Если бы за всем этим не таилась игривая напасть, то, что называется «ход», некое показушное лицедейство и пластический образ, так бы и остался русский самоходный бой злым и беспощадным мордобоем. Воля против воли, кулак против кулака, кто кого надломит. Но все выглядит иначе. Да и быть по-другому не может, а то не удержаться бы таким боям в душе народной, не сочетаться им с праздниками, не сойтись с фундаментальной культурой народа.
   И идея-то одна, что в Москве, что в Рязани: двигайся легко, всем телом, волной-перекатом. И удар и блок не различай, едины они не только по движению, но главное— по сути своей. Не защищайся от рук и ног противника, они только посредники. Защищайся от тела. И стой ногами на льду… Если поймешь, что это такое, значит, считай, полдела сделано. А стилистика движений единая потому, что произошла она от двух причин: по ратному бою, то есть строевому, да по засечному бою, или по лихому разгулью дружинника. Трудно сказать, что сначала было: идея имитировать движения, будто рубящее оружие в руке, выразившаяся в секущих ударах и соответствующих накатах телом, или первоначальный физический задаток русского человека. Но то, что одно связано с другим, — несомненно. Как несомненна и связь стеношного бойца, этакой широкой кости, кулакастого, по-мужицки ядрено сбитого с ратной идеей удержать удар, не сломаться, не сдвинуться и не отступить. Куда ни перенеси ты свой интерес — идея остается неизменной.
   Физическая культура оказалась менее всего подготовленной к революционным переменам и национальным изломам. К сожалению, физическая культура русской народа не защищена фундаментальными установками самосознания. Оттого и под пускает к себе что ни попадя, поди разберись! Если, к примеру, в образный строй русских сказок ввести такой персонаж, как тигр, то его появление сразу выставит чью-то неуместную авторскую фантазию. Мелодия народная всегда на слуху. Мимо традиционной поделки рукотворной не промахнешься, с чужим не спутаешь. А вот как быть с борьбой?
   По опыту исследовательской работы мне нередко приходилось сталкиваться с теми, кто искренне считает русской национальной борьбой самбо. Ну а где самбо, там и дзюдо. Для большинства ведь разницу между ними определяет только то, во что одет спортсмен: в кимоно или куртку. Впрочем, есть и такие, кто считает кимоно национальной одеждой славян. Не спешите закатывать глаза, поражаясь такой пещерной Простоте. У нее есть свои теоретики-мыслители, радетели, так сказать идейной альтернативы. По их мнению, боевое искусство в том виде, в каком оно существует сейчас, безнационально. Во всем виноваты китайцы с японцами, они просто присвоили себе исконно арийскую состязательную культуру, стилистически близкую к старому кемпо, созданную, соответственно, европейскими народами. Культура эта попала на передний край единоборческих изысканий человечества, то есть в Юго-Восточную Азию, после легендарного перехода народа Индры. Стало быть, в современном каратэ японского ровно столько же, сколько и славянского. Как тут не вспомнить слова соцкультовской песенки «Все вокруг колхозное»! Скажем так — все вокруг арийское, все вокруг мое! Не хочется дальше обижать наших восточных собратьев по оружию. И так уж им досталось на орехи, например, с этим принципом у-вэй. Ведь, конечно же, не в том суть, что восточная система плоха и непродуманна. Она просто соответствует сама себе, оставаясь совместимой с подсознательным планом индокитайского Востока. Вот вам еще пример: сконцентрированная поза, подражание животному, сосредоточение, концентрация… Что это? У-шу, каратэ? Йога! Установки, как видим, сходятся. Оказывается, совершенно необязательно вникать в единоборческую культуру, чтобы прочесть привычную схему. Говорят, йога — блистательное отражение языческого естествознания. И все-таки уточним — индо-азиатского профиля.
   Сколько их, этих путей подсознания?! Вот мерцает в колдовском своем таинстве бледно-синеокая бирюза — самый любимый и почитаемый на Востоке камень. Вряд ли найдется в таинственном мире минералов другой такой проводник идеи Инь — отражения. А что же европейский Север? Грешит ли он пристрастием к какому-либо символу-цвету? Как не грешить, рубиново-пурпурная порфира будоражила не только самовластную натуру князей-правителей, но хватала за живое и жрецов — распознавателей пути познания. Историки мнят порфироносное начало — наследием Византии. Так ли это? Поразмыслим.
   Индоарийская цивилизация составила свою сакрально-цветовую картину мира, воплотив ее в четыре цвета: золотой (желтый), порфирный (красный), белый и черный. Последние два отражают североевропейский инь-ян: полярные оппозиции, и воплотились позже у славян в Белобога и Чернобога. Культ золота — отражение солярной идеи арийцев, так же как и колесо (обруч, пояс, перстень, нимб и т. п.), связанной с солнцепоклонничеством. Остается красный цвет. Почему предпочтение отдано ему, а не синему или зеленому, хотя и тот и другой также сочетается с некой идеей природомерной сути? На мой взгляд, в основе этого выбора — специфика арийской метапсихологии. Активное, судьбоносное начало, взрывной потенциал духотворчества и рукотворства. Ничто в древнем мире не способно было сдержать эту лавину, выплеснувшую новую европейскую суперкультуру. Тысячелетиями народы, взращенные на ее почве, использовали наследие великой европейской пракультуры. В стезе нашего разговора нельзя не упомянуть, что у славян красный цвет не только соответствовал воинскому началу, но являлся также и оберегом. Отсюда — сакральные мотивы народной вышивки, использующие, оставаясь архаичными, именно красную нить. Кроме того, красный цвет у славян символизирует земную жизнь и плодородие, отсюда языческая традиция, перекочевавшая в христианскую пасху — подношение красного яйца. Основной цвет языческой свадьбы вовсе не белый (белый — цвет похорон!), а именно красный. В переводе со старославянского «красьнаа» — значит «урожай». Так что и помимо византийских традиций славяне имели собственную семантику данного понятия.
   Речь о цветах зашла не случайно. Хорошо известно, какое значение имеет цвет на Востоке — каждый несет определенную смысловую нагрузку, в тех же единоборствах цветом отражается очередная ступень посвящения. Безусловно, это привносит свою струю в эстетический образ единоборства. Россия не использует цвет в данном качестве. Однако связь цвета и боя все-таки существует. Из глубокой древности пришла традиция надевания белых одежд перед смертельной схваткой. Сакральный смысл крови воплотился в безоговорочное табу на продолжение ведения боя, которое дошло до нас как малопонятное правило «до первой крови». Почему именно кровь является здесь регулятором действия? Смею предположить, не столько сама кровь, сколько символическая ее суть, в которой главное место отводится цвету. Что-то вроде красного сигнала в светофоре. Красный — значит, запрет, недопущение, ограничение. Отсюда и употребление этого цвета в охранной вышивке оберег, не допускающей порчу. Сакральное значение красного происходит от сочетания его с огнем как агрессивной средой. Есть еще очистительный огонь, соединяющий все формы жизни, он — белый. Отсюда и цвет одежд перед смертным боем.
   Пожалуй, это все. Перенасыщения цветовой символикой у русских не было. И все-таки никак нельзя согласиться с тем, что русская традиция обеднена сакральной запредельностью смыслов. То есть идейно слаба и простовата. Вот, взять, к примеру, шапку. Носили ее зимой, и летом. Зимой все, а летом только женатые мужики. Стало быть, шапка — символ. Непокрытая голова — свободная воля, что у женщин, что у мужчин. Пройтись по деревне женатому и без шапки — непочтенно, постыдно, все равно что в одном исподнем. Однако иногда шапка шла в ход в ином своем качестве. Вот заручились двое на что-то, как руки разбить? Шапкой! Или, что ближе для нас, сошлись поединщики. Шапки оземь, да еще и ногой притопнуть. Ритуал такой же древний, как и сам состязательный бой. Более того, шапка здесь символизирует вызов, нечто вроде перчатки. Оттого на судных поединках истец шапкой, что. называется, просил поля. А ответчик должен был либо признать себя виновным, либо ответить шапкой. После того, как дело было сделано, шапки забирались. Отсюда и выражение «к шапочному разбору», то есть к самому концу.
   Другим предметом достоинства являлись сапоги. Мало того, что они всегда отражали достаток и материальное благополучие владельца, сапоги еще и являлись знаком особого различия. В древности, например, существовал обычай награждать обувью с княжеской ноги. Самое интересное, что это мог быть и только один жалованный сапог. Среди наиболее распространенных уничижительных слов — «босяк». Сапоги носило все население — и мужчины, и женщины, и дети. Изготовлялись сапоги из разных кож: усмы, хези, яэьны. Оттого и мастеров часто именовали по данному признаку, например усмарями. 'Еще один любопытный факт. Разделение по выкрою сапога на правый и левый появилось сравнительно недавно. В прежние времени нога сама разнашивала обновку, изготовленную лишь с учетом размера стопы. И уж, конечно, какой кулачный бой без сапога! Вспомните выражение «под каблуком». Удерживая шельмоватых своих супротивников от соблазна незаметно подняться на ноги уже после сбивания на землю, стеношники предусмотрительно придерживали поверженных ногой. А как не вспомнить поговорку «Москва бьет с носка!», в которой усматривается даже некая стилевая особенность.
   Ходили в сознании народном привычные смыслы и сложившиеся представления, которые и легли в основу формирования современного русского языка. Вспомним опять ратную идею «ни шагу назад», породившую сам стеношный бой. А вот горделивое слово «стать», «статный», в переводе со старославянского означает «устоять, остаться на месте». Абсолютная сопоставимость. Да мало ли их, этих цепких народных выражений, обязанных своим происхождением культуре состязательного боя и ставших потом общеупотребимыми. Вспомнить хотя бы: «Лежачего не бьют», «Не на того напал», «Шапками закидаем», «Как горох об стену», «Плечом к плечу», «За одного битого двух небитых дают», «После драки кулаками не машут», «Пускать пыль в глаза». Кстати, последнее заимствовано из порочной практики, что называется, «грязного» боя и употребляется как характеристика действия в знаменитом Указе о кулачных бойцах императрицы Екатерины. Если судить о первоначальном смысле поговорки, то он характеризует плохого кулачного бойца, прибегающего к помощи песчаной пыли, свинцовых чушек в рукавицах и прочего.
   Вот он, образ русского разудалого поединщика. Ходит подбоченясь, осанист и с рук тяжел. Любого за пояс заткнет… Стоп. А это что означает? Тоже некий символ? Ясно, что иметь превосходство. На древнеславянском «подвизать» — значит «бороться». В древней символике узел веревочной перевязи означает противоборство. И все-таки оставим делать выводы лингвистам. Богат и речист русский язык. И вовсе не малую часть его колорита составила малоприметная ныне народная утеха.
   Получился ли у нас исторический образ бойца? Во всяком случае, что-то свойское обрисовалось. В традициях, манерах, нравоустое. Что ж, порушить сложившиеся понятия еще не значит привить новые. Так, вероятно, думают многие читатели, взращенные на самобытной ниве восточных единоборств. Но почему, собственно говоря, порушить? Может быть, просто разобраться? Ведь нельзя отрицать и изначальную человечность данной морали. Она звучит как «не напади». Разве не о том же говорит мораль язычника-руса: не желай другому— не получишь сам. Вроде бы похоже, но мировая идея у-вэй, более известная у нас как христианство, идет дальше:
   «Если бьют тебя по правой щеке, подставь левую». Вот где действительное недеяние, то есть последовательность принципа и действия. Куда менее последовательны восточные единоборства. И вот здесь-то и расходится деяние язычника с недеянием христианина. Для язычника все дальнейшее регулируется нормой: «Словом на слово, кулаком на кулак, железом по железу!» Как видим, полнейший баланс, все тот же принцип равновесия в действии. А вот в христианстве равновесия нет. Где нет равновесия, там, как известно, крушение. Или, по меньшей мере, внутренний конфликт.
   Хорошо чувствовать опору в идеологии. Можно, конечно, и не задумываться. Хуже говорить о недеянии как о способе достижения царства небесного, но благословлять с амвона оружие на войну с недругом. Что-то в этом не вяжется. Однако как не переступить меру, ведь вседопустимость — худший из устоев сознания? Язычник сегодняшнего дня вовсе не одно и то же с тем, что был десять веков назад. Нынешний язычник вышел из христианства, и, смею предположить, этот шаг не случаен. Современное язычество не имеет ни внешней экзотики, примагничивающей как средство борьбы с повседневностью и скукой, ни богатых авансов покою и благоденствию. В язычестве не растворишься, как в христианстве. Здесь мера личности решает твою близость к Богу. Антагонизм? Точно такой же, как и между единоборством в любом его виде и коллективным действом вроде игры или стеношного боя. Не случайно мастера самохода пренебрежительно относились к стенке, считая ее малопригодной для истинного искусства. Видимо, не в религии дело, а в сознании. То, что близко одному, — тягостно для другого. Противоречие между личностью и коллективом. Однако и то и другое есть детище одной национальной культуры. А культуре свойственно развиваться. Потому чем глубже в историю, тем определеннее образ боя, конкретнее принципы, жестче мораль. Например, подножка.
   До недавнего времени еще бытовал архаизм, считающий подножку приемом, что называется, с душком, приемом слабаков. Уж если ты по-другому не можешь опрокинуть противника, тогда для тебя и подножка за честь. На определенном этапе развития народных форм борьбы появляется вольный бой, отличающийся от традиционных видов главным образом снятием ограничений. Не случайно, видимо, современный европейский рационализм дифференцировал некогда только два олимпийских вида борьбы именно по данному принципу: традиционный, классический стиль, известный в Европе как греко-римский, и свободный. Уходило постепенно то время, когда борьба воплощалась только в могучей плоти.
   Попробуем снова соединить идею с ее поведенческим воплощением. Итак, отсутствие концентрации, высокая подвижность и легкость, соответствующее пренебрежение стойкой и ломовым боем — как это может соединяться с идеей силовой борьбы? Противоречие? Вот вам и пример того, как сознание формирует бытие, язычество уже не существовало в рамках доминирующей общественной идеологии, однако неосознанно русский боец воплощал его принцип, налетая на противника первым, не защищаясь, а атакуя.
   Как же быть тогда с установкой «не желай другому…»? Все очень просто. Ведь это состязательный бой. Принцип, регулирующий агрессию, безмолвствует там, где обе стороны в равной степени нацелены на действие и нет чьего-то изначального волеизъявления. Раз нет защищающегося, значит, и нет агрессии. Потому действия каждого не противоречат идее, ибо один уравновешивает другого. Никто никого не принуждает к наступлению во имя обороны. Другое дело на Востоке. Тот, кто начинает поединок, уже нарушает принцип у-вэй, равный и основоположный для обоих.
   Образно говоря, «русский стиль»— это петушиный бой, в котором высокая точность и координированность действий сочетаются со скоростными реакциями. В нем не защиты в традиционном понимании этого слова, поскольку умело построенная атака способна прекрасно отразить встречные действия противника. Поведение бойца регулируется традиционной этикой, основным критерием которой является норма дозировки действия. Если противник отказывается от боя вольно или невольно, а для отказа ему нужно всего лишь принять позу подчинения, любые действия против него выходят за рамки традиционной морали, нарушают основополагающие принципы, а потому предвещают нарушителю всеобщий позор или, по меньшей мере, собственные угрызения совести. В том случае, конечно, если он русский человек.

«Иду на вы!»

   Исторический облик руса. Каким он был? Каким его запомнили современники? Обратимся к источникам:
 
   «…Волосы и борода были пострижены коротко, и в этом, казалось, художник сообразовывался с обыкновением руян.» (Саксон Грамматик «Деяния данов»)
   «Некоторая часть русое бреет свою бороду, другие завивают ее наподобие гривы и красят шафраном.» (Ибн — Хаукаль)
   «Русы носят широкие шаровары, на каждые из которых идет 100 локтей материи. Надевая такие шаровары, собирают их в сборку у кален, к которым затем и привязывают…»
   «Они соблюдают чистоту своих одежд, их мужчины носят золотые браслеты.» (Ибн — Русте)
   «Я не видел людей с более совершенными телами, чем они. Они подобны пальмам, белокуры, красивы лицом, чисты телом. Они не носят ни курток, ни кафтанов, но у них мужчина носит кису, которой он охватывает один бок, причем одна из рук выходит из нее наружу. И при каждом из них имеется топор, меч и нож. Причем со всем этим он никогда на расстается. И от края ногтей иного из них до его шеи имеется собрание деревьев, изображений картинок и тому подобного.» (Ибн — Фадлан)
   «Они никогда не вступали в браки с чужеземными женщинами и благодаря этому несмешанному потомству сохранили в своей среде подлинную чистоту рода.» (Прокопий Кесарийский «Война с готами»)
   «Честность же и товарищество среди них таковы, что они, совершенно не зная ни кражи, ни обмана, не запирают своих сундуков и ящиков. Мы там не видели ни замка, ни ключа, а сами жители были очень удивлены, заметив, что вьюченные ящики и сундуки епископа запирались на замок.» (Жизнеописания Оттона Бамберского)
   «На острове том (Руяне) живали люди — идолопоклонники, люты, жестоки к боя, против христиан воевали жестоко за идолов своих стояли.» (Герард Меркатор «Космография»)
   Итак, первые впечатления, выводы и рассуждения мы оставляем за чертой того круга, в который уже вошли. Это нужно всем, собирающимся идти дальше. По ту сторону черты мы оставляем также и суждения людей, не идущих с нами в одном направлении. Помните, учитель должен быть один. Нельзя «учиться чему-нибудь и как-нибудь», да еще и отовсюду. Круг наших интересов воплощен в славянском слове «дружина», происходящем от санскритского корня «дру» — следую в одном направлении. Мы провозгласили лозунг «Действие!», а значит. Слово покидает вас до тех пор, пока развитие вашего мастерства не станет зависимым от уровня развития вашего Слова. Помните, для того чтобы быть свободным, нужно досыта вкусить тяжесть пут. А если проще — то свобода вашего мастерства в будущем пропорциональна одурению от штудирования базовой техники сейчас. Считайте, что вы изучаете неизвестный вам язык. А в таком процессе изучение выборочное, ограниченное или теоретическое просто нелепо. Вы не научитесь говорить на этом языке. Но если вы и не стремитесь стать бойцом, то зачем тогда вообще браться за учебники?!
   Первое, с чего мы начнем, — попробуем создать целостность вашего бытия и вашей идеологии. Любое, даже самое малое выпадающее звено будет подтачивать стабильность Целого.
   Действие — что это такое? Постарайтесь регулировать свою жизнь принципами, приведенными ниже, и тогда ваш дух не только не познает смятений и метаний, но и обеспечит достойную опору вашему техническому мастерству.
   * Во всем происходящем с тобой виноват только ты сам. Дорога от одного события к другому проходит всегда через тебя самого. (Здесь приводятся единые в смысловом отношении, но разные по сложности восприятия установки. Пусть каждый сам для себя определит, что ему доступнее и ближе.)
   * Слово, данное тобой, значит ровно столько, сколько значишь ты сам. Степень твоего мастерства пропорциональна тому, что ты можешь реально показать.
   * Нет безвыходных ситуаций, у сильного всегда остается выбор. Самое постыдное в жизни мужчины — пассивность.
   * Не прячься за Бога, чем больше в тебе самостоятельной воли, тем ближе ты к нему. Не прячься за общепринятые штампы, даже громадное количество твоих оппонентов еще не означает, что ты ошибаешься.
   * Устойчиво стоит тот, кто не наклонен в сторону. Не придерживайся крайностей, вдвойне сильней тот, чей натиск невидим.
   * Лучше быстро идти, чем медленно ехать. Ценнее десять раненых врагов, чем один убитый. (Этот постулат часто вызывает протест у людей, воспитанных на восточных единоборствах, что продиктовано идейным различием славяно-горицкой борьбы и культуры Востока. Попробуем раскрыть идею постулата иначе: концентрируясь на каком-то одном противнике, ты теряешь из виду десять других.)
   На этом, пожалуй, закончу. Об одном и том же говорить можно бесконечно, однако количество слов не влияет на доходчивость истины. Реальный бой — наивысшее приложение сил. Но в том-то и гвоздь… чтобы вы так не думали. Для бойца славяно-горицкой борьбы поединок есть норма поведения, а норма, как вы уже знаете из «Трибожия», не может соответствовать экстремальной категории. Норма есть норма. Она уравновешивает собой с одной стороны то, что до нее не дотягивает, а с другой — то, что ее превосходит. Экстремальная ситуация — всегда крайность. Стало быть, для профессионального воина бой — ситуация ординарная. И все-таки реальная схватка и повседневная умиротворенность не одно и то же. Так как же соединить бой с нормой поведения? Очень просто: все то время, что вы еще не деретесь — вы готовитесь к бою, а то время, что уже не деретесь — зализываете раны, или, другими словами, оцениваете приобретенный опыт. Это тоже схема, но сейчас ваша задача — построить модель поведения. Приведу такой пример: мне необходимо к определенному времени дня приехать к месту важной встречи. Я выбираю оптимальную схему действия, которая учитывает наилучший маршрут движения, возможность длительного ожидания транспорта, неожиданные изменения обстоятельств и т. п. Наконец, еду, то есть воплощаю расчет в жизнь. Это первая стадия, подготовительная. Вторая — всегда самая конкретная: успел — не успел, выиграл — проиграл, есть результат — нет результата и т.д. Третья стадия— следствие второй, ее итог. Быть может, он откроет упущенные ранее детали, или докажет несостоятельность попытки уложиться в определенный срок, или еще что-то в этом роде. Подобная схема применима ко всему: от победы на ринге до стирки белья и воспитания детей. В структуре занятий она выглядит как тренировка — поединок — итог. Каждое звено схемы зависит от степени подготовленности бойца. Например, у новичка тренировка, соответствующая по трибожию стации Явь, занимает максимальный объем времени. Поединок — Правь — может быть условным, по мере подготовленности. Итог — Навь у новичка играет весьма важную роль, поскольку позволяет конкретизировать технику славяно-горицкой борьбы для каждого конкретного занимающегося, обнаружить результат и положить его в основу последующих занятий. У мастера, напротив, предварительная тренировка почти сведена к нулю. Она зависит от результата боя (в том случае, если вскрываются слабые места), и вместе с тем она не более чем отработка отдельного штриха к портрету самого поединка. Поединок же — основное действие, причем поединок разной категории сложности. Итог создает надобность или ненадобность последующей тренировки уже в цикле повторения схемы.
   Первый уровень бытия — подготовка к бою, или создание Действия. Это очень важная стадия повседневности. Важная потому, что именно она ломает человека, а вовсе не сам бой (или рекорд, подвиг, достижение, открытие…). Как раз ее-то и не осиливает большинство уходящих из спорта. Она как бы подпирает изнутри вашу будущую норму. Стадия эта длится от нескольких месяцев до нескольких лет, все зависит от способностей, задатков, умения адаптироваться.
   Второй уровень — способность Действия, норма. Эта реализация, наивысший пик деятельности, ее смысл. Примерно то же самое, что парилка в бане. Здесь многое отличается от предыдущей стадии. Если при создании Действия потенциал его еще остается снаружи (например, потенциал славяно-горицкой борьбы, которую вы начинаете осваивать), то при способности Действия этот потенциал уходит в глубь вас, и борьба начинает раскрываться не через кого-то, а уже через вас самого. Вы верите в нее не потому, что она красиво смотрится на киноэкране, а потому, что сами способны что-то реальное показать. Чем меньше вы контролируете способность Действия сознанием, тем в большей степени вы подготовлены к бою. Контроль — это уровень тревоги, неуверенности, сознательной сверяемости с потенциалом борьбы, который находится еще вне вас.