помощь» в случае очередного конфликта с СССР.
[444]Тогда же финляндские представители искали возможность непосредственно встретиться с министром иностранных дел Германии И. Риббентропом и даже с А. Гитлером.
Показательно, что эти попытки давали неплохие результаты. Немецкое руководство шло навстречу таким инициативам, выслушивая финских представителей. 20 июля Гитлер дважды встречался с уполномоченными Финляндии, среди которых был и посланник Т. Кивимяки. Но, очевидно, ничего определенного Хельсинки на этих встречах не добились. [445]Подобные беседы с высшим немецким руководством лишь свидетельствовали о готовности Берлина к контактам с Хельсинки. Эти аудиенции также указывали и на явную заинтересованность немецкой стороны в усилении дальнейшего германо-финляндского сотрудничества.
В этом отношении примечательной стала беседа, состоявшаяся 2 августа между Виттингом и Блюхером. В ходе ее финский министр иностранных дел в «чисто философском плане» предложил организовать встречу его и премьер-министра Рюти с Гитлером или Риббентропом. Причем предметом их переговоров должен был быть вопрос о кардинальном усилении взаимодействия Германии и Финляндии. [446]
Получив столь смелое и одновременно достаточно туманное предложение о такой встрече, Блюхер решил выяснить намерения финской стороны уже «из других источников» и узнал вскоре просто ошеломляющую информацию. Вот что он в этой связи срочно сообщил в Берлин: «Я не получил от г-на Виттинга четких сведений, о чем представители финского правительства собираются говорить в Берлине. Но я узнал из другого источника, что они желали бы достигнуть договоренности… относительно их собственной территории, которая бы значительно потеряла свой суверенитет в пользу Германии». [447]
Эти сведения в его донесении были квалифицированны, как представившаяся для рейха уникальная «возможность, которую вообще можно себе представить» с точки зрения перспектив немецко-финского сотрудничества. Блюхер считал, что «было бы непростительно отклонять финское предложение, если оно последует» официальным порядком. [448]
Однако столь серьезная идея, которая стала известна в германском представительстве в Хельсинки, также и несколько насторожила посланника. Поэтому его донесение, адресованное статс-секретарю МИДа Э. Вайцзеккеру, носило строго конфиденциальный характер. Кроме того, оно облекалось в форму частного письма, которое, как он отметил, было следствием «исключительного случая». Иными словами, Блюхер воспринял эту инициативу как первый и еще не совсем оформленный «пробный шар» финляндского руководства, но все же счел необходимым проинформировать об этом Берлин и выразить свое отношение.
Впрочем, далее финляндское руководство по данному поводу никаких официальных действий уже не предпринимало. Да и в рейхе посчитали, что «время для такой поездки еще не пришло». [449]Однако показательным оказалось все же то, что сведения, которые поступили тогда из Хельсинки, дошли до самых верхов Германии и переданную информацию очень хорошо запомнили. Весной 1942 г. об этой инициативе Финляндии вспомнили, причем заговорил о ней сам фюрер. Гитлер сказал, что одно время «финны напрашивались на протекторат Германии». [450]Очевидно, что в период неожиданного для рейха затягивания войны с СССР воспоминания о желании финляндского руководства пожертвовать своим суверенитетом в пользу Германии имело важное политическое значение для дальнейших перспектив союзнических отношений.
Летом же 1940 г. эта идея просто не могла быть реализована. В Берлине тогда были не в состоянии пойти на подобный шаг, не рискуя вызвать нежелательную реакцию и подозрение у СССР. Впоследствии Гитлер достаточно определенно раскрыл суть его политики по отношению к Финляндии. «После своей первой войны с русскими, — признавал он, — финны… предложили установить германский протекторат». Но, как выразился он, «не сожалеет, что отклонил тогда это предложение… Было гораздо правильнее сохранить такой народ в качестве союзника, нежели включить в германский рейх, ибо это вызвало бы только трудности». [451]
Единственное, что Германия могла себе позволить, это начать скрытные поставки Финляндии оружия. Именно тогда Берлин стал осторожно поддерживать финские заказы на приобретение военного снаряжения. [452]Причем это происходило по возможности неофициально и через частные торговые компании. Одновременно уже стали поступать и первые сведения о том, что «в Германии скоро произойдут довольно радикальные перемены в оценке всей обстановки». [453]
Тем не менее о том, что рейх начал предпринимать действия «на финском направлении», стали замечать и за рубежом. В Швеции и Англии тогда уже обращали на это пристальное внимание. [454]Более того, уже по косвенным данным становилось очевидно, с каким энтузиазмом в узких правительственных кругах Финляндии была воспринята менявшаяся ситуация в развитии германо-финских отношений. Даже Кивимяки уловил происходившие здесь перемены в настроениях, когда приезжал из Германии в Хельсинки. Это явствует из его дипломатической переписки.
«Я заметил, — отмечал он, — что допускается вполне возможное возникновение войны между Германией и Россией», и, в свою очередь, рекомендовал «способствовать этому». Будучи, конечно, осведомлен относительно высказываний Вейссауера, посланник подтверждал, что в рейхе подобные речи слышатся «почти повсеместно и особенно среди высокопоставленных лиц». [455]Такая информация, естественно, оказывала воздействие на финское руководство и заставляла размышлять о том, как все это может коснуться Финляндии. Министр иностранных дел Виттинг хотел получить четкий ответ от немецкого посланника Блюхера на вопрос о том, какова будет позиция Германии в случае, если «Советский Союз нападет на Финляндию». [456]
В целом Финляндия еще не имела никаких гарантий относительно того, что рейх окажет ей какую-либо реальную военную помощь. Более того, усиление финско-германских связей не могло не настораживать СССР, что также сковывало финское руководство. В Хельсинки понимали, с каким напряжением Советский Союз следит за развитием германо-финляндского сотрудничества. Уже 30 июня Ю. К. Паасикиви, чутко улавливая происходящие в финской столице перемены, старался предостеречь свое руководство от недооценки реакции на это СССР. Он сообщал из Москвы: «Знаю, что в Финляндии в настоящее время в некоторых кругах проявляются различные спекуляции, имеющие в виду не что иное, как будущую германо-советскую войну. Эти спекуляции могут здесь легко стать известными и усилят недоверие по отношению к нам». [457]
К этому также следует добавить, что в Финляндии в кругах генерального штаба в целом истолковывали перспективы развития германо-финляндского сотрудничества в конце июля 1940 г. скорее еще как чисто теоретический вопрос и оценивали складывающуюся ситуацию таким образом, что до поры до времени невозможно даже ожидать политической поддержки со стороны Германии. [458]
Вместе с тем и посланник в Берлине Т. Кивимяки полагал, что в данных условиях следует продолжать налаживание контактов, главным образом по линии экономического, а также культурного сотрудничества. Он считал, что необходимо исходить из того, что «непосредственное присоединение к державам оси на данном этапе не могло еще быть сколько-нибудь реально обнадеживающим». Однако вместе с тем он не отрицал, что Германия стала уже «действовать на пользу Финляндии» и теперь финляндский вопрос в Берлине «стоит на повестке дня». Действительно, сведения, поступавшие от Кивимяки, фактически соответствовали замыслам германского руководства. В финском же представительстве в немецкой столице уже тогда начали считать, что еще «до победы над Англией может быть предпринято наступление против России». [459]
Тем временем финляндско-германские контакты становились все заметнее, и их все труднее становилось скрывать. По данным советской разведки, уже с первых дней июля наблюдался «наплыв в Хельсинки немцев, которые… чаще всего посещают МИД и Военное министерство». [460]Трудно сказать, что в данном случае имелось в виду по поводу «наплыва немцев» — возможно, советская резидентура в Финляндии тогда получила первую информацию о переговорах Л. Вейссауера. Но, судя по воспоминаниям Е. Синицына, для советского полпредства было ясно, что «правительство Рюти через своего посла в Берлине ведет важные, очень секретные переговоры, касающиеся Советского Союза». [461]
Германо-финляндская активность проявлялась и в деятельности немецкого посланника В. Блюхера, который решительно поддерживал идею развития финского сближения с Германией. Имея соответствующие инструкции не афишировать процесс германо-финляндского сотрудничества, он все же начал позволять себе достаточно прямолинейные высказывания в присутствии иностранных дипломатов о том, что в новых условиях «Финляндии не нужно будет бояться СССР, поскольку она станет находиться под защитой Германии». [462]Возможно, такая прямолинейность его заявления была связана с тем, что статс-секретарь Министерства иностранных дел рейха Вайцзеккер 6 августа ориентировал Блюхера на то, что «финляндский вопрос становится несколько более важным, чем даже казалось этим летом». [463]
Таким образом, лето 1940 г. стало по существу временем, когда происходил перелом в определении перспектив будущего развития финско-германских отношений. Берлин, приступив к разработке плана «Барбаросса», теперь уже продумывал схему подключения к готовящейся операции вероятных союзников, включая Финляндию. В данном смысле уже предпринимались первые шаги, направленные на возможное объединение усилий двух государств в войне против Советского Союза. При этом Хельсинки сознательно и откровенно поддерживали эти устремления Берлина. Но было очевидно, что новая фаза формирующихся финско-немецких отношений и угроза военного сближения между ними не могли не волновать Москву. Все это создавало весьма сложный узел противоречий, в центре которых оказывалась Финляндия.
НОВАЯ «СОВЕТСКАЯ ВОЕННАЯ ОПАСНОСТЬ»?
Показательно, что эти попытки давали неплохие результаты. Немецкое руководство шло навстречу таким инициативам, выслушивая финских представителей. 20 июля Гитлер дважды встречался с уполномоченными Финляндии, среди которых был и посланник Т. Кивимяки. Но, очевидно, ничего определенного Хельсинки на этих встречах не добились. [445]Подобные беседы с высшим немецким руководством лишь свидетельствовали о готовности Берлина к контактам с Хельсинки. Эти аудиенции также указывали и на явную заинтересованность немецкой стороны в усилении дальнейшего германо-финляндского сотрудничества.
В этом отношении примечательной стала беседа, состоявшаяся 2 августа между Виттингом и Блюхером. В ходе ее финский министр иностранных дел в «чисто философском плане» предложил организовать встречу его и премьер-министра Рюти с Гитлером или Риббентропом. Причем предметом их переговоров должен был быть вопрос о кардинальном усилении взаимодействия Германии и Финляндии. [446]
Получив столь смелое и одновременно достаточно туманное предложение о такой встрече, Блюхер решил выяснить намерения финской стороны уже «из других источников» и узнал вскоре просто ошеломляющую информацию. Вот что он в этой связи срочно сообщил в Берлин: «Я не получил от г-на Виттинга четких сведений, о чем представители финского правительства собираются говорить в Берлине. Но я узнал из другого источника, что они желали бы достигнуть договоренности… относительно их собственной территории, которая бы значительно потеряла свой суверенитет в пользу Германии». [447]
Эти сведения в его донесении были квалифицированны, как представившаяся для рейха уникальная «возможность, которую вообще можно себе представить» с точки зрения перспектив немецко-финского сотрудничества. Блюхер считал, что «было бы непростительно отклонять финское предложение, если оно последует» официальным порядком. [448]
Однако столь серьезная идея, которая стала известна в германском представительстве в Хельсинки, также и несколько насторожила посланника. Поэтому его донесение, адресованное статс-секретарю МИДа Э. Вайцзеккеру, носило строго конфиденциальный характер. Кроме того, оно облекалось в форму частного письма, которое, как он отметил, было следствием «исключительного случая». Иными словами, Блюхер воспринял эту инициативу как первый и еще не совсем оформленный «пробный шар» финляндского руководства, но все же счел необходимым проинформировать об этом Берлин и выразить свое отношение.
Впрочем, далее финляндское руководство по данному поводу никаких официальных действий уже не предпринимало. Да и в рейхе посчитали, что «время для такой поездки еще не пришло». [449]Однако показательным оказалось все же то, что сведения, которые поступили тогда из Хельсинки, дошли до самых верхов Германии и переданную информацию очень хорошо запомнили. Весной 1942 г. об этой инициативе Финляндии вспомнили, причем заговорил о ней сам фюрер. Гитлер сказал, что одно время «финны напрашивались на протекторат Германии». [450]Очевидно, что в период неожиданного для рейха затягивания войны с СССР воспоминания о желании финляндского руководства пожертвовать своим суверенитетом в пользу Германии имело важное политическое значение для дальнейших перспектив союзнических отношений.
Летом же 1940 г. эта идея просто не могла быть реализована. В Берлине тогда были не в состоянии пойти на подобный шаг, не рискуя вызвать нежелательную реакцию и подозрение у СССР. Впоследствии Гитлер достаточно определенно раскрыл суть его политики по отношению к Финляндии. «После своей первой войны с русскими, — признавал он, — финны… предложили установить германский протекторат». Но, как выразился он, «не сожалеет, что отклонил тогда это предложение… Было гораздо правильнее сохранить такой народ в качестве союзника, нежели включить в германский рейх, ибо это вызвало бы только трудности». [451]
Единственное, что Германия могла себе позволить, это начать скрытные поставки Финляндии оружия. Именно тогда Берлин стал осторожно поддерживать финские заказы на приобретение военного снаряжения. [452]Причем это происходило по возможности неофициально и через частные торговые компании. Одновременно уже стали поступать и первые сведения о том, что «в Германии скоро произойдут довольно радикальные перемены в оценке всей обстановки». [453]
Тем не менее о том, что рейх начал предпринимать действия «на финском направлении», стали замечать и за рубежом. В Швеции и Англии тогда уже обращали на это пристальное внимание. [454]Более того, уже по косвенным данным становилось очевидно, с каким энтузиазмом в узких правительственных кругах Финляндии была воспринята менявшаяся ситуация в развитии германо-финских отношений. Даже Кивимяки уловил происходившие здесь перемены в настроениях, когда приезжал из Германии в Хельсинки. Это явствует из его дипломатической переписки.
«Я заметил, — отмечал он, — что допускается вполне возможное возникновение войны между Германией и Россией», и, в свою очередь, рекомендовал «способствовать этому». Будучи, конечно, осведомлен относительно высказываний Вейссауера, посланник подтверждал, что в рейхе подобные речи слышатся «почти повсеместно и особенно среди высокопоставленных лиц». [455]Такая информация, естественно, оказывала воздействие на финское руководство и заставляла размышлять о том, как все это может коснуться Финляндии. Министр иностранных дел Виттинг хотел получить четкий ответ от немецкого посланника Блюхера на вопрос о том, какова будет позиция Германии в случае, если «Советский Союз нападет на Финляндию». [456]
В целом Финляндия еще не имела никаких гарантий относительно того, что рейх окажет ей какую-либо реальную военную помощь. Более того, усиление финско-германских связей не могло не настораживать СССР, что также сковывало финское руководство. В Хельсинки понимали, с каким напряжением Советский Союз следит за развитием германо-финляндского сотрудничества. Уже 30 июня Ю. К. Паасикиви, чутко улавливая происходящие в финской столице перемены, старался предостеречь свое руководство от недооценки реакции на это СССР. Он сообщал из Москвы: «Знаю, что в Финляндии в настоящее время в некоторых кругах проявляются различные спекуляции, имеющие в виду не что иное, как будущую германо-советскую войну. Эти спекуляции могут здесь легко стать известными и усилят недоверие по отношению к нам». [457]
К этому также следует добавить, что в Финляндии в кругах генерального штаба в целом истолковывали перспективы развития германо-финляндского сотрудничества в конце июля 1940 г. скорее еще как чисто теоретический вопрос и оценивали складывающуюся ситуацию таким образом, что до поры до времени невозможно даже ожидать политической поддержки со стороны Германии. [458]
Вместе с тем и посланник в Берлине Т. Кивимяки полагал, что в данных условиях следует продолжать налаживание контактов, главным образом по линии экономического, а также культурного сотрудничества. Он считал, что необходимо исходить из того, что «непосредственное присоединение к державам оси на данном этапе не могло еще быть сколько-нибудь реально обнадеживающим». Однако вместе с тем он не отрицал, что Германия стала уже «действовать на пользу Финляндии» и теперь финляндский вопрос в Берлине «стоит на повестке дня». Действительно, сведения, поступавшие от Кивимяки, фактически соответствовали замыслам германского руководства. В финском же представительстве в немецкой столице уже тогда начали считать, что еще «до победы над Англией может быть предпринято наступление против России». [459]
Тем временем финляндско-германские контакты становились все заметнее, и их все труднее становилось скрывать. По данным советской разведки, уже с первых дней июля наблюдался «наплыв в Хельсинки немцев, которые… чаще всего посещают МИД и Военное министерство». [460]Трудно сказать, что в данном случае имелось в виду по поводу «наплыва немцев» — возможно, советская резидентура в Финляндии тогда получила первую информацию о переговорах Л. Вейссауера. Но, судя по воспоминаниям Е. Синицына, для советского полпредства было ясно, что «правительство Рюти через своего посла в Берлине ведет важные, очень секретные переговоры, касающиеся Советского Союза». [461]
Германо-финляндская активность проявлялась и в деятельности немецкого посланника В. Блюхера, который решительно поддерживал идею развития финского сближения с Германией. Имея соответствующие инструкции не афишировать процесс германо-финляндского сотрудничества, он все же начал позволять себе достаточно прямолинейные высказывания в присутствии иностранных дипломатов о том, что в новых условиях «Финляндии не нужно будет бояться СССР, поскольку она станет находиться под защитой Германии». [462]Возможно, такая прямолинейность его заявления была связана с тем, что статс-секретарь Министерства иностранных дел рейха Вайцзеккер 6 августа ориентировал Блюхера на то, что «финляндский вопрос становится несколько более важным, чем даже казалось этим летом». [463]
Таким образом, лето 1940 г. стало по существу временем, когда происходил перелом в определении перспектив будущего развития финско-германских отношений. Берлин, приступив к разработке плана «Барбаросса», теперь уже продумывал схему подключения к готовящейся операции вероятных союзников, включая Финляндию. В данном смысле уже предпринимались первые шаги, направленные на возможное объединение усилий двух государств в войне против Советского Союза. При этом Хельсинки сознательно и откровенно поддерживали эти устремления Берлина. Но было очевидно, что новая фаза формирующихся финско-немецких отношений и угроза военного сближения между ними не могли не волновать Москву. Все это создавало весьма сложный узел противоречий, в центре которых оказывалась Финляндия.
НОВАЯ «СОВЕТСКАЯ ВОЕННАЯ ОПАСНОСТЬ»?
Усиление германо-финляндских связей летом 1940 г. сразу же вызывало особую озабоченность руководства СССР. Безусловно, этому способствовали многочисленные сообщения о расширении контактов рейха с Финляндией, которые поступали в Москву из советского представительства в Хельсинки. По этому поводу Ю. К. Паасикиви предупреждал свое руководство о том, что в Финляндии, «очевидно, имеется широкая разведывательная сеть Советского Союза, в силу чего надо быть исключительно осторожными в разговорах».
[464]
Действительно, немецко-финские контакты становились настолько очевидными, что советское полпредство в Хельсинки вынуждено было даже «забить тревогу». 1 августа полпред И. С. Зотов направил в тревожном духе донесение в Москву, в котором задавал Молотову вопрос: «Можем ли мы уступать немцам Финляндию?» Сам же отвечая на это, писал: «Нет, не можем. Нам не безразлично, кто и как будет помогать Финляндии. Наконец, мы не можем допускать, чтобы идея реванша, вынашиваемая правящей кликой, и работа по созданию связей с Германией увенчалась успехом и была бы закреплена». По словам полпреда, в этой ситуации необходимо «отрезать все пути новой ориентации Финляндии» и «сделать еще один активный шаг в нашей внешней политике по отношению к Финляндии». [465]
Какой конкретно шаг следовало советскому руководству предпринять И. С. Зотов не назвал, да и вообще вряд ли были у него на этот счет продуманные предложения. По мнению Е. Т. Синицына, «дипломатический корпус Советского Союза в Финляндии, включая и посланника… работали слабо, безынициативно и непрофессионально». [466]
Вместе с тем тогда в советской печати вновь весьма часто начали появляться откровенно критические статьи о положении в Финляндии. В них прежде всего рассматривалась внутриполитическая и экономическая ситуация в соседней стране. Подобный подход в советских органах массовой информации был достаточно симптоматичным. Паасикиви писал из Москвы, что «почти ежедневно здесь в газетах сообщается о тяжелом положении Финляндии» и «сегодня в «Правде» новость: “Трудности с продовольствием в Финляндии”». [467]Конечно, такого рода публикации имели определенную направленность: показать в негативном плане внутреннюю обстановку в Финляндии. Суть в том, что это было, по всей видимости, не случайно — так в СССР стремились выразить свое отношение к Финляндии и к ее внешнеполитической линии.
Дело в том, что тогда резко ужесточился подход финского руководства по отношению к Обществу мира и дружбы с СССР. Официальные власти Финляндии развернули против него откровенно репрессивную деятельность. Массовые мероприятия, организовывавшиеся Обществом, нередко заканчивались столкновением с полицией. Так, в частности, когда 7 августа в Турку сторонники дружбы с Советским Союзом проводили митинг, на который прибыло до двух тысяч человек, полиция стала разгонять собравшихся, открыв при этом по ним огонь. В результате 17 человек было ранено, а 9 человек арестовано. [468]Подобные события происходили в конце июля — начале августа и в других местах страны. [469]Иными словами, правительство Финляндии поощряло, а, возможно, и направляло такого рода действия, на деле демонстрируя свое отношение к проявлявшимся среди населения стремлениям к установлению добрососедских отношений с СССР.
Именно так и квалифицировали эти события в советском полпредстве. В представленном в Москву донесении Зотов писал, что «гонения и репрессии на членов Общества мира и дружбы… надо рассматривать, как нежелание финляндского правительства поддерживать мир и дружбу между странами». [470]Естественно, в СССР подобная ситуация, складывающаяся в соседней стране, вызывала серьезное беспокойство. Советский полпред, обсуждая этот вопрос с министром иностранных дел Виттингом, прямо заявил: «Развитие отношений между Финляндией и Советским Союзом зависит от того вклада, который вносит Общество дружбы». [471]Таким образом, ситуация, которая возникла в связи с деятельностью Общества, могла стать неплохим поводом для выяснения внешнеполитической ориентации Финляндии и оказания на Хельсинки определенного воздействия.
Наркомат иностранных дел принимал действия, направленные на то, чтобы каким-то образом повлиять на финскую политику. В августе Зотов имел продолжительную беседу с премьер-министром Р. Рюти, в ходе которой был поставлен вопрос о складывавшейся ненормальной обстановке в связи с гонениями на дружественную СССР общественную организацию. [472]Неоднократно по данной проблеме вел переговоры в Москве с Паасикиви и Молотов.
Еще в конце июля финский посланник записал в своем дневнике слова В. М. Молотова, в которых он подчеркнул, что «в Финляндии основано общество, занимающееся деятельностью, направленной на укрепление дружбы между Советским Союзом и Финляндией». При этом он выразил недоумение относительно негативной реакции финских «членов правительства… которые выступили против… установления дружественных и добрососедских отношений между СССР и Финляндией». [473]Репрессивные действия финских властей могли рассматриваться в Москве лишь как очевидный вызов советскому руководству, а в советской печати еще сильнее стала звучать критика Финляндии. Наблюдая это, Паасикиви вынужден был заметить, что он «крайне опечален данными событиями». [474]
В такой ситуации 1 августа 1940 г. Молотов на сессии Верховного Совета СССР сделал доклад о внешней политике. [475]Затем, чуть позднее, касаясь сказанного в нем, он особо обратил внимание зарубежных дипломатов прежде всего на оценку отношений между Советским Союзом и Финляндией, содержавшуюся в его докладе, подчеркнув, что «хорошее развитие советско-финляндских отношений зависит прежде всего от самой Финляндии». [476]Однако положения, которые были изложены наркомом иностранных дел относительно Финляндии, расценили в ее представительстве в Москве, как проявление «советской угрозы». [477]Все попытки Паасикиви, направленные на то, чтобы убедить СССР в том, что народ и правительство Финляндии «стремятся к хорошим отношениям с Советским Союзом», явно уже не вызывали доверия руководства СССР. [478]
Более того, успокоительные слова, которые произносил Паасикиви в Москве относительно политики Финляндии, не совсем соответствовали тогда и тональности публикаций финской прессы. Что же касалось конкретно Общества мира и дружбы с СССР, то его деятельность теперь постоянно квалифицировали как работу агентов Советского Союза, тесно связанных с его дипломатическим представительством в Хельсинки. [479]Контакты же полпредства в Хельсинки с членами Общества рассматривались как вмешательство советской стороны во внутренние дела Финляндии. [480]Зотов информировал наркомат иностранных дел, что финское правительство пытается «обвинить полпредство во вмешательстве во внутренние дела страны», ссылаясь на факты общения с представителями Общества мира и дружбы. [481]
В результате обстановка, складывающаяся в Финляндии, не благоприятствовала тому, чтобы хоть как-то изменить к лучшему отношения с СССР. Попытка же советской стороны скорректировать финский внешнеполитический курс с помощью дипломатических переговоров оказалась вообще малоэффективной.
Следует учитывать, что наряду с формами дипломатического давления советское руководство также стремилось усилить свои позиции в Финляндии путем специального рассмотрения с нею отдельных острых вопросов военно-политического характера. В центре внимания СССР в это время стало обстоятельное обсуждение с финскими представителями проблемы, складывающейся вокруг Аландских островов, а также согласование уточняющих условий нахождения советских войск на военно-морской базе в Ханко.
Так, летом 1940 г. СССР официально обратил внимание на развертывавшееся строительство Финляндией на Аландских островах военных укреплений, хотя их территория была с 1921 г. объявлена демилитаризированной зоной. Молотов категорично заявил финляндскому посланнику: «Позиция Советского Союза сводится к тому, чтобы Аландские острова не вооружались. Если же Финляндия желает их вооружать, то мы хотим участвовать в этом вооружении». [482]
Учитывая то, что Аландские острова являлись стратегически важным районом Балтийского моря, эта проблема приобрела весьма острый характер. Паасикиви в то время счел необходимым сообщить в Хельсинки, что, по его мнению, в сложившейся обстановке «едва ли возможно иное развитие событий, чем решение вопроса о прекращении военного строительства, чтобы таким образом избежать конфликта» с Советским Союзом. [483]Финский посланник, почувствовавший жесткость постановки СССР вопроса об Аланских островах, увязывал это в первую очередь с впечатлявшими победами Германии в Европе, которые, естественно, «усилили ее положение и на Балтике». [484]В Москве же это, отмечал он, «вызвало озабоченность, и, исходя из оценки военных мотивов, там начали обдумывать новые меры безопасности». [485]
В подобной ситуации Хельсинки решили согласиться с советским руководством и в Москву было сообщено о прекращении военного строительства на островах. Однако решение финского правительства вызвало в СССР новое предложение. Теперь уже вопрос ставился о создании здесь советского консульства. [486]Таким образом, Советский Союз пытался усилить свое дипломатическое присутствие в этом регионе, ограничивая тем самым возможные внешнеполитические маневры Финляндии.
Переговоры, касавшиеся проблемы Аландских островов, начали затягиваться. Причем они стали приковывать внимание как Швеции, так и Германии. Шведские представители в Берлине проявляли по этому вопросу особое беспокойство и прямо указывали немецким дипломатам, что Финляндии чуть ли не предъявлен «советский ультиматум». [487]В начале августа шведский посланник имел продолжительную беседу в Министерстве иностранных дел Германии, в ходе которой (это было зафиксировано в немецких документах) высказал беспокойство в связи с проводившейся СССР политикой по отношению к Финляндии. Он заявил, что «Россия всегда находит проблемы относительно Финляндии и создает новые, которые уже считаются улаженными». Шведский дипломат сделал вывод о «советской угрозе», реально надвигающейся на Финляндию, а также пытался выяснить позицию Германии «относительно мер, которые она будет предпринимать в случае нового русско-финляндского конфликта». [488]
Безусловно, в рейхе достаточно внимательно следили за переговорами, касавшимися Аландских островов. Немецкий посланник в Хельсинки В. Блюхер откровенно тогда указывал на то, что «Аландские острова занимают ключевое положение в Балтийском регионе и та держава, подобная России, которая сможет контролировать Финляндию и Аландские острова, поставит Германию в весьма зыбкое положение на Севере». [489]
Для Берлина скорее было важным само проявление обострения дипломатических отношений между СССР и Финляндией, нежели угроза усиления позиций Советского Союза в восточной части Балтики. Внешнеполитическая напряженность в этом регионе как раз была на руку немецким дипломатам. Создавать же для себя конфликтную ситуацию по проблеме, касавшейся островов, в Германии, очевидно, не собирались. [490]К тому же советский полпред в Берлине А. А. Шкварцев заверил И. Риббентропа, что «слухи о трениях между СССР и Финляндией по вопросу об Аландских островах совершенно не соответствуют действительности». [491]
Несмотря на столь категоричное заявление советского представителя в Германии, эти переговоры завершились подписанием специального соглашения только лишь 11 октября 1940 г. Оно подтверждало демилитаризованный статус Аландов и открывало возможность для создания на них советского консульства. [492]Тем не менее в период, когда была достигнута такая договоренность, вокруг Финляндии сложилась новая ситуация, и аландский вопрос уже не был столь актуальным. Москва, таким образом, стремилась добиться максимальной результативности своего дипломатического давления на Финляндию, но эти действия фактически становились малоэффективными в условиях динамично меняющейся обстановки в Европе.
Аналогичная ситуация складывалась и относительно базы Ханко. Стремясь активно использовать во внешней политике столь важный фактор, как наличие своей военно-морской базы на финской территории, советское руководство уже 8 июля 1940 г. запросило Финляндию о возможности организации туда транспортных перевозок по железной дороге через территорию Финляндии. Обсуждение этого вопроса, естественно, также подчеркивало очевидную уязвимость финской военной обороны.
В августе по этой проблеме начались официальные переговоры, и в Москву прибыла специальная финляндская делегация. Как отметил в своих мемуарах Паасикиви, «нашей задачей было так организовать транзит, чтобы это не являлось опасным для обороны» Финляндии. [493]Эти переговоры закончились достижением в начале сентября договоренности о поставленной СССР проблеме. По этому поводу Р. Рюти с горечью записал в своем дневнике, что договоренности «содержали положение о перемещении советских войск и их вооружения». [494]
Однако проблема Ханко в условиях ужесточения советской позиции в отношении Финляндии оказалась не последней. Москва к тому же затронула и вопрос, касавшийся чисто внутрифинских дел. СССР настаивал на выводе из состава финского правительства министра социального обеспечения, лидера Социал-демократической партии Финляндии В. Таннера. В конце июля — начале августа В. М. Молотов неоднократно заявлял посланнику Ю. К. Паасикиви, что «до тех пор, пока Таннер будет находиться в правительстве, не удастся достигнуть хороших отношений между нашими странами». [495]Безусловно, что такое заявление имело весьма щепетильный характер, а само его решение приобретало для финского руководства принципиальное значение.
Действительно, немецко-финские контакты становились настолько очевидными, что советское полпредство в Хельсинки вынуждено было даже «забить тревогу». 1 августа полпред И. С. Зотов направил в тревожном духе донесение в Москву, в котором задавал Молотову вопрос: «Можем ли мы уступать немцам Финляндию?» Сам же отвечая на это, писал: «Нет, не можем. Нам не безразлично, кто и как будет помогать Финляндии. Наконец, мы не можем допускать, чтобы идея реванша, вынашиваемая правящей кликой, и работа по созданию связей с Германией увенчалась успехом и была бы закреплена». По словам полпреда, в этой ситуации необходимо «отрезать все пути новой ориентации Финляндии» и «сделать еще один активный шаг в нашей внешней политике по отношению к Финляндии». [465]
Какой конкретно шаг следовало советскому руководству предпринять И. С. Зотов не назвал, да и вообще вряд ли были у него на этот счет продуманные предложения. По мнению Е. Т. Синицына, «дипломатический корпус Советского Союза в Финляндии, включая и посланника… работали слабо, безынициативно и непрофессионально». [466]
Вместе с тем тогда в советской печати вновь весьма часто начали появляться откровенно критические статьи о положении в Финляндии. В них прежде всего рассматривалась внутриполитическая и экономическая ситуация в соседней стране. Подобный подход в советских органах массовой информации был достаточно симптоматичным. Паасикиви писал из Москвы, что «почти ежедневно здесь в газетах сообщается о тяжелом положении Финляндии» и «сегодня в «Правде» новость: “Трудности с продовольствием в Финляндии”». [467]Конечно, такого рода публикации имели определенную направленность: показать в негативном плане внутреннюю обстановку в Финляндии. Суть в том, что это было, по всей видимости, не случайно — так в СССР стремились выразить свое отношение к Финляндии и к ее внешнеполитической линии.
Дело в том, что тогда резко ужесточился подход финского руководства по отношению к Обществу мира и дружбы с СССР. Официальные власти Финляндии развернули против него откровенно репрессивную деятельность. Массовые мероприятия, организовывавшиеся Обществом, нередко заканчивались столкновением с полицией. Так, в частности, когда 7 августа в Турку сторонники дружбы с Советским Союзом проводили митинг, на который прибыло до двух тысяч человек, полиция стала разгонять собравшихся, открыв при этом по ним огонь. В результате 17 человек было ранено, а 9 человек арестовано. [468]Подобные события происходили в конце июля — начале августа и в других местах страны. [469]Иными словами, правительство Финляндии поощряло, а, возможно, и направляло такого рода действия, на деле демонстрируя свое отношение к проявлявшимся среди населения стремлениям к установлению добрососедских отношений с СССР.
Именно так и квалифицировали эти события в советском полпредстве. В представленном в Москву донесении Зотов писал, что «гонения и репрессии на членов Общества мира и дружбы… надо рассматривать, как нежелание финляндского правительства поддерживать мир и дружбу между странами». [470]Естественно, в СССР подобная ситуация, складывающаяся в соседней стране, вызывала серьезное беспокойство. Советский полпред, обсуждая этот вопрос с министром иностранных дел Виттингом, прямо заявил: «Развитие отношений между Финляндией и Советским Союзом зависит от того вклада, который вносит Общество дружбы». [471]Таким образом, ситуация, которая возникла в связи с деятельностью Общества, могла стать неплохим поводом для выяснения внешнеполитической ориентации Финляндии и оказания на Хельсинки определенного воздействия.
Наркомат иностранных дел принимал действия, направленные на то, чтобы каким-то образом повлиять на финскую политику. В августе Зотов имел продолжительную беседу с премьер-министром Р. Рюти, в ходе которой был поставлен вопрос о складывавшейся ненормальной обстановке в связи с гонениями на дружественную СССР общественную организацию. [472]Неоднократно по данной проблеме вел переговоры в Москве с Паасикиви и Молотов.
Еще в конце июля финский посланник записал в своем дневнике слова В. М. Молотова, в которых он подчеркнул, что «в Финляндии основано общество, занимающееся деятельностью, направленной на укрепление дружбы между Советским Союзом и Финляндией». При этом он выразил недоумение относительно негативной реакции финских «членов правительства… которые выступили против… установления дружественных и добрососедских отношений между СССР и Финляндией». [473]Репрессивные действия финских властей могли рассматриваться в Москве лишь как очевидный вызов советскому руководству, а в советской печати еще сильнее стала звучать критика Финляндии. Наблюдая это, Паасикиви вынужден был заметить, что он «крайне опечален данными событиями». [474]
В такой ситуации 1 августа 1940 г. Молотов на сессии Верховного Совета СССР сделал доклад о внешней политике. [475]Затем, чуть позднее, касаясь сказанного в нем, он особо обратил внимание зарубежных дипломатов прежде всего на оценку отношений между Советским Союзом и Финляндией, содержавшуюся в его докладе, подчеркнув, что «хорошее развитие советско-финляндских отношений зависит прежде всего от самой Финляндии». [476]Однако положения, которые были изложены наркомом иностранных дел относительно Финляндии, расценили в ее представительстве в Москве, как проявление «советской угрозы». [477]Все попытки Паасикиви, направленные на то, чтобы убедить СССР в том, что народ и правительство Финляндии «стремятся к хорошим отношениям с Советским Союзом», явно уже не вызывали доверия руководства СССР. [478]
Более того, успокоительные слова, которые произносил Паасикиви в Москве относительно политики Финляндии, не совсем соответствовали тогда и тональности публикаций финской прессы. Что же касалось конкретно Общества мира и дружбы с СССР, то его деятельность теперь постоянно квалифицировали как работу агентов Советского Союза, тесно связанных с его дипломатическим представительством в Хельсинки. [479]Контакты же полпредства в Хельсинки с членами Общества рассматривались как вмешательство советской стороны во внутренние дела Финляндии. [480]Зотов информировал наркомат иностранных дел, что финское правительство пытается «обвинить полпредство во вмешательстве во внутренние дела страны», ссылаясь на факты общения с представителями Общества мира и дружбы. [481]
В результате обстановка, складывающаяся в Финляндии, не благоприятствовала тому, чтобы хоть как-то изменить к лучшему отношения с СССР. Попытка же советской стороны скорректировать финский внешнеполитический курс с помощью дипломатических переговоров оказалась вообще малоэффективной.
Следует учитывать, что наряду с формами дипломатического давления советское руководство также стремилось усилить свои позиции в Финляндии путем специального рассмотрения с нею отдельных острых вопросов военно-политического характера. В центре внимания СССР в это время стало обстоятельное обсуждение с финскими представителями проблемы, складывающейся вокруг Аландских островов, а также согласование уточняющих условий нахождения советских войск на военно-морской базе в Ханко.
Так, летом 1940 г. СССР официально обратил внимание на развертывавшееся строительство Финляндией на Аландских островах военных укреплений, хотя их территория была с 1921 г. объявлена демилитаризированной зоной. Молотов категорично заявил финляндскому посланнику: «Позиция Советского Союза сводится к тому, чтобы Аландские острова не вооружались. Если же Финляндия желает их вооружать, то мы хотим участвовать в этом вооружении». [482]
Учитывая то, что Аландские острова являлись стратегически важным районом Балтийского моря, эта проблема приобрела весьма острый характер. Паасикиви в то время счел необходимым сообщить в Хельсинки, что, по его мнению, в сложившейся обстановке «едва ли возможно иное развитие событий, чем решение вопроса о прекращении военного строительства, чтобы таким образом избежать конфликта» с Советским Союзом. [483]Финский посланник, почувствовавший жесткость постановки СССР вопроса об Аланских островах, увязывал это в первую очередь с впечатлявшими победами Германии в Европе, которые, естественно, «усилили ее положение и на Балтике». [484]В Москве же это, отмечал он, «вызвало озабоченность, и, исходя из оценки военных мотивов, там начали обдумывать новые меры безопасности». [485]
В подобной ситуации Хельсинки решили согласиться с советским руководством и в Москву было сообщено о прекращении военного строительства на островах. Однако решение финского правительства вызвало в СССР новое предложение. Теперь уже вопрос ставился о создании здесь советского консульства. [486]Таким образом, Советский Союз пытался усилить свое дипломатическое присутствие в этом регионе, ограничивая тем самым возможные внешнеполитические маневры Финляндии.
Переговоры, касавшиеся проблемы Аландских островов, начали затягиваться. Причем они стали приковывать внимание как Швеции, так и Германии. Шведские представители в Берлине проявляли по этому вопросу особое беспокойство и прямо указывали немецким дипломатам, что Финляндии чуть ли не предъявлен «советский ультиматум». [487]В начале августа шведский посланник имел продолжительную беседу в Министерстве иностранных дел Германии, в ходе которой (это было зафиксировано в немецких документах) высказал беспокойство в связи с проводившейся СССР политикой по отношению к Финляндии. Он заявил, что «Россия всегда находит проблемы относительно Финляндии и создает новые, которые уже считаются улаженными». Шведский дипломат сделал вывод о «советской угрозе», реально надвигающейся на Финляндию, а также пытался выяснить позицию Германии «относительно мер, которые она будет предпринимать в случае нового русско-финляндского конфликта». [488]
Безусловно, в рейхе достаточно внимательно следили за переговорами, касавшимися Аландских островов. Немецкий посланник в Хельсинки В. Блюхер откровенно тогда указывал на то, что «Аландские острова занимают ключевое положение в Балтийском регионе и та держава, подобная России, которая сможет контролировать Финляндию и Аландские острова, поставит Германию в весьма зыбкое положение на Севере». [489]
Для Берлина скорее было важным само проявление обострения дипломатических отношений между СССР и Финляндией, нежели угроза усиления позиций Советского Союза в восточной части Балтики. Внешнеполитическая напряженность в этом регионе как раз была на руку немецким дипломатам. Создавать же для себя конфликтную ситуацию по проблеме, касавшейся островов, в Германии, очевидно, не собирались. [490]К тому же советский полпред в Берлине А. А. Шкварцев заверил И. Риббентропа, что «слухи о трениях между СССР и Финляндией по вопросу об Аландских островах совершенно не соответствуют действительности». [491]
Несмотря на столь категоричное заявление советского представителя в Германии, эти переговоры завершились подписанием специального соглашения только лишь 11 октября 1940 г. Оно подтверждало демилитаризованный статус Аландов и открывало возможность для создания на них советского консульства. [492]Тем не менее в период, когда была достигнута такая договоренность, вокруг Финляндии сложилась новая ситуация, и аландский вопрос уже не был столь актуальным. Москва, таким образом, стремилась добиться максимальной результативности своего дипломатического давления на Финляндию, но эти действия фактически становились малоэффективными в условиях динамично меняющейся обстановки в Европе.
Аналогичная ситуация складывалась и относительно базы Ханко. Стремясь активно использовать во внешней политике столь важный фактор, как наличие своей военно-морской базы на финской территории, советское руководство уже 8 июля 1940 г. запросило Финляндию о возможности организации туда транспортных перевозок по железной дороге через территорию Финляндии. Обсуждение этого вопроса, естественно, также подчеркивало очевидную уязвимость финской военной обороны.
В августе по этой проблеме начались официальные переговоры, и в Москву прибыла специальная финляндская делегация. Как отметил в своих мемуарах Паасикиви, «нашей задачей было так организовать транзит, чтобы это не являлось опасным для обороны» Финляндии. [493]Эти переговоры закончились достижением в начале сентября договоренности о поставленной СССР проблеме. По этому поводу Р. Рюти с горечью записал в своем дневнике, что договоренности «содержали положение о перемещении советских войск и их вооружения». [494]
Однако проблема Ханко в условиях ужесточения советской позиции в отношении Финляндии оказалась не последней. Москва к тому же затронула и вопрос, касавшийся чисто внутрифинских дел. СССР настаивал на выводе из состава финского правительства министра социального обеспечения, лидера Социал-демократической партии Финляндии В. Таннера. В конце июля — начале августа В. М. Молотов неоднократно заявлял посланнику Ю. К. Паасикиви, что «до тех пор, пока Таннер будет находиться в правительстве, не удастся достигнуть хороших отношений между нашими странами». [495]Безусловно, что такое заявление имело весьма щепетильный характер, а само его решение приобретало для финского руководства принципиальное значение.