И однажды, когда Лизка сидела дома, зубря к зачету сложную систему времен английских глаголов, а Ника с Вовкой оказались на какой-то вечеринке, пошла с ним танцевать, прижимаясь всем телом, а потом все подливала водки в его стакан и снова тянула танцевать…
Проснулся Вовка в чужой квартире, долго смотрел на женщину, лежавшую рядом, молчал, курил. Ника делала вид, что спит. Случилось то, о чем давно мечтала, – а радости никакой. Более того, Нике хотелось сквозь землю провалиться от стыда и досады. Добилась, заманила пьяного парня в постель, раскрошила, как сухарик, чужую любовь. И что?..
Лизка в тот же вечер все узнала от кого-то, кто был на той вечеринке. Свадьбы не случилось. Через неделю Лизка из института ушла и исчезла из их жизни. Ника с Вовкой виделись только в институте – здоровались сначала сквозь зубы, потом и вовсе перестали.
Поэтому-то первой, кого Ника вспомнила после похода к гадалке, стала Лиза. К ней она и пришла каяться.
– Дура я была, – созналась она, боясь посмотреть Лизке в глаза.
Та сидела тихая, серьезная, молча хлебала чай. Из комнаты доносились дурацкие звуки – Ванька смотрел американские мультики, дублированные какими-то умственно неполноценными дядями и тетями.
– Прости меня, – попросила Ника. Лиза улыбнулась:
– А не за что!.. – Она помолчала немного, двигая по столу чашку, оставлявшую на клеенке мокрый след. – Знаешь, если б ты тогда Вовку у меня не увела, я бы за него замуж вышла. И Саню бы не встретила. Или встретила бы, да поздно было б. А я даже представить не могу, как бы жила без него. Он ведь меня до сих пор на руках носит, в прямом смысле слова! – Лиза хихикнула, потупившись. Ника недоверчиво смерила глазами дородную фигуру подруги. – Когда настроение хорошее – хватает на руки и кружит по комнате. Представляешь?.. Вот все говорят, что с годами чувства притупляются, а я думаю – это смотря какие люди. Вот мы уже восемь лет вместе, а он до сих пор мне с работы звонит – просто так, чтоб сказать, что любит. А я его как люблю, Никусь, ты просто не представляешь!
Лиза вздохнула, Ника вздохнула – каждая о своем.
– Вот правду говорят – что ни делается, все к лучшему, – говорила Лизка. – Я ведь тогда места себе не находила. Думала – умру, не переживу, что ты с Вовкой… А потом – Саня появился. Полгода за мной ходил, пока я не поняла, что это – мое, что это на всю жизнь. Так и получилось. А мальчишки какие у нас…
– Да, – согласилась Ника. – На Ивана посмотришь – сразу ясно, что дети рождаются от любви.
Лиза засмеялась – так, как смеются только очень счастливые женщины.
В холле ресторана было сумрачно, хотя за окнами полыхал яркий сентябрьский день. Вежливый администратор выслушал Нику, почтительно кивнул и повел за локоток к столику в углу.
Народу в ресторане не было почти, вот и столик, за который усадили Нику, еще пустовал. Человек, назначивший встречу в этом месте, должен был вот-вот появиться – Ника пришла минут на десять раньше.
Мишка Савин по прозвищу Сова был Никиным одноклассником. С малых лет отличался хулиганистым нравом и страстью к кулачным расправам. В безмятежном школьном детстве он несколько раз лупил Нику, выражая таким образом свою к ней симпатию. Класса с седьмого драться перестал, но стал смотреть многозначительно и однажды передал через кого-то из девочек записку – «Давай ходить. М.С.».
Нику не прельщала перспектива «ходить» с Совой. Он был некрасив, бесцветное лицо не выражало ничего, кроме привычной тупой угрозы. Кулаки, болтавшиеся в районе колен, всегда были крепко сжаты, с красными разбитыми костяшками, с обкусанными нечистыми ногтями. С десяти лет Сова курил и ругался матом. Несмотря на боевое прошлое и настоящее, не было в нем ничего романтического, что прельщает в хулиганах хороших девочек. Словом, Нике он совершенно не нравился.
На записку она не ответила, поэтому за ней последовала вторая, потом третья – «Я тебя л…». Проходя мимо, Сова прошептал хрипло: «Не согласишься – тогда и тебя, и себя…» – и провел по шее ребром ладони. В четырнадцать лет девушки склонны верить таким жестам и таким словам.
В тот же день мальчишки под предводительством Совы впервые опробовали то, что называлось «помацать телок за буфера»: отлавливали девчонок в тамбуре школы, где была предусмотрительно вывернута лампочка, и хватали их в темноте за разные места, кто куда дотянется, подбадривая себя молодецкими криками и ржанием. Девчонки вылетали из тамбура красные, визжащие и злые настолько, что ясно было как дважды два – злость напускная.
Ника топталась в вестибюле. Давно пора было идти домой, но прорываться сквозь темный многорукий тамбур было страшно. Можно было, конечно, посидеть спокойно, дождаться, пока мальчишкам новая игра надоест. Но с другой стороны, Сова был в тамбуре, и Нике до смерти любопытно было, как он себя поведет. Неужели после всех слов и записок тоже будет «мацать»?
Она открыла тяжелую дверь и шагнула в темноту. Темнота напряженно дышала десятком распаленных ртов. Помедлив, Ника сделала шаг вперед. Дверь за спиной закрылась. Где-то рядом что-то шевельнулось, и тут же от противоположной стенки раздался тихий голос Совы: «Это Ника». Шевеление замерло, кто-то нервно хихикнул, кто-то шепотом спросил: «Чё, Сова, жалко?», засмеялись уже трое или четверо. Сова тем же тихим голосом предупредил: «Урою». Смех умолк.
Ника сделала еще один шаг, потом еще – и благополучно достигла двери. Девчонки, оправляя растерзанную в битве школьную форму, ждали на крыльце, переживая и обсуждая впечатления. И недоуменно уставились на спокойную Нику, вышедшую из школы. «Ну?» – спросили у нее. Она пожала плечами, щурясь на апрельское солнце.
Так самый неромантичный и глупый парень в их школе, состоявший, казалось, из одних красных кулаков и мысливший, казалось, исключительно костным мозгом, дал Нике почувствовать себя настоящей женщиной, почти королевой, ради которой совершаются подвиги и под ноги которой летят в грязь дорогие шубы.
А ровно через неделю Сова избил самого тщедушного из их одноклассников, классического хлюпика и зубрилку. Избил жестоко, расчетливо, размолотив в кровь жалкую мордочку, сломав мальчишке ключицу и руку. Так уж получилось, что Ника это видела – и понеслась в школу, вцепилась в попавшегося по дороге завуча и с ревом потянула его на место происшествия. И тут же сбежала – Сова так и не узнал, кто привел завуча на задворки школы.
За нанесение школьному товарищу телесных повреждений средней тяжести Сову выперли из школы. В ШРМ он так и не устроился, на работу его не брали – болтался на улице, начал воровать, попался, был осужден условно, потом попался вторично и угодил в колонию. К неполным тридцати годам на его счету было четыре судимости.
Ника частенько вспоминала неудачливого ухажера. Ей казалось, что она виновна в том, что он, как принято было говорить, «оступился», «пошел по скользкой дорожке» и продолжает «катиться по наклонной плоскости». В конце концов, именно она приволокла завуча к месту преступления, и, не сделай она этого, кто знает, как обернулась бы Мишкина жизнь – глядишь, закончил бы школу, пошел в ПТУ, а то и в техникум, работал бы, женился, жил как все…
Пятеро громил вошли в зал ресторана, быстро, исподлобья осматривая помещение. Четверо отделились, сев за соседний столик, пятый же направился к Нике, приветливо улыбаясь. Она с трудом узнала Савина.
Он был шикарно одет. Умопомрачительной ширины брюки стекали к ботинкам, сиявшим как солнце. Дорогущий галстук цвета мечты украшал мощную грудь. Здороваясь, он сгреб Никину лапку крупными холеными руками, и Нику потрясли огромный перстень с синим камнем и ногти, над которыми, должно быть, ежедневно трудились пилки и щипчики маникюрши.
Стрижен он был, разумеется, коротко – однако не налысо. Зубы поражали воображение идеальной формой и девственной белизной фарфора. Словом, сидел перед Никой не малолетний хулиган с мутным тупым взглядом, а ярко выраженный криминальный авторитет, переживающий период максимального расцвета. Аль Капоне рядом с Совой отдыхал.
– Уж не думал увидеться, – весело сообщил Сова, налегая на стол, чтоб быть поближе к Нике. – Столько лет все-таки… Проблемы возникли?.. Никусь, ты говори, не стесняйся. Может, обидел кто?
– Да нет. – Она покачала головой, жалея, что нет в ее жизни ни одного врага, на которого можно было бы натравить всесильного Сову с его мордоворотами. – Я так, поговорить хотела…
– О чем? – Он поднял брови, демонстрируя удивление, и на миг Ника увидела перед собой глуповатого подростка.
Появился официант в белой рубашке, расторопно налил вина в бокалы поменьше, минералки – в бокалы побольше, принял от Совы заказ, восторженно улыбаясь и кивая так, что голова чудом не оторвалась.
– Слушай, Миш, – Ника хлебнула из маленького бокала для храбрости, – ты ведь так и не узнал, кто это тогда завуча за школу привел.
– Какого завуча? – Он замер с бокалом в руке.
– Ну, нашего завуча, Миш. Когда ты Нечипоренко бил, помнишь?
– Нечипоренко?! – Сова напрягся.
Ей вдруг стало страшно – а ну как разбередит сейчас затянувшуюся было рану, узнает Сова, кто его тогда сдал, – и что с ней, дурочкой, станет? Ему ж, поди, по тюрьмам остатки мозгов отбили, «Московский комсомолец» часто про таких, как Сова, пишет, им человека убить – раз плюнуть…
Она снова хлебнула из бокала и ринулась головой в омут:
– Это я виновата в том, что тебя из школы выперли. Это я завуча позвала, когда ты Нечипоренко… Ну, когда вы дрались… – Она покраснела. – Но ты пойми, Миш, это я не для того, чтоб тебе плохо сделать, я просто испугалась, думала, убьешь его…
– И что? – ничего не понимал Сова.
– Ну как – что? – озадачилась Ника. – Получается, что я тебя подставила. А ты и не знал…
– Хе! – Сова наконец расслабился, откинулся на спинку стула, закурил. – Брось ты, е-мое, в самом деле… Все я знал прекрасно, нашлись добрые люди…
– Как? – теперь поразилась Ника. – Знал? И ничего мне… – Она умолкла.
– А что я должен был, прибить тебя, что ли? – Он аккуратно стряхнул пепел. – Я для тебя, ясный перец, идиотом был, но не до такой же степени…
– Слушай, Миш, – со слезой в голосе завела Ника, – прости меня, пожалуйста. А?.. Если б я знала, что так получится – что тебя из школы выгонят, что ты в тюрьму попадешь, – Господи, да разве б я…
– Эй! – испугался Сова, видя, что Ника готовится плакать. – Ты чего?
– Жалко мне тебя, Миша. – Ника пыталась успокоиться.
– Жалко? Меня? – переспросил Сова и расхохотался. Охранники за соседним столом оглянулись на повелителя.
– Дура ты, Ника, – сказал, отсмеявшись, криминальный авторитет. – Чего меня жалеть? Что сидел я? А по-твоему, на зоне что – не люди, что ли? Знаешь, я так бы и сдох никем, если б там одного человека не встретил. Настоящий мужик был, царство ему небесное… Он меня из говна вытащил, реальное дело в руки дал, человеком сделал. Кем бы я был сейчас? Слесарем-сантехником?.. – Он снова перегнулся к ней через стол, перейдя на доверительный шепот. – Подо мной сейчас полгорода. Бабки, власть, тачки за пол-лимона баксов… Ты вообще такую сумму представить можешь?
Ника покачала головой – такая сумма представлялась с трудом.
– Я не выпендриваюсь, – хриплым шепотом продолжал Сова, – мне это на хрен не надо. Я тебе говорю, как реально дела обстоят. Вот.
Он умолк. Официант принес закуски. Ника ковырнула прозрачный розовый ломтик – то ли рыбы, то ли мяса, выглядит так красиво, что не разберешь.
– Значит, – подняла она глаза, – ты ни о чем не жалеешь?
Он усмехнулся – усмешка была похожа на оскал.
– Нет, Ника-клубника. Не о чем мне жалеть. Она помолчала еще немного. Потом поднялась.
– Ладно, Сова. Тогда прощай.
– Э! – заорал он, когда Ника уже выплывала из зала. – А чё приходила-то?
Не оборачиваясь, Ника пожала плечами. Телохранители приподнялись, готовые немедленно вернуть беглянку, Сова махнул им рукой:
– Вольно, пацаны. Можно закурить и оправиться.
Поезд пришел в Петербург утром. Соседи по купе, возвращавшиеся из Москвы, всю ночь не давали спать – пили коньяк и рассуждали о том, что столицу непременно вернут в Петербург, а Москва – большая помойка. После этих разговоров гипертрофированная помпезность Московского вокзала, ясно выражавшая всю ненависть питерцев к столице и приходящим оттуда поездам, вызвала у Ники тяжкий вздох.
Уточнив у служащего вокзала полученный адрес, Ника предварительно заглянула в ближайшую парикмахерскую. Там ей чуть не выдрали все волосы, но результат оказался даже лучше, чем ожидалось – зеркало отразило помолодевшую лет на пять Нику, невыспавшуюся, нервную, но все такую же пленительную, как раньше.
По сравнению с нарядной Москвой вторая столица угнетала серостью стен, обшарпанными фасадами и разбитым вдрызг полотном дорог. Ничего общего не было в нынешнем Петербурге с тем городом, в который она приезжала лет десять назад.
На такси – знай наших, Питер! – она доехала до Мариинки, нашла старый дом с классическим двором-колодцем. На ее звонок долго не отвечали, потом послышались шаркающие старческие шаги, мелькнул и погас свет в дверном глазке.
– Что-то не узнаю… – сказали за дверью растерянно, – вы к кому?
– К Роману, – ответила Ника, чувствуя, как моментально пересохло в горле.
– А Романа нет, – ответили удивленно.
– Это Ника, – сказала она. – Анастасия Ивановна, вы меня помните?..
Заскрежетали замки, дверь открылась. Низенькая седая женщина смотрела на Нику настороженно.
– Чего это вдруг? – спросила она довольно сурово.
– Романа повидать хотела. Но если его нет, я могу попозже…
– Роман в Австралии, – поджав губы, сообщила хозяйка. – Уже третий год. Приезжает нечасто.
Ника растерялась. Она как-то не думала, что лентяй Ромка может вдруг куда-то уехать, тем более в Австралию.
– Входи. – Анастасия Ивановна распахнула дверь пошире.
…Кофе варить в этом доме умели. Ника рассеянно крутила в руках чашечку, разглядывая гущу на дне, сложившуюся непонятными символами – крестики, кружки, загогулины, по которым кто-то умеет читать судьбу.
– Я не хотела делать ему больно, – говорила она тихо. – Просто… Анастасия Ивановна, вы Ромкина мать, вы не поймете, наверное, что кто-то может его не любить… Я видела, какой он добрый, как заботится обо мне, но это было не то… Он и в двадцать пять оставался маленьким мальчиком, у него были какие-то безумные проекты, мне тогда казалось – совершенно нежизнеспособные. Он как будто не жил, а играл в жизнь, понимаете? В сущности, я его так и воспринимала – как мальчика, не как мужчину.
– Зачем ты приехала? – спросила хозяйка, колупая ногтем пластиковую скатерть.
– Попросить прощения, – ответила Ника честно. Ее несостоявшаяся свекровь шумно вздохнула, подперла лоб рукой, глядя в стол.
– Ох, Ника, если б ты знала, что с ним тогда сделала… Господи, как же он убивался!.. Он ведь вены резал. – Голос женщины задрожал, она быстро вытерла глаза. – Пить пытался, да, слава Богу, не получилось… Год, наверное, был сам не свой. Я его утешать пыталась, даже знакомить с другими девушками пробовала. А он мне – мама, мне никто не нужен, мне без нее жить незачем… А потом – как подменили. Сменил работу, в гору пошел, изобрел один аппарат, все никак не запомню названия, в Австралию его пригласили поработать. Познакомился с хорошей женщиной, дочке их второй год, скучаю по ней – жуть!.. И знаешь, Ника, – она наконец посмотрела на гостью, – он приезжал, месяца два назад. Мы с ним старые фотографии достали… Так вот, он твое фото взял, долго так глядел, глядел, улыбался, потом и говорит – вот, мол, мама, если б не эта женщина, я бы так никем и не стал. Это, мол, она мне тогда сказала – ты не мужик, ты ничего в жизни не стоишь, это, мол, я из-за нее работать начал, в люди вышел… Ну, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло… Ты куда, Ника?..
– Спасибо вам, Анастасия Ивановна. Мне пора.
Ничего не получалось.
Соседка, обидевшаяся на Нику за то, что та не пригласила ее на день рождения, вместо веселого застолья отправилась гулять с собакой и нашла по дороге браслетик – «неширокий такой, с камушками, ну, вроде как стекляшки беленькие». Однако стекляшки эти она снесла ювелиру, и браслет оказался платиновым, а камешки – самыми что ни на есть бриллиантами, крупными и чистыми, как звезды над морем. Браслет был продан за такую цену, что у Ники мурашки по коже пошли.
Коллега на работе, у которой Ника зубами выдрала заветные академические часы, маялась избытком свободного времени и нехваткой финансов. Как добыть недостающих денег, она так и не придумала, зато с толком использовала появившееся время – пошла на шейпинг, похудела на пятнадцать килограммов, очаровала в новом весе довольно привлекательного мужчину со средствами и теперь собиралась замуж.
Ученик, бестолковый и хамоватый, матери которого она прямо заявила о полной неспособности отпрыска к языкам, бросил ненавистную английскую школу, перешел в спортивную и выиграл юношеский чемпионат страны по легкой атлетике.
И о ком бы она ни вспоминала, у кого бы ни просила прощения – над ней только смеялись. Выходило так, что все обиды, которые она кому-то нанесла, оборачивались благом. Она обижала людей – и жизнь их менялась в лучшую сторону. Об этом размышляла Ника, вычеркивая последний из списка своих грехов. Больше каяться было не в чем, а задания гадалки она так и не выполнила.
Да вообще ничего она не выполнила в своей жизни. Замуж не вышла, детей не родила, подвигов не совершила, любви настоящей не испытала. Жизнь ли ее обделила или сама упустила свои шансы – что теперь гадать, а только жаль себя, единственную и любимую, такую одинокую и несчастную, всеми брошенную, жаль до слез… И Ника заревела.
Бог с ними со всеми. Не у кого было ей просить прощения, кроме себя. Это себя она обидела, обездолила – своей гордыней, завистью, глупостью… Это себя надо было жалеть и спасать, и шла бы лесом дура-гадалка со своими дурацкими наставлениями!
Она рыдала долго, вдохновенно – покуда не зазвонил телефон и Лиза, голос которой она едва узнала, не пригласила ее стать крестной матерью младшего сына.
– Почему я? – сразу перестав плакать, удивилась Ника.
– Ну… – Лиза, судя по голосу, улыбнулась. – Крестные родители – они как бы немножко ответственны за нравственность крестника, за его порядочность и вообще… Кума-то мы давно нашли, а вот с кумой проблемы. Даньке пятый год, а все некрещеный – искали подходящую женщину. Нашли.
– Меня?!
– Ага! Я Сашке рассказала, что ты приходила. Рассказала, зачем. Он говорит – это ж кем надо быть, чтоб и за десять лет не забыть свою вину, прийти прощения просить? В общем, решили мы, что вторую такую не найдем. Так что соглашайся – долго парню нехристем ходить?.. И вообще, Ника, не пропадай больше…
…Открыв дверь, Тамара не прошла, как всегда, в комнату, указав пришедшим на деревянную скамью, а уставилась на гостей. Вид посетителей ясно говорил, что явились они сюда прямиком из загса, где только что зарегистрировали законные супружеские отношения. Лицо женщины, сияющее и счастливое, показалось ей как будто знакомым – должно быть, приходила уже. К ней частенько наведывались клиентки с молодыми мужьями, просили погадать на будущую семейную жизнь – но чтоб прямо в свадебном платье, в фате…
– Спасибо вам! – Невеста протянула ей букет в хрустящей обертке. – Вы так мне помогли! Я тогда все сделала, как вы сказали. И вот… – она прильнула к плечу мужа, – я его нашла. – Сверившись с выражением лица супруга, засмеялась: – Или он меня. В общем, мы друг друга нашли.
– Где? – глупо спросила Тамара.
– На крестинах. Крестили чудесного мальчика.
– А! – понимающе кивнула Тамара, как будто что-то припомнив.
Еще раз поблагодарив, молодые ушли. Тамара захлопнула дверь и уставилась на букет, который держала в руке. В коридор вышла дочь и встала, привалившись к косяку.
– Я что, кому-то посоветовала крестить мальчика? – спросила гадалка.
Дочь пожала плечами.
– Смотри-ка ты… – Тамара усмехнулась, раздумывая, куда бы пристроить букет.
– Это еще хорошо кончилось, – лениво протянула Вероника, накручивая на палец прядь черных волос. – Завязывала бы ты, мать, со своими гаданиями. А то насоветуешь что-нибудь, а клиент возьмет и помрет – посадят ведь!
– Не каркай! – буркнула гадалка, засовывая букет в пыльную вазу.
– Или просто кто-нибудь вычислит, что ни фига ты не умеешь, а только врешь всем, – продолжала нудить дочь. – У нас сейчас сколько за мошенничество дают?
– Много ты понимаешь! – взорвалась наконец Тамара. – Ты что, не видела – счастливые приехали, спасибо, мол, вам, и все такое… Умею – не умею, гадаю – не гадаю, какая разница-то? Главное – клиентка довольна… И вообще, иди уроками занимайся!..
Она хлопнула дверью, унося в кухню вазу с букетом. Дочь пожала плечами и пошла, вихляя бедрами, в свою комнату.
Жертва
Проснулся Вовка в чужой квартире, долго смотрел на женщину, лежавшую рядом, молчал, курил. Ника делала вид, что спит. Случилось то, о чем давно мечтала, – а радости никакой. Более того, Нике хотелось сквозь землю провалиться от стыда и досады. Добилась, заманила пьяного парня в постель, раскрошила, как сухарик, чужую любовь. И что?..
Лизка в тот же вечер все узнала от кого-то, кто был на той вечеринке. Свадьбы не случилось. Через неделю Лизка из института ушла и исчезла из их жизни. Ника с Вовкой виделись только в институте – здоровались сначала сквозь зубы, потом и вовсе перестали.
Поэтому-то первой, кого Ника вспомнила после похода к гадалке, стала Лиза. К ней она и пришла каяться.
– Дура я была, – созналась она, боясь посмотреть Лизке в глаза.
Та сидела тихая, серьезная, молча хлебала чай. Из комнаты доносились дурацкие звуки – Ванька смотрел американские мультики, дублированные какими-то умственно неполноценными дядями и тетями.
– Прости меня, – попросила Ника. Лиза улыбнулась:
– А не за что!.. – Она помолчала немного, двигая по столу чашку, оставлявшую на клеенке мокрый след. – Знаешь, если б ты тогда Вовку у меня не увела, я бы за него замуж вышла. И Саню бы не встретила. Или встретила бы, да поздно было б. А я даже представить не могу, как бы жила без него. Он ведь меня до сих пор на руках носит, в прямом смысле слова! – Лиза хихикнула, потупившись. Ника недоверчиво смерила глазами дородную фигуру подруги. – Когда настроение хорошее – хватает на руки и кружит по комнате. Представляешь?.. Вот все говорят, что с годами чувства притупляются, а я думаю – это смотря какие люди. Вот мы уже восемь лет вместе, а он до сих пор мне с работы звонит – просто так, чтоб сказать, что любит. А я его как люблю, Никусь, ты просто не представляешь!
Лиза вздохнула, Ника вздохнула – каждая о своем.
– Вот правду говорят – что ни делается, все к лучшему, – говорила Лизка. – Я ведь тогда места себе не находила. Думала – умру, не переживу, что ты с Вовкой… А потом – Саня появился. Полгода за мной ходил, пока я не поняла, что это – мое, что это на всю жизнь. Так и получилось. А мальчишки какие у нас…
– Да, – согласилась Ника. – На Ивана посмотришь – сразу ясно, что дети рождаются от любви.
Лиза засмеялась – так, как смеются только очень счастливые женщины.
В холле ресторана было сумрачно, хотя за окнами полыхал яркий сентябрьский день. Вежливый администратор выслушал Нику, почтительно кивнул и повел за локоток к столику в углу.
Народу в ресторане не было почти, вот и столик, за который усадили Нику, еще пустовал. Человек, назначивший встречу в этом месте, должен был вот-вот появиться – Ника пришла минут на десять раньше.
Мишка Савин по прозвищу Сова был Никиным одноклассником. С малых лет отличался хулиганистым нравом и страстью к кулачным расправам. В безмятежном школьном детстве он несколько раз лупил Нику, выражая таким образом свою к ней симпатию. Класса с седьмого драться перестал, но стал смотреть многозначительно и однажды передал через кого-то из девочек записку – «Давай ходить. М.С.».
Нику не прельщала перспектива «ходить» с Совой. Он был некрасив, бесцветное лицо не выражало ничего, кроме привычной тупой угрозы. Кулаки, болтавшиеся в районе колен, всегда были крепко сжаты, с красными разбитыми костяшками, с обкусанными нечистыми ногтями. С десяти лет Сова курил и ругался матом. Несмотря на боевое прошлое и настоящее, не было в нем ничего романтического, что прельщает в хулиганах хороших девочек. Словом, Нике он совершенно не нравился.
На записку она не ответила, поэтому за ней последовала вторая, потом третья – «Я тебя л…». Проходя мимо, Сова прошептал хрипло: «Не согласишься – тогда и тебя, и себя…» – и провел по шее ребром ладони. В четырнадцать лет девушки склонны верить таким жестам и таким словам.
В тот же день мальчишки под предводительством Совы впервые опробовали то, что называлось «помацать телок за буфера»: отлавливали девчонок в тамбуре школы, где была предусмотрительно вывернута лампочка, и хватали их в темноте за разные места, кто куда дотянется, подбадривая себя молодецкими криками и ржанием. Девчонки вылетали из тамбура красные, визжащие и злые настолько, что ясно было как дважды два – злость напускная.
Ника топталась в вестибюле. Давно пора было идти домой, но прорываться сквозь темный многорукий тамбур было страшно. Можно было, конечно, посидеть спокойно, дождаться, пока мальчишкам новая игра надоест. Но с другой стороны, Сова был в тамбуре, и Нике до смерти любопытно было, как он себя поведет. Неужели после всех слов и записок тоже будет «мацать»?
Она открыла тяжелую дверь и шагнула в темноту. Темнота напряженно дышала десятком распаленных ртов. Помедлив, Ника сделала шаг вперед. Дверь за спиной закрылась. Где-то рядом что-то шевельнулось, и тут же от противоположной стенки раздался тихий голос Совы: «Это Ника». Шевеление замерло, кто-то нервно хихикнул, кто-то шепотом спросил: «Чё, Сова, жалко?», засмеялись уже трое или четверо. Сова тем же тихим голосом предупредил: «Урою». Смех умолк.
Ника сделала еще один шаг, потом еще – и благополучно достигла двери. Девчонки, оправляя растерзанную в битве школьную форму, ждали на крыльце, переживая и обсуждая впечатления. И недоуменно уставились на спокойную Нику, вышедшую из школы. «Ну?» – спросили у нее. Она пожала плечами, щурясь на апрельское солнце.
Так самый неромантичный и глупый парень в их школе, состоявший, казалось, из одних красных кулаков и мысливший, казалось, исключительно костным мозгом, дал Нике почувствовать себя настоящей женщиной, почти королевой, ради которой совершаются подвиги и под ноги которой летят в грязь дорогие шубы.
А ровно через неделю Сова избил самого тщедушного из их одноклассников, классического хлюпика и зубрилку. Избил жестоко, расчетливо, размолотив в кровь жалкую мордочку, сломав мальчишке ключицу и руку. Так уж получилось, что Ника это видела – и понеслась в школу, вцепилась в попавшегося по дороге завуча и с ревом потянула его на место происшествия. И тут же сбежала – Сова так и не узнал, кто привел завуча на задворки школы.
За нанесение школьному товарищу телесных повреждений средней тяжести Сову выперли из школы. В ШРМ он так и не устроился, на работу его не брали – болтался на улице, начал воровать, попался, был осужден условно, потом попался вторично и угодил в колонию. К неполным тридцати годам на его счету было четыре судимости.
Ника частенько вспоминала неудачливого ухажера. Ей казалось, что она виновна в том, что он, как принято было говорить, «оступился», «пошел по скользкой дорожке» и продолжает «катиться по наклонной плоскости». В конце концов, именно она приволокла завуча к месту преступления, и, не сделай она этого, кто знает, как обернулась бы Мишкина жизнь – глядишь, закончил бы школу, пошел в ПТУ, а то и в техникум, работал бы, женился, жил как все…
Пятеро громил вошли в зал ресторана, быстро, исподлобья осматривая помещение. Четверо отделились, сев за соседний столик, пятый же направился к Нике, приветливо улыбаясь. Она с трудом узнала Савина.
Он был шикарно одет. Умопомрачительной ширины брюки стекали к ботинкам, сиявшим как солнце. Дорогущий галстук цвета мечты украшал мощную грудь. Здороваясь, он сгреб Никину лапку крупными холеными руками, и Нику потрясли огромный перстень с синим камнем и ногти, над которыми, должно быть, ежедневно трудились пилки и щипчики маникюрши.
Стрижен он был, разумеется, коротко – однако не налысо. Зубы поражали воображение идеальной формой и девственной белизной фарфора. Словом, сидел перед Никой не малолетний хулиган с мутным тупым взглядом, а ярко выраженный криминальный авторитет, переживающий период максимального расцвета. Аль Капоне рядом с Совой отдыхал.
– Уж не думал увидеться, – весело сообщил Сова, налегая на стол, чтоб быть поближе к Нике. – Столько лет все-таки… Проблемы возникли?.. Никусь, ты говори, не стесняйся. Может, обидел кто?
– Да нет. – Она покачала головой, жалея, что нет в ее жизни ни одного врага, на которого можно было бы натравить всесильного Сову с его мордоворотами. – Я так, поговорить хотела…
– О чем? – Он поднял брови, демонстрируя удивление, и на миг Ника увидела перед собой глуповатого подростка.
Появился официант в белой рубашке, расторопно налил вина в бокалы поменьше, минералки – в бокалы побольше, принял от Совы заказ, восторженно улыбаясь и кивая так, что голова чудом не оторвалась.
– Слушай, Миш, – Ника хлебнула из маленького бокала для храбрости, – ты ведь так и не узнал, кто это тогда завуча за школу привел.
– Какого завуча? – Он замер с бокалом в руке.
– Ну, нашего завуча, Миш. Когда ты Нечипоренко бил, помнишь?
– Нечипоренко?! – Сова напрягся.
Ей вдруг стало страшно – а ну как разбередит сейчас затянувшуюся было рану, узнает Сова, кто его тогда сдал, – и что с ней, дурочкой, станет? Ему ж, поди, по тюрьмам остатки мозгов отбили, «Московский комсомолец» часто про таких, как Сова, пишет, им человека убить – раз плюнуть…
Она снова хлебнула из бокала и ринулась головой в омут:
– Это я виновата в том, что тебя из школы выперли. Это я завуча позвала, когда ты Нечипоренко… Ну, когда вы дрались… – Она покраснела. – Но ты пойми, Миш, это я не для того, чтоб тебе плохо сделать, я просто испугалась, думала, убьешь его…
– И что? – ничего не понимал Сова.
– Ну как – что? – озадачилась Ника. – Получается, что я тебя подставила. А ты и не знал…
– Хе! – Сова наконец расслабился, откинулся на спинку стула, закурил. – Брось ты, е-мое, в самом деле… Все я знал прекрасно, нашлись добрые люди…
– Как? – теперь поразилась Ника. – Знал? И ничего мне… – Она умолкла.
– А что я должен был, прибить тебя, что ли? – Он аккуратно стряхнул пепел. – Я для тебя, ясный перец, идиотом был, но не до такой же степени…
– Слушай, Миш, – со слезой в голосе завела Ника, – прости меня, пожалуйста. А?.. Если б я знала, что так получится – что тебя из школы выгонят, что ты в тюрьму попадешь, – Господи, да разве б я…
– Эй! – испугался Сова, видя, что Ника готовится плакать. – Ты чего?
– Жалко мне тебя, Миша. – Ника пыталась успокоиться.
– Жалко? Меня? – переспросил Сова и расхохотался. Охранники за соседним столом оглянулись на повелителя.
– Дура ты, Ника, – сказал, отсмеявшись, криминальный авторитет. – Чего меня жалеть? Что сидел я? А по-твоему, на зоне что – не люди, что ли? Знаешь, я так бы и сдох никем, если б там одного человека не встретил. Настоящий мужик был, царство ему небесное… Он меня из говна вытащил, реальное дело в руки дал, человеком сделал. Кем бы я был сейчас? Слесарем-сантехником?.. – Он снова перегнулся к ней через стол, перейдя на доверительный шепот. – Подо мной сейчас полгорода. Бабки, власть, тачки за пол-лимона баксов… Ты вообще такую сумму представить можешь?
Ника покачала головой – такая сумма представлялась с трудом.
– Я не выпендриваюсь, – хриплым шепотом продолжал Сова, – мне это на хрен не надо. Я тебе говорю, как реально дела обстоят. Вот.
Он умолк. Официант принес закуски. Ника ковырнула прозрачный розовый ломтик – то ли рыбы, то ли мяса, выглядит так красиво, что не разберешь.
– Значит, – подняла она глаза, – ты ни о чем не жалеешь?
Он усмехнулся – усмешка была похожа на оскал.
– Нет, Ника-клубника. Не о чем мне жалеть. Она помолчала еще немного. Потом поднялась.
– Ладно, Сова. Тогда прощай.
– Э! – заорал он, когда Ника уже выплывала из зала. – А чё приходила-то?
Не оборачиваясь, Ника пожала плечами. Телохранители приподнялись, готовые немедленно вернуть беглянку, Сова махнул им рукой:
– Вольно, пацаны. Можно закурить и оправиться.
Поезд пришел в Петербург утром. Соседи по купе, возвращавшиеся из Москвы, всю ночь не давали спать – пили коньяк и рассуждали о том, что столицу непременно вернут в Петербург, а Москва – большая помойка. После этих разговоров гипертрофированная помпезность Московского вокзала, ясно выражавшая всю ненависть питерцев к столице и приходящим оттуда поездам, вызвала у Ники тяжкий вздох.
Уточнив у служащего вокзала полученный адрес, Ника предварительно заглянула в ближайшую парикмахерскую. Там ей чуть не выдрали все волосы, но результат оказался даже лучше, чем ожидалось – зеркало отразило помолодевшую лет на пять Нику, невыспавшуюся, нервную, но все такую же пленительную, как раньше.
По сравнению с нарядной Москвой вторая столица угнетала серостью стен, обшарпанными фасадами и разбитым вдрызг полотном дорог. Ничего общего не было в нынешнем Петербурге с тем городом, в который она приезжала лет десять назад.
На такси – знай наших, Питер! – она доехала до Мариинки, нашла старый дом с классическим двором-колодцем. На ее звонок долго не отвечали, потом послышались шаркающие старческие шаги, мелькнул и погас свет в дверном глазке.
– Что-то не узнаю… – сказали за дверью растерянно, – вы к кому?
– К Роману, – ответила Ника, чувствуя, как моментально пересохло в горле.
– А Романа нет, – ответили удивленно.
– Это Ника, – сказала она. – Анастасия Ивановна, вы меня помните?..
Заскрежетали замки, дверь открылась. Низенькая седая женщина смотрела на Нику настороженно.
– Чего это вдруг? – спросила она довольно сурово.
– Романа повидать хотела. Но если его нет, я могу попозже…
– Роман в Австралии, – поджав губы, сообщила хозяйка. – Уже третий год. Приезжает нечасто.
Ника растерялась. Она как-то не думала, что лентяй Ромка может вдруг куда-то уехать, тем более в Австралию.
– Входи. – Анастасия Ивановна распахнула дверь пошире.
…Кофе варить в этом доме умели. Ника рассеянно крутила в руках чашечку, разглядывая гущу на дне, сложившуюся непонятными символами – крестики, кружки, загогулины, по которым кто-то умеет читать судьбу.
– Я не хотела делать ему больно, – говорила она тихо. – Просто… Анастасия Ивановна, вы Ромкина мать, вы не поймете, наверное, что кто-то может его не любить… Я видела, какой он добрый, как заботится обо мне, но это было не то… Он и в двадцать пять оставался маленьким мальчиком, у него были какие-то безумные проекты, мне тогда казалось – совершенно нежизнеспособные. Он как будто не жил, а играл в жизнь, понимаете? В сущности, я его так и воспринимала – как мальчика, не как мужчину.
– Зачем ты приехала? – спросила хозяйка, колупая ногтем пластиковую скатерть.
– Попросить прощения, – ответила Ника честно. Ее несостоявшаяся свекровь шумно вздохнула, подперла лоб рукой, глядя в стол.
– Ох, Ника, если б ты знала, что с ним тогда сделала… Господи, как же он убивался!.. Он ведь вены резал. – Голос женщины задрожал, она быстро вытерла глаза. – Пить пытался, да, слава Богу, не получилось… Год, наверное, был сам не свой. Я его утешать пыталась, даже знакомить с другими девушками пробовала. А он мне – мама, мне никто не нужен, мне без нее жить незачем… А потом – как подменили. Сменил работу, в гору пошел, изобрел один аппарат, все никак не запомню названия, в Австралию его пригласили поработать. Познакомился с хорошей женщиной, дочке их второй год, скучаю по ней – жуть!.. И знаешь, Ника, – она наконец посмотрела на гостью, – он приезжал, месяца два назад. Мы с ним старые фотографии достали… Так вот, он твое фото взял, долго так глядел, глядел, улыбался, потом и говорит – вот, мол, мама, если б не эта женщина, я бы так никем и не стал. Это, мол, она мне тогда сказала – ты не мужик, ты ничего в жизни не стоишь, это, мол, я из-за нее работать начал, в люди вышел… Ну, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло… Ты куда, Ника?..
– Спасибо вам, Анастасия Ивановна. Мне пора.
Ничего не получалось.
Соседка, обидевшаяся на Нику за то, что та не пригласила ее на день рождения, вместо веселого застолья отправилась гулять с собакой и нашла по дороге браслетик – «неширокий такой, с камушками, ну, вроде как стекляшки беленькие». Однако стекляшки эти она снесла ювелиру, и браслет оказался платиновым, а камешки – самыми что ни на есть бриллиантами, крупными и чистыми, как звезды над морем. Браслет был продан за такую цену, что у Ники мурашки по коже пошли.
Коллега на работе, у которой Ника зубами выдрала заветные академические часы, маялась избытком свободного времени и нехваткой финансов. Как добыть недостающих денег, она так и не придумала, зато с толком использовала появившееся время – пошла на шейпинг, похудела на пятнадцать килограммов, очаровала в новом весе довольно привлекательного мужчину со средствами и теперь собиралась замуж.
Ученик, бестолковый и хамоватый, матери которого она прямо заявила о полной неспособности отпрыска к языкам, бросил ненавистную английскую школу, перешел в спортивную и выиграл юношеский чемпионат страны по легкой атлетике.
И о ком бы она ни вспоминала, у кого бы ни просила прощения – над ней только смеялись. Выходило так, что все обиды, которые она кому-то нанесла, оборачивались благом. Она обижала людей – и жизнь их менялась в лучшую сторону. Об этом размышляла Ника, вычеркивая последний из списка своих грехов. Больше каяться было не в чем, а задания гадалки она так и не выполнила.
Да вообще ничего она не выполнила в своей жизни. Замуж не вышла, детей не родила, подвигов не совершила, любви настоящей не испытала. Жизнь ли ее обделила или сама упустила свои шансы – что теперь гадать, а только жаль себя, единственную и любимую, такую одинокую и несчастную, всеми брошенную, жаль до слез… И Ника заревела.
Бог с ними со всеми. Не у кого было ей просить прощения, кроме себя. Это себя она обидела, обездолила – своей гордыней, завистью, глупостью… Это себя надо было жалеть и спасать, и шла бы лесом дура-гадалка со своими дурацкими наставлениями!
Она рыдала долго, вдохновенно – покуда не зазвонил телефон и Лиза, голос которой она едва узнала, не пригласила ее стать крестной матерью младшего сына.
– Почему я? – сразу перестав плакать, удивилась Ника.
– Ну… – Лиза, судя по голосу, улыбнулась. – Крестные родители – они как бы немножко ответственны за нравственность крестника, за его порядочность и вообще… Кума-то мы давно нашли, а вот с кумой проблемы. Даньке пятый год, а все некрещеный – искали подходящую женщину. Нашли.
– Меня?!
– Ага! Я Сашке рассказала, что ты приходила. Рассказала, зачем. Он говорит – это ж кем надо быть, чтоб и за десять лет не забыть свою вину, прийти прощения просить? В общем, решили мы, что вторую такую не найдем. Так что соглашайся – долго парню нехристем ходить?.. И вообще, Ника, не пропадай больше…
…Открыв дверь, Тамара не прошла, как всегда, в комнату, указав пришедшим на деревянную скамью, а уставилась на гостей. Вид посетителей ясно говорил, что явились они сюда прямиком из загса, где только что зарегистрировали законные супружеские отношения. Лицо женщины, сияющее и счастливое, показалось ей как будто знакомым – должно быть, приходила уже. К ней частенько наведывались клиентки с молодыми мужьями, просили погадать на будущую семейную жизнь – но чтоб прямо в свадебном платье, в фате…
– Спасибо вам! – Невеста протянула ей букет в хрустящей обертке. – Вы так мне помогли! Я тогда все сделала, как вы сказали. И вот… – она прильнула к плечу мужа, – я его нашла. – Сверившись с выражением лица супруга, засмеялась: – Или он меня. В общем, мы друг друга нашли.
– Где? – глупо спросила Тамара.
– На крестинах. Крестили чудесного мальчика.
– А! – понимающе кивнула Тамара, как будто что-то припомнив.
Еще раз поблагодарив, молодые ушли. Тамара захлопнула дверь и уставилась на букет, который держала в руке. В коридор вышла дочь и встала, привалившись к косяку.
– Я что, кому-то посоветовала крестить мальчика? – спросила гадалка.
Дочь пожала плечами.
– Смотри-ка ты… – Тамара усмехнулась, раздумывая, куда бы пристроить букет.
– Это еще хорошо кончилось, – лениво протянула Вероника, накручивая на палец прядь черных волос. – Завязывала бы ты, мать, со своими гаданиями. А то насоветуешь что-нибудь, а клиент возьмет и помрет – посадят ведь!
– Не каркай! – буркнула гадалка, засовывая букет в пыльную вазу.
– Или просто кто-нибудь вычислит, что ни фига ты не умеешь, а только врешь всем, – продолжала нудить дочь. – У нас сейчас сколько за мошенничество дают?
– Много ты понимаешь! – взорвалась наконец Тамара. – Ты что, не видела – счастливые приехали, спасибо, мол, вам, и все такое… Умею – не умею, гадаю – не гадаю, какая разница-то? Главное – клиентка довольна… И вообще, иди уроками занимайся!..
Она хлопнула дверью, унося в кухню вазу с букетом. Дочь пожала плечами и пошла, вихляя бедрами, в свою комнату.
Жертва
По меньшей мере четыре человека предупредили о том, что он ее ищет. По меньшей мере десятерым она «по секрету» рассказала о том, что собирается о нем написать. По меньшей мере полгорода знали о назревающем конфликте – его развязки ждали со дня на день.
Она завалилась на кровать, подвинув телефон поближе – на случай, если он позвонит. Пятый день в этом дурацком городе, и уже абсолютно нечего делать – только ждать.
Она обошла всех, кто хоть что-то мог сказать о нем, хорошее или плохое. Старо как мир: негодяем и душегубцем его называют обиженные, отлученные от кормушки, отцом родным величают приближенные, особо настаивая на определениях «крепкий хозяйственник» и «свое дело знает». Эти «крепкие хозяйственники» ей хорошо знакомы, чуть не в каждом регионе сидит по крепкому хозяйственнику, все мудры и опытны, а страна все нищает и нищает.
Итак, легенда проста: журналистка столичной газеты прибывает в регион, чтобы лично убедиться в бесчинствах, творимых местным руководством, и рассказать всю правду возмущенной общественности страны. Это легенда для бедных.
Для нее важно другое. Местный царек, отец родной всему региону – старый, уставший человек с гибкой спиной. Он ничего не решает. Тот, кто решает за него, не числится среди первых лиц здешней администрации – советник царька, не более. Серый кардинал местечкового разлива.
На фиг никому не нужно в Москве разбираться в этой иерархии. Просто есть заказ – дискредитировать кардинала, а через него и царька за три месяца до региональных выборов.
План примитивен, а потому может сработать. О том, что она находится тут и собирает свежие сплетни, кардинал был извещен в первый день ее приезда. Некие люди уже связывались с ней, намекали на бесперспективность работы, советовали бросить эту затею – она отвечала вежливо: «Не думаю, что должна это с вами обсуждать». Она ждала звонка кардинала.
Четыре дня прошло. Впору было самой прорываться на встречу с ним. Если сегодня не позвонит – придется так и сделать, хотя это будет намного хуже. Он должен сам ее найти.
Тихо капает вода в ванной. Номер люкс обставлен с жалкой претензией на презентабельность, а кран неисправен, дверца шкафа заедает, на вешалке в прихожей оборваны почти все крючки. Сегодня ей сообщили, что кардинал попросил номер ее телефона. Как в детской страшилке – девочка, девочка, гроб на колесиках уже въехал в твой город и ищет твою улицу!..
Телефон зазвонил. Сердце заколотилось. Она выдержала паузу – второй звонок, третий, – включила на диктофоне «record», сняла трубку и ответила лениво:
– Слушаю…
– Здравствуйте! – Незнакомый голос, низкий, бархатный и тоже с ленцой, вызвавшей у нее улыбку – долго ли репетировал? – Меня зовут Андрей Афанасьевич Гвоздецкий… – Голос эффектно умолк.
– И что? – довольно натурально удивилась она.
– Бросьте, – улыбнулся Гвоздецкий. – Имя вам знакомо.
– Допустим…
– Не мешало бы встретиться.
– Возможно.
– Давайте сегодня. Как со временем?
Она помолчала, будто припоминая, как у нее со временем.
– Ну, сейчас я занята… И буду занята, наверное, до шести. С шести до половины седьмого у меня как раз будет окно.
– И все-то в делах, все-то в заботах! – насмешливо посетовал собеседник. – Думаете, толк от этого будет?
– Думаете, я буду на это отвечать? – огрызнулась она. Гвоздецкий вздохнул.
– Может, у меня на работе? – предложил он.
– Нет.
– Почему?
Потому, хотелось ответить ей, что я прекрасно знаю, как работают в твоем кабинете глушилки, там ничего не запишешь, микрофоны ловят лишь плотный гул помех.
– Не люблю бегать по кабинетам начальства.
– Хм… Где же тогда?
– Где-нибудь. В вашем городе есть приличный ресторан? Шесть часов – время ужина…
– Отлично. Значит, в шесть, скажем, у «Митяя». Она прикинула – да, вывеску «Митяя» видела в центре, найдет без проблем.
– Куда за вами заехать? – осведомился он.
– Сама доберусь.
– Бросьте! Холодно на улице, зима все-таки. Машина у меня теплая…
– В теплых машинах меня укачивает!
Ну да, подумала она, как же, сяду я с тобой в одну тачку, чтоб ты мне в сумку или в шубу «жучков» навтыкал!.. Гвоздецкий помешан на средствах слежения, и так уже третий день она не может выйти на связь с клиентом – телефон прослушивается, гостиничный номер – тоже, перед гостиницей дежурит серая «шестерка», «незаметно» сопровождающая ее во всех поездках… Дорвался бывший гэрэушник до дорогостоящих игрушек, региональная казна хоть и не шибко велика, а на «жучки» и топтунов хватает.
Она завалилась на кровать, подвинув телефон поближе – на случай, если он позвонит. Пятый день в этом дурацком городе, и уже абсолютно нечего делать – только ждать.
Она обошла всех, кто хоть что-то мог сказать о нем, хорошее или плохое. Старо как мир: негодяем и душегубцем его называют обиженные, отлученные от кормушки, отцом родным величают приближенные, особо настаивая на определениях «крепкий хозяйственник» и «свое дело знает». Эти «крепкие хозяйственники» ей хорошо знакомы, чуть не в каждом регионе сидит по крепкому хозяйственнику, все мудры и опытны, а страна все нищает и нищает.
Итак, легенда проста: журналистка столичной газеты прибывает в регион, чтобы лично убедиться в бесчинствах, творимых местным руководством, и рассказать всю правду возмущенной общественности страны. Это легенда для бедных.
Для нее важно другое. Местный царек, отец родной всему региону – старый, уставший человек с гибкой спиной. Он ничего не решает. Тот, кто решает за него, не числится среди первых лиц здешней администрации – советник царька, не более. Серый кардинал местечкового разлива.
На фиг никому не нужно в Москве разбираться в этой иерархии. Просто есть заказ – дискредитировать кардинала, а через него и царька за три месяца до региональных выборов.
План примитивен, а потому может сработать. О том, что она находится тут и собирает свежие сплетни, кардинал был извещен в первый день ее приезда. Некие люди уже связывались с ней, намекали на бесперспективность работы, советовали бросить эту затею – она отвечала вежливо: «Не думаю, что должна это с вами обсуждать». Она ждала звонка кардинала.
Четыре дня прошло. Впору было самой прорываться на встречу с ним. Если сегодня не позвонит – придется так и сделать, хотя это будет намного хуже. Он должен сам ее найти.
Тихо капает вода в ванной. Номер люкс обставлен с жалкой претензией на презентабельность, а кран неисправен, дверца шкафа заедает, на вешалке в прихожей оборваны почти все крючки. Сегодня ей сообщили, что кардинал попросил номер ее телефона. Как в детской страшилке – девочка, девочка, гроб на колесиках уже въехал в твой город и ищет твою улицу!..
Телефон зазвонил. Сердце заколотилось. Она выдержала паузу – второй звонок, третий, – включила на диктофоне «record», сняла трубку и ответила лениво:
– Слушаю…
– Здравствуйте! – Незнакомый голос, низкий, бархатный и тоже с ленцой, вызвавшей у нее улыбку – долго ли репетировал? – Меня зовут Андрей Афанасьевич Гвоздецкий… – Голос эффектно умолк.
– И что? – довольно натурально удивилась она.
– Бросьте, – улыбнулся Гвоздецкий. – Имя вам знакомо.
– Допустим…
– Не мешало бы встретиться.
– Возможно.
– Давайте сегодня. Как со временем?
Она помолчала, будто припоминая, как у нее со временем.
– Ну, сейчас я занята… И буду занята, наверное, до шести. С шести до половины седьмого у меня как раз будет окно.
– И все-то в делах, все-то в заботах! – насмешливо посетовал собеседник. – Думаете, толк от этого будет?
– Думаете, я буду на это отвечать? – огрызнулась она. Гвоздецкий вздохнул.
– Может, у меня на работе? – предложил он.
– Нет.
– Почему?
Потому, хотелось ответить ей, что я прекрасно знаю, как работают в твоем кабинете глушилки, там ничего не запишешь, микрофоны ловят лишь плотный гул помех.
– Не люблю бегать по кабинетам начальства.
– Хм… Где же тогда?
– Где-нибудь. В вашем городе есть приличный ресторан? Шесть часов – время ужина…
– Отлично. Значит, в шесть, скажем, у «Митяя». Она прикинула – да, вывеску «Митяя» видела в центре, найдет без проблем.
– Куда за вами заехать? – осведомился он.
– Сама доберусь.
– Бросьте! Холодно на улице, зима все-таки. Машина у меня теплая…
– В теплых машинах меня укачивает!
Ну да, подумала она, как же, сяду я с тобой в одну тачку, чтоб ты мне в сумку или в шубу «жучков» навтыкал!.. Гвоздецкий помешан на средствах слежения, и так уже третий день она не может выйти на связь с клиентом – телефон прослушивается, гостиничный номер – тоже, перед гостиницей дежурит серая «шестерка», «незаметно» сопровождающая ее во всех поездках… Дорвался бывший гэрэушник до дорогостоящих игрушек, региональная казна хоть и не шибко велика, а на «жучки» и топтунов хватает.