Белов Руслан Альбертович. Роковая женщина

   Вспомнив соответствующую историю, заулыбался.
   Двое встречаются в пивной напротив входа в чистилище.
   – Привет, я – Саша.
   – А я – Дима.
   – Ты как сюда попал?
   – Да уехал в командировку. И на следующий день получил телеграмму от мамы: "Машенька тебе изменяет". Ну, сел на самолет и домой. Приехал поздним вечером совершенно озверевший – Землю бы перевернул, влетаю в прихожую – шарах дипломатом по зеркалу, влетаю в спальню, налетаю на шкапчик, и вон его в открытое окно, потом – в гостиную, а там жена, вся такая домашняя, носки мои штопает. Ну, я и умер от радости. А ты как загнулся?
   – Да я в том шкапчике сидел...
   Потом явился другой анекдот.
   Еврей пришел вечером домой. Пошел к шкапчику переодеваться. Открыл. Стал вертеть плечики, рассматривая домашнюю одежду: "Это я не одену. На этом пятно от вчерашнего ужина. Привет, Мойша. А вот самое то".
   Александр Константинович закряхтел:
   – Дай мне снотворного, без него не засну.
   Она поднялась, пошла на кухню.
   Вернулась.
   Он попил.
   Стало тихо.
   Через пять минут в скважину вошел ключ.
   Повернулся два раза.
   И явилась Ксения.
   Если бы лицо ее было тревожно, или требовало прощения, он бы удрал. А оно заговорщицки улыбалось.
   Она предлагало выкинуть фортель.
   Поставить галочку в биографии, которая долго будет греть сердце. Совершить то, чем согреется старость.
   Он схватил ее за руку, рванул к себе.
   Она оказалась на нем.
   Дверца сообщником закрылась.
   Они почувствовали себя в гнездышке. В шалаше.
   Шкаф был дубовым, и потому не трясся.
   Через час Александр Константинович проснулся.
   – Ксюша, где ты?
   Никто не ответил.
   Смирнов и Ксения спали – ночь была бессонной.
   Шкаф стоял стеной. Он был мужчиной и не открыл бы дверец и бульдозеру.
   Александр Константинович встал, подошел к окну. Посмотрел в окно.
   – Она в это время купается... Ну да ладно. Пойду к Ивану Ивановичу, он ждет новостей. Надо его порадовать.
   Оделся, ушел.
   Дверца шкафа распахнулась.
   Свет разбудил любовников. Они стали целоваться. Сначала сонно, потом как в последний раз. Оторвавшись, она сказала:
   – Ты иди. Сейчас все на берегу. И живи. Пусть умирают они.
   – Договорились.
   Смирнов попытался покинуть шкаф.
   – Подожди. Ты ведь любил меня? Скажи: "Я любил тебя".
   – Я любил тебя, когда мы спали. Тогда ты становилась моей, и я любил. А потом, когда мы садились, ты на диван, я в кресло, я видел другую женщину...
   – Да, я другая. Но с тобой я становилась не собой. И этой женщины мне часто не хватает.
   – Ты и в самом деле хотела, чтобы я умер?
   – Да. Я и сейчас хочу. С тобой трудно жить. Даже если ты далеко.
   – Твои слова так противоречивы...
   – Ты меня сделал противоречивой. Ты меня сделал грешницей. Я жила, все происходило, как у всех, а ты пришел, все выведал и сказал, что мои мужчины умирают оттого, что меня не любил отец, не любили родители и я не научилась любить. И еще ты говорил... да что говорить, ты – жесток...
   – Я это говорил, потому что у тебя есть сыновья... Чтобы ты поняла, что в детей надо вкладывать душу, а то ее не будет.
   – И между ними и мной ты влез...
   – Как это?
   – Помнишь, что ты сказал на Новый год, узнав, что из года в год я дарю им одни и те же подарки?
   – Помню.
   – Так вот, они все слышали. Убирайся, – вытолкнула из шкафа.
   Он картинно упал на ковер.
   Она не посмотрела.
   Он встал, постоял, глядя на женщину, продолжавшую сидеть среди ночнушек.
   Оделся.
   – Ты знаешь, что должно было случиться с тобой за то, что ты променял меня на свою свинку? – раздалось из шкафа. – Я все продумала до мелочей.
   Он присел перед ней. Отодвинул голубой пеньюар, чтобы увидеть лицо.
   Она плакала.
   Он вытер ей слезы.
   – Что-то я тебя плохо понимаю. Что-то должно было случиться, ты все продумала, а я променял.
   – Не дурачься. Ты ведь догадался...
   – Я догадался? О чем?
   – Да у тебя на лице все было написано, что ты догадался...
   – Что ты хочешь со мной что-то сделать?
   – Да! Ты ушел с этими мыслями в туалет, а вернулся на что-то решившимся.
   – В туалете мне пришло в голову, что я – параноик. А что ты хотела со мной сделать?
   – О, многое! Ты заслужил! Ты догадался, как и почему умер Борис, хотя я врала тебе, много врала. Ты понял, что привело Глеба к гибели, но не стал относиться ко мне с уважением. Я фактически убила двух человек, нет, трех – потом Димон повесился – а ты смотрел на меня как на женщину, которую приятно трахать, и которой нравиться с тобой трахаться. А потом и вовсе променял на морскую свинку. Если бы ты ее выкинул...
   – Да, я многое из твоей жизни понял, даже на повесть хватило...
   – Как ты ее назвал?
   – "Руслик-Суслик и другие".
   – "Другие" – это я?
   – В основном – да. Ты должна понимать, что ты для меня одновременно и женщина, и человек. С женщиной я спал, а человека старался понять. И уразумел, что и Борис, и Глеб, и Димон все равно погибли бы. И потому ты – не хладнокровная убийца, а орудие судьбы. И более того, я пришел к мысли, что и Борис, и Глеб и Димон были по отношению к тебе орудиями судьбы. Вы все жили в своем своеобразно искривленном пространстве, Танатосом искривленном, и потому потихоньку друг друга истребляли...
   – А ты не в этом пространстве живешь?
   – Нет. В моем пространстве нет отцов, дающих согласие на убийство сыновей, нет женщин, убивающих мужей, в моем пространстве есть поэты с дынями в руках, поэты, которые ночью о тебя спотыкаются и падают на кулеш, оставленный на завтрак. В моем пространстве есть женщина Ксения, почти есть, потому что она проникла в него одним лишь влагалищем и чуть-чуть левой грудью, под которой я иногда чувствовал сердце...
   – Трепач! Ты все превращаешь в слова.
   Голос был нежным. Точки соприкосновения их миров были определены верно.
   – А что ты собиралась со мной сделать? – поцеловал в губы.
   – Почему собиралась? Я и сейчас собираюсь.
   – Я не секс имею в виду.
   – Я тоже.
   – Ну так что?
   – Я собиралась выдать тебя Александру Константиновичу.
   – Выдать?!
   – Да. Я помнила, что в августе ты собираешься пройти пешком от Адлера до Ялты. И придумала поймать тебя здесь. Наняла пляжных боев, чтобы не пропустить, если появишься, когда обед или еще что. И ты попался. Все получилось, как я хотела...
   – Что получилось?
   – Все. Охранники тебя видели. А придумала я вот что: на пляже ты увидел меня, воспылал и решил изнасиловать, дождался вечера, проник в дом, спрятался в шкафу... Вы бы оба умерли. Ты и Александр Константинович.
   "Черт, опять изнасилование шьют! Что ты с ними поделаешь!" – подумал Смирнов и спросил:
   – А почему не так все получилось?
   – По глупости. Сначала захотелось побыть с тобой, потом понадеялась, что ты выскочишь из шкафа, когда он начнет меня трахать.
   – А у него не получилось, и вместо трагедии получилась комедия.
   – Да... И нет. Хочешь, я стану, как ты любишь?
   Сердце Смирнова застучало.
   Ксения поднялась на кровать, стала на четвереньки. Он не заставил себя ждать.

* * *

   Через двадцать минут они прощались.
   – Я рад, что ты у меня была.
   – Я не была. Когда мне захочется лечь с тобой или убить, я тебя найду. А теперь уходи – сейчас явится Александр Константинович.
   Она дала ему магнитную карточку и желтую куртку дворника.
   Надев ее, он ушел.