Страница:
– Бенни, а вам случалось говорить с этим Фраем? – спросил я хозяина.
– Раз или два, не больше. По-моему, у бедняги не все было ладно с головой.
– Не с головой, а пониже, – возразил Джек.
Он хотел что-то добавить, но в тот момент появилась Пэтси, неся пресные лепешки. Мы невольно замолчали. Когда она проходила рядом со мной, я не удержался и тронул ее за подол платья.
– Прости, Пэтси. Я не знал, что этот Фрай был…
– Не был, – ответила она. – Не был тем, кем бы ему хотелось. Но ему очень хотелось. Парня можно понять, правда?
– А все-таки, Пэтси, чем же он навлек твою немилость? – полюбопытствовал Джаспер.
– Тем, чего не исправишь. Вы же знаете, мне нравятся темноволосые мужчины. А рыжие волосы… На голове еще туда-сюда, но только не ниже. Такой уж у меня принцип.
Опустив поднос на столик, Пэтси вперилась в пол.
– Не понимаю, что довело парня до таких дел. Совсем мальчишка. Даже сделать не смог как следует.
– Что значит «как следует»? – немного насторожился я.
– То и значит, что он веревку толком не отмерил. Говорят, целых три часа помирал.
– Кто говорит, Пэтси?
Она ответила не сразу. Кивнув в сторону дальнего угла, Пэтси негромко сказала:
– Вот он.
В дальнем углу сидел кадет. Рядом стоял прислоненный к стене мушкет. На самом краешке стола лежала кожаная шляпа. Черные волосы поблескивали от капелек пота, а бледный высокий лоб был наполовину скрыт в тени.
Трудно сказать, сколько правил он нарушил, явившись сюда. Без разрешения покинул пределы академии… Наведался в питейное заведение с явной целью выпить самому… Разумеется, этот кадет был не единственным нарушителем правил. Многие его товарищи наведывались сюда ближе к ночи, когда двуногие ищейки спали. Но я впервые видел, чтобы кадет появился в «Красном домике» днем.
Думаю, читатель уже догадался, кто сидел в дальнем углу. Да, то был кадет четвертого класса По. Моего прихода к Бенни он явно не видел. Не могу сказать, находился ли он в ступоре или глубоко погрузился в свои мечтания. Я простоял над ним полминуты и уже собирался вернуться к стойке, когда наконец услышал глухое, бессвязное бормотание – не то поэтические рифмы, не то заклинания.
– День добрый, – сказал я.
Его голова резко запрокинулась назад, а серые глазищи выпучились и уставились на меня.
– Вы? – воскликнул он.
Едва не опрокинув стул, По вскочил, схватил мою руку и стал сжимать в своей.
– Рад вас видеть. Не угодно ли присесть? Мистер Хейвенс! Еще порцию для моего друга.
– А кто платить будет? – услышал я вопрос хозяина заведения.
По, скорее всего, этих слов не слышал, ибо он жестом подозвал меня и тихо прошептал:
– Мистер Хейвенс…
– Лэндор, что он там говорит обо мне?
Смеясь, По сложил руки рупором и крикнул:
– Мистер Хейвенс – единственный человек в этой забытой Богом пустыне, душе которого знакомо понимание и сострадание.
– Как же я тронут его словами!
Здесь, читатель, я вынужден дать некоторые пояснения. В словах Бенни скрывалась едва уловимая двусмысленность. Дело в том, что восторженные слова По и ответ Бенни на них прозвучали… одновременно. Только завсегдатай может обратить внимание на такой нюанс. По не был завсегдатаем. Он решил, что хозяин не расслышал его комплимента, и поспешил повторить сказанное – уже громче и цветистее.
– Во всем этом беспросветном, забытом Богом… логове… алчных филистеров. Только он один, и да покарает меня Господь, если я изрекаю ложь!
– Знаете, кадет По, еще немного, и я разрыдаюсь от умиления, – усмехнувшись, сказал я ему.
Но я буду несправедлив, если не упомяну еще одно прекрасное создание – жену мистера Хейвенса, – продолжал По. – А также Пэтси – благословенную Гебу Нагорий![32] Довольный своим панегириком, По взметнул руку с бокалом в сторону Гебы Нагорий.
– И какой это будет по счету? – спросил я.
От этого вопроса мне стало неуютно: я вдруг почувствовал себя Сильвейнусом Тайером.
– Не помню, – отмахнулся кадет По.
Возле его правого локтя в ряд стояли четыре пустых бокала. По заметил, -что я пересчитываю их.
– Уверяю вас, мистер Лэндор, это не мои. Должно быть, Пэтси позабыла убрать. Она сегодня огорчена и потому несколько рассеянна.
– А вы, кадет По, по-моему, несколько перебрали.
– Должно быть, вас пугает мое хрупкое телосложение. Достаточно одной рюмки, и у меня начинают путаться мысли. Две – и я уже спотыкаюсь. Таково совместное заключение нескольких медицинских светил.
– Печально слышать.
По едва заметно кивнул, принимая мое сочувствие.
– Но пока ваши мысли еще не окончательно запутались и вы не упали под стол, я бы хотел кое о чем вас спросить.
– Почту за честь вам ответить, – церемонно произнес По.
– Откуда вы узнали, в каком положении находилось тело Лероя Фрая?
Вопрос показался ему оскорбительным.
– Как откуда? От Хантона, разумеется. Он кричал об этом, как городской глашатай. Не удивлюсь, если вскоре кто-нибудь и его повесит.
– Повесит? – переспросил я. – Вы намекаете на то, что кадета Фрая… повесили?
– Я ни на что не намекаю, мистер Лэндор.
– Хорошо, оставим этот вопрос. Почему вы считаете поэтом того, кто похитил сердце Фрая?
Этот вопрос ничуть не оскорбил кадета По. Наоборот, заставил его собраться. Мой собеседник отодвинул бокал и поправил рукава мундира.
– Сердце, мистер Лэндор, является либо символом, либо… ничем. Уберите его символический смысл, и что останется? Набор мышц и артерий, имеющих не больше эстетической привлекательности, чем мочевой пузырь. Изъятие человеческого сердца – деяние символическое. А кто наиболее пригоден для такого деяния, как не поэт?
– Поэт, понимающий все в буквальном смысле. Так мне представляется.
Только не говорите, мистер Лэндор, только не пытайтесь меня уверить, что это варварское деяние не нашло литературного отклика в потаенных глубинах вашего разума. Вы позволите изложить мою ассоциативную цепь рассуждений? Прежде всего я подумал о Чайльд-Гарольде. Вспомнил строчку оттуда: «И сердце, хоть разбитое, живет…»[33] Следом мне вспомнились чарующие строки лорда Саклинга[34]: «Молю тебя: верни мое мне сердце, раз мне не суждено владеть твоим». Должен признаться вам, мистер Лэндор, Библия никогда не была моим источником вдохновения и я нередко отодвигал ее, чтобы почитать нечто более увлекательное… Но тут мне на ум пришли стихи из Пятидесятого псалма: «Сердце чистое сотвори во мне, Боже…» И еще: «…сердца сокрушенного и смиренного Ты не презришь, Боже»[35].
– В таком случае, кадет По, нам, вероятно, следует искать религиозного фанатика.
– Ага! – Он хватил кулаком по столу. – Утверждение веры! Вы ведь это имели в виду?
Не дожидаясь моего ответа, По с воодушевлением продолжал:
– Обратимся к классической латыни. Глагол credere образован от существительного cardia, означающего «сердце». Вы согласны? В английском языке, как вы знаете, слово heart не имеет предикативной формы. Это вынуждает нас переводить credo как «я верю», однако упомянутое латинское слово в буквальном смысле означает «я кладу свое сердце» или «я помещаю свое сердце». Как видим, здесь упор делается не на отрицании плоти и не на выход за ее пределы, а скорее на… отчуждение ее. Такие рассуждения присущи секулярной вере.
Мрачновато улыбаясь, По откинулся на спинку стула.
– Под секулярной, или светской, верой я понимаю поэзию.
Возможно, он заметил опустившиеся уголки моего рта, и это повергло его в новые раздумья. Затем По вдруг рассмеялся и хлопнул себя по лбу.
– Забыл вам сказать, мистер Лэндор! Я ведь тоже поэт. Посему я склонен мыслить в поэтическом ключе. Мне сложно мыслить по-другому.
– Это тоже констатировали медики? – с издевкой спросил я.
– Да, – не моргнув глазом ответил По. – После таких ценных наблюдений я просто обязан завещать свое тело науке.
Тогда у меня впервые мелькнула мысль, что он, должно быть, здорово играет в карты и блефует до последнего.
– Боюсь, я не слишком разбираюсь в поэзии, сказал я.
– Ничего удивительного. Вы же американец.
– А вы кто, кадет По? Римлянин?
– Я обладаю артистической натурой, мистер Лэндор. Такие, как я, принадлежат всему миру.
Чувствовалось, ему нравится играть словами. Вот и эту фразу он вертел, словно старинный испанский дублон.
– Что ж, – произнес я и встал. – Должен вас поблагодарить, кадет По. Ваши рассуждения мне очень помогли.
– Подождите!
Он схватил меня за руку и заставил сесть. (Никогда бы не подумал, что в его изящных пальцах столько силы.)
– Вам стоит приглядеться к кадету Лугборо.
– Я такого не знаю.
– Вчера, на вечернем параде, я заметил, что он все время сбивает шаг. Бедняга постоянно путал команды «налево!» и «кругом!». Стало быть, его разум был занят чем-то другим. Добавлю, что и сегодня во время завтрака он вел себя как-то не так.
– А нам-то что до перемен в его поведении? – недоумевал я.
Если бы вы были с ним знакомы, то знали бы: Лугборо чем-то похож на Кассандру[36]. Постоянно вещает, но его никто не слушает. Понимаете, никто. Даже лучшие друзья отмахиваются. А сегодня ему не требовались слушатели.
Желая придать больший драматизм своим словам, По закутал лицо в воображаемую ткань и сел, изображая из себя кадета Лугборо. Я уловил разницу, хотя в следующее мгновение передо мной вновь мелькнул прежний По, будто кто-то осветил его спичкой.
– Забыл вам сказать, мистер Лэндор: раньше Лугборо жил в одной комнате с Лероем Фраем. Но потом между ними случился разлад, причина которого до сих пор остается неясной.
– Странно, что вы, кадет По, знаете о вещах, происходивших до вашего поступления в академию.
Он лениво пожал плечами.
– Я не умею читать чужие мысли, мистер Лэндор. Об этом мне рассказали. Знаете ли, люди склонны поверять мне свои тайны. Я ведь принадлежу к очень древнему роду. Мои далекие предки были предводителями франкских племен. И уже тогда, на заре цивилизации, им доверяли сокровенные тайны, которые они умели надежно хранить.
И вновь он дерзким жестом запрокинул голову. Я запомнил его жест еще по первой встрече в саду Тайера. Да, этот человек умел с достоинством выдерживать любые насмешки и издевательства.
– Простите меня, дорогой кадет По, – как можно мягче сказал я. – Я еще не вполне освоился со всеми подробностями распорядка вашей академии, однако у меня складывается стойкое впечатление, что вас могут хватиться.
По дико взглянул на меня, словно я растолкал его, пробудив от кошмарного сна. Отпихнув бокал, он вскочил на ноги.
– Который час? – хрипло спросил он.
– Сейчас узнаем, – ответил я, доставая из кармана часы. – Двадцать минут четвертого, сэр.
Он молчал.
– Вы слышите меня? Двадцать минут четвертого.
В серо-карих глазах что-то промелькнуло.
– Мистер Хейвенс, в следующий раз я непременно расплачусь с вами.
– Я только и слышу эти ваши «в следующий раз», – проворчал Бенни.
Со всей невозмутимостью, на какую он был способен, По надел свою кожаную шляпу, застегнул медные пуговицы и подхватил мушкет. Все это он проделал достаточно легко: сказались пять месяцев муштры. Сложнее было добраться до двери. Кадет По двигался с величайшей осторожностью, будто перешагивал через ручей с вязкими берегами. Достигнув двери и упершись в косяк, он обворожительно улыбнулся и сказал:
– Леди и джентльмены, желаю вам приятного времяпрепровождения.
Затем он рванул дверь и исчез.
Не знаю, что заставило меня пуститься вслед за ним. Возможно, я беспокоился за его самочувствие. Но, скорее всего, меня заинтересовала недосказанная им история. И потому я отправился его догонять. Я шел за ним буквально по пятам. Когда мы оба поднимались по каменным ступеням, я услышал мерную поступь кованых сапог, доносящуюся с южной стороны и быстро приближающуюся к нам.
По уже бежал на этот звук. Достигнув верхней ступеньки, он обернулся и лукаво улыбнулся мне, приложив палец к губам. Затем кадет По обвил руками толстый ствол вяза, дабы увидеть, кто это движется со стороны полигона.
Вскоре зазвучала знакомая дробь барабана, и за стволами деревьев замелькали фигуры кадетов. Они шли в две шеренги, взбираясь на протяженный холм. Судя по их виду, кадеты были достаточно утомлены дневными занятиями и долгим переходом. Шли они медленно, опустив плечи и сгорбившись под тяжестью ранцев. Эти парни настолько устали, что даже не заметили нас. Наверное, вертеть головами по сторонам у них уже не хватало сил. Они глядели только вперед. Когда шеренги стали удаляться, По пустился их догонять, постепенно сокращая расстояние между собой и марширующими кадетами. Пятнаддать футов… десять… и вот он уже шел в заднем ряду, втиснувшись между усталыми однокашниками. Они поднялись на самый гребень холма. Среди остальных кадетов По отличался разве что более прямой осанкой. Прежде чем скрыться из виду, он успел на прощание махнуть мне рукой.
Я постоял еще немного, вспоминая наш разговор. Потом повернулся и побрел обратно к «Красному домику». На пороге меня встретили слова преподобного Липпарда:
– Если бы я знал, что в армии такие вольности по части выпивки, я бы непременно стал военным.
Рассказ Гэса Лэндора
– Раз или два, не больше. По-моему, у бедняги не все было ладно с головой.
– Не с головой, а пониже, – возразил Джек.
Он хотел что-то добавить, но в тот момент появилась Пэтси, неся пресные лепешки. Мы невольно замолчали. Когда она проходила рядом со мной, я не удержался и тронул ее за подол платья.
– Прости, Пэтси. Я не знал, что этот Фрай был…
– Не был, – ответила она. – Не был тем, кем бы ему хотелось. Но ему очень хотелось. Парня можно понять, правда?
– А все-таки, Пэтси, чем же он навлек твою немилость? – полюбопытствовал Джаспер.
– Тем, чего не исправишь. Вы же знаете, мне нравятся темноволосые мужчины. А рыжие волосы… На голове еще туда-сюда, но только не ниже. Такой уж у меня принцип.
Опустив поднос на столик, Пэтси вперилась в пол.
– Не понимаю, что довело парня до таких дел. Совсем мальчишка. Даже сделать не смог как следует.
– Что значит «как следует»? – немного насторожился я.
– То и значит, что он веревку толком не отмерил. Говорят, целых три часа помирал.
– Кто говорит, Пэтси?
Она ответила не сразу. Кивнув в сторону дальнего угла, Пэтси негромко сказала:
– Вот он.
В дальнем углу сидел кадет. Рядом стоял прислоненный к стене мушкет. На самом краешке стола лежала кожаная шляпа. Черные волосы поблескивали от капелек пота, а бледный высокий лоб был наполовину скрыт в тени.
Трудно сказать, сколько правил он нарушил, явившись сюда. Без разрешения покинул пределы академии… Наведался в питейное заведение с явной целью выпить самому… Разумеется, этот кадет был не единственным нарушителем правил. Многие его товарищи наведывались сюда ближе к ночи, когда двуногие ищейки спали. Но я впервые видел, чтобы кадет появился в «Красном домике» днем.
Думаю, читатель уже догадался, кто сидел в дальнем углу. Да, то был кадет четвертого класса По. Моего прихода к Бенни он явно не видел. Не могу сказать, находился ли он в ступоре или глубоко погрузился в свои мечтания. Я простоял над ним полминуты и уже собирался вернуться к стойке, когда наконец услышал глухое, бессвязное бормотание – не то поэтические рифмы, не то заклинания.
– День добрый, – сказал я.
Его голова резко запрокинулась назад, а серые глазищи выпучились и уставились на меня.
– Вы? – воскликнул он.
Едва не опрокинув стул, По вскочил, схватил мою руку и стал сжимать в своей.
– Рад вас видеть. Не угодно ли присесть? Мистер Хейвенс! Еще порцию для моего друга.
– А кто платить будет? – услышал я вопрос хозяина заведения.
По, скорее всего, этих слов не слышал, ибо он жестом подозвал меня и тихо прошептал:
– Мистер Хейвенс…
– Лэндор, что он там говорит обо мне?
Смеясь, По сложил руки рупором и крикнул:
– Мистер Хейвенс – единственный человек в этой забытой Богом пустыне, душе которого знакомо понимание и сострадание.
– Как же я тронут его словами!
Здесь, читатель, я вынужден дать некоторые пояснения. В словах Бенни скрывалась едва уловимая двусмысленность. Дело в том, что восторженные слова По и ответ Бенни на них прозвучали… одновременно. Только завсегдатай может обратить внимание на такой нюанс. По не был завсегдатаем. Он решил, что хозяин не расслышал его комплимента, и поспешил повторить сказанное – уже громче и цветистее.
– Во всем этом беспросветном, забытом Богом… логове… алчных филистеров. Только он один, и да покарает меня Господь, если я изрекаю ложь!
– Знаете, кадет По, еще немного, и я разрыдаюсь от умиления, – усмехнувшись, сказал я ему.
Но я буду несправедлив, если не упомяну еще одно прекрасное создание – жену мистера Хейвенса, – продолжал По. – А также Пэтси – благословенную Гебу Нагорий![32] Довольный своим панегириком, По взметнул руку с бокалом в сторону Гебы Нагорий.
– И какой это будет по счету? – спросил я.
От этого вопроса мне стало неуютно: я вдруг почувствовал себя Сильвейнусом Тайером.
– Не помню, – отмахнулся кадет По.
Возле его правого локтя в ряд стояли четыре пустых бокала. По заметил, -что я пересчитываю их.
– Уверяю вас, мистер Лэндор, это не мои. Должно быть, Пэтси позабыла убрать. Она сегодня огорчена и потому несколько рассеянна.
– А вы, кадет По, по-моему, несколько перебрали.
– Должно быть, вас пугает мое хрупкое телосложение. Достаточно одной рюмки, и у меня начинают путаться мысли. Две – и я уже спотыкаюсь. Таково совместное заключение нескольких медицинских светил.
– Печально слышать.
По едва заметно кивнул, принимая мое сочувствие.
– Но пока ваши мысли еще не окончательно запутались и вы не упали под стол, я бы хотел кое о чем вас спросить.
– Почту за честь вам ответить, – церемонно произнес По.
– Откуда вы узнали, в каком положении находилось тело Лероя Фрая?
Вопрос показался ему оскорбительным.
– Как откуда? От Хантона, разумеется. Он кричал об этом, как городской глашатай. Не удивлюсь, если вскоре кто-нибудь и его повесит.
– Повесит? – переспросил я. – Вы намекаете на то, что кадета Фрая… повесили?
– Я ни на что не намекаю, мистер Лэндор.
– Хорошо, оставим этот вопрос. Почему вы считаете поэтом того, кто похитил сердце Фрая?
Этот вопрос ничуть не оскорбил кадета По. Наоборот, заставил его собраться. Мой собеседник отодвинул бокал и поправил рукава мундира.
– Сердце, мистер Лэндор, является либо символом, либо… ничем. Уберите его символический смысл, и что останется? Набор мышц и артерий, имеющих не больше эстетической привлекательности, чем мочевой пузырь. Изъятие человеческого сердца – деяние символическое. А кто наиболее пригоден для такого деяния, как не поэт?
– Поэт, понимающий все в буквальном смысле. Так мне представляется.
Только не говорите, мистер Лэндор, только не пытайтесь меня уверить, что это варварское деяние не нашло литературного отклика в потаенных глубинах вашего разума. Вы позволите изложить мою ассоциативную цепь рассуждений? Прежде всего я подумал о Чайльд-Гарольде. Вспомнил строчку оттуда: «И сердце, хоть разбитое, живет…»[33] Следом мне вспомнились чарующие строки лорда Саклинга[34]: «Молю тебя: верни мое мне сердце, раз мне не суждено владеть твоим». Должен признаться вам, мистер Лэндор, Библия никогда не была моим источником вдохновения и я нередко отодвигал ее, чтобы почитать нечто более увлекательное… Но тут мне на ум пришли стихи из Пятидесятого псалма: «Сердце чистое сотвори во мне, Боже…» И еще: «…сердца сокрушенного и смиренного Ты не презришь, Боже»[35].
– В таком случае, кадет По, нам, вероятно, следует искать религиозного фанатика.
– Ага! – Он хватил кулаком по столу. – Утверждение веры! Вы ведь это имели в виду?
Не дожидаясь моего ответа, По с воодушевлением продолжал:
– Обратимся к классической латыни. Глагол credere образован от существительного cardia, означающего «сердце». Вы согласны? В английском языке, как вы знаете, слово heart не имеет предикативной формы. Это вынуждает нас переводить credo как «я верю», однако упомянутое латинское слово в буквальном смысле означает «я кладу свое сердце» или «я помещаю свое сердце». Как видим, здесь упор делается не на отрицании плоти и не на выход за ее пределы, а скорее на… отчуждение ее. Такие рассуждения присущи секулярной вере.
Мрачновато улыбаясь, По откинулся на спинку стула.
– Под секулярной, или светской, верой я понимаю поэзию.
Возможно, он заметил опустившиеся уголки моего рта, и это повергло его в новые раздумья. Затем По вдруг рассмеялся и хлопнул себя по лбу.
– Забыл вам сказать, мистер Лэндор! Я ведь тоже поэт. Посему я склонен мыслить в поэтическом ключе. Мне сложно мыслить по-другому.
– Это тоже констатировали медики? – с издевкой спросил я.
– Да, – не моргнув глазом ответил По. – После таких ценных наблюдений я просто обязан завещать свое тело науке.
Тогда у меня впервые мелькнула мысль, что он, должно быть, здорово играет в карты и блефует до последнего.
– Боюсь, я не слишком разбираюсь в поэзии, сказал я.
– Ничего удивительного. Вы же американец.
– А вы кто, кадет По? Римлянин?
– Я обладаю артистической натурой, мистер Лэндор. Такие, как я, принадлежат всему миру.
Чувствовалось, ему нравится играть словами. Вот и эту фразу он вертел, словно старинный испанский дублон.
– Что ж, – произнес я и встал. – Должен вас поблагодарить, кадет По. Ваши рассуждения мне очень помогли.
– Подождите!
Он схватил меня за руку и заставил сесть. (Никогда бы не подумал, что в его изящных пальцах столько силы.)
– Вам стоит приглядеться к кадету Лугборо.
– Я такого не знаю.
– Вчера, на вечернем параде, я заметил, что он все время сбивает шаг. Бедняга постоянно путал команды «налево!» и «кругом!». Стало быть, его разум был занят чем-то другим. Добавлю, что и сегодня во время завтрака он вел себя как-то не так.
– А нам-то что до перемен в его поведении? – недоумевал я.
Если бы вы были с ним знакомы, то знали бы: Лугборо чем-то похож на Кассандру[36]. Постоянно вещает, но его никто не слушает. Понимаете, никто. Даже лучшие друзья отмахиваются. А сегодня ему не требовались слушатели.
Желая придать больший драматизм своим словам, По закутал лицо в воображаемую ткань и сел, изображая из себя кадета Лугборо. Я уловил разницу, хотя в следующее мгновение передо мной вновь мелькнул прежний По, будто кто-то осветил его спичкой.
– Забыл вам сказать, мистер Лэндор: раньше Лугборо жил в одной комнате с Лероем Фраем. Но потом между ними случился разлад, причина которого до сих пор остается неясной.
– Странно, что вы, кадет По, знаете о вещах, происходивших до вашего поступления в академию.
Он лениво пожал плечами.
– Я не умею читать чужие мысли, мистер Лэндор. Об этом мне рассказали. Знаете ли, люди склонны поверять мне свои тайны. Я ведь принадлежу к очень древнему роду. Мои далекие предки были предводителями франкских племен. И уже тогда, на заре цивилизации, им доверяли сокровенные тайны, которые они умели надежно хранить.
И вновь он дерзким жестом запрокинул голову. Я запомнил его жест еще по первой встрече в саду Тайера. Да, этот человек умел с достоинством выдерживать любые насмешки и издевательства.
– Простите меня, дорогой кадет По, – как можно мягче сказал я. – Я еще не вполне освоился со всеми подробностями распорядка вашей академии, однако у меня складывается стойкое впечатление, что вас могут хватиться.
По дико взглянул на меня, словно я растолкал его, пробудив от кошмарного сна. Отпихнув бокал, он вскочил на ноги.
– Который час? – хрипло спросил он.
– Сейчас узнаем, – ответил я, доставая из кармана часы. – Двадцать минут четвертого, сэр.
Он молчал.
– Вы слышите меня? Двадцать минут четвертого.
В серо-карих глазах что-то промелькнуло.
– Мистер Хейвенс, в следующий раз я непременно расплачусь с вами.
– Я только и слышу эти ваши «в следующий раз», – проворчал Бенни.
Со всей невозмутимостью, на какую он был способен, По надел свою кожаную шляпу, застегнул медные пуговицы и подхватил мушкет. Все это он проделал достаточно легко: сказались пять месяцев муштры. Сложнее было добраться до двери. Кадет По двигался с величайшей осторожностью, будто перешагивал через ручей с вязкими берегами. Достигнув двери и упершись в косяк, он обворожительно улыбнулся и сказал:
– Леди и джентльмены, желаю вам приятного времяпрепровождения.
Затем он рванул дверь и исчез.
Не знаю, что заставило меня пуститься вслед за ним. Возможно, я беспокоился за его самочувствие. Но, скорее всего, меня заинтересовала недосказанная им история. И потому я отправился его догонять. Я шел за ним буквально по пятам. Когда мы оба поднимались по каменным ступеням, я услышал мерную поступь кованых сапог, доносящуюся с южной стороны и быстро приближающуюся к нам.
По уже бежал на этот звук. Достигнув верхней ступеньки, он обернулся и лукаво улыбнулся мне, приложив палец к губам. Затем кадет По обвил руками толстый ствол вяза, дабы увидеть, кто это движется со стороны полигона.
Вскоре зазвучала знакомая дробь барабана, и за стволами деревьев замелькали фигуры кадетов. Они шли в две шеренги, взбираясь на протяженный холм. Судя по их виду, кадеты были достаточно утомлены дневными занятиями и долгим переходом. Шли они медленно, опустив плечи и сгорбившись под тяжестью ранцев. Эти парни настолько устали, что даже не заметили нас. Наверное, вертеть головами по сторонам у них уже не хватало сил. Они глядели только вперед. Когда шеренги стали удаляться, По пустился их догонять, постепенно сокращая расстояние между собой и марширующими кадетами. Пятнаддать футов… десять… и вот он уже шел в заднем ряду, втиснувшись между усталыми однокашниками. Они поднялись на самый гребень холма. Среди остальных кадетов По отличался разве что более прямой осанкой. Прежде чем скрыться из виду, он успел на прощание махнуть мне рукой.
Я постоял еще немного, вспоминая наш разговор. Потом повернулся и побрел обратно к «Красному домику». На пороге меня встретили слова преподобного Липпарда:
– Если бы я знал, что в армии такие вольности по части выпивки, я бы непременно стал военным.
Рассказ Гэса Лэндора
7
29 октября
Следующим шагом в моем расследовании был опрос кадетов, близко знавших Лероя Фрая. Их собрали за дверями офицерской столовой. Кадеты стояли с серьезными лицами и облизывали губы после недавнего обеда. Парней запускали по одному. Каждый входящий вытягивался по стойке «смирно» и салютовал. Хичкок отвечал на приветствие и командовал «вольно». Кадет закладывал руки за спину и выпячивал нижнюю челюсть. Не знаю, читатель, возможно, последнее тоже входило в команду «вольно». Кадеты не сразу понимали, что расспрашивать их буду только я. Отвечая мне, каждый из них не сводил глаз с командира и в конце разговора спрашивал не у меня, а у него:
– Это все, сэр?
Хичкок отвечал, что да. Кадет вновь салютовал и с облегчением покидал помещение. За час я опросил около дюжины кадетов. Отпустив последнего, Хичкок повернулся ко мне и сказал:
– Боюсь, мы напрасно тратим ваше время, мистер Лэндор.
– Почему вы так считаете, капитан?
– Вы и сами убедились: никто из них не знает о последних часах жизни Фрая. Они не видели его покидающим казарму. Мы вернулись к тому, с чего начали.
– А я думаю, нам стоит еще раз послушать кадета Стоддарда. Пусть его позовут.
Стоддарду не стоя л ось на месте. Этот кадет второго года обучения извивался, точно угорь. Родом он был из Южной Каролины, где его отец владел плантацией сорго. На левой щеке у него красовалась большая лилово-черная родинка. Стоит добавить, что кадет Стоддард не отличался примерным поведением. Год еще не кончился, а число замечаний и взысканий достигло ста двадцати. Над парнем висела угроза отчисления.
– Скажите, капитан, – обратился я к Хичкоку, – если кадет расскажет нам о последних часах Лероя Фрая, может, это ему зачтется и снимет хотя бы часть взысканий?
После некоторых колебаний Хичкок согласился.
– А теперь, кадет Стоддард, еще раз изложите все, что сумеете вспомнить. Все до мельчайших подробностей, какими бы пустяковыми они вам ни казались.
По-видимому, кадету не хотелось расставаться с академией, и он поднапряг память. Мы узнали, что двадцать пятого октября Стоддард довольно поздно возвращался от кого-то из своих друзей. Как поздно? Спустя час после сигнала отбоя. Крадучись, он стал подниматься по лестнице Северной казармы и вдруг услышал, что ему навстречу кто-то спускается. Стоддард поначалу решил, что это сержант Локк, который дежурил в тот вечер. Кадет вжался в стену и с замиранием сердца слушал приближающиеся шаги… Беспокойство оказалось напрасным: то был всего-навсего Лерой Фрай.
– А как вы узнали, что это Фрай? – спросил я Стоддарда. – Насколько я понимаю, на лестнице было темно.
Стоддард ответил, что поначалу он не знал, кто идет. Но Фрай, спускаясь, задел за его плечо и довольно испуганным тоном спросил: «Кто это?»
«Лерой, это я», – ответил ему Стоддард.
«Джулиус? Скажи, офицеров нет поблизости?»
«Нет, все тихо», – успокоил его Стоддард.
Фрай пошел дальше, а Стоддард, не зная, что видит его в последний раз, отправился в комнату, лег и проспал до самой побудки.
– Это весьма полезные для нас подробности, – ободрил я кадета, который так и не мог совладать со своим вихляющим телом. – Может, вы припомните что-нибудь еще? Например, как выглядел кадет Фрай?
Стоддард ответил, что лестница освещалась единственным тусклым фонарем и он видел не лицо, а скорее силуэт Фрая.
– Скажите, а вы, случайно, ничего не заметили у него в руках? Допустим, моток веревки?
Кадет Стоддард замотал головой и снова повторил слова про темень на лестнице. И вдруг он хлопнул себя по лбу: оказывается, прежде чем расстаться, они с Фраем перебросились еще парой фраз.
Стоддард спросил его: «Куда это ты собрался в такую позжину?»
«По неотложному делу», – ответил ему Лерой Фрай.
По неотложному делу.
Случалось, кадетов припирало по большой нужде, и, чтобы не опорожнять утром ночные горшки, они выбегали из казарм и неслись к отхожим местам. Нарываясь на дежурного офицера, обычно говорили: «По неотложному делу». Офицер их пропускал, хотя нередко прерывал обход и дожидался их возвращения. Что же поразило Стоддарда в привычном ответе? Он сказал, что слово «неотложному», произнесенное с каким-то особенным нажимом.
Неотложное. Неотложное дело.
– И все-таки, кадет Стоддард, какие мысли у вас это вызвало?
Он не знал. Сказал лишь, что эти слова Фрай произнес полушепотом и довольно торопливо.
– То есть у вас сложилось впечатление, что Фрай куда-то торопится?
Стоддард неопределенно пожал плечами.
– Но его голос – каким он вам показался? Вялым или бодрым? – допытывался я.
Кадет ответил, что вполне бодрым. То есть Фрай вел себя, как любой другой кадет, решивший под покровом ночи куда-то улизнуть. Никаких признаков, что он собирается покончить с собой. Но разве самоубийцы непременно должны выглядеть мрачно и говорить надтреснутым голосом? Тот же Стоддард поведал нам, что у него был дядюшка, который однажды намылил себе щеки, насвистывая «Эй, Бетти Мартин»[37], а потом вдруг взял и полоснул бритвой по собственному горлу. Без всяких видимых причин.
Это все, что мы сумели узнать от кадета Джулиуса Стоддард а. Он ушел с тайным чувством гордости. Схожее чувство я заметил и у других кадетов. Они были рады поведать о своем знакомстве с Лероем Фраем. Нет, не потому, что он блистал успехами или отличался примерным поведением, а потому, что он был мертв.
Но у Стоддарда к гордости примешивалось что-то еще. Какая-то печаль. Причин ее я не знал, однако поделился своим наблюдением с Хичкоком.
– С чего вы это взяли, мистер Лэндор? – прямо, по-военному, спросил меня капитан.
– Думаю, мне подсказали плечи Стоддарда. Вспомните, как держались кадеты. Они отвечали на мои вопросы, но ни на минуту не забывали о вашем присутствии. В их позах ощущалась напряженность.
– Знакомое явление. Мы его зовем «экзаменационным горбом».
– Но стоило кадету почувствовать, что все расспросы позади, как напряженность снималась. Тело возвращалось в свое нормальное состояние, и плечи распрямлялись. Так было со всеми, кроме Стоддарда. Если вы заметили, он уходил ссутулившимся, с опущенными плечами.
Хичкок поднял на меня свои красивые карие глаза. Казалось, его губы вот-вот тронет улыбка. Но он произнес исключительно серьезным тоном:
– Может, позвать еще кого-нибудь для повторного опроса?
– Для повторного не надо, а вот с кадетом Лугборо, если не возражаете, я бы хотел поговорить.
Лугборо не входил в упомянутую дюжину. После обеда он отправился на занятия в класс философии и естествознания. Когда за Лугборо пришли, он стоял у доски. Еще не зная, куда его вызывают, кадет обрадовался и посчитал это избавлением, ниспосланным свыше. Думаю, его заблуждения развеялись, едва он переступил порог офицерской столовой и увидел коменданта. Хичкок сидел, как на экзамене, сложив перед собой руки. Интересно, что этот Лугборо подумал обо мне? Я же увидел перед собой довольно толстого парня с короткими ручками и пухлыми щечками. Блестящие, похожие на бусинки глазки были скорее обращены внутрь, чем во внешний мир. Родом Лугборо был из штата Делавэр.
– Кадет Лугборо, вы, кажется, некоторое время жили с покойным кадетом Фраем в одной комнате, – сказал я, поздоровавшись с ним.
– Да, сэр. Мы тогда оба были плебеями.
– И впоследствии между вами произошел разлад. Это так?
М-м-м… Я бы, сэр, не стал называть это разладом. Наши пути разошлись. Так будет правильнее.
– И что послужило причиной расхождения?
Кадет Лугборо наморщил лоб.
– Ничего особенного, сэр. Я бы сказал, это произошло… само собой.
Звонкий голос Хичкока заставил его вздрогнуть.
– Кадет Лугборо, если вам известны какие-то подробности относительно личности или поступков покойного Фрая, вы обязаны об этом рассказать. И немедленно.
Я даже посочувствовал стоявшему передо мной увальню. Если, как утверждал По, он и впрямь болтает без умолку, окрик капитана почти лишил его дара речи.
– Вот что я скажу, сэр, – наконец залепетал он. – С тех пор как я узнал о смерти Фрая, я без конца вспоминаю один случай. Он не выходит у меня из головы.
– Недавний или более ранний? – спросил я.
– Давнишний, сэр. Это было два года назад.
– Не такой уж давнишний. Пожалуйста, продолжайте.
– Ничего я вам не буду рассказывать!
Нет, читатель, таких слов от кадета Лугборо мы с капитаном не услышали. Кадет Лугборо ответил по-другому:
– Дело было в один из майских вечеров.
– Вы имеете в виду май тысяча восемьсот двадцать восьмого года?
Да, сэр. Я запомнил этот вечер, потому что накануне получил письмо от своей сестры. Она сообщала о предстоящей свадьбе с Габриелем Гилдом. Ответ я собирался отправить на адрес моего дяди в Довере[38]. Я знал, что сестра будет там через неделю после свадьбы, то есть в первую неделю июня.
Я понял, что По сказал правду. Нужно было срочно обуздать этот поток красноречия и направить в нужное мне русло.
– Благодарю за подробности, кадет Лугборо. А теперь давайте все-таки вернемся к тому случаю. Можете ли вы мне вкратце рассказать: что случилось в упомянутый вечер?
Лугборо вновь наморщил лоб и изогнул брови.
– Лерой отправился в самовольную отлучку.
– Куда?
– Этого он мне не сказал, сэр. Только попросил меня сделать все возможное, чтобы его не хватились.
– А вернулся он, надо полагать, лишь под утро?
– Да, сэр. Но на утренней поверке его все равно хватились и записали в отсутствующие.
– Фрай так и не рассказал вам, где он был? – спросил я.
– Нет, сэр. – Лугборо оглянулся на Хичкока. – Но мне показалось, что он вернулся каким-то… взволнованным… Нет, сэр, правильнее сказать – немного подавленным.
– Подавленным?
– Да, сэр. Я изучил его характер и знал: если он с первого раза отказывается о чем-то говорить, то потом непременно расскажет. Но про ту ночь он вообще не заикался. Я особо и не приставал к нему. Меня удивило другое: Лерой старался даже не глядеть на меня. Вот это меня по-настоящему насторожило, сэр. Я начал его выспрашивать, не обидел ли я его чем-нибудь. Он долго отнекивался, потом сказал, что я тут ни при чем. Поскольку мы были с ним близкими друзьями, я спросил у него имя обидчика.
– Но он вам его не назвал.
– Нет, сэр. Все мои расспросы натыкались на глухую стену. Но как-то ночью… стоял уже июль… Лерой немного приоткрылся. Он сказал мне, что связался с дурной компанией.
Краешком глаза я заметил, как Хичкок слегка подался вперед.
– Дурной компанией? – повторил я. – Он так и сказал?
– Да, сэр.
– А о том, что это за компания, он вам не говорил?
– Нет, сэр. Разумеется, я сказал ему: если те люди имеют преступные намерения или затевают что-то противозаконное, он обязан об этом сообщить.
Кадет Лугборо улыбнулся и взглянул на Хичкока, ожидая жеста одобрения. Напрасно. Капитан сидел не шевелясь.
– А кого Фрай имел в виду под словом «компания»? – спросил я Лугборо. – Других кадетов?
– Не знаю, сэр. Мне кажется, он говорил о кадетах. Сомневаюсь, чтобы это были люди из Баттермилк-Фолс. Скорее всего, кадеты, если только Лерой не связался с бомбардирами, сэр.
Следующим шагом в моем расследовании был опрос кадетов, близко знавших Лероя Фрая. Их собрали за дверями офицерской столовой. Кадеты стояли с серьезными лицами и облизывали губы после недавнего обеда. Парней запускали по одному. Каждый входящий вытягивался по стойке «смирно» и салютовал. Хичкок отвечал на приветствие и командовал «вольно». Кадет закладывал руки за спину и выпячивал нижнюю челюсть. Не знаю, читатель, возможно, последнее тоже входило в команду «вольно». Кадеты не сразу понимали, что расспрашивать их буду только я. Отвечая мне, каждый из них не сводил глаз с командира и в конце разговора спрашивал не у меня, а у него:
– Это все, сэр?
Хичкок отвечал, что да. Кадет вновь салютовал и с облегчением покидал помещение. За час я опросил около дюжины кадетов. Отпустив последнего, Хичкок повернулся ко мне и сказал:
– Боюсь, мы напрасно тратим ваше время, мистер Лэндор.
– Почему вы так считаете, капитан?
– Вы и сами убедились: никто из них не знает о последних часах жизни Фрая. Они не видели его покидающим казарму. Мы вернулись к тому, с чего начали.
– А я думаю, нам стоит еще раз послушать кадета Стоддарда. Пусть его позовут.
Стоддарду не стоя л ось на месте. Этот кадет второго года обучения извивался, точно угорь. Родом он был из Южной Каролины, где его отец владел плантацией сорго. На левой щеке у него красовалась большая лилово-черная родинка. Стоит добавить, что кадет Стоддард не отличался примерным поведением. Год еще не кончился, а число замечаний и взысканий достигло ста двадцати. Над парнем висела угроза отчисления.
– Скажите, капитан, – обратился я к Хичкоку, – если кадет расскажет нам о последних часах Лероя Фрая, может, это ему зачтется и снимет хотя бы часть взысканий?
После некоторых колебаний Хичкок согласился.
– А теперь, кадет Стоддард, еще раз изложите все, что сумеете вспомнить. Все до мельчайших подробностей, какими бы пустяковыми они вам ни казались.
По-видимому, кадету не хотелось расставаться с академией, и он поднапряг память. Мы узнали, что двадцать пятого октября Стоддард довольно поздно возвращался от кого-то из своих друзей. Как поздно? Спустя час после сигнала отбоя. Крадучись, он стал подниматься по лестнице Северной казармы и вдруг услышал, что ему навстречу кто-то спускается. Стоддард поначалу решил, что это сержант Локк, который дежурил в тот вечер. Кадет вжался в стену и с замиранием сердца слушал приближающиеся шаги… Беспокойство оказалось напрасным: то был всего-навсего Лерой Фрай.
– А как вы узнали, что это Фрай? – спросил я Стоддарда. – Насколько я понимаю, на лестнице было темно.
Стоддард ответил, что поначалу он не знал, кто идет. Но Фрай, спускаясь, задел за его плечо и довольно испуганным тоном спросил: «Кто это?»
«Лерой, это я», – ответил ему Стоддард.
«Джулиус? Скажи, офицеров нет поблизости?»
«Нет, все тихо», – успокоил его Стоддард.
Фрай пошел дальше, а Стоддард, не зная, что видит его в последний раз, отправился в комнату, лег и проспал до самой побудки.
– Это весьма полезные для нас подробности, – ободрил я кадета, который так и не мог совладать со своим вихляющим телом. – Может, вы припомните что-нибудь еще? Например, как выглядел кадет Фрай?
Стоддард ответил, что лестница освещалась единственным тусклым фонарем и он видел не лицо, а скорее силуэт Фрая.
– Скажите, а вы, случайно, ничего не заметили у него в руках? Допустим, моток веревки?
Кадет Стоддард замотал головой и снова повторил слова про темень на лестнице. И вдруг он хлопнул себя по лбу: оказывается, прежде чем расстаться, они с Фраем перебросились еще парой фраз.
Стоддард спросил его: «Куда это ты собрался в такую позжину?»
«По неотложному делу», – ответил ему Лерой Фрай.
По неотложному делу.
Случалось, кадетов припирало по большой нужде, и, чтобы не опорожнять утром ночные горшки, они выбегали из казарм и неслись к отхожим местам. Нарываясь на дежурного офицера, обычно говорили: «По неотложному делу». Офицер их пропускал, хотя нередко прерывал обход и дожидался их возвращения. Что же поразило Стоддарда в привычном ответе? Он сказал, что слово «неотложному», произнесенное с каким-то особенным нажимом.
Неотложное. Неотложное дело.
– И все-таки, кадет Стоддард, какие мысли у вас это вызвало?
Он не знал. Сказал лишь, что эти слова Фрай произнес полушепотом и довольно торопливо.
– То есть у вас сложилось впечатление, что Фрай куда-то торопится?
Стоддард неопределенно пожал плечами.
– Но его голос – каким он вам показался? Вялым или бодрым? – допытывался я.
Кадет ответил, что вполне бодрым. То есть Фрай вел себя, как любой другой кадет, решивший под покровом ночи куда-то улизнуть. Никаких признаков, что он собирается покончить с собой. Но разве самоубийцы непременно должны выглядеть мрачно и говорить надтреснутым голосом? Тот же Стоддард поведал нам, что у него был дядюшка, который однажды намылил себе щеки, насвистывая «Эй, Бетти Мартин»[37], а потом вдруг взял и полоснул бритвой по собственному горлу. Без всяких видимых причин.
Это все, что мы сумели узнать от кадета Джулиуса Стоддард а. Он ушел с тайным чувством гордости. Схожее чувство я заметил и у других кадетов. Они были рады поведать о своем знакомстве с Лероем Фраем. Нет, не потому, что он блистал успехами или отличался примерным поведением, а потому, что он был мертв.
Но у Стоддарда к гордости примешивалось что-то еще. Какая-то печаль. Причин ее я не знал, однако поделился своим наблюдением с Хичкоком.
– С чего вы это взяли, мистер Лэндор? – прямо, по-военному, спросил меня капитан.
– Думаю, мне подсказали плечи Стоддарда. Вспомните, как держались кадеты. Они отвечали на мои вопросы, но ни на минуту не забывали о вашем присутствии. В их позах ощущалась напряженность.
– Знакомое явление. Мы его зовем «экзаменационным горбом».
– Но стоило кадету почувствовать, что все расспросы позади, как напряженность снималась. Тело возвращалось в свое нормальное состояние, и плечи распрямлялись. Так было со всеми, кроме Стоддарда. Если вы заметили, он уходил ссутулившимся, с опущенными плечами.
Хичкок поднял на меня свои красивые карие глаза. Казалось, его губы вот-вот тронет улыбка. Но он произнес исключительно серьезным тоном:
– Может, позвать еще кого-нибудь для повторного опроса?
– Для повторного не надо, а вот с кадетом Лугборо, если не возражаете, я бы хотел поговорить.
Лугборо не входил в упомянутую дюжину. После обеда он отправился на занятия в класс философии и естествознания. Когда за Лугборо пришли, он стоял у доски. Еще не зная, куда его вызывают, кадет обрадовался и посчитал это избавлением, ниспосланным свыше. Думаю, его заблуждения развеялись, едва он переступил порог офицерской столовой и увидел коменданта. Хичкок сидел, как на экзамене, сложив перед собой руки. Интересно, что этот Лугборо подумал обо мне? Я же увидел перед собой довольно толстого парня с короткими ручками и пухлыми щечками. Блестящие, похожие на бусинки глазки были скорее обращены внутрь, чем во внешний мир. Родом Лугборо был из штата Делавэр.
– Кадет Лугборо, вы, кажется, некоторое время жили с покойным кадетом Фраем в одной комнате, – сказал я, поздоровавшись с ним.
– Да, сэр. Мы тогда оба были плебеями.
– И впоследствии между вами произошел разлад. Это так?
М-м-м… Я бы, сэр, не стал называть это разладом. Наши пути разошлись. Так будет правильнее.
– И что послужило причиной расхождения?
Кадет Лугборо наморщил лоб.
– Ничего особенного, сэр. Я бы сказал, это произошло… само собой.
Звонкий голос Хичкока заставил его вздрогнуть.
– Кадет Лугборо, если вам известны какие-то подробности относительно личности или поступков покойного Фрая, вы обязаны об этом рассказать. И немедленно.
Я даже посочувствовал стоявшему передо мной увальню. Если, как утверждал По, он и впрямь болтает без умолку, окрик капитана почти лишил его дара речи.
– Вот что я скажу, сэр, – наконец залепетал он. – С тех пор как я узнал о смерти Фрая, я без конца вспоминаю один случай. Он не выходит у меня из головы.
– Недавний или более ранний? – спросил я.
– Давнишний, сэр. Это было два года назад.
– Не такой уж давнишний. Пожалуйста, продолжайте.
– Ничего я вам не буду рассказывать!
Нет, читатель, таких слов от кадета Лугборо мы с капитаном не услышали. Кадет Лугборо ответил по-другому:
– Дело было в один из майских вечеров.
– Вы имеете в виду май тысяча восемьсот двадцать восьмого года?
Да, сэр. Я запомнил этот вечер, потому что накануне получил письмо от своей сестры. Она сообщала о предстоящей свадьбе с Габриелем Гилдом. Ответ я собирался отправить на адрес моего дяди в Довере[38]. Я знал, что сестра будет там через неделю после свадьбы, то есть в первую неделю июня.
Я понял, что По сказал правду. Нужно было срочно обуздать этот поток красноречия и направить в нужное мне русло.
– Благодарю за подробности, кадет Лугборо. А теперь давайте все-таки вернемся к тому случаю. Можете ли вы мне вкратце рассказать: что случилось в упомянутый вечер?
Лугборо вновь наморщил лоб и изогнул брови.
– Лерой отправился в самовольную отлучку.
– Куда?
– Этого он мне не сказал, сэр. Только попросил меня сделать все возможное, чтобы его не хватились.
– А вернулся он, надо полагать, лишь под утро?
– Да, сэр. Но на утренней поверке его все равно хватились и записали в отсутствующие.
– Фрай так и не рассказал вам, где он был? – спросил я.
– Нет, сэр. – Лугборо оглянулся на Хичкока. – Но мне показалось, что он вернулся каким-то… взволнованным… Нет, сэр, правильнее сказать – немного подавленным.
– Подавленным?
– Да, сэр. Я изучил его характер и знал: если он с первого раза отказывается о чем-то говорить, то потом непременно расскажет. Но про ту ночь он вообще не заикался. Я особо и не приставал к нему. Меня удивило другое: Лерой старался даже не глядеть на меня. Вот это меня по-настоящему насторожило, сэр. Я начал его выспрашивать, не обидел ли я его чем-нибудь. Он долго отнекивался, потом сказал, что я тут ни при чем. Поскольку мы были с ним близкими друзьями, я спросил у него имя обидчика.
– Но он вам его не назвал.
– Нет, сэр. Все мои расспросы натыкались на глухую стену. Но как-то ночью… стоял уже июль… Лерой немного приоткрылся. Он сказал мне, что связался с дурной компанией.
Краешком глаза я заметил, как Хичкок слегка подался вперед.
– Дурной компанией? – повторил я. – Он так и сказал?
– Да, сэр.
– А о том, что это за компания, он вам не говорил?
– Нет, сэр. Разумеется, я сказал ему: если те люди имеют преступные намерения или затевают что-то противозаконное, он обязан об этом сообщить.
Кадет Лугборо улыбнулся и взглянул на Хичкока, ожидая жеста одобрения. Напрасно. Капитан сидел не шевелясь.
– А кого Фрай имел в виду под словом «компания»? – спросил я Лугборо. – Других кадетов?
– Не знаю, сэр. Мне кажется, он говорил о кадетах. Сомневаюсь, чтобы это были люди из Баттермилк-Фолс. Скорее всего, кадеты, если только Лерой не связался с бомбардирами, сэр.